Западня

                1

   Парижский антиквар Анри Данилен сидел за столом в своём офисе, делая опись недавно приобретённых товаров, когда в помещение ворвался оглушительный телефонный звонок. Не отрывая глаз от тетради, он снял трубку, и сухо произнёс: «Да».
   – Жду тебя сегодня в два часа в парке на бульваре Морни, – послышался женский голос – властный, уверенный.
   Анри Данилен собрался что-то сказать, но услышал гудки.
   Он узнал этот голос. За последние четыре месяца он так привык к нему, что чувствовал, как холодная тоска овладевала всем его нутром, когда он не слышал  э т о т  голос, и не видел  т у,  кому он принадлежал. В данный момент мсье Данилен ощутил непонятное беспокойство, но это было уже совсем иное чувство, не относившееся к тому, что владело им прежде.
   Опустив трубку на рычаг, и снова подняв её, он, задумчиво глядя в одну точку, набрал короткий номер. Когда на другом конце послышался «дежурный» голос, произнёсший: «Справочная», он сказал:
   – Только что на этот номер поступил звонок, я бы хотел узнать, откуда он был сделан.
   – Минутку, – отозвался голос, и наступила тишина: долгая, томительная; после, тот же голос ответил:
   – Звонок поступил с городского кладбища Сен-Дени.
   – Откуда? – поражённый услышанным переспросил Данилен.
   – С городского кладбища Сен-Дени, – повторили на другом конце.
   – Спасибо, – поблагодарил Данилен, и вернул трубку на место. Холодная испарина, выступившая на лбу, заставила его поёжиться, а вновь затрезвонивший телефон – вздрогнуть.
   – Я слушаю, – отозвался Данилен, вновь приложив трубку к уху.
   – Анри Данилен? – услышал он приятный мужской баритон.
   – Да, это я.
   – Меня зовут Антуан Женсак…
   – Женсак? – он снова вздрогнул, и опять его лоб покрылся испариной.
   – Я муж Мадлен! – ответил голос, так, словно произнёс название фирменного напитка.
   – Чего вы хотите? – помолчав, собираясь с мыслями, наконец, произнёс Данилен.
   – Я бы хотел встретиться с вами сегодня…
   – Сегодня у меня уже назначена встреча, – перебил Данилен.
   – … скажем так, часа в три, – продолжали на другом конце – уверенно, властно. – Вас устраивает это время?
   – Да, – сам не зная, почему, ответил Анри Данилен. – Где?
   – В моём доме. Запишите адрес…
   Адрес, который сейчас диктовал мсье Женсак, он знал, но, тем не менее, как будто говоривший по телефону мог видеть его, Данилен схватил первый попавшийся на столе лист и нацарапал карандашом: «Улица Белвуар, 247».
   – Записали? – спросил голос в тот момент, когда, бледный от страха и волнения парижский антиквар обводил только что написанное, жирным кругом, отчего тонкий грифель сломался и он, отбросив карандаш, проговорил:
   – Да…
   – Я жду вас!
   После этих сказанных твёрдым, не терпящим возражений голосом, слов, трубка залилась длинными гудками, которые, как звон колокола прорезали его слух. Уже в который раз за истёкшие пять минут, он медленно опустил трубку и, как бы ожидая очередного звонка, не убрал руку; она так и застыла в воздухе над телефонным аппаратом, как стрекоза над цветком в садах Клода Монэ. Но, на его удивление, звонка больше не последовало. Он посмотрел на часы, висевшие над входной дверью напротив него; была половина двенадцатого; до встречи с Мадлен ещё было время, которое он решил провести в баре за бутылочкой вина, а, заодно, можно было и пообедать. Выдвинув ящик стола, он сбросил в него тетрадь, отъехал на вращающемся кресле, встал, разминая отёкшую от долгого сидения спину, и подошёл к вешалке, на которой висел его серый плащ и шляпа – на крюке вбитом в стену. Протянув руку, и дотронувшись пальцами до шляпы, он вздрогнул, и, даже вскрикнул, когда помещение вновь оглушил звонок.
   – Бастарды, – выругался Анри Данилен, широким шагом подошёл к столу, и резко сняв трубку с раздражением в голосе, произнёс:
   – Да, слушаю! Анри Данилен у телефона…
   – Здравствуйте, мсье Данилен, – произнёс строгий голос.
   – Привет… – не скрывая раздражения, гаркнул парижский антиквар.
   – Моя фамилия Жандрон, – представился «голос» и быстро добавил: – Я из управления уголовной полиции.
   При слове «полиция», Анри Данилен резко вскинул голову, чувствуя, как колени подогнулись, а сам он чуть было не упал в кресло, стоявшее сбоку от него, но, вовремя обхватив свободной рукой стол – удержался на ногах. В его голове вихрем помчались давящие на мозг мысли; он пытался вспомнить, чего «натворил» за последнее время, между тем как на другом конце представитель закона что-то говорил. Наконец, взяв себя в руки, Данилен произнёс:
   – Куда мне подъехать?
   – Почему вы решили, что я хочу вас видеть? – проговорил голос по-прежнему твёрдо и уверенно.
   – Не о здоровье же моём справиться вы звоните, – ответил Данилен, отирая платком холодную испарину, снова выступившую на лбу.
   – А вы проницательны, мсье Данилен! – похвалил голос. – И чувство юмора не изменяет вам, – эти слова были произнесены так, будто комиссар собирался зачитать ему смертный приговор, который был установлен членами суда, комиссией «по надзору за преступниками», присяжными заседателями, самим Президентом, и, обжалованию не подлежал: смертная казнь, и не более того!
   Наступила пауза. Комиссар со свистом дышал в трубку, а Анри Данилен был неподвижен, как колонна в храме.
   – К четырём часам, вам удобно будет подъехать на набережную Орфевр? – наконец нарушил тягостное молчание комиссар Жандрон.
   – Да… Разумеется… Я буду, – ответил Данилен, готовя себя к худшему. – А по какому, простите, вопросу вы меня вызываете? – решился-таки спросить «приговорённый», но очередные длинные гудки так и оставили вопрос без ответа; столкнувшись с каменной стеной этих гудков, он повис в воздухе, а после, растворился в просторах офиса, в котором витали тяжёлые мысли хозяина; как рой диких ос, они вгрызались в сознание жаля мозг.
   Медленно, зачем-то прислушиваясь и оглядываясь по сторонам, Анри Данилен опустил трубку, а после, принялся вспоминать  т о,  из-за чего сегодня его вызывали на набережную Орфевр, утопая в догадках, как в зыбучих песках; выстраивая предположения, словно бетонный фундамент на краю своей пустынной памяти, он, наконец, вспомнил, как недели три назад почти за бесценок приобрёл одну вещицу – древнюю (как его уверял владелец) амфору, когда-то вывезенную из Лаоса одним страстным коллекционером. По форме она напоминала высокий сосуд расширенный снизу и суженный в верхней части, узким горлом, по краям которого, извиваясь, выползали фигурки змей; всё это было украшено мелкими и крупными камушками в виде бриллиантов, как «определил» Данилен – поддельными. Человек, продавший амфору, нуждался в деньгах, потому, и отдал её много дешевле её истинной цены.
   «Сукин сын попался, и продал меня, как свой дерьмовый, где-то украденный кувшин, набитый гадюками и фальшивыми камнями», – подумал Данилен, и обратил глаза на витрину, где были расставлены предметы его коллекции. Оглядывая эти произведения искусства, его распалённый мозг продолжал лихорадочно работать, выставляя одну комбинацию за другой: скрыться, уехать, исчезнуть, испариться… А для начала встретиться с Мадлен…
   Мадлен… Мысли о «палёной» вещице, вдруг перекинулись на любовницу, а с неё, на её мужа, а после, в голове замаячил комиссар Жандрон, этакий здоровенный детина в серой форме и такого же цвета глазами-щёлочками, внимательно изучающими тебя, как лучи рентгена; просачиваясь глубоко в подсознание, он уже «видит», что ты… скрываешь преступление… Так, клубок железных мыслей застрявших в голове Анри Данилена «перекатился» на ряд странных телефонных звонков; для чего звонила Мадлен – он догадывался, но вот чего от него хотел её муж – это было для него такой же загадкой как и всё связанное с человеком продавшим ему «змеиный кувшин». А может, Женсак хочет купить амфору? А откуда он о ней знает? Мадлен сказала? Вряд ли. Или, он узнал о их связи, потому Мадлен и назначила встречу в парке, чтобы предупредить. Да, так и есть. Женсак так и сказал: «Я муж Мадлен». Специально выделил слово «муж». Но почему он назначил встречу в три, после Мадлен…
   «А комиссар в четыре», – пронеслось у него в голове, и он, вздрогнув, вскрикнул, когда помещение прорезал глухой звук, методично отстукивающий удары. Эти были часы, показывающие час дня; до встречи с Мадлен Женсак оставался час.
   Этот час, он решил провести в баре за углом; выпить вина, пообедать, немного взбодриться на свежем октябрьском воздухе, а после – отдать себя сначала в нежные ручки Мадлен, после – предстать перед её мужем, и завершить эту «одиссею» цепкими оковами комиссара Жандрона с набережной Орфевр, 36.


                2

   Такси остановилось у ворот парка, тянувшегося от площади Морни до улицы Амбассадор. Анри Данилен поспешно вышел, хлопнул дверцей и, когда машина, скрипнув тормозами, поехала, быстро вошёл в ворота. Длинная аллея, обсаженная с обеих сторон деревьями и кустарниками была сплошь усеяна пожелтевшей листвой, как и скамейки, что располагались под деревьями. Обнесённый высокими воротами, парк выглядел мрачно и устрашающе, особенно в пасмурную погоду, какая и была в этот день. Держа руки в карманах плаща, со сдвинутой на лоб шляпой, Анри Данилен, быстрым шагом пересекал аллею, всё время, оглядываясь по сторонам: его внимательный взгляд блуждал во все стороны, охватывая пространство, так, словно он опасался преследования. Её он увидел в конце парка на скамейке под огромным дубом, кривые ветви которого, как скрюченные конечности чудовища свисали над головой. На ней был серый плащ, красные туфли на шпильке и шляпа, из-под которой мягкой волной струились тёмно-каштановые волосы. Заметив её, он взмахнул рукой, бросил беглый взгляд на циферблат часов (было без семи минут два), и прибавил шаг.
   Она была красива, если не сказать больше – она была прекрасна: приподнятая кверху чёрная полоска бровей сливалась с тонкой переносицей; большие чёрные глаза придавали её взгляду таинственность, а тонкий нос, говорил о её развитом интеллекте и склонностью к капризам; пухленькие губки, сверкая алым пламенем притягивали страстный поцелуй; округлый подбородок и острые скулы довершали образ. Ворот плаща был высоко поднят, закрывая затылок, но при этом, открывая длинную шею, на которой сверкало дорогое ожерелье. Из кармана плаща торчал свежий выпуск газеты «Франс-суар».
   Она сидела на краю скамьи, выгнув спину, обе руки, держала сложенными на коленях; полы плаща разошлись в стороны, открывая её стройные ноги в эластичных колготках и края замшевой юбки малинового цвета. Внимательный, сосредоточенный взгляд был направлен в противоположную от него сторону; она будто обдумывала какой-то, только ей известный план, а потому, заметила его лишь тогда, когда он, будучи в шаге от неё произнёс: «Привет», склонившись, чтобы запечатлеть на её влажных губах поцелуй, что всегда делал при встрече. Она вздрогнула, полоснув его холодным взглядом, подалась назад, как бы отстраняясь от него, а после, произнесла:
   – Садись.
   Будто следуя её примеру, Анри Данилен присел на край скамейки, не вынимая рук из карманов плаща. Некоторое время они сидели молча, как два заговорщика обдумывая зловещий план; её взгляд был устремлён в одну точку на аллее, он же, методично пробегал глазами по всему парку, который, на его удивление оказался пуст, если не считать мужчину, расположившегося неподалёку с книгой в мягкой обложке.
   – Что случилось? К чему этот таинственный звонок? – наконец заговорил Данилен, высунув правую руку из кармана касаясь талии молодой женщины.
   – Нет… Не здесь… – произнесла она, резко подавшись в сторону, что его очень удивило; прежде, она не была такой недотрогой.
   – Антуан всё знает, – произнесла Мадлен, по-прежнему глядя в одну точку, и после короткой паузы, добавила: – О нас с тобой…
   Эти слова ураганом пронеслись в голове Анри Данилена; он заметил, как жёлтые листья, покрывшие влажный асфальт, всколыхнулись, словно от внезапно налетевшего ветра, но ветра не было – этот ветер пронёсся внутри него, заставив ощутить холод, а волнение от только что услышанного – вызвало эту галлюцинацию.
   – С чего ты взяла? – придя в себя, спросил Данилен, окидывая молодую любовницу пристальным взглядом.
   – Утром подслушала один телефонный звонок, – ответила молодая женщина
   – Знаешь, кто звонил? – быстро спросил он, глядя вперёд.
   – Догадываюсь! – ответила она быстро, словно ждала этот вопрос.
   – Кто? – с напряжением, Данилен уставился на молодую женщину; рука, находившаяся в правом кармане плаща, нащупала квадратный предмет – это были сигареты его любимой марки – «Житан»; дрожащими пальцами он раскрыл пачку, не вынимая её, вытянул сигарету, вытащил руку из кармана и привычным движением, машинально сунул сигарету между губ – холодных, сухих. Далее, его рука метнулась во внутренний карман пиджака, где находилась зажигалка, но холодные пальцы нащупали пустоту – зажигалки не оказалась на своём привычном месте.
   – Мы должны избавиться от него, – услышал он её голос – тихий, глухой, словно раздавшийся издалека.
   – Что? – продолжая искать зажигалку, выдавил из себя Анри Данилен.
   – Ты должен убить его! – проговорила женщина – твёрдо, уверенно, и в то же время – будничным голосом – будто давая задание секретарю, выполнить входившую в его обязанности работу.
   – А? – из раскрытого в недоумении рта Данилена выпала сигарета, а сам он, словно охваченный током мелко задрожал и заметно побледнел. Тем же машинальным движением наклонился, поднял сигарету и засунул в карман; сжимая её в кулаке, он чувствовал, как ладонь увлажнилась.
   Резко повернувшись в сторону женщины по-прежнему смотревшей перед собой остекленевшим взглядом, он выпалил:
   – Что ты несешь… Ты в своём уме?
   – Ты должен убить его! – повторила она, как заклинание: – Я не хочу оказаться на улице… Если он разведётся со мной, то лишит меня всего, что я имею. Куда я пойду? Ты подумал об этом? Быть, как ты – нищей – я не собираюсь… Ты должен убить его…
   – Замолчи, и успокойся, – взяв себя в руки проговорил парижский антиквар, обхватив женщину за талию, будто таким образом пытался удержать от того шага, который она собиралась предпринять в случае своего поражения. – Мы что-нибудь придумаем. Я поговорю с ним.
   Женщина дёрнулась, высвобождаясь из его объятий, запальчиво произнесла:
   – Поговоришь? Ты? Осёл, идиот, невежа… Да он сотрёт тебя в пыль! Завтра же о тебе останутся лишь воспоминания, и, далеко не лучшие…
   – Что ты хочешь этим сказать?
   – А то, что если  э т о  не сделаем мы,  э т о  сделает он… С нами…
   – Он знает обо мне? – после минутной паузы, спросил Данилен, продолжая держать любовницу за талию.
   – А ты как думаешь? – ехидно ухмыляясь, ответила Мадлен; не вынимая рук из кармана плаща, она дёрнула плечом, ощутив то ли озноб, то ли отвращение.
   – Он может знать, что у тебя есть любовник, но не знать кто именно, – размышлял Данилен оглядывая сидевшую перед ним особу со вздёрнутым носом и таким выражением лица, что если повнимательнее присмотреться к нему, можно подумать – это маска, а не живая ткань усеянная мелкими бисеринками пота и перекошенная злобой ненависти.
