Лось. Рассказы о деревне

Дело было давно, в посёлке городского типа, в пригороде. Пришёл к нам работать парень-катастрофа, по имени Иван. Худой, невысокий, небритый. Пошабашить решил. Заявил, что разряд столяра-станочника имеется, опыта выше крыши, и руки из плеч.

Первые сомнения закрались, когда он к фуговально-распиловочному станку подошёл, врубил фуганок, отчего циркулярка начала вращаться в обратную сторону, и сунул доску, как раз, в пилу. Его с доской отбросило. Мужики замерли, наблюдая. Иван заматерился на неправильность станка. Это было незадолго до того, как его прозвали катастрофой.

Дали Ивану заказ — две лавки садовые. Красивые лавки, с гнутыми органомическими спинками. С кривыми подлокотниками. С вогнутыми сидениями.

Он изготовил детали и отдал их на шлифовку и покраску. Мастер возмутился — где черновая сборка?

— Да чего их собирать и разбирать — не конструктор же! — огрызнулся Иван, — я в себе уверен! После покраски соберу, всё идеально будет!

— Не будет! Нужно собрать — засверлиться под болты, подогнать фаски... Потом, при покраске, гнёзда под болты тоже покрасятся. А иначе они будут белые торчать, как хрен из камышей! Вода попадать будет, загниют!

— Заглушками закроются!

— Не всё заглушка закрывает! А если, сверлить будешь, и где-то вырвет деревяху? До шлифовки всё можно исправить, заделать... А после покраски ты ничего не исправишь, только переделывать!

Ворча и психуя, Ваня собрал лавки. И деревяху вырвало, потому что он не покрыл место сверления бумажным скотчем, и подлокотники местами перепутал — а они "правые" и "левые", пришлось переделывать, и промахнулся в одном месте с болтом на полтора сантиметра, что очень критично для конструкции. Иван нервничал, мастер хмыкал: "уверен в себе"...

Наконец, лавки разобрали, подготовили и покрасили. В бригаде был запланирован выезд на объект, Ваню оставили в цехе — собирать заказ. Парни уже сомневались в нём, говорили мастеру, что не стоит оставлять его одного, но тот отмахнулся:

— По старым дыркам собрать то, что он уже собирал, не так уж сложно. Где тут косячить? Конструктор же!...

Вернувшись, он потерял дар речи. Готовые лавки стояли на сборочных столах, собранные задом наперёд.

То есть, не все целиком, а непосредственно, спинки. Они должны быть выгнутыми назад, чтобы сидящий мог навалиться, расслабить поясницу, растянуть грудной отдел. А у Вани они получились вогнутыми, как перевёрнутый зеркально вопросительный знак. То есть, сесть, конечно, можно, очень худенькому человеку, но только согнувшись грудью на коленки.

Кто-то ржал, кто-то ахал... Мастер молчал и протирал очки.

Следующим заказом был стол из граба. Граб — дерево очень упругое, крепкое, волокнистое. Обрабатывать его тяжело, требуется особая заточка инструмента. Однако, Ваня, заявив, что именно с грабом он и работал последние пять лет, начал пилить доски. Пилил по линейке, без учёта волокон, на довольно тонкий брус — надо бы было потолще оставлять, конечно. Но Иван же — специалист, с опытом и разрядом... Бруски выгнуло по волокнам. Ваня начал их строгать, чтобы сделать ровнее, но их выгибало прямо в руках. Как говорят: "загнуло вертолётом". Психанул Иван, часа через три, бросил отощавший брус одним концом на станок, и прыгнул в середину, желая сломать непослушную палку. Палка согнулась под его тяжестью, а потом выпрямилась, по законам физики. Вряд ли горе-столяр знал её законы, как и законы математики, но летел он, запущенной стрелой, через весь цех, по кривой, ограниченной двумя произвольными точками. И вторая произвольная точка закончила его полёт в куче древесных обрезков, складируемых у столба. Мужики у станков только пригнуться успели. Как новоявленный Фоньер не зацепил ни одной пилы или, там, фрезы, по пути, неизвестно — наверно, ангел-хранитель у него крепкий... И седой.

