Черноручье 1 Часть

Дождь стучал по крыше «Нивы» как отчаянный, заблудившийся зверь. За стеклом, заляпанным грязью и тьмой, стеной стоял лес. Не просто лес – древнее, бескрайнее чудовище, втянувшее в себя дорогу и теперь медленно переваривающее свет фар. Макс, сидевший за рулем, напряженно вглядывался в полосу асфальта, сужавшуюся с каждым поворотом. Рядом с ним сидел его лучший друг Сергей, а на заднем сиденье развалился младший брат Артем. Шесть часов по убитой трассе, потом еще три – по разбитым бетонкам, оставшимся от советских леспромхозов. Последние полтораста километров – уже чистое бездорожье, где редкие поселки больше походили на призраков, чем на жилье. До ближайшего города – не меньше трехсот километров пути, большую часть которого можно было преодолеть только на внедорожнике. Они ехали сюда не просто на охоту, а за легендой, затаившейся в Черноручьевской пуще.
Идея родилась у Артема, заядлого охотника и заводилы поездки, после разговора со старым Степанычем – охотником с сорокалетним стажем, повидавшим всякое. Тот, пригубив самогонки у костра на прошлогодней зимовке, пустился в воспоминания о "самых диких местах". И заговорил о Пуще. "Зверь там, Артемка, – качал седой головой Степаныч, – непуганый, трофейный. Лоси – как с горы, кабаны – медведя задавят. Но место... гиблое. Лес там старый, злой. Помнит все". Старик говорил о странных следах – огромных, не звериных, о пропажах охотников еще в его молодости, о шепотах из чащи, похожих на человеческий голос, да только слова не разобрать. "Там, грит, что-то живет. Не зверь. Леший, али что похуже. Берегись, коли сунешься". Эти рассказы запали Артему в душу, как заноза. Он начал расспрашивать других бывалых, копался в старых газетных вырезках в районной библиотеке. Находил лишь обрывочные упоминания: "необъяснимая гибель группы охотников", "исчезновение без следа", "странные феномены". Чем меньше было фактов, тем сильнее разгорался азарт Артема – найти, увидеть, добыть легенду.
За день до въезда в пущу они остановились в последней деревне с говорящим названием Пустошь. Полтора десятка покосившихся изб, да пара дымящихся труб. В единственной "лавке" – сонная старушка за прилавком с пустыми полками – они разговорились с местным, Егором, коренастым мужиком с лицом, вырезанным топором. Узнав, что они лезут в Черноручье, Егор помрачнел.
– На фига вам туда? – спросил он хрипло, наливая им самогона в граненые стаканы прямо в лавке. – Места проклятые. Зверья – море, да только... нечисто там. Мой дед пропал там в сороковые. Отец говаривал – слышал ночью, как что-то по лесу ходит, деревья ломает, а дышит... как паровоз с пробитым котлом. А утром – следы. Копыта с тазик, да когтища... – Егор мотнул головой, допил свою стопку. – Там лесник один живет, на отшибе. Петрович. Чудак. Говорят, он знает, как с лесом... договариваться. Или как от Него прятаться. Он охотников принимает. За еду, патроны, соль. Коли уж так неймется – к нему ступайте. Только слушайте, что скажет.  И ночью – ни ногой за порог. А то... – он многозначительно постучал пальцем по виску, – ...может, и не вернетесь. "Оно" не любит шума и чужаков. Оно охотится. Сергей с Максом переглянулись. Артем лишь усмехнулся, достав пачку сигарет. Он терпеть не мог эту "деревенскую мистику".
– Ну, Егор, спасибо за сказку на ночь, – сказал он, выдыхая дым колечками. – Грибы у вас тут, видать, глючные растут. Какие копыта? Какой паровоз? Медведь шатун, косолапый да неуклюжий – вот и все ваше "оно". А следы... кто их знает, что там натоптало – лось на размокшей земле следы расплывчатые оставляет. Пропажи? Да в любом глухом лесу люди теряются, особенно если самогончиком злоупотребляют да от группы отбиваются. Не надо тут леших с ружьем выдумывать.
Макс, хоть и чувствовал подспудную тревогу от мрачной атмосферы Пустоши и леденящего взгляда Егора, тоже склонялся к рациональному объяснению. Он скептически приподнял бровь:
– Согласен с Артемом. Звуки в лесу ночью... ветер, деревья скрипят, звери шумят – легко принять за что угодно. А истории про "нечто" – они же передаются из уст в уста, обрастают подробностями. Как игра в испорченный телефон. Наверняка есть какое-то ядро правды – крупный хищник, редкий, не изученный... но не монстр же!
Для Сергея, старого друга Артема, эта поездка была глотком воздуха после удушающей офисной рутины, попыткой доказать себе, что он еще способен на что-то настоящее, мужское, экстремальное. Пугающие рассказы Степаныча и угрюмые предупреждения Егора лишь подливали масла в огонь – адреналин зашкаливал. Макс же, младший брат Сергея, фотограф дикой природы, поехал больше за компанию и из любопытства. Он надеялся запечатлеть уникальную природу пущи, а шепоты о чем-то "Другом" воспринимал с долей здорового скепсиса, как местный фольклор. Но теперь, глядя на смыкающиеся за бортом "Нивы" черные, непроглядные стены ельника, нависающие как крепостные валы древнего, враждебного царства, и вспоминая ледяной страх в глазах Егора, его скепсис начал таять, уступая место холодной, липкой тревоге. Они пересекли не только пространство, но и какую-то незримую грань. И обратного пути, похоже, не было.
– Ты уверен, что мы не проскочили? – спросил он, голос напряжен от усталости и нервозности. В салоне пахло мокрым брезентом, оружием и потом.
– Куда там проскочить? – буркнул с заднего сиденья Артем, самый опытный охотник их троицы. Его профиль, освещенный тусклым светом приборной панели, казался высеченным из гранита. – Егор сказал: после каменного моста через Чертов ручей – пять километров, потом полянка с покосившимся указателем «Ключи». Вот она, вон, смотри.
