Сон 1606 Голос горы

Мы в экспедиции уже несколько недель. Высокогорье приняло нас в своё ледяное, чуждое нутро — удушающий, разреженный воздух обжигал лёгкие, а постоянно низкое солнце лишь подчеркивало бескрайние, уходящие за горизонт снежные поля. Карты стали бесполезны: обозначенные на них перевалы оказались завалены свежими обвалами, а горные хребты словно сдвинулись, не совпадая с нашими навигационными приборами. Компасы сходили с ума, стрелки хаотично метались, указывая то на север, то на юг, словно потеряв всякий смысл. Дорога, по которой мы пришли, исчезла, стертая бесконечной белой пеленой, как будто её и не было вовсе, оставляя лишь нетронутую девственную чистоту снега. Снегопады стирали наши следы едва ли не до того, как они остывали, каждый сделанный шаг тут же поглощался падающими хлопьями, не оставляя никаких ориентиров позади.

Мы потерялись.
Сначала были разговоры — лихорадочные, полные надрыва, о том, как выбраться из этой ловушки, кто виноват в нашей роковой ошибке, сколько у нас осталось припасов, чтобы продержаться ещё хотя бы день. Потом — тишина. Тяжёлая, давящая, предвестник беды.
Моих спутников становилось всё меньше.

Первым был Vanitas, он сорвался ночью. Я услышал его истошные крики, полные панического ужаса, затем глухой удар, а потом его бормотание, будто он яростно спорил с кем-то в кромешной темноте, кого никто из нас не видел. Утром на краю обрыва остались только следы его перчаток на обледенелых камнях.
Другой - Binah, просто исчез, пока я спал. Я проснулся от пронизывающего холода и обнаружил его место пустым. Вмятина в снегу, где он лежал, была нетронутой, ни единого следа борьбы или падения. Он просто испарился, словно растворился в ночном воздухе. Гора словно забирала их одного за другим, не оставляя ни следа, ни звука. Как хищник, бесшумный и невидимый, забирающий свою жертву без сопротивления.

Я всё больше убеждался: местные не врут. Про эту гору ходят жуткие легенды, рассказы о пропавших путниках и заблудившихся душах. Старики в деревне отворачивались, когда мы спрашивали, их лица покрывались тенями страха, а глаза избегали наших. Только один, пьяный, пробормотал, глядя в пустоту: «Она говорит, шепчет, сводит с ума... Что бы ты ни делал, ты пропал, когда она начнёт...»

И вот, теперь, видимо, пришла и моя очередь. Гора заговорила со мной.
Голос — женский, мягкий, как шёлк, нежный, но бесконечно настойчивый, как чужое воспоминание о любви. Он не звучал извне, он появлялся внутри головы, как мысль, только не моя. Слишком яркая, слишком убедительная. Сознание само расступалось перед её словами, как перед истиной. Его слова обволакивали, убаюкивали, казалось, что нет ничего логичнее и правильнее, чем то, что она говорила.

«Ты замёрзнешь здесь, — шептала она. — Разве не лучше просто лечь? Отдохнуть? Всё равно никто не придёт.» Голос не настаивал, не убеждал, не требовал повиновения, а лишь предлагал, задавал вопросы, казавшиеся такими очевидными. Но без остановки, её слова вились внутри меня, словно бесконечная лента, не давая ни минуты покоя.
Я сопротивлялся. Первое время — с яростью. Молился, клялся, повторял своё имя как заклинание. Потом — просто спорил. Доказывал ей, что жив, что мыслю. Что она — чужая. Я цеплялся за каждое воспоминание, за каждый образ из прошлой жизни, как за спасательный круг, пытаясь удержать грань между собой и этим вторжением.