Лежал парень в дровах, пока пыль не улеглась. Потом встал, отряхнулся, и пошёл домой. Говорит, устал сегодня. На работе не появлялся две недели. Все решили, что нашабашился специалист, не придёт больше, а он пришёл. С едва заметным фонарём под глазом, гладко выбритый, опрятный.

— Где ты был?

— На сутках.

— Это где у нас сутки две недели длятся?

— В участке ментовском.

— А фонарь откуда?

— Так всё с него и началось...

Оказалось, что дочка у Ивана пообещала привести домой жениха, с родителями познакомить, а Ваня об этом грядущем событии благополучно забыл. Пришёл он домой, выпил с горя за неподатливый граб, и спать завалился. А с утра его жена будит: вставай, прибирайся, дочка с благоверным в гости идут. А у Вани, после вчерашнего, голова чугунная. Он посуетился дома, для порядка, и пошёл в магазин. Там закусочная рядом. Думает, опохмелюсь заодно. Жена его не хотела отпускать — мало ли чего, да некогда было спорить — салатики надо настрогать, жаркое в духовке стоит... Ушёл Ваня и пропал, с концами.

Скоро дочка заявилась. Дочке двадцать пять, муж её будущий заметно старше, но маме не суждено было его увидеть в этот раз. Дочь вошла одна, с тортиком.

— А где же твой избранник? — удивилась мама.

— На улице остался, покурить. Сейчас поднимется.

Женщины решили употребить по рюмочке, пока мужчины отсутствуют, разговорились, и спохватились только через час, что мужьёв-то нет. За Ивана они не сильно беспокоились, знали в какую сторону он пошёл, и могли предположить, что он там застрянет, а вот второй-то куда делся?

Давай звонить на мобильные, в окна выглядывать. Дочка спустилась к подъезду, убедилась, что любимого, как дождём смыло, расстроилась, вернулась. Погодя, пошли искать по улице, добежали до закусочной — нет никого! Уже ночью нашли обоих в отделении, где Ваню и оставили на десять суток за дебош.

А дело было как: Иван опохмелился, купил бутылку вина к столу, чатушку водки для себя, на вечер, и маленькую коньячка, во внутренний карман, для души. Идёт к подъезду, а там стоит какой-то мужик, курит. Ваня попросил у него прикурить. Поделился радостью — вот, опохмелился, вина купил — дома праздник намечается. Мужик оживился:

— А где тут опохмелится можно? А то я вчера злоупотребил, а сейчас, вот, в гости иду, а без настроения...

— Без настроения никак нельзя. Вот, у меня чатушечка есть. Давай, замахнём.

— А у меня конфеты, типа, к столу. Ими и закусим!

Приговорили они чатушечку, настроение поднялось, захотелось добавить. Посмотрели на вино: несерьёзно. Пошли до закусочной — тут, мол, рядышком. В закусочной подняли тему политики, разругались в пух и прах, буфетчица их выгнала. Они зашли в магазин, с того же крыльца, купили бутылку коньяка, и пошли в парк за магазином. Там встретили знакомых, употребляли впятером, подняли тему футбола и разодрались по полной. Мимо проезжал патруль, их всех загребли, а Ваня ещё и сопротивляться начал, и оскорблять людей при исполнении, за что ему и впаяли, в итоге.

Вот он, с "суток" вышел, отоспался, отмылся, побрился, и пришёл на работу.

— Как тебе зять-то, всё-таки? — улыбаются мужики.

— А хрен его знает, — хмурится Ваня, — чтоб я помнил, за кого, хоть, он болеет-то? А то там всё, как-то, смешалось... Я не знаю. Ну, выпить с ним можно, уже хорошо.

Однако, позже выяснилось, что дочка мужчину отвергла. Не простила, что он до будущей тёщи не дошёл. Необязательный человек. Ненадёжный.

Вскоре, приходит Ваня к мастеру и говорит:

— Мне тут бабка одна предлагает ей застекление на веранде поменять. Можно, я сделаю? Я вот тут, смотри, замеры снял.

— Давай, посчитаем. За пользование инструментом я с тебя денег не возьму, но за материалы... Вот эту сумму отдашь. Неделю тебе даю. Справишься?

— Конечно, справлюсь!

