Сильнее смерти

СИЛЬНЕЕ СМЕРТИ

Пролог

   У Ивана была мечта. Настолько большая и заветная, что ради нее он продал подаренную родителями квартиру. Жить намеревался у своей девушки, но та, узнав, на что он потратил вырученные деньги, не раздумывая выгнала его.
   - Ты псих! – кричала Софья, кидая в чемодан Ивановы вещи. – Группу он захотел создать! Барабанщик чертов! Да у тебя голова, как твой барабан, пустая! Ты хоть со мной посоветовался? Иди теперь куда хочешь!..
    Идти Ивану было особо некуда. Разве что к родителям. Однако родители вряд ли одобрят его поступок. Может, к двоюродной сестре? А вот это, наверное, мысль.
   - Шурец, а Шурец! Можно, я поживу у тебя немного?..
   Нельзя сказать, что Александра пришла в восторг от этой идеи. Но все-таки брат есть брат. Поэтому девушка даже не думала отказать.

Глава первая

   Сперва в ее квартире появились Иван и его ударная установка. Потом установка исчезла, но зато в доме стали появляться коллеги Ивана, которых гостеприимный ударник то и дело приводил домой. Вернее, к Саше. Это было даже хуже, чем занимавшая полкомнаты махина: барабаны, по крайней мере, не нужно было кормить. А поскольку девушка работала на дому, то ей волей-неволей приходилось привечать всю группу.
   Саша не раз ловила на себе восхищенные взгляды длинноволосой братии. Дальше взглядов и невинных комплиментов дело не заходило, но все равно молодой девушке становилось не по себе в такой компании. Хорошо хоть здоровенный конопатый саксофонист, громогласно выяснявший, какого черта из песни убрали его соло, почему-то не обращал на Сашу никакого внимания.
  Соло в итоге вернули.
  «Ты просто красивая – вот они и смотрят!» - успокаивал сестру Иван.
  С этим трудно было поспорить. От отца Саше достались густые черные локоны и длинные, красиво изогнутые ресницы, а от матери – пухлые губки и выразительные серые глаза. От кого ей достался нос, Саша не знала, но однажды, еще будучи школьницей, вставила в левую ноздрю модную сережку-колечко.
  И вот однажды…

Глава вторая

  - Я такого парня нашел! – похвастался Иван. – Теперь играть у нас будет!
  - Еще один? – неодобрительно покосилась на него Саша. – Вас и так шестеро. Куда еще-то одного?
  - Шурец! Я даже мечтать не мог, что у нас будет человек, умеющий играть на ситаре!..
  Иван радовался, словно ребенок, и спорить, по всей видимости, было бессмысленно. Саша только спросила устало:
  - Что же это еще за ситара такая?
  - Ситар, - поправил Иван. – Индийский музыкальный инструмент. А как играет парень! Заслушаешься! И ребята тоже рады, что я нашел ситариста!..
  «Вам бы туда еще баяниста! – в сердцах подумала Саша. – Или шамана с бубном! Сами не знают, что играют, а штат все растет!..»
  Играли тяжеленный металл. Да не простой. К традиционно полагавшимся вокалу – гитаре – басу – барабанам добавлялся коктейль из саксофона, варгана, а также неизвестных Саше японских и монгольских инструментов. За всю экзотику отвечал паренек азиатской наружности, с непривычным для русского слуха именем Хар. Никто не знал, как именно называется то, что они исполняют, но получалось хорошо.
  В группе было шесть человек.
  А вот теперь еще кого-то взяли.
  - Он еще и песни пишет! Не парень, а клад!..
  - Ты только домой его не води! – поспешно попросила Саша. – Я работать должна, а не гостей твоих кормить.
  - Не сердись, Сашуль. Я уже пригласил. Сегодня. К семи.
 Девушка обреченно вздохнула.
 - Тогда хоть саксофониста не води! Прихожу домой, а в прихожей огромные ботинки стоят и на вешалке – куртка великанская… Честно говоря, я его боюсь. Эпических размеров парнище!..
 Пока она это говорила, брат как-то странно смотрел на нее.
 - Это женщина, - тихо сказал Иван.
 - Кто?
 - Саксофонист. Фаина.
 Саша не могла поверить, что двухметровое косматое чудовище с громовым голосом и невероятным размером ноги  – одного с ней пола.
 Иван понял без слов. Он огляделся, хотя кроме них с сестрой в квартире никого не было, и произнес так, как обычно раскрывают секреты:
 - Сами боимся!
 - Колоритные у тебя ребята! – качая головой, сказала Саша, когда к ней возвратился дар речи. – Но ты все-таки подумай, Вань. Очень ли вам этот новенький нужен? Лучше бы гитариста нормального нашли. Витек откровенно не справляется.
  - Витек – самоучка по части гитары, ему трудно, - вступился за товарища Иван. – Он говорит, что когда гитару берет, у него руки как деревянные делаются. Он же всю жизнь клавишником был, и, кстати, весьма неплохим.
  - И работать его не заставить… Ты сам жаловался.
  - Ну да, он леноват. Временами даже откровенно ленив. Хотя скажу тебе как сестренке, по секрету: основная его функция у нас – вовсе не играть! Вот увидишь: он нам полные залы собирать будет!
 - Каким образом?
 Иван лукаво прищурился:
 - Девки от него без ума.
 - А от этого новенького, - усмехнулась Саша, - тоже без ума будут?
 Тут в дверь позвонили.
 Иван, забыв ответить на Сашин вопрос, пошел открывать.
 - А, Модест! – донесся из прихожей его голос. – Заходи!..
 «Модест! – хмыкнула про себя Саша. – Только Модеста мне тут не хватало!..»
 Что-то подсказывало девушке, что с человеком, обладающим столь необычным именем, скучать ей точно не придется.

Глава третья

 А вскоре после этого Иван познакомился с молодой медсестрой по имени Алена. И перебрался к ней.
   И вздохнула бы Саша свободно, и зажила бы своей прежней жизнью, и забыла бы как страшный сон Фаину, Витька и прочих.
   Если бы… Если бы не Модест.
   Если бы не нежно-голубые, будто небесный свод в самом начале весны, его глаза.
   Если бы не его лучезарная, немного беззащитная улыбка.
   Если бы не его жизнерадостность и обаяние.
   Он не был красавцем. Только Саша считала иначе.
   Больше всего ей нравились его белокурые волосы. Когда на них падал луч света, они загорались золотым огнем, и казалось, будто свет идет от самого Модеста. Волосы были густые, тяжелые, длиной до плеч. Разве такой красоты может быть много? Поэтому однажды Саша попросила:
   - Отрасти подлиннее!
   Модест повернул голову, и солнце с новой силой заиграло на его шевелюре.

Глава четвертая

   Из-за Модеста Саша продолжила общаться с музыкантами, и ее отношение к ним менялось на глазах. Разумеется, в лучшую сторону.
   Больше всего ей приходилось иметь дело с Витьком и Фаиной.
   Мощная – не толстая, а именно мощная, саксофонистка больше не казалась ей монстром. Теперь Саша видела, что по-своему та даже симпатична. Суровая, но справедливая, великанша отличалась немногословностью и огромным, не меньше ее самой, трудолюбием. «Самый ответственный человек в коллективе!» – уважительно отзывался о ней Иван. Также Фаина не была лишена обаяния и чувства юмора. Нередко можно было наблюдать, как ее веснушчатое лицо расплывается в улыбке и озорные ребяческие искры загораются в зеленых, как хризолиты, глазах. Фаина умела смеяться и над собой. Как-то раз, поймав на себе Сашин взгляд, спросила:
  «Тебя удивляет, что я такая, хм, немаленькая? – и, не дожидаясь ответа, продолжила: - Знаешь, природа любит иногда пошутить. Мои мама и папа после трех сыновей очень хотели девочку. Дюймовочку после трех богатырей. Кто же знал, что девочка будет крупнее и выше любого из братьев? Да и родителей – тоже. Мой рост – два и пять. Видно, в нашей семье Дюймовочки не родятся, – Фаина рассмеялась. – Больше предки рисковать не стали!»
   Спустя несколько дней после этого разговора к ней приехала семья: родители и все три брата. Как один рослые, крепкие, громогласные. Это была настоящая семья великанов.
   «Где тут наша малышка?..»
   Для кого угодно была Фаина огромной, но только не для собственных родных!
   Один из братьев, окинув взглядом остальных участников группы, решил пошутить:
   - Вот, Фаина, женихов-то у тебя сколько!
   Сестра строго посмотрела на него.
   - Я сюда, Артем, пришла не свататься, - сказала она веско, - а работать!
    Имелась в ее характере черта, совершенно не вязавшаяся с ее дюжим обликом – трогательная детская бесхитростность.
   - Из прежней группы меня выгнали.
   - За что, если не секрет?
   - Да нет здесь никакого секрета… За драку.
   А дело было так. Группа обсуждала творческие планы, и обсуждение потихоньку переросло в скандал. В выражениях уже никто не стеснялся. И вот кто-то рявкнул саксофонистке:
   - Слышь, горилла, ты сейчас вылетишь в свою трубу!..
   Только двух вещей не могла терпеть обычно сдержанная Фаина: когда кто-нибудь из коллег приходил на работу пьяным и когда ее саксофон называли трубой.
   А еще раньше Фаина работала в ресторанах. Не столько саксофонисткой, сколько вышибалой.
   Обладая недюжинной физической силой, Фаина регулярно таскала на себе аппаратуру и перебравших коллег. Ее могучим рукам всегда находилась работа. На одной из этих рук, от плеча до локтя, красовалась татуировка – меч, воткнутый в череп.
  «По юности глупой сделала», - объясняла женщина.
   Наверно, это был первый и последний раз, когда ей захотелось наводить красоту. Косметикой Фаина принципиально не пользовалась, густой каштановой гриве и мохнатым бровям позволяла расти, как тем вздумается, а из одежды предпочитала удобные футболки, кожаные куртки и самые простые джинсы.
   «Пусть о красоте думают те, кому больше показать нечего!» - считала она.

