Ольховый Крест

Дождь стучал по крыше старенького «Жигуля» Сергея не струями, а сплошной, тяжелой пеленой. Стеклоочистители едва справлялись, скрежеща по мокрому стеклу, за которым маячили лишь мокрые стволы сосен да серое месиво разбитой проселочной дороги. Карта на пассажирском сиденье была бессмысленной паутиной линий – навигатор давно сдался, показав последний значок «Нет сигнала» еще час назад. Сергей не просто искал "колорит". За этим проектом – "Забытые Лики России" – он прятал пустоту. Развод полгода назад выжег душу дотла. Катя ушла к тому, у кого были не "Жигули", а иномарка и связи. Фотография стала щитом от мыслей, что он – неудачник, сорокалетний мужчина с разбитым сердцем и кредитом за разваливающуюся "шестерку". Ольховый Крест манил не только архитектурой. Он манил своей окончательностью, тишиной, где можно было бы забыть о собственном провале. Он даже смутно надеялся найти здесь что-то... сильнее своей боли. Сенсацию, открытие которое он сможет продать в какой-нибудь журнал, он еще докажет всем что чего-то стоит. Он искал это "Что-то", что заставит его почувствовать себя живым, пусть даже через призму ужаса. Эта мысль, промелькнувшая на задворках сознания, грела его израненную душу. «Чертова глушь», – процедил Сергей сквозь зубы, вцепляясь в руль. Он искал заброшенную деревню Ольховый Крест. Краеведческий журнал упоминал ее как место с уникальной архитектурой, «законсервированное временем». Идеальное для его фотоальбома о забытых уголках России. Теперь эта идея казалась глупостью, граничащей с самоубийством. Лес сгущался, дорога сужалась до колеи, заполненной черной, вязкой жижей. Воздух в салоне стал спертым, пахнущим сырой землей и гнилью, хотя окна были закрыты.
Внезапно, словно вынырнув из самого мрака, справа возникла покосившаяся фигура. Деревянный крест, почерневший от времени и влаги, увенчанный облупленной двускатной крышкой-«голубцом». На перекладине кое-где сохранились остатки резьбы – стилизованные зигзаги, напоминающие змей. Ольховый Крест. Сергей резко затормозил, машину повело на грязи. Он вылез, утонув по щиколотку в холодной жиже. Дождь мгновенно промочил куртку насквозь. Деревня встретила его молчанием, тяжелым и враждебным. Несколько десятков изб, большей частью рухнувших или готовых рухнуть. Стены покосились, окна были зияющими черными дырами или заколочены гнилыми досками, торчащими как сломанные зубы. Крыши провалились, обнажая почерневшие стропила. Улица, вернее, то, что когда-то ею было, заросла бурьяном по пояс, среди которого виднелись остовы телег и какая-то ржавая железка. Воздух висел неподвижно, насыщенный запахом прели, гниющей древесины и… чего-то еще. Сладковатого, приторного, как разлагающаяся плоть, смешанного с запахом старого подвала и грибной сырости. Дождь тут, внутри деревни, словно стелился пониже, создавая мутную пелену, и небо казалось ближе, свинцово-серым и давящим. Сергей достал фотоаппарат. Щелчок затвора прозвучал неприлично громко в этой гробовой тишине. Он направился к первой относительно целой избе. Дверь висела на одной петле. Внутри царил полумрак. Пол провалился в нескольких местах, обнажая черную яму подполья. На стенах – обрывки обоев, покрытых толстым слоем пыли и паутины. В углу стоял развалившийся стол, рядом – опрокинутая лавка. На печи, заваленной обломками кирпича, Сергей заметил странный предмет. Он подошел ближе, преодолевая отвращение. Это была кукла. Грубо сшитая из мешковины, набитая, судя по всему, соломой. Но лицо… Лицо было вылеплено из темной, засохшей глины. И оно не было детским. Морщинистое, со злобно сжатым ртом и пустыми впадинами вместо глаз. Один глаз был залеплен кусочком грязной тряпки. Сергею стало не по себе. Он быстро сделал снимок и вышел, чувствуя, как по спине ползут мурашки. Он обошел еще несколько изб. Везде царило запустение, но были детали, леденившие душу. В одной – на полу валялись десятки пустых бутылок из-под самогона, покрытые плесенью, и ржавые ножи. В другой – на стене углем был нарисован грубый круг с перевернутой пентаграммой внутри, а под ним – засохшие, почерневшие брызги, очень похожие на кровь. В третьей – целая коллекция таких же мешочных кукол, подвешенных к балке под потолком. Они медленно вращались в потоках сырого воздуха, их глиняные лица казались живыми в полутьме. Тишина начала меняться. Сначала Сергею почудился шепот. Еле слышный, будто множество голосов переговаривается за спиной. Он оборачивался – никого. Шепот нарастал, сливаясь в неразборчивый гул, полный злобы и отчаяния. Потом добавились звуки шагов. Топот босых ног по гнилым половицам внутри изб, которые он только что осматривал. Скрип дверей. Но двери оставались неподвижными. Сергей ускорил шаг, направляясь к краю деревни, где виднелась колокольня полуразрушенной часовенки. Внезапно он замер. Из-за угла ближайшей избы на него смотрели. Двое детей. Мальчик и девочка, лет десяти. Одежда – лохмотья, лица грязные, но… слишком бледные. Восковые. А глаза… Глаза были абсолютно черными, без белка и зрачка.  В них сохранилось нечто обманчиво-человеческое, детское, что делало их черные, бездонные глаза еще кошмарнее. Сергею на миг показалось, что в глубине этих глаз мелькнули не точки света, а крошечные, искаженные отражения его собственного лица, полного ужаса. А их кожа... она была не просто бледной. Она была фарфоровой, холодной и гладкой, будто покрытой тонким слоем льда. Они стояли неподвижно, не мигая, уставившись на Сергея. Улыбки не было. Только пустота и холодная наблюдательность. Сергей почувствовал, как волосы на затылке встали дыбом. Он инстинктивно шагнул назад.

