Соседка сверху

Анна рывком распахнула дверь и, спотыкаясь, буквально ввалилась внутрь квартиры — в темноту, где спертый воздух пах плесенью и затхлым временем. Девушка тяжело дышала, будто за ней что-то гналось, прижимая к груди огромные сумки и чемодан, набитые до отказа её вещами. 
Переезд — дело муторное, изматывающее, и Анна это знала лучше многих: это была уже третья съёмная квартира за год. Но в этот раз всё случилось особенно резко. Хозяин предыдущей жилплощади позвонил на рассвете, его голос звучал холодно и безапелляционно: «У вас неделя, чтобы съехать». Как гром среди ясного неба. Времени на поиски почти не было. Всё происходило как в дурном сне: объявления, звонки, просмотры, холодный дождь по щекам, липкие от страха ладони. И вдруг — она. Старая, облупленная хрущёвка на окраине северного округа. Как будто сама вышла ей навстречу из глубин интернета — дешёвая, тихая, «в спальном районе», как говорил хозяин.
Анна долго не думала. Позвонила, договорилась, перевела деньги — и к вечеру уже стояла на пороге. Ветер стонал в подъезде, как будто кто-то тяжело дышал в щели между этажами. Хозяин не стал заходить внутрь. Он лишь сунул ей ключи и, не попрощавшись, быстро скрылся в темноте, будто как минимум ему было неприятно находиться даже в этом подъезде, не то что бы в квартире.
Квартира была крошечная — однокомнатная, с советским «ремонтом», если это вообще можно так назвать. Потолок потрескался, обои отходили от стен, и по полу тянулся запах, который невозможно было описать: смесь пыли и времени. Но Анна лишь устало вздохнула. Ей было не до сентиментальностей: школа, вечера с учениками, работа до изнеможения — домой она приходила только переночевать. Большую часть заработанных денег Анна откладывала на первый взнос по будущей ипотеке в Москве, так как сама девушка родом была из Ульяновска.
– Привет, Оль, – голос Анны отозвался через телефон, тёплый, но чуть напряжённый. 
– Как дела? Нашла квартиру? – произнес голос в трубке, мягко, как шёпот в пустой комнате. 
– Да! Как раз заселяюсь. Так что скоро сможешь приехать на новоселье, отпраздновать очередной переезд… – Анна усмехнулась, но в её смехе не было радости, лишь холодное эхо. – А твои как? 
– Мои идут… к счастью, без резких вмешательств и неожиданных поворотов судьбы, – ответила Оля. – Скинь смс с адресом. Завтра вечером заскочу, если ты не против. 
– Не против, – ответила Анна и сбросила звонок.
Весь воскресный день Анна провела, очищая квартиру, поглощённая физическим трудом. Каждое движение было тяжёлым и будто сопротивлялось её усилиям. Старая пыль, словно многовековая, не уходила, прочно сидела в углах, на полках, в воздухе. Ванную и туалет девушка отмыла до блеска, и, кажется, запах советских времён сменился на что-то более свежее.
Её вещи, немногочисленные и простые, заполнили единственный платяной шкаф со скрипящими дверцами. Анна положила их аккуратно, как будто стремилась запереть не только вещи, но и себя в этом новом, странном месте.
Вечером она приготовила еду на неделю вперёд, приняла душ и готовилась ко сну. Понедельник не за горами — дети, школа, репетиторство. Ей нужно было выспаться. Но в тишине квартиры, где каждый шорох казался непривычным, Анна вдруг почувствовала некое беспокойство — засыпать в новом месте оказалось не так просто и это тоже не было сюрпризом для девушки.
Проворочавшись в постели не менее получаса, Аня, наконец, начала погружаться в зыбкую дрему. Сон медленно накрывал её своим полупрозрачным саваном, когда вдруг… из тишины, словно когтями по хребту, прошёлся скрежет. Он донёсся откуда-то сверху, пронзительный и плотный, как будто по потолку скребли ржавым железом или тащили огромный, наглухо забитый чем-то старым и тяжёлым шкаф. Скрежет рвался через стены, будто сам дом корчился от боли. За ним последовали тяжёлые шаги — глухие, размеренные, точно сапоги солдата, марширующего по гнилым доскам чердака. Каждый удар — как эхо из подземелья, как глухой стук гробовой крышки.
Анна затаила дыхание, тело её стало ватным от ужаса. Звуки были слишком реальны, слишком... близко. Но едва леденящая сердце какофония замерла, как из той же таинственной квартиры сверху раздалось новое безумие — музыка. Громкая, навязчивая, впивающаяся в стены, как пиявки в живую плоть. К счастью, это был не рев гитар и дьявольские вопли металла. Нет. Соседи оказались с «вкусом». Их выбор пал на странное нечто — то ли джаз, то ли блюз, с томными саксофонными завываниями, от которых мурашки ползли по коже. Анна металась в постели, прятала голову под подушку, укрывалась с головой — но всё тщетно. Шум, будто змей, извивался, проникал в уши, шептал изнутри. Сон становился призрачным, исчезал, стоило только прикрыть глаза. Реальность возвращалась раз за разом, пугающе пустая, бездна без сна.
Когда предел терпения Анны был исчерпан, она встала. В руке она сжала ложку и, сжав зубы, с яростью постучала ею по батареям, словно пыталась выцарапать себе кусочек покоя в этом безумном мире. Постукивания эхом отозвались в пустой квартире, но соседям, похоже, на это было наплевать. В ответ, как будто специально, музыка стала громче, её звуки рвались в стены, дребезжа сквозь окна, выбивая стекла из рам. Но главное, что за этим последовало, вогнало Анну в ступор — снова этот ужасный скрип, этот звуковой кошмар. Что-то сверху двигалось, что-то тяжёлое, будто мебель, ползущая по полу, вырывая из ушных перепонок последние крохи слуха.
Анна корчилась от бессильного гнева, руки сжались в кулаки. Но что она могла сделать? Полицию звонить в первую же ночь после своего заселения? Нет, это было бы слишком. Да и кто знает, может у них там свой праздник, какие-то странные обычаи… Нужно всего лишь переждать, закрыть глаза, и, может быть, на следующее утро всё будет как прежде. Люди закончат со своими праздниками и начнут вести себя нормально?
Утром в понедельник Анна проснулась, чувствуя себя так, словно ночь она провела в темных и душных закоулках вокзала, разгружая вагоны, заполненные тяжеленными и нескончаемыми тюками. Каждое движение, каждый вдох давались девушке с трудом. Из зеркала на неё смотрело лицо, обременённое усталостью и тоской, с синяками под глазами, как от следов ночного кошмара, который не отпускал её даже в светлый день. Спать хотелось так, как никогда раньше — всем телом, всей душой, но отменить работу нельзя. Обманув себя самовнушением, она попыталась придать себе хоть каплю бодрости. Однако единственное, что она могла сделать, так это начать смывать с лица ужасную маску ночной бессонницы, которая была вызвана бесконечными шумами из квартиры сверху.
День выдался ещё хуже, чем Анна могла представить в своих мрачных утренних думах. Казалось, сама реальность сговорилась против неё, превратив школьные стены в логово хаоса и истощения. Ученики, словно одержимые, носились по коридорам, шептались, хохотали, срывали уроки.
