Что такое смелость?

1. Смелость и недосмелость
    Смелость – это (обобщённо говоря) способность выступить навстречу опасности там, где не всякий решится это сделать. Причём способность решиться именно там, где есть вариант не идти, и где герой понимает, почему не всякий на это решается, но тем не менее идёт вперёд. Но только могут быть в этом понятии детали, которые не все замечают, и не все хотят замечать.
    Представьте себе, что одно племя нападает на другое с целью поработить. И у второго есть два варианта: взять в руки оружие и биться в режиме «победа или смерть», или сложить оружие, и кланяться первому племени «Всё сделаем, только не убивайте!». И вот допустим, так случается, что второе племя выбирает последний вариант (а зачем биться и умирать – ведь это же трудно и страшно, а вот кланяться легко и не больно). И первое племя соглашается не убивать их в обмен на обязательства делать всё, что прикажут. А приказывают отдать своих воинов им на службу и дать использовать их для захвата третьего племени.
    Участвовать пополнение должно не в качестве какого-то резерва, а самой передовой линией на самом сложном участке фронта. Где их поставят в первые ряды, и прикроются ими, как живым щитом, самортизировав на них самые губительные удары противника. И вот, допустим, так получается, что как бы не было страшно идти в бой (и тем более впереди), в этот раз они идут. Потому, что, когда они выбирали «мы всё сделаем», выбор был не труден на момент принятия своего главного решения. А сейчас, когда стало трудно, их уже так поставили, что выбора у них уже нет. Потому, что, если не пойдут, их точно убьют, и самым страшным способом, а там, куда их гонят, есть шанс выжить.
    Возникает вопрос: является ли факт, что воины второго племени идут в атаку первыми, высшим проявлением смелости? Нет. Высшим проявлением было бы изначально взять в руки оружие и не дать себя поработить. А если они этого испугались, значит, смелости в них уже недостаточно. Ну а то, что они теперь идут в первых рядах – так это может быть просто потому, что тех, кто сзади, они боятся сильнее, чем тех, кто впереди. Потому, что любого можно заставить идти куда угодно, если заставить бояться не идти ещё сильнее. Так что способность идти навстречу опасности ещё не показатель смелости; смелость там, где человек идёт навстречу опасности сам, а не по чужой воле.
    Допустим, на определённом этапе политического развития племя захватчиков смекает, что захваченные будут лучше драться, если вместо того, чтобы их опускать словами «Вы никто, вы ничто, и звать вас никак!», будут наоборот их хвалить: «Слава-слава-слава верным воинам, служащем нашему общему великому делу!». И при этом, кто не идёт, тому такое же страшное (и бесславное) наказание, а вот кто идёт, тому теперь слава. И тому, кто посмеет говорить, что ни фига это не слава – тоже страшное наказание. Ну и до кучи придумывается какая-то идеология, объясняющая, почему общее дело такое великое-преважное (например, «у нас вера, понимаешь ли, правильная, а у других не правильная, и наша миссия нести правильную веру всем-всем-всем»).
    Гешефт в том, что если людям говорить, что они ни на что не способны, то они и в бой пойдут с соответствующим настроем, а если говорить, что они герои, то они будут готовиться по мере возможности соответствующим образом себя проявить. И тогда они пройдут на поле боя дальше, самортизируют на себе больше, и меньше опасной работы останется для тех, кто хочет сохранить больше сил.
   У самих же порабощённых будут варианты: помнить, как они забоялись драться там, где надо было изначально (и стыдиться этого), или забыть про это, и вместо того, чтобы стыдиться, начать собой гордиться. И вот, допустим, так оказывается (и с чего бы это?), что в племени порабощённых находится энный контингент людей, который выбирает второе (а зачем им первый вариант, если он неприятный, когда есть второй, который куда приятнее?) У некоторых же людей подход к правде у них такой, что её просто можно выбрать, как любимую футбольную команду, и болеть за неё, не будучи обязанным доказывать, что правильно выбрать именно эту. И вот они выбирают, что им нравится, и назначают это правдой. И считают своим святым правом делать всё, что нужно, чтобы такую правду «отстаивать».
