Монолог

Я усталым таким еще не был.
В эту серую морозь и слизь
Мне приснилось рязанское небо
И моя непутевая жизнь.

Сергей Есенин



Сергей Валерьевич умер вчера около десяти вечера. Шел-шел и умер. Остановилось сердце. Опомнился он не сразу. Кругом было белым-бело -  точно так, как описывают свои ощущения все недопокойники. Он лежал на траве в белом, с оттенками серебра, тумане и не понимал происходящего.
Не было ни музыки, ни голосов – ничего, чтобы хоть как-то  наталкивало  его на мысль о своем пребывании. Он сел... Странно... На траве ни росы, ни жучков-червячков, никакой жизнедеятельности. Просто зеленая трава без запаха. Чтобы убедиться в этом, он нагнулся и понюхал ее, потом сорвал травинку и пожевал – никакого вкуса. Вообще. Что за ерунда? Как он вообще оказался здесь?
Он вспомнил, что возвращался домой с завода, на котором оттрубил 25 лет простым мастером. До начальника цеха так и не дорос, хотя хотелось всегда. Но он и не пытался.  Не умел ладить с начальством, заискивать, отстаивать свои интересы. Да, и характер был, как говорится, не сахар. Если случалась в цеху авария, нервничал и матерился, как черт, но ему никогда не удавалось избежать  ночного возвращения на работу  – номер его домашнего телефона работяги из чувства мести написали белой краской на зеленой стене раздевалки.
Людей он не любил. Семью тоже. Она ему надоела еще в первый год женитьбы. Позже, после рождения сына, он вообще отодвинул себя ото всех и жил своей  внутренней жизнью, стараясь избегать  общения с окружающими. Какая уж при таком раскладе карьера?
У него было хорошее образование – за плечами престижный факультет престижного политехнического института.  Считался грамотным специалистом, хорошо разбирался во всех тонкостях профессии, знал производство, как «Отче наш», но при этом работу свою не любил. И его не любил никто. Совсем.
Пока жива была мать, любила. Одна она. Она знала, каков он. Списывала характер на бытовые трудности и тяжелую работу, но в глубине души знала – ее сын одинок и несчастлив. После ее смерти любить Сергея Валерьевича стало некому. Подросший сын не чувствовал с отцом ни малейшего единения и смотрел на него , как на реликтового гоменоида времен палеолита. Жена, не подкрепленная чувствами мужа, давно высохла душой. Потому, когда он умер, никто из них не заплакал.
...
Сергей Валерьевич хотел подняться и пойти в сторону белого плотного тумана, надвигавшегося откуда-то справа...  Его раздражала трава, этот туман, полное беззвучие, и он решил выяснить, в чем же дело...  Но не ощутил тела. Его просто не было. То есть, он видел свои руки, ноги, но тела уже не было. А если и было, то оно его больше не слушалось.
- Что за черт? – привычно поминая нечисть, - спросил Сергей Валерьевич. Но голоса не услышал. Его тоже не было. Он видел себя, мог слышать, но ни одного движения больше сделать не удавалось.
И тогда он понял все. Его больше нет.  Сергей Валерьевич не испугался – только удивился. Но если его нет, то он где? Что это? Пункт пересадки для одного пассажира? Или не для одного? И сейчас сюда подтянутся другие покойники? Или это уже рай? Или ад? Хотя на ад не похоже – все-таки белый свет и вон -  трава зеленая...
Он страшно захотел домой. До крика. Попробовал закричать – опять не вышло. Навалилось отчаяние и почему-то возникла дикая потребность увидеть жену и сына. Да хоть кого. Даже начальника цеха можно было, даже главного инженера, вечно придиравшегося к нему по любому поводу... Но никого не было. Он взмок. Вернее, взмокло то, что осталось от тела. Может, это была душа, вспотевшая от ужаса внезапной перемены? Он не знал, не хотел разбираться, анализировать, думать. Он хотел домой. К себе домой, где жена, наверное, ждет, где сын, хоть и незнакомый ему, но все-таки сын...
Почему он их никогда не любил?
 Он не знал, что это такое, не понимал, как это – любить? Знал, что нужно принести в дом зарплату, купить жене зимнее пальто, а сыну новые кроссовки... Он и думал, что это любовь... А может и не думал даже. Жил и все...
У Сергея Валерьевича был талант – он мог починить что угодно... Но никому никогда ничего не чинил. А еще он умел прекрасно объяснять математику, но никому и никогда ее не объяснял. Когда-то попробовал пару раз, понравилось, но дальше этим заниматься не стал.
Время от время его преследовала мысль о том, что вот, хорошо бы заняться репетиторством. При мысли об этом он даже розовел, делался активнее в движениях... Ему нравилась объяснять сложные вещи простым языком, нравился сам процесс постижения человеком ранее непонятного и непостижимого.  Но развивать в себе педагогический талант не стал.
Как и не жил... Чья в том вина? Наказаний с боку Божественного правосудия он не боялся – злодеяний он никаких не совершал, работал, жил, как все в общем... Но почему-то впервые хотелось плакать и просить прощения. За что – он и сам не знал...
Как и не жил...
