Белоснежка с чердака. Глава 15

ГЛАВА 15

Весна в Узбекистане наступает очень рано. Уже в феврале набухают почки на деревьях, подсыхает земля, пробивается первая сорняковая трава, небо становится чистым, солнце ласковым, а воздух, все еще дыша прохладою, уже насыщается первым веянием весны. В Джаркургане словно располагаются ворота всей республики, через которые вступает в свои права весна. И в то время когда в Ташкенте еще дуют ветра и тает последний снег, в Сурхандарьинской области уже вовсю звенят ручьи. В Джаркургане весна особенно звонкая и пестрая. Здесь рано начинаю цвести абрикосовые и вишневые деревья. Улицы редко убираются, и потому вдоль обочины дорог свободно покачивают желтыми головками одуванчики, которые здесь числятся как сорная трава. Дети носятся как угорелые после занятий, и невообразимый шум стоит на всех улицах. Именно в эту пору ребята более старших классов сачкуют от уроков и проводят время на берегу Сурхана. Ранней весной река необычайно широкая и вода бурлит в ней как в кипящем чайнике.

Так и поступили в этот раз Славик, Мартин, Алина и я. Мы решили, что уже достаточно взрослые, чтобы отправиться на речку одним, да еще и во время урока рисования. Вообще эта идея принадлежала Мартину, который обычно ни при каких обстоятельствах не прогуливал уроки. Мы все просто рты разинули, когда на большой перемене он заговорщически прошептал, что хотел бы посмотреть, как разлился Сурхан. Потому что снега в эту зиму было особенно много, если сравнивать с другими годами. Потом Алина, которой уже сняли гипс, затрещала от восторга. Она сейчас была готова на любые приключения, какие только могла позволить ей еще слабая ножка, мышцы которой немного окрепли. Но тут все дело встало за мной. Не то чтобы я очень хотела остаться на уроке рисования, просто уж очень было страшно. На Сурхане я никогда не была, и вообще мне казалось, что это жуткое место, ведь на другом берегу начинается Афганистан, а там постоянно идет война. В Джаркургане частенько бывали землетрясения, и я была уверена, что происходит это потому, что, на другой стороне реки, на твердую землю плюхаются огроменные бомбы. И вообще мне казалось, что Сурхан — это далеко. Но после долгих уговоров я все же согласилась, хотя до последнего была убеждена, что это все плохо закончится. Но деваться было некуда. Уже дала свое согласие, а значит, отступать было поздно.

Так что после третьего урока во время всеобщей суматохи Славик, Мартин и я вышли из класса, обошли школу и встали напротив коридорного окна. Оттуда вылетели наши портфели, которые выкинула Алина. Мы, конечно, могли бы просто выйти вместе с портфелями, но это было бы слишком заметно. А школьные ранцы тут летали через окно достаточно часто. Дети тут так играют или же издеваются друг над другом. Поэтому, поймав свои портфели, мы, пригнувшись, умчались на задний двор и, притаившись, стали ждать Алину. И именно в этот момент мы увидели, как Елизавета Андреевна, пританцовывая на цыпочках, шла в сторону стадиона. Она нас сначала не заметила, а мы, наблюдая за ней, хихикали. Какая она странная. Вроде бы взрослый человек, а идет себе напевает и пританцовывает — ну прямо как ребенок. Она бы так и прошла, а мы бы и остались незамеченными в своем укрытии, если бы не Алина, которая выскочила из-за угла школы в сопровождении троих ребят. Это были наши одноклассники. Братья Давид и Олег Тухтаевы и кореец Андрей Тян. Как бесит эта Алина. Сказали же, что только вчетвером отправимся на Сурхан. Ничего нельзя доверять рыжим. Пока я негодовала, Алина верещала, как подбитый птенец, оправдываясь, что она их вовсе не звала, что Андрей ее выследил и начал допрашивать. Потом пришли братья Тухтаевы, и перед большинством она не могла устоять и пришлось признаться. Давид сказал, что ему тоже давно хочется на Сурхан, а рисование это бред. Придется их тоже брать с собой. Но в этот момент к нам подошла Елизавета Андреевна.

— Куда собрались? — строго спросила она.

— На Сурхан, — пропищала Алина, как будто кто-то ее просил открывать рот.

Мы все устремили на нее молнии в глазах. Что за человек? Вообще нельзя больше ее с собой никуда брать. Выдаст с потрохами.

— Что вы там будете делать? — продолжился допрос.

