Хрустальный башмачок Золушки

Золушка сидела в ресторане «Корона и Кабан» и медленно разделывала запечённого поросёнка, которого ей подали с яблоком в пасти, хрустящей корочкой, покрытой мёдом, розмарином и солью крупного помола. Мясо таяло во рту, а жир стекал по пальцам и капал на расшитое платье в коричнево-золотых тонах. От поросёнка остался уже один бок, но Золушка упорно продолжала трапезу, словно ела не ради голода, а чтобы заполнить пустоту в душе.
Когда-то она была той самой юной красавицей с сияющими глазами, изящной талией и ножкой, которая свободно скользила в хрустальный башмачок. Тогда все в королевстве ахали, провожали её влюблёнными взглядами, а принц танцевал с ней танго так, будто они плыли по облакам. Теперь же... грудь Золушки превратилась в два арбуза, живущих собственной жизнью, её талия сделалась формой кирпича, а ноги стали похожи на две колонны из розового мрамора. Но на шее у неё — всё ещё, как святыня, висел на тонкой цепочке один из тех самых хрустальных башмачков, подаренных ей когда-то Феей-крёстной.
— Эх, какие были времена… — вздохнула она, осушив бокал вина, будто подключённый к насосу. Из глаз выступили слёзы, но Золушка с достоинством промокнула лицо салфеткой и вновь принялась за еду.
Снаружи доносились крики. Трое грубоватых мужиков пытались вбить в головы трёх уличных дам идею справедливой цены за интим. Судя по всему, переговоры заходили в тупик.
— Мама Роза! — крикнула одна из девушек, заметив Золушку сквозь оконное стекло.
Стареющая принцесса поднялась, вытерла рот от жира, подобрала складки на бедре и вышла на улицу. Мужики, едва увидев её, обомлели. Лица вытянулись, в глазах — непонимание и страх, но ни один из них не распознал в ней ту самую Золушку из сказки. Сейчас она выглядела скорее как бывшая дама двора, перешедшая на тёмную сторону.
— В чём дело, пацаны? — буднично осведомилась она, прищурившись.
— Твои тёлки цены ломят! — взвился первый мужик, коренастый, с лысиной и носом картошкой. Он явно был бухим, слабо держался на ногах, и от него пахло козьим сыром и потом.
— Инфляция, — спокойно ответила Золушка. — В Королевстве всё дорожает. Интим тоже.
— Да не три же золотые монеты! — завопил второй, долговязый, с прыщами на шее и глазами, как у рыбы. Третий, с золотыми зубами и волчьей ухмылкой, зарычал.
— А местная валюта давно не конвертируется, — пожала плечами Золушка. — Ценность — это драгметаллы. И опыт.
— Металл?! — злобно прохрипел волкозубый и достал нож, клинок сантиметров пятнадцать, слегка изогнутый, с ржавым пятном у основания. — Такой металл тебе в глотку!
Золушка спокойно зевнула, как будто в сто пятый раз видела одну и ту же пьесу. Затем с ловкостью, не свойственной её габаритам, извлекла из сумочки старенький, но надёжный револьвер и одним выстрелом прострелила мужику лоб. Тот дернулся, словно кукла на нитке, выронил нож и завалился назад. Из дыры в черепе фонтаном брызнула кровь, окрасив булыжники и ботинки его друзей.
— Всё, мы платим, платим! — пискнули оставшиеся. Один вытащил монеты из-под стельки, второй — из-за пояса. Золушка быстро проверила металл на зуб и кивнула девицам:
— Обслужите этих. Но осторожно. Возможно, будут постоянными клиентами.
Подъехала скрипучая карета, запряжённая тремя пони, и увезла всех вглубь ночи. Труп убитого дворники заберут утром. Такие в Королевстве дела были обыденностью.
Золушка вернулась за стол, доела холодный поросёнок, осушила ещё бокал и устало посмотрела в окно. На небе, словно серебряная монета, висела Луна.
