Татарская женщина 2025- путь сквозь века

Пролог

В каждой жизни есть нечто, что не ведает ни имени, ни формы, но составляет саму суть её жизни. Это не большие и заметные поступки и громкие слова, а кропотливое, незаметное движение — как рост дерева, как мягкий свет в лампе под вечер. Так живут многие женщины — в трудах, заботах, в любви к детям и родителям, в постоянной памяти о том, что нужно всё успеть, выдержать, не сдаться.

Олеся Тимурова была из таких женщин. Она не считала себя ни особенной, ни несчастной. Просто жила — как жила её мать, и бабушка, и бабушкина мать до неё. Несла. Терпела. Заботилась. Не ждала. Не роптала на судьбу.
Она привыкла, что счастье — это когда все родные целы, всё под контролем, и никто не просит у неё больше, чем она готова отдать.

Но человек, сколько бы он ни нёс на себе ответственности за других, всё же не может навсегда забыть про самого себя. И потому есть в каждом сердце место, где иногда строго звучит тихий вопрос: «А как же я, разве я недостойна любви?»

Глава первая.

Москва окуналась в ранние зимние сумерки. Взметнувшиеся снежинки, легкие и мимолетные, кружились под фонарями, точно тени безмолвных танцоров под музыку холодного декабрьского ветра. На фоне тысяч огней мегаполиса, мерцающих как дальние звезды, фигура женщины, спешившей через двор к своему дому, казалась маленькой и уязвимой. Но это впечатление было обманчивым: Олеся была той, на ком держалось целое семейство, и внутренний ее стержень был крепче самой студеной зимы.

Олеся Тимурова — сорокавосьмилетняя женщина с пронзительными темными глазами и усталым, но решительным выражением лица — шагала торопливо, придерживая ворот старого пальто. Пальто было добротным, хотя и потертым на сгибах: она носила его уже много лет, не думая о новом, ведь всегда находились расходы поважнее. Под мышкой — тяжелая папка с бумагами из ее небольшого семейного бизнеса. В другой руке — сумка с продуктами для ужина. Она чуточку прихрамывала на левую ногу: сказывалась давняя травма колена, о которой знали лишь близкие. Несмотря на ноющую боль и колючий ветер, Олеся держалась прямо, словно невидимая корона ответственности не позволяла согнуть спину.

Поднявшись по лестнице на свой этаж, Олеся выудила из большого кармана пальто ключи. За дверью слышались голоса родителей. Стоило ей повернуть ключ в замке, как дверь рванулась ей навстречу — это мать, Зулейха Ибрагимовна, уже поджидала дочь.

— Олеся, наконец-то! — усталый голос матери дрогнул от облегчения.
— Мы уж боялись, мало ли что…

— Все в порядке, мамочка, — мягко отозвалась Олеся, входя. Она привычным движением обняла мамину худощавую фигуру, пахнувшую лавандовым одеколоном и чуть слышно — выпечкой.

В прихожей было тепло и тесно: на вешалке висели пуховые платки матери, по стенке стояли старые отцовские валенки. Из гостиной доносилось приглушенное бормотание телевизора. Олеся помогла матери закрыть дверь и сняла сапоги.

На пороге комнаты показался отец, Алексей Петрович, сутулый седовласый мужчина в потертой кофте. В молодости он был выше и крепче дочери, а теперь словно ссохся от обилия прожитых лет и перенесенных болезней, и взгляд его голубых глаз был рассеянным и немного виноватым.

— Прости, доченька, разулась? — пробормотал он, заметив ее неснятые ботинки, и смутился.

— Уже, папа, уже, — мягко улыбнулась Олеся, вешая пальто.

Она вошла в гостиную. Комната была одновременно уютной и заставленной — стенку украшали старые фотографии: здесь и свадебный портрет родителей, и пожелтевшая карточка бабушки в татарском национальном костюме, и школьные фото Олесиных детей. На полке над телевизором мерцала лампада перед небольшой иконой Богородицы — мать, будучи мусульманкой по рождению, давно приняла обычай ставить свечу за здоровье семьи, переняв этот обычай от русских соседей. Рядом, в резной рамке, висела вышитая арабской вязью сура из Корана — память о Зулейхиной матери. Такое соседство было в их семье привычным символом: переплелись культуры, вера, традиции, объединенные в главном — в заботе друг о друге.

Олеся опустилась на потертый диван. Ноги гудели от усталости. Она закрыла глаза на миг, позволив себе роскошь - на несколько секунд забыть обо всём и просто подышать.

— Доченька, ты есть-то будешь? Я суп с фрикадельками разогрею, — тревожно спросила мать, присаживаясь рядом.

Олеся с благодарностью взглянула на нее:
— Конечно, буду. Вы с папой ели?

— Да мы перекусили, нас не жди, — ответила Зулейха, поглаживая Олесину руку, покрытую мелкими красными трещинками от мороза.
— Ты сама-то как? Опять допоздна на работе? Уж совсем загоняла себя…

В голосе матери звучала забота, смешанная с легким укором. Олеся чувствовала этот укор ежедневно — негромкий, любящий, но оттого еще более цепкий. Мать переживала, что дочь себя не бережет. Однако кто, как не она? Разве можно иначе, когда семья держится на ней?

— Сегодня было много дел, мам. Завтра выходной, отдохну, — спокойно ответила Олеся, стараясь ее успокоить. Внутренне же она знала: никакой это не отдых. Выходной посвящен закупкам, уборке, заботам о родителях и внуках. Но зачем волновать маму?

В этот момент из кухни донесся стук кастрюль — отец пытался помочь с приготовлениями к ужину дочери и неловко обронил крышку. Мать тут же всполошилась:
— Алексей, осторожнее!

— Извини… — потупился отец из кухни.

Олеся встала, направляясь на шум. Отец стоял у плиты в нерешительности, держа крышку. На плите побулькивал суп. Олеся мягко забрала крышку у него из рук:
— Я сама, пап. Иди посиди, отдохни, пожалуйста.

Он благодарно кивнул и, кряхтя, пошел обратно к телевизору. Олеся взглянула ему вслед с любовью и легкой грустью. Алексей Петрович был человеком кроткого нрава. Когда-то он служил инженером, был рассудителен и спокоен. С Зулейхой Ибрагимовной они поженились по большой любви, в далекие уже семидесятые. Мать ее — бабушка Олеся — сначала была против: он русский, православный, а они татары-мусульмане. Но со временем бабушка смягчилась, увидев, как зять уважает их традиции. В их доме не было споров о вере или языке, но зато постепенно сложилось негласное правило: Зулейха решала все важные семейные дела. Она была энергична, деятельна, и Алексей всегда уступал ей, доверяя ее мудрости. Так и жили душа в душу, хотя некоторые соседки шептались, что Алексей подкаблучник. Олеся росла, впитывая с одной стороны мягкость и спокойствие отца, с другой — силу и целеустремленность матери. Возможно, именно благодаря этому союзу в ней самой удивительно сочетались нежность и стойкость.

Разлив суп себе в тарелку, Олеся отнесла ее к столу. Мать принесла хлебницу и присела рядом, внимательно наблюдая, как дочь ест. От аромата наваристого супа Олеся ощутила голод. Она вдруг заметила, что за весь день лишь утром выпила чашку чая да съела бутерброд на бегу. Оттого сейчас теплая домашняя еда казалась ей настоящим блаженством.

— Внучка наша заходила сегодня, — нарушила тишину мать, улыбаясь.

Олеся оживилась:
— Правда? И как она?

— София чудо как выросла. Ей бы играть да шалить, а она все книжки разглядывает. Принесла альбом с фотографиями, просила рассказать, кто на них. Я показала ей и бабушку, и дедушку Талгата — она так внимательно слушала…

Олеся представила трехлетнюю Сонечку, склоненную над старым альбомом. Сердце ее наполнилось теплом. София была дочерью старшей Олесиной дочери, Дианы. Внучка часто проводила время у прабабушки с прадедом, когда Диана была занята. Для родителей Олеся София стала отрадой на склоне лет, да и Олеся души не чаяла в маленькой девочке.

— Диана забежала на часок, оставила Софийку, сходила в поликлинику, — продолжала мать.
— Мы тут с внучкой и рисовали, и про Казань ей рассказывали. Она все спрашивает: «А правда, что моя прапрабабушка была принцессой?» — мать рассмеялась.
— Видно, Диана ей наплела сказок.

Олеся фыркнула с улыбкой:
— Ну, Зулейха Мингазовна, твоя мама, конечно, не принцесса, но женщиной легендарной была — почему бы внучке не помечтать?

Зулейха Ибрагимовна кивнула, и в глазах ее вспыхнула гордость.
— Мама моя, бабушка твоя… Да, таких нынче мало. Она всю деревню на ноги поставила после войны-то.

Олеся в одобрении склонила голову. Она наизусть знала историю своей бабушки, но всегда с готовностью слушала, когда мать вновь рассказывала о ней. Для Олеси бабушка Талия была примером невероятной внутренней силы. Олеся помнила ее смутно — бабушка умерла, когда внучке было девять. Однако светлый образ ее, подкрепленный рассказами, жил в сердце Олеси.

Суп остыл, и ложка застыла в Олесиной руке. Карие глаза ее задумчиво смотрели мимо стола, куда-то в прошлое, которое, казалось, оживало в тихом голосе матери:

— …Совсем девчонкой осталась сиротой, семеро младших братьев-сестер на руках. В войну хлеб растила, пахала на быках с утра до ночи, — негромко говорила Зулейха Ибрагимовна, глядя перед собой, словно читая летопись.
— После войны выйти замуж не успела — дед твой погиб, так она одна и тянула хозяйство, детей растила. Всех выучила, на ноги поставила… А сколько людей к ней за советом шло! В ауле ее звали Ана-байрам — мать-наставница…

Мать замолчала, вытирая слезинки уголком платка. Олеся осторожно накрыла ее ладонь своей.
— Ты у меня тоже такая, мам… — шепнула она. — Без тебя бы мы с папой пропали.

— Что ты, доченька… — Зулейха погладила ее руку.
— Это ты теперь наша опора. Я уж старая стала.

Олеся покачала головой, но ничего не ответила. Она доела суп, убрала посуду, настояла, чтобы родители легли пораньше спать. Наконец, когда заботы дня были выполнены, позволила себе уединиться в своей комнате.

Небольшая комнатка Олеси служила ей и спальней, и рабочим кабинетом. У изголовья кровати на тумбочке стояло фото: Олеся лет двадцать назад, рядом с ней двое малышей — ее дети Диана и Тимур, а позади, обнимая их, улыбается статный мужчина — ее муж, вернее, тогда еще муж. Олеся задержала взгляд на той фотографии. Время уже почти стёрло боль от тех отношений, но глубокая печаль все же шевельнулась в её груди. Муж ушел из их жизни много лет назад, не выдержав испытаний семейной судьбы. Он был не плохим человеком, нет — просто слабым, как оказалось. Слабым перед лицом трудностей, перед долгой чередой серых будней, где нужно было не только получать радость, но и отдавать силы. Слабым перед ее, Олесиной, решимостью идти вперед и не сдаваться. В ту пору, когда рухнул их бизнес и семье грозила нужда, Олеся брала в долг, искала подработки, сутками пропадала на новой работе — а он замыкался в себе, потом стал пить, а однажды просто исчез на рассвете, оставив лишь записку с извинениями.

Тихий вздох сорвался с губ Олеси. Почему мужчины уходят от сильных женщин? Этот вопрос она себе не раз задавала в юности, а потом перестала — зачем, ведь надо жить дальше. С тех пор она одна растила детей, поднимала свое дело, заботилась о стареющих родителях. Мужские фигуры то появлялись на горизонте, то исчезали. Были мимолетные попытки наладить личное счастье, да все не клеилось. Кому-то из кавалеров мешали ее дети, кому-то — ее характер. Один прямо заявил: «С тобой соревноваться — себе дороже, ты же как танк все сама умеешь, мне места рядом нет». После тех слов Олеся долго плакала ночами, хоть на людях держала лицо. Неужели, чтобы быть любимой, надо притворяться слабой? Нет, это было бы против правды жизни. Значит, придется идти свой путь одной.

Олеся опустилась на край постели. Комната слегка покачивалась перед глазами от накатившей усталости. Все вокруг — и старенький стол с бумагами, и гордая бабушкина фотография на стене, и стопка счетов, ждущих оплаты, — все как будто давило, напоминало о бесконечной веренице дел, которые завтра начнутся вновь. Казалось, даже стены шепчут: «Отдохни… хотя бы чуть-чуть». Но как тут отдохнуть?

Она встала и подошла к окну. Сквозь легкий морозный узор проглядывали далекие огни ночной Москвы. Город никогда не спит, подумала она, точно так же, как и мое сознание не умеет по-настоящему отключиться от забот. Ей вдруг остро захотелось выйти в эту морозную ночь, почувствовать свободу и тишину, как в юности, когда можно было идти по снежной улице и ни о чем не думать, кроме сияющих звезд над головой. Юность… Когда же она закончилась? Может, тогда, двадцать с лишним лет назад, с рождением первого ребенка? Или еще раньше, когда умерла бабушка и Олеся обещала себе заботиться о маме и деде?

Олеся улыбнулась своим мыслям с легкой иронией: не каждой женщине выпадает роскошь оставаться слабой в современном мире. Она провела рукой по гладкой поверхности стекла, словно пытаясь погладить рыжеватый отблеск фонаря с улицы. Где-то там, вдали, за огнями, жил своей жизнью огромный мир. В том мире были, наверное, женщины, умеющие просить о помощи, позволять мужчинам быть сильными рядом. Но ее мир был другим — в нем она была и опорой, и защитой для всех своих близких.

Олеся вздохнула, задернула штору и наконец легла. Через тонкую стену она слышала покашливание отца и тихие шаги матери, укладывавшей его. В этом звуке — привычном, повседневном — было и беспокойство, и странное успокоение. Все на своих местах, подумала она. Папа, мама, дети, внучка… Все они есть. Это главное.

Она закрыла глаза. Сон медлил, и торопился к ней приходить. В полудреме Олеся вдруг отчетливо представила лицо своей бабушки Талии — мягкое, морщинистое, с мудрой полуулыбкой. Будто сквозь толщу лет шепчет бабушка родным мелодичным голосом: «Сабыр ит, балам» — «Терпение, дитя». Так она всегда говорила, когда Олеся жаловалась в детстве на трудности. Терпение… Да, его у нее не занимать. Но сердце-то хочет не только терпеть, оно хочет тепла, нежности, покоя и любви.

Незаметно для себя Олеся уснула, так и размышляя, как бы это — позволить себе отдохнуть и быть слабой хоть ненадолго. В ту ночь ей снился странный сон: будто идет она по бескрайней степи навстречу рассвету, а рядом шагают тенью ее бабушка, прабабушки — целый поток женских фигур из прошлого. Они будто бы поддерживают ее локти, помогают шагать. А впереди, в лучах солнца, кто-то ждет с протянутыми руками — но кто, разобрать было нельзя…

Глава вторая.

Утром Олеся проснулась раньше всех, как обычно. Темнота за окном еще не рассеялась, но внутренний будильник поднимал ее в одно и то же время. Она тихонько встала, чтобы не разбудить родителей. Отец в их смежной комнате посапывал во сне, мать тоже дремала коротким утренним сном — Зулейха Ибрагимовна привыкла вставать еще до зари, но с возрастом иногда позволяла себе подольше полежать. Олеся осторожно прошла на кухню.

Каждое утро она повторяла маленький ритуал: ставила чайник и, ожидая кипятка, выходила на крошечный балкончик подышать прохладным воздухом. Балкон выходил во двор, где раскинулся старый тополь. Серый зимний рассвет едва намечался на горизонте. Олеся закуталась в шерстяной платок и прижалась лбом к холодному стеклу оконной рамы. Новый день — новые заботы, с тихой усмешкой подумала она. Но где-то глубоко в душе еще теплился отзвук ночного сна — словно нежное послевкусие надежды, хоть и неясной.

Закипевший чайник бойко засвистел на плите. Она вернулась на кухню, заварила крепкий черный чай в пузатом заварочном чайнике, который достался ей от бабушки. На бледно-зеленой глазури чайника местами появились трещинки — он был стар, но дорог как память. Бабушка Талия получила его когда-то в подарок от русских соседей, эвакуированных во время войны. Этот чайник пережил не одно десятилетие и, казалось, хранил тепло рук всех женщин их рода, согревавших по утрам свои семьи напитком бодрости.

Олеся налила себе чашку чая, бросила в воду кусочек сахара. Она любила наслаждаться парой минут тишины с горячей кружкой в руках, пока город за окном только просыпался. В такие мгновения удавалось чуть-чуть побыть наедине со своими мыслями. Правда, мысли тут же начинали роиться о делах. Так, сегодня суббота. Надо сходить на рынок — продукты купить. Заехать на склад, проверить новую партию товара. Потом обещала Диане посидеть с Софией вечером — у них с мужем годовщина, хотят в театр. Еще хорошо бы отцу новую микстуру от кашля взять… — Олеся автоматически составляла список в голове, отпивая терпкий чай.