Макс притормозил. Фары выхватили из мрака деревянный столб, на котором болталась проржавевшая табличка с едва читаемыми буквами «Ключи». Рядом, почти сливаясь с чернотой, угадывался поворот в чащу.
– Вот и тропа, – пробормотал третий пассажир, Сергей, обычно самый жизнерадостный, но сейчас его лицо было серым от усталости. – Дальше, говорил, километра три по болотине, потом изба будет на пригорке.
Дорога превратилась в колею, наполненную черной жижей. «Нива» кряхтела, буксовала, но упрямо ползла вперед, раскачиваясь, как пьяная. Лес сомкнулся над ними плотным сводом. Ветки скребли по крыше и бортам, словно длинные костлявые пальцы. Воздух стал густым, пропитанным запахом гниющей хвои, сырой земли и чего-то еще… сладковато-приторного, отдаленно напоминающего испорченное мясо.
– Черт, воняет, – сморщился Сергей.
– Лес, брат, – отозвался Артем, не отрывая взгляда от тьмы за окном. – Он живой. И пахнет соответственно. Особенно после дождя.
Наконец, после вечности тряски и скрежета, машина выползла на небольшую прогалину. На приплюснутом холмике, едва различимая в кромешной тьме, стояла изба. Не избушка лесника из пасторальных картинок, а нечто мрачное, приземистое. Бревна почернели от времени и влаги, крыша местами провалилась, окна, как слепые глаза, были заколочены грубыми досками. Лишь одно, на фасаде, светилось тусклым желтым пятном – обещание тепла и крыши над головой.
Они вылезли из машины, и холодная жижа мгновенно засосала сапоги по щиколотку. Дождь хлестал немилосердно, ледяные иглы впивались в лица, смешиваясь с грязью от колес. «Нива», зарывшаяся по оси, казалась последним островком цивилизации посреди черного моря грязи и мрака.
Дверь избы скрипнула, как костяной сустав, и в узком проеме, заливаемом косыми струями дождя, возникла фигура. Невысокий, коренастый, словно вырубленный топором из векового пня. Мужик лет шестидесяти, но выглядевший на все семьдесят. Лицо его было изборождено морщинами, глубже и причудливей, чем трещины на высохшей коре. Одет в засаленную телогрейку и промасленные штаны. Маленькие, глубоко посаженные глаза, блеснувшие в полутьме желтоватым огоньком, как у старого волка, быстро и оценивающе окинули приезжих. Взгляд был тяжелым, настороженным, лишенным всякого гостеприимства. Он не приглашал войти. Он преграждал путь.
– Петрович? – крикнул Макс, перекрывая вой ветра и шум ливня. Голос его дрогнул – от холода или от этого пронзительного, недружелюбного взгляда.
Мужик не ответил сразу. Его взгляд скользнул по разбитой «Ниве», по сумкам с дорогим снаряжением, по лицам, явно городским и чужим. На губах, скрытых седой щетиной, мелькнуло что-то похожее на презрительную усмешку или гримасу боли.
– Я, – наконец хрипло отозвался он. Голос был низким, скрипучим, как труха. – Чего надо? Места нет. Уезжайте.
Артем, вытаскивая рюкзак из багажника, фыркнул. Его терпение, и без того на исходе после долгой дороги и этой непролазной грязи, лопнуло.
– Места нет? – он шагнул вперед, увязая в жиже, но не сбавляя напора. – Нам сказали, ты охотников принимаешь. За плату. Патроны, соль – что надо.
Петрович не шелохнулся. Его фигура в проеме двери казалась незыблемой, как скала.
– Не надо мне ничего. И не принимаю я больше. Место гиблое. Опасно. Уезжайте, пока не стемнело совсем. – В его тоне не было угрозы, только плоская, ледяная констатация факта, от которой стало еще холоднее.
Сергей, промокший и дрожащий, попытался вставить слово:
– Нас… нас Егор направил. Из Пустоши. Он сказал, вы… вы знаете здешние места. Можете помочь.
Имя «Егор» повисло в воздухе, как ключ, вставленный в заржавевший замок. Петрович не изменился в лице, но в его волчьих глазах мелькнуло что-то – не радость, не признание. Скорее… усталое понимание. Или обреченность. Он тяжело вздохнул, и этот вздох был похож на стон старого дерева.
– Егор… вот дурак, – пробормотал он почти неразборчиво. Но напряжение в его позе чуть спало. Он отступил на шаг вглубь темного сенца, освобождая проход. – Ладно. Заносите вещи. Быстро. – Его голос не стал мягче. – И поминайте мое слово: тут ночью не место гулять. Ни шагу за порог. Слышите? Ни шагу.
Он не предложил помочь с вещами, не улыбнулся. Он просто пропустил их внутрь, в темень и запах каких-то трав, печного дыма и чего-то древнего, как будто впуская не гостей, а новую беду. Его нежелание было написано на каждом морщинистом сантиметре его лица, в каждом резком движении. Его последние слова – «Тут ночью не место гулять» – прозвучали не как предупреждение, а как приговор.
Изба внутри оказалась чуть лучше, чем снаружи. Тесно, душно, пахло печным дымом, дегтем, мышами и все тем же сладковато-гнилостным запахом, но уже слабее, замаскированное дымом. Посередине – грубый стол, две скамьи. В углу – железная печь-буржуйка, на которой шипел чайник. Вдоль стен – топчаны с сеном вместо матрасов. На стенах – пожелтевшие вырезки из старых охотничьих журналов, ржавые капканы, чучело сороки с выцветшими глазами. А везде было оружие. Две берданки на крюках над дверью, карабин в углу, ножи разной формы и величины. Но больше всего Макса поразило не это. Стены, помимо охотничьих трофеев, были покрыты странными знаками. Они были выжжены прямо по темному дереву бревен или нацарапаны чем-то острым. Спирали, переплетающиеся зигзаги, фигуры, напоминающие стилизованных птиц или зверей с неестественно длинными конечностями. Язык этих символов был непонятен, чужд, вызывал невольный холодок. Они выглядели древними, как сам лес за стенами. Над самой дверью, на самом видном месте, висел большой деревянный оберег. Он был вырезан в виде солнца с восемью изогнутыми лучами, в центре которого помещался стилизованный конь. Лучи и конь были покрыты стершейся от времени красной краской, похожей на охру или глину. "Знак Ярилы, солнца", – мелькнуло у Макса, вспомнившего что-то из книг по славянскому фольклору. Но даже этот, казалось бы, светлый символ в контексте других, мрачных знаков и общей атмосферы избы выглядел не защитой, а скорее отчаянной попыткой защиты от чего-то невероятно древнего и темного.
