Леший

Бродяги Лёньку любили. Но я любил его больше всех. И как не любить! Мой двоюродный брат. Родного бог не послал, оттого и двоюродный стал своим в доску. Каждая наша встреча превращалась в праздник, смех и бесконечные анекдоты, которые Лёнька рассказывал умело и артистично – делая заразительно весёлую мину и хохоча так, что не рассмеяться вслед было просто невозможно.

Но Лёнька стал бродягой. С 14 лет от роду. И по своей, и не по своей воле: его замучил нравоучениями отец – инженер-конструктор радиозавода, заядлый радиолюбитель, который оборудовал у себя в квартире огромную радиостанцию в виде железного (алюминиевого?.. не помню) ящика, общался со всем миром и хвастался, что обменивется сигналами (большего радиолюбителям в те поры не разрешалось) даже с Австралией. Отец звал его в шутку «РТ-ЯЩ», по типу аббревиатуры, которую имели карточки участников международной радиосвязи.

До сих пор помню его учебник географии за 8-й класс, изрисованный тевтонскими рыцарями, мечами, пиками. Не шла Лёньке школьная наука. Он рассказывал, что при слове «школа» ему представлялась одна и та же картина: стоит над ним отец и нудным голосом повторяет, как попугай, одну и ту же фразу: «Лёня, учись! Ты должен поступить в институт и стать инженером!» Но брату казалось кошмаром каждый день ходить на работу и чертить какие-то непонятные чертежи. Проходная была для него ужасом номер один.

И Лёнька убежал из дому; жил, где придётся – по подъездам, заброшенным складам с выбитыми окнами; однажды с ребятами вырыли землянку в лесу, а потом и вообще ему посчастливилось: нашёл теплотрассу с подземным бетонным помещением для обогрева рабочих-ремонтников. Пустую, конечно. И поселился в ней – в тепле и уюте; правда, душа не было, да он от него и отвык. Устраивал силки, ловил певчих птиц и продавал на рынке, который так и назывался - Птичий. За любовь к лесу и бродяжничеству к нему приклеилось прозвище – Лёха-Леший.

Мне было шесть лет, когда он вечером меня «поставил на шухер», а сам срезал бельевую верёвку: простыни были нужны, чтобы ловить падающие сетки-авоськи со съестным: курами, говядиной и свининой, колбасой. Срезанные острой бритвой, прикреплённой к к концу длинного шеста, падали авоськи на растянутую простыню с форточек, к которым хозяйки снаружи в холодное время года прикрепляли скоропортящиеся продукты, ведь холодильники были заоблачной редкостью. «Дары неба» – так в шутку называли свою добычу беспризорники 60-х. Одним из них был и он – мой Лёнька. 

Сам факт существования сына-беспризорника дискредитировал его отца. Хотя, с другой стороны, и не очень: членом КПСС он не был – только, как он сам себя называл, беспартийным коммунистом (в партию не принимали тех, кто был за границей, интернированным или угнанным, а вся наша семья в годы войны была угнана в Германию; дед же, арестованный по разнарядке сверху, "культурно отдыхал" на поселении в Колымском крае), удар по его репутации так или иначе наносил.

А всё было просто: Лёнька очень любил природу. И свободу. В промежутках между своими походами он приходил к бабушке – матери  отца, где в детстве частенько гостевал и я. Чаще всего это было так: звонок в дверь вечером – и на пороге оказывался он, Ленька. Как и принято было в нашем роду, независимо от реального положения дел всех женщин он считал дурами или «проститутками», то есть гулящими, авторитет же наших отцов и деда превозносился до небес. Но для бабушки Лёнька делал исключение и любил её всей своей внучьей любовью. 