Глава пятая

   У Витька было противоположное мнение на этот счет. Красотой его природа одарила щедро. Он был стройный, но не тщедушный, высокого роста. Шелковистые темные волосы обрамляли аккуратный овал лица. Живые зеленые глаза смотрели на мир смело и даже несколько дерзко, а густые длинные ресницы делали взгляд по-настоящему неотразимым. Парень имел тонкие, красиво очерченные губы, а нос с горбинкой придавал ему индивидуальность и особый шарм. Во всем его существе, в его жестах, во взгляде и особенно в улыбке таилось нечто необъяснимо-притягательное. Прохиндейское, с бесовщинкой. Будучи от природы неглупым, Витек понимал свою красоту и умел себя подать. Неудивительно, что девушки так и падали к его ногам, а он, давно привыкший к их вниманию, смотрел на это как на само собой разумеющееся.
   Группе это, конечно, было выгодно: девушки, даже не очень любившие тяжелую музыку, из-за Витька валом валили на концерты, рассказывали о группе подружкам…
   К тому же у него от природы имелся особый, крайне важный для музыканта дар – способность в мгновение ока завести любую толпу.
   Но были от Витька и неприятности.
   Как-то раз он находился в гримерке один. Напевая, переодевался перед концертом, когда дверь внезапно открылась. На пороге стояла молоденькая девушка. Курьерша из доставки пиццы ошиблась дверью.
   Вид парня, стоящего в чем мать родила, конечно же, смутил ее.
   - Извините, - пролепетала незваная гостья. – Я стучала…
   Теперь она заворожено взирала на Витька, не в силах отвести взгляд. Тот невозмутимо стоял перед ней – прекрасный в своей бесстыдной непосредственности, и весь его вид словно говорил незнакомке: «Посмотри на меня! Разве я не красавец? Смотри, смотри!.. Подойди ближе. Еще ближе. Разве тебе не хочется меня приласкать?..»
   Когда пришли остальные, их глазам предстала следующая картина: Витек, довольный как черт, сидит, накинув на плечи Иваново новое пальто, и ест забытую девчонкой пиццу. Не пропадать же добру!
   И все бы ничего, однако история имела продолжение.
   Курьерша влюбилась. Начала Витька преследовать. А вместе с ним и группу. И ведь хорошая девчонка, в институте на примерном счету, к тому же Витек у нее был первый. А тут как с ума сошла… Насилу отвадили ее.
   Но это было еще не все. До прихода к Ивану Витек играл в глэм-роковой группе и вынес оттуда специфическое представление о том, как нужно выглядеть на сцене. Концертный наряд его состоял из куцей черной кофтенки, длинных, в несколько рядов, пластмассовых бус, рукавов с блестящими узорами, красных остроносых сапог на звонких каблучках и белых лосин с низкой талией. Белые, по мнению Витька, идеально подчеркивали все то, что он хотел подчеркнуть. Увидев его первый раз при полном параде, вокалист начал нервно икать, бас-гитарист едва не перекрестился, хотя и был ярым атеистом, а Иван с трудом подавил в себе желание надавать Витьку по зубам. Публика, пришедшая на концерт вовсе не глэмовой команды, непонимающе таращилась. Одна Фаина, которой было наплевать как на свою, так и на чужую внешность, смотрела на имидж Витька спокойно: «Пусть одевается, как ему нравится! Отвалите от человека!». После нескольких выступлений группа большинством голосов все-таки убедила Витька сменить белые лосины на черные. Те, хоть и блестели, как лаковые, но все-таки смотрелись не столь дико. Позже к костюму прибавились еще красные трусы поверх лосин, а бусы заменил кожаный ошейник. С шипами. Витек не выходил на сцену без своих «доспехов», а также без лакированного начеса на голове и грима, которым пользовался, что называется, от души. Вишневые губы, пунцовые щеки, густо накрашенные ресницы, веки и брови – все в лучших традициях глэма. «Эффектно!» - говорил Витек, наводя под глазами огромные черные круги. Вид у него был вдохновенный.
    Вышла даже однажды история.
    Давала группа концерт в каком-то клубе. Вернее, только собиралась давать. Но тут кто-то из собравшихся, какой-то подвыпивший тип, крикнул Витьку:
   - Эй, хохлатый! Ты мужик или телка?
  Не успел тот огрызнуться, как раздался громоподобный бас Фаины:
   - Телка – у тебя в коровнике! Это во-первых. А во-вторых, давай ты про телок мне лично расскажешь. После концерта.
   Тип в ту же минуту сник. Еще бы! Двухметровая саксофонистка предлагала ему подраться. Умом парень, ясное дело, не отличался, однако сразу смекнул, что победителем из этой битвы ему не выйти.
   Концерт прошел без происшествий.
   Из прежнего коллектива Витька, как и Фаину, уволили, причем он искренне не понимал, в чем его вина, за что его «выгнали как собаку».
   Однажды концерт прервался по техническим причинам. Пока эти причины устраняли, Витек, он же клавишник Vivi Best, решил не стоять без дела. Он подошел к работавшему микрофону и принялся читать стихи. Свои. Поэтом Витек не являлся, просто недавно события одной, особенно бурной ночи сами собой сложились в его голове в рифмованные строки. Он записал их. Гордо назвал свое творение «Виви – бог любви», но что с ним делать дальше, не знал. А теперь вот и пригодилось…
    Он читал громко, с выражением, щедро иллюстрируя свои слова мимикой и жестами.
    Публика смеялась и аплодировала, а коллеги, четверо таких же напомаженных парней, тем временем хватались за головы. Не потому, что действия Витька показались им чем-то ужасно неприличным, а потому, что в голове у каждого крутилась одна и та же мысль: «Хана, мужики! Из-за этого бога любви все уже забыли про концерт! Отныне все внимание публики будет ему. Бабы – ему. А мы, четыре идиота, будем у него на подыгровке!..»
    Переглянулись. Быть на подыгровке у Витька желающих не нашлось. Его судьба была решена, но пока он еще ничего не знал об этом и наслаждался своим успехом.
    В зале был и Иван. Между приступами смеха он также аплодировал и думал восторженно: «Красавчик! Аттила Дорн от зависти бы помер! Этот парень далеко пойдет. Может, к нам его пригласить?..»
    И словно подтверждая правильность Ивановых мыслей, стоявшая рядом с ним белокурая девушка восхищенно сказала соседке:
    - Ай да парень! Талант! Я бы только ради него пришла!..
    Витек был очень доволен своим выступлением, и то, что в тот же вечер ему указали на дверь, повергло его в шок. Он считал, что его, напротив, должны были благодарить за проявленную инициативу.
    Но когда он, расстроенный, вышел на улицу, там его уже дожидался Иван:
    - Паренек! На гитаре умеешь?..

Глава шестая

   - Саш, тебе снится что-нибудь? – спросил Иван.
   Та пожала плечами:
   - Как правило, нет. А что?
   - А мне представляешь, уже которую ночь снится всякая ерунда. Сегодня, например, снилось, будто голый Витек на волынке играет. До сих пор в ушах звук волынки!
   - Только Витьку не рассказывай! – предостерегла сестра. – А то он может твой сон в жизнь воплотить. Он у нас – парень без комплексов! И очень не любит скучать.
   - Поздно, сестренка. Я уже рассказал. И знаешь, пока я ему рассказывал, пришла мне в голову очень неплохая идея. Нам в группу, я считаю, просто необходимы…
   - Волынщики?
   - Нет. Те, кто создавал бы визуальную составляющую концертов. Шоу, короче говоря. Ну, там, танцовщицы, огнеглотатели какие-нибудь… Об этом я Витьку не говорил.
   - И не надо! – вдруг нахмурилась Саша. – Вот этого, Вань, я тебя просто умоляю не делать!
   Брови Ивана так и взлетели вверх:
    - Почему?
    Саша немного помолчала, а потом заговорила, обращаясь при этом не к Ивану и не к тихонько подошедшему Модесту, а словно к кому-то невидимому, кто также находился в этой комнате:
   - Когда-то давно, когда я еще совсем девчонкой была, нравилась мне одна группа. И появился в ней однажды новый клавишник. Фамилия его была Евстифеев. Вообще-то группа состояла из четырех человек, я любила их всех, музыка у них классная была. Но Евстифеев мне нравился не только как музыкант. Я в него влюбилась без памяти. Он мне даже снился тогда, часто снился…
  - Молодой парень? – робко поинтересовался Иван.
  - Да нет, не молодой. Мужчина здорово за сорок. Они там все примерно такие были, но при этом почему-то совершенно не казались мне старыми. И вот, значит, пришла я однажды на их концерт. Евстифеев стоял за своим синтезатором и играл. У меня все замирало внутри – такой он был красивый, необыкновенный… Но тут на сцену вышел какой-то гороховый шут и давай кривляться, дергаться как полоумный. Загораживая мне при этом моего Евстифеева. Я чуть не реву! Вы даже не представляете, как мне тогда обидно стало, просто до боли, а к этому ряженому возникла настоящая ненависть. И к лидеру группы, который придумал этот балаган, тоже. Пришлось продираться сквозь толпу. Сама не знаю, как мне, ребенку, удалось, но я сделала это! Я стояла у самой сцены, аккурат напротив Евстифеева. И вдруг он увидел меня! И улыбнулся! И я ему тоже. Он мне одной тогда улыбнулся! – Саша вздохнула. – Ну, может, не мне одной. Просто мне тогда так показалось. Только с тех пор у меня стойкая неприязнь ко всем этим «визуальным составляющим». К тому же я искренне считаю, что нужны они лишь тем, кто не умеет играть. Тем, кому необходимо отвлечь внимание публики от своей безобразной работы. Той группе это было ни к чему, а вам – и подавно. Вы же талантливые, умелые ребята. Вам-то эта ботва зачем? – Саша резко повернулась к Ивану. – Уж лучше, Ваня, волынщиков возьми!
 
Глава седьмая

   Идеи из Ивана сыпались, словно из рога изобилия.
   - Я тут подумал и решил, - сказал он на следующей репетиции, - что нам нужно перейти на английский. Что скажете?
   - Я на английском петь не буду! – отрезал вокалист Толик.
   - А это еще почему?
   - Да потому что на редкость противный язык!..
   Начался жаркий спор. Иван кричал, что без английского группе ничего не добиться, что на русском это все колхоз и самодеятельность, Толик же не менее категорично заявлял, что не собирается ломать язык ради Ивановых прихотей. Витек спрашивал, придется ли лично ему учить английский, ибо если да, то он не согласен. Бас-гитарист Сережа пожимал плечами, дескать, ему все равно, а Хар приводил в пример монгольскую группу, поющую исключительно на родном языке и добившуюся при этом мировой известности.
   Наконец наступила пауза.
   - Я тоже не хочу на английском, - подал голос до этого молчавший Модест.
   - Тебе-то какая разница? – взвился Иван. – Ты струны дергаешь!
   - Я согласен с Толиком, – все также невозмутимо ответил ситарист. – Насчет противности.
   Лишь Фаина, скрестив руки на груди, сидела безучастно и неодобрительно взирала на происходящее.
   - Давайте все-таки попробуем! – настаивал Иван. – Я уже написал пару текстов на английском.
   - А давайте петь на латыни! – вдруг предложил Витек – Будет прикольно. Хар говорит, Серега знает латынь! Или пусть Хар напишет что-нибудь на монгольском!
   Иван хотел было сказать, что ему не по нраву эта мысль, но Толик опередил его:
   - Уж лучше на монгольском, чем на английском! Я на английском петь не буду! Ослиный язык какой-то: «ээ», «иэ»!..
   - Генуг! – рявкнула Фаина, десять лет проучившаяся в немецкой школе. – Как же вы достали, майне фройнде! Шнель заткнулись и давайте шпилен.
   Иван тупо уставился на нее:
   - Че?
   - Да ниче. Арбайтен. Для этого же вроде собрались. Давайте работать. Или я пошла нах хаузе.

genug – хватит
meine Freunde – мои друзья
schnell – быстро
spielen – играть
arbeiten – работать
nach Hause - домой