Бабкин дом был, как раз, по дороге в цех. И веранда эта деревянная, типа холодной кухни, на дорогу выходила. Бабка там варенье варила летом. Вход с боку, с убого крылечка, а стена вся застеклена худыми, в одно стекло, окошками. Не слишком маленькими, но и не большими. Договорился Ваня с бабкой, взял с неё аванс — отдал мастеру за материалы, и приступил к работе. Окна он ей сделал быстро — только что не ночевал в цехе, с утра до ночи работал. Отменные окна получились. Мастер ходил, гладил, очки протирал — добротно. Вот, умеет же! Перетаскал готовые рамы Ваня сам, благо, недалеко. Он уже прикинул, что если быстро поменять старые окна на новые, то из выделенной ему недели, у него ещё пара дней останется, чтобы спокойно обмыть это дело. Полон воодушевления, он выставил старые окна, разом, чтобы за день управиться. Раздался шорох, треск, шум, а потом и грохот. Веранда рухнула, потеряв опору в виде старых рам, и утянула за собой всю переднюю стену дома.

Очнулся Ваня, весь серый от пыли, на ушах — паутина, кругом обломки досок и кирпичей, а в образовавшемся проёме, пожарной сиреной воет бабка.

Ржали всем цехом. Мастер плакал. Несчастный Ваня почти месяц отстраивал бабке веранду заново, клал стену, штукатурил... Мы, каждый день, проходя мимо — на работу и с работы — подтрунивали над ним, а он только фыркал, как злобная лошадь.

— Кто ж знал, что у неё вся веранда на сраных окошках держится?!

— Вань, так крыша — под уклоном, стены, считай, нет — одни окошки. Конечно, на них вся напруга. По одному надо было...

— Ну, сейчас-то, и я знаю, что по одному надо было! Где вы раньше были, такие умные!

С этого случая и прозвали Ваню Катастрофой. Парни шутили, что с ним в поле выйти страшно — кирпич на голову упадёт. А Ванька не смеялся. Наоборот, кивал грустно: я такой.

— Не знаю, почему со мной всякая дичь случается?... — горестно вздыхал он, закончив работу на веранде и вернувшись в цех, — все люди, как люди, а я... Горе ходячее. Вот, был случай. Пили мы с друзьями, отмечали день урожая. Это у нас тут, в конце октября, когда уже и капусту убрали, и теплицы разобрали — закрытие сезона, так сказать. Пили на даче, днём начали. Темнеет рано. Домой я шёл пешком, сколько времени было — не знаю. Помню, что тьма кромешная, как ночью. А мы с женой тогда только переехали от тёщи в многоквартирный дом, она тогда, вот в октябре этом, в командировке была, жена-то. Ездила тогда ещё по командировкам. После этого случая перестала, сменила работу. Вот. И я подошёл к подъезду, распахиваю дверь, а там, за дверью, из темноты — света не было на нижней площадке — стоит какая-то тварь немыслимая. Глаза разные — один, как у ящерицы, второй — как у козы, но оба зелёным светятся, волосы лохматые, фиолетовые, рожа белая, в крови, и чёрных полосах каких-то... Я и не понял — то ли с пьяну видится, то ли правда какая нечисть... Как вдарил ей, со всей дури! Нечисть в подъезд влетела, а я обратно побежал, на дачу. Там один у нас ночевать остался. Я к нему. В магазин за водкой шли, во всю мочь орали — отгоняли демонов. На всякий случай. Нас по воплям менты и нашли. Забрали. А мне потом обвинение предъявляют, что я, оказывается, выбил два зуба гражданке Тороповой, двадцати двух лет от рождения. Зубы передние. У гражданки истерика. А я ничего понять не могу. Потом суд был. Пришла эта Торопова, счёт принесла от зубного врача, чтобы я ей, значит, компенсировал. Судья спрашивает, как так вышло. А я смотрю на эту гражданку — девчонка молодая, симпатичная... Я говорю, я её и пальцем не трогал. Не видел даже эту цацу никогда! Она визжит: врёшь! Вошёл в подъезд и напал!

Ваня сутулится, вздыхает, качает головой.