    Что же получается в результате тех подмен понятий, когда недостаток смелости выдаётся за высшую смелость? Они начинают гордиться собой (или своими соплеменниками) за то, что позволяют себя использовать хозяевам так, как тем надо. И чем больше таких гордящихся, тем меньше желающих бороться с тем, чтобы с данным племенем можно было так поступать. И тем меньше сил надо поработителю на контроль за порабощёнными. И тем больше своих сил может сэкономить, или отправить на войну с третьим племенем (ну, или, как вариант, тем больше военнообязанных можно выжать из этого племени, не опасаясь, что оно скажет «нет!»)
    В глазах инакомыслящих такие «не хочу стыдиться, а хочу гордиться» получатся уже не просто трусы, которым не хватает смелости признаться в том, что они трусы. Они предатели своего племени, и враги не только его, но и всего рода человеческого, потому, что идут завоёвывать другие племена (которые, возможно, им ничего не сделали), и убивать за то, что не хотят быть такими, как они. И чем активнее будет вся их основанная на этой гордости деятельность, тем труднее бороться с порабощением станет другим племенам. Но самое интересное, что у тех в головах всё может выглядеть радикально наоборот: смелые и праведные они, которые самоотверженно служат делают великому делу, а те, кто против того, чтобы быть такими же – предатели и трусы.
    Неизбежно получится, что вся их позиция серьёзной критики не держит. Потому, что когда начнутся вопросы, на которые им нечего ответить, сразу же выяснится, кто и чего на самом деле боится. И потому все те, у кого правда там, где нравится, оказываются предрасположенными любить любого, кто таковую критику запретит. А поскольку запрещать её будет система (которой такая критика тоже не выгодна), то они начнут любить систему, видя в ней некоего «строгого, но справедливого» хозяина.
    Отличие такой «смелости» достаточно простое: носители таких ценностей всё время будут говорить, что если кто-то идёт навстречу опасности, то он никак не трус. Что он типа самый смелый, и им надо гордиться. И никогда не спросят, а пошли бы туда те, кто его оправляют, сами? Такого вопроса в их диалектике принципиально не будет. Как и вопроса, хватило бы ему смелости их спросить, почему они сами туда не идут? Будет только одно: «идёт навстречу самой большой опасности – значит, самый смелый и точка!». И обязательно с таким видом: «А чего ещё должно быть надо-то?» А если будут вопросы, на которые нечего ответить, то они будут игнорироваться, заминаться, убираться, и забываться. И дальше будет такое поведение, как будто их просто не было.
    Это как в спорте, где есть олимпиада, а есть паралимпиада. И на олимпиаде спортсмены соревнуются между собой, а на паралимпиаде инвалиды отдельно соревнуются между собой. И у них свои зачёты и свои рекорды. Так и в жизни: у свободных людей свои соревнования в смелости, а у рабов свои.

2. Чужие и «свои»
    Давайте подумаем, что будет в ситуации с обществом, где не одно племя нагнуло другое, а одни соплеменники нагнули других? Например, богатые нагнули бедных, или сильные слабых, или ещё как-нибудь. В общем люди одного племени нагнули своих так же, как это сделали бы завоеватели, и относятся к ним ничуть не лучше.
    Например, захочет пан остроту своей сабли попробовать – может порубать своего холопа. Просто так, ради развлечения, и никто ему за это ничего не сделает. Имеет, оказывается, право, а холоп не имеет права сопротивляться. И в таком режиме общество живёт, с такими законами, и всем остальным, что им под стать.
    Когда требуется пойти на войну, на неё гонят народ так, как погнали бы захватчики из предыдущего примера. И погонят, естественно, на такие войны, на какие погнали бы только такие захватчики. Потому, что те, кто жизнь своих холопов в миру не уважают, на войне ценить тоже не будут. В общем, одни должны умирать, чтобы у других было больше золота и земель – вот и вся суть данной системы.
    Сильно ли будет отличаться данная система от вышеописанной? А в принципе, отличаться будет не так и сильно; единственное разве что может быть – это слишком громко будет звучать слово «патриотизм». Будет эксплуатироваться (и всячески пропагандироваться) убеждение, что ты идёшь умирать не за какого-то чужеземного хозяина, а за своего. И что это, понимаешь ли, «совсем другое». Что вот за чужого, оказывается, умирать обидно, а за своего нет. И если кто-то на это поведётся, значит, это будет использоваться, а если уж использовать, то с чего бы не на полную катушку? А когда такое будет на полную катушку, то со всех сторон о «патриотизме» будут трубить так, как не станут даже в обществе, где есть куда более достойных вещей, за которые можно умирать.
