Последний урок

Степан Петрович проснулся от скрипа. Крыша стонала — ветер дрался с ней, как будто хотел утащить в небо. Он лежал и слушал. На улице было тихо. Раньше — только светает, а уж кто-то по улице топает. Корову гонят, бренчит ведро, шум и гомон — жизнь. А сейчас было пусто, как после пожара. Только ветер и остался.

Он встал. Потянулся, кашлянул. Прошёлся по комнате, шаркая по половицам.
Подошёл к столу и налил себе чай в щербатую кружку — остывший, как жизнь. На столе перед ним лежала бумага из районо. С гербом. Бумага важная, чужая.

«Школу закрыть по оптимизации. Учителей — сократить. Детей — в районный центр».

На бумагу он глянул, как на ржавый гвоздь в сапоге.

Степан Петрович — человек не новый. Родился тут. Тут и остался. Ни в город, ни на заработки не подался — не смог. Не хотелось, да и мать болела.
Сначала сам в этой школе учился. Потом вернулся — учить. А потом остался один. Он и директор, и завхоз, и сторож, и педагог.

Школа стояла посреди деревни — одинокая, покосившаяся, облезлая, как старая кошка, которую никто уже не гладит. Когда-то кипела, жила. А теперь — пустая. На крыльце — надпись, выгоревшая до полуслова: «Знание — свет». Но свет давно унесло ветром. Только буквы «зна» и болтались, как обещание, которое забыли.

Степан Петрович зашёл в школу как всегда. Даже дверь не скрипнула — привыкла, мол, это он. Тридцать лет он почти каждый день сюда ходил, как на службу. Но сегодня знал — не будет никого. И завтра тоже.

Класс — будто с прошлого дня остался. Парты поцарапанные, зелёные. Кто-то ножом сердце вырезал, у другой — надпись: «СП + АВ». Он присел, провёл пальцем.
«Кто ж это?..» — подумал. Лицо не вспоминалось. Память, как старая плёнка — местами вытерта. Много их было.

На стене — карта. Ещё та, союзная. СССР раскинулся, розовый, как щёки у младенца. Теперь вот нет его.
На доске — остатки мела: «География. Тема: Реки».

Он прошёл по проходу, тихо, не спеша, как по воспоминанию. Сел за учительский стол.
Учебник перед ним. География, пятый класс.
Открыл. Закладка — на реках.
Синий Енисей — тонкой жилкой, будто по ладони проведён.

Он посмотрел в окно.
Там — поле.
А в поле — земля треснутая, будто кто разломал её, как сухой каравай.
Когда-то там бежала речка. Теперь — щель, пустота.

Вздохнув, он закрыл учебник.
Положил руки на стол, сцепил пальцы.
Посидел. Тихо.

А потом — встал. Медленно, но крепко. Будто понял. Или вспомнил.
Накинул пальто, шапку.
С подоконника взял старый компас. Не нужен он был, конечно. Но в ладонь лёг — как будто кто-то подал. И пошёл.

Весна тут, как война: всё течёт, всё валится. Шёл, обходя лужи и грязь. Мимо клуба с выбитыми окнами, мимо покосившегося магазина «Продукты», где уже и хлеба не бывает.
На углу — лопухи, как всегда. На проводах — тишина. Даже птиц не стало.

Вышел к руслу.
Там, где была Водяная, теперь земля — как старая рана: потрескавшаяся, забытая.
Он присел на корточки, коснулся влажной глины.
А ведь раньше тут стайка мальчишек бегала, воду брызгала. А раз — лодку вытащили с брошенного сарая и пытались плыть. Как Колумбы.
Потом — Водяная ушла. Сначала мельчала, потом мутнела, потом — исчезла. Как люди. Как жизнь.

— Здрасьте, — вдруг сказал кто-то сбоку.

Он вздрогнул.
Оборачивается — стоит парень. Щуплый, рыжеватый. Веснушки через нос, как пыль. Лет одиннадцать.
— Ты чей? — спросил Степан Петрович.
— Мамкин, — отвечает. — А вы… учитель, да?
— Был, — сказал.
— А меня в Ольховку теперь. Записали. Сказали — наша школа больше не… ну, не будет.
Парнишка ковырнул землю носком.
— Я там ещё никого не знаю, — сказал он. — А здесь хоть школу знал.

Степан Петрович посмотрел на него.
В глазах — не жалоба, не обида. Просто сказано. Как погода: «снег идёт».

— А что здесь? — мальчишка ткнул в землю.
— Река, — сказал он. — Водяная. Живая была.
— А теперь? Умерла, да?

Учитель посмотрел вверх — облака плыли медленно, не торопясь, как будто им никуда не надо.

— Реки не умирают, — сказал он. — Они на небо уходят. А потом возвращаются дождём.

Мальчишка помолчал. Потом вдруг сказал:
— А я приду сюда ещё. Просто так.

Он кивнул.
— Приходи.

Вечером, когда деревня уже укладывалась под одеяло темноты, Степан Петрович вышел к забору.
В руках — мел, краска, кисть.
Работал молча. Линии — меридианы. Пятна — материки. Всё, как в учебнике. Только лучше.

На утро забор школы стал картой мира.
Пустыни — жёлтые, моря — синие. Мел кончился — добавил синьки.
А посреди — река Водяная. Как была. С извивами, как в детстве.

Под ней — надпись:

«Здесь нас учили. Помните».

К полудню приехали.
Чиновник в галстуке, с папкой, с водителем. Увидел — завёлся.
— Что это за самодеятельность?!
— География, — сказал кто-то за спиной.

Он обернулся — пацан, тот самый, с веснушками. Стоит, руки в карманах, серьёзный.
— Это урок такой.

А чиновник уже в крик:
— Какой к чёрту урок?! Это вандализм! Немедленно закрасить!

Побледнел даже. Машину завёл, хлопнул дверью — будто пощёчину дал. Не попрощался. Только бумагу оставил — с жирной красной печатью, как приговор:

«Школу закрыть. Детей возить».

С неба капнуло. Одна, другая — а там как посыпалось. Хлынуло, будто небеса прорвало.

Мел на заборе начал расползаться. Карта ожила. Жёлтые пустыни, синие моря — всё плыло, струилось и стекалось в канаву большим ярким потоком.

Парнишка подошёл ближе. Глаза его горели.

— Это Водяная! Она вернулась! — прошептал он, глядя в канаву, как зачарованный.

Степан Петрович стоял под дождём, не прячась. Бумага в его руках намокла, покоробилась, чернила растеклись. Дождь бил по жестяной крыше — частый, упрямый. Как счётчик. Как время идёт.

Он медленно улыбнулся. Подошёл к стене под крыльцом, достал из кармана мел. Промокший, но ещё целый.

И написал чётко, твёрдо, с нажимом:

«Завтра урок. География. 8:00. Тема: Дождь».