Последняя кружка года или поднялся не падай

 
 
Мороз злой, с хрустом — такой, что ресницы слипаются, а нос кажется чужим. Воздух прозрачный, как стекло, звенит при вдохе и пахнет снегом, железом и дымом. Снежинки — редкие, ленивые — кружатся над дорогой, будто забыли, зачем летят. Уже темно. Фонари светят тускло, с жёлтым ореолом — как старые лампы в подъездах. В витринах — гирлянды, мандарины, ватные Снегурочки, пластиковые деды Морозы, олени, зайцы и прочая новогодняя игрушечная  живность. Издалека хлопают петарды — с глухим эхом, как будто город репетирует Новый год.
Во дворы то и дело въезжают машины с торчащими из багажников ёлками, дети в валенках волокут санки, а над всем этим — запах хвои, варёной курицы и чего-то ещё… такого домашнего. Праздничного. Город затаился в ожидании — не шума, не веселья даже, а тёплого уюта. Перехода. Как будто всё в замедленной съёмке.
А Митрофаныч идёт к гаражу — сегодня последний в этом году сбор. Через сугроб, с фонариком в руке и чёрной сумкой на плече. Пыхтит, дышит паром, снег хрустит, борода в инее — ну, чисто Дед Мороз. На ключах — брелок в виде бутылки, побрякивает.
Гараж встречает промёрзшим замком и скрипом створки. Внутри — темно, холодно, как в холодильнике, пахнет железом, старой мёрзлой резиной, отработкой и ещё чем-то до боли знакомым — автомобильным, гаражным. Митрофаныч щёлкает выключателем — лампа над верстаком, помигав, нехотя заливает гараж мертвенно-бледным светом. Воздух плотный, ледяной. Он ставит сумку, включает отопитель.
И тут — дверь противно заскрипела... Из темноты, в неплотно закрытую дверь, как будто к себе домой, заходит наш дворовой кот — Бин Ладен. Поджарый, ухо рваное, хвост — плетью. Морда сосредоточенная, глаза — как у разведчика. Проходит мимо, не мяукнув даже. Следом — белая кошка. Чистая, как снег на крыше, лапки тонкие, глаза — круглые, внимательные. Она останавливается, глядит на Митрофаныча. И только потом — зашла.
— Ну надо ж… — выдыхает Митрофаныч. — С бабой пришёл…
Кот даже головы не повернул — просто проследовал к печке. Она — за ним.
Митрофаныч, остолбеневший до изумления, остался стоять у печки, глядя им вслед, как будто только что понял, что теряет влияние в собственном гараже.
— Ты глянь на него... — пробормотал он в усы, тряхнув головой. — С дамой, значит. И ни слова — как будто так и надо...
Он плотно закрыл дверь, потёр усы, не сводя глаз с кота.
— Ну теперь понятно, где ты шлялся, контрразведка. Привёл, значит. Обживаться собираетесь.
Бин Ладен уже свернулся клубком у печки. Белая — рядом, но не впритык. Уважительно.
— Ладно, — буркнул Митрофаныч. — Пусть греется. Глядишь, с таким папашей и котята выйдут с харизмой.
В этот момент стук снаружи и голос:
— Да ты чё там, Митрофаныч?! Открывай! Я тут замёрз, как собака!
— Подожди, Саня, — отозвался он спокойно. — У нас тут очередь. Террорист наш жену притащил. Гражданскую.
За дверью — топот и пыхтение, будто с морозом спорил. Дверь распахнулась, и в гараж ввалился Саня. В меховой куртке, щеки румяные, пар срывался с губ.
— Да как так?! — с порога. — Мороз трещит, а ты тут с котом беседуешь. У меня пальцы уже отвалились!
Митрофаныч махнул на печку, от которой уже поднимался тёплый, влажный воздух.
— Сейчас натопим — и поговорим как люди. Пальцы оттают.
В этот момент заглянул Пашка, с мешком под мышкой. В глазах — предвкушение.
— Здорово, мужики! — сказал он, вздыхая. — Морозно, да? А я думал, пораньше соберёмся.
— Жизнь как мороз, — ответил Митрофаныч. — Не спрашивает — заморозит и пойдёт дальше.
Пашка снял шапку, повесил на торчащую головку гаечного ключа. Гараж начал оживать: запах не сгоревшей солярки, которую холодная ещё печка, просто "выплёвывает" из себя, шорох курток, плеск в кружках. Из темноты показался Серёга — с рюкзаком.
— Как тут без меня? Уже думал, встреча сорвалась.
— Ты как раз вовремя, — сказал Митрофаныч. — Только коты — главные гости.
— Это кто? — кивнул Серёга на лежащих у отопителя котов.
— Наши, — пояснил Саня. — Гражданские супруги.
— Вот тебе и пожалуйста, — сказал я, появляясь с бутылками. — Котов хлебом-солью встречаем, с народными гуляниями, а людей — как получится.
Митрофаныч хмыкнул, взял бутылки.
— Ставь сюда, пока не замёрзли. Сейчас разговор пойдёт.

