6 Москва - Старый Томас

В 18 я уже не приглашал девушек на танец - они приглашали меня. В 20, хотя перестал качаться, приглашали еще больше. В общаге особо нервные вешались на двери, не выпуская от себя. Я этим пользовался - мне было негде жить. Деньги я у них занимал, не отдавал и занимал опять. На мой первый общажный день рождения мне подарили вставшего на дыбы черного игрушечного коня. Примерно так они меня видели.

В клубах девушки давали номера телефонов, но я почти никогда не звонил - ленился, и избегал отношений, любых. Хотелось все, сразу, не отходя от кассы, но тут была нужна страсть, вещь редкая. Как-то в "Голодной Утке", отвязном клубе, известном тем, что там голые пьяные бабы танцевали на стойке разъезжающимися ногами, а потом шмякались об нее жирными телесами, одна познакомилась, дала номер, и я-таки приехал. Не потому что понравилась, а понял, что отношениями не пахнет. Они с подругой взяли баклажку, распили, отвели меня мыться, а потом с голым в полотенце улеглись в постель. Мне стало скучно, проспал до утра. 

Говорили, что я веду себя как баба - динамлю, но что ж сделаешь, если неинтересно. Ни в ком я не видел изюминки, как выбрать? Если девка в клубе отбивала поклонников, особенно из наших, то приглашал, чтобы показать себя, но в основном выбирали меня, и я этим пользовался. Дошло до того, что, когда одна татарка предложила мне телефон, я взял у нее трубку и положил в карман. Друг прошептал: "Она имеет ввиду номер."

Витя учился во Французском колледже при МГУ и жил в общаге, то есть не делал ничего - идеальный товарищ. Ростом он был ниже среднего, щуплый и страшный в гневе. Головой какой-то девки он разбил двойное общажное стекло, а охраннику, требовавшему пропуск, пробил ногу отверткой.

Он ложил на всех, поскольку якшался с чеченцами, а они держали общагу. Скрытные, хитрые, страшно понтовые и замкнутые среди своих, они были мне противны, но в Вите не было ничего от них. Он был коренным русаком, дружелюбным, мягким, с лицом Александра Баширова, только проще. Не помню, чтоб он хоть раз с кем-то поссорился или даже принял чью-то сторону. Наоборот, мирил и успокаивал. За это его любили, у него была масса друзей. Бил он, когда шел на принцип, и от историй, что он рассказывал, кровь стыла в жилах. Пропуск он, кстати, из принципа не показывал. Чеченцы его этим привлекали, принципиальностью.

Мы были с ним не разлей вода. Когда начинались мутки в барах, я зверел и орал: "Пойдем выйдем!" Витя потом вспоминал, смеялся. Он голос не повышал. В отличие от него, меня можно было достать. Один тип преуспел настолько, что я его перевернул и засунул головой в унитаз. Но отверткой бы не ударил. Принципов у меня не было.

После блужданий по клубам, барам, пабам мы остановились на "Старом Томасе" на Севастопольском. Там было весело, все свои и девки липли сами, как та пьяная баба, что пыталась отсосать огромный плюшевый член стриптизеру в костюме розового зайца, пока ее муж пролезал сквозь охрану. Сняла меня одна, подружка досталась Вите. Потом мы ими махнулись. Когда я решил махнуться опять, их это достало. То же было и в Севастополе с Юрой. Говорю ж, не мог выбрать.

Как-то Витины друзья решили понтануться, снять ****ей. Это как снег зимой покупать, но я поехал ради прикола. Ездили долго, тыкались то туда, то сюда, а водила всю дорогу рассказывал о том, как на тюрьме хотел трахнуть какого-то парубка. Это была полная треволнений история неудовлетворенной страсти, которую он закончил так: "Я ему столько жратвы нанес, что он разжирел как хомяк, а все равно не дал". Что до шлюх, то все они были то ли молдаванками, то ли просто коровами, и мы вернулись несолоно хлебавши.

