След простого маршрута Часть 11

Часть 11. Голоса под сиденьями 

Утро началось с сырости — за окном моросил мелкий дождь, асфальт блестел, как чёрное зеркало, и казалось, что город вот-вот утонет в этой мутной воде. Михаил проснулся раньше всех, долго лежал, слушал, как капает с подоконника, как где-то хлопает дверь, как по коридору шаркает Ольга. Теперь она почти не разговаривала — всё больше молчала, делала всё на автомате: завтрак, уборку, сборы на работу. Витька тоже стал тише, замкнутее. Михаилу казалось, что в доме поселился кто-то чужой, невидимый, кто давит на грудь, не даёт дышать.

— Ты сегодня на маршруте? — спросила Ольга, не глядя на него.

— На маршруте, — Михаил кивнул, хотя ей было всё равно.

— Может, не надо? — она застыла у окна, словно ожидая, что он передумает.

— Надо, — Михаил вздохнул. — Что делать.

Он оделся и вышел во двор. Моросил дождь, лужи были глубокими как ямы. Михаил шёл медленно, чувствуя, как вода просачивается в ботинки. На автобазе было пусто, только у ворот курили двое — переговаривались шёпотом, бросали взгляды на Михаила. Он кивнул, но в ответ услышал только хмыканье.

В диспетчерской пахло кофе и сырой бумагой. Диспетчер выдала ключи и расписала маршрут.

— Михаил Петрович, — тихо сказала она, — вы… держитесь. Люди говорят, что вы в теме.

Михаил вздрогнул.

— В какой теме? — спросил он.

— Да так, — она отвела взгляд. — Говорят, вы теперь свой. С начальством. С теми, кто рулит.

Михаил ничего не ответил и вышел на улицу. Автобус стоял на том же месте, что и всегда, только казался чужим, как будто его кто-то подменил. Михаил провёл рукой по капоту, открыл дверь и сел за руль. В салоне пахло пылью, мокрыми куртками и старым железом. Он включил печку — воздух зашипел, но теплее не стало.

Первые пассажиры зашли молча. Кто-то кивнул, кто-то отвернулся, кто-то с трудом протиснулся с авоськой. Михаил завёл мотор, тронулся с места. Дорога была знакомой, но сегодня казалась длиннее, чем обычно. За окнами мелькали те же дома, те же остановки, только люди стали другими — настороженными, молчаливыми, будто ждали чего-то плохого.

— Опять дождь, — буркнул мужчина у окна. — Вся весна такая, хоть плыви по ней.

— Лучше дождь, чем эти, — ответила ему женщина с пакетом. — Говорят, вчера у рынка опять кого-то задержали. Всё ищут виноватых.

— Все виноваты, — хмыкнул мужчина. — Только кто скажет правду?

На третьей остановке вошла женщина с ребёнком. Мальчик был маленький, лет шести, в резиновых сапогах, с рюкзаком за спиной. Он сел у окна и смотрел на дождь, а женщина всё время оглядывалась, будто боялась кого-то встретить.

— Вы Михаил? — вдруг спросила она.

— Я, — Михаил кивнул.

— Говорят, вы всё знаете, — женщина понизила голос. — Говорят, вы теперь не просто водитель.

Михаил почувствовал, как по его спине пробежал холодок.

— Я просто работаю, — сказал он.

Женщина ничего не ответила, только крепче прижала к себе мальчика.

Пассажиры входили и выходили, кто-то перешёптывался, кто-то косился на Михаила. Он чувствовал на себе взгляды, слышал обрывки разговоров.

— Это он, — говорил кто-то у выхода. — Теперь все его боятся.

— Говорят, он с ними, — ответил другой.

— Да ладно, обычный человек, — вставил третий, — просто время такое.

Михаил сжимал руль так, что побелели пальцы. Он больше не слышал шума мотора, не видел дороги — только эти голоса, эти взгляды, это недоверие. В голове крутились мысли: «Когда я стал чужим? Когда я перестал быть просто Михаилом и стал тем, кого все сторонятся?»

На конечной остановке все вышли. Михаил остался один. Он выключил мотор, сел на сиденье и закрыл глаза. В голове шумело, как в улье. Дождь барабанил по крыше автобуса, по стеклу скатывались мутные капли.

Вдруг он услышал какой-то странный звук — будто что-то шуршит под сиденьем. Михаил наклонился, заглянул под лавку. Там лежал вещевой мешок, старый, потрёпанный. Михаил вытащил его, развязал. Внутри были детские ботинки — маленькие, синие, с оторванной пряжкой. Михаил замер. В голове вспыхнули картинки: мальчик в резиновых сапогах, женщина с тревожными глазами, чужие дети на остановках.

