Привезли меня в больницу уже поздно...

Привезли меня в больницу уже поздно. Нет, поздно - это не значит, что уже умер. Просто, кроме дежурных врачей уже никого не осталось. Поэтому все обследования решили начать утром.
Зашел я в палату уже ближе к полуночи и оторопел. Начало лихих 90-х. Под потолком облаком висел табачный дым. Слух прорЕзал "трёхэтажный" мат. Вокруг одной кровати, на которой лежали карты, собрались человек семь мужиков. Каждый впивался глазами в веер своих карт и о чем-то вдумчиво размышлял, как будто-то на кону стояла его жизнь. На плечах, руках и груди некоторых красовались колоритные наколки.
Первое впечатление - меня привезли не в то учреждение. В тюрьме я не разу не был, но подсознание рисовало определенно похожую картину.
Я быстро окинул взглядом палату. Ага! В углу, у окна стояла единственная, не скомканная, заправленная кровать. Интуитивно я понял - это моя!
Я робко подошёл к мужикам и, показывая на кровать, так же робко, не слыша своего голоса, спросил:
- Эта не занята?
- Неа,- промычали они, не отрываясь от своих "вееров".
Я тихо проковылял к своей кровати, боясь, как бы мужики не обратили на меня внимание. Сел и медленно стащил зимние сапоги с опухших ног.
В мою сторону даже никто не повернулся. Я быстро разделся, достал из пакета книгу, поставил на тумбочку маленькую иконку Пантелеимона Целителя и моментально уснул.
Утром проснулся от того, что услышал какие-то шорохи. Так лень было открывать глаза. Хотелось еще немного полежать и понежиться. Но вдруг вспомнил где я и быстро открыл глаза.
Да, я в больнице.
В палате было проветрено, никто не курил и не ругался. Все смирненько сидели на своих койках и как-то странно посматривали в мою сторону. Мне стало немного не по себе. Вчера я был невидимкой, а сейчас стал центром внимания.
Мда. Надо что-то делать. Я приподнялся и сел. Тишина. Чтобы сгладить как-то обстановку, я спросонья, протирая заспанные глаза, произнес:
- Доброе утро!
И добавил:
- Я, Алексей!
Все повскакивали со своих кроватей и подошли знакомиться. Мне стало как-то неудобно. Отчего, вдруг, такое внимание к моей персоне?
Мужики сели вокруг меня с таким же интересом, как ко вчерашним картам. И опять же тишина. Вроде все улыбаются, но глаз с меня не сводят. Может я что-то сделал не так? Нет. Если бы не так - давно бы побили. Я сидел в полном ступоре, не зная, о чем думать.
Обстановку разрядила медсестра, зашедшая в палату и громко произнесшая мою фамилию.
- Это я, - вырвалось из меня со вздохом облегчения и освобождения от нависшей непонятной обстановки.
- Кровь сдавать, - буркнула она командным голосом и исчезла за дверью.
Сразу за ней вошел парень из соседней палаты, который вчера больше всех матерился и с довольным видом отпустил пошлую шутку в адрес только что исчезнувшей медсестры.
Со всех сторон сразу на него зашикали:
- Тсссс... Тихо... Ты чего ругаешься?
С лица парня слетела глупая ухмылка и поменялась на вопросительный знак. Он не мог понять, что произошло. Вчера можно было ругаться, а сегодня нет.
Воспользовавшись моментом, я вскочил и засобирался в процедурный кабинет.
Когда я вернулся, на всю громкость работал фоном телевизор. Курить мужики начали ходить в курилку, а в карты стали играть в соседней палате. Скучно же. Чем еще им было заниматься целыми днями? Но внимание всех ко мне не исчезло.
Мужики подсаживались ко мне и задавали вопросы о вере в Бога. Интерес их был неподдельный и никто со мной не спорил, как сектанты и атеисты.
Ну что я им мог тогда ответить? Сам несколько месяцев назад только пришел к Богу. Книга, которую я взял впопыхах, когда меня забирала скорая, была зачитана ребятами до дыр. "Область таинственного" прот. Григория Дьяченко.
Что хотел сказать автор в этой книге, было загадкой. Похоже, в ней было собрано множество различных заметок, не связанных друг с другом. От этого у читающих возникало еще больше всевозможных вопросов, ответить на которые я не мог.
Когда я познакомился со всеми в палате и узнал, кто чем занимается, то впал в замешательство. Как они уживались друг с другом? Милиционер, гаишник, рэкетир, солдат из Кремля, бывший зэк... Я думаю, что всех их объединяла одна беда - болезни, с которыми они туда попали. Больница для них стала центром примирения. А я в данный момент оказался лучиком света, в непроглядной тьме их мрачной жизни, хотя сам только начал вылезать из болота греха и страстей. Каждый желал поговорить со мной наедине и покаяться в своих грехах, как перед священником. Ну что я мог тогда для них сделать? Просто молча выслушать, хоть как-то утешить, посоветовать сходить в церковь на исповедь и постараться начать новую жизнь.
Молодой здоровяк-рэкетир, лет 20 с небольшим, высокий, красивый, накачанный так, что мышцы от головы до ног неестественно выпирали как у племенного быка, оказался неплохим, добродушным парнем. Я не мог понять, как такой добряк мог заниматься выбиванием денег с хозяев палаток на рынке. Хотя не мудрено - полный развал в стране и все думали, как бы заработать хоть какую-то копейку. О чем говорить, если учителям в некоторых школах платили зарплату водкой.
Так же и с Лёшей. Бандюки искали таких здоровяков, чтобы на рынках, при их появлении никто не спорил.
Мы очень сдружились. В беседах как-то скрашивали время нахождения в больнице. Я пытался растопить его очерствелое сердце и наставить на путь покаяния. Советовал сходить в церковь на исповедь, чтобы облегчить свою душу. Но он с горечью и отчаянием отвечал, что за свою жизнь уже столько всего натворил, что Господь не примет его душу.
Да, в лихие девяностые, кто чего только не натворил, чтобы в разваленной стране заработать хоть какие-то деньги. Поэтому я Лешу хорошо понимал, но не оставлял надежды хоть как-то растопить его сердце, пока этот мир не перемолол его во всеобщей мясорубке и не сделал из него жестокого зверюгу.
Лешка, Лешка, где он сейчас? Не знаю. После больницы разошлись наши пути, но я пришел к мнению, что моя болезнь была не случайной. Господь меня промыслительно направил в эту больницу и в эту палату, в которой до меня стоял дым столбом и в нем висел трёхэтажный мат. А я для них оказался лучиком света, хотя и сам только начинал делать первые шаги, и сам же еще почти ничего не знал. И даже на исповеди никогда не был, хотя и направлял других к этому. Это потом только через несколько месяцев, когда начал пономарить в первом своем храме, впервые попал на исповедь.
Я стал маленьким винтиком, в общем механизме промысла Божия, который крутится, спасая наши души и выдергивает нас из водоворота дьявольской мясорубки.
А чтобы я не почувствовал себя пупом земли, Господь смирял меня ревматизмом ног еще несколько лет, пока я не осознал свою не только физическую, но и духовную немощь.

май 2025 г