Тварь из Серых Лугов

Дождь хлестал по лобовому стеклу «Нивы» как озлобленная стая птиц. Стеклоочистители с трудом справлялись, оставляя мутные разводы, сквозь которые проступал мрак белорусской глубинки. Лес по обе стороны дороги смыкался в непроглядную стену, чернее ночи. Илья, сидевший за рулем, нервно сглотнул. Его пальцы белели от напряжения на баранке.
– Ты уверен, что это правильный поворот? – спросил он, не отрывая глаз от узкой, разбитой колеи, больше похожей на тропу зверя, чем на дорогу.
Навигатор давно потерял спутники, упорно показывая лишь сообщение «Вне зоны покрытия». Максим, его напарник, изучал потрепанную бумажную карту при свете фонарика. Его лицо, освещенное снизу, казалось вырезанным из желтого воска. Максим был тем самым парнем, который с детства собирал вырезки про НЛО, Бермудский треугольник и Молебский треугольник. Его диплом геодезиста был лишь формальностью; настоящей страстью были аномалии, места силы, всё, что не вписывалось в учебники. Он видел в этом задании шанс доказать, что мир куда страннее, чем кажется. Илья же был его полной противоположностью. Трезвый прагматик, ветеран полевых изысканий в самых глухих углах, он верил только в то, что можно потрогать или измерить. Его привело сюда не любопытство, а солидный гонорар и чувство долга перед нанявшей их организацией, известной своей… нестандартностью. Он терпел Максимовы теории, считая их безобидной чудаковатостью, но этот мрак, эта дорога и запах гнили начинали пробуждать в нем первобытный страх, который он тщательно подавлял. "Серые Луга" в отчетах значились как зона экологического бедствия, но в глазах Максима читался азарт охотника за привидениями, попавшего в самое логово.
– По карте – да. Должны быть почти у цели. Деревня Серые Луга. – Голос Максима звучал слишком спокойно для обстановки. Но Илья знал – это его защитная реакция. Они оба были учеными, геодезистами по контракту с полузасекреченной экологической организацией. Их задача – обследовать район вокруг заброшенной деревни, где, по спутниковым снимкам, происходили странные аномалии растительности: неестественно быстрый рост, мутации, зоны полного вымирания всего живого на границах. Официально – радиация или хим загрязнение. Неофициально… Илья предпочитал не думать. Но Максим, фанат всего паранормального, шептался о «местах силы», «геопатогенных зонах» и прочей ереси.
– Макс, смотри. – Илья резко притормозил.
Прямо посреди дороги лежала лиса. Не сбитая, не изувеченная. Она лежала на боку, как будто уснула. Но ее глаза, широко открытые, были мутными и безжизненными. Шерсть казалась странно всклокоченной и… влажной, будто ее только что вытащили из воды, хотя дождь шел всего пару часов. И самое жуткое – вокруг тушки не было ни мух, ни жуков. Ничего. Мертвая зона. Илья вспомнил отчет о пропавшей экспедиции. Трое опытных биологов. Их последняя фотофиксация – как раз участок дороги с аномальной серой растительностью. Потом – тишина. Найденный через месяц брошенный лагерь. Странные находки: пробы почвы с неизвестными волокнистыми включениями, словно споры какого-то гриба, но не углеродной основы. И полное отсутствие любых следов жизнедеятельности – ни костров, ни мусора, даже фекалий. Как будто они просто растворились. Максим же увидел в этом подтверждение своей гипотезы о "геопатогенной зоне высасывания жизни". Его рука потянулась к камере с ИК-фильтром. "Смотри, Иль, тепловизор... она абсолютно холодная. Как камень. Но только что умерла? Не может быть!"
– Странно, – пробормотал Максим, но в его глазах вспыхнул нездоровый азарт. – Очень странно. Выходим. Нужно взять пробы почвы здесь.