– Садитесь, греть чай будем, – буркнул Петрович, подкладывая в буржуйку полешко. – Охотиться завтра? На кого?
– Да на кабана думали, на лося, если повезет, – ответил Артем, снимая мокрый плащ. – Места знатные, слышали.
Петрович фыркнул, будто услышал глупую шутку.
– Места… места тут и вправду знатные. Только не только зверь тут ходит. – Он налил чай в жестяные кружки. Жидкость была мутной, цвета болота. – Вы не первые в этом сезоне. До вас две компании были. Молодые, как вы. Шумные.
– И? – спросил Макс, чувствуя, как по спине пробежал холодок, не связанный с сыростью.
– И ничего, – Петрович прищурился, поставив кружку перед Максом. – Уехали. Раньше срока. Говорят, не понравилось. – Он помолчал, глядя в огонь буржуйки. Пламя отражалось в его маленьких глазах, делая их похожими на угольки. – Лес тут старый. Глухой. И помнит он многое. Особенно кровь. Охотники… охотники ему не чужие. Но есть тут кое-кто… постарше кабанов. Поопаснее.
– Медведь-шатун? – предположил Сергей, пытаясь развеять нарастающее напряжение.
Петрович медленно покачал головой.
– Медведь – он зверь. Понятный. Этот… – Он обвел рукой избу. – Этот – не зверь. И не человек. Он – лес. Сама его старая, злая душа. Охотники зовут его Лесным Царем. Старики – Владыкой Теней. А я… я зову его Хозяином. Потому что это его земля. И мы здесь – гости. Непрошеные. Он сделал паузу, его рука с жилистыми, узловатыми пальцами легла на стол, другой рукой он взял кружку с чаем и немного отхлебнул. Взгляд его стал далеким, будто смотрел не в темень избы, а куда-то в прошлое. – Сам я здешний, – неожиданно добавил он тихо, почти шепотом. – Родился в деревне за Чертовым ручьем. Той, что сгорела дотла зимой сорок третьего... не то партизаны, не то каратели, или еще кто-то лес поджег. Остался я один. Лес меня приютил. Или не отпустил. – Он горько усмехнулся. – С тех пор и живу тут, на краю. Сторожу. Или жду. Выжил... потому что знаю правила. Потому что не суйся куда не надо. И потому что... – он кивнул на оберег над дверью и странные знаки на стенах, – ...предки кое-что знали. Зря вы сюда приехали, зря. Повезло хоть что на Егора наткнулись, он знает, что я... принимаю охотников. За еду, патроны, соль. За то, чтобы не быть совсем одному. Хотя... – Он резко оборвал себя, захлопнул дверь, оставив фразу повисшей в воздухе: "Хотя иногда одиночество милосерднее". – Он допил чай и встал. – Ладно, байки на ночь. Спать вам. Завтра светлее будет. Только помните: ночью – не выходить. Ни под каким предлогом. Дверь на крюк изнутри. Окна не открывать. И если услышите что… не обращайте внимания. Лес шумит. Всегда шумит.
Он ушел в соседнюю, еще более тесную и темную комнатушку, захлопнув за собой дверь. Трое друзей остались одни под треск буржуйки и завывание ветра в трубе. Неловкое молчание повисло в воздухе, густое, как чай Петровича.
– Ну и чудик, – тихо сказал Сергей, пытаясь улыбнуться.
– Старый лесник, чего с него взять, – отмахнулся Артем, но его взгляд блуждал по темным углам, цепляясь за ржавые капканы. – Спим. Рано вставать.
Они растянулись на топчанах. Макс лег у стены, спиной к заколоченному окну, Сергей – напротив. Сено кололо через тонкую ткань спальников. Темнота была почти абсолютной, лишь слабое зарево от дымохода буржуйки рисовало на стене причудливые, пляшущие тени. Шум дождя слился с гулом в ушах. Скоро дыхание Макса и Сергея стало ровным и глубоким – дорожная усталость взяла свое.
Артем долго ворочался. Его рациональный ум перемалывал предупреждения Егора и мрачность Петровича, упорно отбрасывая их как суеверия. Медведь. Просто медведь. Шатун, голодный. Ничего больше. Он натянул спальник на голову, пытаясь заглушить вой ветра. И почти провалился в сон.
Когда первый звук прорезал ночь.
Скррриип…
Точно кто-то провел длинным ногтем по стеклу. По заколоченному окну у изголовья Макса. Артем вздрогнул, как от удара током. Сердце забилось адским молотом. Он замер, прислушиваясь сквозь ткань спальника. Ветка. Должно быть ветка.
Скррриип… скррриип…
Медленно, намеренно. Не хаотичный стук ветра. Это было исследование. Целенаправленное движение. Артем осторожно высунул голову из спальника. В темноте силуэты друзей были неподвижны. Сергей тихо похрапывал.
Скррриип…
Звук повторился, чуть ниже. Потом – глухой, тяжелый ТУК. Прямо под окном. Будто огромное бревно уронили на землю. Артем почувствовал слабую вибрацию через бревно топчана. Бревно? Откуда? Еще один ТУК, чуть дальше. И еще. Звуки перемещались. Обходили избу по кругу. Медленно, методично. Словно что-то огромное и тяжелое вышагивало по периметру.
Артем сжал рукоять ножа под спальником. Ладонь вспотела. Медведь. Большой медведь. Шарит вокруг дома. Вот и все. Но логика кричала: медведь не ходит так размеренно, не стучит когтями по стеклу. А вибрация… она была слишком глубокой.