— Мы хотели… — замямлил Славик. — Там вода поднялась. И мы хотели посмотреть на нее.

— А разве у вас больше нет уроков?

— Да там всего лишь рисование. Та еще ерунда, — отпарировал Давид и махнул смуглой рукой в сторону класса.

— Так прямо хочется посмотреть на речку? — с сомнением спросила Елизавета Андреевна.

— Мне не очень, если честно, — ответила я.

— А зря. В это время Сурхан действительно очень красив, — неожиданно сказала Елизавета Андреевна.

Мы все в недоумении уставились на нее. Она что совсем не против нашей затеи.

— А вы там уже были? — поинтересовался Андрей.

— Да. Мы раньше тоже сбегали с уроков именно в это время, чтобы погулять на берегу. Но мы ходили со старшеклассниками. А детям там быть одним очень опасно. Потому что местные пастухи могут быть злыми. Они иногда закидывают камнями слабых детей просто ради забавы. Так что лучше вам одним туда не ходить.

— Пусть только посмеют. Я им так втащу, — уверенно задрав нос, вспетушился Давид, махая в воздухе кулаками.

— Да кому ты там втащишь. Ты сам еще шкет, — усмехнулся Мартин.

— У меня есть другая идея, — предложила Елизавета Андреевна. — Вы сейчас пойдете все на урок рисования…

Мы протяжно вздохнули. Провалился наш план, как мы подумали.

— …а потом после уроков мы вместе пойдем на Сурхан. Я напишу письмо директору, что сегодня занятие по танцам пройдет на свежем воздухе. Что вы об этом думаете?

Мы почесали затылок. Если после уроков, то тогда с нами пойдет почти весь класс. А ведь мы хотели пойти именно вчетвером. Но потом, поразмыслив, мы решили, что так даже будет интереснее. Поэтому мы все дружно закивали и отправились на урок рисования.

Елизавета Андреевна быстро вошла в доверие детей и родителей. Она снискала всеобщую любовь именно благодаря искренности и отсутствию всякого старания казаться взрослой и серьезной, как все учителя. Она ярко помнила детски воспоминания, игры, сказки. Совсем не стеснялась резвиться во время занятий танцами и баловаться, когда у нас был короткий перерыв. Занятия по танцам проходили три раза в неделю по три часа. Эти занятия проходили не пкак обычный детский кружок. Это были серьезные тренировки, в которых Елизавета Андреевна, несмотря на всю свою мягкость, не давала нам спуску.

К занятиям она относилась серьезно, а потому от нас требовалось очень много отдачи. Все потому, что уже в середине июля нас должны были отправить на первое танцевальное выступление, которое будет проходить в Термезе. Это даже был не конкурс, а просто показательное выступление. Нам нужно было хоть как-то проявиться как команда, которой могли бы позволить участвовать в конкурсе, проходившем ежегодно в Хорезме. В Хорезме собиралась команды финалистов, и из них выбирали самую лучшую группу, которая в последующем должна была отправиться в Москву, а оттуда — в Париж. Выиграть в Париже значило получить сертификат, который бы дал огромную возможность поступить в любую хореографическую академию Европы без предварительного конкурса. Но чтобы попасть хотя бы в полуфинал, нам нужно было обыграть все районы в Сурхандарьинской области. Обычно лучшими всегда оказывались дети из небольшого городка Денау. Они-то и отправлялись от всей области в Хорезм на полуфинал, а оттуда они обычно возвращались уже удовлетворенным, не заняв призового места. Они будто не особо стремились выйти в финал. Довольствуясь небольшой победой над всей областью, они возвращались из Хорезма уже сытые. Ведь там им удалось соревноваться с одними из лучших, а главное, не победа, а участие. Так говорил их тренер им в лицо, а за спиной, что шансов устоять против соперников из крупных областей у них все равно нет. Так что это тоже неплохо. Незачем срывать звезды с небес.

Но Елизавета Андреевна была совсем другого мнения. Она считала, что танцевать нужно либо на отлично, либо вообще не танцевать. Среднего танца быть не может. Она преподавала нам хореографию современного балета. А балет, каким бы он ни был, должен быть настоящим искусством, на другое она не согласна. В первый месяц нас было очень много. На первые тренировки приходил почти весь класс. Но потом некоторые начали отсеиваться, и по большей части это были мальчишки, которых больше интересовала борьба, проходившая в те же часы в школе Макаренко. Я была этому только рада. Незачем разводить базар на тренировках. И внимание Елизаветы Андреевны будет более сконцентрированным на лучших, среди которых, конечно же, была я.