Они не знали ни ответов, ни вопросов — только рассеянные взгляды и странное, веселое беспокойство и чудаковатость. Будто бы в школе завёлся невидимый агитатор, который пообещал ребятам нечто ценное, по меньшей мере аттестат за то, что весь этот день они будут вести себя как сумасшедшие.
На частных занятиях картина была не лучше — скорее, наоборот. Родители с глазами загнанных зверей требовали немедленно чудесным образом подготовить детей к контрольным, о которых, казалось, никто не знал ещё вчера. Дети же в ответ… они смотрели сквозь Анну, как сквозь прозрачную пленку. Ни слышать, ни понимать они не хотели — словно разум их был закрыт, как запертая книга, ключ от которой лежал где-то на дне бездонного колодца.
Сам день словно жил по каким-то ранее неизвестным и неведомым правилам, которые совершенно не подходили для социума. Будто кто-то, насмехаясь, крутил циферблат жизни, сжимая время и пространство в тугой узел, не давая возможности распрямить спину.
Домой Анна шла медленно, шаг за шагом, пытаясь избавиться от мрачных мыслей, которые вцепились в неё после этого проклятого дня. Она старалась сосредоточиться на простых вещах — как сейчас вернется в тихую и даже уютную квартиру, поужинает чем-то горячим, а затем, когда приедет Ольга с шампанским, сможет, наконец, немного расслабиться, забыться, хотя бы на мгновение. Поглощенная этой тихими мыслями, она почти не заметила, как оказалась у подъезда своей хрущёвки.
Когда она подняла взгляд её внимание привлекли старушки, сидящие на лавочке у входа в подъезд. Как только они заметили Анну, их лица резко прояснились, затем бабушки замолкли, уставившись на Анну с интересом и нескрываемым любопытством. Под их пристальным и оценивающими взглядами Анна почувствовала, как неприятные мурашки пробежал по спине, а её сердце неожиданно забилось быстрее.
— А вы к кому, милочка? — спросила одна из женщин, поджав губы и пристально изучая лицо девушки, как если бы пыталась разглядеть нечто скрытое в её глазах.
Анна резко остановилась, когда услышала старый, скрипучий голос, который как будто выскользнул из глубины времени. Она задержала взгляд на бабушках, почувствовав, как холодный воздух вокруг сгущается.
— Домой, — ответила она, слегка пожав плечами, — я снимаю квартиру на четвертом этаже. Добрый вечер.
— На четвертом? — переспросила вторая старушка с таким выражением лица, будто сама эта цифра несла в себе нечто жуткое. Она быстро окинула взглядом сидящих рядом подруг, и на мгновение всё вокруг замерло. — Это у Петра, что ли?
— Да, — кивнула Анна, но в её голосе звучала нерешительность, хотя она сама не понимала, откуда она взялась. — У него самого.
— И как? — снова вмешалась первая старушка. Её голос теперь звучал как шершавый скрежет, издалека напоминающий шуршание сухих листьев.
Анна стояла, двигаясь. Бабушки не были злыми, по их тону не ощущалось ни угрозы, ни враждебности, но была в их взгляде какая-то скрытая напряженность.
— Ничего, — ответила Анна, хотя сама не могла избавиться от чувства, что эти слова будто были вырваны из её уст. — Здесь очень тихий и спокойный район. Дом, конечно, не новый, и квартира тоже не с шикарным ремонтом, но в ней есть своя... особенная атмосфера.
Она замолчала, ощущая, как её собственные слова начинают вязнуть в воздухе, становясь как-то тяжёлыми, почти осязаемыми.
— Меня Анна зовут, — добавила она после паузы, полагая, что для старушек эта информация не будет лишней. — Если что понадобиться, можете обращаться ко мне. Чаще всего дома бываю по вечерам.
— Спасибо, Анна, — старушка улыбнулась. — Я — Марья Федоровна, живу на пятом этаже. А это — Екатерина Михайловна, из соседнего подъезда, и Любовь Сергеевна, с первого этажа. 
Анна кивнула, её улыбка была быстрой, почти механической, как улыбка человека, уставшего от суеты, но всё же доброй. Она слегка склонила голову и, не теряя времени, направилась было к своей двери, когда что-то в тишине, стоявшей вокруг, остановило её. Она снова повернулась к старушкам, взгляд её задержался на темных, затянутых мглой окнах четвёртого этажа, как будто они притягивали её взгляд, не давая пройти. Несколько секунд, казалось, зависли в воздухе, а затем она выговорила:
— Скажите, Марья Федоровна, а кто живёт прямо надо мной на пятом этаже?
Слова её повисли, как тяжёлые капли дождя на едва распустившихся из почек листиках. Марья Федоровна, которая до этого момента улыбалась, вдруг сжалась и заметно напряглась. В её глазах мелькнула некая тень чего-то страшного и скрытого. Она, как по команде, подняла взгляд на окна пятого этажа, и мгновенно её лицо затянулось выражением, которое Анна не успела понять — это была не просто настороженность, а скорее что-то похожее на тревогу.
— О, — голос старушки стал хриплым, как если бы она только что встала с постели. — Там… никто не живёт. Никто... Квартира пустая. — Марья Федоровна на мгновение замолчала.
Екатерина Михайловна и Любовь Сергеевна переглянулись, старясь не смотреть на Анну. Неудобное молчание повисело в воздухе. Анна, несмотря на всё происходящее, почувствовала, как холодок пробежал по спине.
— Как это никто не живёт? — Девушка не смогла скрыть изумления. Её голос прозвучал чуть громче, чем хотелось бы, нарушая затянутое напряжением молчание. Она вновь подняла глаза к окнам пятого этажа — чёрные, как выжженные глазницы, они безмолвно смотрели на неё, поглощая свет фонаря.
— Но я... — начала было она, но тут же запнулась. Слова застряли в горле, будто чья-то невидимая рука мягко, но настойчиво сжала ей горло. Рассказывать старушкам о ночных звуках, что не давали ей сомкнуть глаз — по меньшей мере безрассудно. А вдруг это был сон? Галлюцинация на фоне усталости? Да и не хотелось становиться объектом местных сплетен — в таких домах бабушки были, как летописи, что ходят на своих ногах, запоминают каждое движение и пересказывают его с оттенком драмы.
Она сглотнула, отвела взгляд от пустых окон и тихо спросила, пытаясь взять себя в руки:
— А кто там раньше жил? Почему теперь никто не живёт?
Старушки переглянулись, как заговорщики. Марья Федоровна медленно обернулась к Анне.
