Странники сказка Последний дракон

ПОСЛЕДНИЙ ДРАКОН
(Новогодняя сказка)

1.

О том, что все мужчины, в сущности, трусы, Гюс начал подозревать лет в семь, если не раньше. В тот теплый летний вечер ребятня, подбиваемая извечным заводилой, забиякой, непререкаемым в мальчишеской среде авторитетом – Каспаром, решилась на дерзкий набег в яблоневый сад. Налившиеся соком спелые плоды манили и подстрекали к воровству куда больше, чем слова маленького атамана. Однако сад находился под охраной мрачного неразговорчивого сторожа, который в зародыше пресекал любые поползновения покуситься на охраняемое им добро. Надо сказать, что свое дело он выполнял без больших усилий. В его арсенале имелось три неоспоримых фактора страха: грубая поросшая щетиной физиономия, заряженное солью ружье и распространяемый слух о том, что сторож отсидел, чуть ли не полвека, за ужасное убийство. А посему самое большее, на что хватало ребяческой храбрости, – это, зависнув на дощатом заборе, свистеть и улюлюкать, рассыпаясь горохом при первом же угрюмом взгляде глубоко запрятанных в кустистых бровях глаз.
Но на этот раз Каспар превзошел сам себя. Еще бы! Ведь ему было целых десять лет – больше, чем кому-либо в их компании, он курил тайком от взрослых, подчищал оценки в дневнике и тетрадях и смело корчил рожицы за спиной самого директора школы! Он убедил всех, и, дождавшись, когда монстр с ружьем отойдет на другой конец сада, мальчишки ринулись в отчаянный набег. Гюсу, как самому маленькому, досталось, сидя на верхушке ограды, караулить возможное появление чудовищного Аргуса. И Гюс старался, как мог. Однако хранитель сладких сокровищ оказался хитрее. Он подкрался совсем незаметно и, выпалив в воздух, разразился вдруг хриплой бранью.
Теряя на ходу сочные трофеи, ватага позорно бежала от преследования. Каспар замешкался, – ему явно не хотелось ронять в траву спелую добычу – и оказался последним. Гюс видел, как атаман взлетел к спасительной вершине забора, но был остановлен цепкой лапой бородатого монстра.
– Убьет! – мелькнуло в голове Гюса, и семилетний воришка кубарем скатился вниз. Его сердечко прыгало до смерти перепуганным зайцем.
Потерявшая вожака стая топталась на почтительном расстоянии от калитки в заборе, не в силах ни оставаться на месте, ни уйти, бросив Каспара на растерзание чудовищу с лицом человека. Томительные минуты складывались в дюжины, но наконец-то в вечерней тишине раздался тягучий скрип открываемой калитки, на пороге которой появился целый и невредимый Каспар. Но о, ужас! Глаза их кумира, их бесстрашного атамана были красны от слез, а прямо посередине серых штанов спереди темнело мокрое пятно, переходившее на правую штанину, до самого ботинка.
– Ха! – выкрикнул кто-то. – Да он обмочился со страху!
И тут же стая повернула вспять: бояться они умели и сами; им нужен был смелый вожак, тот, кто мог доказать, что храбрость существует не только в переплетах книг, но и наяву.
Тем же вечером Гюс получил еще более важный урок. Так и не освободившись от пережитого липкого страха, он спросил у матери:
– А, правда, что сторож в саду злодей и убийца?
– Да что ты, глупышка, – добрая ладонь матери мягко взъерошила волосы Гюса. – Он просто очень и очень несчастный человек, который за всю свою жизнь не обидел даже мухи. Он так боялся потерять работу, что, в конце концов, потерял ее и был вынужден наняться в сторожа. Он так опасался потерять красавицу жену, что в один прекрасный день обнаружил свой дом пустым: кто же станет жить с таким трусом?!