Глава восьмая
   
   Настроение у Саши было лучше некуда.
   - У нас тут забавный случай вышел, - рассказывал за обедом Модест. – Володина девушка пригласила его к себе в гости, познакомить с мамой. А маме ее очень не хочется, чтобы в семье появились нерусские. И вот, значит, приходит к ним Володя…
   - Прости, пожалуйста, - перебила Саша. – Какой Володя? Это кто?
   - Да ты его знаешь. Монгол наш, спец по восточным инструментам, – пояснил Модест.
   - Я думала, его Хар зовут…
   - Хар – это он сам так себя обозвал. Ему никто не верит, что он – Владимир Харитонов, вот он и взял псевдоним. «Хар» - это по-монгольски «черный». Ну так, значит, приходит наш Володя Хар к своей русской девушке Даше, а ее мама к его приходу специально наготовила одной рыбы. У монголов-то рыбу не особо принято есть, вот она и решила Володьку культурно отвадить, чтобы голодный ушел и больше не приходил. Но она не учла одного. Хоть Володя на лицо и монгол, но родился и рос он не в Монголии, а здесь. И семья у него русская, и дедушка рыбак. Так что рыбу Володька очень даже уважает. В общем, рыбный номер не прошел. Хар все съел и был очень доволен, а потом Даша ему рассказала, что когда он ушел, с ее матерью случилась истерика.
   - А сам-то он себя кем считает – монголом или русским?
   - И тем, и другим. У него два родных языка: мама разговаривает с ним и на русском, и на монгольском. По-моему, это правильно: язык-то никогда лишним не будет. Она же познакомила Володю с монгольской культурой, историей. Его мама одно время жила в Монголии и вернулась оттуда беременная Володей. Отца своего он никогда не видел, но уверен, что мать до сих пор любит этого парня. К слову, больше отношений она не искала, всю свою жизнь посвятила сыну. Хар говорит, в детстве комплексовал из-за того, что не похож на окружающих, но с возрастом понял: главное – не внешность, а то, что он – желанный ребенок и близкие его любят.
  - Это верно! – согласилась Саша. – Я вот тоже своего отца никогда не видела, но ни разу в жизни не страдала по этому поводу. А что еще у вас интересного произошло?
  - Да так, ничего особенного. Разве что Витек предлагал меня накрасить. Говорит: «Модест, у тебя ресницы белесые и брови тоже, твое лицо из зала выглядит как белое пятно!». Я отказываюсь, а он знай свое твердит: «Давай тогда сделаем тебе корпспэйнт!»
- А это еще что?
- Черно-белый грим а-ля труп. Я и от этого отказался.
- Предложи ему Фаину накрасить, - хихикнула Саша. – Если в живых останется, то у него надолго всякая дурь из головы вылетит!
- Я и предложил. Мадемуазель Фаина при этом так на нас посмотрела, что мы оба вынуждены были заткнуться.
 - Ну да, она взглядом способна убить. А Витька не слушай. Себе пусть хоть цветы на попе рисует, а других этим донимать нечего. И вообще, я считаю, ты намного красивее его! – Саша обняла Модеста. – Тебе к которому часу на репетицию?..
   Репетировала группа на даче у басиста. И Модесту пора уже было туда отправляться. Он ненавидел опаздывать.

Глава девятая
   
   День подходил к концу, а Модеста все не было.
   «Странно, - подумала Саша, зная пунктуальность своего парня. – Надо ему позвонить…»
   Но телефон не отвечал.
   И у Ивана – тоже.
   Девушка позвонила Фаине, Витьку… Везде было глухо.
   Саша вызвала такси.
   - Значит, говорите, он у вас музыкант, - хмыкнула таксистка, дородная словоохотливая женщина средних лет. – Так вот вам мой совет, девушка: лучше сами от него уйдите. Не дожидаясь, так сказать.
  - Я не просила советов! – огрызнулась Саша, которой и без того было не по себе. Тревога в ее душе нарастала с каждой минутой.
  Таксистка расхохоталась.
   - Потом спасибо скажете! И вообще, зря вы туда поперлись. Там сейчас наверняка такая пьянка – хоть святых выноси! Сейчас приедете, а там у каждого в койке по три бабы! И у вашего тоже! У вас хоть валидол с собой?..
  Саша сейчас очень жалела, что не обладает пудовыми кулаками Фаины.
  - Интересно, что там случилось? – совсем другим голосом неожиданно спросила таксистка. Вопрос ее был скорее обращен к самой себе, нежели к пассажирке. – Никак горит что-то…
   Все внутри Саши оборвалось.
   Впереди виднелось яркое зарево.

Глава десятая

   Саша проснулась с болящей головой. Какой жуткий сон приснился! Будто с группой случилась беда, пожар… Как хорошо, что это всего лишь сон!.. Вот только когда она успела повесить вместо двери занавеску из бусин? И шкаф не ее. И стол. И стулья такие она бы ни за что не купила...
    Она была не дома. У Ивана.
    И в комнате почему-то пахло гарью.
    Так что же, это все – не сон?!
    Девушка лихорадочно вспоминала вчерашнее. Все было как в тумане.
    Огонь. Дым. Вода. Остекленевший, в полуобморочном состоянии, Витек. Отчаянно матерящийся Иван. Сбившиеся в кучу, дрожащие на сыром ветру остальные ребята. Фаина, сгребающая их в охапку.
   «Не смотрите туда, милые!..» Сама смотрит как завороженная. По ее щекам текут и текут слезы.
   Саша раз за разом перебирала в памяти эти растерянные, искаженные ужасом лица, пока до нее не дошло страшное: Модеста среди них не было!!!
   Где Модест?! Саша хотела вскочить с кровати, но тело сделалось как ватное.
   Все на свете сейчас отдала бы девушка, лишь бы снова обнять Модеста.
   Лишь бы просто его увидеть.
   Просто увидеть живым и здоровым.
   В комнату вошел Иван. В дверном проеме мелькнула кудрявая голова его подруги Алены.
   - Саш…
   Глазами Ивана на Сашу взглянула сама Беда.
   - Модест погиб.
   Иван иногда бывал чудовищно бестактным. Хотя в целом мире не нашлось бы слов, которые смогли бы подготовить Сашу к этому известию. Потому что нет на свете таких слов. И вряд ли они когда-нибудь будут придуманы.
  - Проводку замкнуло, - мрачно поведал Иван. – И почему-то все мгновенно было в огне. Мы уже домой собирались, а тут как полыхнет!.. Витька Фаина вытащила, буквально в последний момент, а его уже поздно было вытаскивать. Может, тебя немного утешит, Саш, но он уже мертвый горел. В морге сказали.
   - Замолчи, - полушепотом простонала Саша. На большее у нее не было сил.
   Мир для нее померк.

Глава одиннадцатая

   Саша не могла понять, что за старуха смотрит на нее из зеркала. Только по поблескивающему в левой ноздре кольцу узнала она себя. Зеркало, еще несколько дней назад отражавшее молодую жизнерадостную девушку, сейчас наглядно объяснило Саше, что означает выражение «почернеть от горя».
   Все опять было как в тумане. Смутно припоминала Саша похороны, поминки. Маму, уговаривающую ее хоть немного поесть. Молчаливых, словно окаменевших музыкантов. Убитых горем родителей Модеста, его сестру и племянника – тринадцатилетнего мальчишку, плачущего, как старик…
   «Почему он?» - спросила Саша у старухи в зеркале.
   Та в ответ разрыдалась.
   Он же не мог умереть. Ему тридцати не было. Цветущая молодая жизнь… Смерть и молодость – вещи несовместимые…
   Там, где еще совсем недавно был Модест, теперь царила пустота. Но гораздо страшнее пустоты была тишина. Беспощадная мертвая тишина, укравшая его шаги, его голос, его дыхание, укравшая голоса его инструментов. Второй ситар и старенький синтезатор теперь молчали, и Саша не могла на них смотреть, словно они были виноваты в том, что пережили своего владельца…
   Иной раз почудится поступь или еще какой-нибудь звук, а потом опять неизбежное возвращение в тишину, которая после этого возвращения казалась еще жутче.
   Каждый час, каждую минуту Саша вспоминала Модеста. Таким, каким увидела его впервые. Таким, каким провожала в последний раз. Играющим на ситаре. Расчесывающим волосы. Просто идущим по улице. Смеющимся. Задумчивым. В сценическом образе. В домашних штанах. В нелепой красной шляпе (специально тогда надел, чтобы развеселить взгрустнувшую Сашу). Обнаженным. Спящим.
   Какой он был красивый! А какой заботливый, ласковый! От него в самом деле шел свет. Солнце, солнышко лучезарное, ангел белокурый!..
   Саша теперь жила в аду. В нем не было огня и чертей. Адом для девушки сделался ее собственный дом. Все напоминало о Модесте. Невыносимо было видеть его вещи. Подарки, что дарили друг другу. Сидеть за тем же самым столом. Спать в той же самой постели.
   Слезы, слезы… Если бы только можно было в слезах утопить свое горе!.. Но все было наоборот: это горе топило в себе девушку. Засасывало, как трясина.
   Если бы Саша верила в бога, ей было бы легче. Тогда она могла бы думать, что теперь Модест в раю. Что он стал ангелом. Или самой яркой звездой на небе. Что когда-нибудь они обязательно встретятся… Только Саша, хоть и была крещеной, ни во что подобное не верила. Ее учили всегда смотреть правде в глаза. Но сейчас правда была слишком ужасной.
   Девушка кляла себя. Не пустить Модеста на любимую работу она, конечно, не могла, но ведь можно же было увязаться с ним!..
  Почему в тот страшный час ее не было рядом? Она бы вытащила его. Пусть даже ценой собственной жизни. Или погибла бы вместе с ним.
  Нет. Это всего лишь дурной сон. Так не бывает. Это все неправда, и он скоро придет…
  Хриплый крик рвал звенящую тишину квартиры, в одночасье ставшей такой пустой и чужой. Ударялся о стены. Тыкался в углы.
  «Моде-е-ест!..»

Глава двенадцатая

   На кладбище было тихо.
   Буйно цвела, разливая в воздухе свой пьянящий аромат, сирень – и сиреневая, и белая. Этот кустарник весьма охотно растет на кладбищах…
   Было безлюдно, но подходя к могиле Модеста, Саша издалека заметила сгорбленную фигуру в куртке с капюшоном. Женщина? Нет, похоже, мужчина.
   Страшно не стало. Ничуть. Все самое страшное, решила для себя Саша, уже случилось.
   Она смело двинулась вперед. Человек в капюшоне, видимо заслышав за спиной шаги и хруст веток, медленно, тяжело обернулся.
   Крик застрял у Саши в горле.
   Витек!
   Черные круги под глазами у него теперь были настоящие.

