По ту сторону реальности

Октябрина почти пришла в себя. По крайней мере, так показалось Дэннеру. Когда она с самым решительным видом двинулась наперерез, он даже немного испугался: взгляд у Ласточки был как у сурового инквизитора, вяжущего нахального еретика.
— Идём, — сдержанно обронила она. — Поговорить надо.
Они вошли в первый попавшийся кабинет – неизвестно, чей он был – где Октябрина привалилась к двери и, вопреки всем регламентам, вытащила из пачки сигарету. Её трясло, в глазах заблестели слёзы.
— Ну, — пробормотал Дэннер, — можешь мне врезать, если хочешь. Это будет справедливо...
— Ты идиот?! — рявкнула Октябрина, и, наконец, разрыдалась, размазывая слёзы по лицу грязными руками. — Ну, зачем ты это делаешь, а?!
Дэннер ощутил, что тоже вот-вот взорвётся. Что или узнает у неё всё, или... Или пусть она возьмёт у него винтовку и пристрелит его к чёртовой матери. Потому что так – больше невозможно!
— А сама-то как думаешь?! — Голос охрип. — Я тебя люблю, неужели, неясно?
— Я-асно мне всё, — всхлипнула Октябрина. — Думаешь, я не вижу, да?.. Что, думаешь, я совсем дура?.. Я же вижу, как ты на меня смотришь... — сигарета выскользнула из дрожащей руки и полетела на пол. Дэннер безнадёжно махнул рукой.
— Я вёл себя не по-товарищески. Прости меня. Прошу.
«Ну, наконец-то, — ядовито прокомментировал Глас Рассудка. — Дошло. Ты себя в зеркало-то когда последний раз видел, тигр полосатый?»
«Заткнись, — велел ему Дэннер. — И без тебя паршиво.»
«Ага, очень ей нужен психованный солдат, чтобы с тобой по гарнизонам мотаться и терпеть твои истерики да припадки, — не унимался Глас. — Любая ж баба о таком мечтает!»
— Дурак... — Октябрина хлюпнула носом. — Ты не знаешь обо мне ничего, как ты можешь меня любить...
— Если мне и любить кого, так я сам как-нибудь разберусь, ага? Ну, прости! Я же обещал к тебе больше не лезть! Ну... Слово офицера: не буду больше. Ты мне веришь?
Октябрина не успела ответить. Чёрный волк выступил навстречу прямо из стены. Потом вдруг увеличился в размерах, став огромным, ростом под потолок. И прыгнул.
Дэннер успел ощутить мощный удар, впечатавший его в стеллаж с документами, отчего тяжёлые папки посыпались на голову. Последнее, что он увидел за мгновение до потери сознания, как зверь, заботливо обняв Октябрину лапами, растворился в воздухе вместе с ней.

— Просто замечательно.
Сознание призывно махало платочком откуда-то очень издалека, а в голове свинцовыми волнами переливалась тяжёлая боль. Дэннер со стоном перевернулся на бок и немедленно пожалел об этом – голова взорвалась так, что перед глазами заполыхали красные вспышки.
— Я, когда тебя учил, — в зубы протиснулось металлическое горлышко солдатской фляги, — и думать не думал, что ты натворишь таких бед.
— Гич... — Дэннер закашлялся, жидкость обожгла горло. — Не пили... Я тотем призывал...
— Не сомневаюсь. Ни капли не сомневаюсь, что призывал ты именно тотем. А вот, кого ты призвал – вопрос интересный. Дух тебе силу дал?
— Дал.
— Просьбу исполнил?
— Гич!
— И что он взял взамен?
— Самое дорогое.
— Логично. — Гич уселся рядышком. — Косячишь, друг.
Владимир сумел-таки подняться.
— Пей ещё. — Гич сунул ему флягу. — Ну, анимаэктомия тебе удалась, тотем твой тоже чую. А кто ещё входил, когда ты любезно отворил дверку?
— Не знаю. — Дэннер машинально глотнул из фляги, не чувствуя вкуса. — Гич, если она умрёт – мне тоже не жить. Помоги, прошу тебя.
Шаман покачал головой, зазвенели обереги в длинных волосах.
— Я-то помогу. Ты пентаграмму нарисовал? Круг очертил серебром?
— Забыл.
— Вот, то-то и оно. Ладно, давай свой нож, провожу тебя.
