Белоснежка с чердака. Глава 16

ГЛАВА 16

Через неделю наступил великий праздник Навруз. Подготовка к дню весеннего равноденствия начиналась за месяц до его наступления. Во всех школах готовились выставки, песни, танцевальные номера. Наша школа подготовила две песни, одно стихотворение и один танцевальный номер от старших классов. В этот день вся улица пестрила снующей ребятней в национальных костюмах. Атласные платья с яркими узорами, напоминающими множество языков пламени, вшитые в каждый сантиметр. Девушки традиционно плели сорок косичек и вплетали на их концы разноцветные нитки или же ленточку из бисера. Музыка играла на улицах и площадях, а праздничная программа с главного стадиона разносилась ветром по всему городу. По крайней мере у себя дома я слышала спикера так, будто он находится у меня под кроватью.

Довольные соседки суетились со вчерашнего дня. Уже в четыре утра все дворы были выметены и угощения приготовлены. Моя мама тоже напекла порожков, а тетя Оксана — блинов. Вечером наши соседи устраивали огромные пир, куда мы тоже были приглашены. С одной стороны, это был великий и радостный праздник, с другой стороны, он лишал нас утреннего бега на большом стадионе. И даже школьный стадион был загружен аппаратурой и декорациями, которые еще не успели убрать с торжественной линейки. В этот день мы не учились, а подобные дни для детей кажутся вечностью. Накануне мы договорились с Мартином, что я приду к нему домой, чтобы позаниматься растяжкой и попрыгать через скакалку.

Рано утром, до наступления завтрака, я пришла к нему со своей скакалкой. Мартин уже был готов. Тетя Оксана сказала, что он уже с утра разминается. Она стояла на кухне в красном переднике, вращая в руке тонкую сковородку. Блины у нее получились ровные, румяные, гладкие, с ажурными вкраплениями. Сегодня она выглядела по-особенному. На миг я засмотрелась на нее. Не знаю, как это произошло, но я больше не держала на нее обиду. Со смерти папы прошло чуть больше года, а мне казалось, что миновала вечность. Лицо папы, его голос, смех стали постепенно светлеть в моей памяти, сливаясь с каким-то белым светом. Будто бы образ его растворялся, превращаясь в белую печаль. Но боль, причиненная его смертью, больше не мучила, как и не мучила обида на тетю Оксану и Мартина. Все было позади. Папа уже давно не на земле, а тетя Оксана хорошая женщина, которая живет по соседству. Она всегда радовалась моему приходу, и я видела, что ее чувства искренни. Короче, сегодня утром я окончательно решила больше никогда не сердиться на эту милую женщину, которая ничего плохого мне не сделала. И как только я так подумала, сразу будто бы камень с плеч свалился и так стало легко дышать, что даже голова от этого просветлела.

Я прошла в комнату Мартина. Дверь была открытой. Заглянув туда, я увидела Мартина в спортивном костюме. Интенсивно наклоняясь то вперед, то назад, он отрывисто дышал и старательно пыхтел, пытаясь держать колени вытянутыми при каждом глубоком наклоне.

— Привет, — сказала я.

— Привет, — не оборачиваясь, ответил он.

Я прошла в комнату. У него всегда был идеальный порядок. Даже книги на навесной полке были аккуратно расставлены по размеру. Мартин очень чистоплотный мальчик, я это еще с самого начала поняла. Оглядевшись, я предложила ему пойти попрыгать во дворе, а потом продолжить растяжку в комнате. Он согласился, и мы начали нашу тренировку. Мартин очень старался. Я видела, что он краснеет, задыхается, покрывается испариной. Но когда я говорила, что можно сделать паузу, то он и не думал останавливаться. В последнее время он стал черезмерно усердным. Мне даже было его немного жаль, когда он так лез из кожи вон.

— Давай потянемся на шпагаты, — под конец предложила я.