– Эй… вы кто? – выдохнул он, голос дрогнул.

Дети не ответили. Они синхронно повернули головы, следя за его движением. Потом девочка медленно подняла руку и указала пальцем в сторону леса, за деревней. Палец был неестественно длинным, с грязным, обломанным ногтем. Сергей посмотрел туда. Среди деревьев, в метрах ста, виднелась большая, черная воронка – провал в земле, поросший по краям чахлым кустарником. Оттуда, казалось, и исходил тот самый сладковато-гнилостный запах, усилившийся в разы. Он снова перевел взгляд на детей. Их не было. Исчезли. Будто растворились в серой мгле дождя. Сергей почувствовал панический, животный страх. Он развернулся и почти побежал обратно, к машине. Но улица… изменилась. Дома, которые он только что прошел, стояли теперь под странными углами. Дорога назад, казалось, удлинилась. А шепот… он стал громче, яснее. Теперь в нем можно было различить слова, произносимые на каком-то древнем, диалектном наречии, полные проклятий и призывов: «…останься… с нами… не уйдешь… плоть… душа… к Яме…». И тени. Тени в черных окнах изб стали гуще, плотнее. Они двигались. Принимали формы – то сгорбленных стариков, то женщин с распущенными волосами, то чего-то клыкастого и низкого. Сергей бежал, спотыкаясь о кочки и скользя в грязи. Фотоаппарат болтался на шее, бил его по груди. Он достиг своей «шестерки». Запрыгнул внутрь, захлопнул дверь. Ключ! Где ключ?! Он судорожно рылся в карманах. Наконец, нашел, вставил в замок зажигания. Повернул. Двигатель схватывал, но не заводился. Раз-два-три… Холодный пот струился по вискам. В окно машины что-то ударило. Сергей вскрикнул. На стекле со стороны водителя расплылось темное пятно. Не грязь. Что-то густое, черное, как деготь. Оно медленно сползало вниз, оставляя жирный след. Потом еще одно пятно шлепнулось на лобовое стекло. И еще. Будто кто-то кидал комьями липкой, вонючей земли. Стук усиливался, превращаясь в барабанную дробь по крыше и капоту. Машину трясло.

– Заводись, черт тебя дери! ЗАВОДИСЬ! – орал Сергей, бешено крутя стартер.