Саня вытер ладони о куртку, глянул на котов. Серёга помогал с закуской. Гараж наполнялся теплом, голосами и предвкушением последнего пятничного вечера уходящего года. Всё как будто становилось медленнее. Важнее.
Пашка, сидя у стола, откинувшись к стенке и ковыряя в пробке от портвейна, вдруг прищурился задумчиво — ехидно:
— Чтобы скатиться — надо сперва подняться.
Мы переглянулись. Ни фига себе афоризм.
— Это ты про себя или про цивилизацию? — хмыкнул Саня.
— Про всех. Не можешь потерять форму, если её у тебя никогда не было. Не можешь забыть, как читать, если не умел. Чтобы опуститься, надо сначала куда-то подняться.
— Типа в яму с дивана не падают, — буркнул Серёга. — Уже там.
— Вот. Люди жалуются: всё тупеет, катится к чёрту. А чтобы заметить, что тупеет — надо самому поумнеть. Хоть немного.
— Если в голове пусто — ты и не заметишь, что стало ещё пустее, — сказал я. — Только тот, кто был выше, поймёт, что скатывается.

Вдруг из угла гаража донёсся тихое, но достаточно угрожающее с хрипотцой «мяу». Все посмотрели — а там, у печки, уже сидел Бин Ладен. Глаза блестят. Недобро так, с тревожной жёлтизной, как у генерала с похмелья, а морда сердитая, требовательная.
— Слышьте, — пробурчал Митрофаныч, — похоже, начальник контрразведки пожрать требует.
Саня тут же полез в сумку и достал кусок копчёной колбаски.
— Вот тебе, шеф, — подмигнул он и кинул кусок коту.
Бин Ладен, подпрыгнув, ухватил кусок и бережно положил перед своей спутницей — белой кошечкой, которая сидела неподалёку и с достоинством наблюдала. Кошка приняла угощение и начала осторожно, деликатно откусывать маленькими кусочками. Ну что тут скажешь — дама.
Кот степенно, как и подобает хозяину положения, подошёл к столу и, подняв хвост трубой, грозно мявкнул.
— Ну что, паршивец, — улыбнулся Митрофаныч, — держи ещё кусок.
Бин Ладен ухватил колбасу и, сделав громадный прыжок через пол гаража, приземлился аккурат возле своей дамочки, нежно взглянув на неё, начал рвать колбасу, заглатывая огромные куски.

— Это как велик, — оживился Пашка, глядя на котовую парочку. — Пока крутишь — едешь. Перестал — падаешь. Или катишься назад. Нельзя просто остановиться.
— Помню, — усмехнулся Саня, — в детстве с горки поехал, тормоза сдохли, думаю: "постою". Ну и постоял. В канаве.
— Вот и мы так. Прогресс — это когда ты пыхтишь. Старался, читал, строил. А потом стало "удобнее": книги — в видео, мысли — в кнопки, разговоры — в смайлики.
— Память как у гуппи, — вставил Серёга. — А словарный запас как у табуретки.

В этот момент Бин Ладен, прикончив свою долю колбасы, решив поднять в глазах подружки свой авторитет, поднялся, потянулся, выгнув спину, и с деловым видом направился вдоль стены. Сначала он демонстративно опрокинул пару пустых канистр — с грохотом, как будто очищал территорию. Потом с прыжка взлетел на стопку старых шин, выгнул дугой спину и, прокричав нечто громоподобное и нечленораздельное — «мяу», рванул по гаражу, описав два стремительных круга — со скоростью, достойной пограничной собаки.
Под финал он мягко затормозил прямо у своей белоснежной спутницы, склонил голову набок и посмотрел ей в глаза с выражением: «Вот, видишь, кого ты выбрала —  здесь я самый главный». Хвост — трубой, вибрирует, как радиоантенна на танке.
— Ага, — хмыкнул Саня. — Показал, кто здесь шишкарь.
Белая кошка изящно моргнула, не шелохнувшись. На мордочке у неё читалось немногословное одобрение: «Пускай грохочет и скачет козлом, лишь бы не храпел под боком».

