Альтруистка Часть 2 Глава 10

Странным образом француженка с чертами лица цыганки не просто рассказывала о вере, но и глубоко верила в то, что рассказывает. Несколько раз, не желая задеть компаньонку и оттого - мимолётно и вскользь, Олимпиада пробегала по лицу Жанны недоверчивым взглядом. В глазах у той горел живой огонь, жила детская, восторженная, кристально-чистая вера. Во что? Её неугасимый оптимизм, уверенность, что всё прекрасно, даже когда, по мнению Оли, всё - сквозняки, грязь разбитых и перемешанных в кашу дорог, прогорклые сухари, которые им подсунули в время одной из стоянок, - мерзко и отвратительно, этот самый Жаннин оптимизм не гас, а только разгорался с новой силой.

Оля когда-то уже соприкасалась с такой верой. У кого таким же тихим, но стойким пламенем подсвечивались глаза, добрые, смотрящие на неё без тени выпытывания, не стремясь её «прощупать», не кидая в неё скрытых упреков и всполохов высокомерия? Миша. Миша Угрюмов. Но про него всё понятно, ему с детства прививались основы веры отцом-священником. А тут какая-то заезжая француженка, в душе которой вера проросла каким-то необъяснимым образом, парадоксально, невообразимо, абсурдно. Так прорастает и достигает удивительных размеров берёза на крыше полуразрушенного, заброшенного дома. Во что укоренятся она, в чём находит достаточно питания? Так семя, которое специально не садили, за которым никто не ухаживал, не окучивал, не поливал, которое никто не укрывал от ветра и бурь, цветёт пышным цветом.

Оле все это было непонятно, и от этого становилось досадно. Она хотела играть главенствующую роль поводыря-всезнайки, но в Жанне было что-то такое, что опережало духовную нерасторопность и закостенелость Олимпиады. На каких-то невидимым крыльях лёгкая, как дуновение ветерка, Жанна неизменно летела на несколько шагов впереди, - так казалось Олимпиаде.

Может быть, из чувства противоречия Оля и согласилась сопровождать новую знакомую в монастырь. По дороге Жанна с большим воодушевлением рассказывала, что обитель возникла на месте убиения русских послов враждебно настроенным местным племенем. Причём, убиты русские были вероломно; не подозревая о засаде, они высадились с корабля и смело пошли навстречу ожидавшим их хмурым и молчаливым людям, незаметно сжимавшим под складками дегелов эфесы своих сабель. Это было посольство русского царя, которое монголы сами за два года до этого пригласили в свои земли, чтобы оформить добровольное присоединение к русскому царству.

Несмотря на увлекательный рассказ Жанны, которая, по всей видимости, много читала в своих бесконечных путешествиях и оттого много знала, Оля слушала через слово. Русская история, а тем более история столь отдаленного края и столь отдалённых времен, не трогала нужные фибры её души. Ей приходилось делать вид, что она увлечена рассказом. В последнее время она вообще плохо сосредотачивалась на том, что говорили ей другие люди, не считая это важным, - у неё на всё хватало и собственного мнения. Они говорили - она слушала с одолжением, с заставшими глазами, которые как будто подёргивались корочкой льда. В определённый момент Оля опоминалась, где она и с кем рядом, и начинала быстро-быстро моргать, чтобы, казалось, растопить эту корочку.

Послы были зарублены, а на месте страшной в своей вероломности казни возник монастырь, который в память об убиенных назвали Посольским. Сейчас там оставался всего один монах, - узнав об этом, Олимпиада потеряла к монастырю всякий интерес и втайне недоумевала, зачем вообще нужно ехать туда, где затухает жизнь. Меньше всего сейчас ей хотелось смотреть на умирание и упадок.

- А ты не хочешь благословиться у этого монаха перед своей важной тайной миссией? - подбадривала Жанна.

- У монахов не благословляются, - резонно ответила Оля, испытывая удовольствие от того, что посреди увлекательного рассказа француженки (та действительно рассказывала интересно, да с припёком, - угадывалось, что она живописует события в своей голове и без оглядки приправляет их собственными фантазиями) смогла, наконец, блеснуть своими знаниями. 