Двигатель чихнул, захрипел и наконец, с надрывным ревом, ожил. Сергей вдавил газ в пол. Колеса бешено завращались в грязи, машину бросало из стороны в сторону, но с места она не трогалась. Черная жижа была слишком глубокой и вязкой. Пятна на стеклах сливались, почти полностью застилая обзор. А сквозь оставшиеся просветы Сергей увидел их. Они выходили из изб. Не тени. Фигуры. Десятки фигур. Люди… или то, что когда-то ими было. В лохмотьях, обвисшей коже, землистого цвета. Некоторые – с явными уродствами: кривые конечности, отсутствующие глаза, зияющие раны. Другие – как те дети: слишком бледные, с черными глазами. Но были и те, кто отличался. Один, высокий и тощий, как жердь, с неестественно вытянутой шеей, на которой болталась голова с вывалившимся на щеку синим языком. Его длинные, костлявые пальцы с крючковатыми ногтями скребли по крыше, оставляя рваные царапины в ржавчине. Рядом ковыляло нечто, напоминающее сплющенный мешок кожи, с множеством коротких, кривых ножек, как у сороконожки, и одной огромной, мокрой щелью вместо лица – оттуда сочилась черная слизь и доносилось булькающее хрипение. А еще один... он был почти цел, если не считать отсутствия нижней челюсти. Костлявая гортань обнажалась под свисающими лохмотьями кожи, и когда он открывал рот (вернее, то, что от него осталось), из гортани вырывался не звук, а клубы черного, зловонного дыма, оседающего на стекле мерзкой сажей. Они не просто были мертвы – они были испорчены, изуродованы самой сущностью этого места, превращены в пародии на жизнь, вечно голодные и исполненные ядовитой злобы ко всему живому.Они шли медленно, не спеша, окружая машину. Их руки тянулись к металлу, скребли по нему гнилыми ногтями. Шепот превратился в гул, в рев толпы, полный ненависти и голода. В этом гуле Сергей отчетливо услышал голос, который показался ему знакомым – низкий, хриплый, как у старика из его кошмаров детства: «Принес себя. Сам пришел. Для Ямы. Для Того, Кто Ждет.» Паника достигла апогея. Сергей рванул рычаг коробки передач, попытался дать задний ход. Машина дернулась, колеса нашли чуть более твердую опору. Он рванул назад. Фигуры не отпрыгивали. Машина ударилась о что-то мягкое, но плотное, раздался глухой хруст. Сергей не смотрел. Он дал газ вперед, пытаясь протаранить слабое место в кольце мертвецов. «Жигуль» рванул, сбив несколько фигур, и вырвался на чуть более свободное пространство. Он мчался по улице, сбивая заросли бурьяна, трясясь на кочках. Заднее стекло было заляпано черной жижей, боковые – тоже. Но сквозь нее он видел, как они идут за ним. Не бегут. Идут. Уверенно. Зная, что он не уйдет. Он вылетел на ту самую разбитую дорогу у въездного креста. Машина неслась по грязи, Сергей молился, чтобы не застрять. Лес по бокам мелькал серыми стволами. Он смотрел в зеркало заднего вида. Никого! Только пустая дорога и стена леса. Облегчение, сладкое и головокружительное, хлынуло на него. Он сбавил газ, дрожащими руками достал сигарету. Выбрался. Чертова деревня, галлюцинации от усталости, сырости… Внезапно двигатель захлебнулся и заглох. Сергей нажал на газ – тишина. Повернул ключ – только щелчок стартера. Он вышел, открыл капот. Все провода на месте, ничего явно не оторвано. Потом он поднял глаза. Дорога… она была знакомой. Слишком знакомой. Впереди, в просвете деревьев, виднелся покосившийся крест. Ольховый Крест. Он вернулся. Он проехал по прямой, но вернулся к въезду в проклятую деревню. Холод, более пронзительный, чем дождь, сковал его сердце. Он обернулся. Они стояли там. На краю деревни. Те же фигуры. Те же черноглазые дети впереди. Они молчали. Только смотрели. И ждали. Из леса, со стороны черного провала – Ямы, – донесся новый звук. Глухой, мерный стук. Как будто кто-то огромный бьет тяжелым молотом по наковальне, зарытой глубоко под землей. Тук… тук… тук… Каждый удар отдавался в груди Сергея, заставляя содрогаться внутренности. Земля под ногами слабо вибрировала. Он понял. Это не галлюцинация. Это