— Там... — протянула она, и голос её стал тягучим, как смола, — 5 лет назад там жила молодая девушка... — Она сделала паузу, чем продолжить. — Девушку звали Агафья, — Марья Федоровна снова протянула слова. — Эту квартиру она унаследовала от своей бабки, которая славилась на весь район не только силой слова, но и тем, что умела разговаривать с теми, кто давно ушёл... Агафья жила отшельницей, замкнувшись в своём мире, почти ни с кем не общалась. Никого не хотела: ни мужа, ни детей, ни домашних животных... Хотя, скажу вам, девка была красавица, такой, что парни за ней бегали. И не только с нашего двора. Время от времени сюда приезжали дорогие машины, мужики с роскошными букетами, местные ребята — но все они уходили, ни с чем. Потом исчезла Агафья. Перестали ее видеть и мы решили, что совсем уединиться решила девка и закрылась в квартире.  А потом, как сейчас, весной, запах в подъезде появился, который усиливался изо дня в день. Сначала мы думали, что кошка сдохла или птица. Но с каждым днем запах становился всё ярче и гуще. И мы поняли, что это уже не просто дохлая кошка. Когда же житья не стало, мы вызвали полицию. Объяснили им, что невыносимо, и дышать невозможно. Полицейские начали ходить по квартирам, стучаться в двери, выяснять, кто что знает. Но на пятом этаже, из квартире 55, ответа не было. Запах там стоял такой, что проходя мимо, сердце замирало. Они пытались дозвониться, но никто не открывал. Несколько дней подряд они приезжали, стучались, но никто не отвечал. И тогда, наконец, они получили разрешение и выломали двери. А что они нашли... — Марья Федоровна прижала губы, чтобы скрыть дрожь, но потом продолжила. — В квартире 55 был труп Агафьи. Сонька, соседка с квартиры напротив твоей, видела всё собственными глазами. Тело... оно уже сильно разложилось, но все равно понять, что произошло, можно было. Убили её, зверски. Изнасиловали, потом перерезали горло, лицо порезали до неузнаваемости. И никто ничего не слышал. Девочка была молчаливая и тихая, и никто даже не мог предположить, что такое может случиться. Ироды!
Старушка закончила страшный рассказ и внимательно посмотрела на девушку. Анна почувствовала, как холод пробежал по её телу, но взгляда она не отвела от бабульки.
— С тех пор, — продолжила Марья Федоровна, сдвигая шаль на плечах, — никто не осмеливался снимать ту квартиру. Говорят, что до сих пор в 55-й квартире слышны звуки... мебель двигается, и музыка играет, как в день её смерти. Они двигали мебель, чтобы девчонка не могла сбежать, а музыку включали, чтобы её крики никто не смог услышать.
— Кто же её убил? Поймали убийц? — Анна едва вымолвила слова, её голос дрожал, как тонкая паутина, готовая порваться от малейшего дуновения.
— Нет, милочка, не поймали. И не узнаем, чьих это рук дело, — старушка сказала тихо и она опустила взгляд. — Собаки проклятые… — покачала головой старушка, как будто отгоняла слишком явное возникшее прошлое.
— О! Ань! — вдруг раздался звонкий голос. В ту же секунду на фоне мрачной сцены подъезда появилась фигура подруги. В руках она держала пакет из ближайшего продуктового магазина, лицо ее при этом сияло, а в глазах не было ни тени тревоги, лишь лёгкая улыбка, словно она не замечала, что в воздухе витает что-то тягостное, пугающее. — Как удачно я тебя застала!
— Привет, Оль! — Анна выдохнула с облегчением. Подруга стала для неё спасением, щитом, который отделил её от страшных разговоров. 
— Рада была знакомству! — Анна улыбнулась и взглянула на старушек. — Ну, мы пошли. Ещё увидимся. 
— Хорошего вечера, Анна! — Марья Федоровна и соседки подхватили пожелания и расплылись тоже в добродушных улыбках.
— Новые подружки? — Ольга не сдержала смешка, как только девушки пошли в сторону подъезда, поднимаясь на третий этаж. 
— Ага, — Анна выдохнула, не оборачиваясь. В её голосе была усталость. — Зацепились языками, и понеслось... Бабульки везде одинаковые. 
— Это точно! — засмеялась Ольга, — У моего подъезда тоже такие сидят, и судачат обо всём, что движется.
Когда девушки добрались до нужного этажа, атмосфера в подъезде встретила их пугающей тишиной. Казалось, что здесь давно никто не живет. Никаких шагов, ни шумов, ни шороха. В воздухе висела тяжёлая пустота, поглощённая временем. Воняло старостью, как в забытых комнатах, что десятилетиями не видели света. Лампочка на потолке едва мерцала, слегка освещая полумертвое пространство вокруг.
— Атмосферно! – с долей восхищения произнесла Ольга, оглядываясь по сторонам, пока Аня открывала дверь.
Подруги устроились на маленькой кухоньке, где запах шампанского, принесённого Олей, смешивался с едва уловимым запахом старой хрущовки и потертой мебели. На столе лежали лёгкие закуски. Анна поделились своей историей. Она поведала о том, как внезапно пришлось сменить квартиру. Все случилось так быстро,что она даже не успела ничего толком  понять. С трудом Анна объяснила, как наткнулась на это странное место — квартиру, которая изначально казалась не тем, что нужно, но вскоре обретала в её глазах свою загадочную привлекательность.
Ольга слушала, не перебивая. Она то и дело поглядывала на кухню, оценивая её обветшавший, но каким-то образом уютный вид. Мелькали в её глазах тени сомнений, как если бы каждый предмет на этой кухне был не совсем тем, чем казался. Но она не произнесла ни слова, лишь шевельнула губами, собираясь продолжить разговор, но внезапно звук сорвался с ее губ и затих.
И вот, когда время, казалось, застыло на грани полуночи, неожиданно раздался тот самый скрежет, который не давал Анне спать прошлую ночь. Пронзительный, раздражающий звук, будто что-то тяжёлое и габаритное двигалось по полу. Этот звук заставил обеих девушек замереть. Анна и Ольга одновременно подняли глаза к потолку, и всё вокруг словно затихло. Они молчали, поглощённые мыслями, гадая, что ж происходит наверху.
— Что это? — полушепотом спросила Оля, прижимая ладонь к губам, будто боясь, что кто-то может их подслушать. Взгляд её был заострён на подруге, глаза не отрывались от её лица. Аня, не сразу, но всё же, медленно повернула голову. Её плечи едва заметно напряглись, словно она почувствовала нечто невидимое и тревожное.
— Чертовщина... — её голос едва ли можно было назвать обычным. Это был скорее шёпот, смешанный с растерянностью. — Когда ты пришла, я разговаривала с бабульками у подъезда, и они сказали, что... что в этой квартире уже давно никто не живёт. А ещё... в ней убили девушку. Вот такие вот слухи.
Оля приоткрыла рот, и по её лицу сразу пробежала тень недоумения, а затем испуга.
— Да ладно?! — выдохнула она, и в её голосе прозвучала сдерживаемая паника. — А что это за звуки сейчас? Ты же их слышишь?
Аня снова пожала плечами, но её взгляд теперь был устремлён не на Олю, а в потолок. Её глаза будто всматривались в нечто скрытое за потолочной побелкой, за всей этой странной тишиной, которая словно жала изнутри. Внутри было странное, неуловимое чувство. Порой ей казалось, что шумы исходят не сверху, а откуда-то сбоку. С квартиры напротив? Или вообще из-за угла? Но ведь она знала: сверху. Она была уверена в этом.
— А пойдем, да позвоним в дверь! — внезапно вскочила Оля. Её внезапная решительность взбудоражила Анну больше, чем звуки сверху. Оля устремилась в коридор, нацеленная на диалог с нарушителями тишины. Аня же вцепилась в стул, в её руках всё сжалось. Затем она резко вскочила и бросилась к подруге, хватая её за плечи.
— Ты что?! — её слова едва сдерживались от паники. — А вдруг там... там психи сидят какие-нибудь! Ты не знаешь, что может быть! Мне же еще здесь жить, Оль!
— Да прекрати! — Оля не дала ей договорить, её голос звучал, как вызов. — Пошли! Или ты хочешь все это время пока живешь здесь, переживать из-за какой-то ерунды?!
