Штурм II

Процессия из двух роковых женщин в чёрном появилась в клинике как раз к началу операции, свидетелем которой Сэд почему-то всё ещё хотела быть, хотя от этих стен её уже тошнило. Всё-таки хотелось посмотреть на результаты своего труда, чтобы умирать уже с чистой совестью.
На странное существо, то и дело облачающееся в чёрную броню, пациенты тоже реагировали без особого ужаса, как будто так и должно быть. С другой стороны, что такого жуткого было в человеке, который не причиняет никому вреда, просто выглядит немного странно? В конце концов, если на Сэд нацепить мешковатую футболку, зачесать назад волосы и посадить перед кем-то незнакомым, её вполне можно было принять за дистрофичного парня-подростка, настолько плохо она сейчас выглядела. Хотя для самой хакерши её внешний вид имел мало значения, особенно теперь.
Первым делом она сменила экзоскелет на привычную уже инвалидную коляску. Вместе с внешним видом менялся и характер Сэд: в броне она была вся из себя сильная и независимая, а в коляске становилась более тихой и печальной. Ещё бы, ведь способность постоять за себя была основным критерием для выстраивания модели поведения. С беззащитным инвалидом расправиться проще простого, а вот о композитную броню можно и зубы поломать.
В ординаторской никого уже не было, хакершу встретил только погасший монитор и заснувший компьютер, переставший даже шуметь вентилятором. Дурацкая привычка, забывать отключать питание или хотя бы выходить из системы, подумала Сэд, хорошо хоть все её нынешние друзья были порядочными людьми и не копались в закромах системника в её отсутствие. Хотя, может и копались, да только там не было ровным счётом ничего компрометирующего кроме файлопомойки, забитой под завязку разными играми. Ни фотографий, ни записок, ни даже сохранённых картинок: Сэд знала, что любая мелочь может помочь её обнаружить, раскрыть и выдать слабости. Именно поэтому раз за разом открещивалась от своих чувств, желаний и мыслей, от самой себя, лишь бы не оказаться пойманной за хвост. Это нелегко, но многолетняя практика творит чудеса. Может... Именно по этой причине у неё такой скверный характер? Кто знает.
Камеры видеонаблюдения, к счастью, никто не тронул, а потому Сэд наблюдала это весёлое кино едва ли не с хрустом попкорна в ушах. Она и не предполагала другого исхода, хоть и по-прежнему не понимала, кто тут за кого воюет и что вообще происходит. Знала она только одно: её работа принесла пользу, и это заставило гениальный ум радоваться и даже ликовать. На бледных потрескавшихся губах появилась кривая улыбка, больше похожая на гримасу тотального паралитика, которого болезнь лишила даже возможности нормально разговаривать. Дело в том, что ум радовался, но душа – нет. Если она вообще у Сэд была. Там, в груди, что-то жгло и кололо, будто хакерша проглотила игольницу, и в чем причина этой странной боли, объяснить она не могла даже самой себе. Нет, на самом деле догадка у неё была, только по своему обыкновению хакерша её отрицала целиком и полностью, потому что разум, заточенный под рациональность и прагматизм, в такой бред верить отказывался. Не обольщайся, дурочка. От тебя ничего кроме мозгов никому не нужно, да и в этом скоро надобность пропадёт. Все разойдутся по домам, а ты опять останешься одна, перебирать скопленные внутри и смотанные в тугой клубок мечты и чаяния, безо всякого смысла и результата.
По бледным щекам потекли слёзы. Тихие и какие-то слишком сдержанные, непохожие на слёзы человека, переживающего жуткую бурю эмоций, почти полностью к тому же погрязшего в безнадёге и отчаянии. Может, отцом Сэд и правда был якудза, и ей передалась его чисто японская выдержка и характер, достойный сына страны Ямато? Впрочем, её уже давно нет, так что и это не важно.

— Если нужно, — со скромным достоинством ввернул зав педиатрией, — мы готовы дать показания.
— Можно, я первый? — вдруг спросил тихо мужчина, голосовавший против назначения Октябрины. — Тадеуш Полански. Эти бандиты убили мою жену и сына...
— Нет! — Октябрина ухватила его за руку. — Твой сын жив!
— Жив, — подтвердила зав пульмонологией. — Мара спасла его.
Тадеуш потерянно хлопнул глазами, и вдруг заплакал, уткнувшись Октябрине в плечо. Она обняла его и погладила по спине.