Много лет назад в такую же ночь был бал. Тогда Фея-крёстная одела её в сверкающее платье из света, превратила тыкву в блестящую карету, крыс в кучеров, а её хрустальные туфельки впервые оказались на ногах. Тогда всё было иначе. Тогда ещё верилось в чудо.
А теперь она сама стала чудом. Страшным, пузатым, но непобедимым чудом улиц.
И ночь снова закрутила свою шкатулку из грёз, пахнущую дешёвым вином, огнестрелом и воспоминаниями.
Королевство процветало. Строились новые школы с куполами из мозаики и солнечными часами на фасадах, открывались больницы, где врачи носили белоснежные халаты и лечили не только травами, но и парапарами — механическими машинами с дистилляторами и шестернями. По небу неспешно ползли серебристые дирижабли с гербом короны на бортах, бросая вниз тень, под которой дети махали руками. Из заморских стран приплывали купцы с товарами: пряности из Океании, фарфор из Дальнего Востока, часовые механизмы из Северных Гор, шелк, золото, какао, жвачка и пудра с ароматом лилии. Вечером улицы освещались газовыми фонарями, а в парках звучали скрипки. Всё было похоже на сказку, растянутую во времени.
Принц, молодой и миролюбивый, давно сменил отца на троне. Его супруга, Золушка, была всё ещё хороша собой — не худая, не стройная, но грациозная, с умом и голосом, которому внимали даже лорды. Их союз казался благословением для страны. Однако в недрах армии уже зреет заговор. Генералы и офицеры, чьи руки давно забыли, как держать меч, скучали по войне.
— У нас порох сыреет в амбарах! — жаловались первые, нюхая ядра.
— Мы стареем, а грудь пустая, без орденов! — стенали вторые, глядя на свои медные мундиры.
— Мы двадцать лет не извлекали клинки из ножен! — ворчали третьи, доставая ржавые сабли с тоской.
Но Принц только смеялся:
— Сейчас всё решает дипломатия, господа. Ум, слово и договор дороже тысячи пушек.
И всё изменилось в одну ночь.
Они пришли внезапно. Тяжёлые сапоги гремели по мраморному полу, доспехи звенели, как колокола. Генералы и офицеры, с заговорщицкими лицами, ворвались в королевские покои. Принц проснулся первым, схватил шпагу и встал перед кроватью, заслоняя собой Золушку.
— Назад! — крикнул он. — Вы совершаете предательство!
— Мы совершаем долг, — ответил самый старший генерал, и его лицо, с пегими бровями, не дрогнуло.
Принц сражался, как лев. Он отбил три удара, проткнул шею одному из офицеров, ранил второго, и на миг показалось, что он удержит их. Но генерал с пегими бровями подошёл сзади и всадил штык в его спину. Принц дернулся, отшатнулся, посмотрел на Золушку, словно прощаясь, и упал, сжимая шпагу.
— Нет! — закричала Золушка и, вскочив, схватила шпагу мужа.
Она сражалась, как дикая кошка в платье из ночного шёлка. Первый офицер получил клинок в глаз, второй — в печень, третий — в горло. Генерал пегий попытался нанести удар, но Золушка ушла в сторону, выбила его шпагу, и, сжав зубы, пронзила его сердце.
Четвёртый и пятый отступали, но Золушка метнулась к каминным щипцам, швырнула их, и один из них рухнул с проломленным черепом. Последнего она добила, не давая вымолвить молитву.
Комната утонула в крови, запах стали, пота и трагедии витал в воздухе. Тело принца лежало на белом ковре, и даже хрустальный башмачок Золушки теперь был в крови.
Королевство проснулось в другой реальности — в которой нет уже сказок, только дым, железо и гнев.
И всё же Золушке пришлось сдаться.
Когда она вышла на балкон дворца с окровавленным мечом в руке и в разорванном ночном платье, перед ней раскинулась жуткая картина: вся дворцовая площадь была забита солдатами. Они стояли, как живая стальная стена, с мушкетами, штыками, касками. Дирижабли нависали в небе, будто гигантские рыбы, готовые сбросить смерть. Из окон домов выглядывали испуганные лица. Народ молчал. Только у трона, под сводами зала, на самом сиденье короля, развалился новый властитель — адмирал Пичонэт.