Принимали меня за татарина, грека, цыгана, но никогда за еврея. Узнав мою национальность, заявляли "Нет, ты не еврей. Все евреи - жиды", добавляя "жиды значит жлобы". Помимо клички "Бодлер" -  я его обожал, меня называли "Чикатило", потому что "безбашенный". Деньги я тратил тут же, как появлялись. Мылся редко, одежду, наверное, вообще не стирал - она была черной, по ней не видно. Прямо в клубных сортирах тер кофту в подмышках жидким мылом. Прическа у меня была "как растет", зализанная назад. Поразительно, насколько противоположный пол все это устраивало.

Мой друг, западенец, красивый парень и профессиональная модель, основатель первого в Севастополе модельного агентства, обворовавший свою богатую тетю и рассорившийся со мной, потому что я встал на ее сторону, как-то сказал: "Не понимаю, каким женщинам ты нравишься". Как и большинство его соплеменников, он был мстителен, и потому говорил мне правду в лицо. Не знаю, может, его предпочитали из каких-то высоких соображений, но меня, потому что хотели мужика.
 
"У тебя нет ничего, кроме твоих баб!" - закричал мне обиженный студент, чей паспорт я вместо своего дал в шмон охране. Но у меня и их не было. Я это понял после того, как трахнул высокую, красивую блондинку лет около 30-ти, которая со мной наставила рога сожителю, с которым изменяла удаленному мужу. Они с подругами в "Томасе" были козырными, на постой там тусовались, и ревнивый муж одной из них безуспешно угрожал нам с Витей веником. Она сняла меня и на следующий день после феерического клубного вечера, часть которого я проспал у нее на коленях, рассказала скорбную историю про брошенного ребенка. Когда дошло до дела, я не старался, потому что ничего к ней не чувствовал. Она была в ужасе, что скажет подругам. И тут до меня дошло, что вся эта жизнь - понты.

Тогда я жил с Пашей, ветераном Второй Чеченской, высоким статным парнем с немного детским круглым лицом. Черты у него были небольшие и правильные, лоб выпуклый, нос немного курносый. Сложение великолепное: плечи не слишком широкие, острые, ноги длинные, шея стройная. Понятно было, что все это с возрастом расплывется, но пока он цвел естественной, животной красотой. Движения его были преувеличенно размашистыми, какими-то манерными.

На войну он сам вызвался, потому что в части скучно было. Рассказывал, как ногами забивал и опускал, ***м, тех, кто не хотел идти в бой. Говорил, что в аулах хрен разберешь, кто за русских, кто нет, и он убивал наугад. Я отвечал, что надо их всех мочить. Он не соглашался, спорил. Подравшись со скинами, отобрал у них брелок "SS" с дубовыми листьями, подарил мне. 

Понты он не кидал, грустил, что ничего не умеет и никому не нужен. Просил меня разобраться с нелепым соседским челом, которого я успокоил. Ввалился раз в комнату весь избитый, в кровоподтеках. Я пошел к двери: "Идем, где они?" А это он по пьяне забрался на стрелу высоченного крана, выше общаги. Срывался, бился о переборки. Был он одновременно отчаянно-смелый и беззащитный, вроде как неприкаянный и казалось "способен дотянуться до звезд, не считая, что это сон". Я восхищался им и влюбился в него. 

Ну и, теоретически, кто из нас был бы женщиной? Себя и представить таким не мог, а его и подавно - он перестал бы быть мужчиной, а нравился он мне именно как мужчина. Его лениво-пружинистое, будто нарочито развинченное тело влекло меня, я бы трахнулся с ним, но как? В том-то и дело, что никак, и, надыбав у приятеля шелковую рубашку, я продолжал шляться в "Томас".

У Паши были ни разу не надеванные парадные носки, серые, блестящие, со сложным узором. На кой черт они были ему нужны, не знаю, но они шли к моей рубашке, и я их спер. Это узнал его боевой товарищ, и мне пришлось съехать. Воровства он не прощал, и перед товарищем было стыдно.

Когда потом девушка из Европы спросила, влюблялся ли я в мужчин, я заплакал.