   – Не волнуйся – ему не составит труда вычислить тебя! – снова усмехнулась женщина, с холодным блеском в глазах, направленных в одну точку.
   – Он звонил мне, хочет встретиться со мной сегодня в три, – словно сами выскочили из него эти слова, которые он не смог удержать на языке.
   – Я знаю, – ответила Мадлен.
   – Знаешь? – он был удивлён не меньше, чем «предложением» об убийстве своего благоверного.
   – Наш дом сплошь и рядом напичкан видеокамерами и жучками, – ответила она, с уже привычной для него жестокой ухмылкой. – Нельзя и шагу ступить, чтобы не натолкнуться на их вездесущие
«взгляды».
   – Он здорово охраняет тебя!
   – Скорее – себя! Если бы ты знал, чем он занимается… Ты должен помочь мне избавиться от него. Я не хочу закончить свои дни под забором, или на паперти дешёвой шлюхой. Этот визит, между прочим, очень даже кстати.
   Немного помедлив, собираясь с мыслями, Мадлен Женсак продолжала:
   – Я отпустила охрану, сейчас он один. Ты приедешь к нему, выяснишь  ч т о  он знает, а потом…
   – Что – потом? – перебил Данилен, хотя знал,  ч т о  она имела в виду.
   – Потом – убьёшь этого мерзавца! – ответила она, не дрогнув ни одним мускулом – сейчас она была как никогда уверенна, дерзка и не теряла самообладание в том деле, которое заранее наметила и тщательно продумала; понятно, что у неё были и сообщники – так решил Анри Данилен в силу своей нерешительности, мягкотелости и… любви к этой особе – попавший в ту ловушку, в которой сейчас пребывал.
   – Как у тебя всё просто, – злобно выпалил он, испытывая отвращение и к ней и к самому себе. – Может, ты мне и оружие «одолжишь». Представь – я не разгуливаю по Парижу с пистолетом в кармане.
   Резким движением руки, Мадлен извлекла из кармана газету, положив её на колено любовника, почувствовавшего, как что-то тяжёлое надавило на его подрагивавшую от возбуждения плоть.
   – Что это? – спросил он, хотя знал  ч т о  так тщательно было сокрыто под свежим выпуском ежедневника «Франс-суар».
   Его догадка оказалась верной: под газетой, ещё пахнувшей типографической краской, находился пистолет. Анри Данилен застыл в ужасе, как перед ядовитой змеёй преградившей ему путь, и сейчас её чёрные глаза в смертельном порыве глядели на него, ожидая момента, чтобы наброситься и ужалить.
   – Когда сделаешь дело, пистолет оставь в ящике стола, – не обращая внимания на его охваченный ужасом взгляд, наставляла молодая женщина, словно дело ужё было решённым, и он дал своё согласие. – После, я заберу его.
   – А как ты избавишься от… от… тела? – едва выговаривая слова, как если бы язык был налит свинцом, выдавил из себя парижский антиквар, уже видевший себя в холодных «браслетах» на набережной Орфевр, 36 в кабинете на третьем этаже этого мрачного здания.
   – Оно будет кремировано, и никто не узнает о его местонахождении! – ответила Мадлен с азартом в голосе. – Через несколько дней я обращусь в жандармерию с заявлением о том, что мой муж якобы пропал. Естественно, тела не найдут. Он будет числится пропавшим без вести… И всё его состояние в итоге перейдёт ко мне… К нам, любимый! – последние слова она произнесла одарив его милой улыбкой.
   – Всё продумала, стерва, – огрызнулся Данилен, хотя, план ему понравился – у этой женщины был донельзя изощрённый ум и деловая хватка, что помимо её красоты, являлось ещё одним достоинством.
   – Естественно, милый, – вновь улыбнулась Мадлен – Кто же ещё позаботится о нашем будущем, как не я. Ты ведь у меня такой нерешительный.
   – Ладно, кончай трепаться, – осадил он «излияния» молодой любовницы, вновь став серьёзным. – Твой звонок с кладбища сегодня утром… Уже заранее готовила место для своего благоверного?
   – Если бы ты знал, что он за человек, ты бы понял меня,– состроив на лице жалостливую гримаску, ответила Мадлен. – Он подонок, мерзавец и сволочь. А с какими людьми он ведёт дела… Скольких погубил, и ещё погубит…
   – Нисколько в этом не сомневаюсь. И тем не менее, ты живёшь с ним. А, да – его деньги – вот что тебя интересует больше, нежели он сам и его деятельность. За деньги мы готовы закрыть глаза на многое. Они не пахнут, и здорово ослепляют нас, заставляя служить им верно и преданно, как жестокому вассалу, который вмиг уничтожит тебя, если ты попытаешься ослушаться его. Бедность – это и есть то наказание…
   Всё время, пока Анри Давнилен произносил эту «речь», его взгляд как магнит был прикован к ней, он ещё крепче держал её за талию, и уже не чувствовал как завёрнутый в газету пистолет давит на его разгорячённую плоть.
   – Если ты не убьёшь его, тогда нам придётся расстаться, – добавила она, перебив его. – Ты ведь знаешь, он не остановится ни перед чем в желании отомстить нам. А в первую очередь – тебе!
   – Почему это только мне?
   – Ты попытался украсть у него то, что принадлежит ему! – ответила женщина, делая выражение лица ещё более несчастным, как того требовали обстоятельства, и даже с надрывом в голосе, в котором слышалось подступающее к горлу отчаяние – она была хорошей актрисой, если не сказать – превосходной.
   – Ты должен убить его, чтобы мы вновь были счастливы! – повторила женщина, гипнотизируя его своим проникновенным взглядом и мягким певучим голосом в котором ясно слышались – забота и любовь к тому, кто сжимал её тонкую талию в своих подрагивающих руках.
   – Простите мою назойливость, мсье, мадам… – услышали они голос, раздавшийся неожиданно; оба, как по команде вскинув головы, увидели стоявшего сбоку от них высокого, худого мужчину в сером плаще, торчавшими в разные стороны завивающимися волосами «а-ля Пьер Рищар», и длинным носом.
   – Нельзя ли попросить у вас сигарету? – продолжал незнакомец, буравя их своим внимательным взглядом, перебегавшим с Данилена на его спутницу, и обратно, будто бы он изучал их, стремясь запечатлеть в памяти их внешность. – Свои я как оказалось оставил дома… Вот ведь незадача…
   Говорил он так, будто просил взаймы огромную сумму: запинался, глотал слова, а его притуплённый взгляд был затуманен, как стёкла очков над дымящейся чашкой с кофе.
   – Да, конечно, – протянул Анри Данилен, резко оторвав обе руки от талии своей спутницы, а одну сунув в карман плаща, при этом игнорируя лежавший на колене свёрток, на который сейчас смотрел стоявший сбоку мужчина, так же пристально нацелив на него свой взгляд, как до этого на двоих сидевших на скамейке.
   – Прошу, – изрёк Данилен, протягивая незнакомцу сигарету, ту, которую он пятью минутами ранее уронил, и всё это время держал в кармане.
   Незнакомец быстро сунул подмышку какой-то свёрток, что держал в руке и, протянув длинную кисть, осторожно взял сигарету.
   – О, мсье, сердечно благодарю вас, не представляете, как вы меня выручили! – расплылся в любезностях человек в плаще, продолжая сжимать сигарету кончиками пальцев. – Как хочется курить, а как назло в парке никого нет, кроме вас, мсье… И вас, мадам… Оно и понятно, не очень хочется выходить из дому в такую погоду…
   – Да-да, конечно, – ответил Данилен с раздражением, просто, чтобы что-то сказать, ибо незнакомец, уставившийся на свёрток у него не колене, начинал уже раздражать его; казалось, он что-то вынюхивает, и неспроста оказался в этом парке в этот час, а может, ему это только казалось. Он вспомнил, что видел уже этого человека. Но где? Ах, да – ещё недавно он сидел неподалёку от них с книгой в руках. Бросив взгляд в ту сторону, он увидел опустевшую скамейку; человек, что занимал её, сейчас стоял перед ними.
   – Что ж, не стану более отвлекать вас, – изрёк мужчина в плаще, и медленно развернувшись, пошёл по выложенной гравием дороге, шурша сырым щебнем, который прилипал к подошвам его стоптанных ботинок.
   – Странный тип, – произнёс Анри Данилен, когда незнакомец отошёл на достаточное от них расстояние. – Ты его знаешь? Он так смотрел на тебя.
   – Не меньше, чем на тебя! – ответила женщина, вновь дёрнув плечом. – И я, если хочешь знать, с клошарами не якшаюсь.
   – Точно – клошар, – согласился парижский антиквар, отводя взгляд от удалявшегося от них незнакомца.
   Если бы они сейчас смотрели на него, то увидели, как он внезапно остановился, повернулся на каблуках, снова вперив глаза на притихшую на скамейке пару, а после, подойдя к урне, что находилась между скамейками, бросил в неё сигарету, таинственно улыбнулся и последовал дальше, придерживая рукой торчавший из подмышки свёрток.


                3

   Без трёх минут три такси остановилось возле двухэтажного особняка, расположившегося за высоким металлическим забором. Расплатившись с таксистом, Анри Данилен медленно двинулся в сторону особняка. Встав у двери с кодом, он задумчиво всмотрелся в выпуклую точку вызова, словно решал: звонить или нет. Внезапно, перед его затуманенным от волнения взором предстала картина их с Мадлен встречи; это произошло на одной выставке куда он, страстный почитатель живописи, был приглашён своим знакомым. Она была с подругой – полной блондинкой в брючном костюме, который был ей явно не по размеру. «Удивительно, – подумал он тогда, – как красивые женщины иногда умудряются выбирать себе в подруги дурнушек, чтобы на их невзрачном фоне ещё больше подчеркнуть свою привлекательность». Таким образом, всё его внимание, как магнитом, было приковано к ней; высокая, стройная, она казалась не просто уверенной в себе женщиной, знавшей, ч т о  ей необходимо в жизни – в ней угадывалось какое-то внутреннее величие, подкреплённое жестоким цинизмом. Не всякому посчастливилось бы пробить эту неприступную стену, не говоря уже о том, чтобы обратить на себя её взгляд – это было под силу только «сильным мира сего» для которых не существует преград – как внутренних, так и наружных. Но он решил рискнуть. Встав у неё за спиной, он сказал что-то по поводу рассматриваемой ими картины: морского пейзажа, в синих водах которого отражалось заходящее солнце. Она отозвалась сразу же и, судя по тону, он заключил, что она не сердится на него – посмевшего отвлечь её внимание своими глупыми комментариями.
   Мысли Анри Данилена прервал глухой звук, похожий на щелчок отворяемого замка, а после, обе двери с мягким скрежетом медленно распахнулись, открывая перед ним широкую площадку и дом с двумя большими окнами на первом этаже и тремя на втором; с балконом и покатой крышей; слева, по всей стене вился декоративный плющ, заканчивавшийся где-то у основания крыши. С правой стороны он заметил два автомобиля – чёрный «Мерседес», и красный «Седан», принадлежавший Мадлен. «Неужели, она уже здесь?» – промелькнула в голове Данилена эта мысль, тут же зародившая другую: он решил, что она сама убила мужа, и сейчас дожидается его, чтобы он помог ей избавиться от тела, сидя в кресле и попивая джин-тоник, задумчиво покручивая бокал в ладонях, как в тот день их первой встречи, когда из картинной галереи они отправились в ближайший бар, где она заказала тоник, а он кофе.
   Ступая по выложенной гравием тропинке, он вновь принялся вспоминать: мило беседуя с ней в баре, он открывал не только её наружную красоту, но и внутреннюю; она оказалась приятным собеседником – умной и тонко чувствовавшей женщиной – начитанной и немало в жизни испытавшей. Так, их отношения продолжились; он назначил ей встречу на другой день, который они провели, гуляя вместе по городу. Она немного рассказала о себе, утаив то, чего знать ему было не обязательно; он, в свою очередь, тоже поведал ей о своей жизни, работе, вкусах и предпочтениях, скрыв только, что страстно влюбился в неё с первого взгляда – он почему то решил, что такое признание может испортить их отношения – она виделась ему серьёзной женщиной, которой не по душе лёгкие, ни к чему не обязывающие романы – этому, она предпочитала – брак. Но, тем не менее, он замечал – когда они встречались, а чаще всего это происходило либо в мотеле, либо в дорогой гостинице, где она на продолжительное время сняла для них номер – она не говорила о семье, о детях, о муже, если была замужем. Так, спустя две недели после их знакомства, он решился сделать ей предложение. Тогда она и рассказала Данилену, что замужем, но, живёт с мужем вынужденно, так как он богат и содержит её. «Без него я никто», – ответила она, как бы в заключение. Он не стал спорить, расспрашивать о её взаимоотношениях с мужем, ему вполне было достаточно, что она с ним, и он мог видеть её, разговаривать с ней, любить её. Сегодня он увидел её… другой, не такой, какую знал последние четыре месяца, на протяжении которых длились их отношения.
   Подойдя к двери, ведущей в дом, он обернулся на «Седан», что находился на площадке, почувствовав, как по лицу пронеслась горячая испарина, будто его застигли за чем-то постыдным; он вспомнил, как однажды, не доезжая до гостиницы, они занялись любовью прямо в салоне, расположившись на заднем сидении; притормозив на обочине автострады по которой, не смотря на вечернее время, ещё проезжали встречные автомобили, не опасаясь, что их могут заметить, Мадлен, отдалась ему с такой неистовой страстью, что можно было подумать, будто они жили в разлуке долгое время, и вот, наконец, встретились. Сейчас, этот блестевший чистотой автомобиль, был чем-то вроде свидетеля для Анри Данилена, но, на счастье последнего – не мог выдать его тайну.
   Снова повернувшись к двери, он заметил узкий проём – дверь была приоткрыта; возможно, она уже была открыта, или, её открыли пока его взгляд был прикован к «Седану» Мадлен, но, почему тогда его не встретили на пороге? – этот вопрос взволновал Анри Данилена и он, уже готовя себя к худшему – решился, и толкнул дверь, которая со скрипом распахнулась, открыв его взору широкую прихожую, за которой находилась не менее просторная гостиная, где на тёмном дубовом паркете красовался мягкий ковёр; стены были обшиты деревянными панелями, а с потолка свисала громадная хрустальная люстра. В самом конце находилась широкая лестница, которая, грациозно взмывая ввысь, вела на второй этаж. Наслаждаясь открывшимся перед ним великолепием, он не заметил, как оказался на пороге гостиной, и теперь его глаза пробегали по всему, что находилось в ней; дубовый стол возле широкого окна заваленный бумагами и всевозможными писчими предметами; справа высившиеся от пола до потолка книжные стеллажи доверху заставленные книгами, тут же размещался и мини-бар с большим количеством напитков; пышущий жаром мраморный камин весело потрескивал, а сделанные в стиле ретро часы с маятником, висевшие над каминной полкой мерно отсчитывали свой бег. Откуда-то сверху послышались шаги, а через мгновение на верхней площадке лестницы, что вела на второй этаж, показался невысокого роста, плотный мужчина, на которого Анри Данилен тут же перевёл взгляд; его лицо с бледной кожей казалось чем-то наподобие восковой маски, на которую были «нанесены» чёрные, зачёсанные назад волосы; маленькие глаза-щёлочки под широкой линией бровей, смотревшие на собеседника с интересом, и с каким-то даже – вызовом – подмечая всё, что находилось перед ними; широкий нос, тонкие губы, волевой подбородок с едва заметной ямочкой, покрытая мелкими морщинками шея и заметно проступающий кадык – таким предстал перед Анри Даниленом хозяин дома. На вид ему можно было дать не больше сорока с лишним лет. Одет он был в серый, покрытый мелкими узорами халат, затянутый кушаком, и домашние шлёпанцы; из-под халата проглядывали чёрные брюки; обе руки он держал в карманах. При виде этого человека Анри Данилена охватил трепет, какой бывает перед лицом неизвестности, ибо он не знал, чего хочет от него этот господин, к тому же, бывший мужем его любовницы.