Это была моя любимая часть, так как на шпагаты я тянулась без особого усилия. Мартину же это еще давалось сложно. Он, конечно, уже сидел на шпагатах, но ему все еще было больно. Но когда тебе только восемь или семь лет, то любая растяжка дается не так мучительно. Я села на поперечный шпагат, подложив под лодыжки две высокие подушки. Передо мной стоял письменный стол, и почти на уровне моих глаз оказался проем в столе, где Мартин хранил цветные карандаши, фломастеры и еще несколько тонких брошюрок. Так как Мартин никогда не запрещал мне ничего трогать, я протянула руку и взяла стопку книжек. Мартин сидел на полу, широко расставив ноги, устремив лицо в пол, и мучительно дышал, выдерживая ноющую боль в паховых мышцах. Я стала рассматривать одну брошюрку. Это были комиксы о Томе и Джерри. Мне тоже нравится этот мультфильм. Правда, смотрю я его редко. А у Мартина были целых две видеокассеты об этих сорванцах.

— Давай вместе посмотрим, сегодня после ярмарки, — сказала я, листая красочные страницы.

— Что посмотрим?

— Том и Джерри. У тебя есть на кассете вот эта серия?

Я подняла чуть выше брошюрку, чтобы ему было видно, и тут неожиданно он соскочил со своего места и резким движением вырвал у меня комиксы.

— Что такое? — испуганно спросила я. — Что, нельзя было посмотреть?

Мартин прижал брошюру к груди и, опустив лицо, побранился, что нельзя трогать его вещи без разрешения. Я прямо диву далась: обычно он трогает мои книжки в моей комнате, а я — его. Так всегда было. И вдруг сегодня он так реагирует. Мне прямо даже обидно стало. Задрав нос, я сказала, что больно мне нужны его книжки. Он немного усмирел. И как только страницы перестали плотно прижиматься одна к другой, тут же на пол выпал цветной прямоугольник. В этом прямоугольнике я увидела нечто знакомое. Будто бы когда-то давно, а может быть, во сне я уже видела его, но не могла вспомнить. Мартин вскрикнул и бросился его поднимать, но в этот раз я оказалась быстрее. Очутившийся в моей руке, прямоугольник был ничем иным, как моей фотографией. В памяти вмиг всплыл наш последний утренник, мое первое выступление, Славик со своим подарком, который он отдал ради одной только фотографии. Я вспомнила Анну Сергеевну, которая погнала нас обратно в хоровод и мое полнейшее разочарование, когда я, обыскав, весь актовый зал так и не нашла эту фотографию. А ведь я так хотела, чтобы у меня была паямять об этом утреннике. Во-первых, это был подарок Славика. А во-вторых, это было мое первое выступление. Я еще долго о ней помнила и корила себя за невнимательность. Оказывается, она все это время была у Мартина. Мне хватило пары секунд, чтобы все вспомнить. Потом Мартин выхватил ее из рук и спрятал за спину.

— Я все видела. Это моя фотография, — строго и решительно заявила я. — Быстро верни мне ее.

— И не подумаю, — пробурчал Мартин в ответ.

— Как ты мог ее прятать? Ты ведь знал, что я ее ищу. А она была все это время я у тебя? Быстро верни ее.

Я требовательно протянула руку вперед.

— Отдай, — чуть ли ни грозясь, сказала я.

— Нет. Она моя.

— Ты ее украл! — топнула я ногой.

— Нет. Я нашел ее, а значит, она моя.

— Где ты ее нашел?

— Она упала рядом со мной, когда ты и Славик пробегали мимо.

— Она не упала. Я ее обронила!

— Нет. Она упала рядом со мной!

— Но ведь это моя фотография!

— Я ее нашел. Значит, моя.

— Но ведь там мое лицо. Зачем тебе мое лицо?

— А тебе зачем твое лицо?

— Затем, что оно мое. Быстро отдай.

Мартин твердо замотал головой. Я накинулась на него. Пытаясь обойти его и выхватить фотографию, но он вертелся, отбивался, толкался, словом делал все, чтобы сделать мою цель недосягаемой. Охваченная яростью, я укусила его за плечо, и он взвыл от боли, но фотографию не отдал.