Не успела она допить, как услышала за спиной осторожные шаги. Мать вошла на кухню, кутаясь в вязаный халат.
— Уж встала, доченька… Совсем ты, Олесенька, себя не жалеешь, — покачала она головой, но улыбнулась.

Олеся достала из шкафчика еще одну чашку:
— Привычка, мам. Будешь чай?

— Давай, вместе выпьем, — согласилась Зулейха Ибрагимовна, усаживаясь.

Они сидели вдвоем за узким кухонным столом, попивая горячий чай. За окном забрезжил слабый свет, очертания тополя выступили из темноты. Мать поглядела на дочь:
— Знаешь, Ляля звонила вчера.

— Тетя Ляля? — переспросила Олеся. Ляля Сафаровна была двоюродной сестрой Зулейхи, жившей в Казани.

— Она самая. Спрашивала, как мы. Говорит, приезжай, Олеся, проведать малую родину. Она уж который год тебя зовет.

Олеся грустно улыбнулась:
— Мам, ну какое там… Дела ведь. Я ей потом перезвоню, спасибо, что передала.

Зулейха вздохнула:
— Все дела, дела… Родной дом забывать не стоит. Хоть бы на пару деньков, развеяться.

— Обязательно съезжу, честное слово, — мягко ответила Олеся, зная, что пока это лишь обещание в никуда. Вечная проблема — выкроить время на себя.

Мать замолчала, словно собираясь с духом. Потом вдруг проговорила, глядя в чашку:
— Олеся, ты прости старуху за прямоту… Ты ведь знаешь, о чем сердце мое болит.

Олеся насторожилась. Голос матери был серьезен.
— О чем, мама?

— О тебе, родная. О твоем одиночестве, — Зулейха подняла на нее глаза, полные тепла и тревоги.
— Ты ведь еще молодая женщина… Все отдаешь семье, а сама… ведь ты тоже счастья достойна.

— Мам, ну что ты, — смущенно перебила ее Олеся, отводя взгляд. Эти разговоры были не впервой.
— У меня все хорошо. Есть вы, дети, внучка — разве этого мало?

— Этого много, Аллага ш;кер (слава Богу), — кивнула мать, переходя невольно на татарский. — Но разве я не вижу, как по ночам ты сидишь одна за бумагами, а глаза усталые-усталые? Мне сердце матери подсказывает: ты ведь тоже о ласковом слове мечтаешь, да только виду не показываешь.

Олеся молчала. Ком в горле не давал сразу ответить. Она лишь сильнее сжала теплую керамическую кружку пальцами, пытаясь сохранить спокойствие. Мать, видя ее состояние, положила морщинистую руку на ее руку:
— Мы с отцом вечные не будем… Детям ты всегда мать, но дети вырастают, у них своя жизнь. Посмотри — Диана с мужем живет, Тимурок твой тоже, глядишь, оторвется от тебя, хоть пока и привязан. И останешься ты совсем одна.

— Довольно, мама, — тихо попросила Олеся, поднимая глаза. В них блеснули слезы, но голос оставался твердым.
— Не говори так. Вы с папой еще сто лет проживете, и я не одна — у меня семья.

— Семья — это хорошо… Но мужское плечо рядом? — упрямо продолжала мать, ибо тема эта болела у нее давно.
— Знаю, ты сильная. Но даже самой сильной женщине хочется прижаться иногда и почувствовать себя слабой девочкой, да?

Олеся отняла руку и отошла к окну, чтобы скрыть накатившие чувства. Мамины слова попали в самое сердце, потому что были правдой. Хочется, да что толку? — горько подумала она. Она чувствовала, как на нее волной накатывает знакомое страдание — то, что она гнала прочь, прятала глубоко. Желание быть любимой, быть не только опорой, но и просто женщиной, нежной и хрупкой хотя бы на миг. За долгие годы она почти убедила себя, что ей это не нужно. Но стоило матери произнести вслух, всё всколыхнулось.

— Мамочка… — с трудом подбирая слова, Олеся наконец произнесла тихо:
— Я… я просто уже отвыкла думать об этом.

Зулейха подошла и обняла дочь сзади, прижимаясь щекой к ее плечу. Хотя мать была ниже ростом, сейчас казалось, будто это она укрывает Олесю, как ребенка.
— Ничего, услышишь еще свое счастье, — прошептала она.
— Может, Бог пошлет доброго человека. Только ты себе разреши принять его, если появится. А то ведь взгляд у тебя всегда такой, будто никого к себе не подпустишь — сильная наша.

Последние слова были сказаны с ласковой улыбкой. Олеся вынужденно рассмеялась сквозь слезы:
— Ну уж ты, мам… Совсем меня разнюнила с утра, — она вытерла глаза.
— Пойду, делами займусь, а то раскисла что-то.

Зулейха отпустила дочь, понимая, что та хочет оборвать тяжелый разговор.
— Давай, дочь. Извини, что разволновала тебя.

Олеся покачала головой:
— Все хорошо. Ты у меня лучшая, мам.

Она расцеловала мать в обе щёки, приободрила улыбкой и вышла из кухни, собираясь одеваться для утреннего похода на рынок. А Зулейха Ибрагимовна еще долго стояла у окна, глядя на светлеющее небо и читая про себя молитву. Она просила Всевышнего, каждого известного ей святого, всех предков, чтобы помогли они ее дочери — послали в ее жизнь любовь, которая согреет Олесино одинокое сердце.

Когда через час Олеся вернулась с холодного утреннего рынка, неся тяжелые авоськи с продуктами, отец уже проснулся и сидел на кухне, нетерпеливо ожидая ее возвращения. Он по обыкновению считал своим долгом помогать дочери таскать сумки, хотя сил у него было немного.

— Доча, дай я, — поднялся он при виде Олеси, и та, уважая его стремление, разрешила ему взять самую легкую сумку с хлебом и овощами.

Разбирая покупки, Олеся слушала, как отец, переминаясь, стоит рядом, будто хочет что-то сказать. Алексей Петрович действительно выглядел задумчивым. Наконец, когда она поставила кастрюльку с молоком на плиту, он заговорил негромко:
— Олеся… мать тебя, я вижу, опять расстроила разговорами?

Олеся вздрогнула: видимо, мать рассказала отцу про их утреннюю беседу.
— Да нет, пап, все хорошо, — коротко ответила она.
— Мамина забота, ты же знаешь…

— Знаю, — вздохнул отец.
— И в чем-то она права, доченька.

Олеся удивленно взглянула на него — отец редко по своей инициативе затрагивал такие душевные темы. Он смутился, но продолжил:
— Ты… прости, если мы с матерью как-то… ну, твое личное… возможно, подавили.

— О чем ты, пап? — не поняла Олеся.

Алексей Петрович отвел взгляд к окну.
— Да о том, что ты росла, видя перед собой пример матери-героини… и, может, решила, что так и надо. А мужчины рядом с такими женщинами иногда сдают позиции… Я по себе знаю.

Он криво усмехнулся своим мыслям. Олеся нахмурилась:
— Ты про маму? Папа, но вы ведь прожили хорошо, ты всегда был рядом…

— Рядом, — кивнул он.
— Да только главным стержнем была она. А я… что ж, мне было удобно плыть по течению за ее силой. Но иногда я чувствовал себя лишним. Думаю, и твой муж тоже…

— Пап… — Олеся дотронулась до его руки.
— Не вини себя ни в чем, слышишь? Я вас обоих люблю и равнялась на вас обоих. Да, мама у нас боец, но ведь и ты по-своему сильный — ты столько работал, нас обеспечивал.

Отец грустно улыбнулся:
— Обеспечивал… Да, но когда мамина торговля (он имел в виду мелкий бизнес Зулейхи на рынке в 90-е) стала главнее моей инженерии, я стушевался. Она крутилась, зарабатывала, а меня на пенсию с завода быстро… С той поры я больше по дому, да тебя с Дианой водил в школу. И был рад, что хоть так пользу могу принести.

Олеся опустила глаза. Она хорошо помнила: в лихие девяностые отец потерял работу, завод закрылся, и чтобы не голодать, мать принялась торговать выпечкой и соленьями на стихийном рынке. Маленькая Олеся тогда видела, как оживала предпринимательская жилка бабушки Талии в ее матери: Зулейха не растерялась, быстро наладила дело. На смену привычным ролям пришли новые: мать добытчица, отец — домохозяин с детьми. В их семье это не обсуждалось, но и не прошло бесследно. Отец все чаще замыкался в себе, ощущая себя не на своем месте, хоть никогда ни слова упрека жене не сказал.

— Ты понимаешь, к чему я это… — продолжал отец тихо.
— Ты, Олеся, вобрала в себя бабушку и мать. По-другому не вышло, жизнь заставила. Мы с матерью не можем нарадоваться, какая ты у нас умница, все успеваешь. Но иногда я боюсь, как бы эта твоя сила не отпугнула от тебя счастье. Мужчины… ну, не все выдерживают, когда женщина слишком самодостаточна. Глупо, но уж как есть. Я, старик, может, и не прав, но… если вдруг встретится тебе человек, дай ему шанс позаботиться о тебе, хорошо? Хотя бы маленький шанс, даже если сама все можешь.

Олеся, сжав губы, кивнула, чтобы не расплакаться. Она обняла отца за плечи:
— Хорошо, пап, обещаю. И спасибо тебе… за откровенность.

Он похлопал ее руку, смущенно улыбаясь.
— Ну все, молчу-молчу. Это мы с мамой что-то разфилософствовались… А молоко-то! — вдруг спохватился он.

Олеся бросилась к плите: молоко едва не убежало. Она вовремя сняла кастрюлю с плиты. Затем сосредоточилась на простых делах: сварила родителям кашу, накрыла на стол. Отец вышел позвать мать. Олеся слышала, как он ласково сказал: “Зулька, иди кашу кушать”. В его интонации звучала такая забота, что Олеся невольно улыбнулась. Несмотря на все их пройденные сложности, родители нежно любили друг друга.

Завтрак прошел в спокойствии, разговор коснулся обычных тем: соседки, новости по телевизору. Олеся вкратце упомянула, что сегодня заедет на склад и съездит к дочке. Мать привычно начала было ворчать, что по выходным надо отдыхать, но Олеся шуткой свернула разговор:

— Отдохну на пенсии, мам. Сейчас некогда, сам знаешь, пап, — подмигнула она отцу.

— Знаю-знаю, трудоголик ты наш, — улыбнулся отец, и тема закрылась.

Накормив родителей, убедившись, что у них все необходимое есть под рукой, Олеся стала собираться в город по делам. Она проверила, взяла ли телефон, кошелек, ключи от машины. По выходным она обычно ездила на старенькой своей машине, подаренной ей когда-то братом Зулейхи (он давно эмигрировал в Канаду, оставив свой старенький форд, когда улетал — и машина чудом до сих пор ездила). Автомобиль облегчал ей перемещение между складом, домом и домом дочери, хотя зимой бывало часто капризничал.

— Ты за рулем осторожней, гололёд, — напутствовала мать, стоя в дверях.

— Конечно, мамочка. Я ненадолго, часа через три буду, — ответила Олеся, поправляя шерстяную шапку.

Она поцеловала родителей, вышла и заторопилась вниз по лестнице. В кармане завибрировал телефон. Олеся, выйдя на улицу, взглянула на экран — смс от дочери: «Мам, во сколько сможешь забрать Соню? Нам к 6 вечера в театр». Олеся тут же поежилась: она совсем забыла, что обещала посидеть с внучкой сегодня вечером. Ничего, успею — подумала она, отвечая: «В 5 буду у вас».

Небо с утра прояснилось, засинело, но было морозно. Олеся завела машину, сидя в промерзшем салоне и терпеливо выжидая, пока двигатель прокашляется и прогреется. Она включила радио, откуда бодрый диктор сообщал новости: что-то о городской программе поддержки предпринимателей, о предстоящих выборах мэра… Олеся слушала вполуха, прокручивая в уме, как рациональнее распорядиться днем. Возможно, заехать сперва к Диане, помочь с Софией днем, чтобы вечером забрать? Но Диана просила именно к вечеру. Ладно, сначала склад — там проверить накладные, потом в офис бухгалтеру подписи поставить, потом на обратном пути — к детям.

Наконец машина прогрелась, и Олеся, ловко вырулив, влилась в городской трафик. Город вокруг уже вовсю пробудился: суетились прохожие, по тротуарам молодые папочки тащили санки с укутанными малышами, вокруг детских площадок уже раздавался визг ребятни. Смотря на них сквозь лобовое стекло старенького форда, Олеся почувствовала знакомое легкое щемящее чувство в груди: осознание скоротечности времени. Казалось, еще вчера она вела в детсад собственных детей — Диана бежала впереди в розовом комбинезоне, а маленький Тимур плелся за руку, сопя носом от холода. А теперь вот Диана сама мама, а Тимур — взрослый парень, студент последнего курса.

Мысли о сыне заставили Олесю немного нахмуриться. Тимур рос тихим ребенком, болезненным. Олеся иногда тревожилась: не слишком ли он застенчив и мягкотел для мужчины? Сказывалось, наверное, отсутствие отца рядом. Пока мальчик был маленький, Олеся старалась заменить ему и папу: водила на секции, учила играть в футбол, даже дралась с хулиганами во дворе, защищая сына. Сейчас Тимур был уже двадцатитрехлетним юношей, учился на программиста. Он был добрым, умным, но каким-то… потерянным. Ни работы, ни девушки, от дома не спешил отделяться. Олеся то и дело ловила себя на мысли, что воспитала его излишне опекая, подавляя своей гиперопекой даже маленькие попытки его самостоятельности. Мужчина должен быть мужчиной, говорила она себе. Но как же дать ему простор, если он сам не стремится? Или все таки не умеет и не приучен? Тут наверное моя вина- размышляла она.

Олеся часто думала: вот выйдет Тимур работать, найдет дело по душе — может, тогда окрепнет характером. А может, встретит любовь, тоже стимул. Пока же сын напоминал хрупкое растение, выросшее в теплице: живое, зелёное, но не знающее ни ветра, ни засухи.

Машина остановилась на светофоре. Олеся краем глаза заметила рядом, в соседней полосе, массивный джип. За рулем — солидный мужчина лет шестидесяти, рядом в дорогой шубке молодая женщина. Они о чем-то оживленно спорили. Мужчина что-то доказывал, размахивая рукой, женщина капризно отворачивалась. Когда зелёный свет загорелся, джип рванул вперед. Олеся тронулась следом, улыбнувшись своим мыслям: Парадокс — у людей вроде бы есть все, а взаимопонимания нет. У меня же почти ничего личного нет, но есть взаимопонимание с родными… Хотя и этого нельзя сказать полностью — с сыном не ладится пока. Впрочем, каждому свое испытание.

Она поймала себя на том, что слишком философствует этим утром, и сразу укорила себя: сейчас не время витать в облаках, дел полно. Решительно Олеся прибавила газ и направила своё внимание и мысли к рабочим вопросам.

Глава третья.

Склад ее небольшого бизнеса находился на окраине Москвы, в промышленной зоне, унаследованной еще с советских времен. Олеся занималась поставкой и продажей бытовой химии и хозяйственных товаров — дело не романтическое, но стабильное. Она начинала когда-то с маленького лотка на рынке (словно повторяя материнский путь), потом открыла магазинчик, а последние несколько лет поставляла товар мелким оптовикам. Дело шло понемногу, без особого роста, но и без убытков. Для семьи хватало, и даже удавалось откладывать на учебу сына.

У невысокого кирпичного здания склада Олеся припарковалась около десяти часов утра. Морозное солнце заливало двор холодным светом. Возле ворот курили грузчики, она поздоровалась с ними, пройдя внутрь. В маленькой отапливаемой каморке-офисе за столом в пуховом платке сидела кладовщица Вера — круглолица и бойка, ровесница Олеси.

— Привет, начальница, — улыбнулась Вера,
— А мы вас не ждали сегодня.

— Доброе утро, — Олеся сняла перчатки, присела на стул.
— Да вот, решила проверить новогоднюю партию моющих, что вчера пришла. Там все в порядке?

Вера закатила глаза:
— Ой, лучше б не спрашивала! Вчера разгружали до ночи. Поставщик напутал — прислал не тот порошок, и сколько я ни звоню, один автоответчик.

Олеся тяжело вздохнула. Проблемы с поставщиками случались регулярно, и каждый раз все решалось только ее настойчивостью.
— Ладно, разберемся. Давай накладные, посмотрим.

Они наклонились над бумагами. Вера эмоционально комментировала:
— Видишь, тут «Синяя Орхидея» вместо «Белой Лилии». А цена-то разная. Нам-то оплатили дорогой товар, а прислали дешевку. Ну я все заактировала, конечно…

— Хорошо. Я этим лично займусь, — кивнула Олеся, мысленно уже составляя письмо-претензию.