Илья не хотел выходить. Воздух в машине вдруг показался спертым, пахнущим не дождем и хвоей, а чем-то затхлым, сладковато-гнилостным, как в подвале старого дома. Но он был профессионалом. Взяв пробоотборник и фонарь, он вышел в хлещущий дождь. Холодная вода моментально промочила куртку.
Земля под ногами была неестественно мягкой, вязкой. Не грязью, а чем-то вроде размоченного войлока. Фонарь выхватил из тьмы края дороги. Трава здесь была высокой, почти по пояс, но не зеленой. Серой. Как пепел. И абсолютно неподвижной. Ни один стебель не колыхнулся под ударами ветра и дождя.
– Илья, смотри сюда! – Максим стоял на коленях у мертвой лисы. Он осторожно отодвинул ее лапу. Под ней, в углублении почвы, плескалась лужица мутной воды. Но это была не вода. Она была густой, тягучей, как слизь, и переливалась слабым, больным зеленоватым светом. А вокруг нее, словно корни какого-то чудовищного растения, из земли торчали… волосы. Длинные, спутанные, человеческие волосы. Они словно росли из почвы, образуя жуткий ореол вокруг светящейся лужи.
У Ильи похолодело внутри. Рационализм дал трещину. Он вспомнил отчеты о предыдущей экспедиции, пропавшей в этих местах три месяца назад. Их последнее сообщение было обрывком: «…почва живая… не трогайте воду… волосы…»
– Максим, назад в машину! Сейчас же! – закричал Илья, хватая напарника за плечо.
Но Максим, завороженный мерцающей слизью, протянул руку с зип-пакетом, чтобы взять пробу. Его палец едва коснулся поверхности.
Все произошло мгновенно. Слизь вздрогнула. Зеленый свет вспыхнул ярко, ослепительно. Волосы вокруг лужицы зашевелились. Не от ветра. Они извились, как щупальца, и рванулись к руке Максима. Тонкие, как паутина, но невероятно прочные и быстрые. Они обвили его запястье с хрустом ломающейся кости. Это были не просто волосы. При ближайшем рассмотрении сквозь слизь Илья разглядел, что они были неестественно густыми у корня, сливаясь в нечто вроде волокнистых корней, уходящих глубоко в землю. Каждый волосок был покрыт микроскопическими, липкими ресничками, которые и впились в кожу Максима с чудовищной силой. А слизь... она не просто светилась. Она пульсировала в такт какому-то незримому ритму, и в ее густой массе мелькали крошечные, темные точки – как споры или... яйца. Запах, исходивший от нее, был не просто гнилостным; в нем чувствовалась сладковатая нота разложения, смешанная с химической едкостью, как от перекиси, и чем-то древним, болотным, словно вскрыли тысячелетний торфяник с трупами.
Максим вскрикнул от боли и ужаса. Он дернул руку, но волосы впились в кожу, словно иглы. Из земли вокруг лужицы полезли новые пряди, толще, темнее. Они тянулись к нему, как корни к воде.
– ИЛЬЯ! ПОМОГИ! – его крик был полон чистейшего, животного страха.
Илья бросился вперед, не думая. Он схватил Максима за куртку и рванул изо всех сил. Раздался отвратительный, мокрый звук – как будто выдергивают корень из грязи. Максим с диким воплем отлетел назад, падая в грязь. На его руке, от запястья до локтя, зияла глубокая рваная рана, из которой сочилась не кровь, а та самая густая, зеленоватая слизь. А на месте, где он был, торчал клок его собственной куртки, туго перетянутый сплетением серых волос, которые с жадностью втягивались обратно в землю, увлекая за собой клочья ткани. Светящаяся лужица пульсировала, как сердце, и стала заметно больше.