   – Добрый день, мсье Данилен! Рад, встрече с вами! – говорил хозяин дома, медленно, и как-то по- стариковски преодолевая лестничные ступеньки, что ввело в заблуждение Анри Данилена, по поводу возраста этого человека, с виду, не казавшегося старым.
   – Взаимно, мсье Женсак! – снимая шляпу, отозвался гость, встав посреди гостиной, а затем, когда хозяин дома подошёл ближе, вложил свою влажную от волнения ладонь в его сухую, усеянную, как и шея, мелкими морщинами.
   Словно прочитав мысли гостя Антуан Женсак быстро вырвал свою руку, и, задумчиво глядя под ноги, подошёл к мини-бару. Данилен внимательно следил за каждым его движением.
   – Разрешите, мсье Данилен предложить вам бокальчик вина, – говорил Женсак, орудуя возле мини-бара.
   – Не откажусь, – улыбнулся Анри Данилен лицезрея широкую спину хозяина дома.
   – Надеюсь, вы не за рулём? – в голосе Женсака отчётливо слышалась любезность, которую Данилен сразу же отметил; он представал этаким милым, гостеприимным хозяином, который всегда рад появлению в доме гостей, особенно, если они – новые, а значит, им ещё предстоит в полной мере испытать на себе щедрость и внимание этого человека. «А ведь я пришёл сюда для того, чтобы убить его», – пронеслось в голове Данилена, и, чтобы поскорее избавиться от этой мысли, он принялся визуально изучать помещение. Хорошо протопленное, оно хранило тишину и уют, ублажая глаз дорогой мебелью подобранной со вкусом, где каждая вещь была на своём месте, именно там, где ей и надлежало быть. Он подумал о Мадлен; представил как по вечерам она ходит по мягкому ковру, задумчиво вертя в ладонях бокал с тоником; сидит в кресле напротив письменного стола, утопая в его мягкости, шурша страничками глянцевого журнала; а осенними вечерами нежится у камина и его жар согревает её озябшее тело, как крепкие руки любовника. Он представил, как она снимает с книжной полки одну из книг, медленно перелистывает, думая о чём-то своём, не сосредотачиваясь на тексте – ей это и не надо, она просто коротает время в ожидании его звонка. Странно, но он до сих пор не знает её любимых авторов. Жорж Санд? Джейн Остен? сёстры Бронтэ? Дафна дю Морье? Или… Маргарет Митчелл? А может, она предпочитает русскую классику?
   На одном из кресел он увидел синий жакет. Он узнал его; три дня назад он был на Мадлен. Если бы ему тогда сказали, что он увидит этот жакет в гостиной её дома в её отсутствие, он не поверил бы. Данилен улыбнулся этой мысли и перевёл взгляд на картину, висевшую над камином. На ней была изображена сидящая в кресле молодая женщина в чёрном коленкоровом платье; положив ногу на ногу, она, внимательным, сосредоточенным взглядом смотрела куда-то вдаль. Данилен узнал эти, словно вырезанные из мрамора, черты. Это была она – без сомнения – это была она.
   – Это моя жена! – услышал он голос, но взгляда не отвёл; он словно, был прикован к этому образу. – Она прекрасна, не правда ли? – заключил хозяин дома и добавил: – Впрочем, вы и сами прекрасно это знаете! – последние слова прозвучали со скрытым намёком, который Анри Данилен понял, и, смутившись, опустил глаза.
   Антуан Женсак стоял возле него с двумя бокалами; один он протягивал ему.
   – Прошу вас, – сказал он, подавая бокал.
   Данилен взял его и, поднеся к пересохшим губам, сделал глоток; хмельная жидкость приятно обожгла горло; за одним глотком последовал второй. В отличие от Женсака смаковавшего каждый глоток, Анри Данилен пил просто, не пробуя его на вкус, то есть – не старался «распределить» вино по всей поверхности языка и полости рта, которые отвечают за вкусовые ощущения. Данилен пил, не для того, чтобы прочувствовать аромат и насладится букетом – он просто утолял жажду. Как истинный ценитель, Женсак понял это.
   – Знаете что это за вино, мсье Данилен? – спросил Антуан Женсак; подняв бокал на свет, он какое-то время всматривался в него, медленно покручивая.
   – Понятия не имею, – честно признался парижский антиквар.
   Дёрнув подбородком, Женсак вперил в стоявшего напротив него свой колючий взгляд-рипейник, глядя на него так, как если бы он оскорбил его.
   – Я вижу, вы не ценитель вин, мсье Данилен, – произнёс хозяин дома, продолжая «изучать» бокал.
   – Вы не ошиблись! – ответил Данилен с вызовом.
   – Хотите, я научу вас, как надо дегустировать подобные вина? – предложил Женсак,  не снимая взгляда с бокала.
   – Сделайте одолжение, – ответил Данилен с сарказмом.
   – Для начала, вино необходимо хорошо рассмотреть. Надо приподнять бокал так, чтобы через него проходил свет. Таким образом, осуществляется его прозрачность, то есть наличие и содержание осадка. Затем, слегка повращать вино в бокале. Этим определяются его ароматические составляющие, что позволяет, приблизив нос, хорошо ощутить их, и, когда вино начинает пахнуть, бокал наклоняется к лицу, и в него не спеша просовывается нос. Он должен практически касаться нижней половины бокала. Далее, в течение трёх-четырёх секунд делается вдох – лёгкий, подобный вдыханию аромата цветов. Запахи, что вы ощущаете, вероятней всего будут меняться за этот короткий промежуток времени, – Женсак прервал себя, чтобы подкрепить свои слова действием; проделав всё выше сказанное, он отпил из бокала, подержал вино на языке, прополоскал полость рта, и только после этого проглотил: – Если нос позволяет распознать тонкие ароматы вина, рот наиболее подходит для измерения составляющих его вкуса: кончик языка лучше ощущает сладость, верхние его края – кислотность, основание языка – горечь, внутренность щёк – придающие вину сухость танины, а вход в горло – любой чрезмерный избыток спирта.
   – Браво, мсье Женсак! – с деланным восторгом отозвался Данилен, прервав ход мыслей собеседника. – Да вы истинный дегустатор. А, теперь откройте тайну – как же называется этот чудесный напиток?
   Хозяин дома пронёс мимо ушей ёрничество молодого гостя.
– Это анжуйское. Разлива 1984 года, – ответил Антуан Женсак наблюдая реакцию Данилена, на
которого эти слова не произвели никакого действия.
   – Очень хороший вкус! – проговорил Данилен с иронией в голосе, сделав ещё один глоток, а перед этим ткнув в бокал носом.
   – Вы ещё не родились, мсье Данилен, а это вино, благодаря усердию виноделов уже положило своё начало! – заключил Женсак, и после короткой паузы, прибавил: – А, впрочем, может, я ошибаюсь. Сколько вам лет?
   – Тридцать семь, – ответил Данилен, снова скосив глаза в сторону портрета.
   – Значит, я ошибся, – Женсак приподнял обе руки, пожав плечами. – Простите.
   – Да, мы почти ровесники, – заметил Данилен, полоснув хозяина дома быстрым взглядом, и снова перевёл его на портрет.
   – А известно ли вам, что огромную роль в становлении виноградарства Долины Луары, откуда происходит это вино, сыграли монастыри? – спросил Женсак, делая вид, что не замечает, куда смотрит его гость. – Монахи экспериментировали с сортами и записывали свои наблюдения, что позволяло им передавать знания из поколения в поколение.
   – Это очень интересно, мсье Женсак, но, я думаю, вы пригласили меня не для того, чтобы говорить о вине, – заметил Анри Данилен, снова обращая глаза на Женсака.
   Тот, полоснув по нему быстрым взглядом, как ящерица пересекающая скалу в холодном ущелье, залпом осушил всё, что оставалось в бокале, развернулся и подошёл к книжному стеллажу, будто бы там имелось что-то, с чем он намерен ознакомить гостя. Данилен остался на месте, вертя полупустой бокал и пристально наблюдая за Антуаном Женсаком; вот он отставил бокал, снял какую-то книгу, медленно перелистал страницы, поставил на место, побарабанил пальцами по корешкам.
   – Вы читали «Жизнь взаймы», Ремарка? – вдруг спросил Женсак продолжая стоять спиной к Данилену.
   – Простите? – Данилену показалось, что он ослышался, и хозяин дома спросил совсем не то, что донеслось до его слуха; впрочем, могло быть именно так, ведь их разделяло приличное расстояние.
   – Что вы читали у Ремарка? – по-прежнему не поворачиваясь, спросил Женсак.
   – Не знаю, – смутился Данилен. – «Три товарища».
   – «Лилиан взяла платье из чёрной прозрачной ткани, отделанное ярко-красным рюшем, и помахала им из окна. «Да здравствует любовь, – сказала она. – Божественная и земная, маленькая и большая…» – продекламировал Антуан Женсак и, резко развернувшись в сторону Данилена, принялся пристально всматриваться в него; казалось, он пытается его загипнотизировать, чтобы таким образом выведать все его тайны и то, что сокрыто в его голове, его мыслях.
   – Мсье Женсак, всё это очень интересно и познавательно, но вы увлеклись. Мне думается, вам пора перейти к делу, по которому вы меня позвали – у меня мало времени, а мне надо успеть ещё в одно место, – выпалил Данилен на одном дыхании.
   – Не беспокойтесь мсье Данилен, я буду краток, и, вы, уверяю вас, прибудете  т у д а  вовремя! – нисколько не смутившись тоном гостя, парировал хозяин дома, при этом, слово «туда», он выделил особо, словно наложил на него печать, что заставило Данилена испытать волнение; в его голове пронеслась мысль, что Женсак знает о его предстоящем визите на набережную Орфевр; более того – он знает – по какому делу  комиссар Жандрон вызывает его.
   – Садитесь, мсье Данилен, и внимательно слушайте, что я вам сейчас скажу! – произнёс Женсак тоном судьи, зачитавшим приговор, а после, подошёл к столу и занял место в мягком, вращающемся кресле.
   Данилен последовал его примеру; устало опустившись в кресло, стоявшее напротив стола, где сидел хозяин дома, он принялся ждать вердикт, который готовил для него муж Мадлен. Шляпу он положил себе на колени.
   – Мсье Данилен, я знаю всё! – последнее слово прозвучало как раскат грома, осевшего в ушах Анри Данилена, а по телу пронеслась горячая испарина; он застыл в ожидании того, что последует дальше, чувствуя тяжесть в правом кармане пиджака, скрытого длинным плащом, где, завёрнутый в газету, находился пистолет Мадлен. Было самое время воспользоваться им, но, Анри Данилен решил не делать этого, дабы не был уверен, что в доме они одни. Но, даже если это и так, он всё равно не смел покуситься на жизнь этого человека, силу и энергию которого чувствовал всем существом; она словно владела им, заставляя подчиняться.
   – Если хотите, можете курить, – разрешил Женсак, оглядывая стол в поисках чего-то конкретного, или, просто, чтобы таким образом собраться с мыслями. – Пачка у вас в левом кармане плаща.
   Когда эти слова, оглушив помещение, скрылись, где-то за его пределами – оба, как по команде подняли глаза, которые встретились, как два хищника, уставившись друг на друга перед решающим броском.
   – Кстати, – продолжал хозяин дома, не снимая с гостя пристального взгляда, как, впрочем, и он, – перед тем как угостить сигаретой, вы, всегда, вываляете её в земле?
   Данилен вздрогнул.
   – Откуда вы знаете? – спросил он, едва выговаривая слова.
   – Я ведь вам сказал – я знаю  в с ё! – напомнил Женсак, сверля парижского антиквара глазами-щёлочками.
   Данилен на секунду задумался, потом спросил:
   – Кто этот человек?
   – Подошедший к вам в парке и спросивший сигарету? – уточнил Женсак.
   Данилен кивнул, медленно опуская глаза.
   – Мэтр Шарлатан. Это мой адвокат и доверенное лицо. Иногда я пользуюсь его услугами.
   – И… вы знаете… что я… – медленно проговорил Данилен, но был прерван.
   – Любовник моей жены! – эти слова Антуан Женсак произнёс так, словно давал рецепт блюда заядлому кулинару – просто и буднично.
   Данилен снова вздрогнул.
   – Вы что же… следили за нами? – это открытие ошеломило его с такой силой, что он, уже принялся перебирать в памяти всё, что было у него с Мадлен за истёкшие четыре месяца; где они бывали, о чём говорили; он даже вспомнил тот день, когда занимался с ней любовью на заднем сидении её машины. «Знал ли, и об этом Женсак?» – пронеслось у него в голове, отчего он испытал ещё большее смущение.
   – Не забывайте – она моя жена! – напомнил Антуан Женсак.
   – Хорошо, что вы намерены предпринять? – спросил Данилен, вновь вспомнив о пистолете.
   – Слушайте меня внимательно, мсье Данилен! – произнёс Женсак тоном мирового судьи; выждав небольшую паузу, во время которой, он раскурил сигару, пустил в потолок кольцо дыма, и, только после этого продолжил: – Мадлен – её настоящее имя Женевьева Лассанж, – заметив, как сидевший в кресле напротив него – дёрнулся, словно что-то острое вонзилось ему в спину, Женсак мягко добавил: – Не волнуйтесь так, мсье Данилен – все мы совершаем ошибки – принимая желаемое за действительное. Вы не исключение.
   Данилен кивнул, а Антуан Женсак продолжал:
   – Мадлен появилась на свет «стараниями» любовника её матери, позже ставшим её сутенёром; однажды, напившись, он избил её и изнасиловал. Через девять месяцев на свет появилась прелестная малышка, которую назвали Женевьева. Её мать, зная, что кроме нищеты, она ничего больше не сможет ей дать – спустя десять дней, уложила девочку в корзину для белья, и подбросила к дверям приюта, вложив записку трогательным текстом: «Прошу вас, позаботьтесь об этом прелестном дитя, сама я не в силах этого сделать. Не оставьте его без приюта, ибо Бог милосерден. Я верю, что он не оставит мою Женевьеву и даст ей всё, чего не смогу дать я – её мать…»
   – Она выросла в приюте? – перебил Данилен, потрясённый услышанным.
   – Да, – кивнул Женсак, раскуривая сигару. – До шестнадцати лет она воспитывалась в детском доме, познавая и открывая для себя основы взаимоотношений, как со своими сверстниками, так и с окружающим миром, который открывали для своих подопечных казённые воспитатели. Она росла замкнутым, не общительным ребёнком, друзей у неё почти не было, не считая двух-трёх подруг, с которыми, и проводила унылые вечера в стенах интерната, а иногда, когда случалось вырваться из-под опеки, она коротала день, сидя на берегу моря, мечтая о другой, более возвышенной и счастливой жизни. Так, в один из вечеров Мадлен познакомилась с молодым парнем, который прогуливался по набережной и заметил устроившуюся на причале девушку в казенном платье, читавшую книгу в мягком переплёте. Он подошёл к ней, они познакомились, и у них завязались отношения. Девушка всеми силами пыталась вырваться из интерната, а потому, никто не удивился, когда было объявлено, что Женевьева покинула их «дружную семью» подарившую ей приют.
   – Она сбежала?
   – Да, спустя две недели после знакомства с Марко (так звали этого молодого человека), она сбежала с ним.
   – Сколько ей было тогда лет?
   – Ей было шестнадцать, ему – двадцать три, – дымя сигарой, ответил Женсак, не снимая с Данилена пристального взгляда. Наблюдая его реакцию, он пытался мысленно угадать, что он чувствует «открывая» для себя образ той, в которую был влюблён, в чём Антуан Женсак нисколько не сомневался, ибо его жена имела такую способность – влюблять в себя; её внутренняя энергия, женский темперамент, не позволяли оставаться равнодушными как мужчин, так и женщин.   