Глава тринадцатая

   - У меня для тебя хорошая новость, - сказал Иван Алене. Вид у него при этом был совсем не такой, с каким обычно сообщают хорошие новости. – Я распускаю группу.
   Парень ожидал, что подруга воскликнет: «Наконец-то!», или «Слава богу!», или еще что-нибудь в этом роде, но услышал совершенно иное:
   - Какой же ты дурной! Ты уже сказал ребятам?
   Иван опешил.
   - Нет пока…
   - Почему ты решил это сделать? Это же была твоя мечта! Ты квартиру продал, чтобы эту группу создать!
   - Ну да, - растерянно кивнул Иван. – Только я теперь никогда не смогу играть, после смерти Модеста.
   - От того, что ты бросишь играть, Модест не воскреснет. Это во-первых. А во-вторых, музыка – это ваша профессия. И твоя, Вань, тоже. Если бы ты, допустим, был врачом и твой коллега погиб – ты бы тоже с работы уволился?
   - Врачи – это другое…
   - Ничего подобного. Артист – это тот же врач, только не для тела, а для души. Ты же сам рассказывал, как тебе рок помог выжить в паршивые дни. Для того люди музыку и придумали, чтобы она веселила в праздник и утешала в горе. А куда теперь твои коллеги пойдут, ты подумал? Вспомни, как ты хвастал, мол, у тебя в команде нет случайных людей и что твои ребята все делают сердцем. А теперь что? Ты хочешь их сердца псу под хвост пустить? – Алена смерила Ивана испепеляющим взглядом. – Безответственный ты!
   - А что я скажу сестре? – закричал Иван.
   Алена была невозмутима.
   - Когда Саша оправится от пережитого, она, я уверена, согласится со мной. Нельзя вместе с Модестом хоронить остальных.
   - Да почему хоронить-то, Ален? Почему хоронить?
   - Потому что они работой своей живут. Когда они у нас тут сидели и вместо супа слезы свои глотали – стоило кому-то заговорить о работе, как они сразу оживали. У них загорались глаза, у них снова появлялся интерес к жизни. Или ты этого не замечал, Иван?
   - Ты же сама была недовольна, что я – музыкант…
   - Конечно, мне было бы проще, если бы у тебя была другая, более спокойная профессия. Но теперь твой коллектив обязан существовать! Сейчас ваша главная задача – просто выжить. Чтобы никто из вас не оказался в психушке, не спился и не ушел в монастырь. Вы сейчас одной ногой во всем вышеперечисленном. Что ты улыбаешься, Иван? Ничего смешного в этом нет. И зарекаться от этого не следует никому.
   - Не следует, конечно, - снова сделавшись мрачным, кивнул партнер. – Просто я вспомнил, как наш Витек, когда его за чем-нибудь посылали, всегда отвечал: «Одна нога здесь, другая там. Все, что между – не считается!»
   Впервые за полдня Алена улыбнулась:
   - Озорник он у вас!
   - Еще какой озорник! – кисло усмехнулся Иван, вспоминая очередную картину маслом с участием Витька и какой-то фанатки. – Причем без малейших усилий с его стороны. Он просто живет по принципу «дают – бери», а желающие давать находятся сами собой. Как будто у него там медом намазано!..
   И рассказал Алене историю, которую не любил рассказывать. И вспоминать не любил.
   Выехала как-то группа в начале мая на шашлыки.
   Ели, пили, смеялись, и вдруг захотелось Ивану подколоть самовлюбленного красавчика. При всем коллективе.
   - Смотри, Витя! – нарочито громко, чтобы все услышали, сказал ударник, показывая на клумбу с белыми и желтыми нарциссами. – Твои родственники цветут!
  Гитарист, однако, ничуть не смутился.
   - Прекрасные цветы. А вон – твои родственники!
   И показал на лопухи у забора.
   Вся группа так и покатилась со смеху. А посрамленный Иван в тот момент готов был убить Витька, которому, как оказалось, палец в рот не клади. Но еще больше барабанщик злился на себя. Дернул же черт за язык!..
   Унизительнее всего было то, что наблюдавшая через забор молодая грудастая соседка, также вдоволь посмеявшись над незадачливым Иваном, восхищенно крикнула Витьку:
   - А ты молодец!..
   - Ну и угадай, - закончил Иван свой невеселый рассказ, - кому из нас эта деваха потом сделала… приятное.
   - Да уж, шутка твоя не удалась, - вздохнула Алена. – А теперь и подавно все шутки кончились. Знаешь, почему многие атеисты, столкнувшись с бедой, вдруг бегут в церковь или влипают в тоталитарные секты? Потому что даже самый умный, образованный и рассудительный человек, выведенный из душевного равновесия, напрочь теряет способность к критическому мышлению. Он становится наивен, как ребенок. Он отчаянно ищет точку опоры и теперь способен поверить в любую чушь, которую ему подсунут циничные проходимцы. Сейчас любой из вас как никогда уязвим, поэтому распускать группу в такой ситуации было бы, не побоюсь этого слова, бесчеловечно. Вот, например, Фаина. Человеку уже тридцать пять…
   - Тридцать шесть недавно стукнуло, - проворчал Иван. – Самая старшая у нас…
   - Тем более. Она что, девчонка тебе – начинать все с нуля, вновь скитаться по ресторанам, по группам-однодневкам? Или, может, ей вернуться в оркестр похоронный?
   - Она что, там играла? – удивился Иван.
   - Играла, Вань. На этой, как ее… тубе. Она же сама это рассказывала – зимой, когда вся группа у нас была.
   Ивану даже стыдно сделалось, что Алена знает о его музыкантах больше, чем он сам.
   - Она мне как-то призналась, - продолжала партнерша, - что о таком коллективе, как у вас, мечтала всю жизнь! У нее нет мужика, детей, да ей ничего этого и не надо. Ее семья – это музыка и вы.
   Алена перевела дух, поправила очки и продолжала:
   - Кстати, по поводу семьи. Ты меня замуж звал. Как ты думаешь, пойду я за безответственного мужчину, который сначала хватается, обещает, а потом бросает? Как ты думаешь, Вань?..
  - Как нам продолжать, - устало спросил Иван, - если у нас все сгорело? Из инструментов один варган остался да саксофон Фаинкин. Про аппаратуру и говорить нечего…
  - Деньги найдем. Обещаю. В крайнем случае, продадим что-нибудь. Только не вздумай брать кредит! Группу всю тоже предостереги: жизнь в долговой яме – это рабство! Поддерживайте друг друга. Избегайте любых, пусть даже самых мелких, ссор. И очень тебя прошу: лишний раз не грузи ребят горем. Я Сереже битый час объясняла, что он не виноват в случившемся. Понимаешь, он на полном серьезе считает: раз дача его, то и вина его.
   Иван молчал, задумавшись.

Глава четырнадцатая

   Фаина возвращалась от родителей. На метро. В вагоне было душно, а на сердце – настолько скверно, что и сказать нельзя. Огромная могучая Фаина сейчас чувствовала себя маленькой и слабой. Ничтожной. Ей ничего не стоило таскать здоровенные колонки, но исправить то, что случилось на даче, она не могла. Отец и мать всячески старались поддержать ее, утешить, но утешения не было. Братья, звонившие почти каждый день, тоже были бессильны. Саксофонистка постоянно думала о Модесте, о его непрожитой жизни, о несчастной Саше, и от этих мыслей ей становилось все хуже и хуже. Вчера соседи, давно привыкшие к бесконечной игре на саксофоне и тубе, услышали звериный рев.
   Ужасно хотелось плакать. Но почему-то не получалось. Слез не было.
   А на улице стояла летняя благодать. Свежий ветер радостно дохнул в лицо, но Фаина не почувствовала этого. Перед глазами все поплыло. Женщине казалось: вот сейчас она упадет и умрет. Или сойдет с ума…
   Руки сами схватили саксофон. Фаина и раньше редко расставалась со своим инструментом, а теперь и вовсе словно приросла к нему. Они оба пережили пожар. Когда замкнуло проводку, саксофон висел у хозяйки на шее. Так и выскочила с ним.
   Фаина не знала, что именно она сейчас исполняет, но еще ни разу в жизни не играла она столь страстно, столь вдохновенно. То, что рождалось в этот миг в ее душе, неудержимо рвалось на волю – пронзительное, горькое, нежное. Это была музыка ее сердца, и в этой музыке окружающие услышали огромное горе.
    Музыка оплакивала Модеста.
    Сначала остановился какой-то парень. Затем – пожилая женщина. Стайка подростков. Все больше и больше народу останавливалось, собираясь возле Фаины. Люди, спешившие по своим делам, неожиданно забыли о них. Даже грузная торговка, продававшая неподалеку фрукты, не смогла остаться равнодушной.
   Никто не знал, о чем печалится саксофонистка. Но все невольно сочувствовали ей.
   Продавщица фруктов положила в пакет несколько апельсинов и осторожно, боясь помешать Фаине, поставила пакет у ее ног. Другие слушатели также стали подходить и молча класть в пакет деньги. Нарядная дама с цветами в руках, шедшая, очевидно, на какой-то праздник, тихонько положила свой букет перед Фаиной.
   Но для той сейчас не существовало ничего вокруг.
   - Пап! Как называется эта тлуба?
   - Тихо! Не мешай!..
   А Фаина играла как проклятая.
   Когда же она закончила, лицо ее было мокрым от слез. И лица слушателей – тоже. Всех глубоко тронул, взволновал этот бессловесный, но такой проникновенный рассказ. Каждый звук его был прочувствован и прожит как и исполнительницей, так и ее случайной публикой. Музыка уже не звучала, только все еще держалась в вечернем воздухе, и никто из собравшихся не хотел покидать удивительный мир, созданный Фаиной и ее саксофоном.
   Фаина и сама еще была во власти этого волшебства. Невидящим взглядом обводила она толпу, когда внезапно раздались удивленные голоса:
   - Фаина! Это же наша Фаинка!..
   Витек и Хар тоже оказались здесь.
   Еще не до конца придя в себя, саксофонистка подняла с земли цветы и пакет с апельсинами и, вручив их Витьку и Володе, тяжелой поступью пошла прочь.
   Вернувшись домой, она сразу же легла спать и до утра спала как убитая.