– Бежим! – заорал Илья, поднимая обессиленного, дрожащего Максима. Он втолкнул его в машину, прыгнул за руль и рванул с места, не глядя назад. «Нива» взревела, колеса буксовали в вязкой грязи, но вырвалась на колею. В зеркале заднего вида Илья мельком увидел, как из земли на месте конфликта медленно, как побег, поднялась тонкая, серая колонна, увенчанная чем-то бесформенным и влажным.
Деревня Серые Луга встретила их кромешной тьмой и гнетущей тишиной. Ни огонька, ни звука. Дождь внезапно прекратился, оставив после себя тяжелый, насыщенный запах гнили и сырой земли. Дома стояли покосившиеся, с выбитыми окнами, похожими на пустые глазницы. Крыши провалились, стены обросли толстым слоем серого, мохоподобного лишайника, который пульсировал слабо, едва заметно, как будто дышал. Дорога закончилась у полуразрушенной колодезной бадьи. Дальше – только дома и лес, плотной стеной вставший за деревней.
– Не… не могу… – простонал Максим с заднего сиденья. Его рука была ужасна. Кожа вокруг раны покрылась серыми прожилками, похожими на корни. Сама рана сочилась зеленой слизью, и Илье показалось, что внутри виднеется не мышцы, а что-то волокнистое, серое. Прожилки под кожей не просто расползались. Они шевелились. Тонкие, как нити паутины, серые структуры медленно, но неотвратимо ползли вверх по руке к плечу, разветвляясь под кожей, как корневая система. Кожа в этих местах теряла чувствительность, становилась холодной и плотной, как кора. Сам Максим уже не просто стонал. Максим горел. Температура подскочила за минуты. Его глаза были лихорадочно-яркими, но в них читалось невыносимое страдание и… странное отстранение. Он бормотал что-то бессвязное, обрывки фраз, не относящихся к реальности: "...корни... так глубоко... поют... надо поливать...". Его глаза, лихорадочно блестящие, смотрели не на Илью, а куда-то внутрь, в кошмар, разворачивающийся в его зараженном сознании и теле. Он переставал быть Максимом. Он становился частью Системы Серых Лугов.
– Держись, Макс! – Илья вытащил аптечку, но руки его тряслись. Чем обработать это? Антисептик? Это выглядело как инфекция, но какой? Он наложил давящую повязку, стараясь не касаться слизи. Прикосновение к ней вызывало отвратительное ощущение холода и липкости, проникающее под кожу. Максим застонал.
Внезапно из леса донесся звук. Не крик зверя, не вой ветра. Это был… плач. Женский, безутешный, душераздирающий плач. Он лился из темноты, обволакивая деревню, наполняя пространство ледяным ужасом. Плач был слишком чистым, слишком скорбным, чтобы быть настоящим. Он звучал как приманка.
– Не слушай! – прошипел Илья, но Максим уставился в сторону леса, его рот приоткрылся, глаза расширились.
– Она… зовет… – прошептал он. – Там… надо помочь…
– Это не человек, Макс! – Илья схватил его за плечи, тряся. – Это ловушка! Помнишь отчеты? Звуковые мимикрии!
Но Максим, казалось, не слышал. Его тело напряглось. Слизь на руке заблестела ярче. Он рванулся к двери.
– НЕТ! – Илья попытался удержать его, но Максим, движимый нечеловеческой силой, вырвался. Он вывалился из машины и побежал, спотыкаясь, в сторону леса, навстречу плачу. Его фигура быстро растворилась в темноте между первыми домами.
Илья остался один. В машине, посреди мертвой деревни, под вой несуществующей женщины. Сердце колотилось так, что казалось, вот-вот разорвет грудную клетку. Он захлопнул дверь, заперся. Фонарь выхватывал облезлые стены домов, пустые проемы окон. В одном из них ему почудилось движение. Что-то белое, мелькнувшее и исчезнувшее. Он знал, что оставаться в машине – смерти подобно. Она была железной ловушкой. Надо было искать укрытие. Какое-нибудь относительно целое здание. Церковь? Амбар?
