Догорай, свеча

Семья Завьяловых жила в деревне со дня ее основания. И даже ходили слухи, что первый сруб на Орлином холме поставил именно завьяловский предок.
Девки у Завьяловых всегда были ладные, красивые, высокие, тонкие да звонкие.

Вот такой и была Настюшка Завьялова — самая младшая в семье Григория и Любаши.
Женихалась она с соседским Степаном. Мать с отцом знали и вроде были не против.

Степа — ладный, темноволосый, жилистый, работящий, и при всем при том — ласковый и заботливый. С детства он был другом Насте, а потом и сладилось у них. За руку держались, по воскресеньям вместе в церковь ходили, шептались, смеялись, миловались, целовались. И все у них было вроде решено, по любви. Да не сложилось…

— Любаш, я вот чавой кумекаю-то, — обратился как-то Григорий к жене, — Степан-то неплохой вродя, да толку с яво? Домишко у их перекошенный, земли две грядки, хозяйства нет, мать нынча уся больная.
— Да ты чавой, Гришка, куды ж энто клонишь-то? — махнула рукой жена на мужа и прикрыла рот.
— Царев Андрей посватать нашу Наську хочеть за своева Алешку, — не стал юлить Григорий да все так и вылепил в лоб.

Любаша и присела от новости:
— Да как жа энто, ведь любовь промеж Настей и Степкой, и…
— Кака така любовь? — Григорий ударил по столу тяжелым кулаком.

Жена вздрогнула и примолкла.
— Ты чавой хошь, чтоба наша дочка бедовала? Чтоба я усю жисть яво маманю кормил?

Любаше хотелось возразить, что Степан и сам хлопец серьезный да работящий, но, увидев угрюмый взгляд мужа из-под кустистых бровей, смолчала.
— Хозяйство у Андрея сама знашь — крепкое: и пасека, и кони, и дом на две половины, — убеждал муж. — Ни в чем Наська никада нуждатьси ня будеть, да и нам у старости подсобить. А покудова мы ей! Робятенков сродить — так нянькатьси станем.
— Ня любить она яво! — прошептала Любаша.
— Полюбить. Ничавой. Бабам ня любить велено, а жить, как велено.

Настя тогда только домой прибежала и еще в сенях услышала, о чем батя с мамкой говорят. Затаилась и стояла ни жива ни мертва, держалась за косяк, а сердце — будто на пол выскочило.

Не крикнула, не заплакала, а лишь тихонько из дома вышла и к Степану побежала. В душе колыхался страх и обида, и что-то еще такое, что и словами не выскажешь.
«Как жа так, батюшка? Ведь сам мене сказывал, что страсть как мамку любил и не послухал батю своева, када тот решил на другой девке женить!»

Степан возился во дворе, прильнула к нему Настя, расплакалась и быстро рассказала, что услышала в доме родном.
— Сбежим со мной, Настя. Я хочь у город, хочь куды с тобой, лебедушка моя. Там на кирпичный устроюси… Усе стерпим.

Настя отшатнулась от Степана:
— Да ты чавой? Как можна? Нешто матушку свою бросишь? А мене батя найдеть — так убьеть. Ты яво знашь.
Настя поежилась.

…Свадьба была через неделю. Богатая: столы ломились от угощений, три баяна в лоскуты порвали, а деревенские девки так плясали, что подошвы своих сапожек стерли.

Настя же была тихая и задумчивая, будто смирилась со своей судьбой: улыбалась, когда надо, кланялась, когда велели, а внутри — пусто.

…Алексей по жизни был молчалив, красавцем никогда не был, но и не страшный. В его руках все спорилось, за что ни брался, всему его отец научил: и плотничать мог, и лошадь запрячь, и огород вспахать. Глаза у него были темные, бездонные, задумчивые, и что-то в них было такое, что Настю сперва настораживало, а потом — наоборот, успокаивало.

Мать Степана вскорости померла, и больше в деревне его ничего не держало — как и хотел, подался в город, на кирпичный завод. В деревне до поры его больше не видели, и никто о нем ничего не знал.