* * *

Гюс рос, превращаясь в Густава, однако он здорово боялся звука своего полного имени, потому что произносилось оно исключительно в тревожащих сердце случаях. Если, например, отец говорил «Густав» – это автоматически означало наказание за совершенную провинность. Приблизительно также его имя звучало и в устах школьных учителей, и в речи соседей по улице. Одна только матушка всегда ласково называла его «Гюс» и нежно гладила: в детстве по шелковистому затылку, в юности – по плечу или ладони.
Подрастая, он постепенно понимал, что за суровой жестокостью людей, в основном мужчин, скрывается хорошо замаскированная трусость: боязнь ответственности, или обмана, или боли, или даже самой жизни. И чем сильнее боялся тот или иной человек, тем более жесток он был по отношению к окружающим, а иногда и по отношению к самому себе.

2.

Уже давно не было в живых его строгого отца и ласковой матери, уже давно остались за плечами школа и университет, уже давно окружающие почтительно называли его «господин Фрай», потому что Гюс, будучи врачом от бога, ежедневно спасал жизни людей, и все же он так и не сумел уничтожить поселившегося в собственном сердце червячка трусости, что обосновался там с далекого дня из глубины детства.
В удачные дни Гюс на время забывал о червоточине, в неудачные – терзался от сознания своей ущербности. Он не женился, не завел детей, не поселил в доме даже кошки или собаки – так страшил его груз привязанности и ответственности за кого-либо еще, кроме самого себя. Его приятели держались им на расстоянии вытянутой руки, а любовные связи были кратковременны и ни к чему не обязывали.
Так продолжалось до тех пор, пока в приемной директора столичной клиники, в которой работал Фрай, не возникла вдруг очаровательная фрекен Эльза.
В административном корпусе Гюс появлялся крайне редко, однако в описываемое время достигший преклонного возраста старый директор готовился передать дела молодому коллеге из провинции, и Гюсу, как, впрочем, и другим заведующим отделениями, пришлось помогать в оформлении необходимой документации.
И вот, войдя в приемную и обнаружив на месте довольно пожилой секретарши, пожелавшей покинуть клинику еще до ухода боготворимого ею начальника, белокурое создание в строгом сером костюме, увлеченно выстукивающее симфонию компьютерных гамм, Гюс не обратил на новенькую сколько-нибудь серьезного внимания. Но лишь до момента, пока создание не глянуло в его сторону светом бездонных, голубых глаз, в глубине которых Гюс разглядел вдруг волнующее переплетение мысли и чувства, пуританской строгости и полета буйной фантазии, невинности и прячущегося за ее спиной опыта трудных лет детства и юности. Гюс влюбился сразу в эти глаза и в их обладательницу, но, как всегда, боязливо прошел мимо.
В тот вечер он измучил себя упреками, впал в меланхолию, увенчанную бессонной ночью и темными кругами вокруг век на следующее утро. Однако и на другой день, и на третий, и еще в течение доброго десятка дней Гюс не посмел даже заикнуться о своих чувствах, хотя имел для этого множество моментов и моментиков. А завершилось все весьма и весьма тривиально, то есть инициатива, как всегда, проистекла от более смелой половины человечества – от женщины. Перед самыми выходными Эльза сказала просто и бесхитростно:
– Господин Фрай, у меня еще так много дел. В тоже время скоро к нам прибудет новый директор. Вас не затруднит помочь донести эти папки до моего дома: мне придется поработать весь уик-энд.
Взволнованный Гюс вез ее в своей машине и боялся того, что Эльза заметит, что его руки покрылись противным холодным потом, а губы, напротив, высохли и сделались шершавыми от волнения. Однако все обошлось благополучно, и Гюс договорился забрать девушку и ее тяжелые папки рано утром после выходных.
А потом он пригласил ее в кино, и в театр, и подвозил до дома, и забирал по утрам. Он обедал с ней в больничной столовой и ужинал в кафе или ресторанах. В течение двух недель Гюс к полнейшему разочарованию мужской части клиники стал ее официальным поклонником, но так и не намекнул о своих чувствах, хотя сразу же понял, что обрел именно ту единственную, которою многие ищут и не находят на протяжении всей жизни.
Через две недели разразилась настоящая катастрофа. Новым директором клиники оказался Каспар. Да-да, тот самый трусливый Каспар. Только теперь он превратился в крупного дородного, знающего себе цену мужчину. И как всякий «настоящий» мужчина он успешно делал карьеру, презирая ниже лежащих и пресмыкаясь перед выше стоящими.
Гюса Каспар заметил в первый же его визит к фрекен Эльзе. Трудно сказать, узнал ли он бывшего участника мальчишеской ватаги, свидетеля своего давнего позора. Глаза Каспара услужливо скрывались темными стеклами массивных очков. Узнал или нет, но ненавидеть стал точно. Мелкие придирки, сменялись крупными неприятностями, мало того, директор обратил пристальное внимание на молоденькую особу в своей приемной, однако, Гюс молчал. В противном случае конфликт разрешился бы достаточно быстро: Гюс просто перешел бы в другую клинику, куда его приглашали в течение нескольких последних месяцев. Но ведь тогда возникала необходимость упорядочения отношений с Эльзой, чего Гюс страшился не меньше откровенных заигрываний Каспара со своей секретаршей. Нет, сам он этих «знаков внимания», конечно, не видел: он трусливо перестал заходить в административный корпус с первой же встречи с Каспаром. Однако простодушная Эльза гневно рассказывала Гюсу обо всех приставаниях, очевидно, рассчитывая, что последний по-мужски прекратит поток пошлого красноречия и обид.
Накануне рождественских праздников Гюса вызвали к директору на время достаточно позднее для того, чтобы административный корпус опустел. Свет горел лишь в окнах приемной и директорского кабинета. В приемной было пусто.
– Значит Эльза уже дома, – подумал Гюс и нерешительно шагнул к неплотно закрытой двери кабинета. Уже взявшись за ручку, Гюс понял, что Каспар не один: в кабинете явно была женщина. Тонкий слух уловил вдруг приглушенные вхлипывания, прерываемые резким директорским тоном. Прошло десять-пятнадцать минут, в течение которых Гюс боязливо топтался в центре приемной, не осмеливаясь ни войти, ни выйти прочь. Наконец, дверь кабинета распахнулась. На пороге стоял одетый в пальто и шляпу Каспар. Темные стекла очков уставились на Гюса:
– Опоздали милейший, – хмыкнул Каспар. – Счастливого Рождества.
Хлопнула входная дверь, и до Гюса донеслись сдавленные рыдания. Он еще трусил признаться себе в непоправимом, однако знал, что оно уже произошло. В полумраке света настольной лампы на стуле скрючилась фигурка Эльзы, сжимавшей на груди половинки разорванной блузки. Ее лицо покрывала густая краска стыда и унижения, а переполненные слезами глаза излучали страдания и укоризну. Вопрос Гюса был глуп ровно настолько, насколько бывает глупым подавляющее большинство мужчин:
– Он обидел тебя? Он пытался тебя изнасиловать? Ты уступила ему?!
Эльза выпрямилась натянутой струной. Они стояли друг напротив друга только мгновение. Хлесткая пощечина обожгла лицо Гюса, а еще через секунду он остался в кабинете совершенно один.

