Семь урок и бандерша Белоснежка

"Когда-то давным-давно у опушки леса находился дом, в котором жили семеро гномов. Старшего звали Силач Бык, второго — Ус-Бородач, третьего — Весельчак-Хрю, четвёртого — Хвастунишка Ли, пятого — Маркус-Нихочу, шестого — Бямс-Умелые Руки, а седьмого — Малыш Кро. Все они были дружными братьями, которые работали с утра до ночи и приносили добро в дом. Они были мастерами на все руки: и кузнецами, и портными, и крестьянами, и каменщиками, и поварами.
Однажды к ним пришла Белоснежка — скромная и добрая девица, которая стала помогать гномам по дому: она стирала, убирала, ухаживала за растениями, готовила еду. Дело в том, что её преследовала злая мачеха Бессектриса Гну, и только в доме гномов девица нашла защиту и заботу..." —  я вздохнул и отложил книжку.
Лежавший на кровати семилетний Грим спросил:
— Значит, мачеха не достала Белоснежку?
— Да, сынок, не достала, — кивнул я и натянул одеяло ему до подбородка. Потом выключил свет и сказал:
— Спи, завтра тебе в школу.
Сын заснул.
А я пошёл в свою комнату, открыл шкаф, достал два револьвера, три гранаты, автомат с глушителем, бронежилет и сел напротив двери.
Времена были лихие и далеко не сказочные…
Те семеро гномов уже давно жили не в сказке, а в реальности, где нормой становилось то, что не могло присниться даже самому извращённому сказочнику Шарлю Перро. Это была организованная преступная группа, промышлявшая по деревням и городам разбоем, рэкетом, азартными играми, борделями, заказными убийствами и наркоторговлей.
Силач Бык — громада в два метра ростом, с железными кулаками и татуированными плечами, как у гладиатора из преисподней. В его взгляде — ледяное спокойствие палача, привыкшего к крови. Он прошёл через четыре "сидки", выжил в тюремных бунтах, прошёл обряд коронации в самой страшной из королевских тюрем — "Замке Брускар". Он стал вором в законе и главой ОПГ «Гномы». Говорят, он в одиночку разломал семерых вооружённых стражников — одного грызя зубами, другого кидая в стену, остальных просто размазав по полу. Его боялась не только полиция — даже черные маги и вампиры платили ему дань за безопасность.
Ус-Бородач — худой, жилистый, с глазами лиса и усами длиной до пупа. Он был картёжник, каталой, мошенником и убийцей. Его маникюрный ножик резал и козырные карты, и горло неудачника. Проигравшему с ним не прощали: задолжал — закатали в мостовую, как это делали друзья гномов в Сицилии. С ними у него были крепкие связи: его знали в Неаполе, уважали в Палермо, называли "Il Piccolo di Ferro" — Железный Карлик.
Весельчак-Хрю — в прошлом комедиант и пивовар, в настоящем — палач в кимоно. Он жил в Японии, где дослужился до заместителя главного якудзы. Его тело было сплошь покрыто иероглифами, змеями, тиграми и демонами. Мизинец левой руки он собственноручно отрезал и подал боссу в шкатулке с иконой Будды. Ходил с катаной — молча, как смерть. Рубил головы торговцам, если те не платили "за воздух", сжигал храмы и разорял святилища. Теперь он обложил данью рынки и ломал алтари в церквях. Его боялись даже монахи.
Хвастунишка Ли — аристократ в изгнании, философ в гневе и палач по вызову. Он отсидел в сибирских казематах пятнадцать лет. Вернулся с испорченными нервами, золотыми зубами и дикой жаждой власти. Его хвастовство звучало не как бахвальство, а как хроника ужаса: «Я вон того стрелял — в глаз, через замочную скважину. А вот этого — за ухо, потом через сердце шпагой». Последний его подвиг — заказное убийство губернатора и троих вельмож. Газеты его лицо на разворотах печатали, но крестьяне отворачивались: «Не видим, читать не умеем», — и лгали в страхе.
Маркус-Нихочу — мрачный гном в плаще, с портфелем из человеческой кожи. Он контролировал всю валютную тень королевства. Валютчик, сутенёр и король нелегального обмена. Проститутки знали его номер, а банкиры — график курсов. У него были списки всех, кто хранит деньги в чулках и под половицами. Он никого не убивал — он разорял, лишал смысла жизни и имущества. Его любили банки, потому что он знал, как заставить деньги работать.
