Боцман Бугай

БОЦМАН БУГАЙ


Жизнь армии, прежней советской и нынешней, базируется на трех основных опорах — оперативно-строевом, инженерно-вооруженческом и тыловом обеспечении. В принципе, равные по степени воздействия на жизнеобеспечение армии в общем плане, эти основные направления в разные времена имеют разное значение. В военный период выходят вперед два первых направления, а в мирное время и особенно в нынешнее, основная масса проблем приходится на тыловые службы, то есть на хозяйственно-бытовое направление.
Разве даже в тяжелейшие прежние времена кто-то посмел бы отключить от электроэнергии какую-нибудь военную базу или просто военный городок? Уже через несколько часов и виновные в этом, и невиновные были бы жестоко наказаны. А сейчас можно делать все, рынок! Не заплатил — отключают все: электроэнергию, тепло, воду, транспорт, что угодно. Это сегодня солдаты и их командиры недокармливаются, недообмундировываются, живут в недостойных условиях. И раньше тыловое обеспечение шло по остаточному принципу, но тогда хоть оставалось что-то, а сегодня армия вообще финансируется по остаточному принципу, что уж тут говорить о хозяйственном обеспечении!
И все же, несмотря на всю «остаточность» обеспечения этого направления, тыловые службы и их работники всегда жили лучше, чем строевики или политработники. Что есть, то есть — и никуда от этого не денешься.
Во всей этой интендантско-хозяйственной братии, от идеологов-руководителей до всевозможных исполнителей, заведующих складами, пекарнями, столовыми, прачечными и подобными образованиями, наиболее многочисленным был, да и остается пока, институт старшин — рот, батарей, боцманов кораблей и приравненных к ним категорий.
Старшина в подразделении — это, прежде всего, хозяин во всем: и в обеспечении, и в порядке, и во внешнем виде солдат, и в дисциплине. Иногда даже трудно определить, кого уважают больше, ко-мандира или старшину, который всегда рядом, все и всех видит, все

и всех знает и до всего ему есть дело. Естественно, уважение начинается с какой-то боязни. Как в семье, отца уважаешь, не только по тому, что любишь, а еще и по тому, что боишься. Он может и пряник дать, и шлепнуть, если заработаешь. Так и старшина.
В прежние времена старшины и боцманы были, в подавляющем большинстве, сверхсрочниками и служили на этих должностях многие годы. И это было правильно. За много лет хороший старшина узнавал все необходимое, чтобы обеспечить своему подразделению нормальную жизнь, сводил до минимума какие-то неизбежные потери и старался делать все возможное и невозможное в вопросах своей компетенции.
Старшине по воинским уставам предоставлялись довольно приличные права по воздействию на личный состав. Он мог дать увольнение на сутки, наказывать нарядами вне очереди и даже сажать на гауптвахту.
Короче говоря, действующая в армии система обеспечивала старшине серьезные полномочия и соответствующий официальный авторитет. Все остальное зависело от самих старшин. Люди, конечно, они были разные, по всем параметрам, но подавляющее большинство их, прежних старшин и боцманов, были «служаками» в лучшем понимании этого слова, как сказали бы сегодня, «службоголиками». Они именно служили, другое дело, как у кого получалось.
За время службы в армии (и курсантом, и командиром взвода, и комсоргом войсковой части) мне довелось общаться и работать со многими из них. По-разному складывались наши отношения, но в целом я благодарен им всем без исключения за то, что они были вообще, и за отношение ко мне, в частности.
А начало было положено еще в учебном отряде, в первые месяцы курсантской службы.
Я первый раз попал в наряд по роте где-то через месяц после при-хода на учебу. Дежурным был наш командир смены, а мы, трое курсантов, должны были сутки «дневалить». Задачи дневального не так обширны, но в школе все было очень строго и четко исполнялось по уставу. Один дневальный час-два стоит, другой бодрствует, следит за порядком и выполняет поручения дежурного, третий отдыхает. Каждый час или два идет ротация, один сменяет другого.
Когда пришла моя очередь «бодрствовать», дежурный послал меня убрать и помыть пол в ротной «каптерке». Приберись, мол, пока боц-
мана нет. Старшиной нашей учебной роты тогда был главстаршина Бугай. Он много лет служил боцманом на кораблях Балтийского флота, затем был списан на берег за чрезмерное увлечение спиртными напитками. А так как ему оставалось пару лет до пенсии — его направили старшиной учебной роты.
Был он небольшого роста, с лунообразным лиловым лицом, хриплым голосом и лексиконом в структуре один-два-три, то есть одно нормальное слово у него чередовалось с двумя-тремя многоэтажными матами. Отзывался только на обращение «боцман».
В роте его побаивались, так как недостающие до пенсии годы он сумел-таки дослужить при школе, и теперь практически никого не боялся, мог выкинуть, что угодно. Особенно его боялись курсанты, боялись просто, так как какой-то видимой жестокостью Бугай не отличался. Его грубая, но беззлобная шумливость, скорее всего, и была причиной курсантской, и не только, боязни. Да и непредсказуемость тоже.
Поправив висящие в каптерке бушлаты,  я  помыл пол, протер, где надо, пыль и хотел уже уйти, но заметил наполовину заполненную корзину для бумаг и вернулся. Приподняв старинную резную деревянную урну-корзину, увидел в углу бутылку из-под чернил (согласно этикетке). Она была на 0,8 литра, темно-зеленая, и внутри что-то плескалось. Сверху была свернутая из газетной бумаги измазанная чернилами пробка.
Чертово мое любопытство! Вынул пробку, понюхал — на чернила не похоже. Постоял немного, снова понюхал — пахнет, как ром. Был тогда в продаже румынский ром по 27 с полтиной за поллитра .Я его как раз по пути в армию пробовал, поэтому понял, что это такое, по запаху.
В те времена, а дело было в пятьдесят девятом году, бытовая химия у нас находилась в зачаточном состоянии, каких-либо жидкостей для мойки, стирки практически не было, так что содержимое бутылки явно смахивало не на какую-нибудь отраву, а на обыкновенный ром. Ну, ром так ром, закрой и уходи. Куда там! Я взял на столе у Бугая кружку и налил в нее из бутылки то, что в ней было, где-то на палец. Снова понюхал, лизнул языком — таки ром! Выпил то, что налил, постоял, думал — не упаду ли. Ничего, нормально. Закрыл бутылку и хотел выйти из каптерки. Нет, опять вернулся, налил половину кружки, выпил, поставил бутылку на место, ополоснул из графина кружку, вылил в стоявший в углу фикус, закрыл дверь и отдал ключ дежурному.