К моему великому удивлению, так же в среде лучших оказался Мартин. Это звучит очень странно, ведь он такой пухлый для танцев. Но оказалось, что у него очень гибкие мышцы и высокий прыжок. Сама удивилась, его тучное тело взметнулось высоко в пистолетике. Это не смогли повторить даже обычные жилистые мальчики со средним весом. Даже я так высоко не прыгаю. Я-то думала, что Мартин вытерпит максимум месяц и сдуется, как все пацаны. Ведь его, кроме футбола, мало что вообще интересовало. Но прошел месяц, а он не только не собирался уходить, но так же встал со мной на одну ступень по развитию. И мы снова стали соперниками, как это и было в начале нашего обучения в школе.

Почему, если я в чем-то хороша, то он обязательно наступает мне на пятки или же обгоняет? Прямо обидно. Но в этом я ему уступать не собиралась. В хореографии я должна быть лучшей, а не то я так не играю. Я просто из сил выбивалась на тренировках. И даже дома, как бы ни устала, все равно занималась. А вот Мартин дома играл со своими близняшками, купал их, кормил, вытирал им носы. То есть он занимался танцами только во время тренировок и почему-то все равно был со мной на одном уровне. В чем его успех, я никак не могла понять. Неужели я всю жизнь положу на то, чтобы перещеголять его в чем-то? Чувство соперничества заглушило во мне всякое раскаяние перед ним и жалось к его непростой судьбе. Я снова смотрела на него как на противника и в душе жаждала его ошибки не менее чем своего успеха. Наверное, он это заметил, поэтому часто после хорошо исполненной танцевальной связки кидал на меня дольный вызывающий взор. Ух, как бы я хотела врезать по его черной макушке, которая так и вздымается во время его великолепно исполненных прыжков. Прямо зло берет. Но если не брать в расчет танцы, то в обычное время мы с Мартином вообще больше не ссорились. Мы даже ходили друг другу в гости. Правда, когда он ко мне приходил, я прятала под кровать все гимнастические резинки, скакалку и чешки. Мне хотелось, чтобы он думал, что я не особо стараюсь быть лучшей в нашей танцевальной группе. Но как-то раз Мартин все же заметил под кроватью скомканную резиновую ленту, которой я обычно тянула свои стопы.

— Ты что, дома тоже занимаешься? — спросил он с ухмылкой.

Я покраснела и фыркнула:

— Вот еще! Достаточно, что нас Елизавета Андреевна на занятиях мучает.

Но он, конечно же, мне не поверил. А мне стало так неприятно, что я взяла накричала просто потому, что он поставил мою книгу не на полку, а на стол. И почему я должна была перед ним оправдываться? Сама не понимаю, почему именно перед ним я хочу показаться лучше, чем я есть на самом деле. Вот со Славиком мне нужно было так себя рвать, и что-то доказывать. Но Славик и в учебе и в танцах был просто Славиком. Он все делал ради процесса, а не результата. Ему совсем не обидно, если кто-то был лучше него. Он просто радовался за других без тени зависти.

После занятий, как и было обещано, мы всей группой собрались у школьных ворот и отправились на Сурхан. Сейчас на тренировках стабильно присутствовало шестнадцать человек, это и была наша сформированная команда. Все вместе мы двинулись вниз по главной улице в сторону мусорной свалки. Дойдя до нее, мы миновали небольшой овраг, обогнули вонючее болото и оказались на отрытом поле, которое вело к берегу Сурхана. Здесь не было ни одного деревца, а камыши были еще такими низенькими, что можно было принять их за дикие тюльпаны. Чистое небо с несколькими вкрапленными облаками отражалось в радостных глазах детей, которые ступали по полю, как разноцветные китайские цыплята. Все верещали, носились друг за другом, рассказывая на перебой каждый свою историю. И у всех она была такая важная, что каждый непременно старался перекричать другого, чтобы именно его шутка или история была всеми услышана. Я шла молча, любуясь просторами. Живя тут с рождения, я даже не знала, что побережье Сурхана такое красивое в это время года.

Целая вечность прошла, прежде чем мы спустились на песчаный берег. Сурхан был небольшой рекой, но с очень сильным течением. Ширина реки была разной. Там, где она поворачивала, берега были высокие, поросшие тиной и камышами. Посередине реки высилось несколько узких островков, на которых колосились ярко-желтые одуванчики на тонких трубчатых стебельках. Мы шли вдоль брега, проваливаясь ботинками в белый песок. Временами река сужалась так, что до другого берега рукой можно было подать.