— Верни мне ее, — шипела я.

— Нет, — шипел он в ответ.

— Это Славика подарок.

— И что? Если так любишь своего Славика, то тогда храни его фотографию. А эту не отдам…

Я ослабила схватку и в недоумении впила в него удивленный взгляд. Мартин покраснел, и отвернулся.

— То есть? — отдышавшись проговорила я. — То есть, что ты имеешь в виду? Я буду хранить фотографию того, в кого я влюблена, а ты будешь хранить мою фотографию, потому что…

— Все, хватит. Сказал не отдам. И все тут! — вскричал Мартин.

— Ты что? Значит… ты…

— Чего еще себе напридумываешь?!

Глаза Мартина стали красными, щеки горели, слезы выступили, и он быстро обмакнул их своим рукавом. Передо мной снова предстала картина той репетиции, когда Мартин, Алина и Славик остались посмотреть. Мы хорошо перекусили гренками, запили все чаем, а потом я репетировала свой танец Метелицы, а они втроем были зрителями. По окончании репетиции Алина верещала и хлопала в ладоши, Славик с гордостью смотрел на меня, а Мартин…

А Мартин смотрел в пол. Глаза его были блестели то ли от слез, то ли… непонятно от чего. И на несколько секунд завеса отворилась, и я увидела, как, подобно длинной органзе, покрытой мелким серебрением, ко мне устремились его чувства. Тогда со мной было это впервые. Они окутывали, создавая вокруг меня целое буйство цветов и вспышек. Я будто бы находилась в какой-то палатке, сооруженной из его эмоций. Запах его любви я ощутила еще тогда, но почему-то не нашла в себе силы в это поверить. По честолюбию я решила, что это такое сильное восхищение танцем. Ведь такое со мной повторилось, на следующий день, когда я танцевал на утреннике. Но там было уйма народа, и потому не удивительно, что меня накрыло. А тут был только один Мартин, и его чувств хватило сполна, чтобы сравнить с восхищением целой толпы. Вот теперь мне все вдруг стало ясно. Вот почему он все время спрашивает меня о Славике. Вот почему краснеет всякий раз, когда я него бросаю взгляд. Я вспомнила все, что произошло, и внезапно открыла для себя, какое же я толстошкурое существо, раз не поняла таких явных вещей, происходивших у меня прямо под носом.

Голова у меня закружилась, живот предательски заурчал, а поперек горла встал ком, который не давал мне свободно дышать. Мягкая боль в животе стала расползаться по всему телу, и мне стало приятно осознавать, что Мартин, оказывается, влюблен в меня. Хотя я была уверена в том, что я в него уж точно не влюблена. У меня ведь уже есть жених. Но все равно ощущать, как тебя окутывает чей-то сильный и самый первый порыв, признаться, было очень приятно. Мне это льстило. Ведь Мартин всегда был для меня мальчиком, которого хоть я и ненавидела долгое время, но считала достойным мне соперником. Он был лучшим во многих вещах. Я с ним соревновалась, и потому чувство уважение было к нему привито еще с самого начала нашего знакомства. Помню, что когда Алина подошла к Мартину извиниться за разбитую бутылкой голову, мне стало так неприятно оттого, что он так нежно посмотрел на нее. И хотя я часто докучала Мартина расспросами о том, кто же ему нравится, все же сложно было представить, чтобы Мартин мог полюбить кого-то из нашего класса. И вообще, я считала, что Мартину нет пары в нашей школе. Вот такая путаница у меня в голове. А теперь у меня вообще появилось куча вопросов. И так как все открылось, я решила его не отпускать без ответов, а то ведь я спать не смогу.

Увидев, что он направляется к двери, я опередила его и, закрыв дверь, встала прямо у его носа.

— Рассказывай, — промолвила я.

Мартин, не глядя, стал оттаскивать меня от двери. Я заупрямилась, держась за дверную ручку.