Часа через два, отстояв «навеселе» у тумбочки (все-таки больше месяца не выходили за территорию школы), лег отдыхать. Не успел заснуть — слышу рев боцмана: «Дежурный, мать перемать, хто мыв пол в каптерки?!» «Курсант Гурковский», — ответил подбежавший дежурный. «А ну давай сюды, мать перемать, того курсанта!»
Несмотря на то, что я уже не был «пацаном», пять лет отработал самостоятельно, что-то уже в жизни видел, внутри у меня все сжалось, и не из-за боязни, а из чувства определенной вины. Дежурный подошел меня будить, не понимая причину злости боцмана, но я, опередив его, встал, поправил обмундирование и пошел в каптерку, ожидая любого поворота событий, вплоть до рукоприкладства.
Зашел, доложил. На удивление, Бугай изучающее на меня посмотрел, как будто впервые видел, и просто спросил, показывая в угол, где стояла корзина для бумаг: «Брав?» «Брал», — тут же ответил я. «Положи на мисто!». «А як же я положу, — перешел я на украинский, — в мэнэ ны погон, ны удостоверения ще ныма». «А гроши е?» «Е», — отвечаю. «Ты зараз стоиш, чи отдыхаеш?» «Отдыхаю». «Так вот, пока будэш «бодрствовать», сбигаеш в магазин, тут близько, я тоби маршрутный лыст на почту на два часы выпышу и на КПП провэду. Поняв»? «Так точно, все понял», — ответил я, и через десять минут мы с ним были на КПП, а еще через полчаса я принес в каптерку две бутылки рома.
Как выяснилось, бурная реакция боцмана при его возвращении в каптерку после моей «уборки» стала следствием того, что я, дважды отпив из бутылки, практически ее опустошил. Через толстую зеленую бутылку в полумраке каптерки мне трудно было точно определить, сколько там оставалось рома. Бугай, войдя, первым делом взялся за бутылку, зная, что там и сколько, но выжал всего несколько капель.
Когда я вернулся с литром рома, Бугай прямо при мне вылил содержимое двух бутылок в старую бутылку-чернильницу, а то, что не вошло — в кружку, предварительно поделив остаток на две части. Сперва выпил сам. Потом еще раз внимательно посмотрел на меня и, вылив в кружку остаток, протянул мне: «Давай». Я выпил. Бугай налил себе еще, уже из бутылки. «Ну, ты даеш!, — он заулыбался. — Трэтий рик стоить пэ «чарныло» на глазах у всих, и нихто ще нэ брав в руки! За цэ давай еще по дэсять капиль!» Мы с ним еще понемногу выпили, и я ушел «бодрствовать».