Сначала я со страхом смотрела на другую сторону реки, и каково же было мое изумление, когда через полчаса нашей прогулки, что на том берегу, нет ничего, что напоминало бы о войне. Там было так же чисто и спокойно. Вдали виднелись мелкие точки — это были подгоняемые юными чабанами бараны и коровы. Как потом мне сказали одноклассники, до Афганистана еще очень далеко, так что можно расслабиться. Тишина стояла неописуемая. Воздух был свежим, но не холодным. Лаковый ветерок с того берега резвился на волнах, как игривая собачка, развевая во все стороны пряди наших волос и задувая под шерстяные юбочки. Я смотрела на красоту и думала, какой же мир огромный и какая же я маленькая. А ведь раньше для меня существовал только наш двор и моя комнтата.

Мы дошли до просторного пляжа, где земля была твердая, а песок, смешиваясь с землей, становился упругим. Там мы оставили наши сумки и с недоумением стали озираться по сторонам. Как же тут заниматься в чешках, ведь тут только песок.

— Сегодня будем заниматься босиком! — скомандовала Елизавета Андреевна, стягивая с ног кроссовки, а потом и носки.

Пронесся небольшой гул, смех, возмущение, и затем все оказались босыми на прохладном песке. Елизавета Андреевна обозначила вытянутой ладонью широкий круг, который тянулся вдоль берега к оврагу, огибая камышиные заросли, и небольшой лягушатник. Это было приличное расстояние. Мы прищурились и начали оглядываться.

— Чего встали? Восемь кругов! — скомандовала Елизавета Андреевна. — Тихо там, а то побежите десять. Быстро-быстро А тебе что, особое приглашение? Что значит, ноги вязнут? Ты беги, и все будет хорошо! Я не пойму, это что забастовка? Быстро побежали! А то вообще за всю тренировку не сядете у меня!

Пришлось повиноваться. Когда она так говорит, то улыбается, но мы знаем, что она не шутит. Мы гуськом двинулись вдоль берега. Бежать было очень сложно. Ноги прямо тонули в песке, и отрывать их было так тяжело, что казалось, будто мы бежим по огромной расплюснутой жвачке. Я сначала бежала третьей. На втором круге я уже была первой. И так я держала эту позицию почти до конца. Дыхание спирало, а в груди было так горячо, что я задыхалась. Конца и края не было этим восьми кругам. Но меня радовало, что хотя бы тут я могу быть первой. Мартин меня в этом не может перещеголять. Вес мешает. Когда оставалось уже совсем немного, я немного расслабилась, и вот почти у самого финиша меня обогнала Алина. Ее рыжие локоны блеснули на солнце, как бы передразнивая меня. Ну уж нет. Этого я ей не позволю. Я ускорилась и в считанные секунды поравнялась с ней. И тут она мне вдруг сказала:

— Ты ведь все равно станешь балериной. Зачем тебе Славик?

Я прямо опешила. Бросив на нее гневный взгляд, я пронеслась мимо нее, не произнеся ни слова в ответ. Добежав до финиша, я с шумом выдавливала из себя воздух. Внутри все горело то ли от гнева, то ли от бега. Сердце колотилось так, что я слышала каждый стук в висках. Дышать было больно и невозможно что-либо выговорить. Но внутри меня все бушевало. Что это было? Эта рыжая совсем обнаглела! Как она могла мне такое сказать? Я была так зла на нее, что даже голова стала кружиться. Всю тренировку я не могла взять себя в руки. Именно это и стало причиной последующих событий.

Во время серии прыжков, ко мне подошел Мартин и шутливо сказал:

— Классные штаны. Или это гамаши?

Мне показалось, что он издевается, хотя потом выяснилось, что он хотел просто сделать комплимент.

— Не твое дело! — рявкнула я ответ. — Я посмотрю, как ты будешь выглядеть, когда натянешь на себя белые лосины.

— Зачем мне надевать белые лосины? — изумился Мартин.

— Все танцоры носят лосины, — ехидно усмехнулась я.

— Я никогда не надену лосины.

— Будь у меня такие же толстые ноги, я бы тоже никогда их не надела.

Глаза Мартина презрительно вспыхнули, и он спокойно выдал:

— Дура ты, и дурой будешь.

