Охотничий рассказ

 Кузьмич всю жизнь прожил со своей женой в Поселье — небольшой деревушке у реки Ингода. Было ему за пятьдесят, но еще не шестьдесят. Работать начал рано, с войны двенадцатилетним подростком был определен правлением колхоза к лошадям. Сначала помогал конюху, а когда тот умер от неизвестной болезни, занял его место. Так и провел всю жизнь возле лошадей. Менялись времена, количество животных то уменьшалось, то увеличивалось, а конюх был один.
 Один с лошадьми с зорьки и до позднего вечера. Ему нравилось выводить их на луг, купать в реке, гладить их лоснящиеся крупы, ощущать рукой жаркое дыхание из лошадиных ноздрей.
 Детей у Кузьмича было двое, оба взрослые, оба давно жили в большом городе, имели свои семьи. Жена Кузьмича — Варвара (все так ее звали с юности, будто и не было у нее отчества), когда-то довольно красивая, стройная, но с годами погрузневшая и ворчливая, особенно к вечеру, тоже была при деле — сторожила колхозный ток. За это ей шла кой-какая зарплатишка, на жизнь хватало, и все было бы ладно, не заведись у Варвары в последнее время, как говорил Кузьмич, «одна болесть».
 Болезнь эта заключалась в том, что вдруг, ни с того ни с сего, проявилась у его супруги страсть к чтению книг. Читала она все книги подряд, что имелись в местной библиотеке. Читала и дома, и на работе, сидя где-нибудь на завалинке на охраняемом току, читала так много, что Анфиса — рыжая, рано располневшая библиотекарша — на встрече с заехавшим в эту глухомань случайно или для экзотики писателем из области так прямо и указала на Варвару, как на самую активную книголюбшу. После чего писатель, сидевший в президиуме за столом, приподнял на сторожиху затуманенный взор и неожиданно икнул.
 И все бы было ничего в семье Кузьмича, если бы те знания, вычитываемые Варварой из книг, она не пыталась применять на его персоне.
 А получилась эта история после того, как однажды, заканчивая читку энциклопедического словаря на букве «х», Варвара вдруг оторвалась от книги и сказала мужу, который в этот момент обедал, не спеша, ложка за ложкой проглатывал щи.
— Эх, отец, вот ты знаешь, что такое «хобби»? Нет, не знаешь. У тебя нет «хобби», жизнь скоро пройдет, а ты окромя своих постылых коней ничего и не знаешь. Мерин ты сивый. Хоть чем бы увлекался.
 Кузьмич ладонью ловко поймал жирную муху, летавшую над тарелкой со щами, швырнул несчастное насекомое в мусорное ведро, степенно ответил:
-Тебе лишь бы болтать, курица. Ну какие могут быть у нас в деревне хобби эти. Театров у нас нет, оперов тоже, картины рисовать у меня таланту нет. Был клуб, кино крутили, так и тот закрыли из-за малочисленности в нашем Поселье. Один телевизор остался. Так что не приставай.
— Да уж, нет хобби! А рыбалка, охота, это что — не хобби? Все мужики круглый год в лесу торчат, и зимой, и летом семьи с мясом. А ты? Лишь бы своих коней напоить да накормить вовремя. Больше ничего знать и не хотишь. А было бы у тебя хобби—охота... И сам бы отдыхал культурно, и семье польза.
 И с того дня не стало Кузьмичу житья с женой. Как придет домой с работы, так она его и пилит, пилит, иди, мол, в лес на охоту и все тут. И наплевать ей, что это ж браконьерство, что у него на живность всякую рука не поднимается, наплевать занудной бабе!
 А когда Митька-тракторист тайком привез изюбрятины, да угостил куском мяса Варвару, житья вообще не стало Кузьмичу. Даже во сне снилось, как он валит крупных, мясистых изюбрей, крупнее, чем его любимец, вороной жеребец Мишка, а потом тащит домой ночью тяжелые изюбриные ляжки, настолько тяжелые, что несколько раз ночью просыпался в горячем поту.
 Кончилось тем, что Варвара подговорила Митьку взять Кузьмича с собой на охоту на гуранов, диких коз (так зовут в Забайкалье сибирских косуль).
