Аквариумный хищник Борис Гребенщиков

На фото - Борис Гребенщиков дома



Интервью звукорежиссёра Аллы Соловей корреспонденту газеты «Балтийская волна»



Корр.: Как так получилось, что Борис Борисович Гребенщиков о тебе за тридцать лет ни разу добрым словом не обмолвился! Ни в печати, ни в эфире. Это за всё доброе, что ты для него сделала.

Алла Соловей: Флаг ему в руки!

Корр.: Какой флаг ты имеешь в виду: британский, звёздно-полосатый или растаманский?

Алла Соловей: Тот, который он воспевает: «похожий на тряпку и пахнущий плесенью флаг».

Корр.: Красное знамя?

Алла Соловей: Да. Это слова из его «Электрического пса», за которого, я как-то сказала БГ, ему надо дать государственную премию.

Корр.: Так его и наградили Орденом за заслуги перед Отечеством. Так что ты оказалась предсказательницей.

Алла Соловей: Мне казалось, что «Электрический пёс» высоконравственная песня. Слова:  «Ну а женщины, что могли быть, как сёстры, красят ядом рабочую плоскость ногтей…» - так повлияли на меня, что я навсегда перестала красить ногти, хотя раньше делала маникюр и педикюр.

Корр.: Ну и глупо!

Алла Соловей: БГ программировал своими текстами, оказывал влияние на несколько поколений вперёд и не всегда положительное.

Корр.: Когда же у тебя поменялось к нему отношение? Что произошло? Ты вроде была с БГ очень дружна, я припоминаю.

Алла Соловей: Наше знакомство началось после фестиваля рок-музыки в Тбилиси в 1980 году. «Аквариум» с БГ оказался под запретом. В тот момент Боб особенно не распространялся, что оскорбил жюри фестиваля своим хамским поведением. Мне рассказали, что на сцене в Тбилиси Гребенщиков и Гаккель изображали гомосексуалистов, играя и характерно двигаясь, что и вызвало шок в зале, а потом БГ глядя на сидящих в жюри пропел: «Десять степных волков и каждый пьян, как свинья...» После этого жюри в полном составе поднялось и вышло из зала… Гребенщикова по возвращении выгнали из комсомола и с работы. «Аквариуму» запретили давать концерты на год, литованные тексты конфисковали. Поэтому Гребенщиков был на седьмом небе, что появилась такая возможность записываться в нашей студии Большого театра кукол на профессиональной аппаратуре, да ещё бесплатно! За лето Олимпийского года мы записали песни «Аквариума» на целый альбом, если не больше.
   Рок-клуба ещё не существовало, за рок-музыкантами вели неусыпное наблюдение. За мной постоянно присматривали, приглядывали, выясняли степень моей лояльности. Я прикрывала БГ всеми способами.
   Однажды в 1980-ом ко мне домой нагрянул бывший однокурсник с каким-то специальным человеком. Они сразу попросили поставить послушать песни БГ, которые в широком ходу ещё не были, а у меня были мои записи. Я сразу смекнула, кого привёл мой однокурсник, и поставила запись, комментируя, в частности, текст Бориса Гребенщикова «Держаться корней»: это значит быть патриотом, любить свою страну, свои корни, свои традиции и т.д. и т.п.. В общем, обелила и припудрила всю гребенщиковскую абракадабру. Выставила БГ патриотом.

Корр.: Ну и что сексот сказал, когда прослушал всю гребенщиковскую абракадабру?

Алла Соловей: Сексот ушёл удовлетворённый с чувством исполненного долга. Так расчищались пути для легализации русского рока на советском пространстве и, соответственно, пути к открытию первого в стране рок-клуба.

Корр.: У нас на радио считают, что это ты дала Гребенщикову путёвку на радио и телевидение. Ведь ты сделала о нём первую передачу!

