ничего не значит

там холод, а у нас в квартире газ,
о чём ни попроси — всё есть у нас:
всё, кроме смерти, и тоски, и скуки.
лапша готова. сохнет на ушах.
застенчивые девочки в клешах
стоят у двери, держатся за руки.
да, ходики и чайник со свистком,
сиди, гляди, не думай ни о ком:
все счастливы и ни один не плачет.
и все больны, но ни один не слеп,
и чай заварен, и преломлен хлеб,
и это тоже ничего не значит.
здесь трудно говорить о ерунде —
затем, что каждый движется в воде
к плывучему невидимому раю,
к песчаному мерцающему дну:
иди сюда, гляди, как я тону, —
нет, ты иди, гляди, как я летаю, —
нет, ты иди. смотри, как мы горим,
святое царство жёлтых субмарин,
как мы парим, счастливые подранки.
всё кончено, за окнами светло,
и кажется, что лопнуло стекло,
а это мышка уронила банку.
гадай, откуда слышен этот звон.
настанет день, когда ты выйдешь вон
из братства тех, что говорят и дышат,
и удивишься прочности узла,
невыносимой плоскости крыла,
раскрытого над обгоревшей крышей.
когда увидел, как они горят, —
ты царь, живи один и пей свой яд,
что видели вдали, тому и рады.
есть вещи, что ни сердцу ни уму,
из тех, что можно только одному.
их больше с каждым годом. так и надо. Екатерина Перченкова.