ловушка. Деревня – лишь преддверие, сторожевая застава для того, что живет в Яме. Того, Кто Ждет. И оно проснулось. Его приход, его страх, его попытка бежать – все это было сигналом. Пищей. Оно голодно. Сергей бросился бежать в лес, в сторону, противоположную Яме. Ветки хлестали его по лицу, корни цеплялись за ноги. Дождь превратил лес в болото. Запах гнили стал невыносимым. Шепот вернулся, теперь он звучал прямо в ушах, нашептывая обещания вечного холода и покоя в объятиях Ямы. Тени между деревьями сгущались, принимая знакомые очертания обитателей Ольхового Креста. А стук… он нарастал. ТУК! ТУК! ТУК! Теперь он звучал ближе, гулче. Земля заметно дрожала. Сергей споткнулся, упал лицом в холодную жижу. Он поднялся, выплюнув грязь. Перед ним, в просвете между двумя огромными елями, стоял Он. Это не была конкретная форма. Это была Тьма. Плотная, пульсирующая, поглощающая свет. Она колыхалась, как черное пламя, и в ее глубине мерцали огоньки – не свет, а скорее отсутствие его, дыры в реальности. От нее исходил не просто холод – она высасывала тепло, надежду, саму жизнь. Сергей почувствовал, как его разум начинает трещать по швам под натиском чистого, нефильтрованного ужаса, исходящего от этой Сущности. Там, где эта Тьма касалась земли, трава чернела и рассыпалась в пыль. Деревья вокруг нее скрючивались, их кора трескалась с сухим хрустом. Он понял, что это и есть Тот, Кто Ждет. Хозяин Ямы. Древнее зло, вскормленное отчаянием, страхом и, возможно, чем-то гораздо худшим, что случилось в Ольховом Кресте много лет назад. Возможно, деревня не просто вымерла. Возможно, ее жители отдали себя. Добровольно или нет. Сергей закричал. Крик сорвался с губ хрипом, полным безумия. Он развернулся и побежал обратно, к деревне. К машине. К хоть какому-то укрытию. Но деревня встретила его иначе. Избы больше не стояли покинутыми. В каждом черном окне теперь горел тусклый, желтоватый огонек. Как от коптилки. А на порогах, на крыльцах, стояли они. Все жители Ольхового Креста. Явные. В лохмотьях, с землистой кожей, с черными глазами. Они стояли молча, наблюдая за его паническим бегом. Их лица были искажены не злобой, а… ожиданием. Ритуал подходил к концу.Он добежал до своей машины. Вцепился в ручку двери. Она не поддавалась. Замок был заклинен. Он бил кулаком по стеклу, орал. Стук из-под земли достиг апогея. ТУК! ТУК! ТУК! Земля ходила ходуном. Воздух завибрировал, наполнившись низким, леденящим гудением. Сергей обернулся. Тьма стояла на въезде в деревню, у Ольхового Креста. Она переливалась, пульсировала, росла. Огненные дыры-глаза в ее глубине пристально смотрели на Сергея. Из нее протянулись щупальца чистого мрака, неосязаемые, но ощутимые душой. Они потянулись к нему, медленно, неотвратимо. Из ближайшей избы вышел старик. Тот самый, с хриплым голосом из кошмаров. Кожа его была как пергамент, глаза – угольные ямы. Он нес что-то в руках. Сергей присмотрелся. Это была кукла. Та самая, с глиняным лицом, которую он видел в первой избе. Только теперь ее глиняный рот был растянут в широкой, безумной улыбке. Старик был хуже всех. Он не просто разлагался. Он казался высушенным, мумифицированным, но при этом двигался с жуткой, скрипучей плавностью. Его кожа, темно-коричневая и потрескавшаяся, как глиняный черепок, обтягивала кости так плотно, что казалось, вот-вот лопнет на суставах. Черные глазницы не были пустыми – в них копошились крошечные, черные жучки, как движущиеся точки, выпадавшие мелкими струйками по щекам и исчезавшие в складках его рваного кафтана. Когда он говорил, его челюсть двигалась неестественно, будто не сросшаяся, а скрепленная сухожилиями, и изо рта вместе с хриплым голосом вырывался запах старого склепа и плесени. В руках он держал куклу не просто как предмет – он обхватил ее длинными, скрюченными пальцами с почерневшими ногтями, будто корни дерева, впивающиеся в землю. Кукла на его фоне казалась почти живой, а ее глиняная улыбка – издевательски осмысленной.