— Идёмте, товарищ генерал-лейтенант! Владимир Сергеевич, я полагаю?
— Верно, ласточка. А ты – Октябрина, да? Та самая, что в одиночку сражалась с фашистами. Наслышан, наслышан. — И генерал пожал Октябрине руку.
— Пойдёмте, я вас с нашими друзьями познакомлю...
— Товарищ командир, разрешите обратиться по личному вопросу, пока мы ещё здесь.
— Обращайся.
— Тут такое дело. — Дэннер зашагал подле командира. — Есть у нас подруга. Она очень умная, и наша победа во многом принадлежит ей.
— Чую подвох.
— Она смертельно больна. И за ней охотятся.
— Нужна помощь и защита.
— Так точно.
Владимир Сергеевич задумчиво усмехнулся в усы.
— Ну, веди.
— Минутку. — Тут Дэннер подбежал к Октябрине, ухватил её за руку и притянул к себе. Взгляды встретились.
— Прости! — тихо сказал Владимир. — Но я больше не выдержу. — И он, притянув ближе, крепко поцеловал её в приоткрытые губы. — Товарищ командир, подождите!
— Не упади, — поддержал Октябрину Тадеуш, который всё ещё шёл рядом.
— И... — фрау Зингер, наконец, опомнилась, проводила друга взглядом и начала злиться. — И что это такое было?!
Тадеуш засмеялся и потянул её дальше.

— Ай да мы, ай да молодцы! — Элеонора, как всегда, ввалилась бесцеремонно и спонтанно. — Дроны, неубиваемые, летучие, оснащённые паралитиком. Круто, а?
Сэд ничего не ответила. Этот поцелуй, который как нарочно оказался по центру кадра, тут же выбил из её головы всякие надежды на лучшее. В рациональном мозгу тут же мгновенно сложилась цепочка умозаключений, приведшая в итоге к тому, что Моника – именно Моника, а не Сэд – навсегда останется наедине с собой и своими чувствами, которые и так-то не были никому нужны, а теперь единственному, на кого она возлагала хоть какие-то призрачные надежды, будет наплевать. К чему тогда вообще существовать?
Сэд так и застыла перед монитором, как неподвижная кукла, подперев голову рукой и уставившись полными слёз глазами в монитор. Очки сползли на кончик короткого носа, так что в изображении на мониторе Сэд различала теперь лишь размытые пятна, но ей и не нужно было. Она уже увидела всё необходимое для того, чтобы окончательно расхотеть жить.
Может, нужно было всё сказать, мелькнула в опустевшей напрочь голове запоздалая здравая мысль, но была тут же отметена: где гарантия, что ответом не был бы смех и снисходительная улыбка? Выбор Дэннера был даже в какой-то степени понятен Сэд, Октябрина ведь была здорова, красива и заботлива, почти по-матерински мягка. Всё лучше, чем мрачная и больная насквозь парализованная дистрофичка с ужасным характером и кислой миной. Что ж... Видимо, ты сделала всё, что было нужно, милая Моника.
— За победу? — Элеонора протянула ей стакан с бурбоном, видимо, неверно истолковав поведение Сэд – события на экране она проглядела, будучи занята разливом.
Сэд молча повернулась к Элеоноре, окинула ничего не видящим взглядом стакан с его содержимым и, не вытирая слёз, выхватила его неожиданно окрепшей сухой рукой. Она знала, что ей после этого стакана станет невыносимо плохо, но сейчас единственным выходом казалось забытьё в бреду и боли физической взамен душевной.
При других обстоятельствах хакерша бы вежливо отказалась от выпивки, но сейчас она была в таком состоянии, что осушила этот стакан залпом, не прекращая при этом рыдать. Затем с грохотом опустила на стол и повернулась к Элеоноре уже полностью.
— У тебя есть пистолет? — спросила она мрачно и холодно, голос даже не дрожал от слёз. — Я свой оставила в куртке. А он мне сейчас очень нужен.
 — Есть. — Элеонора плюхнулась напротив прямо на пол, скрестив ноги и установив бутылку перед собой. — Давай, рассказывай. Я же вижу, что тебе плохо.