Аня обречённо вздохнула, и её руки нервно потянулись к кроссовкам. Не могла же она бросить свою подругу!
В подъезде царила мертвая тишина. Ночь окутала все вокруг, и дом полностью погрузился в сон. Тусклый свет уличной лампы, едва борющийся с тьмой, пробивался через мутные стекла окна, освещая подъезд слабыми, дрожащими лучами. Девушки ступали по лестнице словно были невесомыми, их шаги были почти не слышны, а дыхание едва-едва касалось воздуха. Они шли вверх, к пятому этажу — этажу, который ничем не отличался от того, где Анна снимала свою квартиру. Но здесь было нечто другое: тишина, пугающая своей бездонностью. Свет был настолько тусклым, что казалось, будто сама жизнь на этом этаже погасла, оставив после себя только тьму.
И вот они подошли к двери. К той самой двери, о которой ходили слухи по подъезду. На железной поверхности, словно приговор, висела старая бумажка с печатью — квартира была опечатана. Но с каждым шагом ближе, с каждым вздохом в темном коридоре, изнутри пробивались странные звуки. Скрежет, как если бы что-то долго и неумолимо точилось в стенах, цепляясь за каждый нерв, за каждую деталь.
Когда девушки остановились, приблизившись к двери, звук прекратился. На мгновение наступило полное безмолвие. И вот, спустя пару секунд, как по сигналу, из темноты раздался слабый, еле слышимый аккорд музыки — нежный, как напев из далекого прошлого. Но стоило прислушаться, как сквозь него начали проступать… крики. Сначала слабые, еле уловимые, затем все громче, истошнее. Это была девушка — чьи-то звуки боли, задыхавшиеся в музыке, как невидимый кошмар, подогреваемый ужасом.
— Ты слышишь это? — шепотом спросила Анна, не в силах оторвать взгляд от двери. Ольга молча кивнула. Она тоже ощущала, как каждое слово, как каждый звук, как сама тишина давит на грудь, наполняя воздух чем-то зловещим и невозможным.
Осторожно Ольга протянула руку к двери, но едва коснувшись ее, быстро отдернула руку. Дверь была ледяной. Студеный, мертвый холод, будто поверхность была покрыта живым инеем.
И вот, в эту невероятную тишину, в этот морозный момент, они обе услышали звук открывающейся двери. Сердца девушек замерли, и, казалось, они больше не ощущают ни крови в венах, ни воздуха в легких. Все вокруг исчезло — осталась только эта дверь и звук открывающей двери.
Девушки, как две статуи, впились глазами в опечатанную дверь. Сердца их застывшими камнями пытались продолжать качать сгустившуюся кровь в груди, а каждое биение отдавалось в мозгах глухим, тревожным эхом. Девушки были парализованы собственным ужасом, ни одна мысль не могла пробиться через глухой вакуум страха. В их глазах — пустота. Бежать? Нет. Это было невозможно. Все их тела сковала невидимая сила. Девушки стояли, как древние каменные стражи, и даже не думали о спасении.
Замок с тихим щелчком открылся, и дверь издала жуткий скрип. Внезапно все вокруг стихло. Оказавшись в этом невероятном молчании, девушки не отрывались от двери, поглощенные ее зловещей силой. Но вот что было странно: дверь, несмотря на отчетливо слышный щелчок замка, оставалась запертой. Даже бумажка с печатью, приклеенная к поверхности, не сдвинулась с места.
Анна, не в силах отвести взгляда, вдруг почувствовала, как нечто тяжелое, как несуществующая тень, прорезает воздух позади нее. И вот, не успев еще осознать, что происходит, Анна услышала резкий, отвратительный звук, как если бы нечто тяжелое соприкоснулось ударом с человеческой плотью. И в тот момент рядом с ней рухнула Ольга.
Ее тело свалилось с такой скоростью, что девушка не успела даже вскрикнуть. Волосы, выкрашенные в пепельный блонд, начинали мгновенно менять свой цвет на невообразимо отвратительный бордово-красный. На голове зияла страшная рана, которая обнажала череп. Чуть впереди валялась вырванная прядь волос с кожей.
Анна, не в силах справиться с нарастающим ужасом, инстинктивно зажала рот руками, боясь, что даже малейший звук может стать причиной ее внезапной кончины на этаже. Девушка не дышала. В голове было пусто — ни одной даже самой безнадежной мысли. Казалось, что она уже не живая, не ощущающая ни пульса, ни времени, ни своего тела. Она была лишь тенью, застывшей в ожидании чего-то, что, возможно, вот-вот сожрет её целиком. Медленно, словно застывшая в ледяной воде, она повернула голову.
В тот момент позади неё возникла Марья Федоровна.
Старуха стояла в проеме открытой двери, ведущей в мрак квартиры. Сама Марья Федоровна была совсем другой. Лицо, которое несколько часов назад излучало доброту и теплоту, теперь было искажено яростью, которая пропитывала собою царящую на этаже атмосферу. В руках старухи была сжата здоровенная палка, сделанная из железа. Клюшка, грубая, изогнутая, с концом, который был окрашен в кровавый цвет.
— Вынюхиваешь? — прохрипела бабка. Её голос был словно сдавленный, как если бы смертельная болезнь забралась в глотку и сжала ее изнутри. Бабка сделала шаг вперёд. Этот шаг был тяжёлым.  — Всё надо знать ей... Сказала же, тут никто не живет! И ты не будешь тут жить, тварь! — продолжала старуха. Ее слова были как проклятия, пронзающие буквально душу. Бабка обрушила всю свою ненависть на девушку. Анна стояла, в оцепенении, её сердце глухо стучало, но тело не могло шевельнуться. А из гниющего и отдающего смрадом рта бабки продолжала сочиться смертельная угроза. — Витенька! — прохрипела старуха, еле повернув голову в сторону своей квартиры, но взгляд её не отрывался от пятящейся Анны. — Новая невеста, сынок! Страшненькая, да... Не нравится мне, отвратительна. Но тебе, может, и подойдёт, а?
Мрак квартиры за спиной старухи сжал слова и они повисли в воздухе, зафиксировав время на месте. В дверном проеме что-то дернулось, а затем загремело, неуклюжее и огромное, словно тень, что пыталась выползти из самого ада. Оно двинулось в сторону двери, что вела на пустую и темную лестничную клетку. Анна почувствовала, как её душу охватывает невыносимый ужас — не тот, что заставляет сердце замирать от страха, а тот, что хватает за горло, сжимая грудную клетку до такого предела, что кажется, вот-вот ткань разорвётся, и жизнь ускользнёт.
Анна стояла, почти не ощущая ног. Хотела бежать, кричать, но каждый импульс, что посылал мозг, глухо сталкивался с тем, что держало её в плену этого проклятого места. Девушка не могла двинуться. Тело было чужим, не подчиняющимся ей. И только глаза… глаза не отрывались от двери.
— Последняя невеста — Агафья, — сказала старуха и её голос звучал зловещей усмешкой. Она пропустила здоровенного мужика, вышедшего из квартиры, вперёд. — Она не захотела себе такого жениха, как мой Витенька!