3.

Снег валил не переставая. Гюс гнал машину в ночь, в неизвестность, в никуда. Ему хотелось умереть. Но и в такой ситуации трусость одержала верх. Гюс не направил автомобиль ни в кювет, ни в придорожный столб, ни в какое-нибудь дерево. Он даже не выключил дворники. Он просто ехал и надеялся на случай. Наконец кончился бензин. Дернувшись несколько раз, будто смертельно раненые звери, четыре колеса стали намертво.
– Прекрасно, – подумал Гюс, опуская голову на руль. – Сейчас печка остынет, и я замерзну, превратившись в ледышку. Утром дорожный патруль найдет мое холодное тело и отвезет его в ближайший госпиталь. Но уже ничего нельзя будет сделать.
Надо же, трусость, как всегда, успела подумать о возможном спасении. Гюс попробовал бороться с ней, но проиграл. В мозгу его вдруг закопошилась жалкая мыслишка:
– А если не замерзну? Ну, просто не успею и все. Тогда что? Значит, умру от пневмонии. А если не пневмония, если банальные сопли в три ручья, что тогда?
Он побоялся оказаться смешным, теперь уже в собственных глазах, и вылез, рассчитывая на помощь проходящих машин. Тянулись минуты, однако трасса оставалась пустынной. На ней жили только морозный ветер и падающий снег. Гюс втянул голову в плечи и затравленно огляделся. Призрак смерти отступил: недалеко от дороги сквозь белую пелену светился огонек.
– Окно! Жилище! – пронеслось в голове, прежде чем Гюс сошел на обочину. Он провалился по колено, затем по пояс, а после по самую грудь.