Понравилась  ли ему его жизнь?  Жизнь, которую Бог дал ему?  Был  ли он счастлив?
У инженера покраснела душа – этот простой вопрос о счастье  самому себе не имел положительного ответа.  Но почему? Ведь ему дали все необходимое? У него было прекрасное здоровье, хорошая профессия и  жена, вполне сносный сын.  У него были богатые способности к преподаванию...  Что было не так? Чем ты не доволен?
Всегда хотелось чего-то большего, всегда казалось, что он достоин лучшего – лучшей работы, лучшего окружения, лучшей квартиры, лучшей жены...
Сергей Валерьевич не мог понять, почему он так устал. Вроде и жил, как все, а устал... Ничего особенного не сделал, не создал, а устал...
...
После пятидесяти он все чаще стал задаваться  вопросом: а зачем все это было? Учился, женился,  работал... Чтобы что?
- Не заморачивайся, все так живут, и ты живи, как все, - советовал сам себе.
Но легче не становилось. Сначала маленькая тоска-потаскушка приходила по выходным после обеда. Позже она обнаглела и поселилась рядом с его кроватью. Но она умела прекрасно передвигаться и находила Сергея Валерьевича везде – на работе, в бытовке, в магазине и просто на улице. Особенно она любила наваливаться в праздники. Придет, шалава серая, сядет на грудь и сидит, стерва. Он пробовал читать – не шло. Пробовал отвлекаться на телевизор , но тот быстро надоедал. Тоска приходила в виде жены звать его к обеду и в виде начальника цеха, орущего на Сергея Валерьевича на планерках. Он таскал ее везде за собой, а она с радостью таскалась за ним всюду. Даже на море ездила в Сочи. Он думал, что там станет легче... Море, солнце, красивые женщины...  Но даже они не могли преодолеть саднящее чувство неполноценной жизни.
Любовь? Как это? Он бы и рад был... Знал, что у многих мужиков крышу сносит, бросают жен детей, погружаются в иную жизнь... Сам хотел бы? Он не знал. Незнакомое ему чувство. Как почувствовать то, что не знаешь? Он пробовал идти от любви к матери. Он любил мать или нет? Он не знал. Он ее ценил, уважал, она была  творческим человеком, и от того была ему интересна.  Но это ли любовь? Он не знал. Пробовал и другой способ... Мать его любит... Что он чувствовал? Интерес к себе с ее стороны, уважение, заботу... Это и есть любовь? Наверное... Может быть, любовь – это уважение? Но нет, у других все было по-другому. У них срывало крышу.
Он никогда не чувствовал себя окрыленным. Может быть, ощущение полета – это и есть любовь? Однажды он даже купил билет на самолет. Ничего не сказав жене, решил слетать на денек в Москву... Заодно и понять, что такое состояние полета, парения... Ну, сел, ну, взлетели, ну, летели... Ничего такого...
Сергей Валерьевич был разочарован. Он вернулся домой, и привычная тоска накрыла его своим плотным  одеялом.
...
Сейчас, когда все кончено, почему так плохо и страшно? Отчего? И вдруг он понял: не случилось ничего такого, что привело бы душу в смятение!  Вот оно! Не было ЖИЗНИ в его жизни! Не было движения, не было контраста, не было энергии и силы! Сейчас, лежа на зеленой траве, он почему-то  не вспоминал свой цех и скандалы с начальством,  не вспоминал и  нелепую семейную жизнь...  Он жалел о том, что хотел, но так и не сделал... Он так и не стал тем, кем хотел...  Он не почувствовал любовь к женщине, он не познал  радость дружбы...  И умирать стало страшно. Не от одиночества... Нет. Не познал, не почувствовал, не понял... А значит, не узнал жизнь... Не работу, не суету, а смак того, что называется удовольствием от жизни, ее глубину, печаль и радость.
- Сейчас придет Бог, – в горячке подумал Сергей Валерьевич. 
Что? Что я ему скажу? Тебе дали все, а ты ничем не воспользовался... Ты хорошо работал и не опаздывал в цех... Ты стоял за правду и считал себя справедливым... Так уж важно это было для тебя?
 Бог вложил в тебя талант, но как ты им распорядился? Бог дал тебе любовь, но ты предпочел обменять ее на стабильность.  Предал, а потом сделал вид, что ее не было...
...
Но любовь у него была. Однажды. Очень давно. Так давно, что угасающее сознание почти не помнило образ. Тогда он ушел в жизнь без нее, чтобы  никто не мешал развиваться... Ушел и забыл так крепко, что понадобились годы и смерть, чтобы вспомнить... Преступник... Да, преступник...
- Что я ему скажу сейчас? Вот он стоит и ждет... И будет стоять и ждать ответа..
Сергей Валерьевич вдруг понял: Бог не просто есть, он был рядом всегда. Не в минуту опасности или нездоровья, не в горе или в радости. Он просто был. Всегда. Как факт, как небо, как солнце, как вода, как время. И давал Бог тоже всегда и все. Может быть, не так скоро, как хотелось бы... Но чтобы инженер не желал, все, в конечном итоге, сбывалось. Единственное, чего не просил – любви и таланта. Этим подарком Бог одаривает всех, не деля своих детей на касты. 
Неоцененные подарки. Редко кому нужные. Редко кем понятые и принятые.
- Боже, прости меня, если сможешь...