По ту сторону реальности II

Застрелиться оказалось труднее, чем она полагала. Упрямый разум нипочём не желал мириться с тем, что вот, сейчас ему предстоит погаснуть навсегда, и сыпал отговорками как из пулемёта – мол, ну, ты погоди, никто ведь не исключал ошибку в диагнозе! Восемь раз подряд никто не ошибается, логично возражала ему Октябрина, тем более, аппаратура. Ну, не так же всё страшно! Отнимаешь у ребёнка мать... Избавляю ребёнка от тяжелейшей психоэмоциональной травмы, начинала злиться Октябрина. Он же не может стать таким же, как и Дэннер, психически изувеченным, просыпаться каждую ночь от собственного крика, хлестать вискарь, заглушая кошмары. Так что, заткнись и не лезь, оптимист хренов! К слову, о Дэннере, гнул своё разум. Мать похоронил, приёмную похоронил тоже, первую любовь похоронил, жену с дочерью, и ещё дофига народу, совсем его довести хочешь? Не доведу! Он даже не узнает, Элеонора позаботится.
И на Элеонору такой груз повесишь? Совести у тебя нет!
Октябрина выронила пистолет и с протяжным стоном повалилась на колени, стискивая раскалывающуюся от боли голову обеими руками.
— Фрейя... — невольно зашептала она. — Доченька моя, любимая... Так невозможно больше...
На плечо легла холодная тонкая рука.
— Мы тут все сломаны, — раздался рядом скорбный сиплый голос. — Я пришла, чтобы признаться тебе кое в чём, но теперь... Даже не знаю. Давай ты первая.
Октябрина выронила пистолет и уставилась на подругу. Затем вдруг обмякла и беспомощно замерла, глотая слёзы и спрятав лицо у неё на коленях. Наверное, удачно, что Олег так устал, иначе бы точно проснулся и всё понял. Но и притворяться дальше положительно не осталось сил.
Сэд вздохнула, склонилась над подругой и стала молча гладить её по голове, прикрыв глаза и глубоко задумавшись.
О каких чувствах вообще можно говорить, если у всех троих реакция на происходящее абсолютно неадекватная? Один едет крышей на фоне грузов из прошлого и совершает необдуманные поступки, вторая корчит из себя огурчика, а в перерывах бьётся в истерике, будучи не в силах вынести свалившийся на неё груз, третья... Там вообще отдельная песня – постепенный съезд кукухи по причине неспособности просто взять и высказать то, что есть на душе или на уме. Разве эти трое вообще могут что-то действительно чувствовать? Нужно сперва с проблемами разобраться, а потом уже говорить о любви.
— Можешь рассказать мне всё, — уже гораздо мягче сказала Сэд после долгого молчания, и когда Октябрина перестала плакать. — Я всё равно буду молчать.
— Ну, — Октябрина прижала к носу истерзанный платок и постаралась улыбнуться. — Если вкратце, то Фрейя мертва, а я совсем скоро буду орать от боли и молить об эвтаназии, которую наше обоссаться, какое гуманное законодательство мне, конечно же, не предоставит. Вот, хочу избавить от мучений себя и окружающих, а духу не хватает...
Тут слёзы опять побежали по щекам, промачивая измятый белый халат, а сама Октябрина уже даже не пыталась их смахивать. Она только прикурила оставленную Элеонорой половинку сигареты и виновато пожала плечами.
Сэд понимающе кивнула и помолчала до тех пор, пока сигарета не будет докурена до фильтра – она знала, что это целый ритуал, и мешать ему не стоит.
— Я не буду ни к чему склонять тебя, — сказала она, наконец, достаточно мрачным тоном, — потому как сама нахожусь в похожей ситуации. Просто расскажу, что думаю, если позволишь.
Сэд и самой было тяжело говорить, но продолжать сидеть, как истукан, и тупо наблюдать, как мир рушится, она тоже больше не могла.
— Я, вот, тоже хочу умереть. Мало того, что от моей болезни нет лекарства, так я ещё и влюбилась в человека, который выбрал другую. Он не знает о моих чувствах, а мне не хватает духу признаться, ровно так же, как и застрелиться самой, чтобы не доставлять никому неудобств своим существованием. Если хочешь знать, то я пыталась. Я бралась за ствол несчётное количество раз, и никак не могла нажать на спусковой крючок – не хватало духу, мне было страшно. И за всё это время я пришла к простому выводу: если палец не слушается, а сердце уходит в пятки, значит тебе ещё есть, что терять. Тебя ещё что-то здесь держит. Когда тебе станет всё равно, тогда рука спустит курок без малейшего сожаления. Но... — Сэд взяла паузу, но не для того, чтобы напустить лишнего драматизма, а потому, что ей было сложно произнести следующие слова. — Или тебе действительно просто страшно, и в этом нет никакой философии. Ты должна сама в этом разобраться. Я могу только выслушать. Ну и... Подать пистолет, если будет нужно.
— Нужно, — вздохнула Октябрина. — Я сама понимаю, что нужно. И знаю, что не могу вот так вот бросить сына, но смотреть, как меня сжигает болезнь, я ему не позволю, такого никому не пожелаешь. А любовь – да, она держит. Я сама только недавно полюбила. — Она подняла покрасневшие глаза. — Представляешь, впервые в жизни полюбила настолько сильно, что на всё готова ради его счастья. Даже разбить ему сердце. Надеюсь, у меня получилось, и он переключит внимание на более достойную кандидатуру... Осталась самая малость – спустить курок. А я тут уже час околачиваюсь, и не могу никак.