Вера сочувственно покачала головой:
— И коли ты только все успеваешь, Олеся Тимуровна? И дома у тебя семья большая, и тут разруливаешь. Я вот одна живу — и то устаю…

— Да уж сама не знаю, — усмехнулась Олеся, — приоритеты расставляю да и вперед.

Вера внезапно, с любопытством посмотрела на нее:
— Слушай, Олесь, а правда, что говорят — ты вон и красавица, и умница, а не вышла замуж вторично? Все тебя жалеют.

— Кто жалеет? — спросила Олеся с удивлением. Ей нечасто доводилось обсуждать свою личную жизнь с кем-то из сотрудников, она держала дистанцию.

Вера развела руками:
— Да так, бабы с соседних складов языками чешут… Мол, Олеся-то наша, видная женщина, да одна. Мужика приголубить не может — все сбегают.

Сказано это было без злобы, скорее с неприкрытым ожиданием, как пружина, сжатая на сплетню. Олеся почувствовала укол раздражения, но сдержала себя, ответив спокойно:
— Никого я не держу. Кому надо — сам останется. А что языки чешут — пусть чешут, мне всё равно.

Вера осеклась, но тут же всплеснула руками:
— Ой, прости меня дуру! Я ляпнула, не подумав. Ты не обижайся…

Олеся вздохнула и погладила Верину руку:
— Да все нормально. Я не обижаюсь.

Вера была искренне привязана к Олесе и сейчас смотрела жалостливо:
— Просто жалко… Ты ж и правда хорошая. Может, ты к теткам нашим не прислушивайся, но правда… Стоит тебе чуть-чуть помягче с мужиками быть, они ведь, сама знаешь, нежные.

Олеся криво усмехнулась:
— Нежные… Сильный пол, как их называют, оказывается нежнее нас. Парадокс, да?

Вера фыркнула:
— Точно. Щелкни — обиделись, дунь — сломались.

Обе рассмеялись этой остроте. Олеся ценила простое чувство юмора своей кладовщицы: иногда здоровая народная ирония помогала лучше любого антидепрессанта.

Они договорились, что Олеся заберет документы для дальнейших разбирательств. Пока она собирала бумаги в папку, на пороге возник дальнобойщик Сергей — здоровенный мужик, возивший их товар по торговым точкам. Он нес несколько запакованных коробок.

— Олеся Тимуровна, завесовку привезли новую, — сказал он, ставя коробки.
— Куда выгрузить?

— Давай сюда пока, посмотрим, — кивнула Олеся.

Сергей с грохотом поставил коробки, потом неожиданно обратился с улыбочкой:
— Слышь, начальница, а ты никак все красивее становишься. Сегодня вон щечки какие розовые — морозцем небось обласканы?

Олеся оторопело взглянула на него. Сергей был парень шустрый и язык подвешен, раньше не позволял такого панибратства. Она слегка нахмурилась:
— Сергей, оставь, пожалуйста, это. Давай по делу.

Тот примирительно поднял руки:
— Понял. Молчу, молчу. Шучу я.

Вера покосилась на Олесю с понимающей усмешкой, мол: «Вот про них и речь — сразу обижаются». Олеся лишь покачала головой и стала просматривать накладную на завесы. Сергей постоял минуту, потом вышел.

— Кобель, — усмехнулась Вера тихонько, когда он ушел.
— Ты ему поди нравишься. Вон пытается флиртовать.

— Мне не до флирта, — отрезала Олеся, закрывая папку.
— Ладно, Вер, я в офис. Если что срочное — звони.

Оставив складские хлопоты, Олеся направилась в свой офис, располагавшийся в получасе езды, ближе к центру. Это была крошечная комнатка, арендуемая в административном здании, где сидела ее бухгалтер и стоял компьютер с базой данных. Олеся сама уже давно могла работать из дома, но привыкла отделять дом и работу. К тому же бухгалтер, Антонина Сергеевна, была пожилая женщина, ей проще было работать в привычном формате — с бумажками, печатями, и Олеся под это подстроилась.

Едва она вошла в здание офиса, как с лестницы навстречу ей сбежала молодая фигурка — ее давняя подруга Надежда, работавшая этажом ниже. Надя, ровесница Олеси, некогда училась с ней в институте, но жизнь развела их по разным берегам. Сейчас вот случайно — Москва тесна, как говорила Надя — встретились снова: фирма, где Надя была менеджером, арендовала помещение в том же здании. Подруги возобновили общение, хотя свободного времени у Олеси было мало.

— Олеси-и-я! — протянула весело Надя, раскрасневшись от быстрого бега.
— Привет, дорогая! Что такая хмурая?

Олеся, увидев подругу, невольно улыбнулась: ее заразительная энергия всегда поднимала настроение.
— Привет, Надюш. Да так, утро хлопотное, как всегда.

Надежда лукаво прищурилась:
— С тобой всегда хлопотно. Может, по чашке кофе пропустим вместе? У меня пять минут есть.

Олеся взглянула на часы: Антонина Сергеевна еще не пришла, можно и выпить кофе с подругой.
— Давай, только недолго.

Они прошли в маленькое кафе при здании, взяли два стаканчика латте. Присев у окна, Надя тотчас заговорила:
— Слушай, Олесь, я тут подумала о тебе. Знаешь, кто вчера меня спрашивал? Андрей, помнишь, мой двоюродный брат?

Олеся наморщила лоб, припоминая:
— Андрей… Это который врач или кто?

— Да, травматолог. Мы же на юбилее у него виделись пару лет назад. Он, представь, все про тебя расспрашивал: как, говорит, та красивая татарочка поживает? Я аж удивилась. А потом говорю — да, мол, пашет, как лошадка, одна за всех. А он: эх, жаль, что такая женщина и одна…

Надя тараторила, не замечая, как Олеся напряглась.

— Так вот, — продолжала подруга, — я ему и сказала: ты, братец, не рассуждай, а возьми да позови ее на свидание. А он засмеялся и говорит: да она же меня старше (хотя всего на 3 года ты старше), и боюсь я, мол, под каблук попадать. Представляешь?

Олеся сжала губы, услышав знакомый мотив. Она чуть было не поставила стакан слишком резко, но взяла себя в руки:
— Видишь, — усмехнулась она, — это общее мнение: боятся мужики меня.

Надежда всплеснула руками:
— Да глупости! Андрей просто шутит, а так он парень хороший. Я, если честно, надеялась вас свести. Он симпатичный, не глупый, разведен, так что… Чего тебе еще, а?

Олеся покачала головой:
— Надюш, милая, спасибо, но не нужно меня ни с кем сводить. Нет у меня ни сил, ни желания на эти глупости.

— Какие еще глупости, — нахмурилась Надя, — устроить личное счастье — не глупость вовсе. Ты это зря, Олесь.

— Счастье… — протянула Олеся с горечью.
— Да разве мне дано оно? Я уж смирилась.

Надежда строго посмотрела на нее:
— Не говори ерунды. У всех есть шанс. Просто ты, как ежик, вся в иголках от обороны. Кому ж прорваться?

Олеся горько усмехнулась:
— Да, наверное. Только без этих иголок меня жизнь опять ужалит, я этого боюсь.

— Потому что не было рядом того, кто б прикрыл тебя и позаботился, — мягче сказала Надя.
— Олесь, ну будь мудрее. Жизнь на том не кончается, что дети выросли. Ты подумай о себе хоть раз.

Олеся молчала, глядя, как за окном по тротуару идут парочки, спешат семьи с детскими колясками. Подруге она ответила не сразу:
— А о чем думать? Что я могу поменять? Я не брошу же своих, чтобы бежать за любовью.

— Никто не просит бросать, — Надежда дотронулась до ее руки.
— Мы все взрослые люди. Просто позволь себе быть счастливой.

Последние слова точно совпали с теми, что утром говорила мать. Олеся ощутила, будто они сговорились. Она вздохнула:
— Вы с мамой одно и то же толкуете…

— Правильно делаем, — отрезала Надя. — Ладно, времени мало. Если что, Андрей-то на связи, мог бы тебя в театр пригласить, хочешь?

— Нет, — с улыбкой покачала головой Олеся, — правда, не хочу. И не обижайся.

Надя махнула рукой:
— Да не буду. Знаю, вытащить мою подругу на свидание — как на каторгу. Но я не оставлю эту мысль. Так и знай: буду искать тебе достойную партию.

Она говорила это шутливо, но чувством большой заботы и женской поддержки. Олеся только улыбнулась печально:
— Достойных мужчин пугает моя недостойная стальная броня.

— Значит, нужен такой, кого твоя броня не пугает, — серьезно сказала Надежда.
— Может, тоже в броне, ха-ха.

Они посмеялись, допили кофе. Попрощавшись, Олеся поднялась к себе в офис, где уже ждала Антонина Сергеевна с кипой бумаг.

Остальные пару часов прошли в рутине: подписи, счета, звонки. Олеся с головой ушла в работу, и мысли о личном постепенно улеглись под грузом насущных вопросов. Лишь когда солнце перевалило за полдень, она спохватилась, что пора ехать к дочери — скоро вечер, а ей еще надо забрать внучку. Олеся завершила дела, попрощалась с бухгалтером и выбежала из офиса, торопясь к машине.

В этот момент у входа в здание она столкнулась с крепким мужчиной, едва не сбив его с ног. Папка с документами выскользнула у нее из рук, бумаги разлетелись по крыльцу.
— Ой, простите! — воскликнула она, опускаясь на колени собирать листы.

Мужчина тоже наклонился помогать, и их лбы чуть не столкнулись.
— Это вы меня простите, я зазевался… — начал было он, но осекся.

Олеся собрала часть бумаг и подняла голову взглянуть на неуклюжего прохожего. Это был мужчина лет пятидесяти, темноволосый с сединой на висках, лицо волевое, чёткие черты и в данный момент очень смущенное выражение. Карие глаза с тревогой смотрели на нее. Одет он был неброско, но аккуратно: тёмно-синее пальто, шерстяной шарф.

— Олеся? — вдруг произнес он удивленно.

Она заморгала:
— Вы… вы меня знаете?

— Это я, Тимур… Мухаметов… — Он назвал свое имя с надеждой.

Олеся ахнула, всмотревшись в его лицо и сразу узнав: Тимур Мухаметов, ее однокурсник, с которым они когда-то были близкими друзьями.
— Тимур?! Не может быть! — она расплылась в улыбке.

Незабываемые ямочки на его щеках появились, как в юности:
— А вот и может, — он легко коснулся ее плеча в приветствии.
— Олеся, сколько же лет…

Они еще стояли на ступеньках, держали собранные бумаги, но забыли о них, глядя друг на друга с теплотой старой дружбы.

— Двадцать, — выдохнула Олеся.
— Я слышала, ты уезжал?

— Было дело, в Казани работал долго, — кивнул Тимур.
— А сейчас вот перевели в Москву, буквально неделю назад. И на тебе — встреча!

— Да уж, — засмеялась Олеся, — случайная. Я по делам, бегу, не смотрю куда… А ты тут?

— Офис нашей компании тут рядом, вышел перекусить… — он вдруг спохватился и протянул ей собранную часть листов.
— Вот, твои бумаги.

Олеся взяла, помедлив, глядя на старого друга. Каким же близким он ей был когда-то! Они учились вместе, он был другом ее юности, чуть ли не нравился ей, но тогда она уже встречалась с будущим мужем, и Тимур тактично держался просто другом. Потом их дороги разошлись: она вышла замуж, он уехал. И вот теперь… У нее в душе мелькнул лучик радости, как всегда бывает при встрече с дорогим человеком из прошлого.

— Тимур, как ты изменился… и одновременно не изменился вовсе, — сказала она мягко.
— Я так рада тебя видеть.

— Я тоже очень рад, Олеся, — ответил он, словно смакуя ее имя.
— Слушай, это надо же… Может, мы хоть обнимемся, что ли?

Оба рассмеялись и неловко, но тепло обнялись. Олеся почувствовала уютную крепость его рук на мгновение.

— Ты куда-то спешила, да? — спросил Тимур, отпуская ее.

— Да, мне нужно к дочери заехать. У меня, представляешь, уже внучка есть, — похвасталась она добродушно.

Тимур изумился:
— Ничего себе! А ты совсем не бабушка на вид.

— Ну, у нас рано все получилось, — пожала плечами Олеся.
— А ты что, женат, дети?

Он чуть усмехнулся:
— Был женат, развелся. Дочери уже тоже взрослые, они с матерью в Казани остались. Я пока холостяком здесь.

— Понятно… — Олеся вдруг поняла, что ей хочется продолжить разговор, но время поджимает.

Тимур тоже замялся:
— Может, мы обменяемся телефонами? Очень не хотелось бы тебя снова потерять из виду.

— Конечно, — с радостью откликнулась она.

Они записали номера. Тимур бережно держал ее бумажную визитку, прочитав название фирмы:
— Директор, смотрю, солидно. Успешная женщина стала.

— Пытаюсь, — улыбнулась Олеся.
— Слушай, а может, пересечемся как-нибудь, посидим, поговорим? Столько всего наверняка…

— Обязательно, — кивнул он.
— Давай я тебе на днях наберу, договоримся.

Они обменялись еще парой фраз — и разошлись: Олеся к машине, Тимур махнул на прощание и скрылся за углом. Сев в авто, Олеся почувствовала, как ее щеки горят: то ли от мороза, то ли от волнения неожиданной встречи. Вот так чудо! — подумала она. Когда-то она беззаботно смеялась вместе с Тимуром над конспектами, делилась сокровенным. Он был ей дорог как брат, а может, и больше, хотя сама себе в этом не признавалась тогда. Интересно, будет ли время теперь возобновить дружбу?

Машину понесло дальше сквозь город. Олеся почти без задержек доехала до района, где жила ее дочь. По пути она позвонила Диане, сообщив, что скоро будет. Диана жила отдельно, с мужем и дочкой, в съемной квартире. Зять Александр служил инженером-наладчиком лифтов — работа нервная, но стабильная. Диана сама пока была в декрете с Соней, подрабатывала удаленно переводами. Олеся радовалась, что у дочери крепкая семья, Саша оказался парнем хорошим и, хотя часто был занят, но по дому помогал, дочку любил. Диана, зная на примере матери, как трудно без мужской поддержки, ценила своего мужа и старалась быть мудрой женой.

Олесю встретила на пороге София — трехлетняя кудрявая малышка, протянув ручки звонко закричала:
— Ба! Ба пришла!

Олеся рассмеялась и подхватила внучку на руки, хотя спина слегка протестовала.
— Сонечка, здравствуй, моя хорошая! Ну что, соскучилась?

София звонко чмокнула бабушку в щеку. Диана выглянула из комнаты, натягивая сережки:
— Мам, привет! Спасибо, что выручишь. Мы уже почти готовы. Саша сейчас вниз машину прогреет.

— Конечно, идите-идите, — закивала Олеся, опуская внучку.

София потянула бабушку в гостиную показывать новые игрушки. Олеся краем глаза отметила, что Диана выглядела прекрасно: элегантное платье, прическа. Раньше дочь редко так наряжалась — все времени не было, а сейчас явно подготовилась к особому вечеру с мужем. Как хорошо, что у них все ладится, подумала Олеся с облегчением.

Диана забежала на кухню, протягивая Олесе контейнеры:
— Тут еда для Софии, вдруг проголодается. С неё мы ужинали, но знаешь детей — через час опять кушать. И пирожки яблочные свежие, ты тоже поешь, ладно?

— Хорошо, дорогая, — улыбнулась Олеся.
— Не волнуйтесь за нас, идите.

Диана благодарно кивнула и вдруг задержалась, внимательно глядя на мать:
— Мам, у тебя вид какой-то… блестят глаза. Что-то случилось?

— Да нет, — удивилась Олеся.
— С чего ты взяла?

— Не знаю, — дочь хитро сузила глаза. — Может, просто рада внучку увидеть?

Олеся рассмеялась:
— Конечно, рада.

Диана еще секунду посмотрела с прищуром, точно хотела что-то спросить, но передумала.
— Мы постараемся к десяти вернуться, не позже, — сказала она, поправляя пальто.

— Не торопитесь, все хорошо, — отмахнулась Олеся.
— Соня со мной хоть до утра спокойно будет.

В дверь заглянул зять, Александр:
— Здравствуйте, Олеся Тимуровна! Мы тогда поехали.

— Добрый вечер, Саша, давайте-давайте, а то опоздаете, — замахала она рукой.

Через пару минут дверь хлопнула, и Олеся осталась наедине с внучкой. София тянула ее к игрушечному домику:
— Ба, смотри, у меня тут кукла спит.

Олеся полностью переключилась на ребенка. Она уселась на домашний ковер, словно забыв про больную спину, и с улыбкой окунулась в игру. Сонечка лепетала, укладывая куколку, затем начала рисовать на альбомном листе. Олеся с нежностью наблюдала, как сосредоточенно внучка выводит разноцветные каракули.

— Это баба Зуля, а это дед Алёша, — объясняла София, рисуя кружочки, — а это ты, ба.

