Последний день детства

Сосед Коля стукнул в дверь. “Чего дома сидишь, Юрец, пошли искупнемся!”. Не то чтобы сильно хотелось тащиться минут двадцать по жаре к мутной речке, но угорать в панельной хрущевке под дневной выпуск “Сельского часа” тоже было не фонтан. В магазе, напоминавшем декорацию к фильму “Белое солнце пустыни”, купили слегка охлажденного лимонада, перешли через рельсы и спустились по булыжникам к поселковому пляжу, зажатому между лодочной стоянкой и пристанционным складом.

Несмотря на будни народу было достаточно. По краям, у насыпи, ютились парочки, семейные и несколько одиноких. В центре, где песок был почище, гудела большая компания молодежи. Она состояла из выпускников микрорайонной школы. Некоторые учились в одном с Юркой классе, другие в параллельных. Впрочем, обычными однокашниками их назвать язык не поворачивался. Это была поселковая “золотая молодежь” – самые красивые, популярные, перспективные. Ни Юрец, ни Коля в эту группу не входили, поэтому устроились сбоку у складского забора.

Однако “золотые”, так их звали в школе, сегодня были в фееричном настроении. Заметив, парочку скромняг “из народа” притащили их к себе, дали пива и по большому красному раку на закуску. Пока вновь пришедшие мешали в желудках потеплевшее пиво с недавно употребленным прохладным лимонадом компания избранных входила в состояние пляжного экстаза. Девчонки демонстрировали согражданам неизвестно где раздобытые импортные купальники, забираясь на пацанские плечи и плюхаясь оттуда с визгом в воду. Освободившись от обязанностей трамплина, мальчишки совершали разбег по лодочному пирсу и сигали в реку, удивляя собравшихся пируэтом и лосиным ревом.

Саша Щуренков не участвовал в клоунаде. Он просто выставил свой атлетический торс на берегу под ласковые лучи солнца и восхищенные взгляды девушек. Боксер и первый красавец он не нуждался в пацанских кривляньях для привлечения внимания слабого пола, ему и так доставалось больше, чем остальным вместе взятым. Щуренков через пару недель отправляется в рязанское училище ВДВ. Что будет с девушками после того, как он его окончит и явится миру офицером-десантником страшно было представить.

Впрочем, судьба имеет свою дорогу, не всегда совпадающую с запланированной. Не сжившись с ежедневной муштрой Сашка ушел после первого курса и вернулся в город. Покрутился пару лет заводе, где работал отец, а потом влился в зарождавшуюся кооперацию. С приятелями он открыл один из первых видеосалонов, а когда мода на них прошла, торговал всякой видео-аудио техникой на радиорынке. Перед дефолтом-98 он взял очередной большой кредит и все потерял. В это “все” входили квартира, машина и жена с дочкой. Щуренков стал прикладываться к бутылке, опустился слегка.
Затем черная полоса сменилась белой. Он вновь женился на красотке на пятнадцать лет моложе. Но стакан уже врос в ладонь. Молодая ушла через год. Кажется в 2007-ом, в очередной свой приезд, Юрец шел по Гоголевской, когда его окликнули из стоящей у обочины потрепанной “девятки”. Щуренков таксовал, по его признанию, не слишком успешно. На лавочке, в продолжении тлеющей сигареты, Саша обсказал всю свою жизнь после пляжного дня, и взял с Юрца обещание завести страницу на Одноклассниках, где все “золотые” регулярно толкутся. Юрец пообещал, но так и не завел. Сашка через год захлебнулся рвотой во время очередного запоя.