— Я тоже, — эхом отозвалась Сэд на слова о любви. — Я думала, что моё сердце окаменело, потому что мир был ко мне очень жесток. Но недавно выяснилось, что я очень сильно ошибалась, я могу любить, и это то, чего мне всегда не доставало, — по щекам у хакерши тоже потекли слёзы, она невольно отвела взгляд. — Но я ведь тоже скоро умру. Правда, поживу я чуть подольше, так что вопрос с самоубийством буду решать потом. А что делать тебе... Я не знаю, честно. Если ты считаешь нужным уйти, то держи.
Хакерша протянула тонкую руку на стол, за пистолетом, и подала его Октябрине.
— Я могу уйти.
— Спасибо тебе. — Октябрина решительно сжала оружие. — Я... мне страшно умирать, но я не хочу просить тебя на это смотреть. И, Сэд... Прошу тебя, будь счастливой. Сколько получится. Считай это последней просьбой.
Октябрина слабо улыбнулась и протянула:
— Ну, Элеонора... могла бы и позабыть одну бутылочку.
— Я видела смерть, — снова голос Сэд даже сквозь слёзы звучал удивительно твёрдо. — Но умирать всегда страшно. Я могу остаться. И обещаю, что исполню твою просьбу.
Про то, что позаботится об Олеге, она решила тактично умолчать – не ранить же ещё больше материнское сердце словами о ребёнке. Но мальчика она и правда бросать не собиралась, ему в жизни досталось так сильно, что в паршивости судьбы он мог легко посоревноваться и с самой хакершей.
— Спасибо, — повторила Октябрина. — Ты настоящий друг.
Она обняла Сэд и в который раз приставила пистолет к виску. И в этот раз выстрелила.
Нож со свистом взрезал воздух и ударил в руку, вспоров кожу. Октябрина вскрикнула, пуля срикошетила от стены и вонзилась в оконную раму.
— Твою ж мать, Дэннер! — заорала Октябрина, тряся окровавленной рукой. — У меня почти получилось, а ты...
Октябрина глядела на друга с видом полководца, которого в решающем бою подвели любимые генералы. У неё даже губы задрожали от обиды, и слёзы опять полились.
Сэд была настолько поглощена происходящим, что не заметила, как в ординаторскую с ноги влетел Владимир и просто снёс её, видимо, аналогично не заметив. Пришла она в себя уже на полу, со стекающей по лицу кровью – умудрилась как-то рассечь бровь. Глядя на вышедшую в итоге немую и совершенно жуткую сцену, она так и застыла, поднявшись на тонких руках и глядя то на Октябрину, то на Дэннера. Она боялась что-то говорить, чтобы на неё не обрушилась волна гнева человека, которого она всё-таки любила. Это в кои-то веки был тот случай, когда ей на самом деле лучше было промолчать и не вываливать то, что на уме.
— Вот, тебя сюда кто-то звал?! — накинулась на Дэннера Октябрина, помогая Сэд подняться и яростно смахивая слёзы кулаком.
— А вы тут чем, простите, занимаетесь? — не остался в долгу Владимир. — Ко мне приходит Элеонора и говорит, мол, хорошо, что я ничего не слышал, потому что она где-то там прокололась. Хорошо хоть, у меня передатчик был под рукой, и вашу милую приватную беседу я слушал уже в коридоре! — Он проворно толкнул ногой пистолет, опережая манёвр Октябрины, и оружие закатилось под тумбу. — Ой, Сэд, ты не ушиблась?
— Идиот, — прошипела Октябрина. — Я сделаю то, что считаю нужным, и ты мне больше не помешаешь.
Дэннер сверкнул глазами.
— Прости уж, но – помешаю. Вам обеим! — грозно обернулся он к Сэд. — Ишь, чего удумали, смертельно больные они тут, скажите, пожалуйста! Вы обе мне и шанса не даёте хотя бы попытаться вам помочь! Сэд, я ведь в больницу тебя определил, у нас знаешь, какая медицина, Хейгелю и не снилось...
— Оставь её в покое! — Октябрина, глотая слёзы закрыла подругу собой, словно Дэннер мог её обидеть.
— А что касается тебя... Отвергла она меня ради моего счастья – слыхали?! Это же просто нелепо! Меня ты спросить позабыла, разумеется, что мне для счастья нужно!
— А меня, вообще, никто никогда не спрашивает! — неожиданно громко прокричала Сэд на грани истерики, и сама испугалась своего крика. Однако когда от неожиданности притихли все, она осмелела и продолжила: — Меня здесь вообще никто не спрашивал, что мне нужно! Как будто я психованная и за себя не отвечаю! Так вот знайте, оба: очень даже отвечаю! И знаю, что мне не помочь! А ты! — она злобно глянула на Дэннера. — Ты, рыжий придурок! Знай: влюбилась я в тебя, влюбилась по уши и думать перестать не могу! А не говорила потому, что знала, что меня не услышат!
Голос у Сэд сорвался, теперь уже у неё задрожали губы и новым потоком хлынули слёзы. Осознав, какого масштаба речь она только что толкнула, Сэд схватилась за голову и отвернулась, крепко зажмурившись. Она уже почти видела, как у неё над головой грохочет гром ярости Владимира, как Октябрина, придя в себя, кидается на неё с проклятиями, но... В комнате почему-то было тихо.
— Давайте, давайте, как в мыльной опере, — сказала она раздражённо, когда тишина стала просто невыносимой, — соситесь у меня на глазах, чтобы я прямо здесь умерла от сердечного приступа!