…Первые месяцы она жила, как в бреду — все будто сквозь вату: просыпалась, а над ней чужой потолок, ложилась — чужая спина рядом. Алексей был терпелив: живя в одной деревне с Настей, он понимал, что она его не любит, а потому не трогал долго, а просто жил рядом, как старший брат, заботился.

То ли Настя привыкла, то ли он покорил ее своим терпением, но постепенно все стало вставать на свои места: Алексей — не чужой, а дом — не враждебный.

А потому все и случилось — не по плану, не по принуждению, а потому, что человек ее муж был хороший.

…Первым на свет появился Демьян, милый карапуз. Алексей был счастлив и, не в пример деревенским мужикам, держал ребятенка на руках, пеленал, укачивал, и Настя вдруг увидела: вот же он, ее муж — надежный, как покров в ливень.

Алексей радовался, что Настенька стала с ним ласковой, вроде как даже заботливой: стряпала не потому, что надо, а то, что он любил.

Чуть позже и дочка родилась — Анечка, красавица, с ямочками, как у Насти, и Алексей совсем растаял. Даже на пасеке пчел стал называть женскими именами — Дуня, Василиса, Луша.

…Шло время, и Настя уже не вспоминала Степана с болью, только иногда, по весне, когда солнце скользит по талому снегу и кое-где во дворе лысеют прогалины, сердце защемит, да тут же отпустит. Потому что ее жизнь здесь, в этом доме, в детях и в этих руках, что рубят дрова и поправляют ей платок на плечах.

…Однажды теплым вечером Алексей пришел с покоса, уставший, еле волоча ноги, есть не стал, а попросил выпить:
— Настюш, налей мене цельный стакан. Чавой-то выпить шибка охота.

Алексей пил совсем редко, а потому Настя налила ему легко, совсем не рассердившись, как бывало, сердилась ее мать на батю. Выпив, Алексей грузно опустился на крыльцо, послушал, как сова ухнула, и вдруг сказал:
— Схожу-ка я у баню, Настена. Гляжу, ты топила.
— Дык темень ужо! Мабуть, ня надо?
Алексей рассмеялся:
— Дык чавой? Я жа тама усе знай, иде ляжить, могу и с закрытымя зенкамя.

У Насти что-то неприятно заворочалось в груди, потом опустилось в живот, окутав все холодом. С чего бы?
«Чавой, мужик у первай раз, штоль, у баню идеть? Баня, чай поди, ня волк, ня укусить!»

Настя слышала, как хлопнул дверью, как заворочал шайками, рыкнул от удовольствия пару раз, а потом стих. Все как всегда.

В тот день Настя и сама была сильно уставшая: она тоже пришла с покоса, а потом еще стряпала, чтобы ребятишкам на два дня хватило. Прилегла чуть отдохнуть да уснула. Проснулась, уж светало, глянула, а Алеши рядом нет.

Перепугалась: да как же, да где же? И снова тот же холод — сначала в груди, а потом сковал все нутро.
Ноги подкашивались, когда шла к бане, трясущимися руками открыла дверь…Тишину деревенского утра прорезал страшный крик, полный боли, ужаса и горя. Угорел Леша…

…В домовине лежал, как живой, с лицом красивым и мирным, будто спал и что-то хорошее видел.

Кто-то из баб шептал: сам виноват, зачем пьяный пошел. Кто-то сочувственно кивал. Настя стояла у могилы молча, еще не понимая, что все кончилось. Как же страшно, когда так быстро человек исчезает — как огонь свечки, когда она догорает.

…Жизнь продолжалась, Настя делала все, как надо, но в глазах — пустота да муть. Ничего не радовало, даже сын с дочкой. Те все чаще к бабке с дедом бегали.

Однажды Настя услышала, как кто-то сказал: «Любила яво, видно. Ня ради виду ж так убиваетси…»

И вот тогда пришло настоящее горе: будто только сейчас поняла она, что любила своего Алешеньку, а теперь, как жить без него, не знает.