Владимир молча протянул нож, и Гич принялся чертить им по полу, почти не касаясь линолеума. А когда закончил, устроился на полу, положив руки на колени и закрыв глаза. Дэннер ему завидовал: так легко гулять между мирами, будто по соседним комнатам, он только мечтал научиться.
Кабинет изменился. Теперь он выглядел так, словно ему лет двести: тяжёлая резная мебель, уютный зелёный светильник на столе, медная ручка на двери.
— Иди, — Гич приоткрыл один глаз. Здесь у него их было целых три, и открылся тот, который на лбу. Он слегка светился сквозь зелёно-переливчатые перья на лице шамана. Дэннер бы при всём желании не угадал, сколько у него тотемов. — Я прикрою.
Владимир кивнул и вышел прямо сквозь дверь.
Он оказался на улице. Извилистая и узенькая – вдвоём не разойтись – она уводила наверх, и Дэннер знал, что в конце её, вопреки всем законам физики, окажется море.
Вокруг ходили люди, совершенно не обращая на него внимания. Владимир двинулся наугад, прошёл доверху и оказался в доках. Слева сидел человек в изношенном плаще, и у его ног покачивался фонарь. Дэннер опустился напротив.
— Не видал её?
Человек покачал головой.
— Возьми, — указал он на фонарь. — Свет.
Дэннер принял фонарь. Впереди чернела огромная арка. От неё так и веяло древней, могучей жутью.
«Пещера, куда страшишься войти, таит в себе сокровища,» внезапно всплыло, будто вспыхнуло в голове. Откуда эта фраза?.. Он не знал.
Собрав всю волю, всю храбрость, на какую только был способен, Дэннер шагнул во мрак.

Сердце следует за умом, это точно. А вот ум, к сожалению, мечется, как лисица в клетке, и не знает, куда ему следовать.
В голове звенела прозрачная пустота.
Но ключевой смысл он уловил: он ей признался, и она его отшила. Она не хочет быть с ним, не хочет, чтобы он оберегал её, защищал.
Её слова всё звучали, звучали в памяти – заевший на жестоком повторе мучительный приговор.
Да, любовь – это вовсе не потребность обладать. Если она будет счастлива, будет счастлив и он сам, но, чёрт возьми, почему так больно?! Почему невозможно дышать?
Врут книжки, какое же это счастье?! Жжёт оно, невыносимо жжёт, хуже огня, хуже инквизиторского железа. Будто половину сердца взяли и отняли, оставив открытую кровоточащую рану, и теперь эту щемящую пустоту вовек ничем не заполнить.
А впрочем, что тут удивительного. Сам руки тянул, сам наорал на неё. Теперь она его не просто не любит – теперь он ей неприятен, и это больнее всего.
Надо жить дальше. Надо идти вперёд. Ну, подумаешь, сердце разбилось, небось, не сахарный. Что бы там ни плели поэты, а от безответной любви ещё никто не умирал...
Дэннер убеждал себя, уговаривал, но бестолку – боль продолжала выжигать внутренности. А здесь она ощущалась в разы острее, и терзала с таким остервенением, что, будь всё физически-настоящим, он бы уже насмерть задохнулся.
Духи обступили его – вкусная пища сильные чувства. Ходили вокруг, вертелись, касались бесплотными руками.
— Тебе плохо? — на него в упор распахнулись, светясь мягким светом, два огромных, солнечно-рыжих глаза.
— Я ищу Аретейни. Ты не встречала?
Девушка покачала рыжей головой. Из гущи огненных кудрей чутко вскинулись лисьи уши.
— Вперёд и вниз. Иди вперёд и вниз.
Летели следом, смеялись, шелестели, провожали. Под ногами разверзлась пропасть. Как же страшно, боги. Он помахал рыжей девушке на прощание. Закрыл глаза.
И шагнул в пустоту.

Должно же быть у этой пропасти хоть какое дно... Ну, по идее.
И оно было, да ещё какое – абсолютно себе мирный скверик, с лавочками, клумбами и беседками. Пушистый снежок уютно кружился в тёплом свете фонарей, летя с бархатно-чёрного неба, неподалёку возвышалось смутно-знакомое здание сталинского ампира. Ёлки растопырили густые заснеженные лапы.
Дэннер поднялся. В Нижнем мире он никогда особо не ориентировался, а теперь ещё и не знал, куда идти. И тут из-за ближайшей ёлочки выбежал знакомый силуэт в распахнутой курточке и шапочке с помпоном.
— Я тебя еле догнал, — сходу упрекнул Олег, беря его за руку. — Куда ты всё время уходишь?..