   «Патриотизм» в данном случае – это требование стоять спокойно и не дёргаться, когда на тебе саблю пан пробовать будет. А то вдруг ты посмеешь сопротивляться, а именно в этот момент враг нападёт? Как же оборону организовывать, если ты смуту сеешь? Так же ты, оказывается, свой народ подставишь ради спасения своей шкуры. А это не патриотично. Так что изволь это понимать, и стоять смирно.
    Возникнет вопрос: а кто заставляет пана саблей махать? Вот пусть перестанет своё самодурство сначала, а потом о патриотизме говорите. А то если он не хочет свои прихоти обуздать, значит, не настолько оно ему надо? Тогда пусть боящийся «подстав» народ сначала за это с него спрашивает, а потом с холопа. А если не хочет спрашивать, значит, не настолько оно надо ему? Тогда чего такой шум подымать за вещи, которые, оказывается, не настолько важны? А на это вопрос ответ такой: так рассуждать неправильно. Потому, что такие рассуждения и есть первый шаг к тому, что творить смуту. А как только смута возникнет, так… враги сразу и нападут. Поэтому забудь о таких мыслях, и терпи молча.
    Где же ответ на вопрос про самодурство? А ответа на это не будет. Будет только другое: вот ты просто перестань этим вопросом интересоваться, и ответа не понадобиться. И на все лады тебе будет объясняться, почему надо перестать. Извини, холоп, пан не хочет понимать, что ему нельзя самодурские прихоти, а вот ты должен понять, что тебе себя защищать нельзя. Почему? А потому, что ещё одно «почему» и в ход пойдёт сабля, и тогда уже больше не будет никаких почему.
    Короче, хочешь жить, приучайся жить, и не задавать таких вопросов. А хочешь жить хоть сколько-то удовлетворённо, приучайся их вообще не видеть. Видеть только один вопрос: «а что, если враг нападёт, а тут кто-то смуту сеет?», и учиться всей душой переживать только за это. И тогда можно не пенять себе за то, что позволяешь с собой так обращаться, и считать себя сознательным, и не видеть причин для стыда.
    Вот то состояние, в которое надо себя вогнать, чтобы считать именно так правильным, и будет в такой системе называться «патриотизм». Ничего другого таким словом называться не будет.
    Патриотизм в такой системе – это убеждение, что на какую бы войну тебя не погнали – это война нужная твоему народу, и твоё дело правое. Даже если это такие действия в отношения другого народа, каких в отношении своего ты ни от кого бы не потерпел. Даже если, чем больше таких действий, тем больше посеешь ветра, с которого твой народ потом пожнёт бурю. Патриотизм – это постоянные песни об обороне (которая именно в силу последнего может потребоваться действительно куда чаще), вот только о том, из-за чего она может такой потребоваться, и нужно ли это твоему народу – ни в коем случае не думать. Только повторять без остановки «оборона, оборона, оборона», и в бой всякий раз, когда пану нужно больше земли и рабов.
    Потому, что если ты будешь слушать того, кто понимает то, что ты сам понять не в состоянии, ты можешь понять его, а там гляди ещё и начать ему содействовать для того, чтобы войны были реже. И тогда хозяева могут оказаться ограниченными в возможностях начинать войны, которые нужны, когда им нужно. А это в такой системе не «патриотично». А вот всегда думать в направлении, чтобы у пана было больше земель и рабов – это образцовый «патриотизм».
    Патриотизм в такой системе – это готовность, если враг нападёт, сражаться так, чтобы самому умереть, но хозяина спасти. Потому, что если получится наоборот, то кто же на твоём брате саблю-то потом пробовать будет? Будет стоять твой брат, как человек, с полноценным чувством собственного достоинства, и некому будет порубать это чувство в нём. Это тоже как бы не «патриотично», а вот умереть за то, чтобы твоего брата потом точно так же обрабатывали, это «да».
    Кому же может быть нужен такой патриотизм (ну кроме самих панов и их прихлебателей?) А вот такому как раз контингенту, который на манер того завоёванного племени, живёт со своим «не хочу стыдиться, а хочу гордиться». Вот таким как раз вполне может и подойти. Кому не хватает силы сказать «нет» такому режиму (ну или смелости), но вот чувствовать себя важными при этом всё же хочется. И там их ставят в первые ряды, и они там проявят то, на что только в таком режиме и способны, и будут этим гордиться.