Потом началось царапанье. Не просто скрип, а именно царапанье – множеством острых когтей по дереву. Быстрое, яростное, сверху. По крыше. Что-то тяжелое переползало по прогнившей дранке. Слышался тяжелый храп, сопение, но… не медвежье. Глубже. С каким-то влажным клокотанием внутри, как будто в глотке существа булькала жижа. Холодный пот выступил на спине Артема.
– Бля… – вырвалось у него шепотом, но друзья не проснулись.
Царапанье стихло. На крыше что-то тяжело переступило. Раздался громкий, сухой ТРРРАААХ – проломилась доска. Из щели в потолке посыпались труха и капли дождя прямо на пол рядом с топчаном Артема. Он вжался в сено, ожидая, что сейчас крыша рухнет, и оно ворвется внутрь. Тишина. Гнетущая, звенящая. Только бешеный стук сердца в ушах и усилившийся вой ветра.
Он не спал до самого рассвета. Вцепившись в нож, прислушиваясь к каждому шороху за стенами, к тяжелым шагам на крыше, которые больше не повторялись, но эхом стояли в голове. Его рациональный мир трещал по швам, и он яростно латал его мыслями о голодном медведе-шатуне, о буре, о старом доме. Только не оно. Не может быть.
Когда в единственное окно пробился серый, мутный свет рассвета, Артем чувствовал себя выжатым, как тряпка. Глаза горели, веки отяжелели свинцом, мышцы ныли от напряжения. Он сидел на топчане, когда проснулись Макс и Сергей. Макс потянулся, зевнул.
– Ну и ветрище ночью был, – пробормотал Сергей, потирая глаза. – Дом шатало. Я аж проснулся от какого-то треска.
Артем резко встал. Он не хотел, чтобы они видели его страх, его истощение. Надо было взять ситуацию под контроль. Он сделал глоток воды из фляги, рука слегка дрожала.
– Треск? – его голос звучал хрипло и нарочито бодро. – Да это не ветер. Рядом ходил. Большой зверь. Медведь, скорее всего. Шатун, голодный. – Он избегал взглядов друзей, подошел к своему рюкзаку, стал лихорадочно проверять винтовку. – Слышал, как скребся у стен, по крыше лазил. Хотел, видать, пробраться. Старая избушка, прогнила – вот он доску и проломил. – Он кивнул на щель в потолке и рассыпанную труху. – Ничего страшного. Обычное дело в глухих местах. Сегодня посмотрим следы, может, и найдем косолапого. Трофей будет знатный!
Он говорил слишком громко, слишком быстро, слишком уверенно. Его лицо было серым от усталости, под глазами залегли темные тени, а в самих глазах читалось напряжение, которое никак не вязалось с бодрой речью о медведе. Он не упомянул ни скрипов по стеклу, ни методичных шагов по кругу, ни того жуткого булькающего храпа. Он свёл все к знакомой, понятной, "безопасной" угрозе. Медведь можно пережить. Медведя можно убить. Медведь не был тем необъяснимым оно, что заставило его, бывалого охотника, всю ночь сжимать нож в потной ладони и бояться пошевелиться.
Макс внимательно посмотрел на Артема, потом на щель в потолке, на свежую труху на полу. Что-то в тоне друга, в его неестественной бодрости и уставшем лице показалось ему подозрительным. Но он промолчал, лишь обменялся тревожным взглядом с Сергеем, который тоже не выглядел убежденным.
Артем первым подошел к двери, снял тяжелый крюк и резко распахнул ее, как будто бросая вызов ночным страхам и собственным сомнениям.
– Ладно, чего киснуть? Пошли, глянем, что там наш мишка натворил!
Он вышел на крыльцо, стараясь держать спину прямо, а взгляд – твердым. Но внутри все еще сжималось от ледяного ужаса, принесенного рассветом после той кошмарной ночи. И от невысказанной мысли: А если это был не медведь?
Холодный, влажный воздух хлынул внутрь, смешиваясь с запахом пепла и страха. Они вышли на крыльцо. Лес стоял в плотном молочно-сером тумане, растворяя деревья уже в десяти метрах от избы. Все было мокрым, угрюмым, безмолвным. И только потом они увидели.
Стены избы, особенно с той стороны, где спал Макс, и где было заколоченное окно, были исцарапаны. Глубокие, длинные борозды шли по почерневшей древесине, сдирая верхний слой, обнажая светлую, влажную плоть дерева под ним. Следы были хаотичными, но некоторые тянулись параллельно, как будто оставлены не одной, а несколькими огромными когтистыми лапами. На высоте человеческого роста. На гвозде у угла избы болтался клочок шерсти – невероятно грубой, темной, почти черной, с серым подшерстком. Артем осторожно снял его. Шерсть была жесткой, как проволока, и холодной на ощупь.
– Это… что? – прошептал Сергей, бледный как полотно. – Медведь? Такой шерсти не бывает…

Артем молчал. Он подошел к краю крыльца, туда, где слышались те самые тяжелые ТУКи. Земля была разворочена, утоптана, как будто по ней протащили мешок с камнями. Среди грязи отчетливо виднелись отпечатки. Но это были не следы медведя или кабана. Они напоминали… копыта. Огромные, раздвоенные копыта, как у лося. Но размер… Каждый отпечаток был с большую тарелку. И глубина – будто по земле прошел танк. Артем достал из кармана складной нож и вложил его в один из следов для масштаба. Нож исчез почти полностью.
– Что за хрень?.. – пробормотал он, и в его голосе впервые зазвучала не просто тревога, а ледяной ужас.
Петрович вышел из избы, хмуро оглядел следы и царапины, будто проверял утреннюю почту.
– Говорил же, ночью не гулять, – буркнул он без тени удивления. – Хозяин наведался. Познакомиться. – Он плюнул в грязь. – Охотиться пойдете?
– А как же! – Артем резко выпрямился. Страх сменился вызовом, профессиональной злостью охотника, потревоженного на своей территории. – Мы не за тем приехали, чтобы пугаться ночных шорохов. Это ж тварь! Большая, редкая! Такой трофей! – Его глаза горели азартом. Макс понимал – для Артема это стало вопросом принципа, вызовом его мастерству.
Сергей колебался, глядя на глубокие следы, уходящие в туман.
– Артем, может… ну его? Послушаем Петровича? Тут что-то… нечисто.