   – Поразительно, – произнёс Данилен, задумчиво.
   – Что именно? – спросил Антуан Женсак.
   – Сбежать с человеком, которого даже не знаешь, – ответил Данилен, глядя в сторону; казалось, он говорил с самим собой, ни к кому конкретно не обращаясь.
   – А вы бы не воспользовались случаем покинуть стены приюта, атмосфера которого представлялась бы вам тюрьмой, а влияние воспитателей, усердно вкладывающих в вас догмы нравственности и дисциплины, вы воспринимали не иначе как – лицемерие ханжей, ничего не смыслящих в реалиях жизни и видящих её в тех правилах, которые устанавливает попечительский совет и собственное воображение, диктуемое тем немногим, что было навязано им в детстве. Как гласит пословица: «Человек, как сосуд – чем наполнен, то из него и выходит».
   Женсак замолчал, наблюдая за Даниленом.
   – Хотите ещё вина? – спросил он, выпустив в потолок сизоватую струйку дыма.
   – Нет, благодарю вас, – отказался Анри Данилен, вспомнив о назначенном на четыре часа визите на набережную Орфевр. Он не хотел предстать перед комиссаром с запахом, пусть дорогого, но алкоголя.
   Женсак кивнул, как будто прочитал его мысли.
   – Итак, – продолжал Женсак, – покинув стены приюта, наша Мадлен вступает в новую стадию своего развития – она познаёт любовь. Чистую, возвышенную, глубокую – именно таким она представляла это чувство, о котором мечтала в стенах приюта, но с детства  была лишена, и, до сей поры знала о ней лишь по книгам, что брала в школьной библиотеке, или видела в чёрно-белых кинофильмах, ежедневно крутившихся в местном кинотеатре.
   Женсак усмехнулся и замолчал. Молчал он долго, вертя в тонких пальцах сигару, время от времени прикладываясь к бокалу. Данилен выждал три минуты, чтобы дать хозяину дома собраться с мыслями, но, когда тот, так и не заговорил – сам нарушил паузу.
   – Мсье Женсак, – сказал он с ноткой раздражения в голосе, – это всё очень интересно, но, не могли бы вы перейти непосредственно к делу – как я уже говорил – я очень тороплюсь.
   – Представьте, я не забыл! – ответил Антуан Женсак тем же тоном, скрашивая его любезной улыбкой, что засветилась на его моложавом лице, и тут же исчезла, вернув ему прежний задумчиво-сосредоточенный взгляд. – Мой рассказ не займёт больше того времени, которое потребуется вам, чтобы покинув меня, прибыть точно в срок в место, где у вас назначена встреча!
   Данилен не подал виду, хотя слова Женсака заставили его вновь испытать волнение.
   – Впрочем, если вы так настаиваете, чтобы я сократил свой рассказ… – после короткой паузы проговорил Женсак всматриваясь в сидевшего напротив него. – Когда нашей Мадлен исполнилось семнадцать лет, она совершила двойное убийство!
   Эти слова огненным ураганом пронеслись в голове Анри Данилена; в висках застучало, сердце забилось сильнее, как острыми гвоздями – тело покрылось мурашками.
   – Вы… вы шутите? – глухо произнёс парижский антиквар, глядя на Женсака ничего не видящим взглядом.
   – А вы считаете, что такими вещами можно шутить? – ответил Женсак, стряхнул с сигары пепел и, поднявшись из-за стола, подошёл к окну, встав спиной к сидевшему в кресле Данилену. Тот, ошарашенный услышанным, внимательно наблюдал за ним. Мучаясь в догадках и сомнениях в отношении слов хозяина дома, он, после паузы – давая себе возможность немного прийти в себя –  спросил:
   – Как это произошло? Кто были эти… люди?
   – Это был Марко – молодой человек, с которым Мадлен сбежала из приюта и поселилась в его квартире в Париже, и его любовница – молоденькая дурочка, что училась с ним в колледже, – ответил Женсак, продолжая стоять у окна спиной к гостю.
   – Невероятно… – Данилен, опустил свой холодный, как могильная плита, взгляд, и, по-прежнему ничего не видящими глазами уставился в пол; перед его взором предстала эта страшная картина, которую его воображение так отчётливо нарисовало, как если бы это произошло сейчас.
   Сделав полуоборот в его сторону, Женсак краем глаза наблюдал за ним. Потом сказал:
   – Мадлен была очень ревнива… Страшно ревнива. Дико. Безумно. Когда она чем-то обладала, она желала, чтобы  э т о  принадлежало только ей. И никому больше.
   – Как это произошло? – не поднимая головы, спросил Данилен, даже не заметив, как шляпа сползла с колен, и сейчас лежала на полу у его ног; колени заметно подрагивали.
   – Я налью вам ещё бокальчик – вам надо успокоиться. Вижу, мой рассказ вас…
   – Как это произошло? – выкрикнул Данилен, резко вскинув голову.
   – Как-то летним вечером Марко и Анаис – та девушка – сняли номер в гостинице… чтобы… ну, вы понимаете…
   – Понимаю! Дальше…
   – Мадлен выследила их. Она давно следила за Марко, подозревая его в измене; женщина всегда чувствует, когда у мужчины появляется другая…
   – Вы отвлекаетесь, мсье Женсак! – напомнил Данилен, стараясь держать себя в руках.
   – Она ворвалась в номер, вытащила из сумочки пистолет, и выпустила в Марко и Анаис – лежавших в кровати – всю обойму. Потом сунула дуло себе в рот, и вновь спустила курок, но патронов не было. Это показал постоялец, что снимал номер по соседству; он вышел в коридор, услышав выстрелы, и был свидетелем этой…  сцены.  Вбежав в номер, Мадлен не прикрыла дверь. Потом прибежал администратор, приехала полиция, «скорая»…
   – Сколько ей дали? – спросил Данилен, терпеливо выслушав Женсака, и, как бы самому себе, добавил: – За двойное убийство, она должна была получить пожизненное заключение.
   – Я вижу, вы до сих пор мне не верите, – заметил Антуан Женсак, повернувшись в сторону собеседника.
   – А вы как думаете? – бросил Данилен, и повторил вопрос: – Так сколько она получила… хладнокровно убив двоих…
   Женсак снова занял место за столом, положил сигару в пепельницу, наполнил бокал, только после этого заговорил:
   – Суд принял во внимание её душевное состояние, рассмотрев это преступление, как совершённое в состоянии аффекта, что подтвердило и её поведение на суде: она вела себя так, как свойственно людям психически неуравновешенным, получившим в раннем возрасте душевную травму… А может, это было врождённым – передавшимся «по наследству» от одного из родителей.
   – Вы хотите сказать, что её оправдали? – не поверил Данилен.
   – Суд назначил Мадлен наказание более суровое, нежели тюремный срок, – произнёс Женсак с сочувствием в голосе. – Её определили на обследование в психиатрическую клинику, где она провела полтора года.
   – Вы издеваетесь? – зло бросил Данилен, сверкнув в сторону Женсака недоумённым взглядом.
   – Её наблюдал доктор Дюрок, – продолжал Женсак проигнорировав замечание собеседника, – Квалифицированный специалист в области психиатрии. Не стану вдаваться в медицинские тонкости, что были направлены доктором в отношении Мадлен, но, через довольно-таки короткий срок, она вновь вернулась к прежней жизни, сумев побороть своё состояние, и, стать такой, какой была до того, как встретила Марко.
   Данилен ничего больше не спросил; он сидел, понуро глядя в одну точку, затаившуюся где-то в
пространстве гостиной, «переваривая» услышанное. Женсак, потягивая из бокала, краем глаза поглядывал на собеседника, будто решая: поверил он, или до сих пор испытывает сомнения.
   – Я понимаю ваши чувства, мсье Данилен, – прервал Женсак затянувшуюся паузу. – Узнать такое о женщине, которую любишь…
   Данилен вздрогнул. И вновь переключился на свои размышления, что вихрем носились в его воспалённом мозгу: он чувствовал, что Женсак выдумал всю эту историю, чтобы разлучить их с Мадлен;  надо было придумать что-то этакое – из ряда вон выходящее, чтобы бить наверняка – вот, этот моложавый хитрец и выставил Мадлен… убийцей, более того – сумасшедшей.
   – Как вы сами встретились с ней? Тоже наблюдались в психушке? – сострил Данилен, усмехнувшись.
   – Вижу, вас заинтересовал мой рассказ, и вы уже не спешите, – заметил Женсак.
   Данилен машинально глянул на часы – время ещё было. Теперь, он не боялся опоздать – он хотел дослушать эту историю до конца, а комиссару, в случае задержки, скажет, что застрял в пробке.
   – Я вас слушаю! – сказал Данилен с вызовом.
   От его взгляда не укрылась ехидная усмешка, промелькнувшая на тонких губах хозяина дома; поёрзав в кресле, он вытянул вперёд правую руку, прикоснулся пальцами к тлевшей в пепельнице сигаре, и, задумчиво произнёс:
   – Доктор Дюрок – мой давний друг – мы с ним познакомились ещё в молодости и сдружились; я помог ему с местом – благодаря моим связям и не плохим капиталом, отчего он чувствовал себя обязанным мне и…
   – Мсье Женсак, оставьте эти подробности, и переходите к делу, – прервал Данилен.
   – К делу, так к делу! – изобразив на лице подобие улыбки, отозвался Антуан Женсак. – Я познакомился с Мадлен в клинике доктора Дюрока, когда та уже порядком оправилась от потрясения, случившимся с ней в связи с изменой её любимого и тех последствий, которые…
   – Ближе к делу, мсье Женсак, – торопил Данилен, готовый вот-вот взорваться от манеры собеседника затягивать разговор, употребляя ненужные подробности, которых можно было бы не касаться, ибо саму суть Данилен уже понял.
   – Увидев Мадлен в клинике доктора, я, как вы могли уже догадаться, сразу же влюбился в неё, – проговорил Женсак, с долей смущения, отразившейся на его лице.
   – Я это понял! Дальше, – торопил Данилен.
   – Она уже провела в клинике…
   – Полтора года – это я тоже понял! Вы встретились с ней, где-нибудь в саду клиники, где она гуляла, собирая цветочки, у вас завязался непринуждённый разговор, и вы влюбились в неё. Так?
   – Примерно, – подтвердил Женсак, полоснув собеседника острым взглядом – его так же раздражало, что Данилен постоянно торопит его и перебивает – как последнему не нравились эти заунывные подробности. – Я расспросил доктора об этой девушке; он с охотой поведал мне её историю, в конце прибавив, что она уже вполне оправилась от кризиса, и её смело можно выписывать, – прервав себя, Женсак покосился на Данилена
   – Выписывать, и отправлять в тюрьму! – сострил Данилен, поражаясь, что он ещё способен шутить.
   – Нет. Я взял её на поруки, – ответил Женсак, вновь раскуривая начинавшую тухнуть сигару.
   – То есть? – не понял Анри Данилен уставившись на Женсака тупым взглядом.
   – Я убедил окружного прокурора, чтобы он… как бы это сказать… оградил её от судебного преследования, и позволил бы мне взять её на поруки… скажем так. Разумеется под мою ответственность.
   – Фантастика! – Данилен даже присвистнул. – И прокурор согласился?
   – Как видите! – устало произнёс Женсак, сдавив пальцами сигару. – С деньгами, мсье, в этом мире возможно всё!
   «Да неужели», – усмехнулся про себя Данилен, а вслух сказал:
   – И вы поженились?
   – Через несколько месяцев, – вздохнул Женсак, нервно хватив в себя дым сигары, а после, глотнул из бокала. Данилен заметил – руки хозяина дома – дрожат.
   – Судя по вашему лицу, вы были не очень-то счастливы в браке, – иронически произнёс парижский антиквар.
   – А вы бы как себя повели, если бы прожили девять лет под одной крышей с психически неуравновешенной женщиной? – зло бросил Женсак. – Более того: злобной, ревнивой, алчной и…
   – И?
   – И кровожадной! – Данилен не ослышался – Женсак употребил именно этот эпитет.
   – Хорошо. Что вы хотите от меня? – подводя итог сказанному, спросил Данилен, готовясь к худшему; он чувствовал, что муж Мадлен сделает ему какое-то предложение, для того, и вызвал его. Но – какое?
   – Я хочу, чтобы вы помогли мне избавиться от неё, – с расстановкой, ответил Женсак.
   Это неожиданное предложение, вновь заставило Данилена вздрогнуть.
   – Я вас правильно понял, мсье Женсак: вы хотите, чтобы я помог вам… Вы задумали убить её?
   – Разумеется – нет, – дёрнувшись, ответил Женсак.
   – Тогда объясните, чего вы хотите?
   – Я собираюсь подать в жандармерию заявление о том, что моя жена вновь покушалась на мою жизнь. Ваша задача – подтвердить это.
   – Однако, – снова присвистнул Данилен. – Вы требуете, чтобы я дал ложные показания, за которые полагается…
   – Эти показания будут не совсем ложные, – ответил Женсак и быстро добавил: – Как вы думаете, мсье Данилен, сколько мне лет?
   – Какое это имеет отношение к делу?
   – И всё-таки.
   – Ну, сорок пять-сорок девять.
   – Шестьдесят четыре!
   – Хм, вы отлично сохранились!
   – Я сделал пластическую операцию, буквально «собрав своё лицо по частям». А почему я это сделал?
   – Вероятно, хотели… и дальше нравится Мадлен… Ведь вы же старше её почти на тридцать лет.
   – На тридцать четыре! Но нет, причина не в этом.
   Женсак снова сделал паузу. Опрокинув в себя очередной бокал анжуйского – урожая 1984 года, он продолжил:
   – Однажды мы возвращались из гостей; я выпил, поэтому за руль села Мадлен. Лил дождь. Не желая разговаривать с ней, я сделал вид, что уснул. Вдруг, краем глаза заметил, как она медленно расстёгивает ремень безопасности – я решил, что он ей жмёт и она просто ослабила его. Потом машина стала набирать скорость, а через несколько секунд… дверца с её стороны распахнулась – она выпрыгнула на ходу, а машина, вместе со мной на бешеной скорости полетела в обрыв. Как видите, она уже совершала попытку покушения на мою жизнь.
   – И, тем не менее, вы остались живы! – заметил Данилен, уже ничему не поражаясь.
   – Да, мне повезло, – согласился Женсак. – Я отделался несколькими переломами и изувечил себе лицо – только и всего.
   – Вы рассказали ей, что видели, как она выпры…
   – Разумеется – нет. Когда я выписался из больницы, она прыгнула в мои объятия – плакала и радовалась, что всё так удачно решилось. «Авария пошла тебе на пользу – ты так здорово помолодел, милый», – сказала она с восторгом, за что я готов был придушить её, но сдержался.
   – У неё хорошее чувство юмора, – отметил Данилен.
   Женсак не ответил. Выйдя из-за стола, прихватив с собой пустой бокал, он подошёл к мини-бару, и вытащил новую бутылку (та, что осталась на столе, уже была пуста). Данилен, наблюдая за ним со своего места, отметил про себя, что хозяин дома – не прочь выпить. Наполнив бокал, он повертел его в руках, затем, медленно повернувшись к Данилену, задумчиво произнёс:
   – Признаюсь вам откровенно – как мужчина мужчине: есть ещё одна причина, в связи с которой я  хотел бы расстаться с Мадлен.
   – Другая женщина! – вставил Данилен.
   – А вы догадливы, мсье! – улыбнулся Женсак с видом заговорщика и, влив в себя очередную порцию, спросил: – Ну, так я могу рассчитывать на вас?
   – Она красивая? – ушёл от ответа парижский антиквар.
   – Она нежна, юна, очаровательна! – продекламировал старый бонвиван, так, словно прочитал стихи.
   – Сколько ей? – не удержался от вопроса Анри Данилен.
   – Двадцать два.
   – У вас хороший вкус на молоденьких девушек, – заметил Данилен. – Мадлен, я полагаю – около тридцати?