— Я же говорила, — выдала Октябрина. В своём классическом репертуаре. — Если я умру, то всем будет лучше!
— Заткнись, — искренне попросил Дэннер. — И без того паршиво. Сэд, ну, что ты такое говоришь? Как можно в меня влюбиться?
Октябрина страдальчески застонала и хлопнула себя ладонью по лбу.
— Слушай, ходячий кладезь комплексов. В тебя две бабы втюхались, ты долго будешь эту свою телегу толкать?..
— Сказала самоубийца!
— От самоубийцы слышу.
— Вот уж точно, мыльная опера. — Владимир опустился на банкетку. — И что теперь делать?
Сэд уже не могла ответить, она рыдала взахлёб, как ребёнок, который в кровь разбил коленку. Кровь на её лице смешалась со слезами, руки дрожали, да и всю её колотило, и так она выглядела слишком жалко, даже для смертельно больного инвалида.
— У меня из-за тебя приступ стенокардии был, — выдавила, наконец, из себя хакерша, подняв на Владимира заплаканное лицо с прилипшими к нему волосами. — Сейчас мне опять станет плохо. Потому что я знаю, что ты любишь её, — Сэд указала кивком на Октябрину, — и не хочу ни у кого ничего отбирать. Можешь просто меня добить. Всё равно всем плевать...
Это тоже было вполне в её привычной манере обречённого паралитика и звучало ну слишком пафосно, но сейчас эмоции сейчас были гораздо сильнее заточенного под рациональность мозга, они били через край фонтаном и просто сводили с ума.
— А может, лучше вы меня добьёте? — выдвинул Дэннер встречное предложение, не менее рациональное. — Сразу основной проблемой меньше.
— Наша основная проблема – это наши значительно укороченные жизни, — шмыгнула носом Октябрина. — И твоя смерть никому не поможет.
— Ну, твоя тоже.
— Ошибаешься, — Ласточка выхватила у него бутылку. — Миру нужны такие, как ты. И такие, как ты, Сэд. Вместе вы многого добьётесь.
Дэннер вскинул на неё заблестевшие глаза.
— Да пойми же ты: у тебя сын! Я знаю, каково тебе сейчас из-за Фрейи, но ты должна жить! Сколько сможешь – ради него. И... за себя не прошу, ладно. Но за парня – прошу.
— Ты не понимаешь.
— Ах, так! Мне, что, на колени встать?!
— Не вздумай! — всполошилась Октябрина. — Сэд, ну, скажи ему!
— Он прав, — сказала хакерша загробным голосом, внезапно перейдя на сторону «рыжего придурка». — Я не хотела давить тебе на больное, но... У тебя есть сын. У меня нет никого, я никому не нужна, а ты нужна ему! Ты думаешь, это нормально, что твой сын жмётся и читает книжки с незнакомой тёткой, а не с матерью? Он любит тебя. А мы... Перебьёмся как-нибудь. Ведь никто Олегу ближе тебя никогда не будет. Хотя... Откуда мне это знать? У меня же нет детей. И никогда не будет. Как и будущего.
На фоне беды несчастного мальчика своя собственная даже перестала быть такой страшной. Ну и заодно хакерша лишний раз убедилась, что сердце её вообще никогда не было каменным, что она очень сильно ошибалась по поводу своей бесчувственности. Она всегда была живой, просто отрицала это.
Октябрина, судя по всему, предприняла героическую попытку не разреветься снова. Она только выпила ещё, стрельнула у Дэннера сигарету, закурила и признала стремительно заплетающимся языком:
— Правда ваша. Владимир, ты действительно веришь, что меня возможно вылечить? Даже я понимаю, что случай смертельный.
— Верю, — кивнул Дэннер. — Более того, почти готов утверждать.
— А Сэд?
— Касательно Сэд есть кое-какие идеи. Гарантировать результат я не могу, но стоит попробовать, мы ничего не теряем.
— Ладно. — Октябрина вздохнула и поднялась. — Я пойду. Думаю, я готова... попрощаться. Я не хотела вам мешать. Простите меня.
Она обняла Сэд, обняла Дэннера и вышла.
И теперь уже неистово разрыдалась Сэд, рухнув на пол и закрыв лицо руками, чтобы только хуже размазать по нему кровь. Она чувствовала себя абсолютно беззащитной и бесконечно виноватой: она только что своей депрессией чуть не сгубила человека, которого спасти даже было больше шансов, чем её саму. А всё из-за недосказанности и каких-то глупых придумок...
— Прости меня, — прошептала она сквозь горькие рыдания, — прости, прости!.. Я её чуть к самоубийству не склонила... Прости...
Найдя в себе силы хоть немного успокоиться, хакерша приподнялась на руках и, утерев слёзы, внимательно посмотрела в глаза Дэннеру.
— Ты ведь любишь её, да? Ну так иди. Иди за ней. А меня оставь.
Владимир моментально перестал злиться, и распахнул глаза.
— Ты что! Напротив, ты её спасла. Если бы не ты, я бы не успел...
Он протянул руку и нерешительно погладил Сэд по плечу, таким жестом, словно думал, что она опять его оттолкнёт, но всё равно решился.
— Это мне просить прощения. Я очень перед тобой виноват... Прости меня... Люблю... Так уж получилось. Вот только она меня, наверно, теперь ненавидит. И правильно. — Он махнул рукой и устроился рядом.
— В чём?..
Хакерша так сильно удивилась услышанному, что почти мгновенно перестала плакать. Уж вообразить, за что сейчас Владимир мог перед ней извиняться, она никак не могла.