Пичонэт был тощ, как утиный скелет. Его лицо — сухое, выбритое, с бритвенной улыбкой и злобными глазами, которые казались прорезями в железе. Он носил белый флотский мундир, украшенный множеством медалей, и табакерку, откуда с шипением извлекал нюхательный порошок, поднимая при этом один глаз, как ястреб. Пахло от него солью, виски и гарью. Он был из тех людей, кто захватывает власть не ради славы, а потому что просто ненавидит порядок.
Золушку привели к нему, окованную, с побледневшими губами. Она смотрела прямо, гордо, хотя в волосах застряли капли крови и золы.
— Ты останешься в живых, — произнёс Пичонэт, вальяжно шевеля усами. — Но отречёшься от власти. Можешь уехать. Можешь остаться. Но теперь ты — никто.
— Тогда я останусь, — сказала Золушка.
Её отпустили. Она вернулась в тот самый старый дом, где когда-то провела детство — с мачехой, углем и печами. Но дом уже не был её. Старик-отец, бывший лесничий, давно умер. Злая мачеха умирала в забытьи и слюнях в приюте для душевнобольных. А сам дом теперь занимали пятеро посторонних людей. Они курили, плевали на пол, ели прямо с сковороды и даже пытались заставить Золушку мыть за ними посуду.
Она выслушала это молча. Потом вытащила револьвер, тот самый, что остался ещё со старых времён, и методично, без лишних слов, пристрелила всех пятерых. Только собака успела выскочить в окно.
А потом пошли обычные дни. Тусклые, грязные, без всякой волшебной пыли.
Королевство чахло. На улицах пахло мочой и горелым маслом. Рэкетиры собирали дань с булочников. Забастовки парализовали почту. На черном рынке торговали тухлым мясом по цене золота. Полицейские устраивали пытки в подвалах, где играло радио. Люди стояли у булочных, держа пустые кошельки. Плакали дети. Исчезали женщины.
А Золушка... она пыталась найти себя в этом мире, полном гнили и ржавчины. В мире, что принес с собой адмирал Пичонэт.
Без бала, без принца. Только с револьвером и хрустальным башмачком на шее, как напоминанием о том, что сказка давно закончилась.
А сутенершей Золушка стала не потому, что ей это нравилось.
А потому что, кроме неё, некому было заступиться за девчонок, что вышли на панель. Они не мечтали об этом — просто выбора у них не было. Школы закрылись, фабрики разграблены и сожжены, больницы превратились в морги. Работы — никакой, помощи — никакой, еды — с гулькин нос. И только ночная улица оставалась им хоть каким-то источником дохода.
Золушка понимала: даже в этой тьме можно остаться человеком. Если заглушить зверя в себе. Если не позволить гнили стать частью тебя. А ведь зверь ныне был в моде — бандиты, палачи, грабители, военные с черными глазами и золотыми погонами — именно они теперь были новой "элитой", новой знатью.
Но Золушка видела в них только одно: социальный мусор, случайно пролезший в тронный зал.
А вот люди с сердцами, с любовью, с состраданием — это был настоящий двигатель мира, даже если их сейчас никто не слышал.
Так она стала защитницей. Хотя пришлось научиться всему: жаргону, подкупу, схемам, смотреть в глаза тем, кто сжимал в руках кастеты, научиться вести дела, как воры. Слова "общак", "смотрящий", "крыша" стали частью её дня. Но душу она не продала.
И вот, однажды вечером, когда луна горела тусклым фонарём над площадью, к ней подкатывают трое братков. Лощёные, при галстуках, в малиновых пиджаках, один — с золотым зубом, другой — с татуированной шеей, третий — просто молчаливый и страшный, как бетонная стена.
— Ну чё, мать, — заговорил Зуб, крутя в пальцах золотую цепь. — Слышь, базар по тебе тут. Бизнес у тебя, говорят, бодрый. Дела идут, клиенты улыбаются, товар качественный, лавандос капает. А мы ж как бы тут за территорию отвечаем.