— Зачем? — удивилась Сэд, словно уже и не замечала текущих ручьём слёз. — В этом нет нужды. Знаешь... Тут недавно оказалось, что я могу быть дочерью якудзы. В этих руках слишком мало силы для того, чтобы совершить сэпукку, поэтому предпочту застрелиться. А жить мне... Незачем. Я же сделала всё, что должна была. Моя миссия закончена, а с моей болезнью я всё равно долго не протяну. Так что лучше мне умереть быстро и красиво. Может даже мозгов хватит предсмертное хокку сочинить, так совсем красиво будет. Скажем...
Хакерша закатила глаза к потолку, задумавшись ненадолго, а затем выдала:
— Всё, конечно, уйдёт. Но тлеет прекрасная искра надежды. Ну, что скажешь? — на мрачном лице появилась жуткая призрачная улыбка, больше подходящая мертвецу, чем живому человеку. — По-моему красиво. Надежда ведь умирает последней, правда? Как жаль, что меня зовут Моника. По поводу этого имени ничего не сказано, так что придётся мне уйти.
— Хокку зашибись, а настрой так себе, — нахмурилась Элеонора и залпом осушила стакан. — А в смерти ничего красивого нет. Всё одно – агония, судороги, дефекация. Ты мне вот, что скажи: почему это я, старая кошёлка, ценю свою тощую задницу больше, чем ты – молодая девка? Что тебя гнетёт настолько, что ты и жить не хочешь? Погоди, дай, угадаю... Мужик, ага?
Сэд не стала отпираться, кивнула и подставила стакан, чтобы ей подлили.
— Знаю, но лучше умереть от огнестрела, чем под капельницей и с трубкой в горле. Я не питаю иллюзий по поводу своей дальнейшей судьбы и знаю, что меня ждёт. Как я могу ценить ущербную жизнь, которая вот-вот закончится, так ещё и в жутких муках. Лекарства ведь нет. И появится только после моей смерти в лучшем случае. Зачем такая жизнь? Меня с рождения убеждали в том, что я лишняя в этом мире, что мне вообще здесь не место и лучше бы мне не быть. Пора исполнить волю судьбы. Я всё равно больше здесь не нужна, моя работа сделана.
Скотина ты, Дэннер, немыслимая ты скотина, думала Сэд, продолжая обливаться слезами, как же я тебя ненавижу, ненавижу и люблю одновременно! Чтоб ты сдох! Нет, чтоб мы вместе сдохли, в одну секунду, в один миг! Как в старых сказках.
— Ты не лишняя, — возразила Элеонора, ловко наполняя оба стакана. — Мало ли, кто и чего говорит. Оно, конечно, паршиво вот так вот дожидаться смерти, по себе знаю. Но послушай совет никому не нужной старухи: мы ещё повоюем. Лучше показать безносой фигу, чем пустить себе пулю в лоб, покорившись судьбе. Сама не знаю, когда кони двину, наконец, — неожиданно призналась она. — Всё живу и живу, не сдохну никак.
— Может быть, — то ли под действием алкоголя, то ли под влиянием усталости, смешанной с эмоциями, Сэд стала немного смягчаться и перестала быть такой упёртой. Она снова залпом осушила стакан и скривилась. — Не знаю я, что лучше: самостоятельно оборвать полную страданий жизнь или продолжить кататься мордой по асфальту сознательно, кому-то неведомому назло. Меня ведь... Даже любить нельзя. Я никому об этом не говорила, но... — голос Сэд дрогнул, она сникла совсем. — Но у меня есть последнее желание, как у любого умирающего. Я мечтала испытать взаимную любовь, искреннюю и счастливую. В моей жизни никогда не было любви. И если раньше на это была хоть слабая надежда, то теперь... Посмотри на меня. Я не вызываю ничего, кроме жалости и сочувствия. Может быть, ещё отвращение. Но никакой любви. Да и кто захочет сознательно разбивать себе сердце, связывать себя с человеком, который вот-вот умрёт? Это никому не нужно. А я, дура, влюбилась. Только вместо меня выбрали другую, здоровую, красивую, заботливую и милую. Я всегда знала, что никому не нужна, но сейчас чувствую себя особенно паршиво...
Стойкости пришёл конец, нервы сдали, и Сэд горько расплакалась, будучи не в силах сдерживать жуткую бурю, грохочущую и воющую внутри её хрупкого тела. Она сильная девочка, да, иначе бы просто не дожила до сегодняшнего дня, но невозможно быть сильным бесконечно, особенно когда на поле боя ты один.
Элеонора пристально поглядела на неё и налила ещё стакан. Сэд вдруг померещилось на самом дне внимательных зелёных глаз нечто неизведанное, нечто древнее, как сам этот мир.