    А если гордиться бескомпромиссно, значит, верить, что ничего другого для почёта и не нужно. Значит, верить пропаганде, трубящей как раз именно это. Значит, верить репрессивной системе, прессующей тех, кто сомневается. И верить в справедливость пана, который (кстати) теперь кого попало саблей рубать не будет (по крайней мере, на трезвую голову) – только самых сомнительных и сомневающихся.
    Появится вера, что все войны, на которые холопов гонят, нужны именно всему народу, а не только пану. И вот за эту веру они пойдут сражаться (ну так они, по крайней мере, будут верить). И вера в то, что у них вера правая, а у врагов неправая, и что когда они идут сражаться за правую веру, то это дело очень нужное. А ещё за хозяина (за «справедливого» то оказывается совсем не обидно).  И за веру в то, что хозяин нужен, чтобы возглавить войны, которые им нужны (без него то они сами выиграть не способны). И за «всё общество». А «всё общество» – это, в данном случае, все остальные – такие же, как они, простые люди, которые тоже очень хотят быть важными и гордыми. И единственный способ для которых это почувствовать – это проявить себя там, куда их поведёт хозяин. И вот за это тоже они будут сражаться (и верить, что это самое главное, что нужно их народу).
    Что же будет, когда слабые вообразят себя сильными и смелыми? А получится следующая картина. Появится система, в рамках которой холопами можно распоряжаться, как хочешь. На них можно ездить, пахать, можно заставлять работать с утра до ночи, а всё, что они производят, забирать себе. И не позволять им разогнуть спины и поднять глаза под угрозой плети. И этой плети они будут бояться, и не подымать головы. А когда придёт время воевать, им выдадут оружие, и погонят в бой. И там они могут проявить смелость и бросаться на врага, не боясь расстаться с жизнью. И в бой они пойдут массой, которая представляет собой куда большую силу, чем те, кто их гонят. Но когда придёт время снова вернуться к прежней жизни, их снова разоружат, и снова запрягут. И в ход снова пойдёт плеть, и они будут терпеть её, и бояться поднять головы.
    Потому, что, чтобы не терпеть, нужно для начала иметь за собой какую-то правду, на которой выстраивается всё остальное. А таковой в данном случае может быть требование к пану отбросить сначала своё самодурство, а потом чего-то требовать. Вот только сказать такого они уже никак смогут. Потому, что они сами отказались от такой правды. Они выбрали другую правду, согласно которой плохим может быть только чужой хозяин. А свой всегда свой и нужный всему народу. И с таких оснований им возразить уже нечего – только молчать и терпеть. Поэтому, когда их будут бить, за то, что они недостаточно радиво пашут на хозяина, они вложат свой смысл во фразу «Понимаешь, есть такое слово – Родина…»

3. Один и все
    Страхи у всех бывают разные. Кто-то боится высоты, кто-то темноты, кто-то замкнутых пространств. Кто-то мистических сил каких-то, кто-то змей или пауков, а у кого-то самый главный страх в жизни – это в одиночку на чужом районе кодлу местных повстречать. Я не буду разбирать, преодоление чего является большей смелостью, а чего меньшей, просто констатирую, что люди все разные, и страхи у всех тоже. И тех, кто ничего не боится, меньше, чем тех, кто не боится чего-то одного. И справиться с какими-то отдельными страхами легче, чем со всеми сразу. И, наверное, борьба с одними страхами нередко идёт в ущерб борьбе с другими.
    Оценка смелости должна комплексно работать со всеми составляющими. А ещё страхи бывают редкие, а бывают частые. И один из самых частых страхов, какой встречается в обществе (а особенно в рабовладельческом) – это страх думать, не как все.
    Думать – вообще для многих дело трудное и неприятное. Это, как альпинизмом заниматься: кто-то без этого не может, а для кого-то это ненужно и страшно – проще всю жизнь по горизонтали перемешаться, чем вверх лезть. И если есть вариант не думать, некоторые при прочих равных без раздумий предпочтут его. Потому, что есть страх ошибиться, а если думать обязанность не твоя, то и ошибаться не тебе, а для некоторых это тоже легче.