Глава пятнадцатая

    Гроза за окном не на шутку разлютовалась.
    Хар стоял у окна и смотрел, как ополоумевший ветер качает верхушки деревьев и сушившееся на веревке белье.
    Эту неделю Володя решил провести на даче у бабушки и дедушки. Отметить в кругу семьи день рождения. Позавчера парню исполнилось двадцать два. В группе он был самым младшим.
   На дачу его звали давно – отдохнуть, клубники поесть, да все не до этого было. А ведь когда-то он проводил здесь каждое лето…
   Вся семья Харитоновых была в сборе. Дедушка Матвей Степанович, бабушка Вера Петровна, мама Мария Матвеевна – все светловолосые, светлоглазые, и Володя. Он не был похож на них – так считали все. Кроме самих Харитоновых.
   На стене висели фотографии. В этих снимках уместилась вся Володина жизнь. Вот он совсем крохотный, грудной, на руках у матери. Вот уже постарше, в детском саду на новогоднем утреннике. С бабушкой и дедушкой. С соседской девочкой Таней. А вот он уже школьник. Студент. Начинающий музыкант. И, наконец, гордый и счастливый участник рок-группы – на самом видном месте висел ее первый плакат.
   Хар, одетый в джинсовые шорты и обтягивающую серую футболку, стоял у окна.  Юноше почему-то вспомнилось, как группа, до этого на ура принимавшая его инструменты, неожиданно отмела моринхур. «Скрипка – через мой труп! – сказал Иван. – Хоть монгольская, хоть африканская!», и большинство поддержало его. Тогда Хар сильно обиделся, теперь же – горько усмехнулся: сколько было нелепых обид, глупых споров, бессмысленной ругани! Любой пустяк казался неприятностью, любая  неприятность – чуть ли не бедой… Пока не случилось настоящей, страшной беды.
   Он стоял и вглядывался в ярость стихии. Жесткие черные волосы ниспадали на плечи, а субтильная фигура Володи сейчас, в свете то и дело вспыхивавших молний, почему-то виделась его родне особенно беззащитной.
  Нет, никогда не станет он для них большим! Это чужие дети вырастают, а свои – никогда. Сколько бы ни было лет Володе, чем бы он ни занимался, его близкие всегда будут рядом. Сейчас у Хара были нелегкие времена, и вся семья переживала его горе как свое собственное.
  Загрохотал гром.
  Матвей Степанович подошел к внуку и осторожно обнял его за плечи.
   - Вон, дед, что творится! – Хар показал на окно, за которым теперь нельзя было ничего разглядеть из-за хлынувшего стеной ливня.
   - Это снаружи, - негромко сказал Матвей Степанович и обнял Володю крепче. – А в доме у нас тепло и уютно. Гроза – она там, понимаешь?
   - Понимаю, - медленно проговорил Хар, догадавшись, что дед сейчас говорит вовсе не о погоде. – Главное – то, что не снаружи, а внутри.
   - Молодец! – дед одобрительно похлопал его по плечу. – Ты у нас всегда был умным парнем. Запомни, Володя, эту грозу. Вспоминай ее каждый раз, когда в твоей жизни что-то будет идти не так. И никогда не пускай ее внутрь. А то она в тебе уже второй месяц бушует. Хотя, по-моему, тебе уже легче.
   - Легче, дед, - согласился Володя.
   Сегодняшнюю грозу он запомнил на всю жизнь.

Глава шестнадцатая

  - Все на месте? – Иван окинул взглядом собравшихся коллег и хотел улыбнуться, но тут же осекся. – А Виктор где?
  Ответить на его вопрос не мог никто.
  - Странные дела с ним творятся, - обеспокоенно сказала Фаина.
  Володя грустно кивнул:
  - Да уж… На него теперь больно смотреть!
  Наперебой зазвучали голоса:
  - Мы только сейчас поняли, как сильно мы его любим – того, прежнего… Зажигалочку нашу…
  - Какие же мы были идиоты!.. Ржали над ним…
  - Пусть бы хоть белые лосины!..
  - Я бы ему сейчас сам что угодно купил – и шмоток, и косметики целый магазин. Лишь бы ему не было плохо…
  - А исхудал-то как! Кожа да кости!..
  - Мы должны ему помочь, - сказал Сережа, хозяин злополучной дачи. – Но что конкретно делать, понятия не имею…
  - Надо скинуться, – оживился Толик, – и купить ему путевку! На курорт. Море, солнце, девчонки! Отдохнет душой и телом.
  - Давайте лучше я возьму его на дачу! – предложил Хар. – Я вот съездил – мне намного легче стало! Сам давно вижу, что Витьку помощь нужна, а лучшая помощь тут – доброе отношение и поддержка. Я насчет него уже все обсудил со своими. Вся наша семья будет рада ему.
   Иван слушал и еще больше мрачнел.
   - Это все хорошо, - наконец произнес он. – Только прежде чем с Витьком что-то делать, нужно сначала Витька найти. Я к нему сейчас заезжал: мы с Аленой решили, чтобы он пока пожил у нас. Ему в одиночестве больше находиться нельзя! Но дома его не было. И телефон отключен. Я на кладбище заехал, а сторож кладбищенский говорит, что и там он давно не появлялся. Как в воду канул!
   Все повскакивали с мест.
   - Что же ты сразу не сказал, что он пропал?!
   - Я думал, он здесь…
   Лицо бас-гитариста сделалось белее мела:
   - Беда, братцы… Беда!..

Глава семнадцатая

   Вся группа тяжело переживала гибель товарища. Каждому казалось, что он вместе с Модестом сгорел в том пожаре. Но, к сожалению, всегда находится тот, кому тяжелее других.
   В нашей истории этим кем-то стал Витек.
   Впервые в жизни он увидел Смерть. Так близко. Лучшего друга.
   Витек и сам едва не погиб. Он уже задыхался от дыма, когда крепкие руки подхватили его и вырвали из ада.
   Но ад остался в нем.
   В воспаленной памяти плыли этапы жизни. Детский сад. Школа. Музыкальное училище. Ресторан. Первая серьезная группа. Вторая. Пожар… А после пожара не было ничего. Пустота. Черная дыра.
   Ситуацию сильно усугубляло то, что Витек жил один. Если бы рядом имелся человек, который бы выслушал, приласкал, подставил плечо, парню было бы легче. Однако постоянных отношений Витек сейчас не имел, а к родителям идти не хотел. Те  приняли бы его с распростертыми объятиями – единственную, ненаглядную кровиночку, да только что он, маленький, что ли – к родителям бегать?..
   Когда те звонили, дежурно отвечал: «все хорошо» - и ехал на кладбище. А чаще – шел бесцельно шататься по улицам.
   Витек по-прежнему мылся, брился, расчесывал волосы и даже пользовался одеколоном, но теперь все это делалось машинально, и только. В нем с трудом можно было узнать прежнего щеголя. Вчерашний любимец девушек изрядно подурнел, осунулся, и сейчас больше смахивал на городского сумасшедшего, имея вид не то что непарадный, а попросту жалкий.
   Воспоминания не давали покоя, и в каждом из них обязательно был Модест.
   Сегодня вспомнилось застолье. Кажется, это был чей-то день рождения. Фаина увлеченно рассказывала какую-то байку и на самых, как ей казалось, интересных местах хлопала по спине сидящего рядом Витька. Не со зла, разумеется, а лишь от избытка эмоций.
   «И вот, представляете...», - хлоп!
   Бедный Витек покачнулся, как кукла-неваляшка.
   Пересесть было некуда, но Модест, видя страдания друга, тихонько предложил тому поменяться местами. Однако едва он сел на злосчастное место, повествование закончилось и Фаина, замолчав, принялась накладывать себе салат.
   А Модест сидел и смотрел на собравшихся своими ангельскими голубыми глазами…
   Витек как наяву видел сейчас эти глаза и едва не налетел на фонарный столб. Это стало последней каплей. Слезы полились рекой, боль и отчаяние с воем хлынули из измученной души. Он стоял, обхватив столб руками, и рыдал.
   Ему было плевать, что подумают прохожие. Пусть они тычут в него пальцами. Пусть пялятся. Пусть смеются. Пусть снимают и выкладывают куда хотят. Модеста больше нет! И жизни нет! И его, Витька, уже тоже, наверно, нет. А остальное – да пропади оно пропадом!..
   Начинал накрапывать дождь. Витек даже не замечал его.
   - На что вы смотрите? Идите, куда шли. Не понимаете, что ли? Это нельзя снимать! Горе у человека!..
   Незнакомая девушка, отогнав от Витька зевак, трясла его за плечо. Сначала осторожно, затем все настойчивее. Дождь тем временем пошел по-настоящему.
   - Гражданин, - обратилась девушка, когда Витек повернул к ней залитое слезами лицо, - чем я могу вам помочь?..

Глава восемнадцатая

   Саша теперь жила у родителей Модеста. Во-первых, вместе было легче. А во-вторых, оттуда быстрее было добираться до кладбища. Девушка по-прежнему жила памятью о любимом человеке и уже давно не видела его коллег. Интересно, как они сейчас? Иван сказал, у них сменился вокалист. Толик, в прошлом юморной неунывающий парень, не выдержал и решил навсегда оставить сцену, подавшись в индивидуальные предприниматели.   
   Надо бы навестить оставшихся. Заодно и второй ситар отдать. Им он нужнее.
   Новой репетиционной базой стала дача Ивана. Подходя к знакомому дому, Саша издали заслышала все ту же музыку. Все тот же крутой тяжеляк. Жесткий, агрессивный, но при этом весьма мелодичный. Это было настолько красиво и мощно, что у девушки сразу прибавилось сил.
   Но есть ли силы у ребят? Общаясь с музыкантами, Саша давно поняла: настроение песен далеко не всегда соответствует настроению исполнителя. Просто работа у артистов такая – нести людям радость. Делать им праздник, даже сквозь собственные слезы…
   Прислушалась.
   «А новенький недурственно поет! – подумалось ей. – Даже лучше Толика! Вот это голосина у него!..»
   Прислушалась еще раз.
   «И гитарист новый! Просто чудо как играет!
   Однако не успела Саша восхититься, как ей снова сделалось грустно.
   «Значит, Витек все-таки не смог продолжать. Жаль, очень жаль… Как от музыканта от него, конечно, было мало толку, да только имелась в нем какая-то магия, харизма… Что ни говори, а с Витьком веселее было!.. Надо будет непременно спросить, как он сейчас. – Девушка опять прислушалась. – Но зато этот новенький играет просто божественно!..»
  Она вошла в дом. Первым, на что упал ее взор, был висящий на стене портрет Модеста.
  Музыканты были на своих местах.
  Вокалист. Фаина. Басист. Володя с чем-то струнным в руках, классный звук у этой штуки. Иван за барабанами.
  Пятеро… Гитариста не было вообще! Кто же тогда играл?..
  Растерявшись, Саша даже забыла поздороваться, как вдруг откуда-то сверху раздалось:
  - Сашка! Привет, Шурец!..
  Только сейчас она заметила, что с плеч Фаины свисают ноги в навороченных джинсах.
  Под самым потолком сидел Витек и весело махал ей рукой. Другой рукой он придерживал новенькую ярко-красную гитару-стрелку.
  Сколько радости было!