Он выбрал дом напротив, чуть менее разрушенный, с сохранившейся дверью. Схватив рюкзак с самым необходимым и тяжелый монтировку, Илья выскочил из «Нивы» и бросился к дверям. Запах гнили здесь был осязаем, как стена. Дверь поддалась с скрипом. Внутри царила кромешная тьма и холод. Фонарь выхватил пустую комнату с обвалившейся печью. Пол был покрыт толстым слоем того же серого «мха», который шевелился под лучом света. Илья почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он прислушался. Тишина. Гнетущая, абсолютная. Даже его собственное дыхание казалось оглушительным.
Вдруг снаружи донесся новый звук. Стук. Методичный, неторопливый. Тук. Тук. Тук. Как будто кто-то бьет толстой палкой по дереву. Стук приближался. Откуда-то со стороны леса. Тук. Тук. Тук. Он доносился не с дороги, а… из-за домов. Как будто источник двигался по задворкам.
Илья замер, прижавшись к холодной стене. Фонарь он выключил, погрузившись во тьму. Тук. Тук. Тук. Звук был уже рядом. Прямо за стеной этого дома. Потом он стих. Илья не дышал. Тишина снова сгустилась, но теперь она была напряженной, зловещей. Он почувствовал, как по полу, через тонкую подошву ботинок, передается вибрация. Что-то тяжелое медленно обходило дом. Он услышал шорох – словно что-то волочилось по земле, покрытой лишайником. И запах… Запах гниющего дерева и мокрой шерсти усилился в сто раз, заполняя комнату. Оно остановилось у входной двери. Илья слышал, как тяжело, хрипло дышит что-то массивное по ту сторону тонких досок. Потом раздался скрежет – как будто когти проводят по дереву. Медленно, с наслаждением. Скрииип… скрииип… Илья сжал монтировку до хруста в костяшках. Его охватил парализующий страх, знакомый только по самым жутким кошмарам. Это было не животное. Это было нечто. Дверь дрогнула под тяжелым ударом. Доски треснули. Еще удар. Щель между дверью и косяком расширилась. В щель, в кромешную тьму комнаты, глянул глаз. Не животный. Человеческий, налившийся кровью, безумный, полный невыразимой муки и голода. Но огромный. Размером с кулак. Он метнулся по комнате и… остановился на Илье. Замер. Зрачок расширился, впитывая его образ. Илья заорал. Не от страха, а от чистейшего инстинкта самосохранения, пробивающего паралич. Он рванулся вглубь дома, в темноту, туда, где должен быть задний выход. За спиной раздался треск ломающегося дерева и тяжелый топот. Запах гнили накрыл его волной. Он влетел в следующую комнату, споткнулся о что-то мягкое на полу (Боже, не дай это быть телом!), нашел другую дверь, ведущую, как он надеялся, во двор. Дверь была завалена хламом. Он отшвырнул сгнившую бочку, дернул ручку. Заперто. Или заклинило.