Он провёл пальцем по ботинку — кожа была холодной и жёсткой. Михаил вдруг понял, что это не просто забытая вещь. Это напоминание. Символ. Голос того, кого больше нет.

Он сел на ступеньку и уставился на свои ботинки. В голове шумело, сердце билось неровно.

— Сколько таких? — подумал он. — Сколько ещё будет?

В этот момент в автобус вошёл мужчина в чёрной куртке.

— Ты чего здесь? — спросил он. — Пора ехать дальше.

— Я не поеду, — тихо сказал Михаил.

— Как не поедешь? — удивился мужчина. — У тебя же рейс.

— Всё, — Михаил поднялся. — Я больше не могу.

— Ты что, с ума сошёл? — мужчина подошёл ближе. — Ты же знаешь, чем это закончится.

— Я знаю, — Михаил посмотрел ему в глаза. — Но я больше не могу быть частью этого.

Мужчина молча вышел. Михаил остался один. Он взял мешок с ботинками и вышел из автобуса. Дождь лил сильнее, лужи стали ещё глубже. Михаил шёл по дороге, не оглядываясь.

Он дошёл до реки, сел на скамейку. Перед глазами стояли детские ботинки, лица пассажиров, голоса под сиденьями. За спиной шумел город: где-то хлопала дверь, где-то ругались на рынке, где-то смеялись дети, но всё это казалось далёким, чужим.

— Я больше не могу, — прошептал он. — Я не хочу.

В голове крутились мысли: о Витьке, об Ольге, о тех, кто ждал дома, и о тех, кто больше не вернётся. Михаил понял: он больше ни водитель, ни винтик, не часть системы. Он просто человек, который не смог пройти мимо.

Вечером он вернулся домой. Ольга встретила его молча. Витька сидел в комнате и слушал музыку.

— Ты чего такой? — спросила Ольга.

— Устал, — Михаил сел на кухне и положил мешок на стол.

— Что это? — Ольга посмотрела на мешок.

— Детские ботинки, — тихо сказал Михаил. — Я нашёл их под сиденьем.

Ольга долго молчала.

— Ты стал другим, — сказала она наконец. — Я тебя не узнаю.

— Я сам себя не узнаю, — Михаил вздохнул.

В тот вечер в доме было особенно тихо. Михаил долго сидел на кухне, слушал, как тикают часы за стеной, как капает вода из крана. Ольга ходила по квартире, словно что-то искала, сама не зная что. Витька вышел из своей комнаты, посмотрел на отца, на мешок, но ничего не сказал — только задержал взгляд на ботинках, словно что-то понял.

— Пап, — вдруг сказал он, — а ты теперь больше не будешь ездить?

— Не буду, — Михаил кивнул. — Всё, хватит.

— А что ты теперь будешь делать? — спросил Витька.

— Жить, — Михаил попытался улыбнуться. — Просто жить...

Витька пожал плечами и ушёл к себе. Михаил услышал, как он тихо закрывает дверь и включает музыку. Ольга подошла и села рядом.

— Ты правда решил? — спросила она.

— Решил, — Михаил посмотрел на неё. — Я больше не могу.

— Я боялась, что ты не вернёшься, — тихо сказала Ольга. — Теперь я боюсь, что мы все потерялись.

— Мы не заблудились, — Михаил взял её за руку. — Просто нам нужно научиться жить по-другому.

Ночью он долго не мог уснуть. Слушал, как за окном шумит дождь, как Витька ворочается в постели. Михаил думал о том, что сделал, о том, что будет дальше. Он вспоминал лица пассажиров, их голоса, шёпот под сиденьями. Вспоминал детские ботинки — маленькие, синие, с оторванной пряжкой.

— Может, я и правда виноват, — шептал он. — Может, если бы я тогда не согласился…

Но знал: назад дороги нет.

Утром он вышел во двор, сел на скамейку. Дождь закончился, воздух был свежим. Михаил смотрел на небо и думал: «Я больше не вернусь на маршрут. Я больше не буду частью этого».

Он встал и пошёл домой. Позади остались автобус, маршрут, голоса под сиденьями.

Дома Ольга уже готовила завтрак, а Витька собирался в школу. Михаил смотрел на них и чувствовал, что они — как люди на разных берегах одной реки. Он хотел крикнуть, позвать их, но не знал как.

— Папа, — вдруг сказал Витька, — ты теперь всегда будешь дома?

— Буду, — Михаил кивнул. — Если ты этого хочешь.

— Хочу, — тихо ответил сын.

Михаил улыбнулся и почувствовал, как впервые за долгое время ему стало чуть легче на душе. Он знал, что впереди его ждут трудности, но главное — не возвращаться туда, где слышны эти голоса, где под сиденьями лежат чужие ботинки.