Алла Соловей: Я и моя тёзка молодая журналистка Алла Деревенская. В 1984 году я пришла на радио работать. Спрашиваю Деревенскую: «Слабо сделать сюжет о Борисе Гребенщикове?» О нём тогда ещё никто не упоминал ни по радио, ни по телевидению. Алла Деревенская заявила: «Я ничего не боюсь. У меня такие высокие покровители!» В то время говорить в эфире о БГ был риск для журналиста, да и мало кто его знал. Для подготовки сюжета БГ пригласили в студию на интервью. Я записывала его больше часа. Сидит, что-то мямлит себе под нос, оробел. Уровень записи был такой низкий, просить его говорить громче нельзя, не корректно. Шептал он, шептал, потом я из его выступления смонтировала пару минут текста, выбрала песню, кажется, «Мне было бы легче петь», записанную мною в студии Большого театра кукол. Деревенская попросила меня сказать несколько слов о БГ, как будто я зрительница после концерта. Тут я не поскупилась на дифирамбы. Алла меня спрашивает: «А мне что о нём говорить? Как его представить в передаче?» Я отвечаю: «Как поэта, певца, композитора, музыканта и талантливого человека». Журналистка слово в слово повторила это в молодёжной программе «Невская волна». Так впервые четвёртая власть назвала Гребенщикова поэтом. Вечером передача вышла в эфир, я дома слушала, волновалась и гордилась: представление журналистки, несколько слов БГ, мой отзыв как зрительницы и песня, всего звучание сюжета минут десять.

Корр.: Гребенщиков был рад? Расцеловал тебя?
 
Алла Соловей: Он передачу не слушал, ему передали, что в «Невской волне» о нём говорили и дали песню. Спасибо я от него не услышала.

Корр.: Вот как! Ни спасибо, ни шоколадки, ни тортика!
 
Алла Соловей: Какой тортик? Это ему все должны! К слову о тортике. Ещё один эпизод, характеризующий БГ. Тот же 1984 год, несколько месяцев спустя. Первую студию Дома радио, самую большую, где пишутся оркестры, инструментальные ансамбли переоснастили новым оборудованием — пультом звукозаписи, монтировали почти месяц. С телецентра приходили звукорежиссёры для обучения. До ввода в эксплуатацию оставалось несколько дней. Я подумала, неплохо было бы записать «Аквариум», пока студия свободна от заявок. Обратилась с этой идеей к своей начальнице, она не была против. Я сообщила БГ, в «Аквариуме» все обрадовались. Выписали им пропуска, я провела их в студию. Познакомила с нашим высококлассным инженером, монтировавшим пульт и взявшимся провести запись, Александром Докшиным. В течение нескольких часов они мурыжили одну песенку «Колыбельную». Писали множество вариантов, дублей, Гребенщиков бегал взад-вперёд, из студии в аппаратную, всё экспериментировал. Бедный Докшин всё это терпел, но в результате ему понравилось писать рок-музыкантов и в дальнейшем он переключился исключительно на рок-группы, признаваясь мне, что это благодаря мне он ступил на этот путь.

Корр.: Ты так влияла на молодёжь…

Алла Соловей: Влияла — не влияла, а помогала точно. «Аквариум» никогда не утруждал себя репетициями ни перед концертами, ни перед записью в студии. У них всегда был экспромт. И вот вместо того, чтобы воспользоваться такой удачей — записью в лучшей студии страны и записать экспромтом, как они умели, побольше песен, БГ жевал одну тему восемь часов. Это нонсенс! После записи я намекнула музыкантам, что начальницу, предоставившую студию, надо отблагодарить тортиком или цветочками. Они как-то странно посмотрели на меня и ничего не ответили. Не привыкли «звёзды» платить и благодарить. Они сами по себе большой подарок. Я поняла, что придётся всё сделать за них. На следующий день купила торт и цветы, вручила своей начальнице: от благодарных музыкантов «Аквариума». Через пару дней заявляется БГ ко мне на радио. Я вышла на служебный вход, присели на банкетку. Он молчит, потупился, весь такой грустный, вздыхает.

Корр.: Влюбился?

Алла Соловей: Ну, не смеши! Я вижу его насквозь и говорю: «Хочешь ещё записываться?» Кивает головой, как детсадовец, который хочет мороженое, но стесняется попросить. Я, конечно, могла бы организовать им студию ещё на пару дней, но что-то не захотелось, сработал какой-то внутренний стоп-кран. Ты меня понимаешь?

Корр.: Понимаю! Опять покупать тортики за них.

Алла Соловей: Не в тортиках дело. К тому времени «Аквариум» уже три года записывался у Андрея Тропилло, который всегда это делал, как он любил подчеркнуть, безвозмездно. Несколько альбомов записали. И привыкли музыканты к халяве, подавай им Первую студию Дома радио! А работать на записи профессионально не научились! Ни один коллектив, который платит большие деньги за аренду студии, не позволил бы себе так бездарно растратить отведённое драгоценное время, как Гребенщиков со своей «Колыбельной». Кстати, весьма посредственная песенка. Сева Гаккель только хорошо сыграл на виолончели. В общем, я Гребенщикову отказала в дальнейшей записи — поезд ушёл, и он ушёл разочарованный.

