Линкор

Огромная туша линкора медленно вплывала в эскадренный строй.
- Третий! «Сысой Великий». Еще «Коловрат» подоспеет и все, готовы будем.
- Господин каперанг, вы что, торопитесь куда?
- Упаси меня космос! Куда мне торопиться? Но с маневрами хотелось бы закончить в срок. Чтобы адмиралтейская шатия от нас отвязалась. А то вопят, что боеготовность потеряли.
- А разве не потеряли? Или не наша эскадра каждый третий залп в молоко шлет?
- Мичманец, что за разговорчики? Сами-то – всего пару месяцев на флагмане и уже судить вздумали? С мое сначала послужите. А там посмотрим. Да! Хорош не тот, кто на маневрах призы берет, а тот, кто не сдается. В любой ситуации.
Двое флотских офицеров, в белых парадных мундирах, сидели на обзорной палубе флагмана третьей ударной эскадры российского императорского флота. Один – капитан первого ранга Юрий Сергеевич Толстой, старший офицер флагманского линкора «Александр–Освободитель». Второй – мичман Загребин, Илья Спиридонович, заместитель начальника комплекса наведения, прибывший недавно со шлюпа «Шипка».
- Господа офицеры, готовность к представлению командующему - пять минут, - объявили по громкой связи.
- Что же, господин мичман, пойдемте. Командующий новый, по слухам, человек строгий. Опозданий не любит, - каперанг поднялся, одернул китель, - Пойдемте.
В кают-компании по случаю представления висели, как положено, флаги. Императорский. Андреевский. Эскадренный. Наконец, штандарт линкора. Все свободные от вахты офицеры, общим числом двести восемь человек, выстроились двумя шеренгами лицом друг к другу в центральном проходе.
- Господа офицеры! – подал команду каперанг, как только показался командующий.
- Вольно, господа! Вольно! Рассаживайтесь!
Офицеры заняли свои места по-военному скоро. Шум и суета присущи гражданским, а не тем, кто получил погоны из августейших рук.
Командующий стоял у капитанского стола. Был он худощав. Черная адмиральская форма ладно сидела на мускулистой фигуре.
- Давайте знакомиться. Я – контр-адмирал Ячнев. Михаил Михайлович. Прибыл на эскадру по высочайшему указанию. Для замены уходящего на покой любезного Степан Матвеевича. Теперь – вы!
Адмирал положил на стол фуражку с орлом. Сел, придержав уставной кортик. Процедура знакомства, или представления, как принято ее называть на флоте, началась.

- Слышь, Панфилов, у нас теперь командующий новый. У эскадры-то. То ли Пшенный, то ли Ячный. Контр-адмирал, что ли.
- Ячнев. Ячнев, Пашка. Заткнулся бы ты, а? Видишь же, с третьим сектором нелады. Не до тебя.
- Это не тот Ячнев, из-за которого тебя поперли в матросы?
- Тот, не тот. Тебе-то разница какая? Отстань.
- Не, Панфилов, ты сейчас не в том положении, чтобы командовать. Да и я, как-никак, чином-то повыше буду. Колись! Тот Ячнев?
- Пашка, кончай балаболить. Помоги лучше. На втором пульте тест вруби!
- На! Врубил. Нет, ты мне ответь, тот это адмирал?
- Задолбал! Тот! Доволен?
Старший матрос Павел Дубняк ушел.
А Мишка Панфилов, бывший старлей, сел за первый пульт. Погонял еще тесты третьего сектора наводки минного калибра. Но мысли лезли в голову совсем не о тестах. В них, мыслях-то, царила Светлана Ячнева, дочка адмирала. Улыбка ее. Голос.