    Ещё многим страшно думать в направлении не как все. Как все, для них ещё нормально, а вот не как все, их пугает. Потому, что, если ты ошибёшься вместе со всеми, то со всеми и разделишь тяжесть последствий, а если ошибёшься один против всех, то и получишь всё один. И тебя ещё и засмеют (а то ещё и чего похуже), а для некоторых оказаться в таком положении самый главный страх.
    Вообще, чем больше в человеке стадности, тем больше он боится быть, не как все. Куда все, туда и он – ему так проще. Думать, как все – это у некоторых что-то вроде инстинкта, который проявляется в каких-то ощущениях «правильности» мыслей, если они вместе с большинством, и «неправильности», если отклоняются. Вот только проблема в том, что чем больше в людях стадности, тем легче ими манипулировать. А потому все те, кто кучкуются по принципу «как все», часто оказываются в числе всех тех, кем обязательно кто-то манипулирует.
    Как же устроена психология тех, кто не любят лишний раз мыслить? А устроена она обычно так: когда все плечом к плечу с тобой, вот тогда они смело отстаивают свою жизненную позицию. А когда все выскажутся против, то они сразу сникают. Чувствуют себя невесомыми.
     Почему так происходит? Потому, что, чтобы идти против всех, нужна смелость особого рода. Которой не бывает у тех, кто всегда «я как все». Вот если рать на рать, то это легче – требует смелости попроще. Такой, какая есть если не у каждого, то у каждого второго. А вот чтобы один против всех (даже в полемике), нужно иметь в себе такой стержень, который не у каждого второго бывает.
    Самый лучший материал для такого стержня – несгибаемая логика, которая выступает критерием правильности. Соответствует утверждение логике – значит, принимается, не соответствует, значит, отметается. И опираясь на такой критерий, отстаивающий правду может доказывать свою позицию и одному оппоненту и всем сразу.
    И когда он приведёт такие доводы, на которые никто не найдётся, что возразить, будет уже не важно, сколько их – тех, кому нечего возразить, потому, что это всё будут люди, которым нечего возразить. А вот у того, кто живёт по лжи, такого критерия нет. У него главный критерий «да так все думают, да тебе любой скажет!». И если то, что он говорит, готовы поддержать большинство, то тогда это он считает весомым. А если большинство против, то для него это доказательство обратного. Потому, что других критериев у него нет. И потому остаётся искать опору именно в этом. И приучать себя видеть в этом доказательство высшей силы.
    С таким подходом можно чувствовать себя на коне, когда большинство за тобой. Но вот если в каком-то вопросе оно оказывается по другую сторону, то сразу умолк, и тихо перебежал на другую сторону. Вот поэтому и боятся такие люди думать в направлении «а что, если все ошибаются?» Потому, что если все ошибаются, то всё, на чём живущий по лжи выстроит своё ЧСВ, развалится. Поэтому у живущего по лжи всегда «стая леммингов не может ошибаться!»
    Как же должен мыслить человек, который в данном вопросе мыслит, не как все? Он спросит, что они называют «патриотизмом»: просто защиту от врага своей земли, или превращение людей в рабов под предлогом защиты от врага? Какие у них предусмотрены понятия для того, что отделять одно от другого? И кому выгодно не иметь таких понятий, кроме народа, который как раз именно для второго и используется? И вот когда человек будет иметь за собой такие вопросы, на которые оппонентам ответить нечего, он сможет на них опираться. Но у того, кто мыслит, «как все», и кто является частью именно того народа, который легче всего для этого использовать, таких вопросов не будет. Потому, что у них не будет в языке понятий, позволяющих о таких вещах на нужном уровне рассуждать. У них будут только два понятия: «патриотизм» и «не-патриотизм», где «патриотизм – это всё то, чего хотят паны, а «не-патритизм» – это не желание защищать родную землю от врагов. И тогда, если кто-то пытается что-то говорить о том, что не надо быть рабами, ему сразу противопоставят, что он не хочет защищать свою землю. И «все» с этим согласятся, и ничего другого они разбирать не захотят.
    Такой приём выгоден панам, и такой язык вполне устраивает «народ», который прогибается под волю панов. Так чем же он устраивает народ, если его именно при помощи этого же приёма и можно использовать, как вздумается? А устраивает он его тем, что, во-первых, чтобы жить без него, надо думать, а думать многие не любят. Они любят, чтобы за них думали, и давали готовые решения.