Анна взглянула на того, кто вышел из тени квартиры, и мир вокруг стал распадаться. Мужик словно из преисподнии вылез: чудовищный, широченный в плечах, как платяной шкаф. Его рост было однозначно выше 2 метров, его лицо… его лицо! Оно было словно покрыто страшной картиной ужасов — глубокие язвы, оспины, жуткие фурункулы, бородавки, шрамы, что казались иссушёнными от боли. Глаза — два черные щелочки, заплывшие, покрытые гноем, будто они вырвались прямо из самого кошмара. На ушах — струпья, словно отвратительные орнаменты, придавали его облику ауру отвращения. И запах… этот запах был невыносимым. Гнилостный, нечеловеческий. Он моментально расползся по этажу, пронзая Анну до глубины костей, заставляя её почувствовать, как её желудок вздрагивает, из последних сил сдерживая подкрадывавшуюся рвоту.
— Ха-ха! — раздался инфантильный, придурковатый смех, с хрустом обрушившийся на тёмные стены этажа, словно осколки разбитого зеркала.
Анна, не в силах выносить этого ужаса, закрыла глаза руками, словно пытаясь отгородиться от чего-то, что разрывает её изнутри. Но в ту же секунду — острая, как нож, боль прорезала её виски, рвавшаяся внутрь, нарастающая и невыносимая. Она вскрикнула, но голос застрял где-то в горле, не успев вырваться. Боль обрушилась на неё, сковала, и перед глазами вновь закрылась тьма, а тишина заполнила её сознание, как мрак, поглощающий последний свет...

Анна открыла глаза. Первое, с чем она столкнулась, — это была тьма. Непроглядная, будто сама бездна поглотила её, поглотила с головой, сжала в своих холодных лапах. Вокруг царил невообразимый мрак, утопающий в запахе, который не терпел сравнений: гниль, разлагающийся мусор, затхлость, которая долгое время не видела света. Отвратительное ощущение, не передаваемое словами.
Вокруг стояла тишина. Гробовая. Лишь собственное дыхание девушки эхом разносилось в этом ничем не нарушаемом вакууме. Ни шороха, ни шепота, только глухая пустота, будто в мире не осталось никого, кроме неё.
Анна попыталась пошевелиться. И тут же поняла: она не может. Кажется, её тело вообще не слушается. Она была крепко связана — руки и ноги — крепко-накрепко стянуты веревками. Затекшие конечности отказывались выполнять хотя бы малейшее движение, не подчиняясь командам мозга.
Боль. Она ощущала её во всей своей голове — раскалывающую, как если бы железный прут вбивали прямо в череп. А на её лице было нечто странное и неприятное — что-то запекшееся, стягивающее кожу. Кровь? Вероятно, Витенька, ужасный сын старухи, треснул её по голове чем-то тяжёлым. Возможно, она потеряла сознание и, проснувшись, оказалась в этом кошмарном месте. Где она была? В старухиной квартире или они утощили ее куда-то в другое место?
Наверное, она всё ещё была в квартире сумасшедшей Марьи Фёдоровны и её не менее сумасшедшего сына Витеньки. Собственные размышления об этих страшных людях вводил её в тупик, погружая в отчаяние. Ведь она осознавала, что по-прежнему находится в логове этих психопатов. Что тогда ждёт её? Они уже убили девушку, которая жила напротив. А сколько ещё они убили? Сколько людей исчезло в этих тёмных, пахнущих гнилью стенах? Ответов не было. Анна, бессильно привязанная к этому кошмару, ощутила, как её сердце сжимается в панике. У неё не было ни единого шанса. Она была жертвой, как и все те, кто уже исчез, сожран навсегда этим безумием.
Вдруг, как гром среди ясного неба, в её разорванном сознании возникло имя. Ольга! Ольга, с которой она поднялась на этот проклятый пятый этаж. Она помнила, как её подруга упала, как бабка держала окровавленную железную кочергу, выбив сознание из подруги. Где она сейчас? Жива ли она? На глазах навернулись слёзы. В душе поселилась настоящая, невыносимая тревога и за себя, и за подругу.
Анна, ещё какое-то время, недвижимо смотрела в пустоту перед собой. Чёрная, абсолютная тьма поглотила её, в которой не существовало ни начала, ни конца. Она пыталась разглядеть хоть какие-то очертания, хоть малейший след того, что могло бы окружать её, но глаза, несмотря на усилия, отказывались воспринимать эту пустоту. Даже когда зрение, наконец, привыкло к непроглядной тьме, её разум так и не сумел распознать ни одного силуэта, ни мельчайшего намёка на мебель, ни чего-либо, что могло бы хоть как-то обрисовать это проклятое место, в котором она оказалась.
Каждая минута тянулась как вечность, каждая секунда — как молния, прорезающая тьму, вгоняя в душу всё больший и больший страх. Она чувствовала, как нарастает паника, сжимающая её сердце, как если бы сама тьма вокруг становилась плотной и давящей. Страх был таким явным, что его можно было почти потрогать и он сжирал её изнутри. Мысли по-прежнему путались, как комки грязи. Ольга, её подруга… Она, наверняка, тоже оказалась в плену этих сумасшедших, и что они могли с ней сделать? Мысли кружились в голове, но они не приносили ответа — только отчаяние и ужас, что ей самой не удастся выбраться отсюда живой.
Вдруг раздался щелчок. Он эхом отозвался в глухой тишине и моментально сковал и без того напряженные мышцы. Сразу же после из тьмы появилась тонкая полоска света. Свет был невыносимо ярким на фоне туманной черноты, и он постепенно расширялся. Анна ощутила, как её горло сжалось, а дыхание перехватило от ужаса. Дверь, та, что появилась в свете, начала открываться, и с каждым мгновением свет проникал в комнату всё сильнее, заливая собой пространство.
Наконец, дверь с медленным, мучительным скрипом открылась полностью, и в её проём вползла тень. Силуэт старухи вползал в мрак комнаты. «Марья Фёдоровна», — подумала Анна, ощущая облегчение от того, что это не Витенька, но одновременно с этим было ясно: от этой старухи можно ожидать все, что угодно, ведь она была очевидно тоже не в себе.
 Старуха проковыляла в комнату, в её руках была маленькая кастрюлька, из которой поднимался дым. Пахло чем-то настолько ужасным, что даже воздух вокруг становился отвратительным. Анна пыталась дышать реже, чтобы реже вдыхать отвратительную вонь.
— Очнулась? — спросила старуха с таким взглядом, который не мог оставить ни малейшей надежды на нормальность. Она косо глядела на привязанную девушку, в её глазах  читалось безразличье к происходящему. — Вот, еды принесла!
Запах, исходящий из кастрюльки, был таким отвратительным, что на мгновение казалось, будто сам воздух сдался и растаял в нечистотах. Этот запах не только лишал аппетита, но заставлял желудок переворачиваться. Это был запах тухлых яиц, перемешанных с гнилью, мясом, что не пережило времени, и чем-то таким, что даже невозможно было обозначить.
Старуха, небрежно склонившись, начала приглядываться к лицу Анны, тщательно изучая его, словно ещё не решала, достойна ли та жить.
— Ты мне не нравишься, — констатировала она, поджав губы, и это звучало не как простое замечание, а как приговор, вынесенный в тихом одиночестве. — Но Витеньке ты приглянулась! Свадьбу сыграем завтра, а потом и внуками займётесь! Что ж мне помирать скоро, а я и внучат не понянчила! Ешь давай! Мать моих внуков и жена моего сына должна быть здоровой и крепкой!