— А ведь раньше… — продолжил было начатую тему я. Но Митрофаныч перебил, медленно:
— Раньше письмо — это подвиг. Бумага, чернила, мысли. А теперь — "привет, как делишки", да морда в кружочке. Даже читать лень. Всё — голосом. А потом и думать лень станет.
— Эпистолярия, — вспомнил Пашка.
— Эпистолярный жанр, дурень, — хохотнул Митрофаныч.
— А зачем напрягаться? — спросил я. — Всё уже придумали. Открыл ленту — там тебе и мнение, и новости, и как жить. Просто листай.
— Разум без задачи — как мускул без тренировки, — пробормотал Митрофаныч.
— Вроде удобно, — кивнул Саня, — а на деле — атрофия.
Мы притихли. Печка повизгивала своим стареньким вентилятором. За окном ветер гнал темень. Где-то под лавкой сопел Бин Ладен, рядом вздыхала белая. Митрофаныч глянул поверх очков:
— Это не тупик. Это отбой. Просто усталость, доведённая до маразма. Когда ты уже мог — но решил, что хватит. Когда знал — да надоело.
— Это как с Римом, — вставил я. — Или с Византией. Или с Союзом. Сперва взлетели, потом нажрались — потом расслабились. А дальше — гниение.
— Мы — цивилизация с похмелья, — сказал Саня. — Всё было. Но голова не варит. Пульс есть, а вставать не хочется.
— Вот оно, — подытожил Пашка. — Деградация — это не трагедия. Это просто, когда ты перестал крутить педали. И кажется, что стоишь. А уже летишь вниз. И в лицо дует, будто вперёд.
— И всем нравится, — добавил Серёга. — Потому что легко. Тепло. Удобно. Падаешь — а кажется, что отдыхаешь.
Митрофаныч встал и прошёлся из угла в угол. Мы помолчали. Потом Саня взял кружку:
— Ну, за то, чтобы не падать. Или хотя бы чтобы замечать, что падаем.
Мы чокнулись. Вовремя.
 
За дверью кто-то прошёл по снегу — тихо, как будто мимо, оставляя следы в сугробах. Снаружи ветер затих, и на его место пришла тишина — плотная, зимняя, в которой слышно, как падает иней с проводов и потрескивает в уголке доска от тепла.
От печки тянуло мягким жаром. Она посапывала, как старый пёс у ног, и пламя внутри ворчало, перекатываясь с боку на бок.
Бин Ладен дремал, поджав лапы. Белая — свернулась рядышком, спина к спине, как положено тем, кто рядом надолго.
С потолка с тихим «кап» сорвалась первая капля — оттаяла ржавая гайка. Где-то щёлкнуло, зевнул металл.
Гараж дышал — живой, тёплый, наполненный голосами и смыслом.

— Слышите? — сказал Митрофаныч, не поднимая головы. — Весна будет.
Мы переглянулись. Саня усмехнулся:
— Да ну, до весны ещё три месяца.
— Весна, — повторил он. — Она ж не по календарю. Она вот — когда ты сидишь, а всё живое рядом. Когда тихо, но не пусто. Когда вон капает, и не от холода, а потому что тепло.
Пашка почесал затылок:
— Получается, если тепло внутри — весна и снаружи подтянется?
— А как же, — сказал Серёга. — Всё отсюда, — он постучал себя кулаком в грудь. — Вначале — внутри. Потом — кругом.
Я посмотрел на наших котов, на кружки, на Митрофаныча, которого знал тысячу лет, и вдруг понял, что ничего страшного не будет. Пока у нас есть вот такие вечера. Пока мы собираемся. Пока слушаем друг друга.
Митрофаныч глянул поверх очков, потом — на кружку, поднял её.
— Ну что, мужики... Вот так и живём. Иногда впроголодь, иногда впотьмах. Но всё же — вместе. А значит, не зря.
С Новым годом вас! С наступающим!
Мы ответили:
— Будем.
И ещё раз выпили. А потом ещё.
И стало ещё теплее.