А отталкивать его совершенно не собиралась, наоборот, если бы не была до такой степени разбита, то вообще начала бы ластиться к руке Дэннера, как домашняя кошка. Теперь же в голове были совсем другие мысли.
— Сердцу не прикажешь. К тому же... Я понимаю, почему оно, — хрупкая холодная ладошка легла на грудь Дэннеру, туда, где билось сердце, — выбрало её. Она же такая мягкая, приятная, живая... А я – скелет на ножках. И характер у меня дрянь. Ты же знаешь.
— Так и у меня совершенно невыносимый характер. — Дэннер вздохнул, и сердце забилось чаще, будто взбрыкнула в груди маленькая лошадка. — Я должен был догадаться, должен был заметить! И её, и тебя тоже. А теперь, получается, я тебя подвёл, а она едва не застрелилась. Никакой от меня пользы, только несчастья одни. — Дэннер вожделенно покосился на тумбу, под которую зафутболил злополучное оружие.
— Как можно заметить то, о чём никто не говорит и не показывает? — спросила хакерша с печальной улыбкой. — Я же молчала, я не хотела разбивать тебе сердце. Представь только: ты влюбляешься в меня, строишь планы, и вдруг... Кардиограф издаёт протяжный писк. Разве можно так издеваться над тем, кого любишь? Вот я и молчала. Как дура.
Она снова заплакала, но на этот раз в качестве опоры ей пришлось крепкое плечо Владимира.
— И всё равно, оставь меня, — невнятно пробормотала Сэд несколько минут спустя, — иди к ней. Ты же её любишь. А мне хватит и этих нескольких минут. Больше я не заслужила.
Дэннер всё-таки обнял её.
— Думаю, я там лишний. Если бы она хотела, она бы нас с тобой позвала. Да и как же я тебя оставлю в таком состоянии.
Сэд всхлипнула и вжалась в плечо Дэннера. Ей и правда было очень плохо, и эти объятия хоть немного просветлили мрак на её душе. Спустя некоторое время, справившись с чувством жуткого стыда, девушка протянула свои тонкие холодные руки, чтобы обнять его в ответ и прижаться щекой к его груди. Эти мгновения были лучшими в её жизни, она чувствовала тепло и защиту, сильные руки Владимира, кажется, могли защитить её и от самой себя, от прошлого, тянущего к ней свои скрюченные пальцы, от душащих слёз.
— Я не должна этого делать. Я заставляю тебя испытывать чувство вины, — сказала Сэд, не открывая глаз и не отрываясь от его груди, слушая мерное дыхание. — Это неправильно. Но я не могу заставить себя перестать...
Правду говорят, что любовь как наркотик. Один раз попробуешь, и уже никогда не сможешь слезть; если хоть раз ощутишь тёплое прикосновение, полное заботы, то будешь рыдать ночами в подушку, желая испытать это снова. А если тебя бросят, то жить больше вообще не захочешь...
— Вовсе не заставляешь, — возразил Дэннер, размышлявший о том, что, наверно, он сам себя толкает на поступки, после которых его терзало чувство вины. Он не заметил ни их чувств, ни беду Октябрины. Слишком занят был делами? Они все были ими заняты, и это не оправдание.
— Тогда... Я могу рассчитывать на твою заботу? Может, я и не умру, но... У меня есть желание, которое я зову последним, как и любой обречённый. Я мечтала испытать любовь, взаимную и искреннюю, от которой, как говорят, крылья вырастают. Меня никто никогда не любил, да и я сама тоже... Я вообще думала, что у меня нет сердца. Зато теперь знаю, что есть, но... Ты ведь не можешь разорваться надвое. И если ты будешь с ней, я не обижусь. Но мне будет очень грустно, это да...
Сэд поняла, что уже мелет фигню, и замолчала, чувствуя, как к бледным щекам прилила кровь. Но не только от смущения: у неё опять начинала подниматься температура, болезнь решила после всех переживаний снова напомнить о себе и опять отправить бедняжку на койку, под надзор приборов и врачей. Но говорить Владимиру она ничего не собиралась. Не хотелось прерывать такие приятные мгновения покоя и, если так вообще можно выразиться, счастья.
Дэннер хотел ответить. Хотел сказать, что её любят столько людей! Октябрина, Элеонора, и маленький Олег, и он сам, пускай по-своему, но ведь тоже любит. Хотел... Но он не мог объяснить свои чувства. Любил, да. Но не так, и не эдак. А как-то совсем по-особенному.
— Я буду рядом, — только и сказал он. — И никуда я не уеду... Я буду сражаться за вас. Вдруг, у меня получится... Могу же я верить в чудеса, а то что мне ещё остаётся. Коль уж я до сих пор не сдох, то почему бы и вам не попробовать.
— Спасибо, — Сэд улыбнулась и тяжело вздохнула. — Знаешь... Вообще меня зовут Моника. Но когда я оказалась на улице, то придумала себе новое имя, можно сказать, похоронила маленькую Монику, чтобы вместо неё пришла Сэд, более стойкая и грубая, но зато не дающая себя в обиду. А рядом с тобой мне хочется быть Моникой, маленькой слабой девочкой, которая ещё верит в добро и во всё хорошее. Можешь считать это моей клятвой верности.
И зачем она это сказала? Наверное, потому что на самом деле так думала. А какой смысл молчать о том, что тебе рвёт душу, если всё равно все карты уже вскрыты? Тем более, когда есть шанс получить хоть немного того, о чём ты всю жизнь мечтал. Может, Сэд потому так и хотелось умереть, что в её жизни серьёзно не доставало любви? Сложно сказать.