— За что? — спросила Золушка, не вставая. Она сидела на ступеньках, в старом плаще, закуривая самокрутку. — За асфальт?
— За порядок, мать. За то, чтобы без сюрпризов. Чтобы никто с улицы тебе не заехал, понял? Короче, процент скидывай — и живи в кайф.
Она выдохнула дым прямо в лицо Зубу, потом встала. Под плащом блеснул револьвер, привязанный к бедру. На шее звякнул хрустальный башмачок.
— Ты думаешь, я одна? — сказала она тихо. — Тут за мной стоят те, кто ночью хлеб не ест, чтоб другим детям на завтрак хватило. Кто в подвале родил и на следующий день снова вышел. Кто не предал себя.
А вы... вы просто шакалы, что прибежали к костям. Я вас не боюсь.
Зуб хихикнул, но его хохот мгновенно захлебнулся, когда молчаливый получил от Золушки прикладом по лицу. Тот упал, закровил. Татуированный достал нож — и получил пулю в плечо.
— Всё! Всё, тётя, базара нет! — замахал руками Зуб.
— Запомни, — прошипела она. — Эта улица теперь под защитой. Здесь не вы, тут я. И если ты ещё раз к девочкам сунешься — тебя найдут в канаве. В бетонной канаве. Без челюсти.
И они ушли. Зуб вытер кровь с губы, оглянулся на девчонок, а потом, не сказав больше ни слова, растворился в темноте.
А Золушка снова села на ступеньки, закурила и сказала:
— Всё равно когда-нибудь этот мир будет снова тёплым. Я доживу. Или они. Или мы вместе.
Прошли года. Страна хирела, как старый больной с прогнившей печенью. На улицах становилось всё пустее и серее. Базар замолк. Витрины были выбиты или заставлены дешёвыми копиями товаров. По ночам слышались выстрелы, а днём — только тишина и чавканье чиновников, делящих остатки бюджета.
Народ выл, но выл молча. Поначалу. А потом недовольство стало накапливаться, как болотный газ — незаметно, но неотвратимо.
И вот однажды к Золушке в притон зашли девчонки. Те самые путаны, что когда-то прятались за её спиной от подонков, теперь смотрели на неё горящими глазами.
— Всё, Мама Роза! — сказала Люлю, молоденькая, с драной курткой и взглядом тигрицы. — Мы начинаем революцию! Мы свергнем этого жирного Пичонэта! Он всех достал, сука в мундире!
Золушка молчала. Она сидела в кресле, словно в троне, медленно крутила в пальцах золотую пуговицу, срезанную когда-то с мундирного плеча одного обнаглевшего полковника.
На её широкой груди — в точности формы двух арбузов — лежала пелерина с вышитым гербом старого королевства. Когда-то она была красавицей с тонкой талией, а теперь — массивной, внушительной, как бронепоезд.
Но не в этом была её сила. Сила — в её взгляде, полном знания.
Она не сразу ответила. Золушка, бывшая принцесса, знала: революция — это не праздник. Это кровь. Это хаос. Это отчаяние. И только на другом берегу может быть свет. И далеко не факт, что ты до него доберёшься.
Но когда народ не может жить — он встаёт. А она ведь была не просто сказочным персонажем, как писали в дешёвых памфлетах. Она — бакалавр социологии, почётный выпускник Королевской академии, знавшая теории Тарпа, Андергейма, Плачека и даже читавшая запрещённую «Критику системы принудительной лояльности» Хельмана.
Она знала: когда у общества отнимают будущее, оно превращается в волка.
— И что? — только и сказала она.
— Нам нужен лидер! — воскликнула Люлю.
— Вам? — переспросила Золушка, прищурившись.
И тут в комнату, как по сигналу, один за другим вошли люди.
Рабочие с мозолистыми руками. Учителя с глазами, полными стыда — за то, что им пришлось прятать книги. Врачи, уставшие от смерти в пустых больницах.