   – Двадцать восемь. Мы поженились, когда ей было девятнадцать.
   «Старый педофил», – хотел сказать Данилен, но сдержался.
   – Почему бы вам просто не развестись, предложив ей хороший «откупной», – вставил Данилен и с издёвкой добавил: – Вы же богаты!
   – Ценю ваше чувство юмора! – ответил Женсак возвращаясь к столу. – Но нет – это мне не подходит. Узнав, что я хочу променять её на… особу моложе её, она потребует всё, что у меня есть. А, как вы можете догадаться – моя новая… возлюбленная, вряд ли примет меня… без гроша за душой, учитывая мой возраст. Да и мне самому деньги ещё пока нужны!
   – А вы алчны, мсье Женсак, – пожурил Данилен, погрозив хозяину дома пальцем – вышло весьма забавно.
   – Мужчина становится алчным, только повинуясь желаниям женщины, – задумчиво произнёс Женсак, лакая из бокала. – Если бы не было женщин, то не было бы и денег, а мужчины составили бы героическое племя. Любовь пробуждает в мужчине дурные инстинкты – стремление к обладанию, к значительности, к заработкам, к покою. Недаром диктаторы предпочитают, чтобы их подручные были женаты – так они менее опасны. И недаром католические священники не знают женщин – иначе они никогда бы не были такими отважными миссионерами.
   – Браво! Вы – философ, мсье Женсак!
   – Скорее, философ – Ремарк, – ответил Антуан Женсак и, подводя итог слишком затянувшейся беседе, произнёс: – Я благодарен вам за визит, терпение, и… надеюсь, мы ещё увидимся с вами…
   Оба соперника комически раскланялись. Данилен вновь почувствовал тяжесть в кармане плаща, где лежал пистолет, о котором он напрочь забыл.


                4

   Над городом висел бледный закат. Верхушки деревьев, расположившихся вдали, за шоссе, оделись в тёмное покрывало надвигавшихся сумерек, но то, что находилось ниже, ещё хранило дневной свет, благодаря освещению уличных фонарей. Было около шести часов вечера, когда Анри Данилен медленно брёл вдоль бульвара. Он намеренно не взял такси, решив пройтись; надо было размяться и собраться с мыслями, которые ложились одна на другую. События дня сильно вымотали его. Вдалеке шумели деревья, полуголые ветви заунывным свистом рассекали воздух. Он почувствовал, как холодная капля коснулась щеки – начинал накрапывать мелкий осенний дождь. Вытянув ладонь, он ощутил на ней первые влажные бисеринки, которые в зависимости от размера туч будут нарастать, и нарастать, пока не извергнут из себя всю находящуюся в них влагу. Придерживая рукой шляпу, он посмотрел на небо: оно было сплошь покрыто серыми тучами, медленно плывущими куда-то – в неизвестность. Где-то, они будут сегодня ночью. «Скоро польёт», – подумал он, но это нисколько не расстроило его – он любил дождь, и вот такую, пасмурную погоду – осень была его любимым временем года, когда по вечерам, сидя в мягком, удобном кресле, потягивая крепкий, горячий чай, хорошо было предаваться воспоминаниям, которые не хотят отпускать тебя, то и дело возвращая туда, где ты уже никогда не будешь. Сейчас, вдыхая свежий вечерний воздух, чувствуя на лице холодную влагу, он вновь перенёсся на набережную Орфевр в кабинет комиссара Жандрона, который покинул не далее, чем двадцать минут назад. А перед этим, выйдя из ворот особняка Антуана Женсака, он, поражённый только что услышанным, задавался одним лишь вопросом, всплывавшим в голове, как буёк посреди залива: правда ли, всё это, о чём рассказывал муж Мадлен, или, то плод его фантазии, цель которой – отдалить его от Мадлен. Машинально глянув на часы (было уже без десяти четыре), он поймал такси и поехал на вокзал; надо было избавиться от пистолета, что мёртвым грузом лежал в кармане плаща – не ехать же с ним в полицейский участок – чего доброго, могли бы и обыскать. Оставив пистолет в камере хранения на вокзале, и вернувшись к ожидавшему его такси, он, устало произнёс: «А теперь, отвезите меня на набережную Орфевр, только, прошу, побыстрее». И такси тут же тронулось с места.
   В кабинет комиссара Жандрона, Анри Данилен вошёл, когда часы показывали пятнадцать минут пятого. Комиссар, молча, выслушал его извинения в связи с опозданием, при этом лицо его оставалось суровым и непроницаемым, а после указал на кресло напротив стола, за которым он в этот время сидел, просматривая громоздившиеся с обеих сторон папки. Это был высокий, плечистый мужчина возрастом достигший сорока с лишним лет, с крупными чертами лица: русым ёжиком волос, большим носом, плотными губами и бычьей шеей. Одет он был в костюм серых тонов, под ним отчётливо выделялась светлая рубашка и галстук, повязанный умелой рукой; узел слегка спущен, а ворот рубашки – приподнят. Чисто выбритое лицо лоснилось от пота, а выразительные светло-голубые глаза под густыми бровями – смотрели на собеседника внимательно – не упуская ни одной мелочи. Таким был комиссар французской жандармерии Жан-Франсуа Жандрон. Кратко, но со знанием дела, он изложил Данилену суть вопроса, по которому тот был вызван. Дело заключалось в том, чтобы Анри Данилен, ставший соучастником готовившегося убийства – соучастником вынужденным – это комиссар подчеркнул особо – помог бы полиции разоблачить убийцу, и тем самым предотвратить преступление. «Но каким образом? – резко подавшись вперёд, воскликнул Данилен, и в тот же миг из его уст вырвался другой вопрос: «Откуда вам известно то, что…» – он вдруг прервал себя; от волнения он не мог произнести больше ни единого мало-мальски вертевшегося на языке, слова. «Мсье Женсак, мой лучший друг, – ответил комиссар, внимательно наблюдая за сидевшим напротив него. – Мы знакомы с ним долгие годы! В своё время он помог мне занять этот пост. Более того – время от времени, этот бескорыстный и щедрый человек финансирует работу полиции, помогая изобличать и наказывать преступников! Естественно, сохранить ему жизнь это не только мой профессиональный долг, но ещё и… Ну, вы понимаете меня, надеюсь…» Данилен понимал. Понимал, что комиссар не столько стремился сохранить жизнь другу, сколько – не хочет терять выгодного мецената. «Хорошо… Что от меня потребуется?» – после небольшой паузы, спросил Анри Данилен, решая отдать себя во власть представителя закона, чувствуя себя загнанным в западню, где с одной стороны была Мадлен, с её намерением избавиться от нелюбимого мужа, а с другой – комиссар Жандрон, желание которого – сохранить жизнь «денежному мешку», замыкал же этот дьявольский круг сам Антуан Женсак, с виду этакий бескорыстный, источающий задор моложавый нувориш, на самом же деле преследующий свои личные цели: чтобы обладать свежим телом молодой нимфетки, этот, якобы пекущийся о чести и справедливости бонвиван, не только готов упечь Мадлен в психушку с диагнозом: «шизофрения на последней стадии развития», но и куда подальше – например в Сан-Квентин.
   Медленно двигаясь вдоль шоссе, Анри Данилен усмехнулся этим, только что пробежавшим в его голове предположениям. Осмотревшись по сторонам, он остановился под светофором, яркие вспышки которого отражались в грязных лужах. Когда загорелся зелёный, он пересёк шоссе, и вместе с группой прохожих, направлявшихся в ту же сторону – вышел на тротуар и двинулся вдоль лотков зеленщиков, киосков – предлагающих различные товары – на что он не обращал внимания, продолжая прокручивать в памяти события дня. В его голове вновь прозвучал голос комиссара: «Итак, вы согласны помочь полиции разоблачить преступника?» Комиссар именно так и сказал: «преступника» – использовав мужской род. «Что я должен делать?» – устало произнёс Данилен и тут же заметил, как обе руки комиссара, до этого мирно покоившиеся на столе, резко приподнялись; левая легла на край стола, а правая – отодвинув ящик, скрылась в нём. Через секунду взору Анри Данилена предстал чёрный предмет, что-то наподобие рации, но не такой громоздкий; комиссар положил его на стол и вонзил в него свой острый взгляд. «Что это?» – не удержался от вопроса парижский антиквар. «Это портативный магнитофон с записывающим устройством, – ответил комиссар. – Вы возьмёте его с собой, и будете включать каждый раз, когда заговорите с ней о готовящейся… операции – назовём это так». Сейчас Данилен был поражён не меньше, чем рассказом Женсака о прошлом своей жены, что с лёгким сердцем мог принять за вымысел. Но то, что предлагал комиссар, касалось уже его самого: может ли он так поступить с той, которая, по сути, ничего плохого ему не сделала; более того, с той, которую он… любит. Но, и отказаться он не мог, ибо это будет расценено, как соучастие. Они богаты, а потому, закон на их стороне, как бы они его не нарушали. А вот что станется с ним… «Я понимаю ваши чувства, и, в глубине души согласен с вашими сомнениями, если таковые вы испытываете, – успокоил комиссар, наблюдая за Даниленом, как охотник, сидя в засаде, наблюдает за выслеженной им дичью, участь которой уже предрешена. – Но и вы поймите: эта женщина очень и очень опасна! Всё, что мсье Женсак рассказал вам о ней – истинная правда!» Данилен вздрогнул. «Откуда вам это известно? – что он мне рассказал?» – спросил он, чувствуя, как тело прошибла холодная испарина. «Перед тем, как посвятить вас в это дело, мы обо всё договорились заранее – я имею в виду мсье Женсака», – ответил комиссар, с таким видом, словно приглашал на выходные поохотится на куропаток в Булонском лесу. «А если… она… заметит магнитофон?» – высказал своё предположение Данилен. Комиссар нахмурился. «Ну так сделайте так, чтобы она ни о чём не догадалась, – сказал он после паузы, и с расстановкой добавил: – Это и в ваших интересах! Помните: она очень опасна, коварна и хитра! – и снова, после паузы: – Итак, вы согласны содействовать правосудию?» «А у меня есть выбор?» – не скрывая усмешки, произнёс Данилен. «Что ж, похвально! – одобрил комиссар, так же, не сумев скрыть довольной улыбки. – Вижу, вы начинаете понимать всю серьёзность возложенного на вас дела. К тому же, ваша деятельность в антикварном магазине, как вы понимаете, не совсем законна. Но мы готовы пойти вам навстречу, если, и вы со своей стороны окажете нам своё непосредственное участие!» «Какой у вас план?» – спросил Данилен, прервав намёки комиссара: он не хотел касаться своих дел, ибо комиссар где-то был прав. «С Мадлен Женсак, я думаю завтра, вы сможете встретиться?» – спросил комиссар, изобразив кривую улыбку. Данилен заметил, что за всё время их разговора, комиссар впервые назвал её по имени. «Если это необходимо для дела», – ответил Данилен смущённо. «Не забывайте про магнитофон, когда станете обсуждать с ней…» –  тут комиссар запнулся. «Я помню, – отозвался Данилен и быстро добавил: – Завтра, мы поговорим об этом… деле!» «Операция назначена на послезавтра», – сказал комиссар, прокручивая в голове какие-то мысли, как отметил Анри Данилен, глядя на его задумчивое выражение лица. «Как? Так скоро? – выкрикнул Данилен, и его голос эхом пронёсся по просторному кабинету. – То есть, я должен буду сказать ей, что согласен убить её мужа?». «Это уж как вы хотите, – ответил комиссар всё с той же полуулыбкой. – Вы можете сказать так: «Я готов убить твоего мужа, дорогая – завтра вечером», или: «Я готов сделать это!», или так: «Операция начнётся после полудня!» Данилен не мог понять – шутит комиссар, или говорит серьёзно. «Вы издеваетесь?» – спросил он, на этот раз без тени смущения. «Вы спросили – я ответил, – пожал плечами комиссар Жандрон, и, снова вернув лицу серьёзное выражение, продолжил: – А теперь, поговорим серьёзно! Послезавтра, между шестью и половиной седьмого вечера, вы позвоните Мадлен Женсак, и попросите её приехать на виллу мсье Антуана. Скажете, что… дело сделано». Данилен снова вздрогнул. Комиссар сделал вид, что не заметил этого. «К тому времени, когда она прибудет на виллу, всё уже будет готово! – продолжал комиссар. – Мсье Женсак, притворившись мёртвым, будет сидеть в кресле, раскинув руки в стороны, а головой упираться в спинку кресла, которое предварительно повернёт точно в сторону дверей гостиной». «А если она почует неладное? Она же подойдёт к телу, чтобы… чтобы посмотреть на убитого мужа», – высказал предположение Данилен с недоверием в голосе. «Свет в гостиной будет не яркий, об этом мы позаботимся заранее, – заверил комиссар. – А вы не давайте ей подходить близко к «телу». И, самое главное: не забудьте включить магнитофон; необходимо, чтобы она… высказалась по поводу того, что видит… Её «положительная» реакция очень важна для дела. Да, я забыл сказать: вилла будет оцеплена». «Для чего это?» – произнёс Данилен, сделав движение в сторону стола. «Чтобы, когда малышка Мадлен вдоволь наговориться, выдавая на плёнку свои эмоции касательно смерти своего благоверного, вот тут наши люди ворвутся в гостиную, и… произведут арест. Трах – и птичка в клетке! – последние слова комиссар произнёс, ударив ладонью о ладонь, издав неприятный щелчок, от которого Данилен вздрогнул и вновь покрылся холодной испариной. Словно заметив это, комиссар проговорил, но уже более мягко и с чувством: «Не волнуйтесь, мсье Данилен, мы упечём Мадлен так далеко, что она больше никогда не побеспокоит вас!»
   НЕ ВОЛНУЙТЕСЬ, МСЬЕ ДАНИЛЕН, МЫ УПЕЧЁМ МАДЛЕН ТАК ДАЛЕКО, ЧТО ОНА БОЛЬШЕ НИКОГДА НЕ ПОБЕСПОКОИТ ВАС – эти слова, сказанные комиссаром напоследок, вновь прозвучали в голове Данилена; он втянул голову в плечи, словно почувствовал холод, но это было далеко не от перемены погоды. Этот холод возымели слова комиссара, уже решившего участь Мадлен, в отношении которой он – Данилен – испытал жалость.


                5

   Чтобы отвлечься от преследовавших его мыслей, Данилен решил зайти в бар – пропустить бокальчик; дождь продолжал моросить, его холодные капли освежали, что было очень кстати. Войдя в бар, он подошёл к стойке и заказал виски с содовой. Когда бармен наполнил бокал, Анри Данилен сел в кресло, крутанулся на нём и, цедя хмельной напиток, тут же ударивший в голову, оглядел помещение; посетителей было немного, что вполне удовлетворило его, а лившаяся откуда-то сбоку из музыкального автомата лёгкая мелодия – прибавила настроения, и он уже не чувствовал себя загнанным в западню, как представлялось ему когда он сидел в просторной гостиной супругов Женсак, а после в кабинете комиссара Жандрона.
   Он услышал звон колокольчика, что висел над входной дверью; на пороге показалась высокая женщина в красной блузке, короткой юбке такого же цвета, колготках в сетку и чёрных туфлях на высоком каблуке; огненно-рыжие волосы, как слипшиеся макароны разметались по обе стороны плеч; круглые клипсы выглядели весьма забавно; широкое лицо, на котором лежал толстый слой косметики – было отмечено мелкими морщинами, а губы, напоминали вымоченное в воде сушёное яблоко. «Поправив» ладонями вылезавший из-под блузки бюст, женщина двинулась в сторону барной стойки.
   – Привет, малыш – развлечься не хочешь? – спросила женщина, сняла с Данилена шляпу и напялила себе на голову.
   – Сожалею, мадам, но я женат, – соврал он, одарив проститутку сочувственной улыбкой.