И без того рассерженная на Алину и на Славика, который всю тренировку смешил других девчат, я накинулась на Мартина. Снова ему досталось за всех. Мне нужно было сорвать зло, и он опять оказался под горячей рукой. Мы вцепились друг в друга. Он, безусловно, был сильнее, но мои пальцы были очень цепкими. Так что я порядочно поотдирала у него волос, прежде чем нас разделили.

— Эмма назвала его толстым! — как козлята в загоне, запищали остальные дети.

Ненавижу этих ябед! Пусть бы им всем пусто было!

— Тихо, — спокойно сказала Елизавета Андреевна, приблизившись к нам.

Тяжело дыша, Мартин вырвался из рук мальчиков, которые бросились нас разнимать.

— Что случилось? — спросила Елизавета Андреевна.

— Эмма дразнит его толстым, а Мартин ничего не сказал ей плохого. Я это сама слышала, — проквакал голос из толпы.

— Он меня дурой обозвал! — оправдывалась я.

Елизавета Андреевна подошла ко мне и, заглянув мне в глаза, спросила:

— Эмма, как думаешь, толстым быть сложно?

— Откуда я знаю, — выпалила я.

— Вот ты и узнаешь.

Елизавета Андреевна повернулась ко всем и громко объявила:

— С завтрашнего дня с пяти часов утра Мартин и Эмма будут вместе бегать на большом стадионе. Мартину нужно похудеть и, кроме Эммы, я смотрю, его полнота никого так не беспокоит. Что ж, Эмма, ты должна позаботиться о том, чтобы Мартин стал стройным. И путь только он не похудеет к лету…

Все застыли в ожидании наказания. У меня даже сердце на мгновение перестало биться.

— Если Мартин не похудеет к лету, то твоя ведущая роль перейдет к другой. А ты будешь сидеть на скамье запасных во время нашего первого выступления в Термезе. Все понятно?

Елизавета Андреевна улыбнулась и заковыляла обратно.

Все притихли и с сожалением уставились на меня. Я разрывалась от подобной несправедливости. Как так можно поступать с человеком? Почему я должна следить за фигурой этого болвана? Слезы обиды брызнули с моих глаз, и я поспешила отвернуться.

— Чего вылупились?! — рявкнула я на всех.

Все тут же отвернулись, а я все занятие прозанималась на задних рядах, боясь подать даже голос. Я ощущала себя самым несчастным человеком. Все меня раздражало. Может развернуться и уйти? Посмотрим, что они будут без меня делать. Никто так, как я, все равно не танцует. Посмотрим, как они выступят. Но я знала, что очень пожалею, если я это сделаю. Ведь если я уйду, то гордость и упрямство не позволят мне снова вернуться. Елизавета Андреевна сможет натренировать другую девочку, а я так и останусь со своей разбитой мечтой. Поэтому я решила перетерпеть, хотя было это очень нелегко. Я даже представить не могла, как я встану завтра рано утром и пойду бегать на стадион с Мартином. А он казался вполне спокойным. Его ничуть не смущало, что мы будем вместе бегать. Он как будто был даже этому рад.

Все обратную дорогу я сверлила взглядом его спину. И когда мы уже приблизились к дому, я бросила ему:

— Даже и не думай. Не собираюсь я с тобой бегать.

Но на следующее утро в пять часов я как миленькая стояла у его ворот и ждала, когда он обуется. Ничего не оставалось делать, как покориться своей судьбе. В конце концов, я поняла, что сама была виновата в том, что сейчас приходится расхлебывать. Нужно было помалкивать.

В первый день мы дошли до стадиона, не проронив ни слова. Так же в полном молчании мы пробежали три круга, а потом отправились домой. Дома я переоделась и до наступления завтрака отправилась к Мартину, чтобы проследить, что он будет кушать. Тетя Оксана приветливо усадила меня за стол. Теперь настала моя очередь порадоваться. Мартин оторвал себе большой кусок лепешки, и я строго взглянула на него.

— Нельзя тебе есть лепешку.

Он взялся за масляный блин, я вырвала у него этот блин. Как назло, на столе лежали вазочки с вареньем, печеньем, масло, лепешки, блины и сладкая манная каша. Ничего из этого Мартину я не дала поесть. Поэтому ему пришлось погрызть несколько соленных огурцов и выпить зеленый чай.