Крестьяне, ободранные, как пугала, но с прямыми спинами. Мальчик с деревянной ногой. Старик с повязкой на глазу. Молодая мать с ребёнком на руках. Все те, кого Пичонэт выкинул за борт.
— Мы знаем, кто ты.
— Ты — Золушка.
— Ты — принцесса.
— Ты — сила.
— Стань нашим вождём!
Золушка долго смотрела на них. Она думала, что о ней забыли. Что теперь она просто Мама Роза с большими сиськами и револьвером. Но, оказывается, кто-то всё эти годы помнил её настоящую. Ту, что спасала детей от голода. Ту, что любила принца и до конца защищала замок.
И слеза скатилась по её щеке. Она вытерла её тыльной стороной ладони, встала и сказала:
— В таком случае… дайте мне карту города. И шпагу.
Революция началась на рассвете. Город проснулся не от петушиного крика, а от звона разбитого стекла и грохота сапог. Площадь заполнилась не под ружья, а под крики: «Смерть Пичонэту! Вернём справедливость!» Над толпой развевался флаг — не герб королевства, а старый красный платок, повязанный когда-то на шею одной из путан. Он стал символом.
Во главе колонны шла Золушка. Одетая в старый корсет с прорезями под патроны, в плащ из парчи и сапоги, стянутые с мёртвого майора. На поясе — револьвер. На спине — шпагa, принадлежавшая принцу. На груди — хрустальный башмачок, что висел, как оберег, прямо на цепи от унитаза (другой тогда не было).
Её шаг был тяжёлым, властным. За ней — сотни. Путаны с кастетами. Учителя с учебниками, обмотанными проволокой. Повара с ножами. Врачи с аптечками и молотовыми. Народ — под её знаменем.
Дворец сопротивлялся недолго. Офицеры сначала пыжились, отмахивались саблями, стреляли по окнам. Но в какой-то момент… сломались. Кто-то заплакал. Кто-то кинулся в бега. Бандиты, взращённые системой, побежали первыми — с золотыми монетами в трусах. Офицеры — следом.
А простые солдаты и вовсе подняли руки:
— Мы — с вами, Мама Роза!
И лишь один не сдался. Это был адмирал Пичонэт.
Он сидел на троне, в мундире, в котором раньше ел суп, развалившись на три стула. На нём была орденская грудь, больше похожая на коптильню, и петушиный хвост на шляпе. В руках он держал пистолет с золотой гравировкой: "Родине и бабкам!" Он смотрел на Золушку с видом человека, которого лишили последней лягушки на ужин.
— Ты пришла... — прохрипел он. — Проигравшая шлюха.
— А ты останешься в истории как жирный трус, — ответила она и, не мешкая, вытащила шпагу.
Он попытался подняться. Навёл пистолет. Но выстрелил в потолок — руки дрожали.
И тогда Золушка, бывшая принцесса, защитница, суетолог, мать для сирот, бывшая танцовщица и путана с глазами королевы — врезалась в него и пронзила его грудь.
Шпага вошла по самую рукоятку. Пичонэт захрипел, выгнулся, закашлялся кровью и уронил своё золото.
— За... что...
— За Принца, за мой народ. И за всех, кого ты сожрал, жирный ублюдок, — сказала она.
Он умер у её ног, испачкав алый ковёр. Офицеры и прихлебатели, видя это, бросились в бегство — через окно, через канализацию, кто-то и вовсе сдался в соседнее королевство. Бандиты потеряли власть. Гопники стали тише воды. А народ вышел на улицы — не с оружием, а с граблями, метлами, книгами.
Королевство начинало новую главу.
А в зале, где когда-то бал провозгласил её Принцессой, теперь стояла Золушка, с окровавленной шпагой, в плаще, что пах потом и дымом. На шее — хрустальный башмачок. На лице — усталость и надежда.
Народ входил в двери дворца. Революция победила. Ее назвали «Хрустальным башмачком».
А где-то в облаках порхала Фея-крестница, которая все это и организовала. Ведь добро должно победить. Иначе какая это сказка?
(19 июня 2025 года, Винтертур)