Где-то через пару дней под вечер меня вызывает боцман. «Пидэш сегодни зи мною».
Вечером он провел меня через КПП, и мы пошли в город. По дороге я купил   две бутылки водки, пару банок консервов.
Шли в темноте долго, по каким-то закоулкам. Наконец, вышли на окраину. Темно, сплошь железнодорожные пути, и на них товарные вагоны, наспех оборудованные под жилье. Мне показалось, что их тысячи. Стояли они, видно, не один год.
Возле некоторых палисадники разбиты, наверное, что-то сажали летом. Еще через некоторое время подошли к обычному снаружи вагону. Постучали. Открывается дверь, сноп света изнутри, какая-то женщина равнодушно встречает: «А, это ты! — входи».
Заходим. Резкий контраст между теменью на улице и ярким светом от мощной лампы. В углу горит обложенная кирпичом печка-буржуйка.
Все стены в фотографиях, вырезках из журналов, вышивках, самодельных ковриках. Вагонные полки в два яруса. И девчата, человек десять — не меньше. Та, которая нам открыла, как: после выяснилось, была бригадиром этой женской путейской бригады. Ей, наверное, не было и тридцати, но мне показалось, что ей лет двести! Просто, когда тебе девятнадцать, уже тридцатилетние кажутся дряхлыми старухами. По внешнему виду она смахивала на Нюрку из известного фильма, которая «приторговывала марафетиком». Бригадир с боцманом уединились за ширмой, отделявшей небольшое пространство от остальной территории вагонной комнаты.
Меня обступили члены бригады: «О, молодой курсантик!» Все они были молодые, но уже «провальцованные» жизнью и без, как говорят сегодня, всяких ограничительных комплексов. Слава Богу, что их было много, поэтому, ощупав меня и обнюхав, успокоились и сели за единственный стол играть в лото. В эту игру играют или нищие, просто для ощущения удачи, хоть какой-то, или богатые — от нечего делать. Все шло нормально, как в семейной обстановке. За ширмой слышалось цоканье стаканов, так как две бутылки водки, которые я принес, забрала бригадир.
Часа через два она выглянула из-за занавески: «А ну, ты, салага, иди сюда, забери этого козла, зачем он мне такой нужен!» Я подошел к занавеске — на топчане, в углу, полулежа, храпел боцман. «Может, пусть он немного поспит, а потом пойдет?» — предложил я.

«Да пошел он, мне спать негде, и на работу рано, а с него какой толк! — взъярилась бригадир, опрокидывая боцмана к выходу. — Давай вываливайся!»
Бугай свалился набок, что-то замычал, но не проснулся. Выпитый за пару часов литр давал себя знать. Я попробовал его встряхивать и поднимать — бесполезно. «Ты спускайся вниз, а мы тебе его свалим», — решила бригадир. Так они и сделали. Хорошо, что у входной лестницы было всего четыре или пять ступенек. Бугай мешком скатился на мерзлую землю, зашевелился и начал что-то бормотать вперемежку с матами. После игры в лото при ярком свете — абсолютная темень и девяностокилограммовый мешок в форме боцмана Бугая. Слишком резкая перемена, но идти-то надо. А куда! Еще когда нас выпроваживали, я спросил бригадира, куда идти, она махнула рукой назад и сказала: «Обойдешь вагончик, и шуруй все время вниз, а там кого-то спросишь». С трудом повесив на себя боцмана, я поплелся, обходя вагоны и палисадники вниз, как советовала старшая. Если бы это был просто мешок, я бы с ним легко справился. Куда там, этот «мешок» упирался, обмякал, постоянно лез драться, крыл во весь голос меня и весь окружающий темный мир матами и кричал: «Хто ты такий, куды ты мэнэ тянэш?» И опять — в драку, и опять — мать перемать. Не знаю, сколько мы шли, но, в конце концов, вышли к городу, на освещенные улицы.
Было уже за полночь, прохожих практически не было, а те, что попадались, когда я их спрашивал, как пройти к нашей школе, с испугу шарахались подальше. Бугай орал, и по городу я старался идти по теневым местам, не желая наткнуться на патруль или милицию, а то и просто на какого-то военного. В центре я узнал баню, куда нас по субботам водили, и уже сориентировался, где мы, и куда двигать дальше. Подошли к нашей школе. Ну, на КПП я ж Бугая не понесу. Пошел в обход забора — искать удобное, вернее чистое место. Дело в том, что весь двухметровый кирпичный забор сверху был утыкан битым стеклом, и переваливать боцмана через него было чревато. А с другой стороны территории забор вообще был металлический — пики такие острые.
Нашел место, где забор или ремонтировали, или меняли что-то под ним — метра два стекла сверху не было. Стал готовиться к переброске Бугая на территорию школы. И ему, и мне позарез необходимо было быть там. Он, бессемейный, при школе жил, а я служил, да еще только второй месяц.