— Нет, не уйду. Расскажи сначала, — пыхтела я, что есть силы пихая его назад.

Мартин был настроен серьезно, и тогда я поняла, что таким образом проиграю ему. Нужно было срочно что-то придумать.

— Скажи, а то я все расскажу Славику, — пригрозила я.

Нет, не помогло. Мартин все так же отдирал меня от двери.

— Пожалуйста, скажи, — взмолилась я. — Ты ведь мне брат, разве ты можешь меня любить?

И это не помогло. Он уже отпихнул меня назад, и я, оказавшись за его спиной, обхватила его руками за плечи. Расправив руки, Мартин что есть силы втолкнул меня в комнату, и я, попятившись назад, свалилась на пол, ударившись головой об угол этажерки. Искры брызнули из глаз, и зубы застучали от боли. Глухой звук долетел до Маратина, и он наконец-то, оставив свою затею бежать, бросился ко мне на помощь. Я ревела, а он, поглаживая меня по голове, старался успокоить.

— Мартин, Эмма, все хорошо? — спросила выросшая на пороге тетя Оксана.

— Все хорошо. Мы просто играли, — поспешно ответил Мартин, устремив на маму серьезный взгляд, прося ее уйти.

Тетя Оксана понимала сына без слов. Я заметила, она вообще старается не вмешивать в его дела и доверяет ему как взрослому.

— Хорошо. Вы потом приходите на кухню. Наша соседка принесла полную чашку сумаляка.

Мартин кивнул, и тетя Оксана скрылась за дверью.

Боль стала утихать, но слезы все еще катились по щекам, так как удар пришелся прямо над правым глазом.

— Дай посмотрю, — сказал Мартин, отводя мою ладошку в сторону.

Я нехотя открыла раскрасневшийся глаз. Мартин наклонился и подул несколько раз на шишку. Боль стала утихать.

— А как это у тебя получилось? — спросила я наконец.

— Все просто. Я всегда так делаю, когда Давидка или Эдита разбивают себе колено или носы в детском саду.

Пользуясь моментом, я снова попросила его рассказать, как так получилось, что он вдруг меня… на букву «л». Странно, теперь его имя я не могу произнести с этим словом. Мартин видать понял, что я не отстану, поэтому, тяжело вздохнув, он опустился на пол и, прислонившись спиной к этажерке, начал признание. Голос его звучал тихо, еще более хрипло, чем раньше, а своего взгляда он не сводил с узоров на коричневом ковре.

— Не знаю… само как-то вышло, — начал он, хмуря брови. — Сначала я думал, что вреднее девочки на свете нет. Ты мне не нравилась, и я жалел, что Славик с тобой связался. А потом перед смертью папа сказал, чтобы я заботился о близняшках и о тебе тоже. Я думал, что, провожая тебя из школы и обратно, я уже забочусь о тебе. А потом этот случай с Алиной и бутылкой. Взяв твою вину на себя, я решил, что вполне сделал то, о чем просил меня папа. Со временем я привык, что ты всегда рядом. Мы вместе убирались, ходили в школу и обратно. Я заступался за тебя только потому, что считал, что должен это делать. Раз папе обещал. А потом когда Алина поломала ногу, Славик пришел ко мне и попросил, чтобы я проводил тебя до школы. Даже слово взял с меня, чтобы я тебя не бросал одну. Он говорит, что ты боишься ходить одна. Он так за тебя переживал, что постоянно посылал меня к тебе, когда сам не мог. Так получилось, что я стал привыкать к тебе. Потом я понял, что ты не такая уж и плохая. Просто немного обиженная, но все равно добрая. В тот день, когда увидел, как ты танцуешь, понял что влюбился в тебя. Ты тогда выглядела совсем по-другому. Ты была такая воздушная, красивая, добрая. У меня разболелся живот, и сердце так сильно забилось. Я пришел домой и долго не мог уснуть. Я все время вспоминал тебя, твой голос, смех, танец. Как я мог думать о тебе плохо, я даже тогда не мог себе это представить. Как вообще можно тебя ненавидеть? Кто вообще тебя может ненавидеть? Ты ведь такая хорошая. Вот с того дня я и стал тебя любить.