Вопреки ожиданиям, монастырь не оказался ни заброшенным, ни приходившим в упадок. Правда, держался он трудами местных жителей, которые прибирали его для служб, наводили красоту и благолепие. В алтаре раз в какое-то время служил приходящий священник. Открывший путешественникам привратник на вопрос, может ли иноверец войти на территорию монастыря, препятствовать на удивление не стал.

- Она не может участвовать в таинствах, а войти почему бы и нет. Ты же христианка? - воззрился на Жанну привратник из-под лохматых бровей. Глубоко посаженные глаза его совсем прятались под этими седыми шапками, похожими на меховые лоскутки. - И потом, нам руки здесь всегда нужны!

Жанна нисколько не обиделась на простецкий тон привратника и на его намерение поскорее загрузить девушек работой. А вот Олю перспектива такой эксплуатации совсем не радовала. Вот-те раз, ехали поломницами, а приехали трудницами! Она пыталась понять, почему в ней нет того же восторга и духовного подъёма, которые испытывает Жанна.

Та, заплетя косы, из которых тут же начали строптиво выбиваться черные колечки волос, повязав белую косынку, которая превратила её в самую на вид обычную крестьянскую девушку, ходила, деловито помахивая тряпкой, и тихо напевала себе под нос какую-то весёлую французскую песенку.

Девушкам доверили протирать иконы. Это нужно было делать аккуратно, чтобы не повредить драгоценные оклады, и скрупулёзно, чтобы не обойти стороной ни одну впадинку, ни единую зазубринку. Совсем скоро у Олимпиады уже ломило плечо и шею: иконы были большие, подвешены высоко, и приходилось постоянно задирать кверху руку. Оля сдавленно вздыхала и краем глаза наблюдала, как Жанна, легко ступая, то отходила от икон, то приступала к ним вновь, успевая зачем-то сделать пару-тройку грациозных взмахов руками в воздухе. Она как будто бы не пыль протирала, а рисовала некую картину, отступая назад, чтобы полюбоваться своей работой, и прикасаясь к ней вновь с новым вдохновением.

Оля констатировала, что никакого духовного опыта они здесь так и не получили. Последний из монахов так и не вышел к ним, - привратник сказал, что в последнее время тот часто затворяется в своей келье для молитвы о судьбе монастыря. В глубине души Оля чувствовала разочарование, как будто ими просто-напросто пренебрегли. Они проделали такой крюк, чтобы оказаться здесь, а вместо отдыха после изнурительной дороги им не только не позволили отдохнуть, так ещё и всучили тряпки, толком не накормив, не обогрев и не дав никакого духовного наставления. Она хотела бы, возможно, поговорить о Филиппе, излить наболевшее, - да никого не оказалось рядом, чтобы выслушать её и утешить. Ещё это просветленное лицо Жанны, белым пятном мелькавшее на фоне погрузившихся во мрак монастырский стен, начало вызывать в ней искреннее недоумение и даже раздражение.

Жанна же с удивлением обнаружила, как во всём её теле, от макушки до пальчиков ног, разливается какое-то странное, волшебное умиротворение. Ей говорили про это, но она решила испытать это на себе, - и действительно, не обманули! Даже не участвуя в таинствах, всего лишь ступив на эту окроплённую безвинной кровью землю, переступив порог этого места, где столетиями раздавалась молитва и где не иссякает она до сих пор, хотя возносится малым, ничтожным числом голосов, - она почувствовала огромное утешение и огромную веру в будущее.

И действительно, ни она, ни Оля тогда не могли знать, что слышен на небесах голос даже одного-единственного монаха, и что совсем скоро возродится обитель, потом опять будет разрушена до основания, - и снова возродится, как феникс из пепла. Но Жанне уже тогда казалось, что она предчувствует это возрождение, что ощущает она пульсацию в этой, казалось бы, уже безжизненной жилке.