Глава девятнадцатая

  Истории, что услышала Саша, были одна другой невероятнее.
  Прежде всего – Витек. Когда после того страшного вечера он ходил от горя сам не свой, товарищи, конечно, утешали его как могли, а Фаина предложила ему свой старый, лично проверенный, способ: как можно больше работать. И подарила гитару взамен сгоревшей. Алого цвета, ведь Витек неравнодушен ко всему яркому и эффектному.
   Прежде леноватый, парень принялся ожесточенно играть с утра до вечера. Его новая подруга Анфиса, отправляясь утром на работу, точно знала, чем он будет заниматься в ее отсутствие.
   И вдруг… что-то сломалось. Нет, не в гитаре. В Витьке. Что-то треснуло, рухнуло, рассыпалось прахом. Это было то самое, что раньше не давало ему играть. То, из-за чего руки были как деревянные.
   Теперь Витек знал: чудеса случаются. Окрыленный, он жаждал освоить еще какой-нибудь инструмент, но пока не знал, какой именно.
   Да и выглядел он совсем не так, каким Саша видела его последний раз. Какие-то счастливые перемены вернули ему облик истинного красавца. Посвежевший, похорошевший и даже как будто помолодевший Витек вновь улыбался своей неподражаемой прохиндейской улыбкой, сводившей с ума самую избалованную вниманием красотку, самую набожную скромницу-недотрогу. Глаза его сияли.
   Новым вокалистом оказался высокий мужчина лет тридцати пяти. От остальных его отличали чрезвычайно длинные, до пояса, русые волосы.
   - Знакомься, Саша, это Филипп, - представил новичка Иван. – Филюха.
   - Его в другую, более именитую группу звали, - не без гордости сообщил Витек, - но он выбрал нас!
   Инструменты тоже были новые. И аппаратура.
   Оказалось, анонимный жертвователь перевел музыкантам огромную сумму денег. А еще написал очень трогательное письмо.
  - Да-а! – задумчиво протянул Сережа. – В жизни порой вот так все и происходит – неожиданно: и беда, и радость, и помощь.
  Из уважения к памяти Модеста в группе было решено навсегда закрыть вопрос с пением на английском.
  Конечно, сейчас перед Сашей были уже не те беззаботные ребята, каких она знала до пожара. Но они не разучились любить и мечтать, они как прежде могут улыбаться и смеяться. Они по-прежнему верны своему делу. Девушка больше не сомневалась: группе – жить. Жизнь пробилась сквозь горе, как росток сквозь асфальт.
  - Вы молодцы, ребята, – сказала она, немного придя в себя. – Вы должны были это сделать. Продолжать. Этим вы будете живы сами. Этим вы сохраните живую память о Модесте.
   Иван невольно вспомнил свой трудный разговор с Аленой. А ведь права она оказалась, черт возьми!..
   - Без сомнений, - вновь подал голос басист. – Мы – юная поросль на собственном пепелище. Но ведь после бури солнце всегда светит ярче… Вон, Фаина музыку писать начала.
   - Начала, - кивнула косматой головой саксофонистка. – С юности не писала, а тут вдруг само пошло…
   - Мы название нашему жанру придумали. Нас теперь фениксами называют, мол, из праха восстали, фениксы… Вот мы и решили называть наш жанр «феникс-метал».
   Саша смотрела, слушала – и плакала. Впервые за долгое время – не от горя.
   - Вы нашли ситариста? – наконец спросила она.
   Все заметили, как нелегко ей дался этот вопрос.
   - Нет, - твердо ответил Иван. – И не искали даже. Мы не представляем на месте нашего Модеста другого человека. Нам кажется, он до сих пор с нами.
   - Но без ситара мы как будто осиротели, - признался Сережа. – Значит, кто-то из нас должен учиться на нем играть. Вот только кто? Хар и так перегружен...
   - Я знаю, кто, - уверенно сказала Саша, - Виктор Вадимович, это вам! – она протянула инструмент  Витьку. – Руки у вас золотые. Не сомневаюсь, что и эту вещь вы освоите. Не стесняйся, Витюша! Это тебе.
   Растроганный Витек благодарно опустил ресницы.
   - Спасибо!..
   - А у тебя балахон красивый, - сказал Саше Володя.
   Та действительно надела сегодня очень нарядный балахон с волком, вороном и луной.
   - Ваня подарил. Кстати… Извините, ребята, но нам с Ваней надо поговорить наедине.
   Брат и сестра вышли в коридор.
   - По-моему, мы напрасно волновались, - донесся до Сашиных ушей голос Сережи, - кажется, ей значительно легче!..

Глава двадцатая

  - Совет да любовь вам с Аленой, Ванечка!..
  На безымянном пальце Ивана теперь красовалось обручальное кольцо. Тихо, не устраивая никаких гуляний, Иван и Алена не так давно официально стали мужем и женой.
  - Спасибо, Сашенька!
  - А все-таки, Ванюш, беспокойно мне за Витька. Летом, когда я его видела, то даже забывала о собственном горе. С ним теперь точно все хорошо?
  - Лучше некуда, - уверенно ответил Иван. – Девушку его, Анфису, я видел. Она за городом, в частном доме живет. Можешь не сомневаться: Виктор Вадимович купается в любви и ласке. Еще она пишет картины. Портрет Витька получился лучше любой фотографии! В общем, я за Витька спокоен: у него теперь очень счастливая жизнь. А сам он изменился в лучшую сторону. Его больше не нужно заставлять работать. И с дисциплиной у него теперь гораздо лучше.
   - А с девицами?
   - Не поверишь, Шурец, но как отрезало. Брезгливость, говорит, какая-то к ним появилась. Сам удивляется.
   - В таком случае, я очень за него рада. Похоже, ему действительно повезло с женщиной…
   - Повезло! – согласился Иван. – И мне повезло. А больше всех, - он выразительно посмотрел на сестру, - конечно, Модесту.

Глава двадцать первая

  Придя в тот воскресный день на могилу Модеста, Саша застала на могиле незнакомую девочку-подростка.
  Та старательно и с искренней заботой убирала с могильного холмика опавшую листву.
  - Классный музыкант! – сказала девчушка, и тут же ее миловидное лицо сделалось непритворно печальным. – Жаль, что так рано ушел…
   Разговорились. Девочка, которую звали Кристиной, охотно поведала о себе. Учится в школе. Живет недалеко отсюда с родителями и взрослой сестрой. Заслушивается металлом. После смерти любимого музыканта, то бишь Модеста, неожиданно начала писать стихи.
   Она прочла Саше несколько строк. Строки были корявые, но жаркие и искренние. В них плакало, кричало, горело сердце их юного автора. Автор рассуждал на вечную тему жизни и смерти.
   Стихи девчонки тронули Сашу до глубины души. По щеке сама собой потекла слеза.
   - Не убивайтесь так! – попыталась утешить Кристина. – Мама говорит, глупо плакать из-за чужого человека…
   Саша расплакалась окончательно.
   - Да какой же он нам чужой!..
   Под «нами» она имела в виду себя и ближайшее окружение Модеста, но девчушка все поняла по-своему.
   - Это верно, - обняв Сашу, задумчиво проговорила Кристина. – Он ведь для всех нас родным стал, наш Модест…
   Потом, подумав, добавила:
   - Говорят, человек жив, пока о нем помнят. А это в наших с вами силах! Я про Модеста всем рассказываю. Группу эту друзьям посоветовала, сестре. А сестра – своим друзьям. Вы тоже кому-нибудь посоветуйте. Тогда Модест Валентинович будет жить вечно!
  Сквозь душащие слезы Саша сумела выдавить всего лишь одно слово:
   - Спасибо!..
   Помолчали. Девушка смотрела на свою собеседницу. Джинсы, черная куртка. Серо-зеленая шапка с выбившейся из-под нее рыжеватой прядью. На первый взгляд, подросток как подросток. Но, однако, природа наделила эту девочку пытливым умом, наблюдательностью и пылким, истинно бунтарским сердцем.
   - А все-таки как мало он прожил! – снова всхлипнула Саша, глядя на фотографию Модеста.
   - Да, это верно, конечно, - вздохнула девчушка. – Но поверьте, это – не самое главное!
   Саша, разом перестав плакать, изумленно посмотрела в ее не по-детски серьезные глаза.
   - А что же, по-твоему, главнее?
   - А вот что. Смотрите, - Кристина показала на соседнюю, по-видимому, давно заброшенную, могилу. – Этот мужчина прожил втрое больше Модеста, а кому он сейчас нужен, кто о нем помнит? Никто! Памятник давно менять пора, на нем даже имя прочитать невозможно!
   Ее слова были недалеки от истины. Поросшая травой, с покосившимся памятником, могила имела весьма плачевный вид.
   - Обывателя кто помнит? Только его собственные родственники. А через два-три поколения, когда и они умрут, он становится вообще никому не нужен. Потому что не оставил ничего после себя. Хоть тридцать лет жил, хоть восемьдесят, хоть сто. Без счету людей вот так жило, и никто никогда не вспомнит о них. Вот они – умерли. Вы своего прапрапрапрадедушку, хотя бы одного, помните? Как его звали, чем он занимался? И я своего не помню. А талантливых, выдающихся помнят вечно, причем совершенно посторонние люди.
   - Да ты философ! – поправляя ленту на венке, восхищенно покачала головой Саша. – Мне бы в твоем возрасте такие мысли и в голову не пришли.
   - Так они и не мои. Сестры моей. Мы с ней часто о жизни разговариваем.
   Саша вновь занялась венком. Девчонка и ее сестра, бесспорно, правы на все сто, только легче от их слов Саше не стало. Теперь что ни говори, что ни делай – нет на земле ничего сильнее смерти…
   И тут произошло то, что разом вывело девушку из скорбного оцепенения.
   Сначала она даже не поняла, что это. Только растерянно смотрела на Кристину.
   Это была… песня. Звонкий молодой голос, как кинжал,  распорол тишину кладбища. Девушка узнала мелодию, слова. Это была та самая песня, что Модест считал одной из своих лучших.
   «Эта песня переживет меня!» - говорил он без ложной скромности.
   И вот теперь она звучала на его могиле.
   Саша не заметила, как начала подпевать. Сперва нерешительно, потом все смелее и громче. Проходящая мимо пожилая супружеская пара остановилась и недоуменно глазела на них, не понимая, как можно петь в таком месте.
   А песня рвалась наружу. Живая и неистовая, она бросала вызов смерти, алым цветком жизни прорастала из праха. Саша больше не сомневалась: Модест жив – и не в каких-то россказнях о загробной жизни, а здесь, на земле, среди людей. Он жив и будет жить, пока живет его искусство, которому он служил, которое любил и в которое вложил свою душу.
   Вот так, нежданно-негаданно, открылась Саше простая истина.
   Память – это и есть бессмертие.   