Корр.: Обиделся?

Алла Соловей: Скольких он обидел, у меня пальцев на руках не хватит! БГ не умеет быть другом, он считает себя этаким гуру, которому все должны. Видела бы ты, с каким высокомерием он разговаривал с другими рок-музыкантами!

Корр.: Мне подруга из США писала, что видела Гребенщикова по телевизору, в то время он прохлаждался по Америке, вид у него был самодовольный до неприличия.

Алла Соловей: Когда он оказывается в роли просителя, тут маска одевается совершенно другая. По крайней мере, таким я знала его на протяжении семи лет, а потом перестала общаться, он стал мне неинтересен.

Корр.: А был когда-то интересен? Говорят, он женщинам нравился.

Алла Соловей: Ой, веришь или нет, он никогда не волновал меня как мужчина, абсолютно не в моём вкусе! Первый раз, когда Майк Науменко привёл его ко мне в студию БТК, я увидела в Гребенщикове клона одного моего преследователя, маньяка, душевнобольного. Та же вкрадчивая манера разговаривать, голос, лицо, даже рост. Преодолев отвращение, понимая, что передо мной другой человек, я стала с ним общаться. Потом эта ассоциация поистёрлась, но никакого физического притяжения к БГ я никогда не испытывала, только интеллектуальный интерес, желание помочь талантливым музыкантам заставляло меня совершать подвиги.

Корр.: Из-за этих подвигов ты оказалась без работы. На что ты жила два года?

Алла Соловей: С чего ты взяла, что я не работала? Уволившись из Большого театра кукол, я, по рекомендации отдела кадров моего института, направилась в одно медицинское учреждение, где создавалась киносъёмочная группа для производства учебных фильмов. В это время Гребенщиков уже давно нигде не работал, сидел на шее у своей подруги Люды Шурыгиной, жил у неё на улице Софьи Перовской, в коммуналке на последнем шестом этаже. Я часто посещала их по утрам, приносила им еду: мясо, колбасу, ещё чего-нибудь…
 
Корр.: Подкармливала богему?

Алла Соловей: Вроде того. И не я одна. В общем, я предложила БГ оформиться вместе со мной в это учреждение на должность кинооператора. Объяснила, что работа — халява,  пока они там раскачаются со своей студией, можно прокантоваться какое-то время, получая зарплату. Боб охотно согласился. Поехали на приём к начальству, с нами побеседовали, мы написали заявления о приёме. На следующий день надо было с утра приехать сделать анализ из вены на группу крови, так у них положено — медучреждение. Я приехала, сдала кровь, оформилась на работу. Гребенщиков не явился, ни слуху, ни духу. Жду, что позвонит, объяснится. Сама решила принципиально не ходить к нему. Прошёл месяц или более, встречаю его случайно в «Сайгоне». Он как ни в чём ни бывало: «А почему ты к нам не приходишь?»

Корр.: Наверно, проголодался без твоих завтраков...

Алла Соловей: Я просто обалдеваю, как можно быть таким безответственным, необязательным, непорядочным, слов не подберу...

Корр.: Он передумал и не посчитал нужным сообщить тебе об этом.

Алла Соловей: Не только мне, его уже ждали на работе, его фактически приняли и спрашивали у меня, где же ваш напарник? Я не знала, что ответить. Думаю, он просто струсил, когда сказали, что нужно сдавать кровь.

Корр.: Испугался уколов?

Алла Соловей: Скорее, результата анализа. А вдруг найдут что-то? Но в среде медиков полно наркоманов, и ничего… У меня сестра хирург потомственный. Рассказывала, как они там на мухоморах торчат…

Корр.: Да ладно!

Алла Соловей: Клянусь! Меня просила: если встречу в лесу мухоморы, сорвать и сохранить для её друга…

Корр.: Стало быть, Гребенщиков струсил?

Алла Соловей: Он вообще трус и доказал это ещё раз.

Корр.: Каким образом?

Алла Соловей: В той же песне БГ «Электрический пёс»… 

Корр.: Дался тебе этот пёс! Кстати, о чём эта песня?