Бямс-Умелые Руки — инженер-маньяк, специалист по С4, фугасам и адским машинкам. Его бомбы были произведениями искусства: одна играла вальс, прежде чем взорваться. Он устраивал террористические акты с эстетикой: разносил замки, яхты, дворцы. Его называли "Архитектор Хаоса". Богачи, которые не платили дань — взлетали в воздух вместе с золотыми унитазами. После него находили только сапоги и обугленные фотоальбомы.
Малыш Кро — самый младший и, как ни странно, самый "порядочный". Маленький, кругленький, с улыбкой дебошира. Его уважают, потому что он не убивал — просто калечил. Шёл по улицам, молоток за поясом, насвистывал детские песенки. Мог вломить прохожему в живот — просто так. Бить он любил: по рёбрам, по пальцам, по коленям. Ему даже приписали звание "гуманного насильника". Народ его любил — дескать, жив остался, уже хорошо.
А всем заправляла Белоснежка.
Не та, что с птицами и фартуком, а эта — в кожаном плаще, с сигарой, макияжем из угля и ножом за поясом. Она была легендой, о которой шептали банкиры и рыдали полковники. Её бордели работали во всех приграничных районах, её гашиш курили в университетах, её опиум продавался под видом церковного ладана. У неё была личная армия наёмников, алхимиков и демонологов. Полиция пыталась её поймать раз двадцать — всякий раз исчезала, как дым. Говорят, у неё был договор с нечистой силой: за каждую партию наркотика — один младенец. А может, это сплетни... хотя, может, и нет.
А что касается мачехи Бессектрисы Гну — бывшей королевы, ныне дрожащей тенью на троне, — то она пожалела не только о том, что взошла на престол, но и о том, что родилась на свет в этот безжалостный век. Мир изменился. Сказка закончилась.
Она ещё пыталась действовать по старинке: велела своему верному слуге Артемону — бывшему солдату с хромотой и глазами овчарки — отвести падчерицу в лес и там заколоть. Да только Артемон не смог — то ли сердце дрогнуло, то ли страшно стало. Он отпустил Белоснежку на волю, оставил на опушке и побрёл обратно с пустыми руками. А Белоснежка — уже не девица в рваном платье, а крепнущая душой будущая мадам с замашками диктатора — нашла прибежище у гномов, которые к тому моменту уже окончательно «списались» с законами и вошли в тень.
Сказочник Шарль Перро, бедняга, мыслил в рамках средневековой морали — как мог. Он писал добрые сказки для детей, не зная, что в это самое время в королевстве начинались лихие года. Дети больше не играли в деревянных солдатиков — они тренировались точить заточки, учили уголовный кодекс и воровские понятия, слушали шансон под шёпот решётки, собирали в «общак» с карманных краж, обкладывали данью взрослых, торговали закладками и клеймом клеймили чужих.
И вот однажды Белоснежка вернулась. Но не одна.
Она пришла с гномами. Урками. Боевой семьёй.
Это был тёплый, красивый вечер — июльский закат окрасил небо в малиново-золотой цвет, птицы ещё щебетали, дети играли у ворот замка. Но с леса потянул холод — липкий, дурной, как дыхание убитого. Тишину пронзил свист тормозов — к замку подкатила чёрная, закопчённая телега с пулемётом, а за ней шли гномы: в бронежилетах, масках, с гранатомётами и топорами.
Дворцовая стража бросилась было к оружию — но поздно.
Силач Бык проломил главные ворота кувалдой, словно доску. Один удар — и три стражника полетели в воздух, как куклы.
Весельчак-Хрю рассёк воздух катаной, вспарывая живота пажу, что пытался спрятаться за балясиной.
Бямс-Умелые Руки метнул в зал гранату с гирляндой — сработала весело, звонко, разорвав министра юстиции на шесть частей.
Хвастунишка Ли шёл по ковру, отстреливая охрану по одному, стреляя метко, в глаз или висок — не тратя патроны зря.