ТУК. ТУК. ТУК. Тяжелые шаги приближались по коридору. Илья обернулся, подняв монтировку. В проеме встала фигура. Илья, дрожа, щелкнул фонарем. Пучок света, как скальпель, рассек тьму и выхватил фигуру в проеме. Илья успел увидеть ее лишь на долю секунды, но этого хватило, чтобы образ врезался в мозг. Тварь была воплощением самой гниющей сути этого места. Это было кошмарное подобие человека. Гигантское, более двух метров ростом. Она стояла, сгорбившись под низкими потолками, ее голова почти касалась перекрытий. Тело было скрюченным, асимметричным, будто слепленным из глины и гниющих бревен. Кожа (если это была кожа) – серо-зеленая, бугристая, покрытая струпьями и пятнами лишайника, который светился тусклым зеленоватым светом в местах сочленений. Одна рука была длиннее другой, заканчивалась не кистью, а чем-то вроде корявого сука с торчащими, как шипы, обломками костей. На другой руке пальцы были длинными, костлявыми, с черными, заостренными ногтями. Но самое жуткое – голова. Она была слишком маленькой для тела, лысой, с бесформенным лицом, где рот был лишь черной щелью, а нос – парой дыр. И те самые безумные, кроваво-красные глаза, неотрывно смотрящие на Илью. Из щели-рта капала густая зеленая слизь. Существо пахло могилой и болотом. Это была не нежить. Но это был не запах старой могилы. Это был концентрированный смрад свежевскрытого склепа, смешанный с запахом гниющей на солнце рыбы, кислого болотного ила и едкой плесени, растущей на разлагающейся плоти. Воздух вокруг нее дрожал от этого зловония, казалось, сама материя воздуха разлагалась. Илья почувствовал, как у него слезятся глаза и сводит желудок. Когда Тварь задышала, из черной щели-рта вырвалось облачко пара, но не теплого, а леденящего, как из морозильной камеры. Илья ощутил, как холодок пробежал по его коже даже на расстоянии. Ее движения были не просто медленными; они были тягучими, как будто ее конечности преодолевали огромное сопротивление невидимой среды, а не воздуха. Каждый шаг отдавался глухим стуком в полу, а под ее когтями (на костлявой руке) дерево не царапалось – оно гнило на глазах, темнея и рассыпаясь трухой. Она была не просто монстром. Она была олицетворением процесса гниения и ассимиляции, ходячим эпицентром заразы Серых Лугов. Это была сама гниющая, ожившая плоть земли, воплощение болезни этого места – Тварь из Серых Лугов.
Оно издало звук. Не рык, не рев. Это был низкий, булькающий стон, как будто из глубины грязного колодца. И в этом стоне слышались обрывки чего-то знакомого, искаженного до неузнаваемости. Казалось, оно пытается сказать: «Ос…тань…ся…».
Тварь шагнула вперед. Илья с отчаянным воплем замахнулся монтировкой и ударил по ближайшей руке-суку. Удар пришелся со звоном, как по камню. Монтировка отскочила, не оставив следа. Тварь даже не дрогнула. Она протянула свою костлявую руку с когтями. Илья отпрыгнул в сторону, ударившись спиной о заваленную дверь. Он метнул фонарь ей в «лицо». Свет мигнул, ослепив чудовищный глаз, и погас, разбившись о каменную грудь.
В темноте Илья услышал свист когтей в воздухе. Он инстинктивно пригнулся. Что-то острое чиркнуло по стене над его головой, срывая куски штукатурки. Запах гнили стал удушающим. Он нащупал в темноте край завала у двери – старый шкаф. С отчаянной силой он рванул его на себя. Шкаф с грохотом рухнул, ненадолго преградив путь в комнату. Раздался яростный рев и звуки ломающегося дерева. У Ильи было несколько секунд. Он на ощупь нашел дверную ручку, дернул ее изо всех сил. Дверь, поддавшись, с скрипом открылась, вывалив его во двор. Он не разбирал дороги. Он бежал. Бежал сквозь огороды, заросшие той же серой, неподвижной травой, спотыкаясь о скрытые в ней кочки и коряги. За спиной слышался грохот – Тварь выбралась из дома и пошла за ним. Не бежала. *Шла*. Тяжело, неспеша, но неотвратимо. Ее булькающий стон висел в воздухе, сливаясь с навязчивым шепотом, который теперь доносился отовсюду – от домов, от земли, от самого воздуха. Шепот тысячи голосов, сливающихся в одно слово: «Останься… Останься… Останься…»
Он увидел колодец. Тот самый, у которого они остановились. Бадья была перевернута. Илья подбежал к нему, отчаянно ища спасения. Может, спуститься? Но внутри колодца не было запаха воды. Оттуда тянуло холодом могилы и… слабым зеленым свечением. И шевеление. Что-то волокнистое, как те самые волосы, копошилось в глубине.