— Ошибаешься, девочка. Ох, как ошибаешься. Ты достойна любви, как и любой человек, по праву рождения.
Элеонора обняла хакершу, из-под ворота показалась татуировка – то ли жар-птица, то ли феникс, не разобрать. — А выбирают люди не умом, а сердцем. Ты ведь тоже не умом его выбрала?
Но ведь сердце следует за умом, возразил бы Дэннер, будь он рядом. Во всяком случае, его сердце...
— Угу, — сдавленно отозвалась Сэд. — Оно у меня хоть и каменное, но есть... — девушка всхлипнула. — Но разве камню бывает больно?
Вот здесь Сэд точно ошибалась, каменным её сердце никогда не было. Она всегда была живой, сочувствующей и эмпатичной, ведь тогда ни за что не согласилась бы прятать у себя чужого ребёнка, не заботилась бы о нём.
— Может, мне сказать ему? — уже почти прошептала несчастная хакерша, захлёбываясь новым потоком слёз. — Хотя зачем, если он выбрал другую...
Состояние физическое тем временем принялось активно догонять моральное: сильно заболела и закружилась голова, желудок отозвался тошнотой и спазмами, но Сэд не обращала на это внимания. Вообще, кажется, те два несчастных ролла, съеденные из вежливости, всё-таки смягчили остроту выпитого хакершей, и сразу же на пол она не свалилась, однако самочувствие всё равно было не из лучших. Но и об этом думать Сэд не могла, у неё перед глазами стояла одна картинка: Владимир со скрещёнными на груди руками и снисходительной улыбочкой, мол, ничего, детка, поплачешь и забудешь, со всеми бывает.
— Здесь можно сделать только одно, — Элеонора погладила Сэд по волосам. — Просто будь с ним. И пусть всё идёт как идёт.
— Зачем? — голос у Сэд совсем сел. — Чтобы продолжать рвать себе душу, глядя, как он счастлив? Видя, как он улыбается другой, как он дарит ей свою любовь? Тогда уж лучше сдохнуть...
Перед глазами будто наяву встала картинка: Сэд сидит здесь, в ординаторской, за компьютером и ищет что-то по просьбе Владимира, а в этот момент появляется Октябрина и начинает лезть к нему в штаны. Дэннер смущённо улыбается и, обнимая свою женщину за талию, уходит с извинениями и обещанием зайти за результатами попозже.
Нет, такой муки Сэд просто не выдержит и свихнётся. Это даже хуже, чем сидеть и ждать мучительной смерти от удушения или сердечного паралича, биться в бреду или лежать в беспробудной коме... Невыносимо!
Внезапно организм Сэд тоже решил высказать свой протест по поводу сложившейся безнадёжной ситуации. Стал заканчиваться воздух, а следом начала постепенно нарастать тупая жгучая боль где-то глубоко в груди, слева, там где тревожно колотилось её маленькое и ослабленное болезнью сердце.
— Погоди, — почти одними губами прошептала Сэд, задыхаясь. — Мне плохо...
Инстинктивно она потянула тонкую руку к больному месту и уткнулась Элеоноре в плечо, пытаясь успокоиться и пережить приступ. Что это конкретно с ней случилось, она и сама не знала, так что скорая смерть или палата интенсивной терапии была вполне допустима. Странно, но сейчас в голову Сэд вернулся здравый смысл.
И в этот момент в ординаторской образовалась целая делегация из генерала в сопровождении Джейми и двух врачей.
— Нам нужна помощь, — не оборачиваясь, велела Элеонора.
— Опять?! — всполошился Джейми, подхватывая Сэд на руки. — Ну, где там Октябрину носит?!
— Мы же её ждать не будем, дело срочное.
Молодая врач, вошедшая с генералом, кивнула.
— Я вместо Октябрины. Что с ней?
Замученная собственными переживаниями и заплаканная Сэд была похожа на подстреленную птичку. Она совсем побледнела, и теперь безвольно висела на руках у Джейми, мельком посмотрев на людей, стоящих в дверном проёме, но не разобрав в этих цветных пятнах ничего, кроме белой ткани халатов и тёмно-зелёного цвета формы генерала. Да и нужно ли вообще их разбирать?
— Сердце, — едва слышно проговорила пациентка. Боль не была прям уж такой невыносимой, но не давала нормально дышать, а ещё где-то внутри болезненным комом копился страх, характерный для больных в таком состоянии, он его и усугублял.