— А ты что здесь делаешь?!
— То же, что и ты. Ищу маму.
— Аргумент, — признал Дэннер, возобновляя движение по дорожке. — Слушай, я должен тебе сказать. Это ведь я призвал духов.
Олег шмыгнул носом. Почему-то совсем не было холодно.
— Не-а, не ты. Этого духа призвала Амальтея.
— Кто?..
— Ты её видел, она приезжала в больницу. — И Олег, надув щёки, засеменил по-утиному вперевалочку. — Вот такая.
Дэннер засмеялся. Крашеная из Святой Анны узнавалась безошибочно. Возможно, оттого, что здесь они могли обмениваться мыслеобразами – у малыша даже нос вытянулся на мгновение и волосы порыжели. А ещё Дэннер отметил, что Олег видит себя не таким тощим и слабеньким. Интересно, а он сам – какой? Каким он себе видится?
Зеркало услужливо привалилось к бортику фонтана.
Он молодой. Ну, конечно же, совсем юный. Худой, сильный, без шрамов и переломов. Чуть насмешливый прищур, и волосы без грамма седины, тёмно-медные, короткие – едва до плеч – отросшей чёлкой падают на глаза. Лейтенантские погоны на защитно-зелёном кителе РККА.
Точь-в-точь такой, как в тот день.
— Нам не туда, — сказал Олег, разумея зеркало. Отражение исчезло, теперь стеклянная гладь колыхалась, рябила, как вода в пруду, на дне которого амальгама почернела, и больше не отражала ни пухленького румяного мальчика, ни молодого советского лейтенанта.
— Да, я знаю. — Дэннер потянул Олега за руку. — Нам вниз. Вперёд и вниз.
Пещерка спряталась на склоне, почему-то зелёном среди зимы. Изнутри выбегал ручеёк, весело журча тёмной водой и перекатывая по дну камешки. Дэннер с Олегом двинулись против течения, и вскоре, нырнув под низкий свод, обнаружили валун. На нём лежал длинный ржавый нож поверх раскрытой тетради.
«Запиши своё имя, — гласила надпись на рукоятке, — оно пригодится для поиска.» Дэннер сомневался, так ли уж стоит верить всяким посторонним надписям, в особенности, тем, что призывают провести серьёзный обряд в опасном месте, а Олег подтвердил его опасения:
— Пошли, — сказал малыш, — мы же всё равно ненадолго.
Поиска чего?.. хотел уточнить Владимир, но тут его потянули дальше за руку.
Волк сидел в дальнем конце пещеры – весь израненный, кровь запеклась в густой шерсти, бока ввалились. Он поднялся, подошёл, прихрамывая, и уткнулся мордой Дэннеру в плечо. Октябрина, спящая у него под боком, завозилась и приподнялась.
— Благодарю, — Дэннер обнял зверя за мощную шею. — Благодарю, что защитил её.
Волк щекотно лизнул его в ухо и уставился жёлтыми глазами.
— Проводишь нас домой?
Зверь захромал к выходу.
Дэннер подхватил Октябрину на руки, но тут она дёрнулась, рванулась и – ласточкой взвилась к потолку. Олег, в свою очередь, по-звериному припал к земле, оброс густой рыжей шерстью, и мгновение спустя, по пещере, задрав к потолку хвост, бежал лохматый рыже-полосатый кот.
— Да ну вас, — даже обиделся Владимир. — Шаманы...
Его тотем шагал в авангарде, припадая на три лапы из четырёх и марая кровью земляные стены.

— Я чуть не сдох, — упрекнул Гич, когда Дэннер в обнимку с Октябриной вылетел из дверного полотна. — Ты чего так долго?
— Ты мне карту не выдал, — огрызнулся Маэстро, помогая Октябрине подняться. — А, между тем, этот вредный дух ещё здесь.
— Разберёмся, — тоном заправского милиционера заверил шаман. — Ну, добро пожаловать домой.
Октябрина слабо шевельнулась, заморгала и распахнула глаза.
— Ой... А что опять случилось?.. Дэннер, ну, полегче, ты меня сейчас придушишь...
Но Владимир только стиснул её крепче.
— Привет, Ласточка, — слегка поклонился шаман, улыбаясь.
— Здравствуйте. Я Октябрина.
— Я знаю. — Шаман протянул сильную смуглую руку. — Гичибинеси.