— Она на Хэллоуин попёрлась. Я даже не знал, что день такой есть. А, оказалось, есть. То ли всех святых, то ли всех нечистых, но, короче, наряжаются в этот день все желающие во всякую гадость. И она, дура, нарядилась, и пошла отмечать. Глаза — это линзы. Типа "кошачий глаз". Я про такое только в кино видал. А одна линза перевернулась, и кошачий глаз в козлячий превратился, а она и не знала. Не чувствует же их, линзы-то. Судья хохотал в голос. Держался, как мог, но когда я её описывал, в зале все смеяться начали, и он не выдержал. А девица кричит: это — грим!... А я откуда знаю, грим там, или глюки какие... Я ж думал, допился уже до чертей.

— И что в итоге? — смеются мужики.

— Присудили пополам. Зуб мне оплачивать, зуб ей. А что? Я считаю — справедливо! Это ладно, я ей в морду дал, а могло быть по-другому: я мог скончаться от сердечного приступа. Тогда бы что? Платила бы пенсию по потере кормильца моей дочери. Так что, пусть радуется, что зубами отделалась!

Но самая весёлая история была рассказана Ваней под новый год, за рюмкой чая, на корпоративе. Зашла речь о трофеях, о ружьях, об охоте... Ваня долго мялся, начинал и отмахивался, но кто-то, наконец, прицепился к нему — расскажи да расскажи. И он поведал, как, будучи ещё холостым, в марте месяце приехал в гости к брату будущей жены.

— Застолье, банька, мясо копчёное — отмечали всё подряд, — рассказывает Ваня, — Скоро начнутся полевые работы, огородные — не до веселья будет. И тут идёт слух, что на соседнюю улицу к подруге будущей жены приехал жених. Городской парень, заводчанин, собрался, значит, нашу Люську в город забирать. Пригласили его, конечно. Пришли они с Люськой. Моя-то сразу давай шептаться с подружкой, хихикать. Улыбается ему, городскому-то... Как его и звали, не помню — Вася ли, Боря ли... Пусть будет Вася. У меня ревность проснулась. Я тогда ей ещё даже предложения не сделал, но глаз уже положил. А она тут, смотри ты, улыбается... Нашла кому. Я этого Васю сначала в по части хозяйства в тупик загнал. Заговорили про хозпостройки, он давай советы раздавать, я его тут и припёр, что знания его никудышные, и советы никуда не годятся. Потом он мясо начал нахваливать, про копчение заикнулся, я его и тут уделал. Девки хихикают — масла в огонь подливают. Ночевали они здесь же, а с утра мы в баню пошли. Пока растапливали, опохмелились, заговорили об охоте. Он давай хвалиться, что у него медалей — как на ёлке игрушек, все по стрельбе. Что он, подростком ещё, у деда в деревне белок стрелял. А мне, по старым дрожжам, много ли надо? Я злюсь. Но терпел, слушал его, гость, всё ж таки. Однако, когда уже в парилке были, не выдержал. Говорю, бахвальство это — стрельбища ваши, да байки из детства. Ты пойди, в лесу из ружья пристрели кого. Да хоть лося! Испугаешься! Потому что, городской. Одно дело по мишеням бездушным палить, другое — в живого зверя на ходу. А белки — это и вовсе ерунда... До драки дошло. Не до бани стало. Похватали мы вещи, кое-как, забежали в избу, схватили ружья, и помчались в лес, лося искать. Уговор у нас был — кто первый лося с одного выстрела уложит. Ну, лосей в том краю — как говна за баней, тем более, в марте. У них в это время гон, брачные игры. Они возле самой деревни ходят, злые, как черти. Так что, долго не искали. Вскидывает этот Вася ружьё, а оно раритетное, с гражданской войны у деда моей жены хранится. Естественно, не заряжено. Он пару раз щёлкнул, лось на нас развернулся, рога к земле опустил, а я кричу: смотри, как надо! Вскинул ружьё, хлоп! — попал! Да только оно того же самого деда, а он сторожем работает, и ружьё солью заряжает. Так что, попасть я попал, но потом попали мы оба: лось и так был злой, а тут рванул с места, как беговая лошадь! Мы ружья бросили, и бежать! Форма одежды спортивная: валенки, трусы, фуфайки. Ну, ушанки ещё. Но мы их быстро потеряли. А эта скотина прёт, как танк, вроде, и не догоняет, но дух перевести не даёт. Только снег из-под рогов брызжет! Мы фуфайками в него, а он только рогами машет — отмахивается. Вася кричит: давай в бурьян — он там рогами застрянет! Бежим мы в какой-то малинник через бурелом... Трусы в клочья, сами все ободрались, вылезли из кустов — как из лап дикой кошки... А лось следом чешет, ему хоть бы что. Он эту малину, как фантики мнёт. Бежим дальше, в снегу проваливаемся, валенки потеряли... Босиком по снегу, хрипя и матерясь... Деревню кругом обежали, пошли на второй круг. Начали звать на помощь. Лось меня рогом чуть задел — я метра три летел над равниной. Потом в ту же самую малину и грохнулся. Соскочил, как заяц припустил. Ору уже — "Народ! Люди! Помогите!" Смотрю, Вася меня обгоняет. Значит, тоже рогами получил ускорение. Бежим, задыхаемся. На третьем круге, смотрю, народ зашевелился: выходят, кто лопатой, кто с граблями... Но на помощь не спешат. Ржут, сволочи! Глядят, как мы с Васей в остатках трусов несёмся по пересечённой местности, и с ног валятся, по коленкам себя хлопают! Я тогда так разозлился, что ускоренного Васю обогнал! Думаю, запомню каждую скотину,
потом лично в морду дам!... На четвёртом круге они посыпались лосю под ноги. По дороге катаются, хохочут. Бабка какая-то хлеба ему вынесла: "На, милок, небось, проголодался!"
Милок ошалел от такого гостеприимства, потоптался с минуту, развернулся, и обратно в лес пошлёпал. А тут выскочил из толпы дед с вожжами, и давай нас охаживать: "Куда ружья дели, черти полосатые?!" Пришлось тащиться следом за лосём, ружья искать. Заодно и фуфайки подобрали. Валенки только не нашли. Они где-то в снегу застряли, где ж их найдёшь.
Вася больше на охоту не ходит, да и в деревню не приезжал, при мне, по крайней мере. Как уехали с Люськой, так и всё. А я своей предложение сделал, и мы тоже уехали. А потом и родителей перевезли. А потом и квартиру купили... Короче, я тоже на охоту больше не хожу. Да я и в город не езжу.