— А я всегда верил, — признался Владимир. — И когда мой отец изводил мать – верил. Когда её не стало, а меня выкинули на улицу – верил. Я тогда встретил одного мальчишку, и он сказал мне: «добра не существует». Я ответил: «Скажи тогда, почему я пытаюсь тебя спасти?» Он пожал плечами и ничего не сказал. Он умер к рассвету... а я продолжал верить, и далее, и на фронте, и в плену. Везде. Всегда.
Если бы не эта вера, я бы не выжил. Знаешь, — продолжил он, осторожно меняя позу и, как показалось Сэд, при этом странно задохнувшись, — отнять у человека можно всё. Честь, достоинство, идеалы, разум, саму жизнь... Но свет твой никто не погасит, и не отнимет.
Тем временем приступ набирал обороты, и Сэд покрепче сжала на теле Дэннера дрожащие пальцы, словно боялась отпустить его и потерять уже навсегда.
— И что, будешь теперь нас обеих любить одинаково? — спросила Сэд-Моника с непривычно весёлой улыбкой, чтобы не думать о болезни. — Прям как султан, ей богу, до полного счастья только третьей жены не хватает.
Услышав эти слова, Владимир едва не выложил всё про свои чувства к Октябрине, но вовремя прикусил язык. Да и что он мог сказать? Что она позволила ему чувствовать то, чего так не хватало всю жизнь – женскую нежность, заботу и доброту, и, наверное, именно с этих ощущений и началась его любовь, с восхищения добротой и стойкостью Ласточки. Ласточки приносят на крыльях весну... И она принесла весну ему.
Вот только Сэд – последний человек во вселенной, с кем было бы этично делиться этими мыслями. Его неотступно грызло чувство вины – ну, вот, почему он такой?! Почему он вечно всех мучает?! А теперь Сэд из-за него страдает, замечательная, умная, верная, чуткая маленькая Сэд, которую оберегать бы, а не мучить. Которой и без него от жизни досталось, а тут ещё и он – вечный кладезь проблем...
— Не одинаково, — только и сказал Маэстро. — А совсем по-разному. Хотя, вы так удивительно похожи.
— Возможно. Хоть я и не могу произнести её имя, — Сэд загребла рукой засаленную чёлку, чтобы не лезла в глаза, и без того плохо видящие, и попыталась выговорить сложное для неё русское имя. Где-то с третьей попытки ей всё-таки удалось. Она захихикала, как-то слишком для себя непринуждённо, но затем опечалилась и отвела взгляд.
— Она сильная, она справится. Была бы слабой – уже погибла бы.
Но как Владимир ни пытался скрыть от своей собеседницы то, что всколыхнула в его душе ласточка, Сэд уже это знала. Просто изо всех сил сдерживалась, делая вид, что это ничуть не ранит её. Хотя... её скрытность, возможно, была такой же бесполезной и глупой, как и у Дэннера. Но они оба эту игру упорно продолжат, так ни в чём друг другу и не признавшись.
Больше ничего говорить Сэд не хотела. Она просто уложила свою дурную голову на плечо Владимиру и взялась тонкой и хрупкой ручкой за его большую ладонь. В этом жесте было одновременно и что-то страстное, и ласково-милое, но все чувства оказались сильно приглушены старательными попытками удержать в узде рвущееся наружу нутро. Ну, и болезнь тоже. На приступ лихорадки, помимо пальцев, начала откликаться голова, сильной, пульсирующей болью, да и всё тело противно заломило, особенно, если учесть всё за сегодня случившееся.
Владимир также сохранял непринуждённый тон и вид, и, наверное, всё бы ему удалось, кабы не предательница-вена, которая, возмущаясь таким пренебрежением, сердито плюнула кровью в разрыв. Дэннер завозился, как бы невзначай, отстраняясь, но кровь таки успела промочить хакерше футболку. Мысленно Дэннер выматерился, но тут ощутил, как ладошка Сэд стремительно взмокла и начала дрожать. Сэд же уже погрузилась в неглубокую болезненную дрёму, какая всегда настигала её в начале приступа, а потому маленького кровавого преступления не зарегистрировала, к тому же чёрную футболку сложно чем-то запятнать, кроме, разве что, хлорки.
— Ой, ты как? Давай-ка лучше встанем с пола.
— Я бы с радостью, — печально улыбнулась хакерша, — да ног у меня нет.
Рассказывать о том, в какой степени ей хреново, Сэд не стала. В принципе, и так было видно, а жаловаться эта маленькая сильная девочка ой как не любила, как и под любым другим соусом признавать свою слабость.
— Ой... Я тут где-то очки посеяла, — спохватилась, наконец, хакерша, не найдя на носу привычной конструкции. — Когда упала, наверное... Не поищешь? Я вообще без них ничего не вижу...
— Конечно.
Дэннер легко поднял её на руки и уложил на диванчик. Несчастные очки на этот раз обнаружились под тумбой, вместе с пистолетом. Вытащив оба предмета, Владимир ощутил нахлынувшую волну такого знакомого, панического цепенящего ужаса. Очки-то ладно, чего им, а вот оружие... Её почти не стало. Её могло больше не быть! Сейчас бы они не сидели и не разговаривали, и, наверное, он бы ни с кем больше не разговаривал. Наверное, просто упал бы замертво рядом с ней, и безо всякого пистолета.