Через несколько дней труженицы покидали монастырь, где навели порядок везде, куда только разрешено было ступать женской ноге. Оля эти дни была особо медлительна, на сто рядов протирала чистое, скоблила уже начищенное до блеска, опасаясь новых каких-либо поручений. Она очень устала, хотя хорохорилась и старалась не подать виду, что жила она одним только ожиданием, - поскорее снова пуститься в путь.

Провожать их кроме привратника вдруг вышел человек, с ног до головы задрапированный в чёрные одежды, с низко надвинутым на глаза клобуком, отчего совершенно невозможно было определить его возраст. Девушки растерялись и не зная, как себя с ним вести, остались стоять на почтительном расстоянии. Но монах был расположен заметно доброжелательно, аккуратные русые усы его и борода улыбались навстречу трудницам.

- Вот, Егорий, какими - слабыми девичьими руками - и устоит наша обитель. Мы-то с тобой уже ни на что толком не годные, а этих горлиц нам Господь посылает! - сказал монах, и никто из присутствующих здесь не знал, что изрёк он предсказание, что станет Посольский монастырь в 1901 году женским, принесут сюда первые насельницы с Верхотурья десницу Симеона Верхотурского и что положит это начало новому витку в истории обители. Прихлынут сюда люди, подобно прибою: паломники, путешественники, девы, жаждущие пострига, - и засияет монастырь в новой своей славе вплоть до очередного нашествия нехристей…

- Как отрадно, что вы, девы, девство своё сохранили доныне. Сейчас много всяких соблазнов расползлось по земле, словно саранча. Гонит враг человеческий с лица земли девство, оплёвывает его и глумится над ним. А вы хорошо поступили, что сохранили себя. - Сказав это, монах обратился, судя по всему, к Жанне. - Тебе трудно было, зная, из каких краев ты пришла. Там нет законной власти, слуги выбились в господа, никому подчиняться не хотят, а сами управлять не умеют. И не сумеют - не дано им это, от неба не дано. А ты все бегаешь, как муравей неутомимый, - скоро тебе настанет время остановиться, не противься этому, прояви смирение и будет тебе радость небесная на земле.

Олимпиада заметила, стоя подле подруги, что та даже дышать перестала после этих слов.

- Ну а ты, гречанка… - теперь черёд удивляться настал и для Олимпиады. - в чужой дом не входи. И на высокую гору не лезь.

Олимпиада приготовилась слушать и внимать, чего ей опасаться и куда направить стопы свои… После того, как монах назвал её гречанкой, она уже внутренне не противилась, не сомневалась, что перед ней - человек, способный дать ей откровение, которое мы всегда подспудно-бессознательно ищем на своём жизненном пути. Хлебом не корми - дай приоткрыть завесу тайного и сокровенного, за которой скрыто будущее. Глядишь: вроде и человек перед тобой рационалист до мозга костей, - но и ему подавай предсказаний! Днём - скептик, ночью - мистик.

Вопреки ожиданию и горячему желанию услышать о себе ещё хоть что-нибудь, Олимпиада больше ничего не дождалась от монаха. Он удалился так же тихо, как и появился, будто растворилось в воздухе его чёрное одеяние, а Олимпиада осталась наедине с ещё большим числом вопросов, нежели когда пришла сюда. Вот тебе раз: «в чужой дом» не входи! Кто ж знает наверняка, где свой, а где чужой? Свой дом у Олимпиады как будто остался в Петербурге, но если безвылазно сидеть под крылом у родителей, ничегошеньки в жизни не добьёшься, ничего не познаешь, ничего не откроешь. Сколько у неё их было, вроде бы «своих» домов: на Родосе, в Париже, в Кантоне, - а теперь от этих домов остались одни воспоминания. Всё превратилось во временные приюты, от которых, чем дальше, тем больше остывала душа. А сколько ещё чужих домов станут для неё прибежищем? Возможно даже, что какой-нибудь из них превратится для Олимпиады в родной - никто этого наверняка знать не может!