Вроде все было — и необходимость, и возможность. Я тогда активно занимался спортом, на тренировках толкал 140-килограммовую штангу и вырывал 100 килограммов любой одной рукой. Казалось, что там девяностокилограммовый боцман! Но, нет. Этот извивающийся, затем обмякающий, постоянно пытающийся меня ударить, беспрерывно изрыгающий маты «объект» перевалить через забор оказалось просто невозможно. Что я только ни делал — подлезал под него, пытаясь приподнять, ставил его стоя, пытался перевернуть через забор как ваньку-встаньку и т. д. Бесполезно. Наконец, собрав всю свою скорее не силу, а злость, я таки перевалил Бугая через забор. Он мягко шмякнулся с той стороны на землю. Хорошо, что асфальтовый плац не подходил вплотную к забору — его отделяла двухметровая цветочная полоса. На нее, хоть и мерзлую, он и упал.
Я, оббежав территорию, перелез через хозяйственные ворота и через минут пять был на своей койке. Лег, не раздеваясь, чтобы не привлекать внимание.
Прошло минут двадцать, мне было не до сна — никак отойти не мог от «прогулочного вечера». И тут вдруг — тревога! Завыла сирена. Тревоги бывают разные. Дежурный по роте объявил, что тревога пожарная. При такой тревоге к каждому курсанту приписан штатный инструмент. У кого — ведро, у кого — топор. У меня был приписан багор. Так как я лежал одетым, то и выскочил на построение первым, прихватив свой багор. Обычно, при прежних учебных тревогах, спросонья я не раз доставлял окружающим неприятности своим багром, а на этот раз я стоял в гордом одиночестве, держа багор, как копье, и поджидая остальных, за что был на утро, отмечен зам. командира нашего взвода.
Но пока построились, дали отбой, и все разошлись спать дальше. Я чувствовал, что тревога как-то связана с нами, но спросить было не у кого. Утром выяснилось, правда, негласно, следующее. Бугай, когда упал на территорию школы, очнулся и пополз через освещенный плац в сторону строений — как раз между водонапорной башней и последней казармой. Часовой сторожевого поста, из курсантов, охраняя башню, задремал, а когда открыл глаза, то увидел, что к нему ползет человек. Испугался, из оружия у него был только нож, ну, и нажал на кнопку вызова караула. Начальник караула, увидев, что сигнал от столовой, подумал, что загорелось что-то, и объявил пожарную тревогу. Ну, и завертелось. А боцман тем временем дополз до ямы, куда излишняя вода сбрасывается  из  водонапорной  башни, и окунулся туда головой. Мог и навсегда нырнуть, да часовой, узнав его при свете, вытащил.
Прибежал начальник караула, друг нашего боцмана, и отвел его домой. На этом неприятности того дня закончились. На следующий день старшины у нас не было, вроде как заболел. А еще через день прошел слух, что Бугай выходит на пенсию, давно, мол, собирался и, наконец, решился.
Через пару дней построили роту, и капитан первого ранга, начальник школы, объявил Бугаю благодарность и поблагодарил за службу. Прощаясь, боцман отдельно подошел ко мне: «Спасибо, Васыль, ты добрый пацан». «Счастливо тоби, Мыкола», — ответил я, и мы обнялись, просто так, как люди, знающие друг друга. Он уехал домой, куда-то на Украину.
Появился у нас новый старшина. Не знаю, что ему сказал Бугай, но ко мне у него было особое расположение. И когда месяца через четыре, наш командир смены ушел на учебу, на удивление всем, именно новый старшина- вышел с инициативой дать возможность мне подготовиться и сдать экстерном экзамены за полный курс учебы, чтобы можно было назначить командиром учебной смены. Что и было сделано. И пришлось мне самому  еще  более  полугода, «доучивать» своих же коллег-курсантов. Получилось так, что за все годы службы в армии, я всего один раз мыл пол, и то в каптерке боцмана Бугая. Рассказ опубликован  в  2005 году