Набесившись вволю, народ, между тем, снова собрался в кучу и, не желая боле пива, решил предаться музицированию. Под аккомпанемент гитары пела самая романтическая девушка выпускной параллели Ира Яновская. Глаза у нее были не просто голубыми, а бесконечными, аки Вселенная, волосы не просто светлыми, а невесомыми как птичий пух. Особым голосом не наградил ее создатель, но это не имело никакого значения, поскольку ее не слушали, а смотрели, погружаясь в белую кожу и алые губы. Неудивительно, что Ирина, созданная для белого платья с фатой, выходила замуж пять раз. В последний пятый раз ее избранником стал племянник президента одной из африканских стран. С ним она уехала то ли в Анголу, то ли в Гвинею, родила пару детей и после традиционного в тех местах переворота сбежала в Португалию, где кажется и проживает, наезжая изредка в родной город к престарелой матери.

Между тем, золотой компании надоело настойчивое солнце в мутной речной воде, и она отправилась “на хату”. Такое количество народа могла вместить только одна ‘хата’ в окрестности, в которой проживал Денис Ромек. Его папа был какой-то шишкой на железной дороге, поэтому их квартира занимала целый этаж, за несколько лет до того, как развал капитальных стен вошел в моду у новых русских. В прихожей гостей встречала большая фотография Леонида Ильича на фоне улыбавшегося на заднем плане Ромека-старшего. Это фото случилось во время запланированной остановки генсека на вокзале нашего города. Понятно, что такое фото-соседство внушало трепет всяк входящему в пятикомнатные хоромы, еще до того, как взору открывался аквариум, встроенный в стену.

Настроение было танцевальным. Левка Сирота принес два новейших диска из тех, что ему регулярно присылали осевшие в Израиле родители. Он доставал их из конверта двумя пальцами, и не подпуская никого ближе, чем на метр, переносил пласты на проигрыватель, по пути сдувая пылинки. Лева перевелся из нашей школы еще год назад. Он жил с дедом-антикваром в сталинке на центральной улице, в квартире похожей на Эрмитаж, но часто болтался на районе с прежними одноклассниками.

С дымящимся с пылу-жару аттестатом он должен был примкнуть к родителям на исторической родине, но задержался на год. Потом еще на пять. Потом начались девяностые и Лева вступил, как он говорил: “во вторые ряды мафии, поскольку в первых убивают”. В двадцать первом веке он распродал свои рюмочные и стал возить чего-то из Гонконга. Без соседства с алкоголем он обрюзг, потускнел и занялся благотворительностью.

Золотые извивались под Бой Джорджа. Девочки висли на мальчиках, мальчики пробивались сквозь девочек к домашнему бару, чтобы принять очередную рюмку выставленного хозяином неразбавленного Мартини. Юрец постоял у стенки и скрылся на роскошной кухне, где стол был ‘залит’ птичьим молоком и другими яствами с черного хода кондитерской фабрики. Окно открывало вид на прикорнувший на углу “Гастроном”, где Денис, по его признанию, никогда не был. Звуки американской дискотеки, доносившиеся из комнаты, вступали в диссонанс с осунувшейся вывеской и провоцировали философские размышления. Юрке подумалось, что тем, кто сейчас танцует в комнате уже сдана карта на яркую необычную жизнь. А они с Колей жмутся к стене с некозырными шестерками на погонах.

Из тяжких раздумий его вывел низкий, но женский голос, раздавшийся над ухом: “Ну если ты не хочешь, тогда я буду с Юриком целоваться”. На его плечо легла рука круглой отличницы Натальи Курбенко. Она имитировала обнимание с Юркой, но смотрела в другую сторону на прикуривавшего от газовой плиты Валентина Волгина. Наташка не была красавицей и в золотые попала из-за своей активной жизненной позиции, позволявшей ей входить в учительскую без стука на правах комсорга школы. Она уже давно и безуспешно клеила Волгина и в данный момент использовала Юрца в качестве наживки.

Окончив школу с золотой медалью, Курбенко поступила в университет на филологический, затем в аспирантуру, в тридцать пять родила сына и на последней встрече выпускников утверждала, что наконец-то нашла себя в должности библиотекаря хоть и на, по ее выражению, “вонючую двадцатку”.