— Очень приятно, — Октябрина пожала руку и деликатно завозилась в руках Дэннера. Потом, сдавшись, протянула почти жалобно: — Ну, пусти-и меня...
Гич, извинившись, удалился, а Владимир, наконец, сообразил ослабить объятия, чем Октябрина немедленно и воспользовалась.
Повисла неловкая пауза. Оба смотрели в пол, чтобы не смотреть друг другу в глаза.
— Ну... — сипло выговорила Октябрина, когда молчание сделалось невыносимым. — Это... Спасибо, что вытащил.
— Не за что.
— Ну, я пойду?
— Иди.
— А то у меня пациенты.
— Конечно. Увидимся.
— Ага.

— Где Сэд?! — влетела в ординаторскую Октябрина. Джейми медленно поднял голову от стакана.
— В надёжных руках, — не очень внятно ответил он. — А вас где черти носили?
— Долгая история, — появился Дэннер. Он взял со стола бутылку и налил себе полный стакан.
— Точно в надёжных? А дети?
— Мелкий спит.
Октябрина помолчала немного.
— Я хочу увидеть Фрейю.
— Послушай...
— Я. Имею. Право. Видеть. Свою. Дочь, — отчеканила Октябрина – не произнесла, уронила по словечку. Дэннер залпом выглушил стакан.
— Я пойду с тобой.
— Нет. Я одна.
— Знаешь, что! — неожиданно взорвался Владимир. — Я прекрасно умею понимать с одного раза, и я уяснил, что ни к чёрту тебе не нужен! Можешь меня вовсе не замечать – на здоровье! Но я не отпущу тебя одну! Ясно тебе? Мы тут не дискутируем!
Октябрина вздрогнула, отшатнулась и съёжилась, как мокрый котёнок, растеряв всю свою уверенность и властность.
— Понятно... — пискнула она, зябко обхватив себя за плечи и захлопав отяжелевшими ресницами. — Понятно, не кричи...
Дэннер осёкся и замолчал. Осознание того, что он второй раз за ночь довёл её до слёз, как-то не приходило – оно отчаянно барабанило в дверь, а разум не менее отчаянно оборонялся. Она плачет, а ему каждая её слезинка – ножом по сердцу.
Ситуацию спас генерал, внезапно поднявшийся и проворчавший в усы:
— Долго тут орать будешь, проводи даму!
Владимир кивнул и поспешно распахнул Октябрине дверь.
Если только Дэннеру могло сделаться ещё хуже, то он сего успешно достиг. В груди уже скреблись даже никакие не кошки, а, минимум, стайка вредных росомах с когтищами в аршин.
— Ты прости, — только и выговорил Владимир. Ему вдруг показалось, что Октябрина взяла себя в руки, и всё понимает. Но почему так болезненно отреагировала на его вспышку, она ведь врач неотложки, у неё нервы – закалённая сталь.
А он сам? Тоже хорош. Спецназ, скажите, пожалуйста! Офицер! Ведёт себя не лучше пубертатной девы, перебравшей пивасика на выпускном вечере.
Октябрина слабо улыбнулась, и вдруг остановилась.
— Безумная выдалась неделька. Не бери в голову. Угостишь? — Она кивнула на бутылку.
— Да... — Владимир от волнения бутылку едва не выронил. — Я не хотел... Я не должен был на тебя орать! Я же обещал...
— Всё хорошо. — Прохладная ладошка Октябрины легла на плечо – и вспыхнул огонь. Владимир усилием воли заставил себя убрать руку. И слова полились вдруг сами собой, так легко, словно все эти мучительные годы только того и ждали.
— Знаешь... Я, когда миротворческую миссию возглавлял, на Четыреста тринадцатой... Тогда про Морену ещё не знал никто. Поступила информация о пандемии...
И вновь он стоял у барака, и автомат болезненно натирал язвы. Многочисленные язвочки возникали по всему телу, лопались, сочась серозной жидкостью и мутной воспалённой кровью. И снова трясущиеся руки отмеряли дозу экспериментальной вакцины в исколотые вены, а далёкое солнце безжалостно жгло, провоцируя режущую головную боль и тошноту.
— Только вернувшись домой, я узнал, что болезнь эта искусственная. Что она создана на нашей родной Земле. В моей родной Москве. Но было поздно. Мы уничтожили всю работу над созданием вируса. Все следы. Восстановить было невозможно... Но у меня оставался образец. Один образец.
— Я догадывалась, — кивнула Октябрина.
— Марков потребовал отозвать ядерный удар, а я не послушал. Тогда он инфицировал мою жену.