Глава двадцать вторая

   С картины на стене горделиво смотрел сидящий в позе короля красивый юноша со змеей на плечах. Змея была искусственная, но вряд ли кто-то смог бы отличить ее от настоящей. Зато любой бы узнал на этой картине Витька.
   А настоящему, ненарисованному Витьку казалось, что он умер и попал в рай.
   Как же хорошо!..
   Анфиса лежала рядом. Она вспоминала тот день, когда впервые увидела Витька. Когда подобрала его на улице, как мокрого котенка.
   Анфиса, надо сказать, сроду не таскала домой ни котят, ни других животных. К людям, просящим помощи, она также была настроена крайне скептически. Ее дом вовсе не был открыт для всех встречных-поперечных. Сентиментальностью Анфиса никогда не отличалась, а жизненные испытания и работа в судебном морге сделали ее характер еще более жестким, но в тот дождливый, по-осеннему холодный день ее сердцу суждено было дрогнуть. Почему-то вдруг смутилось оно, сжалось, затрепетало. Девушка сама не знала, что же заставило ее припарковаться и подойти к этому странному парню, которого уже обступила толпа с телефонами наголо.
   Витек тогда не сумел ответить ни на один ее вопрос, а только трясся в рыданиях и нес бессвязные фразы, из которых можно было понять лишь то, что кто-то погиб. Слезы текли по лицу вперемешку с каплями начавшегося дождя.
   Так ничего и не добившись, Анфиса решительно взяла его за руку.
   - Поедем ко мне! Там решим, что с вами делать…
    Спустя час Витек был раздет догола. Недолго думая Анфиса отправила его одежду в стирку, а его самого – в ванную. Витек безучастно сидел в теплой, почти горячей воде, а девушка тем временем намыливала ему голову.
    - Согревайся. Как тебя зовут?
    - Витя, - по-детски ответил парень.
    В тот момент он и вправду выглядел беззащитным ребенком.
    (Потом Витек вдоволь понежится в этой ванне – и один, и с Анфисой. Но это будет потом…)
    А пока он только сидел, опустив голову, и смешно отфыркивался от попавшей в ноздри мыльной воды.
   - Я тебе в гостиной постелю. Поспишь. У меня завтра выходной, так что спи сколько угодно… Пупочек помой.
   А между тем сбившаяся с ног группа, теряя надежду, носилась по городу в поисках своего пропавшего гитариста. К ней присоединились родители Витька: они уже давно подозревали неладное и в этот день решили проведать сына. Нетрудно представить, какой эффект произвели на несчастную пару слова, бездумно брошенные отчаявшимся Иваном: «Модеста похоронили – теперь Витька хоронить будем!». Все мечтали только об одном – увидеть парня живым и здоровым.
   После купания Анфиса вытерла Витька мохнатым полотенцем, одела за неимением более подходящей одежды в свой розовый махровый халат и повела на кухню кормить.
   - Питайся, - поставила она перед гостем тарелку мясного салата. Разрезала персик. Хотела еще предложить арбуз, но вовремя вспомнила, что на ночь арбуз лучше не предлагать.
   - Вкусно тебе?
   Витек не услышал ее вопроса. Он сидел, нахохлившись, как воробей, в розовом халатике, с полотенцем на голове, и механически орудовал ложкой.
   «Бедный лохматик! – думала потом Анфиса, когда измученный Витек наконец забылся сном, а за потемневшим окном тяжело шумел холодный осенний дождь. Лето подходило к концу, и осени уже не терпелось занять его место. – Он ведь тогда, на улице, сам себя не помнил! Так бы и остался там до ночи. Страшно представить, чтобы с ним сделалось в такую погоду!..»
   А утром она протянула Витьку его телефон.
   - Ты включить забыл. Домой позвони! Тебя, наверно, ищут повсюду…
   Но не успел Витек воспользоваться ее советом, как позвонили ему.
   Звонил обеспокоенный Хар.
   - Все нормально, Володь. Да не волнуйтесь вы! Жив я! А? С чем поздравляете?..
   Только тут Витек вспомнил, что у него сегодня день рождения. Ему исполнилось двадцать девять лет.
   Спустя некоторое время в доме Анфисы помимо Витька сидело еще семь человек: его родители, а также вся группа. Хозяйка, уже давно привыкшая ничему не удивляться, сейчас с ребячьим интересом рассматривала его коллег. Какие необычные! Лохматые, косматые. А по сути-то – люди как люди. И у всех них, похоже, была бессонная ночь.
   Все благодарили Анфису и праздновали день, когда Витек появился на свет.
   - Ты только живи, Витенька! – говорил отец, прижимая к себе сына так, словно тому все еще угрожала опасность. – Мы с мамой все для тебя сделаем, только живи!
   Мать тем временем положила Витьку еще один бутерброд с икрой.
    - Витенька, ты хоть наелся? Скушай еще бутербродик!
    Витек съел бутерброд, а через несколько мгновений уже спал. Сытый, пригревшийся в отцовских объятиях.
    Фаина перенесла его на диван.
    Родители стояли у изголовья, молчали и думали об одном и том же. Сколько пришлось пережить их сыну!.. Но они выходят его. Главное, что самого плохого с ним не случилось. Он живой. Он дышит. Такой теплый, родной до замирания сердца и – бесконечно любимый…
    Как будто еще вчера отец Витька покупал беременной жене красное мясо, курицу – настоящую, а не «ножки Буша», фрукты, творог – все, что угодно, лишь бы ребенок в ее чреве рос здоровым. Еще никто не знал, кем Витек станет в грядущей жизни, но любимым ребенком он уже стал. Он еще не родился, а в нем уже видели личность. Разговаривали с ним, гладили растущий живот, чувствуя, как сын в животе отвечает на это бойкими толчками. Как будто еще вчера отец и мать качали на руках пищащий кулек, как будто еще вчера Витек учился ходить, говорить…
   Свет в окошке, Витенька… Его зачали с одной-единственной целью – любить. Шли голодные девяностые, но Витек рос, ни в чем не зная нужды. «У нас ничего не было – так пусть у Вити все будет!» - в один голос говорили родители. При этом они никогда не держали ребенка в золотой клетке и уважали его выбор.
   Соскучившиеся родители с трудом подавили в себе желание еще раз поцеловать сына, обнять, еще раз убедиться, что он цел и невредим. Пусть спит. Сон – это здоровье…
    - Вадим! – полушепотом обратилась мать Витька к мужу. – Что делать будем? Витю сейчас одного оставлять нельзя! Ему сейчас нужны забота, покой и хорошее питание, а у нас дома, как назло, ремонт и все вверх дном!
    - Оставьте его у меня, - также полушепотом неожиданно сказала Анфиса. – Здесь ему плохо не будет. Поселок у нас беспроблемный, место тихое. Погуляет, подышит. А я его не обижу…
   Ей, никогда не искавшей себе лишних проблем, почему-то очень не хотелось расставаться с новым знакомым. Почему – она не могла объяснить, но если бы можно было оставить у себя Витька навсегда…
   Анфиса была уверена: она знает о себе все. Но в жизни, как видно, ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным. Теперь она  раз за разом открывала совершенно другую себя. Чуткую. Щедрую. Заботливую. Умеющую любить. Прощать, наверно, она тоже умела, только прощать Витька было не за что.
   С кем угодно Анфиса могла быть стальной. Но только не с ним.
   А еще она, оказывается, любит тяжелую музыку. А длинные волосы у парня – это, оказывается, красиво…
   Анфиса охотно принимала его родителей и друзей-музыкантов. «Отличные друзья у тебя, Витя! – по-доброму завидовала она. – Поддерживали тебя, когда тебе было плохо, и рады за тебя сейчас, когда тебе хорошо. Это и есть настоящие друзья. Мне бы таких в свое время!..»
   Мало-помалу Витек приходил в себя. Душа и тело отогревались после пережитого. Подобно бабочке, вылупляющейся из кокона, парень постепенно освобождался от своего горя и на глазах хорошел.
   Сначала из взгляда у него исчезла хмарь, а на губах появилась улыбка. Затем пропали черные круги. Порозовели щеки. Скоро Анфисе сделалось очевидно: человек, с которым свела ее судьба – красавец.
   Девушка и сама была недурна собой, но рядом с такой ослепительной красотой было даже как-то неудобно.
   Как прежде, расцвели для Витька любовью счастливые, сладкие как мед шальные ночи…
   Сейчас он уже спал. Трогательная беззащитность спящего делала его красоту еще более волнующей. Обнаженный, холеный, парень лежал на спине и был прекрасен, как молодой бог.
  Анфиса укрыла его одеялом. Затем осторожно убрала с подушки разметавшиеся волосы и лишь потом прилегла ближе, слушая его спокойное, мерное дыхание. Удивительный человек. Даже спит красиво…

Глава двадцать третья

   - Ты просто неуверенный, - сказал Витек басисту. – У тебя все проблемы из-за этого. Ты отличный музыкант, но твоя неуверенность все портит. Ты боишься ошибиться. Боишься не понравиться. Любой свой успех ты воспринимаешь как случайность, любую неудачу – как доказательство собственной никчемности. А люди, видя твою неуверенность, реагируют на нее, как пираньи на кровь: раненого – сожри, слабого – добей.
   Сережа грустно кивнул, тряхнув копной светло-русых волос, похожей на парик из соломы.
   Выглядел он неважно. Широкие плечи бессильно повисли. Вечно бледное лицо сегодня было бледнее обычного, а острые черты, казалось, заострились еще больше. Голубовато-серые глаза смотрели тихо и печально.
   - На первый взгляд у тебя все есть, - продолжал гитарист. – Квартира, машина. Прекрасное образование. Ты сколько языков знаешь? Пять?
  - Шесть.
  - И латынь?
  - И латынь.
  - Но при всем этом нет у тебя самого главного. Того, без чего и деньги, и квартиры с тачками, и любые таланты, и даже латынь – ничто.
  Бледные щеки вспыхнули нервным румянцем:
  - И что же это?
  - Здоровая самооценка. Уверенность в себе. Тебя просто не научили быть любимым. Меня – научили. Фаину. Хара. Модеста учили – и многого добились, хотя у него от рождения были ужасные комплексы. А тебя – нет. Поэтому ты и не понимаешь, что это за вещь такая – безусловная любовь. А это, между прочим, - Витек облизнулся, - очень хорошая вещь!
  Басист изумленно смотрел на него и молчал.
  - Именно поэтому ты, как собачонка, пытаешься любовь заслужить. Какую угодно любовь – женщин, публики… По этой же причине ты влип в неудачный брак. Человек с заниженной самооценкой – легкая добыча для хищников. Нинка ни в грош тебя не ставила, а ты все бегал за ней, уверенный, что причина в тебе. И знаешь, я тебе честно скажу: меня всегда бесили твои слова о том, что ты, мол, недостоин славы. И что мы как группа – недостойны. Я понимаю, ты это говорил не со зла, но это всегда меня просто выбешивало! Мы – недостойны?! А эти парни? – Витек показал на висящие на стене плакаты зарубежных, преимущественно шведских и немецких, тяжелых групп.
  - Причем тут эти парни? Они – легенды… Классика…
  - Они что, по-твоему, родились легендами? Классикой в роддоме стали? Нет, старина. Они просто верили в себя. В то, что достойны славы, любви, денег. Счастья, проще говоря. Запомни на всю жизнь: здоровая самооценка и любовь к самому себе – залог счастливой жизни.
  - Слушай, Витек, - вдруг заговорил басист усталым голосом, – неужели тебе правда есть дело до меня? Почему ты вообще ко мне приехал в такую погоду?  – Сережа кивнул в сторону окна, за которым протяжно выл ноябрьский ветер.
  - Ну, во-первых, меня Анфиса подкинула, - отозвался Витек. – Ей по пути. А во-вторых, кто еще тебе на твою неуверенность глаза раскроет? Вся группа видит, что с тобой что-то не так, но никто не понимает, в чем дело. На первый-то взгляд у тебя все хорошо! А ты тридцать с лишним лет, в себя не веря, живешь… Не переживай. Все наладится. И самооценку тебе исправим потихоньку.
   - Поздно, Витек… Если бы хотя бы лет десять назад…
   - Не поздно, - тихо, но твердо сказал гитарист. – Никогда не поздно! Все будет хорошо, Сереж. Обещаю.
  Басист был ошеломлен. Он никак не ожидал подобной чуткости от Витька. По правде сказать, все в группе относились к гитаристу как к большому ребенку: кто безделушку подарит, кто яблочком угостит. Как человека взрослого, способного хоть за что-то нести ответственность, его не воспринимали. А уж обещаний от него и вовсе никто не ждал.
   За окном пошел задумчивый дождь. Темнело.
  «Как он с такими комплексами живет? – размышлял Витек, гладя соломенные волосы. – Он вообще не представляет, что такое любовь к себе! И что у него за детство было? Свободного времени – ни минуты: то музыка, то спорт, то языки. Сладости, подарки – лишь по праздникам. Его родители хотели вырастить всесторонне развитую личность и «настоящего мужчину», а вырастили замученного комплексами невротика. И времени на него у них никогда не хватало: они очень много работали, чтобы он ни в чем не нуждался. А он всю жизнь нуждался в самой простой, к тому же совершенно бесплатной вещи – любви, безусловной любви!..»
  - Витек!..
  На гитариста смотрело заплаканное, но какое-то посветлевшее лицо.
   - Спасибо тебе, Витек. Спасибо тебе за все…