– Трус? – Артем бросил на него презрительный взгляд. – Сиди тогда здесь. С лесником чай пей. Мы с Максом сходим. Разведемся. Если это лось-мутант или медведь-гигант… – Он похлопал по прикладу своей мощной винтовки. – Завтрак у нас будет царский.
Макс не хотел идти. Каждая клеточка его тела кричала об опасности. Но бросить Артема одного? Невозможно. Да и логика Артема казалась железной: зверь есть зверь. Пусть большой, пусть страшный, но плоть и кровь. Пуля остановит любого.
Они собрались быстро. Петрович молча наблюдал, его лицо было непроницаемо. Когда они уже выходили, он сказал, глядя куда-то в сторону леса:
– Если что… кричите. Хотя… – Он усмехнулся каким-то горьким, безнадежным смешком. – Кричать тут бесполезно. Лес крики не любит. Он их… глотает. И не бегите по прямой. Он быстрый. Бегите зигзагами. Ищите густые ельники. Там, где ветки до земли… может, не пролезет. И помните: он хитер. Охотник он… старый. Очень старый.
Они вошли в туман. Он был не просто густым, а живым, зловещим. Плотный, как вата, пропитанная ледяной влагой, он обволакивал их, цеплялся за кожу, забивался в легкие. Деревья теряли очертания уже в трех шагах, превращаясь в серые, зыбкие призраки. Звуки глохли мгновенно, поглощаемые этой серой прожорливой пустотой. Их собственные шаги по мокрой хвое казались оглушительно громкими, предательски гулкими в мертвой тишине. Они шли по следам. Огромные копытные отпечатки, каждый размером с таз, вели вглубь чащи, петляя между вековых, обомшелых елей и корявых осин, чьи ветви, как скрюченные пальцы, тянулись к ним из тумана.
Артем шел первым, винтовка наготове, палец на скобе спуска, взгляд напряженно впивался в серую пелену перед собой. Но его уверенность с каждым шагом таяла. Макс следовал за ним, постоянно оглядываясь, спину сводило от ожидания удара сзади. Туман сжимался вокруг, как саван, давящий и бесконечный. Казалось, серые стены вот-вот сомкнутся навсегда.
Они прошли, как им казалось, километра полтора. Следы стали глубже, чаще, яростнее. Земля была взрыта, будто здесь прошел небольшой ураган. Ободранная кора на деревьях на высоте двух-трех метров зияла свежими, светлыми ранами, сломанные ветки валялись под ногами. Артем остановился, присев у очередного следа. Он провел пальцем по его краю, почувствовав липкую холодную грязь.
– Смотри, – прошептал он, и в его голосе впервые прозвучала трещина. – Следы… они меняются.
Макс наклонился, сердце уходя в пятки. Копыто было все таким же огромным, раздвоенным. Но от него тянулись вперед… царапины. Длинные, глубокие борозды в земле, как будто что-то волочило огромные когти, не желая их поднимать.
– Что это? – Макс почувствовал, как волосы на затылке и руках встают дыбом.
– Не знаю, – честно признался Артем. – Но пахнет сильнее. Чуешь?
Сладковато-гнилостный запах, едва уловимый у избы, здесь висел в воздухе плотной, удушающей, тошнотворной пеленой. Пахло падалью, разлагающейся древесиной, болотной тиной и чем-то невыразимо древним, чуждым и злым.
Шорох.
Они замерли, вжавшись в стволы ближайших деревьев. Звук был слева. Негромкий, осторожный, как будто кто-то невероятно тяжелый с величайшей осторожностью переступил через валежину. Артем медленно поднял винтовку, щелкнул предохранителем. Макс последовал его примеру, пальцы скользили по холодному металлу приклада, дрожа.
Шорох. Теперь справа. Ближе. Прямо за стеной тумана.
Туман колыхнулся, словно от движения невидимой руки. На мгновение в его серой пелене мелькнуло что-то темное, вертикальное. Очень высокое. Невероятно высокое. Выше самых больших елей. Оно было лишь смутным силуэтом, искаженным и зыбким, но от него веяло такой первобытной мощью и хищностью, что Максу захотелось закричать. Потом видение растворилось, как не бывало.
– Видел? – выдохнул Макс, голос сорвался на шепот.
– Видел, – голос Артема был хриплым, как наждак. – Назад. Сейчас. Тихо, но быстро.
Они развернулись и пошли обратно, ускоряя шаг, почти бегом. Но лес словно ожил против них. Знакомая тропинка, по которой они только что пришли, исчезла. Деревья встали стеной, корни предательски цеплялись за ноги. Туман сгущался до молочной непроницаемости, цепляясь за одежду липкими щупальцами. Запах тления становился невыносимым, пропитывая все вокруг. Каждое дерево, каждый куст казались затаившимся врагом, готовым обернуться кошмаром. Им мерещились движения в периферийном зрении – серые тени, скользящие между стволами, огромные очертания, растворяющиеся при прямом взгляде. Шепоты, похожие на шелест листьев, но слишком… осмысленные. Голоса, зовущие их именами, знакомыми и чужими. Макс... Иди сюда... Артем... Помоги... Звучало то со стороны избы, то из глухой чащи. Это была морока. Лес водил их по кругу, сбивал с толку, затягивал глубже в свою пасть.
Стук.
Глухой, металлический звук. Прямо по курсу. Как будто кто-то ударил костяшкой пальцев по пустой бочке. Артем поднял руку, сигнализируя остановиться. Они прислушались, затаив дыхание. Тишина. Затем:
Тук. Тук. Тук.
Ритмично. Намеренно. Насмешливо. Звук доносился чуть левее, оттуда, где только что была стена ельника. Артем, стиснув зубы, кивнул. Они осторожно двинулись на звук, протискиваясь между внезапно расступившимися стволами. Туман внезапно стал тоньше, открыв небольшую поляну, залитую серым, безжизненным светом. Посреди нее, прислоненный к огромному, полуразрушенному, почерневшему от времени пню, стоял скелет. Не животного. Человека. Одетого в истлевшие лохмотья камуфляжа, знакомого своей расцветкой – такой же, как у них. Череп был неестественно запрокинут назад, рот открыт в беззвучном крике вечного ужаса. В костлявой руке скелета был зажат… рация. Тот самый металлический тук раздавался оттуда. Кто-то методично стучал по микрофону с другой стороны.
