Как я пытался себе не поверить

Бавария. Случай на клубничном поле
Как я пытался себе не поверить

Предисловие:
Рассказ впервые опубликован на «Проза.ру» 13 февраля 2021 года.
Реальное событие происходило в июне 2014 года.
Сегодня, спустя годы и события, я сам поражаюсь тому,
насколько чётко тогда ощутил, что война всё же будет.
И насколько не хотел в это поверить.
          Поверить себе!
Тогда я всё ещё верил в Европу, в здравый смысл,
в диалог. И, может быть, потому и не захотел признать:
Зерно ветра уже посеяно!
И кто-то обязательно пожнёт бурю!

                Последователи идей Бандеры — на клубничном поле. Бавария
Эпиграф:
Уленшпигель носил на груди ладанку с пеплом своего отца,
сожжённого на костре инквизиции.
                Фраза «Пепел Клааса стучит в моё сердце» стала крылатой
                среди народов Европы.

Есть в Германии такая особенность: город наступает на пригороды, а фермеры за свою землю держатся. И сажают сады, клубнику, малину. Эти поля и плантации — как вкрапления сельской жизни в тело урбанизма. Сбор там, как правило, самостоятельный: ешь, сколько хочешь, но за то, что вынесешь, — заплати. Весело, демократично, почти идиллия.

Такое поле есть и в нашем районе. Летний день, июнь 2014 года. Я с лукошком, входной талон со штемпелем у фермера. Приметил ритм: две клубники в рот — одна в лукошко. Попробуйте — это даже труднее, чем кажется!

На груди — Георгиевская ленточка. В России тогда это был знак памяти и чести. Учителя, знакомые — носили её не как политику, а как память о победе.

Я замечаю группу людей недалеко — переглядываются, обсуждают. Подходит один, крупный, и на немецком спрашивает: что значит этот символ у меня на груди? Мой немецкий — бытовой, для магазина. Но я старался: объяснил, что это символ, связанный с византийской традицией, которую Россия унаследовала. Византия исчезла, но символы живут. Немцы такое любят — кивают, улыбаются.

Но не этот. Его лицо перекосилось. До меня дошло: это не местный. Это украинец. Сторонник тех, кто уже тогда, в 2014-м, считал: стоит ударить по России — и Европа вмешается. Будут бомбить, как Югославию. Я даже тогда — не верил, что можно в это верить всерьёз.

Я переключаюсь на язык, в котором уверен — русский. И спрашиваю: вам-то какое дело? Вы же понимаете, что за символ? Или у вас другой счёт на эту тему?

Он отступает. Но говорит: «Это Европа! А Россия — не Европа!».
Я отвечаю: «Идите собирайте клубнику. Мой знак вам не мешает. А мне он напоминает, что война — это не европейский путь».
Я бежал из Молдавии, где уже однажды стреляли. Я не хочу, чтобы война пришла в Баварию.
Здесь — демократия. Здесь — свобода. Здесь — мир.

Он ушёл. Тогда — ушёл. Не время было вступать в конфликты.
Но в их группе — беременная женщина. Плачет. Муж заслоняет. Боится, говорит, ленточки.

Но не ленты боится твоя жена! Боится она будущего. Чует сердцем, что родит сына — для войны. Не ты боишься, она боится. Женщина всегда чувствует, когда приходит беда.

Я вспомнил строки Есенина —
«Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист…»

Советская власть учила всепрощению. А Бандера учил ненависти. И если однажды это проснётся — пепел Клааса действительно постучит.

А пока — клубничное поле. Лето. Германия. И что-то очень хрупкое — трещит под ногами.

                Комментарий от автора (послесловие)
Этот рассказ — не об идеологиях и не о политике. Он — о попытке сохранить доверие к миру.
Он — о времени, когда вера в европейский здравый смысл ещё была сильнее страха.
Он — о женщине, которая заплакала на клубничном поле.
Она почувствовала то, чего мы не хотели признавать: что война уже среди нас. Не на фронте — в головах. В знаках. В памяти.

Если рассказ кого-то заденет — помните: он не о нациях. Он — о мере. О памяти. О тревоге.
И о том, как нелепо и страшно может начаться конец — среди клубники, лета и смеха.

Б.В.
Бавария, 2025