Я заерзала. На висках начало что-то громко постукивать, по животу разлилось тепло. Он сказал, что любит. Еще ни один мальчик мне это не говорил. Стало так неловко, что уже пожалела, что попросила его об этом. В отличие от меня, Мартин очень смело говорит это слово.

— Но ведь ты любишь Славика, а он — тебя. И вы поженитесь, когда вырастите? Так ведь? — украдкой взглянув на меня, спросил Марин.

Потупив взор, я быстро кивнула. Наверное, я слишком привыкла к тому, что я люблю Славика, и потому мне легко было об этом слышать. По крайней мере легче, чем слышать признание от Мартина.

— Я так и думал, — усмехнулся он, и отвернулся. — Когда я вырасту, то тоже, может быть, женюсь.

У меня даже нос зачесался от этих слов. Стало так неприятно, что Мартин собирается жениться.

— На ком ты женишься? — спросила я.

Он пожал плечами.

— Может быть, на Алине. Она такая рыжая, как солнышко.

Зубы мои сжались, а в груди так неприятно запершило, что прямо огонь готов был из ушей политься.

— Нет, — скривив рот, возразила я. — Только не на ней.

— Почему?

— Просто не на ней, и все тут. Это я тебе по-дружески советую.

— Ты же мне сестра.

— Тогда по-сестрински.

Мартин усмехнулся и мигом поднялся на ноги.

— Пошли завтракать, сестра.

Мне не хотелось уходить. И вообще сидеть вот так с Мартином всегда было очень приятно. Но пришлось подчиниться.

— Только ты держи это в секрете. Хорошо? — прошептал Мартин, когда мы приблизились к порогу. — Ты не переживай. Я, может быть, смогу полюбить другую девушку. И когда полюблю, то тебе как сестре сразу же скажу.

Я кивнула, а сама прямо потом покрылась от беспокойства. А вдруг он действительно полюбит другую? Тогда он будет с другой сидеть и общаться. Тогда он будет с другой ходить в школу и обратно. Получается, он на другую будет смотреть, как на меня, и его чувства большой палаткой будут накрывать другую девочку. А мне тогда что делать? А мне то что? Все равно я ведь выйду замуж за Славика. Я ведь этого хотела. Что теперь расстраиваться? Ой, короче, не знаю. Не буду об этому думать.

Мы вышли на кухню. Стол уже был накрыт. Тетя Оксана оставила записку, что она уже ушла с детьми на праздничную ярмарку. На столе стояли сухофрукты, пузатый узбекский чайник с веревочкой, выходившей из маленького отверстия крышки и привязанной другим концом к ручке чайника. Это, наверное, чисто узбекская традиция — повязывать крышку чайника к ручке. Я всегда думала, зачем это надо. Но все так делают, потому я считала, что так должно быть. Может быть, так удобнее наливать чай, тогда крышка не соскальзывает. Мы подошли к столу, и Мартин разлил чай в синие пиалушки. Мы позавтракали. А я выпила целых четыре пиалы. Так в горле пересохло то ли от тренировки, то ли от волнения, от которого меня кидало поминутно в дрожь. Так что Мартину пришлось доливать кипяток. Когда он отрыл чайник, я заметила небольшой выступ на крышке, похожий на крючок.

— А это зачем? — спросила я.

— Это чтобы крышка не отваливалась, — пояснил Мартин. — Смотри. Вот так вставляешь крышку, и крючок цепляется за края отверстия и уже не выпадет, как бы ты ни наклоняла чайник.

— А зачем вы тогда веревку еще продели в крышку?

— Не знаю. Я с детства привык к тому, что у всех в доме чайники такие. И поэтому всегда продеваю веревку. Даже пуговицу от старой рубашки сюда придел.