Маркус-Нихочу просто шёл с чемоданом денег, раздавая их слугам и прошептывая: «Теперь ты мой». Кто не брал — получал пулю.
Ус-Бородач играл с картами, кидая острые тузовые лезвия в лица. С них сдирал кожу.
Малыш Кро шёл последним, по-детски радостно разбивая молотком колени тем, кто пытался уползти.
Всё это сопровождалось бессмысленным, мёртвым криком. Паника заполнила дворец — портьеры горели, трещали витражи, где изображали благочестивых королей и святых. Их лица теперь капали стеклянной кровью.
Король пытался сбежать. Он успел надеть мантию и сесть в карету, закричал кучеру:
— Гони, гони, ради короны твоей матери!
Но не успел захлопнуть дверь — как Силач Бык схватил её, вырвал с мясом, как лист картона, и закинул гранату прямо на бархатные подушки.
Всё разлетелось. Кони встали на дыбы, взвизгнули. От короля осталась одна рука с кольцом.
А мачеха, Бессектриса Гну, заперлась в своей башне. Она дрожала, стискивая в руках своё старое, зачарованное зеркальце. Ещё вчера оно отвечало ей: «Ты прекрасна, ты мудра, ты сильна…»
Но сегодня молчало.
Потому что за дверью шагала Белоснежка. Девица в чёрном плаще, с автоматом на груди, глазами без зрачков и волей, отлитой в стали. Белоснежка, которая больше не искала любви, не верила в справедливость и не ждала помощи от лесных зверей. Белоснежка, ставшая стократно злее. Та, кого боятся уже не зеркала — а сама Смерть.
— Ну, здравствуй, мачеха, — сказала Белоснежка, входя в залу с мраморными колоннами, где ещё хранился запах духов и крови. За ней, словно призраки из дурного сна, вошли семеро гномов — угрюмые, злые, с лицами, высеченными временем, с тяжёлым дыханием и руками, что привыкли держать оружие, а не цветы.
В углу залы, у разбитого тронного зеркала, дрожала Бессектриса Гну. Когда-то она и правда была прекрасна — лицо её знали портретисты, трубадуры и ядовитые поэты. Но сейчас перед Белоснежкой стояла сгорбленная старуха с побелевшими от страха губами и синими венами на шее. Коронное платье висело на ней, как старая драпировка. Она сжалась, вжавшись в гобелен с изображением герба, и едва не уронила зеркальце.
— Надо было тебя самолично убить, — хрипло прошептала она. — А не доверять тебя тому дураку Артемону…
— С Артемоном я ещё поговорю, — усмехнулась Белоснежка, приподняв край плаща и взглянув на мачеху, как на неприятный мусор, от которого нужно избавиться. — Но ты же знала, что я вернусь. Неужели не приготовилась?
Бессектриса не ответила — только сжала губы, глаза её потемнели, и внезапно, как будто на миг вернулась к себе прежней — извлекла из-под трона старую шпагу. Это был подарок от мастера Кавилье — изысканный клинок с волнистым лезвием, украшенным серебряным вензелем. Когда-то она была первой фехтовальщицей королевского двора, и память тела ещё помнила стойку: одна нога вперёд, локоть согнут, кончик меча чуть дрожит, улавливая дыхание противника.
Белоснежка, не мигая, кивнула и достала своё оружие — грубое, как сама реальность. Мачете. Потёртое, в зазубринах, с остатками чьей-то крови на лезвии. Слишком тяжёлое для дуэли, слишком прямолинейное. Но с ним она прошла все лагеря и переулки. С ним она крошила врагов без сантиментов.
— Ну что ж, — прошептала Белоснежка. — Раз на раз — так на раз.
Они сошлись.
Шпага звенела — точная, быстрая, с игольчатым жалом. Бессектриса двигалась как тень, внезапно ловко, вспоминая старые уроки мастера оружия. Она дважды чуть не достала грудь падчерицы и один раз скользнула острием по плечу — тонкая, болезненная линия крови проступила на коже Белоснежки.
— Ха, — усмехнулась Белоснежка. — Не растерялась, старая сука.
Она зарычала и пошла в лоб, яростно, размашисто. Мачете не для финтов — оно для того, чтобы рубить, крошить, рвать. Бессектриса пыталась парировать, отступала, но ей не хватало дыхания, глаз уже не держались чётко, а руки тряслись.