Весь день я слушала, как у него урчит желудок. Но он делал вид, что ему все равно. Тоже не хотел показывать, как ему сложно и плохо. Он такой же, как я: не робел перед противником. А я его как облупленного знаю. Сидит голодный, поглядывает на соседнюю парту, где преспокойно лежит откусанная булочка. А стоит ему заметить, что я слежу за его взглядом, так сразу смотрит на другие парты, будто бы что-то ищет. А потом кричит: «Жень, дай, пожалуйста, ластик!» А вот зачем он ему? Я же знаю, что у него в пенале лежит почти новый синий ластик. Все ухищряется, зараза.

На следующее утро мы снова плелись в полумраке на стадион. Было ужасно лень бегать. С тяжелым сердцем я думала о том, что я натворила. Тело просилось в теплую постельку, укутаться в одеялко и сопеть в подушку. Самые сладкие часы сна пришлось лишиться из-за своего безрассудства. Мы дошли до стадиона и, немного размявшись, пустились бежать рысцой. В этот раз мы осилили только четыре круга. Мартину было сложно бегать. Он задыхался, багровел, становился напрочь мокрым. Мне было его нисколько не жаль. Потом все в таком же молчании мы пошли обратно. Дойдя до родной улицы, разошлись по домам. А затем я снова приплелась к нему на завтрак. Вот так и повелось у нас каждое утро. Я не знала, как и сколько нужно бегать, чтобы быстрее похудеть. Но бег давался мне легко. И с каждым днем я решала, какое расстояние мы пробежим. Так прошел целый месяц. В середине марта мы уже бегали восемь кругов каждое утро. Вскоре лень стала отступать, и я не заметила, как я легко было подниматься в эдакую рань. Мартин больше не дожидался, когда я за ним зайду. Он выходил ко мне навстречу, стоило мне только высунуться из дому. Как-то раз на выходные мы решили не бегать. Сделать себе отдых. Это утро без привычного бега оказалось пустым и скучным. Перед сном я предвкушала, как завтра я буду спать допоздна в своей любимой постели. Но ровно в пять утра глаза мои сами открылись, будто в них вставили монеты. И как бы я ни старалась уснуть, так и не смогла. Проворочавшись до семи утра, я наконец встала. Мышцы затекли и болели как после долгой тренировки. Я походила по комнате, а потом достала скакалку и попрыгала. Настроение сразу поднялось, и чувство пустоты в душе мигом покинуло. Выйдя на кухню, я машинально высунулась в окно, поглядывая на соседний дом. Мартин, пожалуй, спит. Радуется, что сегодня выходной. С того случая на Сурхане мы хоть и виделись с ним каждое утро, но совсем перестали разговаривать друг с другом. Все наши тренировки проходили в глубоком молчании. Да и не о чем было говорить.

Я открыла форточку и высунула нос. Весенний воздух ударил прямо в лицо, и я с упоением стала вдыхать запах молодого абрикосового дерева, который раскинул свои цветущие ветви, как белоснежная невеста. Вдоль нашей улицы росло множество абрикосовых деревьев. В марте они уже полностью покрывались мелкими бело-розовыми цветами и распускали благоухание на далекое расстояние. Настроение у меня было замечательным. Мне хотелось петь, прыгать, танцевать. В душе звучала музыка, и я подумала о том, что сейчас делает Мартин. Как он может сидеть дома в такую погоду. Мне вдруг очень захотелось увидеть его: его черные глаза, под густыми угрюмыми бровями, его пухлые щеки, торчащие волосы на макушке. В голове кружился его низкий не свойственный для мальчиков его возраста голос.

Не знаю почему, но утро без Мартина какое-то не настоящее. А может, мне просто нравится, что во время наших тренировок я — командир над ним: могу указывать ему, как бегать и что есть на завтрак? Может быть, и поэтому. Но в любом случае мне очень хотелось, чтобы мы с ним увиделись. Пойти к нему домой мне было нисколько не совестно. К нему в дом я входила как в свой. Тетя Оксана уже давно привыкла к моему присутствию и считала меня частью семьи. Близняшки, которые с каждым днем все больше походили на папу, тоже привыкли ко мне и бежали навстречу с распростертыми объятиями. Нельзя сказать, что я их часто ласкала, но было приятно, что дети меня любят. Я решила, что пойду к нему на завтрак. А что такого? Посмотрю, как он там без тренировки.

Мурлыча себе под нос любимую мелодию, я вышла из дома и вприпрыжку пересекла улицу. Открыв калитку, я вошла в дом. Беззвучно отворила дверь и на цыпочках подкралась на кухню, откуда доносились голоса. Я уже предоставляла, как дети кинутся мне навстречу, а Мартин удивится, что я просто так пришла к нему в гости.