ТУК. ТУК. ТУК. Шаги приближались. Тварь вышла из-за крайнего дома. Она шла прямо на него, не ускоряясь. Ее кровавый глаз был прикован к Илье. Из щели-рта стекала зеленая нить слизи. Она знала, что он никуда не денется.
Отчаяние охватило Илью. Он оглянулся. Лес. Плотная стена деревьев за колодцем. Последний шанс. Он бросился к лесу, в черноту между стволами. Забежав за первые деревья, он оглянулся. Тварь остановилась у колодца. Она не пошла за ним. Она просто стояла и смотрела. Ее глаз светился в темноте, как уголь. Илья почувствовал странное облегчение. Он повернулся, чтобы бежать глубже…
И застыл. Лес был не просто темным. Он был живым. Стволы деревьев были покрыты тем же пульсирующим серым лишайником. А между ними, на ветвях, на земле… висели коконы. Десятки, сотни коконов, сплетенных из тех самых серых, волокнистых нитей, что росли из земли. Они были разных размеров – от небольших, размером с кошку, до огромных, человеческих. И некоторые из них… шевелились. Изнутри. Слышался слабый стук, тихий плач, бульканье. Илья понял, куда делись жители деревни. Куда делась предыдущая экспедиция. Куда, наверное, утащили Максима.
Он стоял на краю поляны, усеянной этими жуткими плодами. Шепот «Останься…» теперь доносился отовсюду. От деревьев, от земли, от самих коконов. Он чувствовал, как холодная липкость поднимается по ногам. Он посмотрел вниз. Серый мохо-подобный лишайник медленно, но неотвратимо оплетал его ботинки, поднимаясь по голенищам. Он попытался шагнуть – ноги не слушались. Корни. Они уже проросли сквозь ткань, впиваясь в кожу. Холод и онемение распространялись вверх.
Илья поднял глаза. На ветке перед ним висел большой, искаженно-человеческий кокон. Он треснул. Из щели показалась рука. Человеческая, но покрытая серыми прожилками. Пальцы слабо пошевелились. Потом в щели появился глаз. Кроваво-красный. Безумный.Глаз максима.
Последнее, что увидел Илья, прежде чем серый туман поглотил его сознание, был неспешный шаг Твари, входящей в лес. Она шла собирать новый урожай. Ее булькающий стон слился с нарастающим шепотом леса, к которому теперь добавился его собственный, едва слышный голос, нашептывающий из глубины нарастающего серого панциря, опутывающего его тело и душу: «Ос…тань…ся…» Серое волокно, оплетавшее его, было лишь внешней оболочкой. Он чувствовал, как холодные, тонкие как иглы корни проникают глубже, под кожу, в мышцы, к костям. Не причиняя острой боли, лишь неся с собой всепоглощающее онемение и чужую, древнюю волю. Он ощущал, как его сознание не гаснет, а растворяется, вливаясь в тот самый навязчивый шепот, исходящий от деревьев, от земли, от тысяч таких же коконов. Он стал частью Коллективного. Частью Системы. Он чувствовал медленный, вечный пульс Серых Лугов, проходящий сквозь корни деревьев, сквозь лишайник, сквозь землю, насыщенную той светящейся слизью. И он чувствовал Ее. Тварь. Не просто страж или хищник. Она была Плотью Места. Его нервным узлом, его исполнительной силой. Она была тем, во что превращалась сама земля, пропитанная мертвой аномалией, обретя уродливую, голодную форму. Илья (вернее, то, что от него оставалось) понимал: его плоть станет удобрением для новых корней, его дух – еще одним голосом в хоре шепота «Останься…», а его страдания – энергией для вечного, мерзкого цикла Серых Лугов. И Тварь, медленно приближавшаяся, чтобы вплести его в свой лес, была лишь орудием этого бесконечного умирания.