Глава двадцать четвертая

  Хар возвращался домой в расстроенных чувствах. Он только что расстался со своей девушкой. Калерия Семеновна все-таки смогла убедить дочь в том, что в семье не нужны инородцы. Даша долго разрывалась между матерью и Володей, но теперь окончательно приняла сторону Калерии Семеновны.
  В голову лезли тяжелые думы, которые не донимали Володю уже лет десять. Почему он не такой как все? Почему он монгол?..
  Хар с горечью подумал, что лучше бы его мать, забеременев от монгола, сделала аборт. И тут же устыдился этой мысли. Он точно знал: его ждали, он стал счастьем для своей семьи. Но все-таки… Для таких, как Калерия Семеновна, он всегда будет чужаком в собственной стране.
  То за корейца примут, то за китайца… А поскольку Хар владел несколькими японскими инструментами, то и за японца принимали, бывало.
  Если бы сейчас была зима, Хар надвинул бы по самые брови свою меховую шапку и по самые глаза замотался бы в шарф. Если бы было лето, надел бы солнцезащитные очки. Но на дворе заканчивался апрель, и Володе ничего не оставалось, как просто идти, опустив голову. Ему казалось: вся улица глазеет на него, на инородца, на монгола…
  «Нет худа без добра!» - скажет мать, когда узнает о разрыве с Дашей. Тем более что та ей почему-то сразу не пришлась по душе. Мария Матвеевна не устраивала сцен, не требовала от сына забыть о подруге, но и не скрывала своего отношения к ней. «Сама не знаю, чем она мне не нравится! – признавалась женщина. – Вроде и милая, и неглупая, и хозяйственная… Да только сердце чувствует, сыночек: что-то здесь не так!..»
  Тогда Володя лишь пожал плечами. Дескать, что может быть не так? Однако сейчас он вспомнил тот разговор и задумался. Мария Матвеевна ведь никогда не возражала против того, что было ему дорого. Увлекся роком – пожалуйста. Решил отращивать волосы – на здоровье. Задумался о карьере музыканта – мать только поддержала его. Подружки, друзья – ни о ком из них не говорила Мария Матвеевна плохо, а если о ком и говорила, то потом оказывалось, что и не друзья они вовсе…
   Так может быть, и с Дашей – неслучайно? Желание Хара посвятить свою жизнь искусству виделось ей блажью подростка. Возможно ли было счастье там, где тебя не принимают таким как есть?..
   Но не успел Хар погрузиться в эту мысль, как его окликнули.
    - Володя! – позвал девичий голос.
    Хар остановился.
    - Володенька!..
    Это звучал уже женский.
    И оба этих голоса были Володе знакомы.
    - Таня! Тетя Галя!..
   Крыловы были соседями Харитоновых по даче. Галина Алексеевна знала Володю все двадцать два года его жизни. Ее дочь Таня была на год старше его. Каждое лето дети проводили вместе, став друзьями не разлей вода. Да и теперь, спустя годы, лишь изредка встречаясь на даче, Володя и Таня по-детски радовались друг другу.
   Прошлым летом девушка, едва взглянув на соседа, поняла: случилась беда. Хар сначала не хотел ничего говорить. Тогда Таня мягко обняла его и сказала, глядя в глаза:
   - Послушай, Володька. Когда не стало моего папы, ты был рядом со мной. Ты правда мне тогда очень помог. Теперь моя очередь тебе помогать.
   И вот сейчас Хар слышал тот же самый голос:
   - Володя, а волосы у тебя никак еще длиннее стали?
  Хар немного оживился:
   - Да, я буду до пояса отращивать.
   - Круто! – восхитилась Таня. – Такие длинные – огромная редкость для парня! Тебе пойдет. Хотя ты, Володя, и так – очень красивый мужчина!..
  Этот нехитрый комплимент возымел совершенно неожиданный эффект. У Хара словно пелена упала с глаз. Он вдруг увидел перед собой не озорную подругу детства, белобрысую Таньку-Танюху, а стройную русоволосую красавицу.
   Красавица улыбнулась ему и тут же смущенно отвела глаза.
   - Танечка любит тебя, - вступила в разговор Галина Алексеевна. – Уже пару лет. Только сказать стесняется…
   Это была правда. Сердце Тани давно уже сладко сжималось от мысли о том, что живет на свете такой парень – Володя Харитонов, русский монгол с жаркими раскосыми глазами.
   Иногда Тане ужасно не хватало решимости, но сейчас у нее словно открылось второе дыхание.
   - Володь, а поехали к нам! – воскликнула она. – Мы как раз к чаю пирог испекли! И мама рада будет!..
   - Поехали, Танюх! – радостно кивнул Хар.
   Все его огорчения как рукой сняло.

Глава двадцать пятая

    Радость была настолько огромной и светлой, настолько долгожданной и переполняющей, что Фаина просто не могла не поделиться ею с близкими. И, бесспорно, о таком событии было бы грешно рассказывать по телефону.
    Тут требовалась только личная встреча.
    - Мы выпустили первый альбом! – с порога гордо сообщила саксофонистка.
    Отец и мать в один голос ахнули. Детей у них было четверо, но больше всех в семье любили младшую, Фаину. Узнав, что дочь едет к ним, обещая вдобавок какой-то сюрприз, родители основательно подготовились к ее приезду. Мать приготовила ее любимый салат и нажарила мяса, отец купил цветы.
   Что за сюрприз везет им Фаина, они, конечно, не знали, но в одном были абсолютно уверены: он так или иначе связан с ее детской мечтой, пронесенной сквозь годы, кабаки и похоронный оркестр, с ее страстной любовью, не сгоревшей даже в пламени пожара.
   Обычно скупая на слова и эмоции Фаина в этот вечер болтала без умолку. Женщина рассказывала о себе и своих коллегах, о творческих планах, о своем инструменте, и, разумеется, о долгожданном, посвященном памяти Модеста, альбоме.
    Мать смахнула слезу:
    - Мы гордимся тобой, доченька!
    А отец сказал:
   - По-другому и быть не могло! При твоем-то таланте. При том усердии, с каким ты отдаешься своему делу. Вся наша семья гордится тобой, Фаина! Мы рады, рады всей душой, что ты нашла себя. Играй. Все будет так, как ты хочешь. Будет еще много альбомов. Будет большой успех. Потому что ты всего этого заслуживаешь как никто другой!
   - Играй, милая. В этом – твое предназначение. А мы тебя всегда поддержим!..
   Как же приятно, когда твой талант и твой труд оценивают по достоинству! Жаль только, что никто из братьев не смог приехать. Артема не отпустили с работы, Руслан был на курорте, а Стас – в командировке.
   Пенсионеры восхищенно рассматривали привезенную Фаиной пластинку. Они не понимали этой музыки. Но они понимали свою дочь. И знали, что ей нужно для счастья.
   А она, одетая в тельняшку и не знающие сносу старые джинсы, сидела напротив. Глаза ее сияли так, как лет тридцать назад, когда маленькая Фаина получала подарок на Новый год, день рождения или еще какой-нибудь праздник.
   Сегодня у Фаины тоже был праздник, и, конечно, родители не могли оставить ее без подарка.
   Только самый главный подарок она себе сделала сама.

Эпилог
 
   Саша постепенно привыкала жить без Модеста. Она, бесспорно, также стала частью этой крещеной бедой семьи. Общее горе породнило ребят, переплавило их души в единое целое.
   Вчера была годовщина. Собрались все. Родители. Сестра и племянник. Саша. Сашина мама. Толик. Сережа. Фаина. Филипп. Иван с Аленой, Витек с Анфисой, Володя с Таней… Саша переводила взгляд с одной пары на другую и, конечно, очень жалела, что среди них нет и уже никогда не будет еще одной – ее и Модеста…
   Как и год назад, могила Модеста утопала в цветах. Он никогда не будет забыт.
   - Я тоже буду металлистом, дядя Модест! – уверенно сказал четырнадцатилетний Ярослав, племянник. Голубоглазый, с отращенными светлыми волосами, он теперь был удивительно похож на своего покойного дядю.
   По дороге с кладбища Саша остановилась и задумчиво посмотрела на небо. Ей казалось, все небо – это Модест: так много было его в ее душе, в ее сердце, а он теперь был вечен, как небо…
   Инструмент Модеста оказался в хороших руках. Витек времени даром не терял: меньше чем за год он научился так хорошо играть на ситаре, что все диву давались.
    - Наверно, этот парень – гений! – говорили одни, глядя на красавца-металлиста в проклепанной коже. В своем новом образе Витек был неотразим и выглядел настоящим богом металла.
   Другие не соглашались:
   - Не наверно, а точно!
   Конечно же, Витьку было приятно это слышать. Но еще приятнее ему было то, что с самооценкой у Сережи стало значительно лучше. Полгода Витек терпеливо растолковывал, выслушивал и, когда требовалось, просто был рядом. А увидев однажды родителей бас-гитариста, подробно объяснил им, в чем они были неправы. Шокированные его речью, теперь они щедро додавали Сереже то, чего ему никогда не хватало в детстве, а он впервые в жизни чувствовал себя любимым.
   Все шло своим чередом, пока однажды группа не заметила: с Витьком снова что-то не так. Сделавшись странно задумчивым, парень как будто прислушивался к чему-то внутри себя. Что-то трепетное и необычайно важное захватило его ум и сердце. На все вопросы гитарист отвечал уклончиво, а после концерта или репетиции сразу ехал домой. Анфиса тоже молчала, лишь загадочно улыбалась. «Не волнуйтесь, ничего страшного! – успокаивала она музыкантов. – Просто Витя не велел говорить раньше времени».
   Коллеги терялись в догадках, пока однажды Витек не принес на их суд свою первую песню. А затем и вторую, и третью…
   Секретов больше не было, а дела у коллектива шли день ото дня все лучше. «Модест бы, наверно, гордился нами…», - сказал как-то Сережа.
   Модест… Лежа в постели, Саша вспоминала сейчас высокую статную фигуру в черных одеждах. Вспоминала, как звучал его голос, как цвела синь голубых глаз. И эти золотые волосы…
   Жаль, конечно – до боли жаль, что Модест так мало прожил на свете. Но дай бог каждому прожить столь счастливую и плодотворную жизнь…
   За окном стояла тихая, ясная ночь.
   Саша спала. Ей снился Модест.

   2024