 Саланцы, куда приходили вечером гураны полакомиться солью, насыпанной охотниками, находились в тайге за Ингодой, дальше, еще километрах в двадцати на юг от реки.
 Реку переплыли на большой лодке, сразу захватив с собой мотоцикл.
Солнце уже минуло пик своего стояния, когда Митька с Кузьмичом на «иженке», перегруженном разной охотницкой снедью, быстро мчались по узкой лесной тропинке в распадке между синих сопок. Митька правил легко, умело объезжая встречавшиеся на пути кое- где валуны, выскакивая на скорости из коварных, заросших пышной травой луж. Ехал быстро, так, что Кузьмичу, привычному к седлу, даже нравилось, как они катят. Где-то сбоку от тропинки слышалось постоянное журчание быстрой горной речки, от трав и цветов, которыми заросли лесные поляны, приятно дурманило голову.
 Сопки, в начале пути отстоявшие довольно далеко, по мере продвижения путников вперед подступали все ближе, дорога забирала все круче в гору, и когда мотор мотоцикла надрывно зачихал от перегрузки, Митька нажал на тормоза, смахнул с шеи ладонью капли пота.
—Слазь, Кузьмич. Приехали. Спрячем тут мотоцикл, потом под сопку еще метров триста пёхом — и будем на месте.
 Кузьмич спрыгнул, отцепили груз с боков мотоцикла, самого же его закатили под березу, накрыли куском брезента.
— Сначала спустимся к речке, наполним фляги водой, всю ночь все-таки сидеть, пить захочется,— сказал Митька, забросил за спину одну из двустволок, рюкзак и пошел напрямик по мелкому березняку навстречу журчанию.
 Вода в речке была прозрачной, ледяной настолько, что сводило зубы.
— Давно я такой водицы не пивал,— весело сказал Кузьмич.
— Тише ты, не кричи. Зверь кругом, распугаешь, однако,— предупредил Митька, завинчивая потяжелевшую флягу.
— Ты, Кузьмич, вообще-то на охоте бывал раньше, знаешь, что почем?
— Конечно, бывал. И ни раз,— не сморгнув, соврал Кузьмич, ему было стыдно признаться, что за свою почти уже прожитую жизнь он ни разу не был на охотe, что ему было как-то не по себе, даже когда в детстве мать отрубала голову петуху.— Правда, не на гуранов охотились, а на... кабанов. Но бывал.
 Когда охотники медленно поднимались под сопку, так как тропинка здесь была необычайно крутая, отчего у Кузьмича с непривычки дважды опирало в груди ды-хание, и он останавливался, солнце только выглядывало половинкой своего лукавого красного зрачка из-за горизонта. В тайге, казалось, все замерло. Слабые тени от деревьев, накладываясь на земле друг на друга, создавали причудливые картины, отчего Кузьмичу на мгновение стало жутковато.
— Вот, пришли. Тут ты и будешь сидеть. Располагайся,— Митька указал на выемку под изогнутой березой. Метрах в сорока от этого места, под корнями вывернутой сосны, виднелись остатки насыпанной соли, несколько четких отпечатков козлиных следов. Митька наклонился над ними, пригляделся.
— Козы недавно здесь были. Жди, еще придут. Я буду от тебя в километре сидеть, там тоже хорошие саланцы. На звук не стреляй, бей только, когда увидишь голову с рогами. Они скорее всего вон оттуда придут.
 Он указал на невысокий кустарник выше места засады.
—А если я застрелю козу, как ты об этом узнаешь? — опросил Кузьмич.
— Услышу выстрел, да ты крикнешь мне, если попадешь, я услышу, здесь недалеко, подойду. Ладно, не будем терять время, одевайся потеплее, располагайся и жди. Я пошел.
 Кузьмич взглядом провожал уверенно зашагавшего еще выше под сопку своего напарника, пока тот бесшумно не исчез в зарослях. Снял с плеча ружье, зарядил оба ствола, прислонил к березе. Натянул на себя вынутые из рюкзака ватные штаны, фуфайку, намазал мазью от комаров руки, лицо, прилег на землю на расстеленный кусок брезента, огляделся.
 За те несколько минут, что ушли на обжитие засады, в тайге заметно потемнело, солнца не стало видно, только багрово догорал закат, отбрасывая последние искры уходящего дня на начавшую желтеть листву берез, на перевернутую сосну. Сопка на той стороне распадка стала темно-серой и казалась от этого еще более таинственной.