Алла Соловей: Мне рассказал Миша Файнштейн, что они были в гостях и там Гребенщиков увидел электрический самоудовлетворитель. Это повергло его в шок, и он родил эту песню. Там ещё есть такой текст: «И если кто-то издох от удушья, то отряд не заметил потери бойца...» Так вот, в 1981 году я тоже подыхала от удушья у них дома. Боб заметил это и поспешил меня выставить на улицу, как это водится в криминальном мире, чтобы я не откинула коньки в их доме и ему не пришлось бы свидетельствовать или отвечать по закону.   

Корр.: Как так? Каким образом он тебя выставил?

Алла Соловей: Очень хитро, по-гребенщиковски. Рассказываю сначала. Седьмого ноября 1981 года я направлялась к Людмиле Шурыгиной на улицу Софьи Перовской. На Невском встречаю Антона Рябкина с приятелем. С Антоном мы когда-то служили в одном театре. Я неплохо его знала. Антоша с пустыми руками в гости не ходил, всегда принесёт что-нибудь, чтобы хозяев подогреть. Узнав, что я иду на встречу с Гребенщиковым, они напросились в гости, хотели познакомиться со «звездой». Пришли, сидим, раскурили косяки вчетвером. Люда отказалась: «Не хочу забивать себе лёгкие». Вся извертелась, чтобы обратить на себя внимание молодых симпатичных людей. Но тщетно. Боб и приятель Антона были погружены в себя, говорила в основном я. Протянула Бобу свои стихи, посвящённые любимому, который сидел здесь же рядом.

Корр.: Антону?

Алла Соловей: Нет, его приятелю. Говорю Бобу: «Напиши песню». Он прочёл, вернул со словами: «Сама напиши». Я поняла, как это глупо было давать ему читать своё сокровенное. Прочла Людмила: «Это чисто женские стихи», - было её резюме. Я совсем смутилась. А какие ещё должны быть, мужские что ли? Антон попросил дать ему прочесть. Я отказала некорректно: «Тебе ещё рано». Он сделал обиженный вид. Антоша знал, что я считаю его ребёнком, ему всего неделю назад исполнилось восемнадцать. А его приятель, сидящий рядом, старше Антона всего на год и уже был моим любовником. Но на этот момент мы с ним разошлись — Антон, как чёрный демон, сделал всё, чтобы нас разлучить. Поэтому я не захотела показывать Антону свои стихи, он бы понял, о ком я пишу. Кстати, потом я включила это стихо «Всё будет так, как хочешь Ты» в свой альбом «Она зажигает Радугу». Одно из лучших, по мнению читателей и слушателей.
   В результате этой двусмысленной и нервной ситуации в какой-то момент мне стало нехорошо, я подошла к окну, чтобы глотнуть воздуха. Боб за мной следом, якобы что-то взять с полки, а сам краем глаза наблюдал за мной, оценивал ситуацию. Я пошла и легла на их кровать, кружилась голова. Раньше я такого себе не позволяла, чтобы ложиться на чужую постель, но тут было не до приличий.

Корр.: Ну и что такого? Прилегла…

Алла Соловей: Вот именно. Они-то с Людкой лежали на моей постели!

Корр.: Как это?

Алла Соловей: Этим же летом 81-го они вдвоём завалились ко мне на ночь глядя. Боб где-то в гостях чего-то пережрал, его рвало, как с опиат. Люда попросила остаться на ночь у меня.

Корр.: А чего же он в гостях не остался?

Алла Соловей: По той же причине, почему он меня не оставил. В общем, я уступила им  свою постель, сама легла на матрасик на кухне. Утром Боб оклемался, выпил кофе и слинял, оставив свою женщину на моё попечение.
   Теперь вот спустя несколько месяцев я лежу на их любовном ложе. Боб, видя, что дело совсем плохо, вдруг вскочил, якобы вспомнил, что их кто-то ждёт в гости, пора бежать. Люда  хорошо поняла, куда он клонит. Они заставили меня подняться с кровати и поспешили вывести на улицу. Боб с Людкой сразу испарились.

Корр.: А твои приятели? Куда они делись?

Алла Соловей: Они пошли своей дорогой, а я поплелась на метро.

Корр.: Значит, он тебя оставил с теми, с кем ты пришла?

Алла Соловей: Ты что не понимаешь, что Боб струсил? Он за себя волновался, а не за меня!

Корр.: Ну а что он мог сделать? Как тебе помочь?

Алла Соловей: Хотя бы дать отлежаться, а не гнать вон. Я ведь могла бы тогда летом не пустить их к себе, сказать, что не одна или родители дома. Но я приняла их по всем правилам гостеприимства. А в ответ получила…

Корр.: Ты права, Гребенщиков трус и подлец. Но и Шурыгина хороша, могла бы с тобой остаться. Зачем же ты после всего этого с ними ещё общалась?