* * *

– Выпейте, непременно выпейте, это поможет.
Голос казался до боли знакомым, и Гюс открыл глаза.
– Эльза?!
Нет, это была не она, однако очень похожая на Эльзу другая молодая красивая и ладно сбитая девушка. Гюс осмотрелся. В глубине камина уютно трещали сосновые поленья, пахло хвоей и еще каким-то дурманом сухого разнотравья. Он лежал на низеньком топчане, совершенно голый под теплым пуховым пледом. Одежда висела неподалеку. От нее валил пар. Гюс ощутил легкую слабость и огромное желание отдаться во власть мягких и ласковых женских рук: теперь незнакомка напоминала его давно усопшую матушку.
Он сделал два глотка, провалившись в омут нахлынувших образов. Реальность смешалась с вымыслом. Девушка осторожно опустила голову спасенного на подушку, выпрямилась во весь рост, потянула руки к вороту длинной белой рубахи, и уже через мгновение стояла обнаженной. Взгляду Гюса предстал плоский живот, обрамленный сверху тяжелой крепкой грудью, снизу терявшийся в густеющих в паху светлых колечках. Секунда, – и Гюс утонул в ворохе пряных волос, а после в жарком сплетении ладоней и ног.
Очнувшись в упоении сладкой неги, он не помнил ничего, ничего и не ощущал, кроме оглушающего счастья. Взгляд его пошарил вдоль отблесков огня на потолке, спустился к кромке видавшего виды ковра над ложем. Там тоже призрачно сиял отблеск, отблеск меча. Холодная, потеплевшая от пламени камина сталь вычурного, почти сказочного клинка притягивала взор и мысль.
– Смотри, смотри внимательно, – голос девушки изменился, он звучал глубоко, немного таинственно. Стало страшновато, и разбуженные трусостью в голове тут же зароились мириады воспоминаний: Гюс вспомнил и близкое прошлое, и события многолетней давности, обнажившие всю гаденькую трусость его поступков. Стыд уткнул лицо Гюса в подушку, а голос за спиной продолжил:
– Здесь, среди скалистых берегов фьорда, живет старый, очень старый дракон. Последний дракон. Говорят, тот, кто убьет этим мечом старого дракона, тот сумеет победить свой страх. Его жизнь станет счастливой. Он обретет покой и радость. Только нужно найти и убить дракона.

4.