Шаг вперёд, распахнутая дверь. Измученная женщина в пустой комнате вскакивает, прижимая к груди крохотного младенца – неделя от роду крохе, не больше.
«Я знала, что ты придёшь. Что ты нас не бросишь...»
— Заболеть у них не получилось. Они сделались носителями. Альфами.
Дэннер усмехнулся. В зелёных глазах не осталось ничего. Ни страха, ни слёз. Пустота.
— Вот и всё. Жизни в моих руках. Две жизни – моих родных. Или миллиарды жизней.
— И ты сделал выбор.
— Да.
Выстрел, второй, третий. Алая морось брызгает на стены.
Младенец кричит. Захлёбывается испуганным криком, и этот звук рвёт нервы в клочья. Выстрел – осечка. Грохот, резкий металлический грохот, пистолет врезается в батарею.
Крохотное тело в руках, такое хрупкое, что усилий не требуется. Глухой хруст позвонков.
В коридоре он видел канистру с маслом. Пламя засветилось, заплясало, пожирает кружева пелёнок, с сухим треском рвёт сухожилия.
На коленях посреди комнаты. А ведь когда-то ему претила сама мысль о том, чтобы умереть на коленях.
— Командир!..
Ему всё равно. Он уже покойник.
— Попрощайся и дай мне пару минут. — Чужой голос. Чужие слова. Чужая память... — Я всё сделаю.
…Фрейя мирно спала, и её золотые волосы рассыпались по подушке. Октябрина зажала рот обеими руками и выбежала из палаты. Владимир осторожно подошёл, и девочка завозилась. Распахнула глаза – чёрные озёра.
— Ты вернулся за мной! — Она вскочила и повисла у Дэннера на шее, прижавшись к его щеке тёплой щекой, такой мягкой, что казалось, будто она может повредить нежную кожу о его, обветренную и грубую. Владимиру казалось, что его здесь нет. Что это кто-то другой, чужой и незнакомый, обнимает девочку за хрупкие плечи. Кто-то другой гладит золотые волосы, задыхается, не пытаясь унять бешено колотящееся сердце и дрожь в руках. Кто-то другой – не он – незаметно и медленно тянет из кобуры пистолет.
Другой человек, чужой человек. Незнакомый.
Не он.
А он смотрит кино. Просто смотрит неприятное и страшное кино… Один щелчок пульта – и оно исчезнет, экран погаснет, и не станет больше этого кошмара. Просто кино.
Рука скользит по спине меж острых лопаток, как ядовитая змея, скользит, ища биение жизни под тёплой кожей, чтобы нанести смертельный удар.
Это всё ненастоящее. Всё понарошку. Просто страшный фильм…
Я не могу, раз за разом металась в пустой от усталости голове одна-единственная мысль. Я не могу больше. Я хочу умереть...
Кто-то чужой – не он – плавно спускает курок. Кто-то чужой бережно опускает на подушку хрупкое тело залитыми горячей кровью руками.
Не он. Его здесь нет. Его давно больше нет.
Октябрина сидела, скорчившись на полу у стены, и её трясло от беззвучных рыданий. При виде Дэннера она вскинула голову. Рванулась в палату, но он перехватил её, прижал к груди. Она билась как птица в силках, вырывалась, пару раз разбила ему губы и нос... Дэннер только крепче её сжимал. Она кричала так, что рвала голос, выла, словно раненый зверь, и под конец уже хрипела, а слёзы всё лились и лились, и давно насквозь промочили рубаху.
Они так и сидели на полу коридора, и Владимир уже не чувствовал боли в онемевших руках. И не было ни слов, ни мыслей.

— Безумная ночка... — Элеонора в который раз включила остывший чайник. Гич вдруг молча поднялся и вышел из ординаторской.
Он прошёл мимо них, в распахнутую дверь палаты. Октябрина его не заметила. Она прижималась к Дэннеру, вцепившись в него, как в спасательный круг. Владимир не знал, что делает шаман, да и не хотел знать. Он тихо подхватил Октябрину на руки и поднялся.
— Не зайдёшь?
Она задрожала так, что пальцы, судорожно вцепившиеся в рубаху, оторвали пуговицу.
— Понял, — моментально заверил Дэннер и отнёс подругу в палату, где попытался уложить на кровать, но Октябрина снова разрыдалась. Тогда он тихо стащил куртку и ботинки и устроился с ней рядом, прижав к себе, как прижимают детей, когда они боятся кошмаров. Дождь шелестел по оконному стеклу, и Владимир невольно прислушивался к его шёпоту, да к едва слышным всхлипам Октябрины, пока усталость, наконец, не взяла своё.