    Во-вторых, они любят, чтоб всё было предельно просто: вот есть «хорошие», и есть «плохие». И ты должен быть либо за тех, либо за этих. И если одни хорошие, то другие плохие, а если другие хорошие, то значит, плохие первые. И на этом всё – третьего не дано. Потому, что иначе надо напрягать мозги и соображать более сложные варианты. А соображать они не любят. Поэтому выбирается самый простой вариант: свести всё к одной простой дилемме, где если враг плохой, а хозяин против врага, значит, он хороший, и точка.
    Ну и в-третьих, даже если додуматься, что свой хозяин – второй враг, то с такой ситуацией они просто не знают, что делать. Потому, что если это правда, то тогда они уже ничего не хотят делать – кругом враги, и остаётся просто руки опустить и умереть. Потому, что они просто не знают, где им взять столько сил, чтобы и на то и на сё хватило? И где найти в себе смелости решиться на противостояние всему сразу? А если не всему, то и смысла мало, и разброд, и раскол, и что с этим делать? А вот если про хозяина всё же каким-то образом плохое не правда, тогда расклад сил другой. Есть просто враг, с которым справиться вполне по силам, и есть свои, которые, если организуются, вполне могут это сделать. Надо просто собраться, и победить. И после этого можно будет отдыхать, и радоваться жизни, и в стремлении к этой цели можно черпать себе силы на борьбу.
    Вот такое оказывается для очень многих гораздо легче, и тогда уже руки опускать не хочется. И можно пойти в бой, засучив рукава. И проявить там себя, и поиметь какие-то достижения, и почувствовать в связи с этим какую-то свою важность. И тогда определённый контингент предпринимает в связи с этим не очень понятный для логичного человека манёвр.
   Они приходят к выводу, что если правда не такая, какую им по силам принять, то тогда смысла в жизни для них уже нет. А чтобы жить, нужно, чтобы был. Поэтому, единственный вариант, смысл которому остаётся в жизни – это просто верить, что всё обстоит так, как принять у них силы есть (ну т.е. как раз то, что пропагандируется системой). И действовать в соответствии с этим.
    Это как в анекдоте, где «что потерял» – «часы» – «а где потерял» – «там» – «а чего тогда тут ищешь» – «а потому, что тут светло!» Так и здесь: «мне не хватает сил принять ту правду, которая есть, поэтому подайте мне такую, которую сил принять мне хватает…» Это одна из причин, по которой в данной ситуации может быть выбрано то, что пропагандируется. И когда человек принимает такую «правду», всё переворачивается с ног на голову. Правда меняется местами с ложью, сила со слабостью, а смелость с трусостью.
    Трусы теперь – это оказывается те, кто не хотят идти кровь свою проливать за хозяина. А те, кто не боятся это делать, смелые. И такая правда не доказывается; она просто принимается на веру, и работает внушением и апломбом. А вместо доказательств идёт просто поток ненависти в адрес тех, кто приводят критику, на которую нечего возразить. Как же звучит такая «правда»? А звучит она примерно так: «Есть патриоты и есть не патриоты. И патриот тот, кто верит и служит, а не патриот тот, кто не верит, и предаёт. И мы ничего не хотим слушать, хотим только ответа на вопрос: патриот ты или нет? И если да, то ты делаешь, как мы говорим, а если нет, то и говорить с тобой не о чем!»
    Что же делает большинство, когда ему не хватает сознательности (и смелости) признать, что они все ошибаются? Начинает кричать, и громкостью своей массы заглушает голос инакомыслящего. Самый голосистый что-нибудь крикнет – начинается лавина поддакиваний, которая выливается в шквал обвинений, орущие которые слышат только себя. Поэтому безупречная логика не гарантирует счастливого финала. Даже если ты приведёшь такие доводы, на которые возразить просто нечего. Так что для того, чтобы идти против всех, иногда нужна такая смелость, какая нужна, чтобы вот просто взять и выйти в поле одному против целого войска.
    Только для «патриотичного» большинства в такой системе это смелостью может не считаться. Потому, что как же они будут собой гордиться, если у них нет того, что должно считаться смелостью? А значит, смелостью это считаться не должно, а потому считаться чем-то другим (ну т.е. предательством). А смелостью им считать подай то, что в них есть. И вот с этим они готовы переть в бой – все на одного.

продолжение тут http://proza.ru/2019/12/28/697