Рука затряслась, и старенький Макаров с холодным металлическим стуком упал на пол.
— Извини... — пробормотал Дэннер, закрывая руками лицо. — Я... я сейчас...
Теперь-то Сэд видела всё – и то, как сильно изменилось лицо Дэннера, когда он поднял с пола злосчастный пистолет, едва не ставшей причиной конца света.
— Могу я попросить... Побыть со мной ещё немного? — зачем-то проговорила Сэд, совершенно искренне протягивая Дэннеру свою холодную костлявую руку. — Я... всегда была одна, и чувствовала себя из-за этого очень плохо. А сейчас, когда ты рядом, мне хорошо. Я не чувствую себя брошенной...
Сэд тихо вздохнула и с надеждой глянула на Владимира. Всем сердцем она хотела, чтобы он остался, побыл с ней подольше, хотела почувствовать ещё немножко его грубоватой, но такой приятной и тёплой заботы, послушать его голос, непривычно низкий для одинокой хакерши… Но она понимала, что держать его здесь не имеет права.
Сейчас несчастная Сэд выглядела совсем плохо. На бледном лице, подчёркивая острые скулы, заалел болезненный румянец, синяки под глазами серьёзно увеличились в размерах, разбитая бровь покраснела и припухла, а бинты, что на плече, что на бедре, опять пропитались кровью и растрепались. Бедняжка была похожа на жертву обвала, бомбардировки или теракта, пролежавшую под обломками не меньше суток. И исправить это положение в данную секунду мог только Владимир, неподвижно застывший рядом с диванчиком с прижатой к лицу ладонью.
Дэннер вздрогнул и очнулся. Так бывает: как бы ни было плохо тебе самому, стоит увидеть чью-нибудь боль – и собственная меркнет, отступает на второй план. Владимир сунул пистолет за пояс и критически оглядел подругу: её голос насторожил его.
— Тебя необходимо перевязать, — безапелляционно заявил он. — Это становится опасным. Ты же не против, если я сменю повязки? Ну, — внезапно смутился Маэстро, — если стесняешься, я кого-нибудь позову...
А Сэд и не думала, что суровые дядьки-генералы могут краснеть как девицы.
Сэд снисходительно улыбнулась и прикрыла глаза.
— Нет, мне стесняться нечего. Мы же не в гинекологии, — хакерша пошленько захихикала, но тут же об этом пожалела и закашлялась. — Всё нормально. Самой мне будет слишком тяжело. Хотя, чего греха таить, раньше я справлялась кое-как самостоятельно... Но теперь мне сложнее. Видимо, болезнь всё-таки прогрессирует.
Теперь вместо возникшего поначалу жара её бил озноб, от которого всё тело тянула неприятная ноющая боль, а тонкие пальцы и вовсе свела судорога, но жаловаться Сэд всё равно не собиралась. Хотя, чего греха таить, забота Владимира была ей приятна, до такой степени, что внутри всё трепетало от каждого его слова и прикосновения, как будто они сейчас были не в натянуто-дружеских, а в устоявшихся любовных отношениях. Мечтать не вредно, чего уж там...
— Ну, с простреленной рукой тяжеловато справляться, да, — с заметным облегчением согласился Владимир и проворно извлёк из сумки аптечку. Интересно, она у него, что, бездонная?.. В смысле, сумка, не аптечка.
Дэннер натянул перчатки, срезал старые бинты и принялся за обработку ран, да так ловко и сноровисто, будто всю жизнь только тем и занимался. А впрочем, конечно же, занимался, он же солдат.
Каково это – всю жизнь проводить на войне? Командовать спецоперациями, координировать действия сотен человек. Это же с ума сойдёшь...
Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне – какие верные слова.
Руки слаженно выполняли привычную работу, Дэннер даже принялся тихонько напевать какую-то песенку. Он закатал рукава, чтобы не мешались, а на запястьях ярко проступили рваные шрамы, какие обычно оставляют кандалы. И поплывшая от старости татуировка – «образец номер какой-то там», цифры смазал ещё один шрам, на сей раз, от пули. Рана была зашита явно неумеючи, криво, и зарубцевалась наплывами, соединительная ткань напоминала старое дерево, обрамлённая тремя-четырьмя рядами явно не раз расходившихся швов. Если бы не множество шрамов, у Дэннера были бы красивые руки.
А со шрамами они тоже были красивые, только по-своему. Как и Сэд. Она ведь была худая, как скелет, на лице единственной живой деталью были всегда грустные синие глаза, а уж кривые ноги... Сэд вообще предпочитала на них не смотреть. Но, в общем и целом, если сложить все детали образа воедино, она почему-то становилась если не красивой, то милой и очаровательной.
— Подумать только, — хакерша решила тихонько заговорить, чтобы использовать совместное время на полную, послушать ещё немного приятный голос Владимира и запомнить его на всю жизнь, — казалось бы: безногий инвалид, что может со мной случиться? Однако и стрелять в меня стреляли, и катаной настоящей рубили, — она как-то позабыла, что Дэннер не в курсе недавней истории с якудзой. — Отравить только не пытались, но это, как мне кажется, ещё впереди, — Сэд опять захихикала, прикрывая смехом жгучую боль.
Она совершенно не подавала виду, что некоторые действия Владимира всё-таки не безупречны, хотя его ловкости надо отдать должное. Хакерша хорошо выучилась терпеть боль – любую, потому что прежде некому было ей помогать справляться с такими бедами.
