Отношения князя Владимира с Византией после крещен

Языческая Русь на всем протяжении своего существования была довольно мощной военной державой, – одно только это и придавало ей определенный политический вес в отношениях с цивилизованными государствами Запада и Востока. Но после 988/989 г. ситуация в корне изменилась, и Русская земля обрела высокий международный статус прежде всего как суверенная христианская страна, спаянная династическим союзом с Византией. Однако русско-византийские отношения в конце Х – начале XI в. проявились несравненно заметнее в идеологической и религиозно-культурной областях, чем в государственно-дипломатической практике обеих стран.

На политическом уровне принятие Русью христианства не только не упростило, но, пожалуй, даже усложнило традиционные отношения, сложившиеся между ней и Византией в Х столетии. С одной стороны, крещеная Русская земля пополнила число «подданных и друзей» империи, каковыми в разное время считались около десятка или дюжины окрестных стран и народов, признававших, более или менее формально, церковно-политический протекторат византийского «императора православия». С другой стороны, Русь вошла в «Византийское Содружество Наций» (по терминологии Д. Оболенского) при уникальных обстоятельствах, на особых условиях и, главное, с ясно выраженным стремлением не допустить ни малейшего стеснения своей национальной жизни. Мы видели, с какой настойчивой последовательностью Владимир отстаивал самостоятельность Русской Церкви. С не меньшим упорством он ограждал от гегемонистских притязаний Византии независимость русской политической (великокняжеской) власти.

Несомненные доказательства тому предоставляет нумизматика. Если первыми своими монетами (златниками и сребрениками I типа) Владимир еще всецело подражает византийскому солиду, чеканя на их лицевой стороне свое изображение в царских одеждах, а на реверсе – оплечный образ Христа-Пантократора (Вседержителя), то на монетах последующих выпусков (сребрениках II – IV типов) источник политического суверенитета великого князя подчеркнуто явлен не в дарованных Владимиру императорских инсигниях (знаках царского достоинства), но в местной государственной традиции. Князь-кесарь изображен восседающим на столе; надписи в свою очередь акцентируют внимание на этом предмете: «Владимир на столе», «Владимир на стле, а се его сребро».

В данном случае налицо осознанное отступление от византийского образца (для византийских монет изображение императорского трона не было характерно, см. Толстой И.И. Древнейшие русские монеты. СПб., 1893. С. 21—22), с целью зафиксировать значение великокняжеского стола как важнейшего атрибута власти, символа ее политической самостоятельности и самодостаточности, равночестного со скипетром и державой византийского василевса.

Более того, русская государственная атрибутика (языческая по своему происхождению) почти полностью вытесняет даже христианскую символику: изображение Христа исчезает, нимб (символ царского величия) перекочевывает на голову князя, а место Христа занимает родовой знак русских князей – пресловутый «трезубец», то есть летящий вниз сокол со сложенными крыльями. По сути – это не что иное, как наглядная политическая декларация: Владимир владеет великокняжеским столом – достоянием «отцов и дедов» – исключительно в силу своей принадлежности к правящей династии. Византийскому василевсу с его верховными прерогативами над союзными империи «архонтами» в этой доктрине просто не находится места.

Возможно, тогда же Владимир перестал делать акцент на «подаренном» титуле кесаря и предпочел ему добытое с бою звание великого кагана Русской земли, с каковым титулом он и остался в памяти русских людей XI в.

Неизвестно даже, признавал ли Владимир главенство императора хотя бы в идеальном, «метаполитическом» плане, что должно было выражаться в обязательном поминании имени василевса на православной литургии. Впоследствии русские князья нередко смотрели на эту обязанность как на ущемление своего политического суверенитета, и мы знаем случай, когда в начале 90-х гг. XIV в. великий князь московский Василий I официально запретил поминать византийского императора в русских храмах на том основании, что «у нас есть Церковь, но нет императора» (Оболенский Д. Византийское Содружество Наций. Шесть византийских портретов. М., 1998. С.543). Если вспомнить о высылке Владимиром высшего греческого духовенства из Киева в Переяславль, то очень может статься, что имя Василия II также не упоминалось на богослужениях в Десятинной церкви.

Вследствие неуклонного стремления Владимира к церковно-государственной самостоятельности отношение византийского правительства к крещеной Руси в целом продолжало оставаться настороженным. Составленный в 991 – 995 гг. византийский военный трактат De castrametatione («Об устройстве лагеря») рекомендует василевсу наладить военную разведку на территории Болгарии и еще ряда придунайских и припонтийских стран – «так, чтобы не оставался скрытым от нас никакой их замысел». Далее автор поясняет, что «не только относительно болгар надлежит иметь таких соглядатаев доместику и пограничным стратигам, но и относительно остальных народов, как то: печенеги, турки [венгры] и росы, чтобы нам ведомы были все их замыслы». Отсюда видно, что русский шурин Василия II не пользовался безусловным доверием в Константинополе.