Старуха снова наклонилась, и Анна почувствовала, как её дыхание затруднилось от близости этого чудовищного существа и его запаха. Воняло так, как будто она стояла прямо в центре кладбища, где разлагаются не только тела, но и сама жизнь.
— Я вытащу кляп и покормлю тебя, — прошипела старуха, — Но издашь хоть один громкий звук или вздумаешь орать — я вырву твой язык и скормлю его тебе. Поняла?
Взгляд Анны был полон ужаса, её глаза, казалось, вот-вот разорвутся от страха, а слёзы, которые уже ничто не останавливало, медленно катились по щекам. Она едва заметно кивнула, не в силах сдержать себя. Отвращение сжало её сердце, но уже не оставалось сил сопротивляться. Вся эта сцена была как фрагмент из какого-то безумного кошмара, где чудовища, окутанные злом, играют с человеческими судьбами.
Старуха вытащила тряпку изо рта Анны. В этот момент она почувствовала, как суставы её челюсти едва ли поддаются какому-либо движению. Лёгкая боль прострелила челюсти, и Анна тихо вздохнула. Сколько времени прошло с тех пор, как ей запихали этот вонючий кляп в рот?  Но у нее не оставалось ни одного ответа.
Старуха не спешила. Ложка опускалась в миску с мутной жижей, от которой тянуло гнилью и сыростью. Затем бабка подносила её к губам девушки, и та, стиснув зубы, пыталась не дать вырваться ужасу, что уже подступал к горлу. Но против воли старухи она была бессильна. Ложка за ложкой, липкое месиво скользило в её рот, обжигая внутренности, вызывая приступы кашля.
Через три ложки у Анны не осталось больше сил терпеть это все и она отрыгнула горькую жидкость, которая брызнула ей на грудь. Горький вкус рвоты смешивался с чудовищным запахом пищи, от которой рвало, но старуха не отступала. Она просто стояла и смотрела, как девушка мучается, её глаза были полны жестокой, беспрерывной ярости, как у хищника, за которым нет спасения. Когда Анну стошнило окончательно, старуха лишь усмехнулась, не тронувшись с места.
В комнате стоял такой зловонный туман, что воздух в лёгких буквально застывал. Смесь гнили, тухлого мяса, старой одежды и человеческой грязи сливались в единую невыносимую вонь, заставляя даже стены, казалось бы, загнивать.
— Ты что творишь? — прошипела бабка, глаза её полыхнули, как угольки на жарком огне. Она бросила ложку обратно в кастрюлю, и её глазки сузились, а рот искривился в оскале. Встав с деревянного стула, она поставила руки на бока, словно готовая в любой момент взорваться. — Раз не хочешь жрать, значит сиди голодная! — процедила она, почти не скрывая своей злости.
Она схватила кляп и, не давая опомниться, вонзила его в рот девушки. Без слов, без жалости. Затем, не оглядываясь, поспешно вышла из комнаты, оставив Анну одну, погружённую в собственное тошнотворное бессилие. Лежа в луже рвоты, Анна даже не могла понять, зачем она продолжает дышать. Слезы катились по её щекам, не зная ни жалости, ни страха.
В комнате царила тягучая тьма. Время потеряло всякое значение. Девушка лежала по-прежнему привязанная к кровати, её тело сковал холод, а разум плыл в пространстве и не заметил, когда окончательно наступил вечер.
Сколько прошло часов — она не знала. Её сознание было рассеяно, разорвано на клочья боли и страха. Но вот как-то неестественно, словно с усилием, дверь скрипнула. Старуха вновь появилась на пороге. В ее руках снова была гнусная кастрюлька, дьявольски вонючая.
— Ужинать? — проскрежетал её голос. Она уселась на тот же стул, стоявший возле кровати. Кастрюлька снова оказалась рядом на тумбочке, оставляя за собой след тяжёлой вони, что уже вновь пропитала комнату. Старуха вытащила кляп.
— Отпустите меня… — слабый, почти безголосый шёпот сорвался с губ девушки. Слезы снова катились по её лицу.
— Ишь чего выдумала! — старуха усмехнулась, искривив губы в жуткой гримасе. — Витенька мой, наконец-то, жену нашел, а я — отпусти! Не бывать этому!
Девушка вновь захлебнулась горем. Мысли текли бесконтрольно, но она с трудом выговорила:
— Пожалуйста… я никому ничего не скажу…
Но старуха лишь злобно рассмеялась, глаза её сузились, а пальцы сжали кляп с такой силой, что казалось, вот-вот сломаются кости.
— Хватит! — перебила она. — Эти байки мы уже знаешь сколько раз слышали! Витеньке-то… жены подходящей не было, а ты ему как раз по вкусу. А теперь будешь сидеть и кушать, не будешь — голодная останешься!
Старуха посмотрела на девушку, и её взгляд стал ещё более зловещим. Она снова протянула кастрюльку и вопросительно посмотрела на Анна. Девушка сжала губы, глаза снова закрылись. Воздух в комнате становился всё более тяжёлым. В этом глухом пространстве, полном жуткой тирании, девушка знала одно — её слова не имели значения. Она лишь покачала головой, понимая, что они, те, кто держал её в этом аду, не позволят ей уйти.
Старуха пожала плечами, плюнула и ушла, на счастье девушки забрав обе вонючие кастрюли с собой. Снова тишина и снова включился режим ожидания: что будет дальше? Что именно они планируют с ней делать? Мысли потоком вились в голове, не принося никаких плодов по итогу.
Анна потеряла счёт времени. Ей казалось, что вечность успела развернуться перед её глазами, прежде чем тишина комнаты дрогнула от шороха. Словно по команде невидимого дирижёра, воздух зазвучал едва слышным движением. Девушка медленно, боясь потревожить эту хрупкую симфонию звуков, приоткрыла глаза. Сквозь прищур она уловила, как дверь начала бесшумно поддаваться чужой воле.
Страх вспыхнул внутри, разгораясь быстрее, чем она успела его подавить. Сердце гулко застучало. Её измученный разум был готов увидеть за порогом старуху с очередной кастрюлей, полной отвратительного варева, которое обжигало ей нутро и вытекало через нос. Но вместо этого тень, зловещая и массивная, перекрыла проход.
Сначала силуэт показался иллюзией, игрой светотени, но шаги — тяжёлые, неуклюжие — подтвердили его реальность. В страхе, близком к животному ужасу, Анна узнала его: сын старухи. Витенька. Так звала его старая женщина, когда он впервые появился за её спиной на лестнице.
Девушка напряглась, её тело скрутило, как пружину, но мысли остались рассыпаны хаотичным хаосом. Что делать? Куда бежать? Она металась в своих размышлениях, но каждое решение тонуло в безысходности. Она была привязана, во рту — кляп. Всё, что оставалось, — это смотреть, как приближается мужчина, цепляя неуклюжими ногами пол, будто они не слушалась его.
Запах заполнил комнату раньше, чем мужчина успел приблизиться. Тяжёлый, влажный аромат мужского пота смешивался с запахом давно немытого тела. Но был там и ещё один, незнакомый Анне запах — гнилостный, острый, будто разлагающееся мясо.
Силуэт двигался медленно, будто смакуя момент. Анна смотрела на него, широко раскрыв глаза, в её взгляде замерла первобытная паника. Мужик подходил всё ближе, и с каждым шагом её страх становился всё плотнее, захватывая дыхание и поднимаясь ледяной волной от груди к голове.