Макс почувствовал, как ноги подкашиваются, мир поплыл перед глазами. Артем вскинул винтовку, дико озираясь, но стрелять было не в кого. Только скелет в их же камуфляже и безумный, ритмичный стук в мертвой рации. И вдруг стук прекратился. На смену ему из динамика полился тихий, искаженный помехами, леденящий душу детский смех. Пронзительный, безумный, наполняющий поляну жутким эхом.
– НАЗАД! – заорал Артем, отпрыгивая от поляны как ошпаренный. – БЕГИ! ОТСЮДА!
Они бросились прочь, не разбирая дороги, сбивая друг друга, спотыкаясь о невидимые корни и камни. Туман хлестал им в лица, колючие ветки хлестали по лицу и рукам, как плети. Детский смех из рации преследовал их, не умолкая, то затихая до зловещего шепота, то нарастая до истеричного визга, сливаясь с бешеным стуком их сердец и хриплым дыханием. Они бежали, задыхаясь, горло пересохло, ноги подкашивались от усталости и страха. Ориентация была полностью потеряна. Туман делал невозможным понять, куда они бегут – к спасению или в самую гущу кошмара. Лес смеялся над ними, меняя очертания, подставляя ноги, нашептывая ложные пути.
Ветка хрустнула сзади.
Не просто хрустнула – ее переломило пополам с громким, сухим, как выстрел, ЩЕЛКОМ. Макс оглянулся, сердце остановилось. В тумане, метрах в пятнадцати позади, маячил силуэт. Огромный, темнее самой густой, беспросветной ночи. Он стоял, расставив длинные, суставчатые ноги, опираясь на огромные копыта. Или на четырех? Формы расплывались, сливаясь с туманом, казалось, он сам был соткан из этой серой мглы и тьмы. Но он был невероятно высок. Голова его терялась где-то высоко в серой пелене, на уровне верхушек сосен. И от него исходил запах. Запах открытой могилы, гниющей плоти, прелой листвы и древнего, запредельного, всепоглощающего зла. Он не спешил. Он знал, что добыча не уйдет.
– Он! – закричал Макс, и его крик был полон чистого, животного, парализующего ужаса. Это был не просто силуэт. Это было оно. Воплощение кошмара, вышедшее из тумана.
Артем остановился, резко развернулся, вскинул винтовку к плечу.
– Беги к избе! Я прикрою! – заорал он, целился в приближающийся силуэт. – Зигзагами, Макс! Как Петрович говорил!
Макс побежал. Он не видел пути, он просто мчался сквозь серую муть, петляя между деревьями, падая, царапаясь, вставая и бежал снова. Сзади грянул выстрел Артема. Резкий, гулкий, неестественно громкий в глушащем все тумане. Потом второй. Потом дикий, нечеловеческий рев. Не рев зверя. Это был звук, от которого кровь стыла в жилах – смесь скрежета рвущегося металла, шипения раскаленного пара и вопля тысяч замученных душ. Звук, который бил по ушам, по разуму, по самой душе.
Он бежал, не думая, не чувствуя ничего, кроме всепоглощающего страха, сжимающего горло ледяным кольцом. Сзади гремели выстрелы Артема, один, второй, и потом этот чудовищный рев, от которого сжималось сердце и кровь стыла в жилах. Потом – треск ломающихся деревьев, тяжелые, глухие удары по земле, следовавшие за ним с пугающей, неумолимой скоростью. Запах тления накрывал его, как волна, пробиваясь даже сквозь запах пота и страха. Он петлял, падал, царапал руки и лицо о ветки, вскакивал и бежал снова, слепо, отчаянно. Лес продолжал обманывать. Сквозь туман ему мерещился то силуэт избы, то просвет в деревьях, похожий на дорогу. Он бросался туда, надеясь на спасение, но оказывался перед стеной колючего ельника или на краю зловонного болотца, которого раньше не было. Детский смех, теперь уже без рации, эхом витал в воздухе, то слева, то справа, дразня и сводя с ума. Голоса шептали: "Сюда, Макс... Здесь спасение... Артем ждет..." Он зажимал уши, но шепоты звучали у него в голове. Он бежал, пока не почувствовал, что легкие горят, а ноги вот-вот подкосятся. Отчаяние сдавило грудь. Он был в ловушке. Лес, управляемый чудовищем, не выпустит его.
И вдруг – чудо. Туман перед ним словно истончился по чьей-то воле. Не просвет, но стало чуть светлее. И в этой серой мути он узнал контуры огромного валуна, покрытого мхом, который они обходили по пути в лес! Он был на краю прогалины! Не веря удаче, собрав последние силы, Макс рванул вперед, падая и спотыкаясь, но двигаясь к этому спасительному ориентиру. Туман вдруг поредел еще сильнее. Впереди мелькнул знакомый силуэт – покосившаяся крыша, почерневшие бревна. Изба! Он прибавил скорость, выкатился на прогалину, спотыкаясь о кочки...
И чудо случилось. Туман вдруг поредел. Впереди мелькнул знакомый силуэт – покосившаяся крыша, почерневшие бревна. Изба! Он прибавил скорость, выскочил на прогалину. Машина стояла на месте. Дверь избы была закрыта. Он рванулся к крыльцу, под ногами хлюпала грязь. Он уже протянул руку к скобе двери…
Сзади раздался крик Артема. Не крик боли. Крик безумия, запредельного ужаса и… изумления. Он обернулся.

Туман на краю поляны колыхнулся, расступившись перед *Ним*. Макс замер, парализованный видением. Это было невообразимо. Существо. Тело, покрытое той самой жесткой, темной шерстью, которую они нашли на гвозде, но местами облезлой, обнажающей серую, мертвенно-бледную кожу, испещренную шрамами и какими-то темными наростами. Оно стояло на длинных, суставчатых задних ногах, заканчивающихся теми самыми огромными раздвоенными копытами. Передние конечности были короче, но невероятно мускулистыми, с длинными, изогнутыми, как сабли, когтями, с которых капала темная слизь. Но самое чудовищное было выше.