– Время пришло, путник, – проскрипел старик, и его голос звучал одновременно и из гортани, и из самой земли, и из нарастающего гула Тьмы. – Тот, Кто Ждет, проголодался. Прими дар. Стань частью Креста. Стань частью Вечного Ожидания. Он протянул куклу к Сергею.

Сергей отшатнулся. Щупальца Тьмы были уже в метре от него. Они несли не смерть. Нечто худшее. Вечность в качестве топлива для этого древнего ужаса. Вечность страха и пустоты. Он посмотрел на куклу в руках старика. Ее глиняные глаза, казалось, смотрели прямо в его душу. И он понял, откуда взялись эти куклы. Это не игрушки. Это сосуды. Последние пристанища для душ, попавших в лапы к Хозяину Ямы. Заполненные не соломой, а чем-то иным. Темным и страдающим. Он бросился прочь, не разбирая дороги, прямо в чащу леса, подальше от деревни, от Ямы, от этой пульсирующей Тьмы. Ветки рвали кожу, корни пытались поймать. Сзади нарастал гул – смесь шепота мертвых деревни, зловещего стука из-под земли и низкого, всепоглощающего рокота самой Тьмы. Он бежал, задыхаясь, чувствуя, как его силы покидают, а ледяные щупальца почти касаются его спины. Он вбежал на небольшую поляну. И замер. Перед ним зияла Яма. Огромная, черная воронка. Несколько десятков метров в диаметре. Стенки ее были неестественно гладкими, будто выжженными. Из глубины поднимался тот самый сладковато-гнилостный смрад, смешанный теперь с запахом озона и серы. На самом дне, в кромешной тьме, что-то шевелилось. Что-то огромное. И там горели два огня. Не глаза. Анти-глаза. Источники не света, а абсолютной, безнадежной тьмы. Сущность не просто поглощала свет. Она искажала само пространство вокруг себя. Стволы ближайших деревьев изгибались, как восковые свечи на жаре, их ветви сплетались в болезненные узлы. Воздух звенел напряжением, как наэлектризованный перед грозой, но вместо озона пахло серой и сгоревшими костями. От нее исходили не просто щупальца тьмы – это были сгустки холодного вакуума, вытягивающие не только тепло, но и саму волю. Сергею казалось, что его мысли замедляются, слипаются, как мухи в паутине. В глубине тех "анти-глаз", этих дыр в реальности, он уловил движение – не форм, а намерений. Древнее, бесконечно голодное и бесконечно чуждое всему человеческому. Это не было злобой или жестокостью в человеческом понимании. Это была потребность фундаментального уровня, как потребность огня в горючем. И Сергей был этой горючей щепой. Сергей понял, что бежать некуда. Лес вокруг поляны сомкнулся. На опушке стояли фигуры жителей Ольхового Креста. Молчаливые. Ожидающие. Старик с куклой был впереди. А сзади, заполняя все пространство между деревьями, надвигалась сама Сущность – пульсирующая Тьма, Хозяин Ямы. Щупальца мрака протянулись к Сергею, лаская его щеки ледяным прикосновением небытия. Они не причиняли физической боли. Они высасывали душу.

– Добро пожаловать домой, – прозвучал голос старика, эхом отразившийся в гуле Тьмы и стуке из бездны.

Сергей упал на колени на краю Ямы. Он смотрел вниз, в эти пожирающие тьмой анти-глаза. Его разум, его воля, его самость – все расползалось, как песок сквозь пальцы, под натиском непостижимого ужаса и притяжения бездны. Он больше не чувствовал страха. Только бесконечную, всепоглощающую пустоту и леденящий холод, идущий из самой сердцевины мироздания. Последнее, что он осознал – это то, что старик кладет ему в оцепеневшие руки ту самую куклу с глиняным лицом. Лицо куклы было теперь точной копией его собственного – застывшим в вечном крике ужаса. Потом щупальца Тьмы сомкнулись вокруг него. Не сдавили. Просто… вобрали. Сергей не упал в Яму. Он растворился. Стал частью пульсирующего мрака, частью ужаса, исходящего от Того, Кто Ждет. Его сознание не погасло. Оно растянулось, исказилось, смешалось с тысячами других – такими же потерянными, такими же обреченными на вечное ожидание в темноте. Он стал криком, запертым в беззвучии, страхом, лишенным объекта, частицей бесконечного голода древнего зла. Тьма медленно отступила к Яме, унося в себе новую искру страдания. Жители Ольхового Креста разошлись по своим избам. Огни в окнах погасли. Дождь стих. В деревне снова воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь слабым шелестом гнилых листьев да далеким, почти неслышным… стуком. Тук… тук… тук… Как будто огромное сердце этого места билось глубоко под землей. Ожидая следующего гостя. Следующую жертву. Следующую искру для вечного, ненасытного огня своей темной сущности.
А на краю Ямы, в грязи, лежала грубо сшитая кукла. Ее глиняное лицо, теперь с чертами Сергея, было обращено к свинцовому небу. Застывшее в немом крике. Набита она была уже не соломой. Чем-то темным, влажным и бесконечно страдающим. Сосуд был наполнен. Ольховый Крест получил нового вечного жильца. А Тот, Кто Ждет, ненадолго утолил свой голод. До следующего путника, который, ослепленный любопытством или отчаянием, свернет с дороги и увидит покосившийся крест у въезда в заброшенную деревню. Где время остановилось, а ужас стал законом бытия.