   – Ну тогда угости мамашу Жене выпивкой, ежели монет не жалко, – усмехнулась проститутка хлопнув ладонью по шляпе, отчего она сползла у неё на бок.
   – Налейте – я оплачу, – сказал Данилен бармену устроившемуся в конце стойки.
   – Тебе чего налить, Женевьева? – спросил бармен.
   – Двойной, Жеромчик – как обычно, – ответила мадам Жене, скосив глаза в сторону стоявших вряд бутылок. Когда бармен наполнил стакан, женщина, со словами: «Ну малыш, за тебя» – адресованные Данилену – залпом опрокинула в себя всё содержимое стакана; громко выдохнув и смачно отрыгнув, она вновь обратилась к Данилену: – Чего такой кислый? – никак твоя мадам сбежала с любовником? А после снова к бармену: – Жеромчик, повтори!
   Данилен не ответил. Да она и не слушала: её внимание было поглощено выпивкой. Пока она заглатывала двойной бурбон, Данилен краем глаза оглядел её. Ему сразу же вспомнились слова Женсака о матери Мадлен, которая была проституткой. Как же её звали? Он уже не помнил, а может, Женсак не называл её имени. А вот имя Мадлен – её настоящее имя, он запомнил. Её звали Женевьева – как эту проститутку. Возможно сейчас, её мать была бы такой же –  старой и никому не нужной, но продолжавшей «пасти» клиентов, которые, в свою очередь – предпочитали молоденьких, ещё не огрубевших под тяжестью этой древнейшей из профессий – надеясь «понравится» случайно оказавшимся на улице Лафайет «желающим поразвлечься». Подумав о Мадлен, он снова испытал жалость к ней: что её ждёт «стараниями» этих двоих хищников – её мужа и комиссара – закадычных дружков, покрывающих друг друга. Возможно, уже на следующей неделе, она снимет свой дорогой наряд, оденет арестантскую одежду – серую до колен юбку и такую же футболку – пахнущую дешёвым казённым мылом,  сменит богатую виллу на грязную камеру с жёсткой скрипучей кроватью, соседствуя с потерявшими человеческий вид существами, которые когда-то назывались женщинами; сейчас же, озверев от камер, решёток, замкнутого пространства, издевательств жестоких надзирательниц, они сами готовы вымещать друг на друге накопившееся в них зло. Побеждает сильнейший. Что ждёт Мадлен в обществе этих женщин?
   Он не стал больше мучить себя этими, так некстати появившимися мыслями; сняв с головы проститутки свою шляпу, со словами: «Простите, мадам, мне пора» – он быстрым шагом направился к выходу.


                6

   Выйдя на улицу, окутанную вечерними сумерками, он поймал такси, и поехал в квартиру, где жил: там, на первом этаже размещался его антикварный магазин, в котором он принимал клиентов, а на втором – две комнаты – одна его, а вторую, за умеренную плату, сдавал в летний сезон; сейчас была осень, и он жил один.
   Такси остановилось во дворе, он расплатился с водителем, вышел из машины, и, вдыхая свежий вечерний воздух, направился к двухэтажному каменному строению. Было восемь часов вечера, когда он распахнул скрипучую дверь, вошёл в тёмный коридор и зажёг свет; встроенная в потолок электролюминесцентная лампа несколько раз мигнув, разгорелась, осветив всё помещение, где слева находилась дверь, что вела в его офис (он же был и магазином), а в конце коридора – на второй
этаж – тянулась высокая деревянная лестница. Сейчас, обуреваемый вновь нахлынувшими мыслями, он решил сразу подняться в свою комнату и часика два поспать, а потом поужинать. В голове стояли события прошедшего дня; он мысленно тасовал и перебирал их, когда, одна, как калёное железо, внезапно обожгла его сознание: до него только сейчас дошло, что предложение, сделанное ему Женсаком, в отношении Мадлен, никак не вязалось с тем, что задумал комиссар Жандрон, хотя, он уверял, что всё было согласовано с мужем Мадлен.
   Он держал эту мысль, не понимая её смысла, когда его носа коснулся мягкий запах парфюма, каким часто пользовалась Мадлен, мешавшегося с запахом табака, как если бы здесь кто-то недавно курил. Уже подходя к лестнице, он остановился, резко развернулся и подошёл к двери офиса; прислушался. Ничего не услышав, распахнул дверь, нащупал рукой выключатель, включил свет, и увидел стоявшую у окна, позади его письменно стола, женщину. Она стояла к нему спиной, обе её руки были согнуты в локтях. На ней был длинный плащ, и красные туфли.
   – Мадлен? – произнёс Данилен, застыв на пороге. Сунув руку в карман плаща, он обнаружил квадратный предмет – это был магнитофон комиссара, и, тут же вспомнил, что забыл заехать на вокзал и взять пистолет, который днём он оставил в камере хранения.
   – Ты где был? – спросила Мадлен, глядя в одну точку на окне, где отражался силуэт Данилена. Он в свою очередь, остекленевшим от волнения взглядом, смотрел на  е ё  отражение. Он заметил сигарету, что она держала между пальцев правой руки; тонкая струйка дыма медленно поднималась кверху растворяясь в воздухе; в левой руке она сжимала бокал – початая бутылка стояла на подоконнике рядом с пепельницей.
   – Что ты здесь делаешь? – спросил Данилен, переведя взгляд на сумочку, висевшую у неё на плече.
   – Где ты был? – повторила она вопрос, нервным движением руки приложив тонкий фильтр к губам, и так же нервно выдохнула дым, сделав это сразу – не пропуская его через лёгкие, а после – сделала глоток из бокала.
   – Я решил прогуляться, – соврал Данилен, выйдя из оцепенения. – Люблю погулять под дождём, – добавил он, снимая шляпу и вешая её на вбитый в стену крюк.
   – Три часа? – бросила Мадлен злобно. – Я уже два часа жду тебя. Ты был у Антуана?
   – Был, – пожал плечами Данилен.
   – Что он тебе сказал? – спросила Мадлен, не выпуская из поля зрения его отражение в окне – затянутом влажными вечерними сумерками.
   В его голове замелькал холодный водоворот мыслей: он не знал с чего начать, и стоило ли говорить всё, о чём поведал ему Женсак. Самое время было воспользоваться магнитофоном, лежавшим у него в кармане. Дрожащими пальцами он нащупал кнопку, переводившую кассету в режим записи, но предпочёл не делать этого – он не мог, не хотел предавать её – ведь, ни смотря, ни на что, он по-прежнему любил её. А историю её жизни Женсак мог и выдумать – эта мысль снова пронеслась в его голове, и он резко выдернул руку из кармана. В этот момент, Мадлен наклонилась, раздавила в пепельнице окурок, и повернулась к нему.
   – Что ты делал на набережной Орфевр? – спросила она меряя его взглядом прокурора.
   – Ты следила за мной? – вскинул голову Данилен.
   – Что ты делал на набережной Орфевр? – повторила она, не меняя тон, а взгляд, обращённый в его сторону – буравил его, как рентгеновский луч.
   Его мысли забегали с такой быстротой, что он не успевал их ловить. Казалось, ещё немного, и голова лопнет от избытка напряжения, как у героев фантастического триллера «Сканнеры».
   – Мне надо было написать заявление – один из моих клиентов не расплатился за купленную в кредит вещицу, а срок погашения долга давно истёк, – ответил Данилен первое, что осело в голове, и, чтобы сбить Мадлен с мысли, добавил: – Зачем ты следила за мной?
   – Ты отправился на набережную Орфевр с пистолетом в кармане? – усмехнулась она, глядя на него сквозь стекло бокала, делая очередной глоток.
   – Я оставил его в камере хранения на вокзале, – пояснил Данилен про себя добавив: «Почему она не знает, что прежде я заехал на вокзал? А может, она не знает, что мне понадобилось на вокзале, и теперь хочет это выяснить». Больше вопросов не последовало – это давало ему возможность собраться с мыслями. Он снова оглядел её: на ней по-прежнему была замшевая юбка малинового
цвета и пиджак, в которых она была днём, в парке. «Значит, – заключил Данилен, – она не была дома. Где же она пропадала всё это время?» Отсутствие на ней шляпы он как будто бы не заметил – хотя в парке на ней была шляпа.
   Под его оценивающим взглядом, она, не выпуская из рук бокал, вытащила из кармана плаща пачку жевательной резинки, развернула одну подушечку и положив её в рот принялась медленно разжёвывать. Она делала это всякий раз, после того как покурит.
   – Успокойся! Ты устала, перенервничала, ожидая меня два часа в тёмном помещении, – заботливо говорил он, медленно подходя к ней. Потом взял из её рук бокал, снял с плеч сумочку, показавшуюся ему весьма тяжелой, и положил всё это на стол, а после – заключил в объятия. Она не сопротивлялась, полностью отдавшись его нежности. Она обхватила его спину руками, он сделал то же самое; медленно гладя её по спине, он опускал руку всё ниже и ниже, пока его ладонь не ощутила её упругие ягодицы. Она громко выдохнула, продолжая жевать, то и дело, касаясь подбородком его плеча. Эти звуки возбуждали его, а близость горячего тела – сводила с ума.
   – Я люблю тебя, Мадлен! – сказал он, проведя пальцами по её шее. – Где твоё ожерелье? Оно тебе очень идёт. Днём в парке оно так красиво блестело у тебя на груди.
   – Я сняла его, – ответила Мадлен. – Не хотела вечером привлекать внимание уличной шпаны. Меня могли ограбить и изнасиловать. И никто не защитил бы. Потому что, мой дорогой Анри Данилен, вместо того, чтобы быть рядом с любимой – шляется не понять где…
   Он резко вскинул голову, приблизился к ней, и впился в её губы, чем и остановил этот словесный поток. Она не отстранилась от него, позволив ему этот внезапно нахлынувший на него порыв. Её горячая, пахнувшая мятой слюна смешалась с его; их языки встретились; он почувствовал что-то мягкое у неё во рту – это была жевательная резинка, которую она, играючи «переложила» в его рот – теперь, жевал он. Это возбудило его сильнее, и он, подхватив её игру, вновь «вернул» ей жвачку. Она издала гортанный выдох, растянув губы в довольной улыбке, тихонько постанывая, касаясь руками его затылка, спины, бёдер. Он почувствовал, как её ладонь задержалась на кармане, где находился магнитофон.
   – Что это? – спросила она, ощупывая его карман. – Ты ведь сказал, что оставил пистолет в камере хранения.
   Он застыл, не зная, что ответить. Она просунула руку в карман его плаща и, вытащив магнитофон, резко отстранилась от него.
   – Что это? – глядя на предмет, что держала в руках, спросила Мадлен.
   – Это… – всё что мог выдавить из себя побледневший вдруг Данилен, немым взглядом уставившись на то, что находилось в руках его любовницы.
   – Объясни мне, пожалуйста, для чего тебе понадобился магнитофон? – произнесла Мадлен, и как показалось Данилену – голос её прозвучал спокойно, и сама она выглядела так, словно вела с ним задушевный разговор.
   И тем не менее, он ожидал худшего.
   – Послушай, Мадлен, – начал он, растягивая слова, чтобы оттянуть время. – Я должен тебе сказать… – на мгновение он прервал ход мыслей, потом продолжил: – Твой муж… кое-что мне рассказал…
   Казалось, она не слушает его, или не слышит, глядя на чёрный предмет с записывающим устройством, будто впервые в жизни видит эту «диковинную» вещь.
   – А-а-а-а, – протянула она с презрительной усмешкой на губах, при виде которой, Анри Данилен снова испытал волнение, граничившее со страхом. Ведь она убила двоих – пронеслось в его голове, а потом, он услышал её голос, звучавший, сначала ровно, потом всё сильнее и сильнее набиравший обороты – гранича с нарастающей истерикой. – Как же я не догадалась сразу! Ты был в жандармерии не для того, чтобы пожаловаться на должника… Ты был у комиссара. Ты рассказал ему, что я собралась убить мужа… – Мадлен исподлобья глянула на него; её внезапно побледневшее лицо привело Данилена в шок, а дикий звериный оскал, появившийся на губах – вызвал дрожь. При этом она ещё и жевала.
   – Ублюдок! – выкрикнула она, сжимая магнитофон в кулаке так, что рука побелела, а лицо налилось кровью. – Ты решил продать меня фараонам, несчастный урод.
   – Мадлен, послушай… Не сходи с ума… я тебе всё объясню, – Данилен попытался взять её за руку, но она, как дикая фурия отскочила от него.
   – Не приближайся ко мне, грязный ублюдок, – выдохнула она с ненавистью. – Я не прощаю предательства – запомни это! Ты хотел записать наш разговор и передать его фараонам, тварь. Что ж, давай устроим им развлечение…
   После этих слов, Мадлен привела магнитофон в режим записи, выплюнула жвачку, и с кривлянием в голосе произнесла: – Уважаемый мсье комиссар, меня зовут Мадлен Женсак… Я жена Антуана Женсака – этот богатый сукин сын собрался выбросить меня на улицу и взять себе в жёны молоденькую тварь. Да, мсье комиссар, я собираюсь убить муженька… тут вы правы! А сначала, разделаюсь с этим предателем Анри Даниленом… Вы довольны, мсье комиссар, моему чистосердечному признанию? Скостите мне срок? Но сначала поймайте меня, грязные ублюдки…
   Истерически рассмеявшись, Мадлен подбежала к столу, бросила магнитофон, расстегнула сумочку и выхватила из неё пистолет, который через мгновение смотрел в грудь Анри Данилену – стоявшему с таким видом, словно находился под острым ножом гильотины.
   – Предателей ожидает смерть! – прохрипела Мадлен, коснувшись пальцем курка.
   Внезапно, окно озарилось вспышкой. Яркий луч света проник в помещение, осветив угол, тонувший в полумраке – это была вспышка фар проехавшей во дворе машины. Данилен услышал шуршание шин, и глухой треск мотора. Машинально, Мадлен повернула голову в сторону окна, что заставило Данилена действовать быстро: сделав широкий шаг в сторону любовницы, крепко сжимавшей пистолет и, в тот момент, когда она снова повернулась – он вырвал оружие из её рук. От неожиданности она взвизгнула. Так же быстро сделав шаг назад, он поднял пистолет, дуло которого теперь смотрело на Мадлен.
   – Бастард! – выплюнула она с ненавистью. – Мерзкое ничтожество! Предатель…
   – Успокойся, – держа любовницу на прицеле, произнёс Анри Данилен, чувствуя дрожь во всём теле. – Ты невменяема. Тебя надо положить в больницу, – говорил он, не зная, что предпринять дальше. Состояние Мадлен, в котором она сейчас пребывала страшно пугало его. Он подумал, что точно в таком же состоянии одиннадцать лет назад она совершила двойное убийство и пыталась покончить с собой.
   – Но сначала, я расквитаюсь с тобой за предательство! – он заметил, как она сделала резкое движение в его сторону, продолжая при этом оставаться на месте. От неожиданности, он чуть не спустил курок.
   В коридоре послышались шаги. Данилен сделал три шага в сторону окна, встав к входной двери боком, то же сделала и Мадлен – теперь они находились точно напротив друг друга – как хищники перед схваткой.
   Дверь медленно распахнулась. На пороге появился комиссар Жандрон. Он был в том же костюме, что и днём. Подмышкой он держал красную папку.
   – Комиссар, какая удача! Вы как раз вовремя! – произнёс Данилен, полоснув Жандрона коротким взглядом, вновь обратив его на Мадлен, которая стояла, держа руки в карманах плаща, со злобной ухмылкой на губах. – Эта женщина покушалась на меня. Но мне удалось обезоружить её. Представьте: в этом есть и ваша заслуга! – говорил Данилен, не глядя на комиссара, который находился сбоку от него.
   – Анри Данилен – вы обвиняетесь в убийстве Антуана Женсака! – продекламировал комиссар тоном судьи, зачитывавшим приговорённому его смертный приговор. – Советую вам опустить оружие и сдаться добровольно. Содействие полиции, как и ваше чистосердечное признание, в дальнейшем, помогут вам избежать высшей меры наказания! Советую вам учесть это!