Заглянув в приоткрытую дверь, я чуть было не лишись чувств. Во главе стала сидел Мартин в клетчатой пижаме и уплетал большую булочку, смазанную толстым слоем масла и политую сверху вишневым вареньем. На столе стояли блины, а рядом с ним уже стояла пустая тарелка. Тетя Оксана хлопотала у плиты, а близняшки Давид и Эдита с измазанными ртами уплетали манную кашу. В ярости я распахнула дверь, и они все разом обернулись. Быстрыми шагами я приблизилась к опешившему Мартину и, выхватив его огромный бокал, отхлебнула глоток. Это был теплый зеленый чай, щедро сдобренный сахаром. В руке он все еще сжимал свой огромный масляный бутерброд.

— Что это?! — вскричала я в гневе.

Мартин виновато отвел глаза и сжал в руке булку так, что варенье полилось за край.

— Эмма, но ведь сегодня выходной, — пробубнил Мартин.

— Да, сегодня Мартин ест бутерброд как положено утром на завтрак, — предательски пропищала маленькая Эдита. — А то он в последнее время ест свой завтрак на ужин, а потом еще перед сном.

Я посмотрела на Эдиту, и с глаз брызнули слезы.

— Как это? — растерянно переспросила я.

— Ну Мартин раньше ел на завтрак свою любимую булочку с чаем, вареньем и маслом. А теперь ест ее и на ужин, и перед…

— Эдита! — прервала ее тетя Оксана. — Ешь, пожалуйста, молча, а то живот будет пучить.

Девочка послушно замолчала. А мне все стало ясно. Как же обидно. Все это время я так старалась, а он, оказывается, ни на минуту не собирался худеть.

— Ты делаешь это специально! — вскричала я.

— Что специально? — пробубнил Мартин под нос.

— Ты специально не худеешь, чтобы мне не дали сольную партию во время выступления! — задыхаясь от ярости, кричала я. — Ты специально так делаешь. Ты мне мстишь! Ты ведь мстишь! Ты всегда мстишь! Ты ничего не забываешь! Теперь ты сделаешь все, чтобы я сидела на скамье запасных и не танцевала! Ты знаешь, что я мечтаю стать балериной, и делаешь все, чтобы моя мечта не исполнилась! Я буду сидеть на скамье запасных, а вы все будете танцевать! Я хоть не такая жестокая, как ты. Я тебе волосы могу повыдирать, но не так подло мстить, как ты! Ненавижу тебя и всегда ненавидела!

В слезах я выбежала на улицу и пустилась наутек куда глаза глядят. А глаза почему-то глядели в сторону стадиона. Может быть, это было просто подсознательно. Дорога была слишком заученной, и потому ноги сами туда понеслись. Долгих двадцать минут я бежала на большой стадион. Он у нас один во всем Джаркургане и мы называли его именно большим. В голове кружились различные мысли. Мне даже перехотелось жить. Если Мартин не похудеет к июлю, то не видеть мне главной партии.

Добежав до стадиона, я опустилась на влажную от росы траву и стала горько плакать. Через минуту рядом со мной опустился Мартин. Оказывается, все это время он следовал за мной. А я не знала. Я демонстративно отвернулась от него и стала плакать тише. Какое-то время мы сидели молча. На стадионе почти никого не было, но повсюду уже были расставлены декорации на грядущий праздник Навруз. Я смотрела, как разлетаются пестрые ленты на столбах, и слезы лились сами по себе. Жизнь какая-то несправедливая, и все вокруг тоже уродливое.

Когда я уже окончательно успокоилась и перестала вздрагивать от слез, Мартин наконец заговорил:

— Прости меня, — сказал он, положив свою руку мне на плечо.

Я отпрянула от его руки, будто меня током ударило.

— Я и не думал тебе так мстить. Просто понимаешь… Это сложно… Я всегда так ел, и мне сложно перестать…

— Не ври. Тебе сложно? Я не верю. Тебе никогда не бывает сложно. Ты всегда сильный, и даже когда очень сложно, то ты сильнее. Ты потому-то и обогнал меня в учебе и теперь вот в танцах обгоняешь. А я ведь так старалась. Я занималась больше, чем ты, что в итоге ты снова лучше. Этого не может быть, чтобы тебе что-то было сложно сделать. Ты делаешь это мне назло.