— Как красиво, — восхитилась Олеся.
— А вот это солнышко?

— Солнышко, — подтвердила девочка.
— Оно всех греет.

Олеся вдруг почувствовала ком в горле от умиления: в детском рисунке вся семья, и над ними солнышко. Это ли не счастье — когда твоя внучка видит мир таким простым и светлым?

Спустя некоторое время София устала и начала зевать. Олеся положила ее к себе на колени, покачивая, напевая старую колыбельную, ту самую, что когда-то пела ей бабушка на татарском: «;лл;ки, ;лл;ки, ;ссен бала кечкен;…». Мелодия лилась тихо, и хотя внучка не понимала слов, она притихла, завороженная.

— Ба, это песня? — спросила Соня, закрывая глазки.
— Песня, родная, твоей прапрабабушки, — шепнула Олеся.
— Спи, моя хорошая.

София, уткнувшись носиком в бабушкино плечо, задремала. Олеся осторожно отнесла ее на кровать, накрыла одеялком. Уснувшая девочка выглядела ангелом. Олеся поцеловала внучку в мягкий лоб.

Она прошлась по комнате, прибирая разбросанные игрушки. Внутри у нее царило странное спокойствие и умиление. Эти несколько часов, проведенных с малышкой, позволили ей отвлечься от собственных тревог. Дети обладают волшебным даром — возвращать нас в состояние здесь и сейчас, думала Олеся. Все неприятные мысли отступили перед необходимостью быть любящей бабушкой, играть и ласкать ребенка.

Однако стоило ей присесть на диван рядом с тихо посапывающей Софией, как воспоминания и размышления вновь нахлынули. Олеся вспомнила сегодняшнюю неожиданную встречу с Тимуром Мухаметовым. Конечно, было радостно увидеть старого друга, но смешно ли, где-то в уголке души шевельнулась искорка: а вдруг… Нет, нет, оборвала себя Олеся, что я, как девочка, впрямь? Просто встретила друга, вот и всё, не надо выдумывать. Хотя он был таким приятным, таким… да что греха таить, интересным мужчиной. Разведен, дети большие, в Москве теперь…

Олеся тряхнула головой, точно отгоняя наваждение. Ей вспомнились слова Надежды: «нужен такой, кого твоя броня не пугает». Тимур когда-то знал ее совсем юной, без брони, веселой. Но ведь прошло столько лет, они изменились.

Она взяла телефон, машинально глядя на записанный новый номер Тимура. Естественно, он еще не звонил — разошлись всего несколько часов назад. Перезвонит ли? — вдруг подумалось ей с сомнением. Вдруг это был вежливый порыв, и не больше? Конечно, он же не знает ее нынешней жизни. Узнает — может, и передумает дружить. Кому интересна постоянно занятая бабушка? Олеся сама улыбнулась этой самоиронии.

Внучка во сне пошевелилась и тихонько заплакала — наверное, что-то плохое приснилось. Олеся быстро подсела, погладила ее спинку:
— Тсс, бабушка здесь, родная, спи спокойно, все хорошо…

София успокоилась, бормоча что-то несвязное. Глядя на нее, Олеся подумала: ради них я живу, ради своих детей и их детей. И так будет всегда. Она пыталась представить, что могла бы изменить в жизни ради себя. Поехать отдыхать? Бросить часть дел? Тогда кто-то пострадает: родители без нее завянут, сын без поддержки пропадет, дочь расстроится. Нет, круг замкнулся.

Вспомнился сегодняшний разговор с отцом. Дать шанс тому, кто захочет позаботиться… Легко сказать. А если не захочет никто? Мужчины избалованы слабыми женщинами, которых можно опекать. Сильная женщина, как Олеся, зачастую внушает только два чувства: уважение и… страх. Уважать могут на расстоянии, а вот близко боятся подходить. Олеся давно заметила: стоит ей проявить самостоятельность или несгибаемость, в глазах мужчин тотчас мелькает либо уязвленное самолюбие, либо настороженность.

А ведь как хочется иногда просто прислониться к чьему-нибудь плечу… — пронеслось в ее голове, пока она тихо сидела в полумраке, слушая дыхание внучки.
— Чтобы кто-то сказал: “Не волнуйся, родная, я всё устрою”. Она даже пробовала мысленно произнести эти слова мужским голосом, но в памяти никого такого не было, некому было сказать их за все эти годы. Никому, кроме нее самой, ведь она и была тем человеком, что устраивает все. Печальная усмешка коснулась губ Олеси.

Так, в раздумьях, она просидела около часа. Внучка продолжала спать. Вскоре ключ повернулся в замке — это Диана и Александр вернулись.

— Мам, как вы? — шепотом спросила Диана, заглядывая в комнату.

— Тсс, все хорошо, — Олеся поднялась, улыбаясь.
— Она недавно уснула, и мы славно поиграли. Как театр?

— Замечательно, — просияла дочь.
— Такой спектакль, мы прям как на свидании побывали… Спасибо тебе огромное!

Олеся вгляделась в счастливое лицо Дианы, в заботливую улыбку зятя, стоявшего за спиной жены, и ей стало тепло. Она тихонько собралась, шарф накинула.
— Мне пора, а то родители ждут, вдруг беспокоятся.

— Конечно, мам. Еще раз спасибо, — Диана обняла ее крепко.
— Спасибо, Олеся Тимуровна, — подхватил Александр, пожимая ей руку.

— Растите здоровыми, счастливыми, — сказала Олеся, погладив их по плечам.
— Я всегда рядом.

— Знаем, — кивнула Диана, — но ты тоже… — она хотела что-то сказать, но опять умолкла.

Олеся вопросительно взглянула.
— Что — “ты тоже”?
— Ты тоже будь счастлива, мам, — вдруг серьезно сказала Диана, глядя прямо ей в глаза.
— Мы все тебя очень любим и… очень хотим, чтобы у тебя самой все было хорошо.

Олеся почувствовала, как снова к горлу подкатывает ком. Опять о том же… Все как сговорились сегодня — мать, подруга, дочь. Она только молча кивнула, погладила Диану по щеке и, не желая разреветься, быстрее направилась к выходу.

По пути домой Олеся погружена была в странное состояние, будто шла по тонкому льду чувств. Одно неосторожное слово — и лед внутри треснет, и накроет ее волна накопленной усталости, грусти и одиночества. Она напустила на себя внешнее спокойствие, как броню, но внутри все дрожало.

Когда машина остановилась возле дома, Олеся заметила во дворе знакомую фигуру — ее сын Тимур, закутавшись в куртку, сидел на скамейке рядом с подъездом, стуча по телефону. Вот же, не сидится дома, мерзнет, подумала она с нежностью и тревогой. Подошла ближе.

— Тимур, что ты тут? Замерзнешь ведь, — окликнула она.

Сын поднял голову: свет фонаря осветил его худощавое лицо. В чертах сына было много от нее: высокие скулы, темные волосы, только глаза отцовские — серо-голубые. Он улыбнулся слегка:
— Привет, мам. Да я просто с другом болтал по телефону, дома связь плохая, вот вышел.

— Понятно, — Олеся присела рядом.
— Все в порядке?

Тимур кивнул:
— Да, все нормально. А ты от Дианы?

— Угу. Диана с Сашей в театр ходили, я с Соней посидела, — ответила она, всматриваясь в сына.
— Может, пойдем уже? Холодно же.

— Сейчас, докурю, — неожиданно ответил сын и достал из кармана сигарету.

Олеся опешила:
— Ты что, куришь?

Тимур виновато пожал плечами:
— Бывает иногда. Я тут с парнями… ну, редко.

Олеся недовольно нахмурилась:
— И давно это «бывает»?

— Мам, не начинай, а? — Тимур поморщился.
— Мне уже не 15, сам знаю меру.

Она хотела возмутиться — как это, ее мальчик курит! Но вдруг осеклась: ему 23, и правда, не ребенок… Олеся опустила плечи:
— Ладно. Просто берегись, здоровье ведь. Дед твой вот тоже курил, а сердце… сам знаешь.

Тимур кивнул, затянувшись:
— Знаю. Я брошу, обещаю.

Она смотрела, как ловко он стряхивает пепел, прикрывая от ветра огонек. Когда он успел стать взрослым, привычным к сигарете? В ее памяти все еще жил образ маленького мальчика с рогаткой, а перед ней сидел уже мужчина — пусть еще формирующийся, но мужчина, со своим характером и тайнами.

— Как учеба? — мягко спросила она, сменив тему.
— Нормально, практику прохожу, — ответил Тимур.
— Работа… подыскивается? — осторожно поинтересовалась она.
Сын покачал головой:
— Да не особо. Может, в магистратуру пойду, не решил.

Олеся сдержала вздох. Ей хотелось подтолкнуть его к самостоятельности, но она боялась надавить слишком сильно.
— Смотри сам, конечно. Если надо — подключу знакомых, поищем варианты.

Тимур с тенью раздражения вздохнул:
— Мам, я разберусь, хорошо? Не нужно никого подключать.

Она подняла руки:
— Хорошо-хорошо, молчу.

Минуту они сидели молча, кутаясь от мороза. Олеся ощущала, что между ней и сыном стоит невидимая стена, тонкая, но прочная. Когда она выросла? Может, в тот момент, когда Тимур стал понимать, что отец их бросил? Или когда одноклассники начали подтрунивать, что у него мать командир? А может, позже, когда он, повзрослев, осознал, что со всеми проблемами в жизни семьи мама справлялась сама, без помощи мужчин — и решил, что ему и не нужно стараться, раз мама все может?

Она никак не могла прочитать молчаливую душу своего сына. Он не делился переживаниями, как и Диана в своё время. С дочерью они всегда были откровенны друг с другом, а Тимур рос замкнутым. И сейчас, сидя рядом с матерью, он явно хотел вернуться к своему разговору или мыслям, а не откровенничать.

Олеся попыталась улыбнуться:
— Ты это… извини, что я всё лезу с расспросами. Просто волнуюсь за тебя.

Тимур сжал ее руку:
— Знаю, мам. Все нормально.

Он бросил окурок, раздавил носком ботинка, встал:
— Пойдем домой, а?

— Пойдем, — кивнула Олеся, поднимаясь.

Они вошли в подъезд и стали подниматься пешком (лифт в их доме работал через раз). На площадке своего этажа Олеся неожиданно остановила сына, тихо спросив:
— Тимур… Скажи честно: тебе очень со мной тяжело? Ну… я в смысле, что я такая.

Он удивленно взглянул:
— С чего вдруг такие вопросы?
— Ну мало ли… — Она потупилась.
— Может, я слишком давлю на тебя или излишне контролирую?
Тимур пожал плечами:
— Мам, да нет вроде. Ты как ты. Я привык давно.
— Привык… — эхом отозвалась Олеся с горечью, возобновляя подъем.
— Я не хочу, чтобы ты привык, как к обузе.
— Ты не обуза, мам, — спокойно сказал Тимур, остановившись у двери квартиры.
— Просто… ты сильная, понимаешь? С тобой сложно спорить. Поэтому я обычно и не спорю.

Он попытался улыбнуться. Олеся замерла:
— То есть, ты просто соглашаешься из уважения или… потому что бесполезно возражать, так?

Тимур молчал, глядя на нее виновато.

Олеся сама ответила на свой вопрос, ощутив укол стыда:
— Потому что бесполезно… Понятно.

Она опустила глаза. Сын торопливо проговорил:
— Мам, я тебя очень люблю и ценю. Ты столько сделала для нас. Просто иной раз хочется самому решить, а ты уже все решила. Я знаю — из лучших побуждений. Но… все равно.

Его тихие, сбивчивые слова ранили больнее любого крика, потому что были правдой. Олеся кивнула:
— Спасибо, что сказал. Я постараюсь… ну, притормозить.

Тимур неловко обнял ее, будто жалея:
— Да ты не переживай. Я понимаю тебя. Все окей же.

Олеся похлопала его по спине:
— Иди, сынок. Я чуть попозже зайду, воздухом еще подышу, — вдруг сказала она. Ей внезапно невыносимо стало сейчас входить в душную квартиру.

Тимур обеспокоенно посмотрел:
— Может, мне с тобой?

— Нет-нет, иди, — она слабо улыбнулась.
— Я на пять минут.

Когда сын зашел, Олеся повернулась и спустилась обратно на этаж ниже, где было небольшое окно на лестнице. Оттуда виднелся тот самый двор с тополем. Теперь ветви его искрились в лунном свете. Ночной холод тянул сквозняком, но ей не было дела. Сердце ныло. Сын прав: она действительно решает все за всех. Из лучших намерений, но… В итоге близкие мужчины, даже родной сын, ощущают себя несостоятельными рядом.

Что же делать? Может, правда попробовать ослабить хватку? Но чем ему помочь, отпустив? И захочет ли он сам что-то делать? Это как научить птицу летать, когда она слишком долго сидела в клетке с открытой дверцей.

Олеся вдруг поняла, что устала держать все и всех. Вот просто физически почувствовала груз на плечах. От обиды, от сочувствия к сыну, к отцу, к самой себе ей захотелось расплакаться.

— Господи, — прошептала она, глядя в окно на равнодушные звезды, — неужели я виновата, что такая? Как мне быть — слабой притворяться? Как же… всему вопреки душу сохранить женскую, и не задушить мужское рядом…

Непрошеные слезы потекли по ее щекам. Она закрыла лицо ладонями, стараясь не всхлипывать громко.

Так продолжалось, пока сзади негромко не раздался голос:
— Олеся Тимуровна… вы ли это?

Она обернулась, вытирая слезы наспех. По лестнице с сумкой поднималась соседка — Галина Петровна, учительница на пенсии. Та с удивлением смотрела:
— Что случилось, милая?

— Ничего, — Олеся попыталась улыбнуться. — Так, пыль в глаз попала…

Галина Петровна понимающе покивала — вид у Олеси был явно заплаканный, но пенсионерка не стала выпытывать.
— Ну-ну, бывает… Ты заходи ко мне на чай как-нибудь, Олеся Тимуровна. А то все бежишь да бежишь.

— Спасибо, обязательно, — поблагодарила Олеся.

Соседка поднялась выше, кивая:
— Беги к семье, простынешь на морозе-то.

Олеся опомнилась, что действительно дрожит от холода. Она вернулась к дверям квартиры, тихонько вошла. В коридоре было темно, только ночник в комнате родителей давал полосу света. Все спали. Только старый кот Барсик, принадлежавший матери, мягко мурлыкнул, вставая ей навстречу. Олеся погладила пушистого любимца, который потерся об ее ноги, требуя ласки. Кот смотрел на нее желтыми глазищами, будто тоже беспокоился.

Она шепнула, наклонясь:
— Все хорошо, Барсик, иди спать.

Кот фыркнул и потрусил обратно к двери родительской спальни. Олеся прошла к себе. На душе было немного легче после слез, словно тяжелые тучи чуть-чуть разрядились. Но впереди была новая ночь и новый день, а значит — все по кругу.

Перед сном она все же взяла телефон и нашла в записной книжке номер Тимура-однокурсника. Не позвонит — и не нужно, решила она. Не время мне думать об этом. С этими мыслями она легла, укрывшись плотнее старым лоскутным одеялом — маминым подарком на память. Сегодня усталость навалилась особенно тяжело, и Олеся уснула беспокойным, глубоким сном без сновидений.

Глава четвертая.

Дни шли сплошной чередой, похожие один на другой, точно снежинки в январской вьюге. Олеся вновь погрузилась в водоворот забот: утро — родителей накормить, день — работой заняться, вечер — семье уделить время. С Тимуром-однокурсником они все никак не могли пересечься. Он позвонил однажды, когда она как раз была за рулем и не смогла долго говорить. Перекинулись парой фраз, договорились созвониться позже — но позже снова не складывалось. Олеся то допоздна задерживалась, то забегалась по больницам (у отца разболелась спина, повезла его к врачам). Тимур перезванивал, оставлял сообщения с приглашением встретиться, но Олеся откладывала. Ей очень хотелось увидеться, но каждый раз она говорила себе: «Вот решу текущие проблемы и тогда». Казалось, будто у судьбы на неё были свои планы.

Февральская метель принесла с собой простуду: сначала захворала мать — температура, кашель. За ней сразу слег и отец. Олеся ухаживала за ними, как за детьми. Ночами сидела с компрессами, поила отварами. Ко всему прочему, подхватила вирус и маленькая София — и Диана принесла внучку к ней, когда самой стало трудно сбивать жар. Получился настоящий лазарет дома. Олеся сама держалась из последних сил, стоически игнорируя ломоту в теле: болеть ей было нельзя, некому тогда будет всех выхаживать.

К середине февраля кризис миновал: родители пошли на поправку, внучка выздоровела и вернулась к маме. Олеся выдохнула, но сил у нее оставалось немного. В эти недели она совсем забросила работу, лишь из дома по телефону решала срочное. Днем и ночью забота, минимум сна — все это подкосило ее. Однако отлеживаться она не могла себе позволить. Стоило родным немного поправиться, ее бизнес потребовал срочного вмешательства: назрела конфликтная ситуация с арендой склада.