— Катану я вижу, — коротко обронил Владимир. Не было сомнений, что пометочку он себе сделал, и разубедить его нипочём не выйдет. Пошлёт туда, куда даже вертолёты МЧС не добираются, и отправится популярно разъяснять, почему конкретно нельзя обижать его друзей, и какие от этого обыкновенно бывают последствия. Прям, на лице всё это ясно читалось, аж на трёх галактических языках.
Пока что Владимир спокойно накладывал швы. Наверное, Октябрина бы сладила куда лучше, да только подевалась куда-то Октябрина, и сей факт уже вызывал беспокойство. К тому же, генерал – куда это он, интересно, запропастился? Наверное, Хейгеля с Артуром уже грузят в чёрный воронок межгалактического сообщения, и попрощаться с ними, то есть, плюнуть в рожу, уже не удастся – пока на маленьком балкончике ординаторской кипели страсти, остальные участники событий делали дела. Да, может, оно и к лучшему, что ж они, на фашистов не насмотрелись...
К счастью, парализованная нога не могла испытывать боль, и, когда Дэннер переключился на ранение от катаны, хакерша заметно расслабилась.
— Видал, какая я страшная? Если меня даже самурайским клинком рубят, — Сэд снова засмеялась. — Видел бы ты лицо этого человека, когда я не рухнула тут же, как получила этот удар! Он подумал, что я вообще не живая.
И тут вдруг хакерша поняла, что так и не задала Владимиру один животрепещущий вопрос, о котором думала всё время с того момента, как она столкнулась с ним лицом к лицу без маски первый раз.
— Владимир... Скажи: когда ты понял, что я... Не та, за кого себя выдаю? Ну, если проще, когда ты понял, что под этой маской скрывается женщина? И что ощутил, когда это понял?
Вопрос был задан чисто из спортивного интереса, поскольку конспиративного значения её безликий образ больше не имел, особенно в обществе новых друзей. Просто Сэд хотела знать мнение конкретно Владимира – его слова могли бы дать ей немного информации о нём самом, хоть чуть-чуть приоткрыть его глубинные помыслы.
— Ну... — Дэннер задумался. — Наверное, сразу, как только тебя увидел. Вот, к примеру, я: могу сколь угодно включать фильтр восприятия, а Октябрина меня моментально раскусила. Я только потом узнал, что не так уж он и сломался... А ты – ну, во-первых, жилетка, это так по-девичьи. — Он улыбнулся. — И энергия у тебя женская, тёплая. Даже в костюме. Движения женские, походка. Такие вещи сразу чувствуются, наверное, на инстинктивном уровне.
Он возобновил действия по обработке раны.
— Да я и сам рад, что больше не притворяюсь. Сразу так легко и хорошо делается, когда понимаешь, что можешь просто быть самим собой. Невероятное облегчение. Я ведь столько лет строил из себя кого-то другого, что уже и забыл, каков я на самом деле.
— Ну и вряд ли мужик стал предлагать прятать у себя семилетнего ребёнка, — хакерша усмехнулась с некоторой грустью в голосе. — Да уж, собой быть проще, хоть и без костюма я та ещё амёба, — вновь послышался тихий смех, а на сухих потресканных губах возникла добрая улыбка, которой на них не было много даже не дней, а лет.
— Но мне лучше быть такой. Притворяться тяжело, а у меня иногда непомерное количество сил уходит только на то, чтобы дышать. Тебе, наверное, это состояние знакомо... Когда у тебя тупо нет сил, ты лежишь пластом, перед глазами темно, всё болит так, будто тебя бетонной плитой накрыло... И ты собираешь все оставшиеся у тебя силы, по крупинкам, маленьким таким, чтобы дышать, назло всему, что пытается тебя убить. А если помимо этого тебе ещё нужно чью-то маску носить с достоинством, то проще уж умереть. Но это не наш путь, правда?
— Ещё как знакомо, — вздохнул Владимир. — Бегаю на адреналине...
Сэд внимательно посмотрела Владимиру в лицо и постаралась поймать его взгляд. Когда же ей это удалось, она снова улыбнулась и, прошептав тихое «прости», протянула тонкую дрожащую руку, чтобы погладить Дэннера по щеке.
— Ты такой тёплый, — голос у хакерши сорвался от возникшей внезапно жуткой жажды. — Не то что я, как лягушка в луже...
— Ну, конечно, холодно с открытым балконом без одеяла лежать, — спохватился Владимир. — Погоди, сейчас прикрою. Вот, я идиот... — Он закрыл балконную дверь и сменил перчатки.
— Не идиот, — серьёзно сказала Сэд. — Вообще идиотка здесь я. Знал бы ты, какими египетскими силами я сюда добиралась, — хакерша покачала головой и вздохнула. Дэннер тоже вздохнул. — Интересно, куда это наша мать-героиня подевалась? Я уже начинаю беспокоиться.
— Вот и я о том же, — задумчиво прищурился Владимир. — Кое-кого отдельно взятого до сих пор нет.
В этот момент на пороге, зевая во весь рот, нарисовался сонный Олег.
— Привет, — сказал он. — Я не помешаю? А то я проснулся, а никого нет...
— Прости, что исчезла, — виновато ответила Сэд, которую Владимир в этот момент заботливо кутал одеялом. — А что до пропажи... У меня хорошая интуиция, а я привыкла ей верить. И сейчас она мне подсказывает, что беспокоиться не о чем. Да и... Ты же сам говорил: если бы мы были нужны, нас бы позвали, — Сэд замолчала и сперва очень сильно смутилась, но затем справилась с собой и перевела болезненно блестящие глаза на Владимира. — Могу я обнаглеть ещё немного и попросить сделать чаю? Я что-то совсем плохо себя чувствую...