— Эмма, на самом деле я не такой сильный. Перед едой я очень слабый. Еще в детстве я стал толстеть. Меня дразнили везде, куда бы я ни пошел. Знаешь, как мне хотелось похудеть, но у меня ничего не получалось, потому что перед едой я не могу устоять. Я слишком люблю поесть. Понимаешь? Эмма, но я никогда не думал о том, чтобы лишить тебя мечты. Ты лучшая в нашей группе среди девочек. Ты очень хорошо танцуешь. У тебя тоже очень высокие прыжки, и вообще ты самая красивая.

— Правда? — я покосилась на него. Я хорошо расслышала только последнюю фразу. — Ты правда считаешь, что я самая красивая.

— Э-э-э… — смущенно затянул он. — В смысле ты краси-и-и… ву-у… е… танцуешь. Танцуешь карсивуе.

— Врушка. Ты сказал, что я самая красивая, — улыбнулась я.

Увидев мою улыбку, Мартин сразу же повеселел.

— Я имел в виду, что ты именно в группе лучше всех танцуешь. Ну по крайней мере среди девочек.

— Что ты имеешь в виду?

— Что среди мальчиков все же я лучший.

Мы засмеялись, и я толкнула его в плечо.

— Как думаешь, мы дойдем до Хорезма? — спросил Мартин, уставившись вдаль.

— Не знаю. Вы, может, и дойдете, а я навряд ли. Елизавета Андреевна, если сказала, то так и поступит, ты же ее знаешь. Так что я буду сидеть на скамье.

— Не будешь, — твердо заявил он. — Знаешь, раньше я худел, чтобы просто меня не дразнили, а теперь я буду худеть ради твоей мечты. Это ведь гораздо серьезней, поэтому я буду стараться.

— Но ведь тебе сложно.

— Ради тебя я постараюсь.

— Ради меня?

— Ну… Ты же мне сестра. Я буду стараться ради сестры.

— Хорошо.

Мы улеглись на траву и устремили взгляд на голубое небо. Тонкая дымка облаков лениво плыла по чистому небу, похожая на обрывок белой вуали на лазурном полотне.

— Никогда бы не подумала, что ты можешь быть в чем-то слабым, — проговорила я.

— Я обычный мальчик. У всех есть свои слабости. У тебя ведь они тоже есть?

Я задумалась. А какие у меня слабости?

— Я знаю твою слабость. Ты влюблена в Славика.

Надо же, я сейчас о нем совсем не думала. И даже то, что он сказал слово «влюблена», меня это больше нисколько не смутило. Меня не выворачивало от неудобства, как раньше, когда Мартин заговорил об этом. Но ведь в чем-то он прав, я действительно влюблена в Славика, и в этом моя слабость.

— Это точно, — призналась я.

Невероятно! Мне так легко было в этом признаться.

— А почему он тебе нравится?

— Ну-у… Он добрый, веселый. Он настоящий друг. Когда нас дразнили женихом и невестой, он был совсем не против. Тогда я и решила, что когда мы вырастем, то поженимся.

— А сейчас ты тоже так думаешь?

— Наверное. А что?

— Да так, просто спросил. Ты теперь так легко об этом говоришь. А раньше ты прямо убегала, стоило мне об этом обмолвиться.

— Потому что мы ведь теперь доверяем друг другу.

Я так сказала, а сама внутри засомневалась. Почему мне так теперь легко говорить о Славике, ведь раньше было даже стыдно его имя произнести рядом со словом на букву «л». Действительно ли мне это легко делать, потому что я стала больше доверять Мартину?

Только я об этом подумала, как вдруг над головой раздался голос Славика.

— Мартин, ты уже тут?! — радостно вскричал он. — А почему ты в пижаме и тапочках?

Мы поднялись с травы и уставились на него. Славик стоял в нескольких шагах от нас, сжимая под мышкой ободранный футбольный мяч. Рядом с ним стояли еще десяток дворовых ребят.

— И принцесса тут? Ты пришла за нас поболеть? — радостно выпалил он.

Я в недоумении посмотрела на Мартина.

— Ах, я совсем забыл, что сегодня утром мы решили поиграть футбол с пацанами, — извинительно произнес Мартин.

Я отряхнула домашние штаны, а Мартин побрел к толпе, поочередно пожимая руки каждому из них. Он выглядел рядом с ребятней таким взрослым. Славик что-то оживленно рассказывал. Глаза его, как всегда, сверкали, мягкие волосы поднимались на ветру, а голос был все таким же звонким. Я смотрела на Славика, а потом на Мартина. И тогда я подумала, как не вовремя пришел Славик. Мы так хорошо общались, а он пришел и помешал.