А когда Октябрина проснулась, за окном уже забрезжил тусклый осенний рассвет. Она не заметила, как отключилась, и сильно заподозрила, что Дэннер ей что-то вколол – в таком состоянии сложно заметить. Рыдать уже не рыдалось, чувства выгорели, оставляя, как и любой пожар, пепельную горечь опустошения.

Ласточка осторожно, стараясь не разбудить друга, сползла с кровати. Вот так вот бросать его казалось несправедливым. Она уже привыкла воспринимать Владимира как некое фортификационное укрепление – с ним никогда и ничего не случится, он всегда и ото всего защитит, убережёт. Оказывается, вот как. Даже самые сильные люди не беспредельны. Даже у Владимира иногда бывают страшно-пустые глаза.
Он совершил для неё истинно героический подвиг, добровольно возвратившись в свой самый страшный и мучительный кошмар. И теперь её долг – отблагодарить его, не нагружая более своими бедами.
Октябрина заботливо поправила одеяло, поцеловала, наклонившись, руки, столько времени защищавшие её от боли.
И, не оборачиваясь, покинула палату.

Дэннер, конечно же, проснулся, когда Октябрина зашевелилась, но некая неведомая сила заставила его притвориться спящим.
— Ну, вот и я тебе больше не нужен, — тихо резюмировал он закрывшейся двери. — Разошлись дорожки.
Нет, а чего ты ожидал? Она позволила побыть с ней рядом, позволила помочь – всё, хорошенького понемножку, — молодой лейтенант стоял под мокрым ноябрьским снегом, сжимая в покрасневших обветренных руках две белые лилии, стоял и строго неотрывно глядел на Владимира серьёзными зелёными глазами.
— Я клянусь. Клянусь, что больше никогда никого не буду любить. Клянусь, что никогда – до последнего дыхания! – не позволю никому со мной сблизиться! Никогда! Клянусь...
Алая кровь марает белую нежность лепестков, цветы скользят из рук – ещё обманчиво-свежая, умирающая красота на припорошённой снегом осенней грязи.
— Ох, командир... Ну, пошли уже...
— Пристрели меня, Декстер.
— Вовка...
— Убей меня! Убей, если ещё хотя бы один человек умрёт по моей вине! Прошу, пожалуйста, убей... Не дай мне опять повторить ошибку...
— Дэннер...
— Дай слово. Это приказ.
— Не стану я тебя убивать.
Снег стелется на холодный гранит надгробия.
— Как хочешь. Тогда я сам.
Тает картинка, он невидяще смотрит в потолок.
Ты сам этого хотел. Оставаться никому не нужным. Нечего теперь ныть.

Элеонора в курилке мрачно смолила пятую по счёту сигарету, и густой дым повис в воздухе сизым одеялом.
— Вернулась, ласточка?
— Снова в строю. — Октябрина взяла предложенную сигарету. Руки больше не дрожали. Элеонора обернулась, молча ожидая продолжения разговора.
— Ты же умеешь хранить тайны? — риторически уточнила Октябрина. — В общем... У меня опухоль. Неоперабельная. — Тонкая сильная рука коснулась русых волос в указующем жесте. — Метастазы. Наверное, пока Хейгель меня гонял, в организме что-то сломалось...
Элеонора спокойно смотрела на неё.
— Сколько?
— Пару месяцев. По самым оптимистичным подсчётам.
Они закурили, не сговариваясь, глядя на дождь за окном.
— Давно ты знаешь?
— Тереза принесла конверт пока Сэд ездила к другу, а Дэннер был в отключке. — Ласточка обернулась – хрупкая, измученная, удивительно сильная. — Никто не должен знать, слышишь? Никто кроме нас с тобой.
— Разве это честно по отношению к Дэннеру? И к Олегу, и остальным?
— Да. Пусть они будут счастливы. Олег не должен стать свидетелем материнской агонии.
— А Дэннер? Он же считает, что ты его ненавидишь.
— Он справится. У него есть Сэд.
— Любишь – и уступаешь его?
— Люблю. Ещё тогда полюбила, в больнице.
— И просто отдаёшь его, почему же?
— Потому что Сэд я люблю тоже. Она мой друг. А я разобью ему сердце. Он уже был в такой ситуации, слишком жестоко будет угодить в неё ещё один раз.