А вот эти слова должны были стать тревожным звоночком. Если Сэд произносила нечто подобное, это значило, что ей уже совсем плохо. Ну, иначе охарактеризовать жуткую головную боль, похожую на удары тяжёлого колокола, ломоту в теле, выворачивающую наизнанку все суставы, и жар, от которого на бледной коже выступала липкая испарина. Приступ этот был вполне ожидаем, только пришёл как-то слишком поздно – все эмоциональные встряски закончились, и, если быть совсем честным, бедняжка тайком надеялась, что он пройдёт сам собой после того, как она успокоится. Но этого не произошло.
— Я сделаю! — с готовностью подхватился малыш. — Пожалуйста!
— И мне сделай, — попросил Владимир. Он присел на край дивана и внимательно поглядел на подругу.
— Тебе нехорошо. Приступ?
Олег с грохотом уронил чайник и, перепрыгнув лужу, полетел к сейфу.
— Вот! Мама сказала, здесь лекарство!
— И толку нам от лекарства, когда я-то – ни разу не врач. — Дэннер поднялся и, подойдя к Олегу, мягко подтолкнул его обратно. — Делай чай, и не греми. Мы и без того уже отсюда всех распугали.
В ответ на вопрос Владимира Сэд обречённо кивнула и прикрыла глаза, но до тех пор, пока снова не услышала его голос.
— Подожди. Дай мне ампулу и притащи капельницу из какой-нибудь палаты. Я сама всё сделаю.
Возможно, это звучало глупо, но для самой Сэд в её словах не было ничего удивительного. Она всегда сама ставила себе капельницы, и пусть сейчас она страдала со своей простреленной рукой, но всё же по-прежнему  могла установить катетер.
— Чего смотришь на меня, как Иисуса? Я сама, правда, только помоги мне немного.
— Ладно, тебе виднее, — сдался Дэннер. И ушёл за капельницей. Олег, поставивший чайник, присел рядом и погладил Сэд по руке.
— Мы с тобой, — сказал он.
Проводив Владимира серьёзным взглядом, Сэд позволила себе смягчиться и расслабиться, поддаться пагубному влиянию болезни и обмякнуть с тяжёлым вздохом.
— Спасибо, — слабо улыбнулась она мальчику, отвечая на его ласку своей: постаралась мягко и осторожно взять его за руку в по-матерински ласковом жесте.
— Дашь мне лекарство? Я хочу про дозировку почитать.
На самом деле она просто хотела отвлечься и не чувствовать на себе повышенного внимания. Ну и про дозу узнать тоже было бы неплохо, ибо в аптечке Дэннера Сэд уже успела приметить физраствор и шприцы, а уж бинт или пластырь с ватой там точно найдётся. А больше и нужно не было, только сама капельница и дозу правильно рассчитать.
Малыш кивнул и с готовностью умчался. Он очень хотел быть полезным, и старался изо всех сил.
А посему Сэд ничего не оставалось, кроме как ждать возвращения обоих мужчин, взявших её под свою опеку. А что до интуиции, то она пока по поводу Октябрины упорно молчала. Значило ли это, что всё в порядке? Скорее нет, это значило, что пока шестое чувство не позволяет её ощутить в ткани этого мироздания. Рациональный мозг, конечно, отрицал такую формулировку, но озвучивать её всё равно не требовалось, а подхватиться и побежать Сэд так и так не могла. Последней каплей стал побег из палаты, в процессе которого она умудрилась снова разбередить страдальческую рану на плече, которая уже должна была как минимум закрыться.
Хакерша чувствовала, что у неё совсем не осталось сил. Всё, чего она сейчас хотела – крепких и тёплых объятий Дэннера. И слов его любви, которых она никогда не дождётся...
От этой горькой мысли, кольнувшей сердце тупой иглой, на сомкнутых ресницах выступили слёзы. Возникло жгучее спонтанное желание отыскать Октябрину и завершить то, что она сама с собой начала вытворять, чтобы она не мешала, не перетягивала одеяло на себя!.. но разве это было совместимо с прекрасным чувством любви? Ничуть. Это было бы настолько отвратительно, насколько вообще себе можно вообразить. Поэтому оставалось только смириться и тихонько оплакивать свою долю одиночки, пока никто не видел.
Вернувшийся вскоре Олег отвлёк её от мрачных мыслей.
— Вот. Я принёс. Я правильно прочитал, это оно? — Малыш сосредоточенно насупился. — Ты плачешь, — грустно констатировал он, глядя на Сэд из-под чёлки.
Сэд вяло повернула голову к мальчику, взяла в трясущуюся руку ампулу и внимательно её изучила.
— Да, — ответила она сразу на оба вопроса и больше ничего не сказала. Ампула требовалась одна и целая, к счастью, ничего пересчитывать не нужно. Осознав это, Сэд сжала на стекле холодные тонкие пальцы и, опустив руку на одеяло, снова закрыла глаза.
— Спасибо, — хакерша посчитала нужным всё-таки поблагодарить мальчика, хоть и в горле стоял огромный ком, а вместе со словами из глаз текли горячие слёзы, которые щипали раздражённую кожу. Олег ведь не виноват в том, что Сэд до такой степени больно ранят её собственные чувства.
Малыш посопел для порядку, потом принял решение:
— Я тут тихонечко посижу, я тебе не буду мешать. Ты плачь, если хочется, я никому не скажу. Честное слово.