Смерть Анны, случившаяся согласно Повести временных лет в 1011 г.*, могла способствовать дальнейшему охлаждению русско-византийских отношений (в это время, наверное, и последовал выпуск «антивизантийских» сребреников II – IV типов). Некоторые историки в связи с этим пишут даже о резкой переориентации Владимира на контакты с европейскими странами – Германией и Польшей (См., напр.: Никитин А.Л. Основания русской истории. С. 309; Свердлов М.Б. Владимир Святославич Святой – князь и человек. С. 86.). Но все-таки серьезных трений между Византией и Русской землей, по всей вероятности, не возникало. Политическая конфронтация с империей могла невыгодно отразиться на русской торговле с Константинополем, которая по-прежнему оставалась важной частью экономической деятельности княжьего двора и городского купечества Русской земли. Сознавая это, Владимир умело использовал религиозный фактор в торговых отношениях с греками, ставших отныне одноверцами с русами. Как явствует из одного сообщения Скилицы, прежние русско-византийские договоры были пересмотрены в сторону расширения привилегий для крещеных русских «гостей» в Византии – теперь они могли вести свои дела в Константинополе круглый год, тогда как раньше русы-язычники должны были в обязательном порядке покидать столицу империи до наступления зимы (Литаврин Г.Г. Война Руси против Византии в 1043 г. // Исследования по истории славянских и балканских народов. Эпоха средневековья. Киевская Русь и ее славянские соседи. М., 1972. С. 218 – 219).

*У Скилицы недатированное сообщение о смерти Анны помещено среди событий 1022 – 1025 гг.: «умерла на Руси сестра императора, а еще раньше ее муж Владимир». Но византийский историк, безусловно, ошибается. На самом деле супруги скончались в обратной очередности, о чем, помимо Повести временных лет, сообщает и Титмар. По словам последнего, Владимир был похоронен в Десятинной церкви «рядом с упомянутой своей супругой», из чего следует, что Анна была погребена там прежде своего мужа.

В свою очередь Василий II хорошо понимал, что в долгосрочной перспективе отдельные уступки и потери в отношениях с киевским князем многократно искупаются стратегической выгодой от союза с ним. Оттолкнув от себя Владимира как непокорного вассала, вступив с ним в затяжной конфликт, император только бы усилил международную изоляцию Византии, и без того охваченную со всех сторон раскаленной дугой внешних угроз, исходящих от западноевропейских государств, кочевых народов Северного Причерноморья, славянских держав Балканского полуострова и мусульманского мира. Однажды сделав ставку на русскую военную помощь, Василий II остался верен этой политической линии и после подавления восстаний обоих Вард. М.В. Левченко совершенно прав, говоря, что политические и военные успехи знаменитого Болгаробойцы* были бы невозможны без русского военного корпуса (Левченко М.В. Очерки по истории русско-византийских отношений. С. 382), который недаром же постоянно находился в составе византийской армии в продолжение всей второй половины царствования Василия II (до 1025 г.). Тот же военный трактат De castrametatione свидетельствует, что русы были частью гвардейской элиты и в походах всегда состояли при особе императора. Сражаясь обыкновенно пешими, они лишь иногда, для быстроты передвижения, садились на коней.

*Прозвище Булгароктонос (Болгаробойца) закрепилось за Василием II в ходе многолетней войны (1001 – 1018) с Болгарской державой царя Самуила, которая велась с крайней жестокостью. Так, однажды император приказал ослепить разом 14 000 пленных болгар.

Их послужной список, – конечно, далеко не полный, – по сохранившимся сведениям выглядит так. В 999 г. русы сражаются вместе с византийскими войсками против арабов в Северной Сирии. В следующем году они помогают присоединить к империи ряд закавказских областей. В 1009 или 1010 г. – действуют в Южной Италии, под городом Бари (откуда они, по-видимому, принесли на родину культ святого Николая) и в Апулии. В 1016 г. Василий II использует их против болгар, причем после битвы при Пелагонии, где его армия захватывает множество пленников, отмечает решающий вклад русов в победу тем, что отдает им третью часть добычи – столько же, сколько уделяется всей остальной армии (еще треть отходит самому императору). В 1019 г. русы наголову громят норманнских рыцарей в битве при Каннах, спасая Византию от чувствительных территориальных потерь в Италии. В 1022 г. они отличаются в битве с грузинами при Шегфе (около Эрзерума). Наконец, в последний год своего правления Василия II вновь бросает их на защиту имперских владений в Италии – в Апулию.

Понятно, что, будучи столь многим обязан русской силе, византийский император в дипломатических сношениях с Владимиром вряд ли настаивал усиленным образом на своей политической юрисдикции, пускай и формальной, над Русской землей.