Валентин пожелал комсоргу удачи, как всегда с флегматичной улыбкой на лице и вышел на балкон. Его любили все. Этого большого увальня с доброй, чуть ироничной миной невозможно было не любить. Сын врачей, он больше интересовался музыкой, чем предметами необходимыми для поступления в труднопроходной мединститут. Играл на гитаре во дворе и в школьном ансамбле. Пользовался уважением и покровительством даже самых отъявленных поселковых хулиганов, которые в перерывах между драками и воровством приходили и садились на краю лавочки у валькиного подъезда, чтобы послушать виртуозный перебор гитарных струн и тихий, вельветовый голос, почти нашептывавший слова известных бардовских песен.

Лет через семь после окончания школы Юра шел по главной улице мимо очередного митинга, случавшегося в те времена чуть не ежедневно. Его окликнул знакомый негромкий голос. Его обладатель стоял, опираясь на толстую палку, на верхушке которой болтался самодельный плакат. Увальня-гитариста было очень трудно узнать. Из прежних ста килограммов осталась в лучшем случае половина. Кожа на лице была болезненно желтой, дыхание прерывистым, взгляд тусклым. Валя рассказал, перед самым дембелем их подняли ночью и перебросили в только-что рванувший Чернобыль. Дембель оттянулся всего-то на месяц, но домой Валентин вернулся только через год, который провел в палатах различных военных и гражданских госпиталей. Единственно что осталось от прежнего Вальки – это добрая улыбка, только ее ироничный оттенок сменился извинительным, как будто любимец школы Валя Волгин просил прощения за столь скорую потерю шарма.

Между тем на кухне становилось людно. Сначала вошел Щуренков, чтобы освежиться дефицитной Пепси-колой из холодильника. Вслед за ним впорхнули “две конкурирующие фирмы”, как величал их Олег-философ. Звали их Лена и Света, и конкурировали они за Щуренкова. У Светки Истоминой еще недавно не было и не могло быть соперниц. Признанная королева красоты школы №96 она ходила по лестницам и рекреациям учебного заведения в сопровождении шлейфа мечтательных взглядов оболтусов разных возрастов и размеров. Претендовать на эти 165 сантиметров загорелых ног и лебединой шеи в обрамлении ниспадающих белых прямых волос мог только Сашка-боксер. И он не преминул. Они уже выступали дуэтом (пианино-аккордеон) на школьных концертах, танцевали медляки на школьных вечерах и даже держались за руки на школьном дворе, что было вообще неслыханной смелостью. И вдруг после летних каникул в классе появляется некто Лена Машко. Мордашка так себе, но какая фигура! И какие смелые наряды. Ученическая форма на ней была сокращена до минимума, а взгляд выражал максимум уверенности в своей женской силе.

Какое-то время Щуренков колебался, потом стал появляться на людях с обеими, к вящему восхищению мужской половины школы, но затем, после очередной закулисной схватки подруг-соперниц, был вынужден сделать выбор. Победила фигура новенькой. Несложившимися отношениями с десантным офицерством Сашка был обязан в той же степени Ленке, как и муштре. По возвращении они быстро расписались, после дефолта быстро развелись, и Машко уехала в Москву, где вступила в пай и связь с торговцем скрепками и циркулями через киоски Союзпечати.

Дабы справиться с последствиями предательства и унижения, Света занялась бальными танцами. Вскоре ее фигура не уступала той, что у разлучницы. Однако с прочными отношениями у нее не складывалось. Финансовая ситуация в семье, в связи с выплатой зарплаты медведями и пупсами на игрушечной фабрике, где работали оба родителя, вскоре стала угрожающей. Светка уехала в Грецию, где как утверждала ее мама, она танцевала в ансамбле. Все понимали какого рода танцы требовались в Греции от русских девушек, но в то десятилетие никакая работа не считалась предосудительной, к тому же дочь обеспечивала родителей. На изломе миллениумов Истомина вернулась, причем, по свидетельству очевидцев, стала еще потрясней, будто выточенная из опаленного солнцем мрамора Афродита. Дальше был удачный брак с бизнесменом, удачный развод. В 14-м Юрец встретил ее в аэропорту. Она летела в Мюнхен со своим сыном-автогонщиком или фанатом автогонок, Юрка так и не понял. Уяснил только, что мамаша спонсировала увлечение сына и катала его по этапам каких-то гоночных Формул.