Он поднял крышку и продемонстрировал пуговицу, которая аккуратно входила в круглый проем, заполоняя собой отверстие крышки. Я задумалась. Мне показалось это таким странным. Вроде бы современные чайники уже делают с крючками, но все равно мы привычке прикрепляем к ним веревку. И не сказать ведь, что так красивее, или удобнее полоскать. Вовсе нет. Но просто мы с детства к этому привыкли, что по-другому себе чайник уже не представляем. Этот чайник мне напомнил что-то из моей жизни, но что именно, я не могла понять.

— Ты ешь скорее. Потом пойдем на ярмарку. Славик уже там нас ждет.

— Хорошо. А ты? Что же ты не кушаешь сумаляк?

— Я не хочу.

Я запустила свою ложку в чашку, и на глянцевой поверхности насыщенно шоколадного цвета появились округлые полосы.

— Как вкусно, — протянула я. — Ты попробуй. Какой же Навруз без сумаляка?

— Нет, спасибо. Я не хочу.

До меня вдруг дошло, почему Мартин за все утро съел только пару сухих слив и изюм.

— Мартин, сегодня же праздник. Ты поешь. Сегодня можно. А завтра ты снова будешь на диете.

— Я не хочу, — настойчиво сказал он и выскочил из-за стола. — Ты поела? Я буду мыть посуду.

Мы вышли из дома и направились в сторону большого стадиона. Музыка гремела повсюду. Нарядные узбечки с мелкими косичками сновали по перекрытым дорогам, пестря на солнце атласными платьями, распевая на весь лад песни о Наврузе. Голоса их звучали почти одинаково: они специально подделывали их под среднеазиатский мотив, думая, что эти песни поются именно таким нарочито тонким фальцетом. И никак иначе. А мне было смешно их слушать. Войдя в ворота стадиона, мы потонули в толпе. Как можно было найти в этой толпе Славика, или маму, или тетю Оксану? Все тут смешалось. На трибунах яблоку негде было упасть. Никто особо не смотрел праздничную программу, которая шла своем чередом на середине футбольного поля как отдельная жизнь. Но все равно все сидели на трибунах, боясь потерять место. Мы припозднились, поэтому нам места не хватило. И тут к нам подбежала Алина. Она так забавно выглядела в национальном узбекском платье с узорчатой тюбетейкой на голове, из-под которой выступали ее рыжие, как множество золистых ниточек, косички.

— О, мы как раз вас искали, — пропищала она. — Пойдем, я покажу, где мы сидим.

Мы последовали за ней, юркая внутри толкучки. Все что-то ели, жевали, хрустели, облизали, грызли. Я вроде бы хорошо позавтракала, но почему-то при виде всеобщего обжорства, мне тоже захотелось что-то погрызть или чем-то похрустеть. Желание было услышано. Когда мы добрались до места, я увидела дружную толпу одноклассников. Они сидели на газоне в плотной куче рядом с Елизаветой Андреевной, которая усердно заплетала одной из девочек сорок узбекских косичек. Все одноклассницы уже могли похвастаться такой прической. Так как волосы у всех были недлинные и не такие густые, как у узбечек, то делать эту прическу было не так уж и сложно.

— Принцесса, ты пришла! — радостно вскликнул Славик и снова обнял меня за плечи. — Я вас ждал. Вы где были? Смотри, что я принес. Моя бабушка напекала столько пирожков, что на всех хватит. А это вот тебе. Это я сам слепил.

Он протянул мне круглый пирожок, посыпанный сверху сахарной пудрой. Мне стало так неловко. Я подумала о том, что Мартин, наверное, это услышал. А потом решила, что если даже и услышал, то что тут такого? Я взяла пирожок и поблагодарила. Через полчаса мои волосы тоже превратились в сорок мелких плетенных веревочек с красными лентами на концах, и я была вне себе от счастья. Светлый праздник, великолепная погода, столько еды, ребята бегают, смеются, музыка повсюду. Елизавета Андреевна в узбекском наряде, с повязанным вокруг шеи тонким платочком и с необычно пышной юбкой походила на восточную принцессу. Ее платья всегда немного напоминали балетные пачки: воздушные, пышные, с множеством тонких подъюбников.