Алла Соловей: В том же году устраивала его на работу, в 84-ом делала о нём передачу в «Невской волне» и запись в Первой студии и много ещё чего… 

Корр.: Ну, всё! Не могу это слышать! Ещё говоришь, что была к нему равнодушна!

Алла Соловей: Как к мужчине — да. А вот он ко мне клинья подбивал.

Корр.: Ну-ка, ну-ка, с этого места поподробней.

Алла Соловей: Без подробностей. Это было в сентябре 82-го, Боб с Людкой поссорились, она как раз аборт сделала, и он кинулся ко мне. Я тогда жила рядом с рок-клубом на Марии Ульяновой. Он с утра ко мне…

Корр.: Ну и?

Алла Соловей: Оно мне это надо? Подбирать чужие объедки? Ушёл не солоно хлебавши, поджав хвост. Он всегда робел в моём присутствии. БГ не соблазнитель и не завоеватель, он привык брать то, что плохо лежит, что само идёт в руки.

Корр.: Ты намекаешь на его жён?

Алла Соловей: Да. Его женское начало допускает, чтобы женщины сами за ним охотились. Только я не охотница. Меня саму надо брать штурмом.

Корр.: Какое такое у него женское начало?

Алла Соловей: Однажды он признался мне, что у него «женское начало».

Корр.: Это что-то новенькое! Что он этим хотел сказать?

Алла Соловей: Возможно, что ему нужна стабильность, он боится изменений в своей жизни.

Корр.: Разве ты ему предлагала изменения в жизни?

Алла Соловей: Я ему работу предлагала! Это было, когда мы возвращались из отдела кадров после подачи заявления о приёме на работу. Он всё о чём-то думал, думал, а потом выдал эту реплику о своём женском начале.

Корр.: Так он, наверно, имел в виду, что ему не хочется ничего менять, ходить на работу, поэтому он не пришёл сдавать кровь на анализ. Теперь всё понятно.

Алла Соловей: Людмила говорила мне, что с ним что-то происходит при одном упоминании обо мне. Например, сидит он дома у себя на Алтайской, к Людмиле ехать не собирался. Она звонит ему, говорит: сейчас Алла придёт, он тотчас срывается — еду! Людмила обронила такую фразу: здесь у нас может быть всё. Я поняла её намёк. Меня шокировало, что она допускает мысль, будто мне нужен её Гребенщиков, что я способна подбирать мужчин у своих приятельниц.

Корр.: По себе судила.

Алла Соловей: После этого я стала реже к ним ходить, а Боб на неё злился и устраивал сцены: ты отвадила всех моих друзей, к нам никто не ходит…  И мне при случайной встрече в Сайгоне: почему ты к нам не приходишь?
 
Корр.: Так вот какие подводные камни скрываются! Он, наверно, на тебя надежды возлагал…

Алла Соловей: Я тебя умоляю! Он к Шурыгиной вернулся как ни в чём не бывало! Она через три года родила от него ребёнка. Даже из своих родов пыталась сделать шоу на западный манер — рожать в домашней обстановке со зрителями. Приглашала всех желающих, и меня в том числе. Я, конечно, от этого шоу абстрагировалась.

Корр.: И она родила дома?

Алла Соловей: Рассказывала, что начала рожать дома, потом пошли осложнения и пришлось вызвать скорую, повезли в роддом. Так что не довелось Глебу Борисовичу появиться на свет под овации зрителей.

Корр.: Сколько ты всего порассказала о БГ!

Алла Соловей: Одну десятую не рассказала.

Корр.: Получается, в 1980-ом ты делаешь ему запись, навлекаешь на себя неприятности — теряешь работу, после всего этого ты находишь ему халявную работу — он кидает тебя, потом ты подыхаешь у него на глазах — он не оказывает тебе помощь, и ещё через два года, ты делаешь о нём передачу на радио…

Алла Соловей: И запись в Первой студии!

Корр.: Фактически ты была первым продюсером «Аквариума».

Алла Соловей: Хоть горшком назови, только в печку не ставь.

Корр.: За тридцать лет ни слова благодарности! А вот народный артист Александр Серов тепло вспоминает тех, кто помог ему делать первые шаги на ТВ и радио в 1987 году, словами признательности всем, включая звукорежиссёра. Вот таким людям надо было помогать!