Тот самый поставщик, отправивший не тот товар, вместо извинений подал претензию, обвиняя Олесину фирму в задержке оплаты. Нужно было срочно улаживать, разбираться, возможно, подключать юриста. Олеся, отдохнув всего пару дней после домашнего лазарета, уже ринулась в новый бой.

Тимур-однокурсник в те дни снова приглашал ее на встречу, даже как-то заехал к дому с цветами неожиданно. Олеся в суматохе, расстроенная очередной проблемой, едва уделила ему несколько минут на улице. Он подарил ей букет тюльпанов, сказав: «Для самой деятельной женщины, какую знаю. Пусть напомнит о весне!» Она растрогалась, поблагодарила, но даже на чай не пригласила, сославшись на больных родителей. Тимур улыбнулся: «Понимаю. Но я не отстану. Выздоравливайте все и жду звонка.» — «Обязательно», — ответила Олеся. Но в глубине души почувствовала тяжелый осадок: наверное, он подумает, что я специально избегаю.

Когда же в начале марта все наконец вошло в более спокойное русло, Олеся ощутила себя совершенно вымотанной. Хандра навалилась, к тому же погода стояла слякотная, неуютная. Она заметила, что стала раздражительной: сорвалась пару раз на сына по пустякам, огрызнулась на Верину шутку, даже матери ответила резко, когда та пыталась заставить ее выпить снотворного и выспаться. Олеся словно не могла расслабиться — все время в голове тикал список текущих задач.

Ночами она начала плохо спать: просыпалась от кошмаров, где вокруг нее рушились дома, тонули люди, горели бумаги — явно символизируя ее страх упустить контроль. Она просыпалась в холодном поту, вставала пить воду и часами сидела, глядя в окно. Никогда раньше с ней такого не было: даже в самые сложные периоды она умела отключаться хотя бы на несколько часов. Сейчас же организм бил тревогу бессонницей.

Однажды, ближе к середине марта, произошел случай, встревоживший всю семью. Олеся поехала по утру в налоговую инспекцию (по вопросам отчетности фирмы). Там просидела в душном коридоре часа три в ожидании своей очереди, разнервничалась от бюрократии. Когда, наконец, все уладила и вышла, почувствовала головокружение, да такое сильное, что стены коридора поплыли. Руки похолодели, сердце заколотилось. Олеся прислонилась к стене, пытаясь восстановить дыхание, но облегчение не наступало: грудь сдавило, словно обручем, воздух не хватало. Она решила выйти на улицу — думала, свежий воздух поможет. Но едва она спустилась по ступенькам, как перед глазами все померкло.

Очнулась Олеся уже на скамейке у здания, окруженная людьми. Какой-то мужчина хлопал ее по щекам, женщина с сотрудниками налоговой суетилась рядом. В руках у женщины был нашатырь. Олеся сделала вдох — в нос резко ударил резкий запах, возвращая ее в реальность.

— Вам скорую вызвать? — спрашивала женщина.

— Нет… не надо, — выговорила Олеся, приходя в себя. Ей было ужасно неловко за случившееся. Она, большая сильная женщина, потеряла сознание, словно неженка какая!

— Это на нервной, сердечное у вас, — качал головой мужчина.
— Вы не волнуйтесь, посидите. Может, правда врачей позвать?

— Уже лучше, спасибо, — отказалась она, с трудом приподнимаясь. Голова еще кружилась, но дышать стало легче.

Окружающие понемногу разошлись, убедившись, что она не умирает. Олеся минут пять еще сидела, приходя в себя. Это была, она поняла, банальная паническая атака или предобморок от перенапряжения. Вот и докатилась, укорила она себя. А если бы я за рулем была? Мысль ужаснула ее.

Эту слабость она скрывать не стала: вечером, собрав семью, сообщила, что сегодня чуть в обморок не грохнулась. Родители переполошились, мать запричитала, что надо же, довела себя дочь. Сын смотрел с испугом. Диана примчалась, услышав по телефону, принесла целый пакет лекарств успокоительных. Олеся с улыбкой всех успокоила: мол, переутомилась, с кем не бывает. Сходила в поликлинику — там серьезного ничего не нашли, давление скачет да нервы никуда. Врач строго наказал отдыхать больше, выписал легкое успокоительное.

Впервые за долгие годы Олеся позволила себе послушаться. Хотя бы отчасти. Она взяла пару выходных от дел, отдала распоряжения Вере и бухгалтеру, чтоб её не тревожили. Больше спала, старалась пить травяной чай. Но отдыхать, как оказалось, тоже надо уметь. Стоило ей посвободнее вздохнуть, как накрыла пустота. Делалось даже страшно: вот он — долгожданный отдых, а я не знаю, куда себя девать.

В это время Олеся вдруг вспомнила о предложении тети Ляли из Казани приехать на малую родину. Мать ей чуть ли не каждый день теперь напоминала: поезжай, мол, отвлекись, там весна раньше приходит, воздух целебный. Олеся отговаривалась: то родителям не захочется ее отпускать, то билеты дорогие. Но ловила себя на том, что идея манит.

Также и Надежда, узнав о ее случившемся приступе, настаивала:
— Бросай все и рви на недельку куда-то, Олесь. Хочешь, я тебе путевку найду в санаторий?

Олеся отнекивалась:
— Ну какой санаторий, Надя, у меня же старики, внучка и сын, куда я их…

— Да на неделю справятся без тебя, — горячилась подруга.
— Думай, уехать надо обязательно.

Даже сын однажды сказал, тихо и смущенно:
— Мам, а может и правда отдохнёшь? Мы тут как-нибудь… Я за дедушкой с бабушкой присмотрю.

Олеся удивилась:
— Ты? Да ты же в институт ходишь.

— У меня сейчас пары нечасто, я смогу, — настаивал Тимур.
— А нянечку можно нанять, если надо.

Его готовность тронула Олесю. Он впервые сам предложил взять на себя часть забот. Это ли не знак, что пора поверить в него?

Она пообещала подумать. И на том пока остановилось.

Как-то раз, разбирая бабушкины старые вещи в шкафу (мать попросила ее навести ревизию), Олеся обнаружила на полке пыльный альбом и стопку тетрадей, перевязанных бечевкой. Развернув тетради, она поняла, что это дневники бабушки Талии, писанные ею уже после войны, в старости. Сердце Олеси забилось: она не знала, что бабушка вела дневник. Зулейха Ибрагимовна, видно, спрятала когда-то, да и забыла, а теперь вот случайно вышло на свет.

Олеся осторожно, как священную реликвию, взяла одну тетрадь и села читать. Буквы сначала показались неразборчивыми, но вскоре она привыкла к размашистому почерку. Записи были на смеси татарского и русского — бабушка учила русский язык уже в зрелом возрасте, потому писала, как говорила, вперемешку.

Строки дышали прошлым. Вот запись: «Сегодня снился муж, батыр мой, будто живой стоит на пороге и улыбается… Проснулась в слезах. Алла, дай мне силы поднять детей…» Далее: «Сабирлык, сабирлык… терпение — вот мое оружие. Больше не на кого надеяться, только на Тебя, Всевышний, да на себя…» И так далее — каждая страница проникнута болью, верой, надеждой, мудростью простой женщины, вынесшей непомерное.

Олеся читала и словно слышала голос бабушки, только не веселый, как в детских воспоминаниях, а надломленный, скорбный. Она узнала, как бабушка Талия ночами шила сапоги и чинила одежду односельчанам, чтобы заработать горстку муки для своих детей. Как не спала, ухаживая за чахлым братом, пока тот не умер от голода. Как один из ее сыновей (дядя Зульфата, которого Олеся и не знала) погиб в 50-х, утонув в реке — и она пережила и это горе.

Олеся переворачивала пожелтевшие страницы, а слезы струились у нее из глаз. Рядом лежала внучкина картинка — та самая, где София нарисовала семью под солнцем. Контраст меж тем, что выпало на долю бабушки, и ее собственной жизнью вдруг стал очевиден. Да, я устала, вымоталась. Но разве мои трудности сравнимы? Она-то не знала голода, войн, похоронки на мужа не получала, детей не хоронила. Все родные живы, сыты, хоть и болеют иногда. Что же она жалуется судьбе?

Но… на следующих страницах было и другое: «Дочка моя Зулейха спросила сегодня: “Мама, тебе не тяжело одной? Ты ведь устала…” А я ответила — нет, ведь у меня есть вы, дети мои, я не одна. Но правда в том, что… тягостно душе. Каждую ночь сказываю я Алле: пошли мне спутника, чтоб вместе постареть. Да видно, не по моим грехам. Ну что ж, смиряюсь.»

У Олеси екнуло сердце. Она читала о бабушкиных чувствах — такие знакомые. Бабушка тоже тяготилась одиночеством, хотела быть любимой снова, но вынуждена была всю жизнь быть одной ради детей. Дальше запись: «Если суждено внучкам моим или правнучкам пережить такое испытание — дай им, Господи, не только силы, но и счастье. Пусть они найдут того, с кем будут как за каменной стеной, а не как я — сама каменная стена…»

Строки эти расплылись перед глазами Олеси. Бабушка, всю жизнь бывшая каменной стеной, желала потомкам иного удела. Она хотела, чтоб их женщины могли быть за стеной, а не самой стеной. Но жизнь сложилась так, что и ее дочь, и внучка — тоже стали стенами для своих семей.

Олеся зажмурилась, как от боли: неужели этот рок не перебить? Родовая сила, что помогала выжить, обернулась родовым же одиночеством. Ведь мать ее, Зулейха, хоть и прожила с отцом до старости, всю жизнь тянула на себе многое, даже если была не одна. Олеся же и вовсе осталась без мужа. А что ждет, скажем, Диану, ее дочь? Та вроде счастлива в браке, но всякое бывает… Нет, хватит! — приказала себе Олеся. Надо разорвать этот порочный круг. Бабушка хотела нам счастья — значит, я не должна мириться с судьбой, как она смирилась.

И в ту минуту Олеся приняла решение. Она поняла: если сейчас не переломить себя и обстоятельства, дальше будет только хуже. Бабушкины дневники стали для нее как знамение.

Вечером, после ужина, она собрала семейный совет — родителей и сына (дочь по телефону подключилась). И объявила:
— Так, мои дорогие. Я решила на неделю поехать в Татарстан, к тёте Ляле, проведать родные места и немного отдохнуть.

Мать всплеснула руками:
— Правильно! Давно пора, умница ты моя.

Отец обеспокоенно спросил:
— А мы как же? Одни останемся?

— Пап, я буду приходить, — отозвался Тимур, вытянувшись, словно его вызвали к доске. — Утром и вечером навещать, на звонке всегда. Да и соседи помогут, если что.

Зулейха, хитро прищурившись, посмотрела на внука:
— Я погляжу, как ты нам кашу сваришь!

Тимур смутился:
— Ну, кашу не кашу, а чайник вскипятить умею. Да я по кафе вас буду водить, чтоб не готовить.

Все засмеялись. Олеся с нежностью посмотрела на сына: он старался выглядеть уверенно.
— Спасибо, Тимурчик. Я верю, ты справишься. Диан, ты тоже заглядывай к ним пару раз.

По телефону дочь радостно соглашалась:
— Конечно, мам. Езжай спокойно, мы подменим. Саша обещал на машине завозить им продукты.

Выслушав все, Олеся облегченно выдохнула:
— Вот и чудесно. Тогда завтра же беру билеты на поезд.

Тут мать кашлянула:
— Олеся, а почему к Ляле? Ты бы лучше съездила на родину предков, в деревню. Там и воздух, и люди все свои.

— Мам, но деревня же наша заброшена, там никого, — возразила Олеся.

— Почему заброшена? Там кузина твоя, Рафиля, живет, помнишь? Она дом бабушкин отремонтировала. Она звала нас всех. Я вот все не выберусь, а ты съезди, — горячась, говорила мать.
— Ляля-то в Казани, конечно, тоже хорошо, но Казань — город, суета. Ты лучше недельку в деревне поживи, душой отдохнешь. Заодно и к могиле бабушки сходишь.

Олеся задумалась. Идея неожиданно показалась притягательной. Действительно, Казань — красивый город, но это цивилизация, гостиница, люди, встречи… А село, откуда родом бабушка, — там можно побыть наедине с собой и с природой. Тем более, если там живет двоюродная тетка Рафиля, ей не придется искать жилье.

— Ну, не знаю… — протянула она. — Как там добираться?

— Ляле позвони, она все организует, — отрезала Зулейха.
— Она же учительницей была в той деревне всю жизнь, у нее связи.

Решение было принято: Олеся свяжется с тетей Лялей и двоюродной теткой Рафилей, поедет сначала поездом до Казани, оттуда на машине или автобусе в деревню Актаныш.

Внутри Олеся почувствовала смешанное чувство: тревогу и предвкушение. Тревогу — оставить привычный пост, уехать, доверившись другим. Но и предвкушение — впереди что-то новое, неизвестное. Отвыкла она за много лет от спонтанности. Едва улегшись спать, Олеся снова взяла бабушкин дневник, поцеловала потертый переплет и тихо сказала в пустоту:
— Бабушка, веди меня… Я поеду, как ты хотела — за счастьем. Пусть эта поездка даст мне ответ.

Ночью ей снился степной простор и юная бабушка Талия с длинной косой, смеющаяся и машущая ей с другого берега широкой реки. Олеся проснулась с биением сердца: бабушка звала ее на берег своей юности.

Через несколько дней все устроилось. Двоякие чувства еще терзали Олесю, но она уже не отступала. Села на поезд Москва—Казань, впервые за долгие годы одна, без забот. Провожающие — родители, сын, дочь с семьей — махали платками на перроне, напутствуя. Олеся, усевшись у окна купе, чувствовала себя чуть ли не героиней романа: вот она, 48-летняя «железная леди» домашнего фронта, впервые позволила себе просто ехать и смотреть на проплывающие мимо пейзажи, ни о чем не думая.

Поезд плавно постукивал колесами, убаюкивая. За окном тянулись леса, в которых уже чувствовалось дыхание ранней весны: снег еще лежал, но местами проглядывала темная земля, в вечернем небе высоко кричали перелетные гуси. Олеся ловила эти детали и словно возвращалась к самой себе.

Она думала о своем решении. Было немного стыдно, будто сбежала с поста. Но больше было ощущение того, что так сейчас правильно. Так надо, повторяла она. Чтобы снова стать сильной, нужно иногда становиться слабой.

По прибытии в Казань ее встретила тетя Ляля — пухленькая приветливая женщина лет семидесяти, всю дорогу от вокзала до своего дома приговаривавшая, какая Олеся молодец, что выбралась. Ляля Сафаровна жила в Казани давно, но родилась в той самой деревне, куда ехала Олеся, и часто туда наведывалась. Переночевав у Ляли, Олеся наутро отправилась дальше. Рафиля апа — двоюродная сестра матери (тетя Рафиля) — сама приехала на старенькой «Ниве» за ней. Рафиля оказалась крепкой, загорелой женщиной, хотя старше Зулейхи на пару лет. Она обняла Олесю как родную и всю дорогу, трясясь по проселку, рассказывала последние сельские новости.

— Хорошо, что приехала, Олеся, — говорила она, перекрикивая шум мотора.
— Наш дом бабушкин давно тебя ждет. Я там комнату тебе приготовила. Природа у нас сейчас — сказка: снег только-только сходит, подснежники будут. Воздух — пахнет талой водой. Посмотришь, наполнишься— душой отдохнешь.

Олеся благодарила и чувствовала: да, все так. С каждым километром она словно сбрасывала с плеч тяжесть мегаполиса и проблем. Вокруг раскинулась широко волнистая равнина, дальние холмы, покров снега сияет в солнце.

В тот же день они приехали в деревню. Олеся давно не видела подобных мест. Несколько десятков дворов, многие дома пустые, но некоторые с дымком из труб. Улица центральная, кривая, у столба мальчишки гоняют мяч. На пригорке старая мечеть зеленеет крышей. У колодца две женщины набирают ведра, как и сто лет назад.

Дом бабушки Талии Рафиля восстановила почти полностью — перекрыла крышу, подлатала сруб. Внутри было тепло натоплено печкой, пахло дымком и пирогами. Олеся переступила порог и чуть не заплакала: ей вдруг почудилось, что сейчас из комнаты выйдет сама бабушка с молодым лицом. Здесь прошли юность Зулейхи и отрочество Талии. Частица ее самой — тоже отсюда.

— Ну, располагайся, племянница, — улыбалась Рафиля,
— Чувствуй себя как дома. Вон там комната, где твоя мама жила девчонкой.

Олеся зашла в небольшую светелку — обои новые, но на стене старые фотографии в рамках: родители бабушки, совсем пожелтевшие; сама бабушка в зрелости; молодая Зулейха с косой до пояса. Все это хранила Рафиля.