Когда мужчина подошёл вплотную к кровати, Анна замерла, не в силах даже дышать. В какой-то момент ей хотелось прикинуться спящей, спрятаться в этом иллюзорном убежище, но страх, который сковал её нервную систему, не позволил закрыть глаза. Она лишь уставилась на него — взгляд застыл, словно в ледяном ошеломлении.
Витенька был ужасен. Его облик не оставлял сомнений: этот человек был воплощением кошмара. Он походил не столько на человека, сколько на обезьяну, даже не самую красивую. Всё его тело было покрыто волосами, из-под грязного воротника вырывался чёрный клок волос. Руки — огромные, мохнатые, будто вырезанные из скалы. В одной из них он сжимал нож — длинный, массивный, такой, каким мясники разделывают туши.
Витенька молчал. Губы сжаты в тонкую, ледяную линию, а глаза — маленькие, чёрные, как два уголька, — бегали по телу девушки, изучая все впадинки и выемки. В каждом его взгляде читалась не просто заинтересованность, а жажда, необъяснимая, звериная жажда и Аня не хотела знать: жажда чего именно.
Девушка почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы, но она не понимала, от чего. Это был страх? Паника? Шок? Или всё сразу? Её грудь сжала колючая боль, а дыхание стало прерывистым, как у дикого животного, пойманного в ловушке.
Витенька не спешил. Он наклонялся всё ближе и ближе, его движения были замедленные, как у хищника, тщательно подбирающего момент для удара. Анна чувствовала, как комната наполняется всё более удушающим и отталкивающим запахом его тела. Она могла ощутить его дыхание, холодное и смертоносное на своей шее, рядом с мочкой уха. Мужчина сделал глубокий вдох, будто вдыхал саму её душу, и из его груди вырвалось нечто среднее между рыком и тяжёлым, жутким вдохом, полным дикого блаженства.
Аня едва сдерживала дрожь, пытаясь не выдать себя, но в её груди сжался последний уголок надежды. Она тихо заскулила.
— Если будешь паинькой — я всё быстро закончу, до того, как вернётся мама. А завтра... завтра мы с тобой поженимся, — прохрипел он, и голос его, будто ржавый гвоздь по стеклу, разорвал воздух. От этого звука у Анны подкосились ноги. Она бы упала, если бы не путы, туго стягивавшие тело.
Его лапища — грубые, как корни старого дуба, — сомкнулись на её бедре. Девушка дёрнулась, но напрасно: тело не слушалось, лишённое воли, связанное и беспомощное.
— Тихо… тихо, — выдохнул он, ослабляя хватку, — терпение, красотка...
Он положил нож на кровать, и одним движением разодрал штаны на девушке. За ними, как листья под ветром, в клочья полетела и футболка. Анна хотела закричать — но только глухой писк вырвался из рта, закрытого кляпом. Мужчина резко схватил её за челюсть, его пальцы вонзились в лицо, как железные клещи.
— Ещё хоть звук — и я вырежу тебе язык... — прошипел он, вновь обхватив нож.
Внутри у Анны всё обрушилось. Сердце остановилось, исчезло — как будто выпало из груди в бездну. Она почти не чувствовала себя, как будто душа её покинула тело, оставив оболочку на растерзание.
Он вновь положил нож, расстегнул брюки и застыл. Смотрел. Разглядывал, как охотник перед тем, как нанести удар. Потом, вдруг, как будто по мановению невидимой руки, перерезал одну из верёвок, сжимавших её запястье.
— А теперь... хочу, чтоб ты тоже проявила ласку, — процедил он, сжав её руку и опуская вниз.
Мир перед глазами Анны пошатнулся. Всё потемнело, словно внезапно налетела буря. Она думала, что потеряет сознание. Но вдруг... мысль. Безумная, как вспышка молнии в кромешной тьме. И, может быть — единственно спасительная. Что если она поддастся уговору этой чудовищной обезьяны, а потом, когда он ослабит бдительность, схватит нож и тем самым даст себе шанс на спасение? Но что если она не сможет? Он — здоровенный мужик, с руками, способными разорвать её пополам. А если он заметит, что что-то не так, он просто уничтожит её. Одной рукой. С лёгкостью. Нет, она не может рассчитывать на случай. Но если не попробовать, то всё равно останется в полном тупике, в этих страшных путах, в этом аду. Всё равно будет конец.
Анна сжала зубы. Никакого другого выхода не было. Если это её шанс — пусть даже малый, пусть даже почти невидимый, — она должна действовать. Без действий она погибнет. Но вселенная, похоже, уже всё решила за неё.
Ещё не успел мужик даже сделать ничего ужасного, как вдруг... что-то изменилось. Мужчина резко напрягся. Сердце девушки замерло. Витенька как будто насторожился. Ожидание повисло в воздухе. Он даже... испугался? Как зверь, учуявший опасность.
Внезапно он повернулся и быстро взглянул на открытую дверь. Прислушался.  Старух... Она вернулась? Анна едва могла поверить своим глазам и ушам.
— Скажешь ей хоть слово — и тебе конец. Завтра мы с тобой станем супругами официально, и у нас будет первая брачная ночь... — прошипел он ей в ухо, прижимая её к себе, а потом резко накинул одеяло, пряча её тело под ним, как будто скрывая добычу, затолкал кляп в рот и с лёгкостью вскочил и поспешил покинуть комнату.
Анна осталась лежать, полностью окутанная тьмой. Она почувствовала, как лёгкое, почти незаметное дыхание свободы скользнуло в её грудь. Спокойствие. Наконец-то... спустя долгие мгновения ужаса, она ощущала, как её тело может расслабиться. Мир не закончился.
Свобода и спокойствие пришли к Ане не внезапно, а от осознания, что грубый орангутан, лишь притворяющийся человеком, допустил две роковые ошибки. Первая: он оставил нож прямо на матрасе, в нескольких сантиметрах от её бедра, и холод лезвия жёг кожу сквозь тонкую ткань. Вторая: он так и не успел вновь связать её освобождённую руку. Разве это не шанс?
Сердце Ани трепетало, с каждым ударом наполняясь восторженной, отчаянной надеждой. Девушка не стала торопиться. Осторожно, почти невидимым движением, её пальцы нашли рукоять ножа и замерли, словно сливаясь с постелью. Впереди ждала битва — она чувствовала это кожей. Если промедлит, погибнет от рук этих безумцев.
Время текло густо, как смола. И вот дверь вновь распахнулась. По тому, как медленно, скрипя, она открывалась, Аня поняла: идёт старуха. Приоткрыв один глаз, она увидела тень, ковыляющую к кровати. В костлявых руках старой была очередная жестяная кастрюлька, откуда тянулся невыносимый смрад неведомой похлёбки.
Чем ближе подходила хозяйка дома, тем громче стучало сердце девушки. Сейчас, прямо сейчас она может изменить всё. Но хватит ли ей решимости? Никогда раньше она не причиняла вреда живому существу. Теперь же нож дрожал в её пальцах, а сердце сбивалось с собственного ритма.
Аня сделала вдох. Ещё шаг старухи — и начнётся отсчёт. В груди у девушки пульсировал один-единственный зов: действовать, пути назад нет.