   – Что вы несёте, комиссар? Белены объелись? – отозвался Данилен, посчитав это признание ничем иным, как шуткой комиссара.
   – Антуан убит? – всполошилась Мадлен с наигранной печалью в голосе – получилось весьма убедительно.
   – Да, мадам Женсак! – ответил Жандрон, одарив Мадлен, стоявшей к нему боком, сочувствующей миной. – Стараниями этого человека, теперь вы вдова. Сожалею.
   – Да что вы несёте? – не унимался Данилен продолжая держать Мадлен на прицеле. – Я никого не убивал.
   – Мсье Данилен, где вы находились сегодня днём между двумя и тремя часами? – спросил комиссар.
   – Я встречался… – тут Данилен запнулся, не в силах произнести это имя.
   – С кем? – не отступал комиссар.
   – С… с мсье Женсаком, – снова чувствуя себя загнанным в западню, пролепетал Данилен.
   – Ну вот, что и требовалось доказать! – облегчённо вздохнул комиссар.
   – Мерзавец, убил моего мужа, – прошипела Мадлен, ступив в сторону Данилена, который, как ужаленный, отпрянул назад.
   – Мсье Данилен, опустите оружие, и передайте его мне, – сказал комиссар жёстко, и добавил, но уже более мягко – с пониманием: – Так будет лучше. Не усугубляйте своего и без того незавидного положения.
   – Когда я уходил, он был жив, – проговорил Данилен, опуская пистолет и передавая его комиссару.
   – У вас есть свидетели? – спросил комиссар, заворачивая пистолет в платок, не касаясь его, а затем пряча в кармане пиджака.
   – Нет, – вздохнул Данилен, разводя руками.
   – Сожалею, – подвёл итог комиссар.
   – Ублюдок, убить моего бедного Антуана, – снова накинулась Мадлен, и даже изменилась в лице; теперь оно имело выражение скорби.
   – Успокойтесь, мадам. Я разделяю ваши чувства! – отозвался комиссар тем же тоном, с каким только что советовал «убийце» сдаться.
   – Из какого пистолета, по-вашему, я его убил? – не теряя надежды оправдаться, проговорил Данилен. – Тот, что мне передала сегодня днём Мадлен – я оставил в камере хранения на вокзале.
   – Молчи, несчастный, – прошипела Мадлен, обращаясь к Данилену, но покосившись на комиссара. – Мсье комиссар, арестуйте этого негодяя. У, убийца… – последние слова она произнесла, погрозив кулаком в сторону Данилена.
   Глянув на Мадлен, комиссар сказал:
   – Не волнуйтесь, мадам – справедливость восторжествует! – а потом Данилену: – А кто вам сказал, что он был убит из пистолета? А впрочем – вы правы. Он был убит из пистолета.
   – Какого, чёрт возьми? – выругался Данилен, теряя терпение.
   – Того, что находится сейчас у меня в кармане! – ответил комиссар. – На нём, между прочим, ваши отпечатки!
   – Вы… вы… Но зачем вам это надо?
   – Что?
   – Обвинять меня в убийстве Женсака.
   – Женсака?
   – Не стройте из себя идиота. Отвечайте.
   – Мсье Данилен, на вилле мсье Женсака – в гостиной – был обнаружен бокал с вашими отпечатками.
   – И на основании этого, вы подозреваете меня в убийстве? Абсурд.
   – Хотите взглянуть на фотографии, сделанные спустя полчаса после вашего ухода из дома мсье Женсака? – комиссар раскрыл красную папку, что торчала у него из подмышки, выбрал из стопки одну, и протянул её Данилену. – Не волнуйтесь так – это копии. Оригиналы в моём кабинете.
   На цветной фотографии была изображена гостиная, которую около четырёх часов назад покинул Анри Данилен. Он увидел стол, за которым сидел хозяин виллы – сейчас его голова была отброшена на спинку кресла – казалось, он спит – но он не спал. Данилен понял это, заметив круглое отверстие, обезобразившее его моложавый лоб – след от выстрела. Вглядываясь в предметы, находившиеся на столе, он заметил бокал, из которого пил анжуйское вино урожая 1984 года.
   И будто угадав его мысли, комиссар пояснил:
   – Сейчас бокал с вашими отпечатками находится в моём кабинете. Скоро к нему присоединится и пистолет, который я «обнаружу» на месте преступления – ещё раз «внимательно осмотрев его». Так что, как видите…
   – Я попал в западню, – закончил Данилен мысль комиссара, возвращая ему снимок. – Но я не понимаю, для чего вам всё это понадобилось?
   – Антуан тут так мило получился! – послышался голос Мадлен продолжавшей рассматривать фотографию, в руках комиссара. – Мёртвым он выглядит намного лучше…
   – Так зачем вам это надо комиссар? – не унимался Данилен. – Какие планы вы вынашиваете, подставляя меня?
   Комиссар изобразил на лице хитрую улыбку, и посмотрел на Мадлен – Данилен заметил это.
   – Расскажи ему, – произнесла Мадлен, одарив комиссара Жандрона ласковой улыбкой.
   Её обращение на «ты», предназначенное комиссару, заставило Данилена встрепенуться как от удара током; в голове промелькнула мысль от которой он испытал ещё больший ужас, чем тот, когда стоял под прицелом пистолета, направленного на него – сумасшедшей, какой он сейчас, и представлял Мадлен, нисколько в этом не сомневаясь.
   – Так вы… вы… заодно… с ней?! – выдавил он; не заставив себя долго ждать, комиссар подтвердил это.
   – Да, мсье Данилен, – ответил он, приобняв Мадлен за талию, – вы не ошиблись – мы с мадам Женсак – любовники! Наша связь длится вот уже одиннадцать лет. Познакомились мы, когда я вёл дело мадмуазель Женевьевы Лассанж – тогда она носила это имя. Дело «о двойном убийстве на почве ревности» – как его называли тогда в прессе. Я влюбился в неё сразу – с первого взгляда. Но покорила она меня не только своей красотой, нежностью и очарованием, но ещё и характером – сильным, стойким, выносливым; она всегда умела из любой ситуации выйти победительницей.  Какие бы трудности не выпадали на её долю – она всегда побеждала.
   – Перестань, дорогой, ты вгоняешь меня в краску, – замурлыкала Мадлен, прижавшись к комиссару и положив голову ему на грудь; тот в свою очередь – обхватив её левой рукой – нежно чмокнул в макушку, отчего она расплылась в дурашливой улыбке.
   Стоявший напротив Данилен, готов был наброситься на эту дразнившую его пару, и надавать Мадлен звонких пощёчин, а комиссара – выбросить в окно. Но силы были не на его стороне.
   – В то время я был простым следователем, – продолжал Жандрон, – и не имел должных полномочий, чтобы помочь Женевьеве Лассанж избежать приговора, чего сумел бы добиться, будь я дивизионным комиссаром, или, на худой конец – окружным прокурором. Поэтому, на одном из так называемых допросов, я предложил ей… притвориться психически неуравновешенной, чтобы суд посчитал совершённое ею двойное убийство, ничем иным, как «убийством в состоянии аффекта» то есть –  возникшее в момент душевного волнения, не контролируемое психическим состоянием и вызванное сильным повреждением психики. Мадлен оказалась превосходной актрисой и сыграла свою роль – превосходно – чего я никак не ожидал от неё! Её определили на принудительное обследование в клинику доктора Дюрока. Это квалифицированный психиатр, в руках которого побывало немало пациентов с таким же расстройством, которым «страдала» Мадлен. Так на полгода нам пришлось расстаться.
   – Этот старикашка назначал мне сеансы электрошока, – фыркнула Мадлен оторвав голову от широкой груди комиссара. – А потом пичкал какими-то таблетками, которые я выбрасывала. А какие вопросы он мне задавал – рехнуться можно. Я еле сдерживала себя, чтобы не рассмеяться, особенно, когда он, глядя на меня как на помешанную, спрашивал: «Мадмуазель Лассанж, вы могли бы изобразить вот на этом листке, что перед вами – эмоции счастья, и горя?» Нормально, а?
   – Я понимаю, какого тебе пришлось в обществе доктора Дюрока, – произнёс комиссар с сочувствием в голосе. – Но, согласись – лучше провести один год в клинике, чем тридцать лет за решёткой!
   – И всё равно, там было ужасно! – отозвалась Мадлен, сморщив носик.
   Данилен промолчал, стараясь не смотреть на бывшую любовницу, которую открывал для себя по-новому.
   – Итак, – продолжал комиссар, – когда Мадлен, стараниями Жан-Луи Дюрока, постепенно стала «приходить в себя», якобы окрепнув физически и морально, я мог время от времени посещать её в клинике, сказав доктору, что очень беспокоюсь за свою «клиентку», так как здорово привязался к ней. Он меня понял и разрешил иногда гулять с ней в парке при клинике. Там мы обсуждали вопрос о её дальнейшей судьбе.
   – Ты предложил мне бежать с тобой, – вспоминала Мадлен. – Клялся, что любишь меня и готов сделать для меня всё. Даже убить.
   – Это так! – подтвердил комиссар, продолжая обнимать любовницу за талию; когда она подняла кверху голову, оторвавшись от груди Жандрона, и глянула на него, он нежно улыбнулся ей; сейчас они походили на двух влюблённых, недавно познакомившихся. Данилен в душе завидовал им: быть вместе одиннадцать лет и до сих пор хранить это чувство…
   А между тем, комиссар продолжал:
   – Я боялся, что суд в итоге приговорит её к тюремному сроку, раз она «пошла на поправку», но и долго играть роль помешанной она тоже не могла. Надо было что-то предпринимать. И тут, на наше счастье появился Женсак, который тоже влюбился в неё! В малышку невозможно было не влюбиться! – заключил комиссар, вновь одарив её тёплой улыбкой – она снова подняла голову, словно почувствовав его взгляд. – Он был давним приятелем Дюрока, спонсировал кое-какие его проекты. Вот тогда, в один из дней, он и встретил Мадлен.
   Данилен отметил про себя, что комиссар солгал, когда говорил ему будто он и Женсак давние приятели, и якобы место комиссара – Жандрон получил его стараниями. Выходило, что и остальное тоже было ложью – они ни о чём не сговаривались, чтобы разоблачить Мадлен.
   – Старый импотент, – зло выдохнула Мадлен. – Он хотел купить меня, чтобы я принадлежала только ему, и подтирала бы его старые сопли, когда он соберётся состариться.
   – И тем не менее, он нам здорово помог, – добавил комиссар. – Он предложил Дюроку позволить ему увезти Мадлен на свою виллу, где бы она продолжила курс реабилитации: свежий воздух, природа, здоровая домашняя пища и т. д, и т. п… Но надо было сообщить об этом властям. Тогда он подкупил окружного прокурора Ламберти, дав ему столько, сколько тот не потратил бы, проживи десять жизней. Когда Мадлен переехала к Женсаку, мы снова расстались. Я посвятил себя работе – занимался безнадёжными делами – подтасовывал улики, подбрасывал «вещественные доказательства» – словом, делал всё, чтобы получить повышение. И вскоре получил пост комиссара!
   «Так вот как всё было на самом деле», – подумал Данилен, а комиссар добавил – заметив, как он изменился в лице:
   – Да, мсье Данилен, не удивляйтесь: чтобы добиться высот в этой жизни, надо перешагнуть через честность, долг, совесть, которые только вредят, когда ты стремишься к власти!
   – Ты мой воитель! – заурчала Мадлен, приложив свои мягкие губки к губам комиссара.
   Тот чмокнул её и, не выпуская из объятий, заговорил вновь:
   – Выйдя за Антуана Женсака, Мадлен получила не только его состояние (детей у него не было, поэтому она являлась единственной наследницей), но ещё и имя. Отныне она – Мадлен Женсак. Всё это время, она не щадя своих сил усердно обкрадывала старика, скопив на стороне приличное состояние – на случай, если старый педофил решит в итоге променять её на молоденькую кралю.
   – Не представляешь, Данилен, что я пережила с этим извращенцем, – пожаловалась молодая женщина, хлестнув взглядом в сторону бывшего любовника.
   Он посмотрел на неё. Туча мыслей, пробежавшая в его воспалённом мозгу, породила молнию всепонимающей улыбки, которая тут же исчезла, и он снова обратил глаза на заливавшегося соловьём комиссара, содержание рассказа которого поражало Данилена с каждым разом всё сильнее и сильнее.
   – Сожалею, малышка, – сказал комиссар, прижав любовницу плотнее к своему могучему бедру. – Но это стоило того – ведь ты получила всё, к чему стремилась – дорогие украшения, шмотки, деньги…
   – Я стремилась познать любовь, Жанчик! – окрысилась Мадлен, растянув прелестные губки в подобие улыбки.
   – И ты получила её! – ответил Жандрон, видимо имея в виду себя – мысленно отметил Данилен.
   – О, да – ты моё всё! – пропела Мадлен и добавила: – Расскажи ему, как я предложила однажды избавиться от Антуана.
   Данилен вздрогнул. Эти слова, произнёсённые молодой женщиной, кольнули его ядовитой стрелой, вонзившейся в его попранное этой надменной стервой самолюбие; он не мог понять – как до сих пор не понял, что она из себя представляет.
   – Мадлен, пресытившейся замужеством, однажды пришло в голову избавиться от нелюбимого мужа, – признался комиссар. – Мы много думали над этим, но никак не могли решиться действовать. Так, в одну из ночей, когда они возвращались с какого-то праздника, устроенного друзьями Женсака, Мадлен, сидевшая за рулём его машины (он выпил и не мог вести), в отчаянии разогналась, и пустила мчавшуюся на бешеной скорости машину под откос, сумев в последний момент выпрыгнуть.
   – Этому старому козлу повезло! – выкрикнула она. – Он остался жив… Более того – даже помолодел.
   Последние слова вновь заставили Данилена испытать отвращение. Жандрон вытянул губы, пытаясь подавить смешок. Потом сказал:
   – Его лицо сильно пострадало, и ему сделали пластическую операцию, после которой он помолодел лет на двадцать.
   – И у него появилась любовница, – зло бросила Мадлен.
   – Тогда нам и пришла в голову идея найти простофилю, чтобы он влюбился в Мадлен и «взял на себя» убийство мсье Женсака, – пояснил Жандрон со значением.
   – И им оказался я, – подытожил Анри Данилен.
   – Сожалею, мсье Данилен! – сочувственно произнёс комиссар. – Но за удовольствия надо платить! Ведь вы провели четыре незабываемых месяца в посте… в компании малышки Жене!
   Жене – вдруг пронеслось в голове Данилена это уменьшительно-ласкательное имя. Он вспомнил, что где-то уже слышал его. В голове вновь забегали мысли, а воспалённые от усталости глаза лицезрели милующуюся парочку любовников. И он вспомнил: так бармен назвал проститутку, что подошла к нему в баре. Как давно это было, а ведь прошло, не более двух часов.
   – Кто же всё-таки убил его? – спросил Данилен с отчаянием в голосе.
   – Это сделал я, мсье Данилен, – ответил комиссар, и было видно, как неловко ему было признаться в этом перед тем, на кого он собирался «повесить» своё преступление.
   – Как вы это сделали? И где была Мадлен?
   – Мы узнали, что у него появилась другая, и решили действовать немедленно, – продолжал Жандрон. – Он решил, что Мадлен неверна ему и пустил по её следу эту хитрую ищейку мэтра Шарлатана, который таки узнал, что Мадлен изменяет ему – с вами, мсье Данилен.
   – Ещё один мерзкий старикашка, – выпалила Мадлен со злобой. – Когда ты разделаешься с ним?