Стало страшно по совершенно иррациональной причине: Сэд боялась, что умрёт вот прямо здесь и сейчас, так и не открывшись Владимиру и унеся свои чувства в могилу. Хотя... Опять же, был ли в этом смысл? Если умирать, то лучше уж умереть тихо, не привлекая к этому трагическому процессу никого, кому может это повредить. Если кому-то суждено быть счастливым, пусть будет. Самой Сэд всё равно никогда не познать счастливой жизни.
— Ты зачем ей алкоголь впарила?! — накинулся Декстер на Элеонору.
— Ей было надо, — отрезала та. — Тебе бы тоже было надо на её месте.
В этот момент подкатили каталку, и Джейми осторожно уложил подругу на неё.
— Держись, — он погладил хакершу по щеке. И доверил профессионалам. — Товарищ генерал-лейтенант, мы сможем ей помочь? Она хороший человек. А вот так с ней – постоянно...
Декстер, похоже, совсем расстроился. Он реквизировал у Элеоноры бурбон и основательно к нему приложился – кажется, субординация его в тот момент меньше всего волновала. Впрочем, вряд ли она волновала кого-либо из присутствующих ещё. Горе всегда стирает границы...
Сэд могла только очень тяжело вздохнуть, закрыть глаза и попытаться успокоиться. Сейчас вокруг неё все забегают, начнут ставить капельницы, уколы, подключат к пульсоксиметру, а потом она забудется тяжёлым медикаментозным сном. Перед глазами всё равно, даже в полуобмороке, продолжал стоять снисходительно улыбающийся Владимир, которому, кажется, было несчастную Сэд совсем не жаль. Если Октябрина – ласточка, то Моника была больше похожа на колибри. Маленькая и очень хрупкая, а ещё красивая, но только не всем под силу эту малышку разглядеть и заметить, потому что она не любит подавать голос.
Её слёзы, кажется, никого не огорчали. Люди воспринимали их как симптом болезни, и относились снисходительно, как к слезам ребёнка, потерявшего любимую игрушку. Сэд казалось, что все вокруг её только жалеют, но при этом думают, что её эмоции и чувства подвержены влиянию болезни и управляются ею, будто бы она не может чувствовать и переживать на самом деле. От таких мыслей было ещё больнее, чем даже от осознания, что она не нужна тому, в кого влюблена.
Очки с неё заботливо сняли, поэтому сейчас хакерша вообще ничего не различала, кроме ярких световых пятен потолочных ламп. Иногда над ней склонялись размытые близорукостью лица сопровождающих её врачей, они что-то говорили, называя страшные медицинские термины, которые полубессознательная хакерша не воспринимала. Когда коридор, казавшийся бесконечным, сменился палатой, а в вену на запястье неприятно вонзилась игла, к пациентке снова наклонилась одна из врачей, заменяющая теперь Октябрину. Сэд ухватила её холодными пальцами за руку и попросила едва слышно:
— Если я умру, скажите Маэстро, что это его вина.
— Всё будет хорошо, — врач улыбнулась и заботливо погладила Сэд по руке. — Это всего лишь приступ стенокардии, сейчас сердечный ритм вернётся в норму, и вам станет лучше. Может, мне лучше сказать, что вы хотите его видеть?
— Я не вижу вашего лица, — едва слышно прошептала Сэд, — но я вижу, что вы не умеете врать.
— Вот и славно, — врач, кажется, ни на грамм не обиделась на странный комплимент.
Что было дальше, Сэд не помнила – в капельнице, кажется, помимо сердечного препарата было ещё и сильное успокоительное, которое почти сразу отправило несчастную хакершу в темноту глубокого сна. Правда, перед тем, как отключиться, она успела подумать, что никто и никому не будет передавать её просьб, спишут на стресс и болезненное состояние и забудут. И Дэннер ничего не будет знать.
Впрочем, довольно быстро, видимо, под запоздалым действием алкоголя, окружающий мир померк, боль потихоньку стихла, и вскоре вообще всё почернело и замолкло. Сэд осталась одна в полной тьме, но такое состояние для неё уж точно не ново, и даже, можно сказать, привычно. Правда, она уже догадывалась, что очень скоро к ней завалится в палату генерал со своей свитой и начнёт расспрашивать, однако сейчас воцарилась, наконец, абсолютная тьма и тишина. И это к лучшему.