Алла Соловей: Не сравнивай жопу с пальцем. Серов — выходец из народа, человек широкой души, с божественным голосом, музыкант-труженик. А Бобу до Серова, как до Луны. Действительно, лучше бы я Серову помогала тогда в 80-х. Но не довелось встретиться с хорошим человеком… 

Корр.: И шикарным мужчиной… Он-то в твоём вкусе?

Алла Соловей: О, да! Вполне.

Корр.: Возвращаемся к Гребенщикову. Он посвятил тебе хоть какую-нибудь песню?

Алла Соловей: Мне об этом неизвестно. Вроде было несколько песен… А вот я ему подарила стихо к 30-летию.

Корр.: Прочти!
 
Алла Соловей: Сначала расшифрую некоторые слова.
1. Корень нельзя извлечь из отрицательного числа, этим я подчёркиваю,
что БГ — отрицательный герой.
2. Подсушить в печь — потому что как поэт он ещё сыроват, мягко говоря.
3. «Береги свой хой» - известный хит БГ.
4. Не зря — любимое выражение БГ, у него всё «не зря».
5. Пить водичку —  БГ в своих песнях часто пьёт воду или просит пить,
и это неспроста.
6. Не с лица — согласно пословице «Не с лица воду пить». Этим я хочу сказать, что нефиг таскаться за смазливыми тёлками вроде Людки Шурыгиной, всё равно разойдётесь, что и случилось. А Люду мне жаль, хорошая баба на самом деле.
Ну, слушай.

   Ты — певец, поэт — в квадрате, только корень не извлечь.
   Назовут тебя героем, подсушить поставят в печь.

   Ты своим талантом мощным переехал пополам:
   Половина обожает, половина хает в хлам.

   Женщин чем-то растревожил, одурманил молодёжь.
   Тридцать три ещё не прожил — наставления даёшь.

   Молодёжь расхолостая бережёт отныне хой.
   Не лукавь, а по-отцовски покажи им лучше свой…

   Это всё не так-то просто и конечно же не зря.
   Пусть источник вдохновенья не иссохнет у тебя!

   И возьми себе в привычку: до лаврового венца
   Регулярно пить водичку, но никак уж не с лица.

Корр.: Ну, ты ему врезала! И что он на это сказал?

Алла Соловей: Да ничего, молча проглотил пилюлю.

Корр.: Он не может перенести, если кто-то талантливей его! Похвалить, восхититься — это не про Гребенщикова. Он работает только на самого себя.

Алла Соловей: Ну, да. В меру своего понимания.

Корр.: А ты и другие работали на него в меру своего непонимания.

Алла Соловей: Помнится, как Саша Кожевников осенью 1980,  когда вернулся из Москвы, съездив с концертом «Аквариума», сказал о БГ одно слово – «говно». Мы тогда вместе жили. Я ещё мало знала Боба, но слова Кожевникова запомнила. Он в людях хорошо разбирался. А Боб не мог понять, почему Саша отказывается играть с ним?

Корр.: Так состав «Аквариума» менялся очень часто. Неспроста, видимо…

Алла Соловей: Последний штрих к портрету БГ: 1986 год, концерт «Алисы» в ДК «Невский». Пришли все, в том числе Гребенщиков с Людой, Андрей Тропилло, Джоанна Стингрей, цэрэушница, как мне шепнул Тропилло. В антракте на балконе фойе телевизионщики снимали Александра Колкера. Гребенщиков весь из кожи вылез вон, чтобы обратить на себя внимание и чтобы его сняли.
   Он обхватил меня за плечи, повис на мне гирей и начал прогуливаться за спиной телеоператора. Одному ходить неудобно, вот он и использовал меня как подручный материал. Мне было неловко и за него, и за себя. Раньше БГ не позволял себе такой фривольности по отношению ко мне. Минут десять ходили, никто на него внимания не обращал, взяли интервью у знаменитого композитора, а восходящую звезду в лицо не узнали. Как только телевизионщики ушли, Боб тотчас испарился. Я осталась стоять одна на балконе и поняла в очередной раз, что ради своей славы, БГ будет использовать всех, надо будет, пойдёт по трупам. Разочаровавшись в нём окончательно, я перестала с ним общаться и слушать его альбомы. После 1987 года этот «посол рок-н-ролла в неритмичной стране» для меня не существует, и я не слежу за его творчеством.

Корр.: Какой он посол?! Он хищник!

Алла Соловей: Точно! Аквариумный хищник Борис Гребенщиков.


2019 год