Элеонора протянула ей стакан.
— Она ведь тоже на этом свете не жилец.
— Но она как никто другой заслужила хоть немного счастья. — Октябрина залпом выпила стакан и поднялась с банкетки, на которую было опустилась. — Прошу, уведи Олега.
— Прощай, — тихо проговорила Элеонора. — Прощай, Ласточка.
И вышла, бесшумно положив на стол свой пистолет. Одно бесконечно долгое мгновение Октябрина глядела на него. Потом подняла и приставила ствол к виску, глубоко вздохнув и прикрыв глаза.
Элеонора же прошла несколько шагов, и вдруг замерла.
— Вот, старая дура... — чуть слышно прошептала она. — Я ж не отключила микрофон...
Элеонора встрепенулась и направилась к командиру.
— Вставай, герой, победу проспишь. — И в лицо Дэннеру прилетела подушка.
— Тебя стучаться не учили? — Дэннер вернул снаряд, но Элеонора ловко увернулась, и подушка мягко шлёпнулась на стол, сшибив чашки.
— Не учили. Ты, это... у тебя связь работает?
— Нет, — насторожился Дэннер, поднимаясь. — Отключил, когда... Не работает, в общем.
— А, ну, хорошо.
— Так... Что хорошо?
— Всё хорошо.

Сэд проснулась. В палате никого не было, капельницу сняли, даже от пульсоксиметра отключили. Словно бы хакерша лежала не в больничной палате, а в своей комнате. И даже серость за окном не казалась уже такой уродливой. Чувства притупились, мыслей в голове не стало, только слёзы всё ещё текли по впалым щекам. Слёзы одиночества и безнадёги.
Сэд никто никогда не любил. Обычно она вызывала раздражение или злость, а в самом лучшем случае – сочувствие, которое теперь ранило её едва ли не больше злости и раздражения. Сейчас, в тишине и покое одиночной палаты, она чувствовала себя брошенным уличным котёнком: нашла большую коробку, в которой сухо и тепло, пристроилась там и надеялась на то, что добрые люди подберут, возьмут домой и начнут любить. Подобрали, да. Только не любят. Кормят и поят, лишь бы не издохла.
Сэд не могла больше лежать в постели, она захотела встать, влезть в свой экзоскелет и уйти прочь, подальше ото всех, тех, кто проявил к ней издевательское сочувствие. Снова остаться одной, в полном одиночестве зализывать свои раны и переживать боль. Снова надеяться только на себя и никого не видеть и не слышать, просто потихоньку сходить с ума в полном одиночестве. Всё же было нормально, пока этот рыжий в её жизни не появился! И испортил всё.
В изножье кровати умостился Олег и сладко сопел, одетый в пижаму с машинками. Пижама была мала размера на три, одной рукой малыш обнимал какую-то книгу. Мирно пиликал кардиограф, отмеряя пульс. Кто-то прошёл по коридору. Парадайз после боя казался мирно-притихшим, но Сэд знала, что ощущение это обманчиво, что совсем скоро вновь загремят выстрелы... А пока что можно было немного отдохнуть. Только один человек на свете хоть немного понимал Сэд. Это был маленький Олег, способный видеть то, что не видят многие другие. Возможно, он видел, как ей на самом деле плохо, и чувствовал то, о чём она молчит. Но и с маленьким мальчиком обсуждать такие сложные вопросы не стоило, если даже он и мог понять её печаль. Нет смысла без конца перебирать и ворошить то, что причиняет тебе боль. Хоть жить всё равно не особо хочется, мазохизм тоже совсем нездоровая штука.
— Олег, — тихонько позвала хакерша, когда поняла, что при виде мальчика испытывает что-то странное, но тёплое. — Спишь?
Малыш издал забавный полувздох-полустон, одновременно потягиваясь. И приоткрыл сонные глаза.
— Почти, — сказал он, беззастенчиво перебираясь к Сэд под одеяло. — Я по тебе скучал.
— Я тоже, — зачем-то сказала она в ответ. Хоть и не соврала, но и правдой это не было. Сэд тяжело вздохнула, будто у неё на груди сейчас лежало что тяжёлое, хотя, если прибегнуть к фразеологизмам, у неё и правда на сердце лежал огромный камень. А если бы она знала, что сейчас происходит в такой же палате неподалёку, то вообще, наверное, умерла бы на месте. Как бы по-книжному приторно это ни звучало, от сильной эмоциональной встряски её ослабевшее сердце могло и не выдержать, безо всяких фигуральных выражений.