Первый удар — по бедру, мясо вспорото. Второй — в бок, с хрустом рёбер. Третий — прямо в плечо, с такой силой, что шпага вылетела из рук мачехи и отлетела к трону.
— Пощади… — прошептала она, сжавшись, задыхаясь, но Белоснежка лишь стиснула зубы.
— Пощады нет. Ни в этом веке. Ни в этой стране. Ни мне.
Мачете взмыло вверх, и началась резня. Без пафоса. Без слов. С мясом, криками, хлюпаньем. Кровь заливала мрамор, ткани, обивку трона. Когда всё закончилось — от королевы остался лишь обрубок, месиво в корсете.
Гномы молча наблюдали. Потом Бямс подошёл, воткнул в труп гранату и тихо сказал:
— Это, чтоб наверняка.
Белоснежка вытерла мачете о подол бывшей мачехи и прошептала:
— Сказка кончилась. Начинается наше царство.
С этого самого кровавого вечера корона на голове Белоснежки уже не была символом власти — она стала символом страха. Ее не короновали священники с благословением небес, не приветствовали министры с речами о процветании. Нет. Ее возвели на трон другие: кривозубые капо из Неаполя, боссы из Кобе, паханы из Бутырки, колумбийские наркобароны в солнцезащитных очках и с калашами на коленях. Их стоны одобрения звучали как похоронный звон для старого мира.
С тех пор Белоснежку никто больше не звал просто Белоснежкой. Она стала Белоснежка-Мачете, и имя ее знали от Рейкьявика до Багдада. Она вершила суд по воровским понятиям: зачитывала малявы, раздавала стрелки, кидала кресты, решала судьбы людей одним взглядом. Деньги стекались в её общак из всех уголков мира — через порты, биржи, игорные дома, храмы и бордели. Смотрящие, которых она назначала, держали города, министрами становились её люди, тюрьмы — её школы. Она не правила, она владела.
И она искала меня.
Да, меня — Артемона, того самого, что отпустил девочку, дал ей шанс, спас от смерти… и, как оказалось, дал жизнь чудовищу. Я был воякой, солдатом, штурмовал бастионы, водружал флаг над вражеской цитаделью. Пули свистели мимо, и смерть ходила за плечом, как приятель. Но теперь я стал стар. И Белоснежка не прощала стариков. Не прощала тех, кто помнил её, сжавшуюся в слезах у лесной тропы, с разбитой губой, с испуганными глазами. Тех, кто знал: когда-то она была человеком.
И она захотела разрубить мне череп. Чтобы никто, никогда, не вспомнил прежнюю сказку.
Они пришли ночью. Все семь.
Первым влетел Силач Бык — грудью в дверь, как таран. С плеча — автомат, на шее — цепь с крестом, в глазах — злоба. Следом — Ус-Бородач с колодой в руке, будто сейчас сыграем на мою жизнь. Весельчак-Хрю молча поправлял катану, упреждая случай. Хвастунишка Ли вошёл с пистолетом в одной руке и шпагой в другой — пафосный, как смерть на балу. Маркус-Нихочу даже снял перчатки, мол, не к деньгам визит. Бямс держал в пальцах детонатор, а Кро поигрывал молотком, словно кость чесал.
— Артемон, — сказал Бык. — Пора и честь знать.
Но я был не из тех, кто сдаёт честь за возраст.
Первым пал Бык — я ждал его у проёма, с обрезом. Пыхнул огонь — и от Силача осталась только цепь. Вторым кинулся Хрю, но я бросил под ноги гранату — та самая, которую когда-то отобрал у афганца. Весельчак подскочил, но у меня был старый армейский тесак — и катана уступила в грубости.
Ли хрипел, лёжа на полу, с пробитой грудью. Его пистолет стрелял вслепую, а я бил наверняка. Маркуса я задушил удавкой, сделанной из ремня, прямо у печи, куда он пытался бросить мне бутылку с зажигательной смесью. Бямс нажал кнопку, но я успел воткнуть нож ему в шею — он захрипел, и кнопка выпала.
Кро — последний. Самый юный, самый безумный. Он метнулся ко мне с молотком, но я выстрелил в упор. Раз, два. И всё.