Шея была слишком длинной, неестественно гибкой, увенчанной не головой, а чем-то вроде огромного, полуразложившегося черепа лося. Но вместо рогов – сплетение черных, ветвистых, похожих на сучья отростков, покрытых каплями смолы или крови. Из пустых глазниц струился густой, черный дым, смешивающийся с туманом. Пасть была разинута, обнажая несколько рядов желтых, загнутых внутрь клыков и длинный, черный, как у насекомого, хоботок, который извивался в воздухе, словно ощупывая пространство. От всей фигуры исходило ощущение невероятной древности, безумия и ненасытного голода.
Оно не гналось за Максом. Оно стояло, повернувшись к нему боком. В одной из его когтистых лап, как тряпичную куклу, оно держало Артема. Охотник был еще жив. Он судорожно дергался, пытаясь вырваться, его глаза были широко раскрыты, полные непонимания и ужаса, который уже разорвал его разум. Когти впились ему в плечо и бедро, темная кровь сочилась по шерсти монстра.
Макс увидел, как черный хоботок извился и коснулся лица Артема. Охотник вздрогнул, его тело выгнулось в неестественной судороге, изо рта вырвался булькающий, хриплый звук. Потом он обмяк. Монстр поднес его к своей пасти. Макс увидел, как раздвинулись ряды клыков, открывая черную бездну глотки. Хоботок впился в грудь Артема. Раздался влажный хлюпающий звук. Тело охотника затряслось, будто из него высасывали все соки. За секунду оно сморщилось, высохло, превратившись в подобие мумии. Монстр бросил обезвоженный остов на землю, как пустую шелуху. Черный дым из глазниц заклубился сильнее. Он повернул свою ужасную «голову» к Максу.
И заревел.
Тот самый рев, который слышал Макс после выстрелов. Звук, ломающий реальность. Макс почувствовал, как из носа хлынула теплая струйка крови. Он рванул дверь избы. Она была заперта изнутри!
– Петрович! Открой! Ради Бога! – заорал он, бешено колотя кулаками по грубой древесине. – ОТКРОЙ!
Сзади раздался тяжелый топот. Земля дрожала. Запах тления накрыл его с головой. Макс обернулся. Монстр был уже на середине поляны. Его копыта вязли в грязи, но он двигался с чудовищной, несообразной своему размеру скоростью. Черный хоботок тянулся к нему, извиваясь, как жалящий хвост скорпиона.
Макс прыгнул с крыльца, побежал к машине. Ключи! Где ключи?! В кармане! Он судорожно рылся в куртке. Топот приближался. Земля ходила ходуном. Он услышал тяжелое, хриплое дыхание прямо за спиной. Запах падали заполнил легкие.
БАМ!
Что-то огромное и тяжелое ударило в «Ниву». Машина подпрыгнула, стекла лопнули с хрустом. Макс отлетел, ударившись спиной о дерево. Воздух вырвался из легких. Он видел, как монстр, казалось, заполнивший собой все пространство, поднимал когтистую лапу для следующего удара. Когти блестели в сером свете, как обсидиановые кинжалы.
И вдруг – лязг замка. Скрип петлей.
Дверь избы открылась. В проеме стоял Петрович. Он не держал ружья. В руке у него была странная вещь – большой, черный, криво вырезанный из дерева крюк, покрытый странными, потускневшими от времени знаками.
Монстр замер. Его хоботок резко повернулся в сторону лесника. Черный дым из глазниц заклубился, потянулся к избе. Петрович поднял крюк. Он что-то забормотал. Не по-русски. Звуки были гортанными, хриплыми, древними. Как заклинание.
Монстр издал низкий, недовольный гул, похожий на рычание камнедробилки. Он сделал шаг назад. Потом еще один. Его огромная тень стала таять в тумане. Он не уходил. Он растворялся, как будто сам туман вбирал его в себя. Через несколько секунд на поляне никого не было. Только разбитая «Нива», высохший остов Артема и леденящий запах древнего разложения.
Петрович опустил крюк. Его лицо было пепельно-серым, усталым до смерти.
– Заходи, – хрипло сказал он Максу, который все еще не мог пошевелиться, прижавшись к дереву. – Пока не вернулся.
Макс вполз в избу, как затравленный зверь. Петрович запер дверь на массивный крюк. Сергей сидел на топчане, обхватив голову руками, его тело сотрясали беззвучные рыдания. Петрович подошел к буржуйке, бросил в нее полено. Огонь весело затрещал, отбрасывая длинные, пляшущие тени на стены, покрытые свежими царапинами.
– Он… он съел Артема… – прошептал Макс, чувствуя, как его тошнит. – Как паука…
– Не съел, – поправил Петрович, не оборачиваясь. Голос его был безжизненным. – Он высосал. Жизнь. Силу. Душу, может. Оставил только шелуху. – Он повернулся. Его глаза были пустыми. – Теперь ты понял, кто тут Хозяин? И кто на кого охотится?
– Что это было?! – выкрикнул Макс, вскакивая. – Что за тварь?!
– Тварь? – Петрович усмехнулся. – Он старше тварей. Старше леса. Старше людей. Он был здесь всегда. Он – голод. Он – страх. Он – сама охота, обретшая плоть. Лесные духи… старые боги… темные места… Он – все это и ничего. Он – Владыка Теней. И эта изба… – Он обвел рукой тесное, пропахшее страхом помещение. – Она стоит на границе. На краю его владений. Этот крюк… знаки на стенах… они держат его снаружи. Иногда. – Он посмотрел на дверь. – Но он хочет войти. Он всегда хочет войти. Особенно когда приносят… гостей. Свежую кровь. Свежий страх.
– Мы уедем! – закричал Сергей, поднимая искаженное лицо. – Сейчас! На машине! Пока светло!
– Машина? – Петрович кивнул в сторону двери. – Посмотри.
Макс подошел к зарешеченному окошку. «Нива» стояла на поляне. Но теперь она была… изменена. Борта вмяты внутрь, как будто их сжали в тисках. Крыша была сорвана и смята в бесформенный комок металла. Остов Артема исчез.