— Я вас оставлю на часок, — сказала хозяйка, — Пойду корову подою. Ты приляг, отдохни с дороги. Вон чай на столе, угощайся.

Олеся поблагодарила. Осталась одна, попивая травяной горячий чай из пиалы, глядя в окно на снежный двор, где на заборе сидела важная курица. Впервые за долгое время — никого не надо сейчас обслуживать, всем что-то нести. Никто ничего от нее не хочет в эту минуту. Чай был ароматный, с чабрецом и мятой, сладкий от варенья, которое Рафиля щедро положила на блюдце. Этот вкус и вид из окна — будничный, простой — потряс ее, как откровение. Жизнь существует и такая: размеренная, неторопливая, в гармонии с собой.

Вечером, накормив Олесю расстегаями с картошкой и медовым чак-чаком на десерт, Рафиля расспрашивала о Москве, о семье. Узнав о том, как Олеся живет, тетушка качала головой:
— Нехорошо, девочка, что одна. Это все бабкины гены твои так, судьбу несешь…

— Вот и приехала, видимо, лечить судьбу, — грустно пошутила Олеся.

— Правильно, — кивнула Рафиля.
— Тут наши места намоленные, авось поможет.

На следующий день, выспавшись до самого солнышка, Олеся проснулась с восходом. Ей дышалось так легко, как будто ей убавили лет десять. Рафиля уже убежала по хозяйству, оставив ей пирожков и молока на завтрак. Позавтракав, Олеся решила прогуляться.

Она пошла по деревне, с интересом отмечая детали, похожие на детские воспоминания, а многое — новое, увиденное впервые. Вот покосившийся плетень, вот стадо коров погнали на пастбище деревенские ребятишки, подзуживая друг друга. Несколько старушек у мечети остановились, провожая взглядом незнакомую женщину. Олеся им поклонилась вежливо, поздоровалась по-татарски:
— Ис;нмесез! (Здравствуйте!)

Старушки радушно закивали, отвечая:
— Ис;нме, балам, ис;нме… (Здравствуй, дочка).

Пройдя деревню, она поднялась на пригорок за последними домами. Там, как объяснила Рафиля, было сельское кладбище на опушке леска. Олеся направилась туда — хотелось поклониться могиле бабушки.

Небо было прозрачное, весеннее, светило солнце. Олеся шла по протоптанной тропке между сосен и березок. Вскоре перед ней открылась ограда кладбища. Она поискала глазами приметный памятник бабушки Талии — мать говорила, что поставили мраморный, с полумесяцем, лет 20 назад.

В той стороне, где старые захоронения, кто-то уже был: мужская фигура стояла, склонившись у одного из холмиков. Олеся не хотела мешать, но для того, чтобы найти бабушкину могилу, надо было пройти мимо. Она тихо двинулась, по хрустящему снежному насту, стараясь не шуметь.

Однако незнакомый человек всё равно услышал. Он обернулся, и Олеся увидела высокого мужчину в черном пальто, без шапки. Лицо она не сразу разглядела — солнце било в глаза. Но заметила, что незнакомец зачем-то снимает перчатку и крестится православным образом на мусульманском кладбище. “Видно, русский, к татарской жене пришел или другу”, — подумала она бегло.

Она прошла чуть в сторону и тут взгляд ее упал на памятник с надписью “Талия”. Она замерла: нашла! Могила бабушки Талии была ухожена, вокруг снега убрано, видно, что Рафиля апа наведывается. На черной плите портрет бабушки в пожилом возрасте, знакомые черты: мягкий взгляд, платок на седых волосах.

Олеся приблизилась, сердце защемило. Она коснулась ладонью холодного мрамора:
— Здравствуй, бабушка… Я пришла, — прошептала она по-татарски.

За ее спиной послышался осторожный голос:
— Простите… Вы внучка Талии Хайрулловны?

Олеся обернулась. Мужчина подошел ближе, теперь она рассмотрела его. Ему было около пятидесяти, а может, чуть больше. Высокий лоб со залысинами, прямой нос, умное, открытое лицо с приветливой полуулыбкой. Его ярко-синие глаза внимательно смотрели на нее. Русский, явно русский. В руке он держал небольшую метелку, которой, видимо, чистил снег с памятника возле.

— Да, внучка, — ответила Олеся. — А вы… знали ее?

Незнакомец кивнул:
— Можно сказать, да. Вернее, знаю историю вашей бабушки. Я местный учитель, краевед. Тут вот помогаю ухаживать за старым кладбищем тоже. Памятник Талии Хайрулловны я сам устанавливал вместе с ее дочерью, вашей мамой, лет двадцать назад…

— Правда? — Олеся удивилась.
— Мама никогда не упоминала… Хотя, она говорила, что приезжала тогда с папой сюда на открытие памятника, но… не знала, что русские помогали.

Мужчина улыбнулся:
— Я не русский, — покачал он головой,
— Я татарин, просто мать у меня русская, отец татарин, поэтому имя Сергей, фамилия Галеев.

— Ой, извините… — смутилась Олеся,
— Я по виду решила…

— Ничего страшного, — Сергей Галеев добродушно отмахнулся.
— Мы тут все перемешаны, как лапша с рисом.

Олеся невольно рассмеялась этому сравнению. Она ощущала к нему сразу симпатию: видно, что человек начитанный, шутит мягко.

— Я Олеся, — представилась она, — внучка Талии, дочь Зулейхи. Мы, выходит, встречались?

— Давным-давно, вы тогда не приезжали, — ответил Сергей.
— Мать ваша приезжала с мужем. Я тогда работал в школе здесь, вот помог им с документами, с памятником, с церемонией.

Он кивнул в сторону могилы, возле которой стоял, когда она пришла:
— Я, собственно, тут бываю регулярно, книги пишу про местных знаменитостей, вот собирал данные про ветеранов. А у могилки вашей бабушки остановился убрать снег… и смотрю — вы идете… Догадался, чья, вы на Зулейху Ибрагимовну очень похожи.

Олеся тронулась:
— Спасибо, что ухаживаете. Я приехала на несколько дней — обязательно тоже приберу, чем смогу.

— Не стоит благодарности, — улыбнулся он,
— Я делаю это для памяти. Талия-ханум была удивительная женщина, вся деревня помнит легенды о ней. Я в детстве слышал от бабушки, как она всех кормила и спасала.

Олеся удивилась:
— Вы отсюда родом?

— Да, родился тут, потом надолго уезжал, лет десять назад вернулся, — кивнул Сергей.
— А вы из Москвы приехали, верно?

— Да, — подтвердила она.
— Мама говорила, деревня почти вымерла, а тут, смотрю, вы есть, еще кое-кто…

Сергей вздохнул:
— Много уехало, молодежи мало. Но я надеюсь, не вымрем. Место-то хорошее какое… сам видите, — он обвел рукой простор.

Олеся согласно кивнула. Затем, повернувшись к памятнику, сложила руки и помолилась про себя: попросила у бабушки сил и благословения.

Сергей постоял чуть поодаль, не мешая. Когда она закончила, он достал из кармана записную книжку:
— Знаете, раз уж вы здесь, может… Я давно хотел поговорить с родственниками Талии. Можно задать вам пару вопросов о ней, для моей книги?

Олеся охотно согласилась. Они вместе отправились обратно в деревню, по дороге оживленно беседуя. Сергей Галеев оказался человеком образованным, учителем истории в местной школе (которая теперь, правда, была на две соседние деревни). Он действительно писал краеведческие очерки и готовил сборник о выдающихся женщинах района, куда конечно включил и её бабушку.

Олеся рассказала ему, что знает: истории, что мама передавала, и о бабушкиных дневниках (она даже обещала позже дать почитать отсканированные копии, Сергей восхитился, что дневники сохранились).

Беседа текла легко, Олеся не заметила, как открылась ему, рассказала и о себе понемногу — каким стал их род. Удивительно, но с этим человеком, которого она час назад не знала, ей было просто и спокойно говорить, как будто встречались прежде.

— Я помню, Зулейха-ханум приезжала, плакала у памятника, — говорил Сергей,
— А потом сказала мне, мол, бабушка моя хотела, чтобы мы были счастливы, а у самой жизнь сложилась тяжело…

Олеся грустно улыбнулась:
— Да, она мне и мне то же хотела…

Они подошли к дому Рафили. Сергей замялся:
— Спасибо вам большое за разговор. Я бы почитал дневники, конечно… но не хочу навязываться.

— Что вы, нисколько, — возразила Олеся. — Приходите завтра, у тети Рафили и почитаете, я их с собой привезла. Да и просто — буду рада общению.

Сергей светло улыбнулся (у него оказались смешливые морщинки в уголках глаз, что делало лицо очень добрым):
— Обязательно приду. Если что нужно — вы обращайтесь, я живу недалеко, вон тот дом с калиткой голубой.

Олеся проследила взглядом и узнала дом: когда шла утром, обратила внимание на крепкий добротный дом с голубой калиткой и резным наличником.
— Красивый дом, — заметила она.
— Спасибо, старался, — чуть смутился Сергей, — Ладно, не буду мешать. Еще раз спасибо вам, Олеся… или по-татарски будет Алсу?

Олеся рассмеялась:
— Можно и Олеся, не беспокойтесь.

Они попрощались, и Сергей пошел прочь, оглядываясь. Олеся вошла в дом. Рафиля сидела на кухне, терла морковку. При виде племянницы расплылась в улыбке:
— Абау! Глядь-ка, Галеев тебя проводил!

— Ты его знаешь? — спросила Олеся, снимая пальто.

— Еще бы, — хитро улыбнулась Рафиля, — Сережа Галеев, учитель наш. Золотой мужик, руки золотые, не пьет, вдовец правда.

— Вдовец? — переспросила Олеся, незаметно зацепившись за это слово.

— Ага, жена померла пару лет как, раком болела. Двоих детей поднял, разъехались — дочка замуж вышла, сын в армии, сейчас, вроде, поступать будет. Так что он один живет.

Олеся почувствовала почему-то легкий укол жалости: одинокий мужчина, столько пережил. И удивление — откуда такое сочувствие сразу? Она отвела взгляд, чтобы скрыть смущение:
— Очень приятный человек. Мы у кладбища пересеклись, разговаривали про бабушку.

— Я видела-видела. Он мужик внимательный… — Рафиля лукаво посмотрела,
— Красивая женщина в деревне — сразу событие!

— Ой, тетя, перестань, — Олеся отмахнулась, покраснев,
— Какое событие, я тут дней на пять всего.

— Ну, пять дней тоже не мало… — протянула та с хитринкой.

Олеся решила сменить тему:
— Я завтра его позвала дневники бабушки посмотреть. Надеюсь, не против?

— Да ради бога, — легко согласилась Рафиля. — Хоть чайку заодно попьете, а то что ты будешь скучать со мной старухой.

— Мне не скучно, — заверила Олеся и действительно так считала. Уже один день здесь дал ей столько: и покой, и интересное общение.

Вечером они с тетей долго беседовали, вспоминая былое. Рафиля рассказала и о себе — как прожила жизнь. У нее муж умер десять лет назад, дети разъехались, но навещают. Она сама не захотела уезжать из родного дома.

— А зачем мне куда? — говорила она,
— Здесь каждая травинка родная. Тут людей хоть и мало осталось, да все свои. А в городе я бы чужая была.

Олеся ее понимала. В Москве она сама часто чувствовала свою разорванность: вроде коренная жительница, но внутри — как из другого мира.

— Меня вот и твоя мама зовет к ним, — продолжала Рафиля,
— И сыновья зовут. А я упрусь — не поеду! Тут, думаю, помру, здесь и схороните.

— Не говори так, тетя, — нежно молвила Олеся, — Ты еще долго жить будешь, сил у тебя ого-го.

Рафиля засмеялась:
— Да, я крепкая, как кизил. Но все равно, время приходит всем свое. Я рада, хоть ты вот приехала, дом родной повидала.

Перед сном Олеся вышла на крыльцо. Ночь была полна звезд, морозец слегка щипал щеки. В абсолютной тишине она услышала далекое уханье филина. Луна освещала серебром старые яблони во дворе. Олеся поежилась не от холода, а от острого чувства: неужели я наконец на пороге перемен? Ей подумалось об увиденном сегодня: могилы предков, простую жизнь села, и этого учителя Сергея… Почему-то его образ всплыл ясно. Его доброжелательные синие глаза, умное и доброе слово.

Олеся улыбнулась про себя: а ведь что-то щелкнуло во мне, когда я увидела его… Неужели симпатия? Но как это — так быстро, почти без повода? Она считала, ее сердце уж давно остыло для романтики. Ан нет, от одной мысли о нем сейчас стало тепло.

— Бабушка, — прошептала Олеся, глядя на луну,
— Ты это не просто так все устроила, верно?

В ответ — только тишина ночи. Но где-то глубоко в душе Олеся ощутила тихое согласие, будто родовая сила кивнула ей.

Глава пятая.

Следующие дни в деревне Актаныш пролились для Олеси как целебный бальзам. Она гуляла вдоль реки, еще скованной льдом, по холмам, откуда были видны окрестные поля. Помогала Рафиле по хозяйству: таскала ведра из колодца, стряпала простые блюда. В этих привычных для сельской жизни мелочах она находила странное удовольствие. Отдыхая от своих обычных дел, она с радостью выполняла физическую работу — в первые дни руки ныли, зато сон был крепче и голова яснее.

Сергей Галеев заходил к ним каждый день. То за дневниками, то просто проведать. Он приносил гостинцы: то баночку собственного вишневого варенья, то сушеных грибов, которые сам собирал. С Рафилей они разговаривали, как старые друзья — оказалось, что отец Сергея и муж Рафили вместе когда-то охотились, хорошо дружили. Сама Рафиля относилась к Сергею почти по-родственному, и видя его внимание к Олесе, приговаривала потом: “Парень серьезный, ему абы к кому интереса нет, а тут расцветает, глядя на тебя.” Олеся только отмахивалась, пряча улыбку.

Правда, сама она тоже не могла отрицать: ее влекло к нему. Эти беседы за длинным деревенским столом за чашкой чая, прогулки, когда он показывал ей окрестности — казан старинный в центре села, остатки помещичьего сада — все это становилось для нее дорогим. Она все больше открывала в нем замечательные качества. Он был эрудирован, знал множество историй про край, но никогда не поучал свысока. В разговоре с ней он проявлял тонкое понимание, не боялся говорить и на личные темы, но всегда делал это очень деликатно.

Так, на третий день их знакомства они гуляли вдоль кромки леса, набирая первых подснежников. И слово за слово, Сергей рассказал подробнее о своей жизни: как рано женился по большой любви, как трудно было, когда жена заболела, как выхаживал ее до последнего. Говорил спокойно, но Олеся видела по тому, как сжимаются его губы, что боль еще жива. Он остался вдовцом в сорок восемь лет, два года назад, и дети уже взрослые, как Рафиля и упомянула.

— Мне тогда казалось, — говорил Сергей, раздвигая ветви елей перед Олесей, чтобы она прошла, — что моя жизнь в личном смысле закончена. Я поселился тут один, чтобы никого не тревожить своим горем. С головой ушел в работу, в книги…

— А сейчас? — тихо спросила Олеся, глядя ему в профиль.

Он обернулся, посмотрел прямо ей в глаза:
— А сейчас… думаю, неправильно это. Жизнь продолжается, и, наверное, будет еще что-то хорошее.

Олеся тепло улыбнулась:
— Мне кажется, ваша жена хотела бы, чтобы вы были счастливы дальше.

Сергей кивнул:
— Именно так мне и сказала дочь недавно. Что мать не хотела бы видеть меня в одиночестве.

— Она права, — мягко сказала Олеся.

Они молча прошли еще немного, вплотную друг к другу, почти касаясь плечами. Пахло прелой листвой и смолой. Олеся вдохнула полной грудью. Как давно у нее не было такого — неспешной прогулки с человеком, в чьем присутствии ей спокойно и радостно.

— А ты, Олеся… извините, что на “ты”, — вдруг начал Сергей.

— Конечно, на “ты”, — улыбнулась она,
— Мы почти ровесники.

— Ты ведь тоже одна? — закончил он тихо.

Олеся невесело усмехнулась:
— Одна. Муж бросил много лет назад. Я все больше об этом не думала, жила ради детей. Привыкла…

— Но ведь тоже же… хочется счастья, верно? — Сергей произнес это почти шепотом.

Олеся остановилась. Они стояли посреди лесной поляны, окруженной снегом и первыми проталинами, где пробивалась прошлогодняя трава. Она смотрела на него, и чувствовала, что сердце бьется чаще.

— Да, хочется, — просто ответила она.
— Только страшно стало уже верить, что будет.

Сергей осторожно дотронулся до ее руки:
— Я думаю, может быть. И у нас с тобой, Олеся… еще много впереди.

Пальцы его легли поверх ее пальцев. Она не отстранилась. Молча они стояли так под соснами, и вдруг над головой чирикнула синица, точно торопя их. Олеся, смутившись, чуть отступила. Сергей тоже сделал шаг назад, уважая ее границы, но глаза его сияли.