Мы танцевали, и в самый разгар праздника мне захотелось в туалет. Вот тогда я пожалела, что выпила столько пиалушек чая. Пришлось отлучиться ненадолго. Хотя, если считать огромную очередь, с которой я там столкнулась, то меня не было добрых сорок минут. Когда же я вернулась, то застала всех танцующими босиком на траве. Все ребята покачивали плечами, подражая национальному ликованию. Девочки плавно махали руками, играли бровями, широко улыбались. Я тоже на радостях бросилась в пляс. И тут я, к своему разочарованию, заметила, что Мартин танцует с какой-то узбечкой. Она не из нашей танцевальной группы, она вообще не из нашего класса. Но такая хрупкая, черноволосая. Эти ее сорок косичек спадали ниже колен, и вообще она так красиво двигалась, будто бы музыка вжилась в нее. Кровь берет свое, и никто не может так танцевать узбекский танец, как узбеки. И эта малявка явное тому подтверждение. Гибкие смуглые руки, плавно вырисовывали в воздухе причудливые узоры. Она попеременно подносила свои вытянутые пальчики к голове, слегка касаясь тюбетейки, будто аккуратно закладывала волосы за ушко. А самое главное — глаза: она стыдливо тупила взор, а потом игриво поднимала их на Мартина, а затем снова опускала, будто бы специально демонстрируя свои пышные черные ресницы. А брови-то, брови! Сросшиеся на переносице, они так и плыли под музыку. Даже бровями она так танцевала, что меня дыхание сперло от досады. Ну пусть себе танцует с этой чуркой! А мне-то что?! Может, еще в нее он и влюбится и потом женится! Мне плевать!

Я танцевала среди толпы, все время поглядывая в сторону Мартина. Сама не знаю, как так получилось, что голова сама туда поворачивалась. Пока эта бесконечная музыка длилась, я уже все губы себе искусала.

Потом мы снова уселись на полянку и принялись есть урюк и грызть миндаль. Я как бы не специально села рядом с Мартином.

— Ты хорошо танцуешь узбекский танец, — сказала я.

— Ну конечно, я же наполовину узбек.

— А тебе что, узбечки нравятся? — неожиданно вылетело из моих уст.

— Ну так… Эта наша соседка. Ты что ее не знаешь? Это Севара, она дочь тети Рано.

— Ну и что? — надувшись выпалила я. — Ты лучше с ней больше не танцуй.

— Почему? — Мартин уставился на меня в недоумении.

— Ну… просто она такая малявка.

— Она уже во второй класс скоро пойдет.

— Все равно малявка.

— И что?

— А то! — вскричала я. — Не нужно с ней больше танцевать! Что тут не ясного?!

Я так раскричалась, что даже не заметила, что все одноклассники и Елизавета Андреевна на поляне вылупили на нас свои изумленные глаза. Они даже жевать перестали. Так и застыло за их щекой какое-то лакомство.

— Это… — залепетала я. — Я это как сестра тебе советую. Нечего в семью тащить непонятно кого.

Снова заиграла музыка, и все как по команде продолжили жевать и отвернулись. А я в непонятной обиде на Мартина отошла от него и присела рядом с Елизаветой Андреевной, положив на нее голову. Она пригладила мои волосы и поцеловала макушку.

— А Мартин между прочим похудел, — прошептала она мне на ушко.

Я покосилась на Мартина, и тут же отвела взгляд в сторону. Да, действительно он стал немного стройнее, но все равно ноги у него были полные. В ласинах будут смотреться как сардельки.

Потом нас угостили слоеными лепешками, покрытыми сахарной пудрой. Мы с удовольствием разорвали ее на мелкие кусочки, и Елизавета Андреевна снова взяла себе середку. Все засмеялись, и праздник продолжился. А я весь день была чем-то расстроена…