— Город-то тебе чем не угодил? — сквозь смех и слёзы, спрашивают мужики.

— Да ну вас, вы всё ржёте... Мне стыдно рассказывать.

Интрига повисла в воздухе.

— Вань, да ты чего? Что ж ты такого в городе натворил, что стыдно снова появиться?

Долго допекали вопросами, три раза налили, всё-таки разговорили парня:

— Я работу нашёл в городе. Тут недалеко, всего одна пересадка: отсюда на автобусе до рынка, от рынка на троллейбусе до восточного района. И всё было хорошо, и зарплата устраивала, и работа нравилась. Но вот как-то еду я в троллейбусе, домой уже, вечером. И приспичило мне чихнуть. А рядом люди стоят, и мне так неловко сделалось, мол, чё это я чихать буду на толпу людей... А их не толпа была, конечно, но застеснялся я, короче. И решил этот чих сдержать. Про себя чихнуть. И, вроде, насморком не страдал, и простуженным не был, но, вот, случилась в моём организме, простите, сопля, и от давления, которое из-за чиха случилось, она вылетела, и как-то, как, — я сам не понял, пролетела через площадку и повисла на поручне, как раз у кондукторского места. А кондуктор, бедная баба, прости господи, так голову медленно поворачивает, и смотрит на эту соплю... Мне показалось, что троллейбус с людьми, как-то увеличились, до вселенских масштабов, и остались, будто, только мы — я, сопля и кондуктор. А сопля — ей что? — висит. Болтается. Здоровая такая, зелёная, ещё и с пузырём. И глаза у кондуктора... Пузырями. И следят за ней.
Я не помню, как из троллейбуса вышел. По-моему, я даже не ждал, когда двери откроются, так выскочил... И всё. Не могу в троллейбусе ездить. Мне кажется, это — тот самый, с той же кондукторшей, и она меня вспомнит сразу. Не могу. До сих пор не езжу. А пешком уж больно далеко. Так и уволился, так больше в город и не езжу. Вообще троллейбусы видеть не могу, даже издали.

Проработал с нами Ваня Катастрофа почти год, а потом пропал. Где он теперь, не знаю, но надеюсь, ему, всё же, улыбнулась удача, и беды обходят его стороной.    *