— Прости, — сказал он.
— Я, пожалуй, поторопился с такими словами…

— Ничего, — ответила она, опустив взгляд на букетик пролесков в руке.
— Мне… приятно. Просто я немного растеряна.

Он ободряюще кивнул:
— Понимаю. У нас обоих большой багаж за плечами. Но ты мне очень понравилась. И я не хочу скрывать.

Олеся подняла глаза и встретила его взгляд, полный искренности и тепла. Ей не нужно было слышать изысканных фраз: простое “ты мне понравилась” звучало убедительно и дорого.

Она не знала, что ответить. Точнее, внутри все кричало: “мне тоже!”, но страх и старая привычка подавлять свои желания еще держали ее. Вместо этого она промолвила:
— Давай просто будем радоваться этому дню. Нам так хорошо, правда?

— Правильно, — согласился Сергей мягко.
— Я ни на чем не настаиваю, Олеся. Как будет угодно тебе.

Он снова протянул ей руку, предлагая идти дальше. И Олеся вложила ладонь в его ладонь. Так они пошли, рука в руке, негромко переговариваясь о всяких пустяках: о птицах, о детстве, о книгах. По сути, это уже было зарождающееся счастье, просто они ещё боялись спугнуть его громкими словами.

Дни в деревне пролетели быстро. Олеся не заметила, как пришло время возвращаться. Тетя Ляля ждала ее в Казани, а оттуда уже поезд на Москву.

Накануне отъезда вечером у Рафили собрались несколько соседей — устроили Олесе проводы, как дорогому гостю. Принесли угощения: домашний кумыс, баурсаки (татарские пончики). Бабушки наперебой благодарили Олесю за визит, желали ей благополучия. Олеся, растроганная, обещала приехать еще и маму привезти. Сергей, конечно, тоже был среди гостей, скромно сидел в уголке. Но их взгляды то и дело встречались, говоря больше любых слов.

Когда гости разошлись, и Рафиля унесла посуду на кухню, Сергей задержался на крыльце вместе с Олесей. Ночь была теплая, звездная.

— Жаль, что так скоро, — сказал он тихо,
— Но я рад, что ты приехала.

Олеся повернулась к нему:
— Я тоже. Если бы ты знал, как это… меня изменило.

— Успела отдохнуть душой? — спросил он.

— Еще как, — улыбнулась она. — Словно всплыла после долгого погружения.

Сергей смотрел на нее внимательно:
— Ты вернешься в Москву… Что дальше? Опять окунешься в прежний круг?

Олеся немного помедлила с ответом:
— Не знаю. Я многое переоценила за эти дни. Не хочу по-старому. Но… там меня ждут родные, ответственность, дела. Все равно придется все нести.

— Не в одиночку, — негромко сказал он и взял ее руки в свои.

Она не отстранилась, наоборот, шагнула ближе.

— Знаешь, я тут подумал… — продолжил Сергей,
— Ведь моя работа, по сути, не привязана жестко. Я могу писать и в Москве. А учительство… можно и там попробовать.

Олеся удивленно вскинула голову:
— Ты… хочешь переехать?

Сергей чуть смутился:
— Если бы… если бы мы решили быть вместе, наверное, тебе проще в Москве оставаться: родители, дети. Я один, мне легче перемены. Это если…
— Он запнулся, и договорил еле слышно, — Если ты меня примешь, конечно.

У Олеси перехватило горло. Вот он, момент.

Вся ее старая привычка “не верить”, “бояться” и тут подняла голову: мол, неужели все так просто, встретила и сразу вместе? Может, это иллюзия? А вдруг не получится? А вдруг, вернувшись, все будет не так?

Но в этот миг перед глазами стояли бабушкины записи: “Пусть правнучки найдут того, с кем будут за каменной стеной, а не сами будут этой стеной…” И лицо Сергея перед ней — открытое, честное, родное уже сердцу. Разве она могла упустить шанс, который, возможно, сама судьба через бабушку ей послала?

Олеся ответила не словами, а действием: она сжала его руки крепче и придвинулась настолько, что ощутила тепло его тела.

Он понял без слов. Осторожно обнял ее, и она уткнулась лицом ему в плечо.

— Мне страшно, — прошептала она,
— Но я хочу попробовать.

Сергей вздохнул, прижимая ее:
— Мне тоже. Но мы справимся, вместе.

Так они стояли под звездами, обнявшись.

Когда Олеся легла спать, то долго не могла заснуть — не от тревог на этот раз, а от радостного возбуждения. Будущее уже не казалось ей серой тягостной цепью. Там маячили перемены — непростые, но светлые. Она представляла себе, как привезет Сергея в Москву, как познакомит с родными. Конечно, в душе еще были опасения: как отнесутся? Не решит ли сын, что чужой мужчина покушается на их жизнь? Не почувствует ли отец себя лишним?

Но она поймала себя, что уже думает о том, как всем угодить — и оборвала эти мысли. Нет, теперь пора и о себе. Если родные любят меня, они примут мой выбор. Тем более Сергей — человек чуткий, умеющий найти подход к любому, она в этом уже убедилась.

Она вспомнила, как легко он поладил с Рафилей. Наверняка и с ее отцом найдет общий язык, оба интеллигенты старой школы. А сын… сыну, может, и полезно будет увидеть рядом пример порядочного мужчины, который уважает и ценит Олесю. Дай Бог, наладится и его путь.

В этих думах она уснула, впервые не боясь завтрашнего дня, а предвкушая его.

Утром у крыльца уже ждали Сергей на своей “Ниве” и тетя Ляля, приехавшая из Казани на попутке. Рафиля всплеснула руками, глядя, как Сергей грузит Олесин чемодан:
— Сережа, ты что, тоже в Казань?

Он ловко заложил вещь в багажник:
— Да. Провожу Олесю до поезда.

Рафиля смотрела озорно, но только махнула рукой:
— Ну-ну, провожатые! Счастливого пути вам.

Олеся обняла Рафилю крепко:
— Спасибо, милая, за все. Я обязательно еще приеду, теперь уж точно.

Рафиля шепнула ей на ухо:
— Давай, дочка. Как говорится, ;би рухы шат булсын — пусть дух бабушки радуется. Я вижу, он уже радуется.

Олеся кивнула, не находя слов, лишь погладила тетю по седой голове. Обе прослезились. Тепло попрощавшись, Олеся села в машину к Сергею, рядом. Она специально настояла, чтобы именно рядом, а не на заднем сиденье у Ляли. Та только усмехнулась: “Конечно-конечно, мне вон сзади удобнее.”

Дорога до Казани прошла душевно: Сергей и Ляля разговорились про школу, обнаружили общих знакомых. Олеся немного помолчала, просто слушая, как голос Сергея заполняет салон — она наслаждалась этим ощущением единства, словно они уже семья.

На вокзале было суетливо. Сергей настоял донести чемодан прямо до купе. У вагона он вдруг порывисто привлек Олесю к себе и, не стесняясь прохожих, поцеловал — мягко, бережно. Это был их первый поцелуй. У Олеси мгновенно зародились в животе бабочки, как в юности.

Ляля тактично отвернулась, делая вид, что озабочена расписанием.

— Я приеду через неделю, максимум через две, — шепнул Сергей.
— Как только уволюсь и все оформлю.
— Я буду ждать, — ответила Олеся, глядя ему в глаза сияющими глазами.
— Ты звони, хорошо?
— Каждый день, — пообещал он.
— И… спасибо тебе.
— За что?
— За то, что вернула мне надежду.

Глаза Сергея блестели. Олеся погладила его щеку:
— А ты мне — вернул веру в себя, в то, что я могу быть желанна.

Они еще раз обнялись крепко. Потом пролегла минутная разлука, пока Олеся устроилась в купе. Она выглянула в окно: Сергей и Ляля стояли на перроне. Тетушка вытирала слезы краем платка, махала. Сергей тоже махал ей рукой и улыбалcя так, что Олеся мысленно ахнула: помолодел будто лет на десять. И я, наверное, тоже, подумала она счастливо.

Поезд тронулся. Провожающие остались позади. А впереди — кажется открывался новый этап в жизни Олеси.

Глава шестая.

Москва встретила Олесю капризным апрельским дождем со снегом. Но даже холодные брызги, сдуваемые холодным ветром, не могли прогнать её внутреннее тепло. Олеся стремилась домой с легким сердцем.

У подъезда она столкнулась с сыном. Тимур выбегал в куртке и шапке, явно собирался по делам. Увидев мать, он расплылся в улыбке:
— Мам! Приехала! — и неожиданно порывисто обнял ее, чего за ним давно не водилось.

Олеся даже опешила от такой радости:
— Тимурчик… соскучился, что ли?
— Еще как, — признался он, беря из ее рук тяжелую сумку.
— Как ты? Отдохнула? Улыбаешься вся… Смотри-ка, загар даже.

Олеся рассмеялась:
— Загар деревенский, печной. Где наши?
— Бабушка с дедушкой дома, ждут, — доложил Тимур, поднимаясь по лестнице.
— Мы всё прибрали, все нормально.
— Вы молодцы у меня, — похвалила она, чувствуя прилив нежности.
— Ну… старались, — весело проговорил сын, открывая квартиру.
— А я вот как раз сбегать хотел по делам, но успею еще.

Олеся вошла в квартиру и тут же услышала радостное:
— Доченька приехала!

Из гостиной вышла мать, за ней отец. Зулейха Ибрагимовна тут же всплеснула руками:
— Ну, солнце ты мое! Дошла благополучно?
— Дошла, мам, здравствуй, родные, — Олеся стала обнимать родителей по очереди.

Отец держал ее плечи и смотрел пристально:
— Олеся, а Олеся… не узнать просто! Отдохнула — помолодела, честное слово.
— Точно, — поддержала мать,
— Глаза блестят… Хоть замуж выдавай!

Она лукаво подмигнула. Олеся поняла, что зоркий материнский глаз уже заметил изменения в ней. И, едва сын скрылся у себя (он деликатно решил не мешать разговорам), Зулейха потащила дочь на кухню выпить чаю и обсудить все подробности путешествия в родные края.

Олеся, раскрасневшись как девочка, решила не тянуть:
— Мам, пап… у меня новости. Только вы не волнуйтесь.

Родители переглянулись. Отец сел ровнее, мать всполошилась:
— Что такое?
— Я там познакомилась с одним человеком, — выпалила Олеся.
— Вернее, как… вспомнила старое знакомство. Помнишь, вы памятник бабушке ставили, учитель местный помогал?
— Сергей Галеев? — прищурилась мать.
— Да, он. Так вот… мы с ним… полюбили друг друга, кажется, — она сказала это и почувствовала, как щеки заливает румянец, а сердце будто вот-вот выпрыгнет из груди.

Мать замолчала на миг, переваривая, потом чуть ли не всплеснула руками:
— Вот оно что! А я вижу — от тебя словно свет идет. Слава Аллаху, неужели дождались!

Отец с удивлением и радостью:
— Олеся, так это очень, очень хорошо…
— Вы не против? — несмело спросила Олеся, хотя, казалось, родители рады.
— Да как можно, дочка! — воскликнула мать. — Я только молилась об этом. Что за человек он?

Олеся начала рассказывать, а родители слушали с живейшим интересом. Отец уточнил про образование (услышав “историк, учитель” удовлетворенно кивал). Мать интересовалась, насколько он верующий и знает ли татарские обычаи (Олеся заверила, что культурой он интересуется сильно, хоть и вырос смешанным).

— Что ж, — резюмировала Зулейха,
— Звучит, как порядочный мужчина. И что вы думаете дальше?

— Он собирается приехать в Москву, — сказала Олеся.
— Хочет здесь жить, со мной.

— Ко-о-онечно, — протянула мать с улыбкой,
— А то ж он тебя туда затащит? Молодец, что сам клювом не щелкает.
— Зулейха, — мягко упрекнул отец, — ты что сразу… Может, они ещё присмотрятся.
— Пап, — спокойно, но твердо сказала Олеся, — я в общем-то уверена. Да, нам еще надо время, но… я хочу быть с ним.
— Ну и прекрасно, — Алексей Петрович поднялся и подошел к дочери. Он погладил ее по голове, как в детстве:
— Ты только знай: мы с мамой за тебя так рады… Просто нет слов.

У Олеси навернулись слезы счастья. Она прижалась щекой к отцовской руке:
— Спасибо, родные. Я боялась, вдруг вы не примете…
— Глупенькая, — покачала головой мать.
— Да мы сто лет ждем, когда ты не одна останешься. Уж замуж бы за кого — лишь бы хороший, да тебя любил.

Олеся почувствовала, как исчезла последняя капля сомнений. С благословения родителей на сердце стало совсем легко.

Остался еще один важный человек — сын. С ним нужно было поговорить отдельно. Тимур вечером все ходил вокруг да около, ожидая рассказов. Олеся подозревала, что пока ее не было, мать ему ужекое-что намекнула (не могла ж Зулейха удержаться). Сын выглядел как будто чем-то озадачен, но не спрашивал сам.

Наконец, когда отец и мать легли спать, Олеся зашла в комнату сына. Тот сидел за компьютером, просматривая что-то. Увидев маму, снял наушники:
— Что, интервью после путешествия?
— Ага, — усмехнулась она и, пододвинув стул, присела рядом.
— Тимур, у меня для тебя новость. Впрочем, может, ты уже догадался.
Сын слегка покраснел:
— Ну, бабушка тут говорила нам… намекала, что у тебя роман на горизонте. Правда?
— Правда, — просто сказала Олеся.
— Я встретила человека и, похоже, полюбила его. И он меня тоже.

Тимур молчал несколько секунд. Потом тихо спросил:
— И… что теперь? Вы будете вместе? Он переедет сюда?
— Да, именно, — она внимательно посмотрела на сына, пытаясь понять его реакцию.
— Как ты к этому?

Тимур отвел взгляд. Было видно, что внутри борется несколько чувств. Олеся решила дать ему пространство:
— Скажи честно, тебя это злит, тревожит?
Он встрепенулся:
— Злит? Нет, мам, ты что… Я рад за тебя, правда. Просто… это же многое поменяет.
— Да, — кивнула Олеся.
— У нас появится еще один член семьи. Я надеюсь, вы поладите.
Тимур нахмурился немного:
— Да я-то ладно… А дед с бабулей вроде довольны, чё мне.
— Не отгораживайся, — мягко сказала она, положив руку на его руку.
— Для меня очень важно, чтобы и ты был спокоен.

Тимур вздохнул:
— Мам, я просто… Я, наверное, должен был сам уже быть мужчиной в семье, защищать тебя там… А получается, тебя другой мужик защитит, а я как дитё. Стремно, вот.

Он выговорил это почти с горечью. Олеся даже обрадовалась: сын наконец-то открылся ей.

— Слушай, милый, — нежно обратилась она, — а ведь это не твоя обязанность — защищать меня. Это я тебя должна была защищать в детстве, что и делала. А теперь ты станешь защитником уже для своей семьи, после того как создашь её.

— А как же вы? — упрямо возразил он.
— Вы же тоже семья.

— Конечно, — кивнула она.
— Но у родителей есть я, у меня теперь будет партнер, с которым мы будем заботиться друг о друге. А ты наш сын, наше продолжение. Тебе нужно найти свой путь, а не оставаться моим маленьким мальчиком или заменой мужа.

Он покраснел:
— Я и не думал… просто, ну… мало ли, отчим там.

Олеся улыбнулась:
— Он не будет тебе отчимом в классическом смысле — ты уже взрослый. Скорее, друг семьи. Надеюсь, ты с ним найдешь общий язык. Он очень хороший человек, правда.

— Что за человек, расскажи, — спросил Тимур наконец почти нормально, видно было, что постепенно принимаeт.

Она рассказала, стараясь подчеркнуть достоинства Сергея. Сын слушал внимательно.

— Он, кстати, знает толк в компьютерах, книгами увлекается, музыкой. Может, вам будет интересно, — добавила Олеся, зная, что интеллектуальный профиль Сергея должен впечатлить Тимура.

— Звучит умно, — признал сын.
— И из села не побоялся к нам, значит, смелый.
— О, он не совсем из села, — засмеялась она, — Он и город повидал. Не переживай за него.
— Я и не переживаю, — улыбнулся наконец Тимур.
— Просто для меня неожиданно. Впрочем, тебе видней.

Он помолчал и тихо добавил:
— Ты главное счастлива будь, мам. А там остальное уладим.

У Олеси отлегло. Она встала, подошла и поцеловала сына в макушку, как когда-то:
— Спасибо, родной. Ты меня очень радуешь.

Тимур смущенно пожал плечами:
— Ну что я… лишь бы тебе хорошо.

Выйдя из комнаты, Олеся чуть не прослезилась опять — на этот раз от благодарности судьбе. Сын, родители — все приняли ее новое счастье. Разве это не чудо? Она вдруг поняла: все эти годы она боялась, что если начнет жить для себя, ее близкие пострадают или отвергнут её. Но оказалось наоборот: они счастливы ее счастьем. И даже сын, которого она опасалась ранить, проявил себя куда более зрелым, чем она думала. Может, это и был ключ — отпустить материнские поводья, чтобы он начал взрослеть сам.