– Он не пустит, – тихо сказал Петрович. – Вы пришли. Вы его разбудили. Вы его… позвали. Он не уйдет, пока не возьмет свое. Всех. – Он посмотрел на них, и в его взгляде была безнадежность древних камней. – Ночи еще две. Долгие ночи. Он будет стучаться. Скрестись. Звать. Он хитер. Он умеет ждать. И он очень, очень голоден.
На улице медленно сгущались сумерки, но не золотистые, а грязно-серые, как пепел. Туман, вместо того чтобы рассеяться, уплотнился до состояния жидкой шерсти, сливаясь с надвигающейся тьмой в единую, удушающую пелену. Воздух застыл, тяжелый и мертвый. Ветер стих окончательно, будто сама природа затаила дыхание перед приходом хозяина. Воцарилась зловещая, гнетущая тишина, настолько абсолютная, что в ушах звенело. Это была тишина перед бурей. Перед настоящей охотой. Где они были не охотниками, а дичью, загнанной в последнюю нору.
Петрович не сидел сложа руки. Его движения были резкими, экономичными, лишенными суеты, но полными мрачной целеустремленности. Он словно готовился к давно ожидаемому, ненавистному ритуалу.
Он подошел к печи, где еще тлели угли. Взял щепоть соли из мешочка на полке и бросил ее на угли. Тихое шипение, резкий запах гари. "От скверны", – пробормотал он себе под нос, обводя взглядом стены.
Достал из-за иконы в красном углу (хотя икона была старая, почерневшая, и взгляд святого казался усталым и безнадежным) пучок засушенного зверобоя и полыни. Прошелся по периметру избы, особенно тщательно проводя пучком над дверью и окнами, шепча что-то древнее, гортанное, похожее на заклинание. Горьковатый, пыльный запах трав смешивался со смрадом избы.
Подошел к столу, где лежал тот самый черный рябиновый крюк. Взял острый нож, надрезал себе палец до крови. Три капли упали на древесину крюка, где тут же впитались в потемневшую от времени рябину, словно ее проголодавшиеся поры. Он протер крюк окровавленной рукой, активируя древние знаки. Они на мгновение как будто слабо тлели изнутри.
Подошел к стене, снял с крюка старую, покрытую патиной времени берданку. Он не стал ее заряжать. Не было в ней нужды против Того, кто шел. Он просто крепко сжал приклад холодного металла. Это был не инструмент убийства, а символ. Оберег последней надежды и якорь для его собственной решимости. Или – последний аргумент в безвыходной схватке, чтобы попытаться выбить хоть один зуб из пасти Тьмы, если она прорвется.
Проверил массивный крюк на двери. Он был не просто железным – он был кованным из старого рельса, толстым и тяжелым. Петрович дернул его на себя – он сидел как влитой.
Подошел к единственному окну, забитому досками. Провел ладонью по грубой древесине, ощущая под пальцами выжженные знаки предков. Его губы шевелились в беззвучной молитве или угрозе.
Он повернулся к Максу и Сергею, которые сидели на топчанах, бледные как смерть, вцепившись пальцами в колючее сено до побеления костяшек. Его лицо в скупом свете угасающей буржуйки было как маска из старого дуба – непроницаемой, но с трещинами глубокой усталости и знания.
– Запирайтесь, – сказал он тихо, но так, что слова врезались в сознание как гвозди. Его взгляд смотрел не на них, а сквозь стены, в наступающую тьму, как будто он уже видел приближающуюся тень. – И слушайте. Каждым нервом. Каждой каплей крови. И помните: железное правило. Не открывайте. НИКОМУ. Ни под каким предлогом. – Он сделал паузу, его желтоватые глаза метнули на них острый, колющий взгляд. – Даже если за дверью будете слышать мой голос, зовущий о помощи. Даже если услышите… голоса ваших матерей. Жен. Детей. Плач младенца. Стон любимой. Это не они. Это ОН. Он – Лжец из Бездны. Он умеет говорить голосами мертвых, которых вы знали. И голосами живых, которых вы любите. Он умеет говорить голосом самого леса, его шелеста и стонов. И голосом вашего собственного, самого глубокого страха. Он войдет в вашу голову и вытащит оттуда самое сладкое и самое горькое, чтобы заманить вас в пасть. Не верьте. Молчите. Держитесь.
Первые звезды не появились. Их не просто скрыл – их съел туман. Сожрала подступающая тьма. Мир за стенами избы перестал существовать, растворившись в серо-черной пустоте.
И тогда из глубины этого небытия, сначала едва различимый, как далекий удар сердца земли, потом все явственнее, ближе, донесся звук. Глухой, тяжелый, влажный ТУК. Будто огромное, обледеневшее бревно уронили в грязь. Пауза. Еще один ТУК, уже ближе. И еще. Четко, ритмично, как шаги гиганта, неумолимо приближающегося к своей конуре. Каждый удар отдавался ледяной вибрацией в полу, в стенах, в костях сидящих внутри людей.
Охота началась.
Дом, жалкий островок человеческого упорства, стоявший на самой границе миров, сжался, приготовился к ночному визиту своего истинного Хозяина. Бревна, казалось, вжались друг в друга под тяжестью ожидания. Знаки на стенах выглядели бледными и хрупкими.
А Макс и Сергей сидели на топчанах, не дыша. Сергей закусил губу до крови, глаза его были широко открыты, полные слез ужаса. Макс вцепился взглядом в дверь, представляя, как сквозь доски просачивается тот запах – тления и древнего льда. Каждый новый ТУК заставлял их вздрагивать, как от удара тока. Они понимали теперь с кристальной, леденящей ясностью. Петрович не был хранителем этой границы. Он был вечно живой приманкой, наживкой, которую Хозяин терпел у своего порога, чтобы та привлекала новую добычу. И сторожем у ворот в собственный ад, обреченным лишь отсрочивать неизбежное. И теперь эти врата, скрипя и стеная, уже открывались. Не наружу. Только внутрь. Впуская ночь, туман и вечный, неутолимый голод........