— Что читаешь? — постаралась спросить Сэд более-менее живым голосом, постаралась изобразить свою заинтересованность в происходящем, хотя ей было глубоко всё равно. Дэннер стоял у неё поперёк головы и совершенно не давал думать ни о чём другом, перед глазами всё ещё маячила его снисходительная улыбочка, которую хакерша уже начала искренне ненавидеть.
— Алису в стране чудес. — Олег, уютно устроившись у Сэд на плече, раскрыл книгу. — Хочешь, почитаем вместе? Я могу читать вслух.
— Давай, — снова по непонятным для себя причинам согласилась с ним Сэд. — Не поищешь очки? Я без них ничего не вижу, а встать не могу...
Просить, конечно, было очень неловко, но единственная свободная рука, пошарив по тумбочке, привычного холодного металла вместе со стеклом и пластиком не нащупала.
— Везёт тебе, — хакерша даже попыталась улыбнуться. — Без очков читать можешь...
«…и не страдаешь неконтролируемыми приступами лихорадки,» мысленно закончила она. От этого лицо её снова сделалось бледным и мрачным, но вываливать своё почерневшее нутро мальчику, которому и без того хватает бед, она не собиралась, а потому очень быстро вернулась к лёгкой усталой улыбке. В конце концов, всё равно зацикливаться на этом рыжем ублюдке нельзя, он же так и так ни за что не оглянется на этого больного грязного котёнка, который и привёл его к той, кого он целует, обнимает и кому вытирает слёзы.
Олег на радостях чмокнул Сэд в щёку, заулыбался и довольно шустро отыскал очки, которые, как оказалось, завалились за подушку. После чего устроился с книгой на прежнем месте, а именно – лохматой головой у подруги на плече.
В какой-то момент почувствовав, что творится здесь что-то неладное, долго в мирной идиллии Сэд не выдержала. Она ничего не знала и не слышала про разговор в курилке, но, запертая в четырёх стенах и привыкшая полагаться на свою интуицию и чутьё, не смогла просто так сидеть на месте. Однако оставлять Олега одного или тащить за собой туда, откуда повеяло смертью, явно не стоило. Лучше пока делать вид, что всё хорошо.
Книжку эту Сэд в детстве читала много раз, она была одной из любимых у маленькой зашуганной девочки, так что текст она знала почти наизусть. Старалась вести себя непринуждённо, и читала с выражением, с любовью, будто собственному сыну или младшему брату. И сама не заметила, как мрак на душе немного развеялся, во всяком случае, Дэннер перестал так мерзко и снисходительно улыбаться. Но острое чувство беспокойства, запах смерти не оставляли Сэд.
Мука тревогой длилась слишком долго. Книга кончилась, Олег мирно уснул на подушке, совершенно забыв о том, что находится в палате. Сэд положила книжку на тумбочку и беспокойно огляделась по комнате в поисках чего-нибудь, чтобы зацепиться за это взглядом...
В метре от кровати кто-то очень добрый оставил разложенную инвалидную коляску. Хакерша просияла – просто не заметила её из-за отсутствия очков, выходит дело, и загорелась живой идеей отправиться в ординаторскую. Не важно, кого она там сейчас застанет, ей нужно было как следует потолковать со всеми участниками этой истории. Только... Как добраться до коляски и не разбудить Олега?
Сэд с большим трудом смогла усесться и спустить с кровати кривые парализованные ноги. Затем сдёрнула с себя все датчики и, используя боковую стенку койки как опору, аккуратно опустилась на пол. На холодном кафеле мысли забегали в голове быстрее. Хакерша обернулась на мирно спящего Олега, шумно выдохнула и упрямо поползла в сторону коляски, понимая, как это странно выглядит со стороны. Когда Сэд наконец оказалась у цели, встал последний вопрос: как забраться внутрь? Размышлять и производить математические расчёты было некогда, поэтому в ход пошло давно проверенное средство: импровизация. Как в итоге Сэд удалось, пользуясь только дверным косяком и ручками инвалидки, оказаться в сидении и не вывалиться на пол со страшным грохотом, осталось загадкой. Тихо скрипнула дверь, сердце Сэд упало в пятки, она оглянулась на Олега, но он тихо спал. Шумно выдохнув, хакерша тихо переехала порожек и скрылась за дверью, едва слышно щёлкнувшей.