Тишина вернулась, только стены пропитались гарью, кровью и дымом. Я стоял в темноте, тяжело дыша, прижимая ладонь к ране в боку. Смерть облизнула губы, но ушла.
Сверху, на чердаке, у окна, всё это время спал мой сын Грим.
Он не слышал, как трещали автоматы, не чувствовал запаха крови.
Ему снилась Белоснежка. Та, старая, из сказки. С добрым лицом, в фартуке, с пирогом в руках. Он видел, как она улыбается и гладит гномов по головам.
Он ещё верил в сказку.
А я знал: сказке конец.
Но это был не совсем конец.
— А ты не потерял навыки, старый солдат Артемон, — произнесла Белоснежка, ступив в мой дом. Тени дрогнули на стенах, словно сами не решались приближаться к ней. Она холодно окинула взглядом тела гномов, валявшихся в лужах крови, с вывернутыми руками и пустыми глазами. Ни одной слезы, ни одного движения бровей. Как будто смотрела не на товарищей, а на устаревшие инструменты.
Сердца у неё уже давно не было — только мотор из льда, стучащий в такт власти.
Смерть для неё — не утрата, а логистика.
— Уроки? — она усмехнулась, — смерть — это школа. А у меня целый университет. Завтра ко мне придут великаны с Севера, с секирами, покрытыми рунами. Завтра проснутся вампиры, забывшие имена, но помнящие мой зов. Завтра драконы приземлятся у подножия дворца — не с огнём, а с наркотой, деньгами и клятвой служить. Так что замена… всегда будет.
Я стоял, опершись о косяк, и смотрел ей в глаза.
— Я же солдат, — сказал я и усмехнулся, будто старый волк, уставший, но всё ещё опасный.
— Ты помнишь тот лес, Артемон? — её пальцы скользнули по рукояти мачете, и лезвие со свистом вышло из ножен. Кожа ножен была чёрной, как её суть.
— Помню твои глаза. Испуганные. И губы, что шептали: «Не убивай меня...»
И я не убил.
Она шагнула ближе. Губы изогнулись в улыбке, похожей на порез.
— Жалеешь, Артемон?
Я не стал врать.
— Жалею, — сказал и тоже достал своё мачете — старое, с зазубринами, с пятнами ржавчины и крови, будто живое.
— Когда я убью тебя, я не пожалею твоего сына. Грима.
— Я знаю, — сказал я спокойно.
Всё уже было ясно.
Клинки встретились.
Она пошла первой — удары с хлестом, будто гвозди молотом вбивает. Я отбивал с трудом, но техника оставалась со мной, как тень. Я делал шаг назад — она вперёд, я вправо — она резала слева. Мачете звенели, как колокола в церкви перед смертью.
Она пырнула в грудь — я отклонился. Резанула по щеке — кровь брызнула. Боль зазвенела, но я держался. Мы дрались среди трупов, среди сажи, среди прошлого. Она выла, как зверь, я дышал, как человек.
И в один момент — ошибка. Она переоценила себя. Подняла мачете для сильного удара — и я шагнул вперёд, нырнул под её руку и вогнал лезвие в её сердце.
Она застыла, закашлялась кровью.
— Я тебя… найду… в Аду, — хрипло прошептала Белоснежка-Мачете.
И умерла.
— Я в Ад не попаду. Это не мой путь, — тихо сказал я, извлекая лезвие из её тела.
Тишина вернулась.
Я стоял один в комнате, среди трупов, среди обломков империи, среди зловония и истории. Солнце уже поднималось, лучи пробивались через трещины в стенах, краем касались лица Грима, спящего наверху.
Он всё ещё видел сны.
Сны, где Белоснежка — добрая. Где гномы смеются, а в лесу не стреляют, а собирают цветы.
И я знал: утром мы уйдём. Соберём вещи — немногое, что у нас осталось: нож, карту, старую книгу сказок.
И уйдём далеко. В те края, где ещё живы закаты без выстрелов, и в деревнях пахнет хлебом. Где по вечерам родители всё ещё садятся у постелей своих детей и, открыв книгу, тихо читают: «Жила-была девочка, и звали её Белоснежка…»
(18 июня 2025 года, Винтертур)