   – Всему своё время, дорогая! – ответил комиссар и продолжил: – Нельзя было позволять ему жениться на другой, иначе Мадлен лишилась бы состояния… Сегодня днём, после того, как вы расстались с Мадлен в парке, где она передала вам пистолет, она приехала ко мне на квартиру, и мы ещё раз обговорили с ней план операции. В три, вы встречались с Женсаком. Без десяти четыре, покинули виллу и поехали ко мне. Мадлен уже была на месте, то есть – на вилле, когда приехал я. Она открыла мне дверь и уехала.
   «Вот почему она не знала, что перед визитом к комиссару, я сначала заехал на вокзал», – пронеслось в голове Данилена.
   – Я вошёл. Женсак по-прежнему был в гостиной – сидел за столом и писал заявление в жандармерию – якобы Мадлен вновь покушалась на его жизнь. Я убил его и тут же вернулся в участок – благо, вы задержались и приехали ко мне не в четыре часа как мы условились по телефону, а много позже. Там я вам изложил нашу с Мадлен версию о якобы её разоблачении. Когда вы ушли, я вызвал наших ребят-криминалистов, и мы отправились на виллу Женсака – я сказал нашим, что мне позвонил неизвестный и сказал: будто бы слышал выстрелы, раздавшиеся на вилле – назвав адрес Женсака. Мы приехали, и обнаружили труп хозяина виллы. Провели всю необходимую работу. Фотограф сделал снимки – один я взял с собой, чтобы показать вам, а после вернулся в кабинет. Мадлен ждала вас в вашей квартире. То есть – здесь.
   – Два часа проторчала в темноте, – пожаловалась она, – пока этот сукин сын гулял… дождичек он, видите ли, любит… у, убийца…
   – Когда подъехало такси, из которого вы вышли, Мадлен позвонила мне, сказав, что вы прибыли, и я помчался к вам. Интересный спектакль устроила Мадлен с пистолетом, когда я фарами осветил окна. Как удачно она сыграла, дав вам возможность выхватить у неё оружие, и оставить на нём свои отпечатки. Это оружие с вашими пальчиками, как вы уже догадались, будет проходить по делу. Я его завтра ещё «найду», когда буду вновь осматривать место преступления.
   – Но ведь он был убит из другого! – догадался Данилен не теряя надежды.
   – Из точно такого же! – отозвался комиссар с улыбкой. – Остаётся лишь произвести выстрел. Впрочем, это дело буду вести я. Окружной прокурор, как вы знаете, куплен. За деньги Антуана Женсака!
   – Ну что? – доволен! – бросила Мадлен, вновь пустив в Данилена отравленную стрелу своей ненависти.
   Данилен полоснул по ней взглядом. Спросил, обращаясь к ней:
   – К чему было предлагать мне убить Женсака, если вы сами решили сделать это?
   – Я знала, что ты не сделаешь этого! – ответила Мадлен, покосившись на бывшего любовника. – Ты слишком трусливый для этого! А попугать тебя стоило.
   – А что ты делала на кладбище, откуда утром звонила мне? – допытывался Анри Данилен.
   – Сначала, – ответила Мадлен – у нас с Жанчиком возник план: убить Антуана, кремировать его тело, а после, пустить слух, что он якобы пропал. Но это заняло бы очень много времени… я имею в виду – его поиски, а потом расследование. Потому – убийство было единственным оптимальным для нас вариантом. Скоро, дорогой, я стану самой богатой на побережье, и тогда мы наконец поженимся! – последние слова, естественно, были адресованы комиссару.
   Комиссар вновь чмокнул её в макушку. Данилен отвёл взгляд.
   – Мсье Данилен – вы, я надеюсь, понимаете  в  ч ё м  вас обвиняют! – произнёс комиссар «дежурным» тоном, вновь став представителем закона.
   – Да!- ответил Данилен. – Теперь я понял…
   – Что именно?
   – Почему версия Женсака о разоблачении Мадлен не совпадала с вашей, – ответил парижский антиквар.
   – И почему же?
   – Потому что вы не договаривались с ним, как уверяли в кабинете.
   Жандрон кивнул. С нетерпением в голосе сказал:
   – Пройдёмте, мсье Данилен. Уже поздно, а завтра у нас много работы!
   Данилен первым вышел в коридор, за ним последовал комиссар, замыкала шествие – Мадлен, которая, схватив со стола сумочку, двинулась к выходу; осторожно прикрыв дверь, она оставила свет включённым. Лежавший на столе магнитофон продолжал записывать (бросив его на стол, Мадлен забыла отключить запись). Когда во дворе послышался шум мотора машины комиссара, а затем она выехала со двора и скрылась в ночи, кассета, дошедшая до конца – остановилась; внутри магнитофона что-то щёлкнуло; плёнка вновь закрутилась, и когда запись автоматически перемоталась на начало, магнитофон отключился, и помещение вновь вернуло тишину.

                7

   Утро следующего дня выдалось тёплым и солнечным. В воздухе стоял запах опадающей листвы и прошедшего ночью дождя; асфальт по-прежнему хранил влагу, на лужах, нагретых солнечными лучами, лежали жёлтые листья. Возле двухэтажного каменного здания, в котором жил Анри Данилен в этот час было тихо и пустынно – лишь в окне первого этажа, где находился магазин антиквариата – по прежнему горел свет; это заметил подъехавший на велосипеде два часа назад, молочник, доставивший Анри Данилену две бутылки молока, как то делал каждое утро – оставляя их у двери и забирая пустые – выставленные у порога. Не обнаружив пустых бутылок, молочник позвонил, но никто не отозвался; задумчиво пожав плечами и ещё раз глянув на свет в окне, он похлопал ладонью по ряду бутылок, что стояли в корзинке, установленной на багажнике велосипеда, а после – оседлав своего двухколёсного «друга» – уехал. Спустя час к дому подошёл ещё один человек – в длинном пальто нараспашку из-под которого выделялся коричневый костюм – это был клиент Анри Данилена, с которым у него была назначена встреча на девять часов. Он хотел купить кое-какую вещицу, что давно заприметил, но никак не решался выложить за неё ту цену, которую запросил Данилен, хотя, мужчина в костюме, и снизил её почти до половины. Медленно пересекая двор, он заметил свет, который до сих пор освящал окно первого этажа, хотя в такое ясное утро вполне можно было обойтись и без электрического освещения. Он посчитал это нелепым расточительством электроэнергии, так как был страшным скупердяем, и у него тут же возник план: поторговаться ещё. Подойдя к двери, мужчина в пальто поскрёб носком ботинка одну из бутылок, что стояли у двери, а после нажал на звонок. Когда на его призыв никто не отозвался, он позвонил ещё, на этот раз, задержав палец на круглой кнопке звонка, чуть дольше. Результат был тот же. «Мало того, что не появился в назначенный час, так он ещё и свет не погасил», – подумал мужчина и, довольный, что не пришлось расставаться с деньгами, быстро повернулся и зашагал прочь.
   Это был не последний человек, появившийся в это утро во дворе каменного здания. В пятнадцать минут десятого во двор въёхал серый «Пежо», припарковавшийся возле дома, прямо под окном, в котором, не смотря на яркие солнечные лучи, всё ещё можно было разглядеть свет. Из машины вышел высокий, худой господин в помятом плаще, весь внешний вид которого заключался в его пышной шевелюре. Это был мэтр Шарлатан – адвокат и доверенное лицо Антуана Женсака – тот человек, что накануне в парке, подошёл к Данилену «стрельнуть» сигаретку. Вчера, «понаблюдав» за любовниками, он сразу же направился к Женсаку – рассказал ему о том, что видел в парке, и положил на стол фотоплёнку, на которой были изображены Мадлен и Данилен – вместе; последний, сидел приобняв любовницу за талию – это было «вещественным доказательством», которое Женсак собирался выложить суду при разводе. Поблагодарив за проделанный труд, и угостив бокальчиком анжуйского, Женсак отпустил адвоката, сказав, что вечером он вновь ему понадобится. Раскланявшись, с сияющей на покрытом щетиной лице, улыбкой, мэтр Шарлатан покинул виллу. А вечером, не дождавшись звонка патрона, он сам решил позвонить ему, но никто не отвечал. Решив, что патрон занят, он собрался утром снова заехать к нему, что и сделал – прибыв на улицу Белвуар, 247 – ровно в девять часов. Во дворе его встретил дежурный офицер, которого комиссар оставил накануне. Пробежав глазами документы мэтра, офицер сказал, что мсье Женсак был убит вчера днём. Мэтр спросил, известно ли кто это сделал? – на что офицер ответил: «Нет, мсье, идёт расследование». «Я могу войти в дом? – спросил адвокат, желая заглянуть в ежедневник Женсака, куда тот вносил те поручения, которые собирался дать мэтру – возможно, он мог пролить свет на смерть патрона, хотя, он (мэтр) не сомневался, кто мог покушаться на жизнь Женсака – эту парочку он «наблюдал» вчера днём в парке. «Сожалею, мэтр, но комиссар запретил кого-либо пускать внутрь… Сами понимаете…» – отозвался офицер, поводя плечами. «Понимаю», – подумал мэтр Шарлатан и вернулся к машине. Запустив мотор, он поехал к Данилену, где сейчас и прибывал, оглядывая светящееся окно, посчитав, что в спешке, он забыл погасить свет, когда вечером, собрав свои вещи, бежал; а то, что он – сбежал – мэтр не сомневался. Он даже знал, с кем сбежал антиквар. В его голове пронеслась сцена, как Мадлен, прежде чем сбежать с любовником… подчищает сейф мужа, в котором хранилась огромная сумма наличными; прихватывает самые ценные вещи, и… «Мерзавцы», – не смог сдержать гнева мэтр Шарлатан быстрым шагом подходя к двери.
   Заметив бутылки на пороге, он отметил про себя, что сбежали они ночью. Обхватив ладонью ручку, он машинально повернул её и, когда дверь подалась – открывая освещённый коридор, он и этому не удивился; чего не забудешь в спешке – подумал он, вошёл в коридор и медленно прикрыл дверь.
   Оглядевшись вокруг – прислушался, но ничего не услышав, мэтр Шарлатан потянул дверь, за которой находился офис Данилена – она так же легко подалась, как и входная. Распахнув её, он застыл на пороге: снова огляделся и прислушался; и, когда убедился, что внутри никого нет – вошёл.
Дверь он так же осторожно, прикрыл. Его взору открылись витрины со всевозможными раритетами, представляющими ценность у коллекционеров. Разглядывая всё это, он поражался, что бывает столько вещей, давно уже вышедших из обихода современного быта. Так прошло почти пятнадцать минут, когда мэтр Шарлатан, наконец, перевёл взгляд на окно, что находилось напротив двери. Вспомнив о горевшей в помещении лампе, и, боясь, что его могут заметить с улицы, он пробежал глазами по стене рядом с дверью, и, заметив выключатель – погасил свет. Помещение потонуло в полумраке, но всё равно было светло. Он увидел висевшую на стене рядом с вешалкой шляпу Данилена. Все ли вещи были на своих местах, Шарлатан не мог сказать с уверенностью, потому что никогда здесь не был. Пробегая взглядом по находившимся на столе вещам, он заметил магнитофон; сделав шаг вперёд, он всмотрелся в него – магнитофон был современным и не имел ничего общего со всем, что здесь находилось. Задумчиво проведя по нему пальцем, будто стирая пыль, мэтр обернулся на окно, где на подоконнике стояла початая бутылка и пепельница, полная окурков. Резко подавшись вбок, он подошёл к окну и всмотрелся в окурки в пепельнице – все были с белым фильтром, испачканным губной помадой – помадой Мадлен – догадался адвокат. Повернув голову, он снова посмотрел на стол в поиске стакана. Тот стоял на столе – край так же был вымазан красным. Его снова привлёк магнитофон, не вписывающийся в обстановку – это было словно каким-то знаком, предназначавшимся тому, кто первым войдёт сюда. 
   Вновь подойдя к столу, и осторожно взяв магнитофон, словно он был заминирован, мэтр Шарлатан оглядел его, и только после этого нажал на кнопку воспроизведения. Внутри что-то щёлкнуло, зашипело, а после раздался женский голос: «Уважаемый мсье комиссар, меня зовут Мадлен Женсак… Я жена Антуана Женсака – этот богатый сукин сын собрался выбросить меня на улицу и взять себе в жёны молоденькую тварь… Да, мсье комиссар, я собираюсь убить муженька… тут вы правы!.. А сначала, разделаюсь с этим предателем Анри Даниленом… Вы довольны, мсье комиссар, моему чистосердечному признанию?.. Скостите мне срок?.. Но сначала поймайте меня, грязные ублюдки…» Внезапно всё стихло. Потом послышался глухой удар, и возня, а затем тот же голос произнёс: «Предателей ожидает смерть..» Снова наступила тишина. Через несколько секунд снова возобновилась возня, женский визг, и всё тот же голос: «Бастард… мерзкое ничтожество… предатель…» Его перебил другой голос – принадлежавший мужчине: «Успокойся… Ты невменяема… Тебя надо положить в больницу…» И снова женский голос: «Но сначала, я расквитаюсь с тобой за предательство…» Тишина. Звук шагов, как если бы кто-то подходил, или отходил в сторону. Скрип двери и опять мужской голос: «Комиссар, какая удача… вы как раз вовремя… Эта женщина покушалась на меня… Но мне удалось обезоружить её… Представьте: в этом есть и ваша заслуга..» Внезапно его перебил резкий мужской голос, уже принадлежавший другому мужчине: «Анри Данилен – вы обвиняетесь в убийстве Антуана Женсака… Советую вам опустить оружие и сдаться добровольно… Содействие полиции, как и ваше чистосердечное признание, в дальнейшем, помогут вам избежать высшей меры наказания… Советую вам учесть это…» И снова голос первого мужчины: «Что вы несёте, комиссар? Белены объелись?..»
   Шарлатан резко оборвал запись, нажав на кнопку «пауза»; задумался, постукивая торцом магнитофона по губе. Он узнал, кому принадлежали эти голоса. Любопытство взяло верх, и он, немного перемотав запись, вновь нажал на воспроизведение. Твёрдый мужской голос говорил: «…Сейчас бокал с вашими отпечатками находится в моём кабинете… Скоро к нему присоединится и пистолет, который я «обнаружу» на месте преступления… ещё раз «внимательно осмотрев его»… Так что, как видите…» Голос Данилена: «Я попал в западню… Но я не понимаю, для чего вам всё это понадобилось?.. Голос Мадлен: «Антуан тут так мило получился… Мёртвым он выглядит намного лучше…»
   Мэтр усмехнулся и снова остановил запись. Перемотал ещё раз. Включил. Послышался обрывок: «…заодно… с ней?..», а затем голос Жандрона: «Да, мсье Данилен, мы с мадам Женсак – любовники… Наша связь длится вот уже одиннадцать лет… Познакомились мы, когда я вёл дело мадмуазель Женевьевы Лассанж – тогда она носила это имя… Дело «о двойном убийстве на почве ревности» – как его называли тогда в прессе… Я влюбился в неё сразу – с первого взгляда… Но покорила она меня не только своей красотой, нежностью и очарованием, но ещё и характером – сильным, стойким, выносливым… Она всегда умела из любой ситуации выйти победи…»
   Мэтр Шарлатан снова усмехнулся и резко прервал запись. Задумался. Опять оглядел помещение. Не найдя ничего интересного для себя, он снова перемотал плёнку и нажал на воспроизведение. «Кто же всё-таки убил его?..» – услышал он голос Данилена, а затем комиссара Жандрона: «Это сделал я, мсье Данилен…»
   Мэтр напрягся, отчего палец, лежавший на кнопке воспроизведения записи – дрогнул, и запись вновь прервалась. Теперь он всё понял – добавив ко всему услышанному свои, терзавшие его мысли. Он знал, как поступит дальше. Во что бы то ни стало, надо отомстить за друга, которому многим был обязан, и помочь невиновному вырваться из западни. Опустив магнитофон в карман плаща, мэтр Шарлатан быстрым шагом направился к выходу, не забыв выключить свет. Об аресте Анри Данилена он узнает из вечернего выпуска «Франс-суар».