Ночью она заснула спокойно, ни о чем не тревожась — впервые, пожалуй, за всю сознательную жизнь.

В следующие дни забот хватало, но теперь Олеся делила ответственность иначе. Увидев, что родители и сын действительно могут делать многое сами, она перестала все контролировать. Отдохнув, она взялась за работу энергично, но уже подумав: а может, несколько проектов можно продать или передать кому-то? Ведь теперь у нее будет человек, с кем она может поделить заботы и не только свои, но и свои мечты. Может, они захотят открыть что-то своё и новое, или заниматься творчеством.

Эти мысли крутились, пока она ждала приезда Сергея. Они созванивались ежедневно: длинные разговоры по телефону сближали еще больше. Сергей успел закрыть дела: уволился из школы (его провожали с сожалением, но он был тверд), завершил рукопись, отправил издателю (книгу обещали издать осенью, он собирался поехать презентовать). Дочь Сергея, узнав про Олесю, реагировала спокойно: “Папа, тебе виднее, главное, чтобы счастлив был.” Сын тоже одобрил, даже обрадовался, что отец “не будет киснуть в одиночестве”. Эти новости еще больше успокаивали Олесю — получается, и с той стороны все удачно складывается.

И вот настал день приезда. Олеся с Тимуром поехали встречать Сергея на вокзал. Когда поезд прибыл и среди пассажиров появился высокий знакомый силуэт с дорожной сумкой, сердце Олеси подпрыгнуло. Она бросилась вперед, чуть не плача от радости, и попала в крепкие объятия. Сергей прижал ее, подняв чуть-чуть над землей, и закружил от избытка чувств. Люди вокруг улыбались, глядя на такую встречу.

Тимур деликатно ждал в сторонке, но Олеся тут же взяла Сергея под руку и подвела к сыну:
— Вот, знакомьтесь: это мой сын Тимур. А это — Сергей.

Мужчины обменялись рукопожатием. Тимур смотрел оценивающе, но доброжелательно:
— Здравствуйте. Или, может, мне… сразу на “ты”?

Сергей улыбнулся:
— Думаю, на “ты” можно, конечно. Мне было бы приятно.

— Ну, добро пожаловать, Сергей, — слегка волнуясь, произнес Тимур.

— Спасибо, Тимур, рад познакомиться, — ответил Сергей теплым голосом.

Олеся поймала себя на том, что обе ее “мужские опоры”  — сейчас взаимодействуют, и от этого ей было волнительно. Но, к счастью, первая встреча прошла гладко. По дороге домой Тимур рассказывал Сергею о квартале, по которому ехали, показывал какие-то места. Сергей шутил или расспрашивал о его учебе. Видно было: старается найти подход.

Дома ждало застолье. Зулейха Ибрагимовна накрыла шикарный ужин: пироги, манты, жаркое — все лучшее достала, словно сына встречала. Алексей Петрович надел даже пиджак. Когда Сергей переступил порог, родители встретили его чуть напряженно, но приветливо.

— Милости просим, Сергей Николаевич, — торжественно произнес отец, пожимая гостю руку.
— Мы уже о вас много слышали хорошего.

— Очень рад знакомству, Алексей Петрович, — ответил Сергей,
— Зулейха Ибрагимовна, спасибо за гостеприимство.

Он привез презенты: из Татарстана привезенный чай, чак-чак в красивой коробке, для отца — редкую книгу по истории Казани. Это произвело впечатление. Лед официоза быстро растаял, они все уселись за стол.

Зулейха исподволь наблюдала за новым человеком. На ее вопросы о вере (крещен ли, как относится к татарским традициям) Сергей ответил с уважительной осторожностью: сам он православный по крещению, но мусульман чтит и обычаи уважает, изучал. Это явно ей понравилось. С отцом они затеяли дискуссию про всякие исторические параллели — звучало оживленно, но мирно. Тимур тоже подсел, заинтересовавшись каким-то фактом.

Олеся сидела рядом с Сергеем, наполняя ему чашку чаем, подкладывая вкусное. Он то и дело касался ее руки под столом, как бы говоря: “Вот, все хорошо.” Она лучилась счастьем, но старалась не чересчур показывать, чтобы никому не было неловко. Хотя за столом уже все чувствовали себя свободно, будто собрались старые знакомые.

Под конец ужина мать заявила:
— Ну, Сережа, надеемся, ты у нас обоснуешься, будешь как сын родной. Только Олесю не обижай, она у нас женщина ранимая, хоть и сильная.

— Мам, — укорила Олеся мягко, краснея.
Сергей серьезно поклялся:
— Обещаю, что моя цель — делать Олесю счастливой. И вас всех тоже не подведу.
— Вот и чудесно, — подвел итог отец, поднимая бокал морса, будто тост,
— За новый союз и за мир в нашей семье.
Все чокнулись. Тимур громко произнес:
— Ура!

Все разом рассмеялись и настроение стало совсем уж семейно-радостным.

Так Сергей вошел в их жизнь. Первое время он жил у своего старого приятеля, пока искал жилье (Олеся, хоть и хотела сразу принять его к себе, он настоял, что надо делать всё шаг за шагом). Впрочем, он почти целыми днями проводил у них, помогая чем мог. Он ремонтировал сломанное (в доме сразу нашлось десяток дел, до которых у женщины руки не доходили: и розетки подтянуть, и смеситель заменить). Отец с восторгом звал его “мастер на все руки”. Мать вообще чуть ли не благоговела: такой внимательный, в магазин сам бегает, про здоровье спрашивает, телевизор вечером им настроит на любимый канал.

С Тимуром Сергей нашел общий интерес: шахматы. Выяснилось, что Сергей в молодости имел второй взрослый разряд. Тимур тоже когда-то увлекался, и вот они вечерами стали играть. За шахматами и разговоры — Олеся наблюдала пару раз со стороны: сын прислушивается к советам Сергея, уважает его мнение. В доме воцарилась новая атмосфера — появление мужчины, надежного и незаносчивого, дало всем чувство опоры. Даже кот Барсик сразу признал Сергея — мурлыкал и ластился.

Олеся иногда ловила себя: “Неужели все так хорошо? Не снится?” Но реальность подтверждала: вот она, идет с Сергеем под руку за покупками, вот они вечером в кино выбрались (впервые за десятилетия она позволила себе кино!), вот планируют летом вместе на недельку вернуться к Рафиле, взять с собой родителей, чтобы они тоже побывали на родной земле.

Конечно, были и хлопоты — Сергей искал работу учителем истории в Москве, и хоть вакансий было не густо, нашел в частной школе. Денег там платили не много, но он подрабатывал переводами и писал для журналов статьи. Олеся тоже пересмотрела свой рабочий график: часть бизнеса передала доверенному управляющему, решив уйти от бесконечной гонки, оставить себе консультативную роль.

Они с Сергеем часто вечерами обсуждали будущее. Не спеша, но твердо договорились, что подадут заявление в ЗАГС. Пышной свадьбы не хотели, но расписаться тихо, в кругу семьи, планировали летом — символично в день Сабантуя, татарского праздника плуга, когда вся деревня Рафили будет гулять, и они заодно  там отметят.

Олеся не переставала удивляться, насколько легко ей теперь решать проблемы, когда рядом партнер. Если вдруг случалось в бизнесе что-то — она могла обсудить с Сергеем, он давал свежий взгляд. Когда родители болели — на пару ухаживать проще и веселее, они даже устраивали мини-спектакли, поднимая старикам настроение. И главное, у нее стало появляться время для себя: почитать книгу на балконе, сходить с подругой в театр (вместе с Сергеем и Надей с мужем составили компанию).

Надежда, кстати, была в восторге:
— Ну, наконец-то, моя дорогая, я так рада за вас! Такой мужчина — это же клад. И глядите, как посвежела.

Олеся шутила:
— Еще немного, и меня студенткой назовешь.

Внутренне она обратила внимание: сама иронизирует, перестала болезненно реагировать на упоминания о возрасте или силе. Раньше любой намек “ты у нас сильная, ты все можешь” ее как-то внутри дергал, хотя внешне она соглашалась. Теперь же она поняла, что быть сильной — это не ярмо и не отказ от слабости. Это просто качество, которое может быть в гармонии с твоей женственностью, если рядом есть баланс.

Как-то за беседой Сергей сказал:
— Знаешь, я никогда не боялся сильных женщин. Мне слабые и гордые не интересны. Ты сильная и добрая сердцем, и я горжусь тобой.

— А я могу рядом с тобой быть разной, — ответила она.
— И сильной, и слабой. Это так облегчает мою душу.

Он понял ее, конечно.

Прошло несколько месяцев. Наступило лето, теплое и радостное. В уютном дворе под тенью тополя, где когда-то Олеся плакала от одиночества, теперь часто можно было видеть иную картину: вся семья — родители, дети, зять, внучка — сидят за большим столом, пьют чай с самоваром, шутят. Рядом Сергей рассказывает Софийке сказку или учит ее вырезать деревянную фигурку (оказалось, у него дар резьбы, он сделал малышке чудный резной ларец). Девочка привязалась к “дедушке Сереже” моментально.

Олеся смотрела на всех и не могла нарадоваться. Теперь, когда часть ее ноши легла на другие плечи, и сама семья стала сплоченнее, даже здоровье родителей будто улучшилось: отец бодрее ходил, мать ворчала меньше. Тимур наконец устроился на работу по специальности (Сергей помог подтянуть пару пробелов, вселил уверенность). Диана с мужем тоже чувствовали перемены: мать их стала сама просить не приходить каждый день — “Я не занята, но у меня теперь личная жизнь!”, смеялась она. Молодые были рады: так и должно быть.

Олеся вспомнила себя год назад и удивилась, какая пропасть. Конечно, жизнь не бывает идеально гладкой: какие-то бытовые споры вспыхивали, особенно пока притирались к быту с Сергеем (она привыкла все делать по-своему, он тоже имел свои привычки). Но они научились проговаривать все спокойно, с уважением. Каждый раз, когда Олеся автоматически хотела надавить или переделать по-своему, она останавливала себя: “не подавляй, а прислушайся”. И каждый раз видела: стоит чуть отступить — и Сергей делает не хуже, просто иначе. И он также учился учитывать ее чувствительность к некоторым мелочам.

Однажды перед сном, устроившись рядом с ней, он спросил:
— Тебе не тяжело, что я все-таки пришел на все готовое? В смысле, я врываюсь в вашу устоявшуюся жизнь, свои порядки навязываю.

Олеся удивилась:
— Ты не навязываешь. Ты влился очень бережно.

Сергей погладил ее щеку:
— Все равно. Ты столько лет была полководцем, а тут я, значит, командую самовар поставить или тост произнести. Не чувствовала дискомфорта?

Олеся задумалась:
— Было… чуть-чуть сначала. Я же по инерции пыталась все равно рулить. Но потом поняла, что можно доверять. И теперь — нет, не чувствую. Я наоборот облегчение.

— Это хорошо, — он улыбнулся.
— А то боялся задеть твою гордость вдруг.
— Гордость моя как раз была больной от перегруза, — покачала она головой.
— Сейчас она вылечилась.

Он поцеловал ее, и они больше не говорили.

…В августе они сыграли маленькую свадьбу. В деревне у Рафили под яблонями накрыли столы. Съехалась местная родня, приехали друзья из Москвы (Надя с мужем тоже выбрались на этно-праздник с интересом). Было скромно, душевно: песни под гармошку, национальные танцы. Зулейха пустилась плясать вместе с односельчанками, забавно покачивая плечами под чак-чак рокы (танец с подносом чак-чака). Алексей Петрович выпил рюмочку и растроганно декламировал что-то из Тукая (татарского поэта). София кружила в нарядном платьице, а Тимур приглядел себе симпатичную внучатую племянницу Рафили.

Олеся и Сергей сидели в центре, рука об руку, принимали поздравления. Местный мулла прочел благословение на двух языках, пожелав им верности и любви. А вслед за ним выступил вдруг деревенский староста, дедушка 80 лет, и сказал:
— Дивно видеть, когда крепкая женщина обретает достойного мужчину. Это вам пример всем, молодым: надо сердце держать добрым и открытым.

Все зааплодировали. Олеся поклонилась старцу, зная, что он прав.

Позже, вечером, когда луна встала над деревней и гуляние стихло, Олеся вышла из избы на улицу одна. Пройдясь до знакомого холма, откуда виден был ночной горизонт, она остановилась. Ей хотелось поблагодарить судьбу.

Взгляд ее поднялся к звездному небу:
— Бабушка… — тихо произнесла она, — Спасибо тебе. Твоя внучка счастлива.

Звезды мерцали ласково. И чудилось ей, будто среди них одна вспыхнула особенно ярко — как добрый знак. Может, то бабушкина душа смотрела вниз на землю и радовалась счастью своей любимой внучки.

Олеся стояла, обняв себя руками от легкого ветерка, и думала о прошедшем пути. О боли, одиночестве, страхе… Все это осталось позади. Но она не жалела ни о чем. Даже самые тяжелые годы были нужны, чтобы она стала той, кто она есть сейчас, и смогла оценить и удержать свое счастье.

Вспомнились слова из бабушкиного дневника: “терпение — чистое золото”. Да, она терпела долго, и вот получила свою награду. Но также она поняла еще: важно не перепутать терпение с нежеланием изменить судьбу. Терпеть нужно, пока борешься, но нельзя терпеть, отказавшись от мечты.

Теперь у нее впереди была новая жизнь. Конечно, будет еще разное: и проблемы, и трудности. Может, она и с Сергеем когда-то поссорится, или родителям потребуется больше ухода, или дети наделают ошибок. Но она знала: она не одна. И это меняло все.

— Олеся, ты где? — раздался позади знакомый голос. Сергей вышел поискать ее, набросив на плечи пиджак.
— Простудишься, а ну марш в тепло.

Она с улыбкой подошла, дала себя закутать:
— Любуешься красотой? — он кивнул на луну.
— Да, — ответила она. — И думаю… как хорошо все-таки жизнь повернулась.
Сергей притянул ее к себе:
— Это мы хорошо повернули. Вместе.
— Вместе, — повторила она и ощутила, как сладко звучит это слово.

Они медленно пошли обратно. В селе уже все спали, лишь их дом светился огоньками — там вполголоса еще сидели самые стойкие гости. Впереди у этой новой семьи был долгий путь. Возможно не всегда лёгкий, но уж точно не беспросветный.

На душе Олеси было светло. Она чувствовала: тот жизненный баланс, которого она так долго искала, начинает медленно устанавливаться. Женское и мужское дополнили друг друга. Ее сила теперь не пугала близких, а служила их благу, потому что рядом была и другая сила — мужская, заботливая, любящая. А своих женских слабостей она больше не стыдилась — ведь теперь их полностью принимали и защищали. Как и она, в любой момент готова была подставить женское плечо, если любимый споткнется. Пожалуй в этом и есть гармоничный союз.

У калитки Сергей вдруг взял ее на руки, как невесту (хотя официально этот обычай утром исполнили, перенеся через порог). Олеся ахнула:
— Ты что, уронишь!
— Тебя? Никогда, — подмигнул он и чмокнул ее в нос.
— Пронесу через века, если надо.

Она звонко рассмеялась, обвив его шею руками. В эти мгновения она точно знала — впереди у них много счастья. Потому что оба через многое прошли и поняли цену настоящей любви и опоры. А значит, будут беречь друг друга проходя сквозь любые невзгоды.

Эпилог.

Ночь тихо спустилась на деревню, укрыв её широким звёздным покровом. Воздух был неподвижен, как бывает только в тех местах, где жизнь течёт неторопливо и в согласии с землёй, с памятью, с вечным. В старом доме Талии, что помнил слёзы, тяжёлое дыхание потерь и долгие часы одиночества, теперь слышались смех, мягкие шаги и лёгкие голоса родных — будто новая жизнь, вопреки всему возродившаяся из старой боли. И Олеся была всё та же, но и иная. В её лице читалось  спокойствие взрослой женщины, что прошла долгий путь не через города и дороги, а через собственное сердце.

И, быть может, в этот ночной миг,  души предков — тех, кто когда-то жил, трудился, терпел, и молился на этой земле, — с тихим одобрением теперь взирали на неё с иного мира, радуясь тому, что родовая их воля исполнилась. Сильная татарская женщина, несшая на себе тяжесть опыта поколений и честь своего рода, прошла через скорбь и молчаливое служение, чтобы, наконец, обрести простое человеческое счастье. Так, не утратив своей силы, не изменив родовой мудрости, — она позволила себе впервые быть слабой. И в этой фундаментальной, но нежной перемене в её душе, исполненной кротости и доверия к Богу, проявилась её подлинная сила — та, что идёт не из воли, а от любящего жизнь сердца.

С уважением, Благомир.