Говорят в народе: любовь с первого взгляда, а у нее с последнего случилась, да некого любить стало, когда любовь пришла.

…Как-то, весна уж новая бушевала цветами да травами без Алеши, возилась Настя во дворе, да будто подтолкнул кто: «А ну глянь поверх плетня».

Глянула и глазам своим не поверила: Степан стоит у калитки, ничуть не изменившийся. Какой был, такой и есть. Волосы кудрявые вьются, на лбу шнурком перехвачены, взгляд чуть насмешливый. Сердце у Насти против воли заколотилось.

Она смотрела на него долго, будто пытаясь понять, зачем пришел.
— Здравствуй, Анастасия. Я вернулся. Не приютишь? Некуда мене, сама знашь.
— Здравствуй, Степа. Входи, конечно. Чавой нет?! Чай, ня чужия люди.

Усадила за стол гостя, налила щей, стопочку поставила.
— Можешь у баньке нашей переночевать, а завтре я тебе с хатой твоей подсоблю.

Пообещала и сделала: в хате порядок навела, всю посуду перемыла, дорожки и покрывала перестирала на реке.

Люди на деревне принялись шептаться да к хате Степана подходить по очереди, вроде как здороваться. Любопытство всех разбирало: понимал народ, что старые чувства не ржавеют.

Что ж, народ редко ошибается. Спустя время так и вышло: как-то само получилось — стали жить вместе.

Жизнь пошла, как положено, буднично, по-деревенски. Дети Настины Степана приняли легко, особенно Демьян. Они вместе ходили на рыбалку, по дому работу какую надо делали.

Аннушка тоже прикипела к дяде Степе: хохотала, когда он ее на шею сажал и носил по двору.

Все вместе по грибы и по ягоды ходили. В лесу Настя затягивала песню, Степа подхватывал, а потом и дети пели вместе с ними.

Однажды Аня спросила у Насти:
— Мам, а ты как думаешь: можно мене дядю Степу папой кликать?
Настя внимательно посмотрела на дочь, не зная, что ответить. Ей было радостно и одновременно больно.

…Никогда Степан не спрашивал про то, как жила Настя без него, но однажды, выпив лишку, все же завел разговор:
— Как тебе жилось с им?
— Хорошо жилоси, Степа, я любила яво. Да поняла шибко поздно, токма тада, када ня стало яво.

Степан вспыхнул:
— Значица, любила, гришь? — переспросил так, будто ожидал другого ответа.
Но Настя ответила твердо:
— Да.

…Шло время, пришла осень, а потом, как водится, и зима нагрянула. И снова как-то за ужином Степан выпил лишку, взглянул мутным взглядом на Настю и вдруг спросил:
— Значица, любила?

Она посмотрела на него непонимающе и продолжила убирать со стола, он схватил ее за руку:
— А ну, отвечай мужу.

Настю вдруг покоробило: не муж он ей, а так — полюбовник. Алеша был мужем: его она жена, его это хата и дети его.
— Это я его тогда… в бане… — злобно проговорил Степан.

Она не поняла сразу, о чем он, переспросила:
— Что — ты?..
— Я пришел тада, в ту ночь. Увидел яво, гляжу — пьяный, у баню пошел, ну я и запер на щеколду да дровишек еще сырых подкинул, потома отпер под утро и уехал у город опять. Знал я, Настя, что помер он. Уверен был… не смог я без тебе… Настена…

Он говорил это, не глядя ей в глаза, а потом поднял взгляд и увидел ее лицо. Она не закричала, не ударила…Только в глазах вдруг погасло все, словно кто-то взял и задул свечу…

Настя встала, медленно вышла из дома, дверь за ней не хлопнула — только тихо скрипнула…

Он сидел так за столом почти до утра, а она во дворе, на лавке. Как рассвело, поднялся и вышел из хаты, понял, что не зайдет она больше, пока он там, хоть год сиди.

В тот же день Степан ушел из деревни, больше его никто и никогда не видел. А Настя на Пасху разрешилась хорошим здоровеньким мальчишкой, которого назвала Алешенькой.