 Вдруг, послышался шорох за спиной у Кузьмича. Кровь волной прихлынула к голове. «Козы!» — мелькнула мысль. Сжав ружье, он медленно обернулся, готовый выстрелить.
 Маленькая пушистая белочка мелькнула среди ветвей соседней сосны. «Ну, черт, ну и труслив же ты, братец. Так-то оно с непривычки»,— усмехнулся Кузьмич, с облегчением перевел дыхание. Он опять поудобнее прилег на спину, посмотрел на темнеющее небо. Было тихо.
— «А, вздремну-ка я немного, пока коз нет, может, и просплю их»,— почему-то беззаботно подумалось ему, и вспомнилось детство, когда мальчишками они гоняли в ночное лошадей, вспомнился запах костра...
 Проснулся он оттого, что будто кто-то толкнул его в спину. Открыл глаза и сначала лежал не шевелясь, не сообразив сразу, где находится.
 Голая, наполовину срезанная луна глядела на землю с серого ночного неба, тревожно освещая поляну с саланцами. Кроны деревьев казались непричесанными головами лесных чудищ. В напряженной тишине где-то совсем рядом раздался похожий на собачий лай крик гурана, отчего Кузьмичу опять стало не по себе.
 Наощупь, осторожно он взял ружье наизготовку, привстал, поглядел из-за наклоненной березы на те кусты выше засады, откуда, по словам Митьки, вероятнее всего и должны были идти на саланцы козы.
 И тут он явственно услышал чьи-то легкие шаги, там за кустами, метрах в пятидесяти от него. Оттуда же послышался истошный зов гурана, отчего у Кузьмича задрожали руки и по телу пробежала зябкая дрожь. Охотник замер в неудобной позе, и тут зверь затих, сделал несколько шагов и остановился где-то совсем рядом, может почувствовав что-то неладное.
 Сотни комаров, мошек зверски впились в лицо, руки Кузьмича, норовили укусить в шею, под воротник, ели поедом уши, глаза, нос. Все открытые места тела «загорели» от укусов. Охотник сцепил зубы и решил терпеть, не шевелясь, покуда хватит сил.
 Зверь как будто чихнул, шагнул несколько раз и опять закричал. Пока он кричал, Кузьмич сумел разогнуть затекшее колено и, не выдержав, смахнул тихонько с лица налипшее комарье, матюкнув про себя изобретателей мази от москитов.
 В этот момент он увидел его. Гуран вышел из зарослей и стал метрах в тридцати от Кузьмича, гордо задрал вверх голову и закричал. В его крике было столько призывного, жизнелюбивого, страстного, что Кузьмич не сразу решился стрелять.
 В следующее мгновение, боясь промахнуться, охотник выстрелил в горделивую голову почти навскидку. Пламя блеснуло в направлении зверя, больно рвануло правое плечо. В горячке Кузьмич увидел, что и после выстрела гуран, как окаменевший, стоит на том же месте, палец сам нажал на второй спусковой крючок.
 Больше никто не кричал. Кузьмич вспомнил про фонарик, зажег его, побежал к кустам, где минуту назад находился козел. Слабый луч света наткнулся на лужицу крови, зверь лежал на боку мертвый, и только в его, казалось, еще живом глазу, светился затухающий укор человеку. Кузьмич потрогал рукой теплую морду гурана. «Зачем я это сделал?» — кольнуло под сердцем.
  Пока Варвара варила похлебку из свеженины, хвалила удачливого охотника, Кузьмич молча сидел за столом, смотрел куда-то за окно и думал о своем. Он был неразговорчив с тех пор, как вернулся с охоты, и на все расспросы жены бурчал под нос что-то невнятное.
 Когда хозяйка поставила с довольной улыбкой на стол дымящееся блюдо.
— Ну, отведай, муженек, свеженинки! — Кузьмич, словно подстреленный резко встал из-за стола.
— Спасибо, не хочу.
 Повернулся спиной к растерявшейся Варваре, толкнул дверь, вышел в сенцы, потом побрел по улице к конюшне. Он шел, как пьяный, спотыкаясь, ничего не видя перед собой, кроме укоризненных, по-детски невинных глаз убитого им гурана.