Старуха подошла к кровати и окинула Аню взглядом, полным злобной ярости, будто пытаясь заглянуть в самые её мысли. Затем, не спеша, устроилась на своём привычном стуле, поставив кастрюльку с мерзким содержимым на прикроватную тумбочку. Тишина, что царила в комнате, была давящей, и слова старухи прорезали её, как нож:
— Завтра твой день, — прошипела она хриплым, протяжным голосом. — А сегодня... тебе нужно поесть, чтобы выглядеть свежо и бодро...
Старуха вытащила кляп изо рта девушки и протянула руку к кастрюльке. Аня, успев освободить обе руки, поднялась с кровати, как ракета, и без предупреждения, одним стремительным движением, полоснула ножом по горлу старухи.
Тот момент растянулся в вечность. Старуха не успела издать ни звука, как её горло разрезалось, и кровь, словно из фонтана, хлынула из раны, заливая всё вокруг. Отзвуки её мучительного хрипа напоминали Ане те страшные звуки, что она сама издавала, когда пыталась проглотить еду, принесённую этой самой старухой.
Но теперь не было времени размышлять о том, что произойдёт дальше. Аня торопилась. Резким движением она принялась разрезать верёвки, сжимающие её бёдра, ноги, ступни. Кровь старухи брызгала по рваной одежде, но она даже не чувствовала этого. Весь её мир сузился до одного единственного стремления — выжить.
Когда она, наконец освободилась, не теряя ни секунды, Аня вскочила с кровати и, стиснув нож, толкнула старуху. Окровавленное тело упало на кровать, хрипя и сжимая пальцы на собственной шее. Бабка замерла, оставив за собой лишь тугую тишину, наполненную жутким эхом.
Сердце Ани бешено колотилось. Она ещё никогда не чувствовала такого страха. За всё время, проведённое в этом доме, ничто не было таким ужасным как ее текущее положение.
Едва касаясь пола, Аня, трясущимися руками сжимая нож, двинулась к двери. Тёмная комната за её спиной оставалась всё такой же пугающей, но её шаги теперь были полны решимости. Она знала одно: или она победит, или этот дом станет её могилой.
Осторожно ступая, Аня вышла из комнаты. Она оказалась в узком коридоре с высокими потолками, где каждый шаг эхом отдавался в тишине. Оглядываясь по сторонам, она, прячась в тени, двигалась вдоль стены, едва касаясь пола. В её голове звучала одна мысль: «Нужно найти выход. Нужно спастись». Каждый шаг был как последний, а воздух вокруг, тяжёлый и насыщенный затхлостью, давил на грудь.
Девушка подошла к приоткрытой двери, ведущей в комнату, и заглянула внутрь. На первый взгляд комната казалась пустой, но когда взгляд скользнул по её старым, покрытым слоем вековой пыли стенам, стало ясно — этот уголок дома давно не видел людей. Оставалось только сделать один шаг, чтобы попасть в следующую комнату. И вот она уже рядом с кухней.
Знакомый запах — этот противный, гнилостный аромат похлёбки, сварённой старухой, снова проникал в её нос. Аня сжалась и осторожно выглянула из-за угла. За столом сидел Витенька, занятый трапезой. Он хлебал эту отвратительную похлёбку, не замечая невидимого присутствия девушки. Спиной к ней, он поглощал еду с такой жадностью, что казалось, даже если весь мир рухнет, он ничего не заметит. Ложка в его руке двигалась, как ветряная мельница, захватывая всё больше и больше пищи из огромной миски, напоминающей собачью тарелку.
Анна невольно задержала дыхание. Звуки, которые он издавал были отвратительны. Но девушке некогда было упиваться своими неприятными чувствами, ей нужно действовать, ведь на кону стояла её собственная жизнь.
Сердце бешено колотилось, и в тот момент, когда ночь поглотила её сознание, когда в голове послышался лишь глухой шум, Аня решилась. Вся её нервная система сжалась в одну точку, и она прыгнула вперёд, как зверь, готовый к атаке. Анна со всей силы ударила ножом мужика по шее. Витенька вздрогнул, брыкнувшись назад, пытаясь схватить себя за горло. Но было слишком поздно. Аня не остановилась. Лезвие вскользь резало плоть, и её руки стали продолжать этот безумный танец, махая ножом в бешеном порыве. Она была как неистовая буря, режущая и рубящая всё на своём пути.
Кровь фонтаном брызгала в разные стороны, покрывая всё вокруг. Витенька продолжал извиваться на полу, хрипя и пытаясь что-то сделать. Но в его теле уже не было силы. Звуки его борьбы постепенно стихали, а кровь, вырываясь из ран, становилась всё гуще. Кровавые пузыри появляющиеся из его рта,с каждым вдохом становились всё меньше. Наконец, мужик замер, его взгляд, полный ужаса и страха, был устремлен в потолок.
Аня стояла, охваченная тем же безумием, которое заставило её подняться и сделать этот шаг. В её руках ещё оставался нож. Мир вокруг неё был залит кровью, а в ушах стоял гул, как после грозы. Она не могла поверить, что сделала это. Но не было времени на сомнения — она выжила...

— И вот, Игорь Васильевич, — с выражением тяжкого разочарования на лице, сказал мужчина в погонах своему собеседнику. — Эту историю Аня Мальникова рассказывает нам, следователям и врачам. Рассказ барышни, разливающей свои ужасы направо и налево, не оставляет равнодушным никого. Но медицинское обследование, вместе с архивами её болезни, говорит совсем о другом. Шизофрения, поставленная ей ещё в раннем детстве, словно тень следовала за ней всю жизнь. Но мать, несмотря на явные признаки, не предприняла должных мер, закрывая глаза на симптомы, как будто надеялась, что всё пройдёт само собой. Так вот, шизофрения пришла в пик своего безумия. И вот теперь за её плечами лежат четыре трупа.
Мужчина в погонах, которого звали Павел Иванович, посмотрел на Игоря Васильевича и на документы лежащие перед ним на столе.
— Соседка с пятого этажа, — продолжил Павел Иванович, — которая была убита Анной около года назад, была найдена, мумифицировавшаяся прямо в гардеробе Мальниковой.
Он сделал паузу, будто позволив тяжести этих слов осесть в воздухе, перед тем как продолжить.
— Подруга её, Ольга Платонова, — лицо Павла Ивановича помрачнело, — спасаясь от Мальниковой и ее очередного приступа, выпрыгнула с четвертого этажа. Неудачно. Сломала шею на месте. Она не успела даже закричать.
Следующие слова пробивались из его уст с таким же ужасом.
— И, конечно, Мария Фёдоровна, эта милая старушка с пятого этажа... И её сын Виталий... Они были изрезаны на конфетти. Не просто убиты, а изуродованы, разрублены на куски. Мальникова решила, что они её преследуют. 
Павел Иванович откинулся на спинку стула и посмотрел на Игоря Васильевича с горечью в глазах.
— Мы передаем это дело в суд, — произнёс он тихо, но твердо, — если суд докажет её вменяемость, то… она будет не просто наказана. Но, как я предполагаю, суд, скорее всего, подтвердит её диагноз и она будет отправлена в психиатрическую клинику, где её жизнь, полная мракобесия и хаоса, наконец, найдёт своё логическое завершение. С таким диагнозом, вы понимаете, нет места на свободе. Она слишком опасна для мира, слишком разрушительна, чтобы продолжать жить среди нас.