Но прошли дни. Может, недели. Время потеряло всякий смысл, слившись в единое, тягучее настоящее. И с каждым новым шёпотом я уже не был до конца уверен, кто именно говорит. Её голос стал похож на мой. А мой — на её. Мы иногда спорили — но даже споры стали слишком вежливыми, спокойными, как между знающими друг друга до кончиков ногтей супругами. Иногда я соглашался с ней. Иногда — она со мной. И тогда было хуже всего. Потому что мы оба говорили одно и то же. И в этом единстве я чувствовал себя всё более потерянным, теряя последние крохи своей индивидуальности.
Остался один вопрос: как узнать, кто я?

И вот — мысль. Простая. Точная. Ясная, как лезвие ножа.
Разбей голову — и посмотри. Уж на вид-то отличить, ясное дело, проще.
Я держу в руке камень. Холодный. Острый. Он тоже шепчет — или это снова она? А может... всегда была только она? Его шероховатая поверхность казалась живой, пульсирующей в моей ладони.
Я держу камень, и он весит как выбор и холоден как истина, решиться на которую я не готов. Каждая грань камня отражала бездну моего страха и отчаяния.
Я сжимаюсь, боясь услышать "Трус" внутри головы.
Но голос молчит. Он стал... терпелив. Он смотрит изнутри — не как враг, как зеркало. И я не знаю уже, пытается ли он меня поглотить или просто раскрыть. Его молчание было громче любого крика, оно давило, заставляя меня копаться в самых потаённых уголках своего сознания.
Гора молчит. Но внутри — гул. Как будто вся тишина мира собралась здесь, между моим черепом и её дыханием. Это было не отсутствие звука, а его избыток, сжатый в невыносимую тишину.
"Ты хочешь узнать, кто ты?" — спрашивает она.
"Да."
"Зачем?"
"Чтобы остаться собой. Чтобы не раствориться."
"Но если ты не знаешь, кто ты, разве ты ещё кто-то?"
Я замер. Холодный ветер пронзал меня насквозь, но я не чувствовал его.
Сколько раз я повторял своё имя в темноте. Сколько раз напоминал себе прошлое, лица, обрывки воспоминаний, голоса друзей... Все — исчезли. А этот голос остался. Почему?

"Ты боишься потерять себя", — продолжает она, — "но никогда не пытался понять, кто этот ‘себя’. Ты — лишь мысль в пустоте, цепляющаяся сама за себя как за канат над бездной. Но что, если ты не канат и не бездна? А просто ветер, сквозь который всё проходит? Что если в протяженности этого воздушного потока твое я лишь песчинка, и сейчас ты говоришь с ещё одной подобной песчинкой... Что есть в таком случае тот, кто это всё осмысливает? И что он боится потерять?"

Снег хрустит. Я сажусь на камень. Он как трон. Или как алтарь. Его холод пронзает, но я не обращаю на это внимания. Я вспоминаю, как нас учили бояться чужого в себе. Как учили «сохранять личность». Как будто она — броня. Но здесь, на высоте, где нет ни времени, ни дорог, — личность рассыпается, как пепел на ветру. Под этим огромным, безразличным небом, все надуманные конструкции сознания казались ничтожными.
"Ты хочешь жить", — шепчет она, — "но не жить по памяти. Жить по правде. Правда не нуждается в имени."

И тогда я понял: это не гора со мной говорит. И не безумие. Это я — сам с собой. Только тем голосом, что обычно не пускают в дом. Голосом, что живёт вне границ, ролей, имён. Он был всегда со мной, просто я боялся его услышать.
Каждый человек рано или поздно слышит его. Кто-то в болезни. Кто-то в одиночестве. Кто-то — во сне. И голос пугает не тем, что чужой, а тем, что говорит то, что давно знал, но прятал. Он раскрывал то, что было глубоко внутри, то, что я сам не осмеливался признать.
Я встал. Снег продолжал идти, бесшумно покрывая всё вокруг. Ни карта, ни компас всё ещё не работали. Но впервые тот, кто поднялся на ноги, не чувствовал себя потерянным.