Друзья-беспризорники, и, позже, взрослые бродяги-собутыльнкии уважали его за честность, прямоту, открытость. Было ещё одно приятное качество у Лёньки: он никогда не появлялся у бабушки с пустыми руками: приносил то целые вороха белых грибов, то деревянные чемоданы заледеневших окуньков, которых ловил заранее. И, кстати, несколько лет подряд был чемпионом Воронежской области по подлёдному лову рыбы, о чём свидетельствовали заметки в местной прессе. 

Я не одобрял такого отношения к моей матери, его матери и сестре, внутренне, не пытаясь спорить, осуждал его дикий хохот по этому поводу, но во всём остальном Лёнька был для меня примером того, как надо любить природу, например, местных птичек, имена которых он знал и часто показывал их на этикетках спичечных коробков (в 70-е годы прошлого века вышла целая серия спичечных этикеток с изображениями и названиями птиц и рыб), и как-то взял меня с собой на эту самую природу - с ночёвкой в шалаше.

Это было божественно и гнусно одновременно. Я не мог понять, как можно было орать и буйствовать в виду живописного озерца и леса, как можно было не восхищаться криками совы, которые оглашали лес, звёздами... Это была первая вылазка на природу городского мальчика, не видевшего ничего, кроме картинок из журналов и видов чёрно-белого телевизора марки "КВН", серых и скучных стен однотипных жилых домов, построенных пленными немцами в 50-х, – и меня просто оглушила, поглотила без остатка эта красота - грандиозная симфония мира: пар над водой, пение птиц и воздух, который хоть ножом режь и, как торт, ешь и раздавай по кусочкам. И при этом... дикий хохот Лёньки, смешивавшийся с визгами Таняки и Маняки в кустах, - как он называл двух своих непутёвых спутниц.

Но не век бродяжничать - женился на какой-то колхознице из Липецкой области, из села Тербуны, нажил ребёнка - девочку, но потом снова поманил его лес, ставший для него родной стихией. Жена подала на алименты. Леньку нашли и посадили на год. В тюрьме он не признавал никаких зековских законов, за что был бит жестоко не раз; освободился и... снова подался в бега, в леса, тропинки которых знал как свои пять пальцев. Милиция отчаялась найти беглеца, но нашёл его рок.

Как-то он оказался свидетелем жестокого двойного убийства. Познакомился с таким же бродягой, рыжебородым мужиком, которому кто-то в городе задолжал небольшую сумму. Собрались было выпить, но... вернуть долг тот не мог, и тогда рыжебородый зарезал и должника, и его жену. Пригрозил, что с Лёнькой будет то же самое, если развяжет язык. Но Лёнька на следствии рассказал, как всё было, за что сам был зарезан, как думал мой дядя, его отец, тем же рыжим, отсидевшим пять лет и выпущенным по УДО или за взятки, и утоплен в Цимлянском водохранилище, куда приехал на стройку - чтобы перестать наконец бродить по лесам и зажить нормальной жизнью.

Рыжебородый вычислил Лёньку по письмам, которые тот присылал отцу. Милиция, от нежелания получить очередной глухарь, закрыла дело по несчастному случаю, хотя на фотографии, незнамо каким образом попавшей в руки его отца, отчётливо были видны две отметины на груди от удара ножом.

Он предчувствовал свою смерть. За три года до рокового дня он пришёл ко мне и разрыдался у меня на плече. Я пытался его утешить, даже подарил ему своё единственное тёплое пальто, чем озадачил мать-одиночку, вкалывавшую на двух работах и воспитывавшую меня, 15-летнего оболтуса.

Почему я его помню? А просто потому, что он был не таким, как все: не ходил через проходную на этот кабальный радиозавод, любил свободу и природу, при этом был открытым и правдивым парнем, что само по себе по тем временам было не в чести, да, впрочем, так и осталось по сей день. Помню – просто потому, что Ленька искренне любил зануду отца, бабушку и меня, был честен и не лукавил, как многие так называемые добропорядочные граждане. Да, навсегда оставил жену и дочь, но такова была его судьба. Не выживают честные и любящие свободу. Даже бродяги-бомжи.
(16 июня 2025)