Между тем в зале стихла музыка. Юрец от души налопавшись Птичьего молока, с трудом оторвался от кондитерского стола и пошел узнать причину затишья. Оказалось, что Золотые устали биться в танцах и решили поиграть в Крокодила. Генке Баконину загадали известную фразу или строчку песни, и он усиленно изображал ее без помощи речевой функции. Мешковатый Генка жил с матерью в однушке, и попасть в Золотые у него, казалось, не было никаких шансов. Но мать пробилась из обычных кассирш в заведующие столовых, стала снабжать учителей дефицитными продуктами и ее избрали председателем родительского комитета.

Пухловатый Баколин, видимо, мечтал исправить свою неказистость или просто поддался набегу ‘покупателей’ из военных училищ, которому подверглись десятые классы в выпускное полугодие. Он окончил танковое и загремел, как и положено, в Афганистан. Стал ли Генка Шварцнеггером осталось неизвестным, поскольку в первый раз после училища он вернулся к одноклассникам в запаянном цинковом ящике, сквозь который не просматривалось ничего.

Генка так и не смог показать то, что от него требовалось. На сцену вышел чемпион Крокодила Олег Чашников. Пластичный и утонченный, единственный не только в школе, но и в поселке, у кого на прикроватной тумбочке лежала не книжка из серии “Библиотека для школьников”, а полузапрещенный Борхес, он владел своим телом в совершенстве. Этому способствовали занятия гимнастикой, а затем и каратэ. Олег легко справился с заданием, и его команда отгадала все, что нужно.

Отгадал ли он главную загадку для каждого хомо сапиенса, трудно сказать. Пожалуй, никто среди выпускников поселковой школы не сменил столько профессий и занятий. Сфера его интересов простиралась от милиции до политики, от таможни до преподавания. В свободное время он часто женился, причем на первую свою свадьбу не пришел. Сильно болел, поддерживаемый четырьмя дочерями от разных браков. Но на стихийной встрече через тридцать лет, говорят, все равно, выглядел самым подтянутым, гибким и жизнерадостным.

Между тем вернулась Денисова маман, и несанкционированное сборище Золотых стало разбредаться. На прощание Денис заделался Дедом Морозом и одаривал однокашников дефицитными банками, бутылками или коробками из бездонного картонного ящика, который еженедельно доставлял папин шофер. Брали все, кроме Левы Сироты, у него этого добра было дома навалом.

Как ни странно, судьба привилегированного Дениса оказалась удивительно схожей с судьбой пролетария Щуренкова. Он тоже подался было в военные, в престижный ленинградский институт, не доучился, вернулся в город, где папа выделил ему приватизированный магазин на кормление. Но корм оказался не в коня, Ромек подсел сначала на стакан, а потом и на иглу. Закончилось тем, чем это всегда кончается.

Золотые долго еще прощались и дурачились у подъезда. Юрец с Коляном снова не попали в круг, постояли в сторонке, глупо улыбаясь, да и пошли в сторону дома, разглядывая диковинные сувениры: банку маслин и бутылку пепси.

Последняя, кого встретил Юра из участников той прекрасной попойки тридцатипятилетней давности, была Ира Яновская. Они даже присели в кафе на набережной на полчаса, в течении которых обладательница все таких же голубых, но уже не столь бездонных глаз тараторила без умолку, делясь последними сплетнями о бывших одноклассниках. Осталось еще, но Ира спешила на поезд. Они по-дружески поцеловались, и Юрец пошел к себе в гостиницу вдоль набережной Женевского озера.