Метель кончилась. На безлунном небе, отражаясь искрами на сине-черном снежном покрывале, сияли звезды. Гюс не помнил, сколько он брел в ночи. Также не помнил он, как натягивал почти просохшую одежду, как сорвал со стены волшебный клинок, как хлопнул дверью домика. Он вышел на единственную в своей жизни охоту, охоту за своей трусостью, охоту за последним драконом. Гюс жаждал этой встречи, этого поединка; жаждал, но не мог отыскать скрывавшегося в ночи врага.
Взобравшись на очередной скальный уступ, Гюс устало приземлился на горке камней, притулив рядом бесполезное оружие. Он понял, что проиграл. Он не сумел отыскать дракона. Да если бы и сумел, что с того? Гюса оставили последние силы, их не хватило бы даже на один-единственный удар. Приходилось сидеть, хотя хотелось бежать, в первую очередь от самого себя; молчать, хотя хотелось выть от тоски; смиряться, хотя так хотелось борьбы и победы! Он снова приготовился замерзнуть, на этот раз уже наверняка.
Тишина. Мертвая, бледно-синяя тишина. Теплое дыхание за спиной, Гюс воспринял как иллюзию.
– Смерти захотелось подшутить, – мелькнула грустная мысль.
А потом ему стало тепло, и дыхание сделалось шумнее, и мираж безвременной гибели отошел, уступая место привычному, липкому страху.
– Вот и прекрасно! Значит – я жив! Ведь мертвые не боятся!
– Да, ты жив, – дыхание за спиной превратилось в приятный баритон, немного грубоватый, но все же приятный. – Ты искал меня, Густав?!
Полное имя вызвало старые детские ассоциации. Выходит, он снова в чем-то провинился. Ах да, он позволил обидеть дорогое сердцу создание, позволил покуситься на любовь, позволил лапать ее грязными трусливыми ручонками!!!
Силы вернулись. Через мгновение Гюс стоял с поднятым над головой клинком лицом к последнему дракону. По телу вперемешку с ручейками страха собственной безудержной отваги пробегали волны нетерпеливой дрожи: убить, уничтожить, отправить в небытие эту подлую трусость, этот кошмар всего его существования; победить, победить любой ценой, даже ценой собственной жизни. Он не боялся впервые за много лет!
– Эй-эй, Густав, осторожнее с этой игрушкой! Так и убить можно. Ты ведь не за этим сюда пришел?!
– За этим, мой вечный кошмар, именно за этим! – от волнения голос Гюса сделался хриплым. – Я пришел убить тебя – свой страх!
Он сделал выпад, другой, третий. Дракон отступал. Чудовище явно трусило. Оно было в несколько раз больше Гюса, и все же трусило и пятилось назад, к спасительной черноте скал. Запросто могло убить одним ударом мощного хвоста, растоптать когтистыми лапами, испепелить огнем из разверстой пасти, однако это он, Гюс смело шагал навстречу опасности, а грозный монстр, объятый ужасом неотвратимого конца, бежал, словно поджавшая хвост дворовая собачонка. Замах, еще замах. Дракон споткнулся, и перед Гюсом возникла ничем неприкрытая тонкая змеиная шея. Меч взлетел в воздух…

* * *

Солнце защекотало веки, заставляя их открыться. Зимнее утро стучалось в окно уютной комнатки с еще более уютным потрескивающим дровами камином. Гюс огляделся. Он лежал на топчане, совершенно голый, укрытый теплым пледом. Над ложем висел довольно старый тронутый временем ковер. У камина суетилась маленькая сгорбленная старуха. Ковер был пуст. Обернувшись на шорох, хозяйка домика уставилась на Гюса подслеповатыми глазами.
– Долго же вы спали, молодой господин. И угораздило же вас пускаться в дорогу в такую метель.
– А где? Где девушка? – вежливо поинтересовался Гюс.
– Какая девушка? – удивлению старухи не было предела. – Здесь уже лет как семьдесят только одна девушка и есть – это я! Ха-ха-ха!
– А меч?! А дракон?! – он был не разочарован, он был просто сражен наповал.
– Ах, молодой господин, не знаю вашего имени, вам, наверное, что-то приснилось. Уж больно вы во сне вздрагивали да руками махали, вот.

5.

Он пересек пустую приемную, спокойно открыл и так же спокойно затворил за собой дверь, неторопливо приблизившись к креслу Каспара. Директор привстал в негодующем порыве, но Гюс протянул руку и снял темные очки. В глазах Каспара застыл ужас. Он втянул голову в плечи, ожидая града ударов, а Гюс лишь усмехнулся и презрительно бросил:
– Вы опять намочили штаны, господин директор.
Еще через месяц они с Эльзой поженились, и вся дальнейшая история, начни ее пересказывать, рисковала бы превратиться в новогоднюю сказку: любовь, счастье, радость, удача – и прочее, и прочее, и прочее…
Через пару лет они купили уютный домик для семьи из трех человек, поскольку ждали прибавления. Приготавливаясь к переезду, Эльза собирала вещи, аккуратно перетряхивая каждую. Старый свитер чихнул пылью и обронил на пол довольно необычную зеленоватую чешуйку какого-то животного, но захваченная делами Эльза не обратила на нее никакого внимания.
9 января 2003 года