Голос молоденькой светловолосой девушки прервал мысли новоиспеченного старшего лейтенанта.
- Вы танцуете? Сейчас белый танец! – девушка смущенно зарделась и потупилась. Она, видно, чуть не целую речь подготовила, но смутилась и теребили только кружевной платочек в тонких, чуть не прозрачных, пальчиках.
- Конечно! Всенепременно танцую, милая барышня! – Михаил окинул взглядом это воздушное чудо с вздернутым носиком и пухлыми губками, - Обязательно! Вы пригласить меня хотели?
- Да! – пролепетало чудо, покраснев еще больше. И чудные ее веснушки расцвели будто от смущения этого.
И когда встретились их руки, словно волной подхватило их.
И они танцевали. Вальс. Это кружение кружило им головы. Они смотрели друг на друга и не могли насмотреться. И еще один танец, и еще. Мыслей в головах не было. Было счастье! И светились их глаза этим счастьем. И не замечали они никого вокруг, лишь кружились и кружились в этой музыке, в чудных этих звуках.
Они были влюблены. Как, когда, в какое мгновение захватило их чувство? Знать бы. Оно будто проснулось в них. Как будто всегда было в сердце, а тут, вот оказия – проснулось. И расцветали в душе невиданные цветы и пели ангелы.
Когда бал подошел к концу, он проводил ее до сверкающего золотом лимузина и все смотрел и смотрел ей вслед. И сердце его готово было выпрыгнуть из груди и умчаться за русой этой головкой. Влюблен! Черт, как же он влюблен!
Светлана! Какое чудное имя. Свет и грациозность слились в нем. Можно ли остаться равнодушным?
А потом была сирень охапками в окошко. Немногочисленные встречи. Тайно сорванный поцелуй на балу у графини N. И письма. Ее, пахнущие утренней свежестью и весной. Его, немного суровые и немногословные. Но искренние.
Потом встречи кончились. Его послали на границу второго сектора. Она осталась в столице. Но отдаленность словно подбросила хвороста в костер разгорающейся любви. Поток писем увеличился. Два, три в день. Они не могли друг без друга. Не мыслили себя порознь.
Потом описание ее помолвки в светской хронике. И больше ни единого письма. Он метался, терял голову от дурных предчувствий. Но не мог оставить службу. Лишь когда пришло известие о болезни и смерти её, он бросился в столицу. Хоть и поздно уже было. А там, в ЕЁ доме нагрубил ЕЁ отцу – контр-адмиралу Ячневу. Это он дочь принудил к помолвке. По крайне мере, говорили так. Чуть перчатку не бросил тогда старший лейтенант Панфилов в лицо этому…
Его посчитали едва не дезертиром. Разжаловали. Всего лишь разжаловали. Почему не расстреляли? Он мечтал лишь о смерти. Присяга была единственным препятствием на пути к НЕЙ. Он внял присяге и остался жить. Отдавать долг своей стране, своему народу. Ничего у него не осталось другого. Только этот Долг.

Эскадра выдвигалась к месту маневров поэшелонно. «Александр-Освободитель» шел в третьем, предпоследнем.
Из подпространства их выбросило в неизвестном секторе. В самую гущу кергов. За сорок лет с первой и последней стычки землян и этих разумных не было ни единой встречи. Хотя ждали. Готовились. А теперь…
Восемнадцать кораблей класса линкоров. Восемнадцать! Плюс неисчислимая мелочь. А «Александр-Освободитель» - один. Как перст.
Они держались полтора часа. Немыслимые полтора часа. Все, что можно покурочить, было разбито вдребезги. Главный калибр вышибли в первые десять минут. Ракетные палубы продержались ненамного дольше. Только минный калибр все садил и садил по маленьким абордажным корабликам кергов. И затихал постепенно.
Бывший старший лейтенант, а ныне матрос, Михаил Панфилов пробирался по разбитым коридорам. Гравипалуба отказала в самом начале. И плыли теперь в невесомости всякие балки, куски обшивки и прочий мусор. Плыли и трупы. Много трупов. И целых, и кусками. И кровь каплями. Замерзшими. Пока пробирался он к боевой рубке, не встретил ни одной живой души. Только трупы. Туда, в сердце корабля, послал его мичман Загребин с последним заданием, умирая уже, захлебываясь кровью. Вечная ему память!
В рубке царил мрак. Ни огонька. Фонарик скафандра освещал разбитые пульты и все тот же хлам, неспешно движущийся в святая-святых корабля. Медленно проплыло безголовое тело старшего офицера с зажатым в руке Андреевским стягом. Снять бы шапку перед ним, по русскому обычаю. Он последним был, кто отсюда, из рубки, командовал. Нельзя – скафандр.
У аварийного пульта почудилось Михаилу какое-то движение. Туда. Кто-то живой, вроде. На плече скафандра блеснул золотом орел. Адмирал! Руки сами сжались в кулаки. За забралом – глаза. Открытые. Вроде осмысленные. Черт, связь не работает.
Привычными до автоматизма движениями открыл аварийный лючок скафандра. Так, кабель, разъем.
- Живы? Ваше превосходительство?
- Кто? – голос слабый, чуть слышный. Но живой ведь!
- Матрос Панфилов!
- Ты? Знал, что ты здесь… Хотел поговорить… После маневров…Сил нет… Вижу плохо… Темно в глазах…
- Так свету то нет. Вы не говорите. Я сейчас связь поищу. Аварийную. Мы с вами в капсулу. Найдут.
- Стой! Это не я… Тогда… Жена хотела… Свету… Я… Там ключ… К фугасу… Чтоб корабль не достался… Сами не успеем… Ты… Любил?

Когда мощные прожектора кергов разогнали темноту рубки, эти двое обнявшихся землян улыбались. Их перчатки лежали на разбитом, в трещинах, пульте. Губы одного шевельнулись. Другой чуть повернул перчаткой. Чуткие детекторы кергов успели записать нестройный дуэт «…вы, товарищи, все по мест…».

Через две недели после пропажи флагмана третьей ударной в императорское министерство иностранных дел неожиданно пришло субсообщение. В нем выражалось желание установить дипломатические отношения. Еще – сдержанное восхищение мужеством и героизмом российского флота. И выражение соболезнования. Подписал сообщение – верховный вождь кергов.