Ненастоящее настоящее

Вот только время более нелинейно. За страхом столкнуться с последствиями технического бума, который казался (и не зря) вполне способным до неузнаваемости изменить облик человеческого мира, оказалась забытой неявная, но куда более разрушительная угроза. Ныне все отчетливее становится понимание, что за ширмой кошмаров об измененном геноме, потерянном контроле и утраченной приватности мутировало само время. Его былая, согласованная с самой естественностью, последовательность, прервалась, перестав быть единственным подлинным («право имеющим») судьей.

Более время не безразличная к человеку линия (прошлого-настоящего-будущего), и даже не цикл, взаимодействующий с ним на более глубоком уровне, чем личное "хочу"; под светом софитов "века информации" оно неожиданно открылось как нечто иное (гибкое, вязкое даже). Теперь время – это буквально лента, услужливые поисковые алгоритмы которой вступив в союз с неожиданно открывшейся, практически магической возможностью превращать происходящее в "контент" почти интимно приблизили человека к желаемому образу, окончательно отдалив его тем самым от жизни как таковой (чье линейное движение и циклы теперь отвращают, взывая к борьбе и сопротивлению). Утратившие свое естественное право на откровение, календарные даты боле не надзирают.  Сама линейность перестала быть аргументом неспособная даже на призыв (к изменению, к коррекции, к единению и самой жизни). Несмотря на то, что в «ленте» есть лишь этот момент, - он не настоящее, фактически он в прямом смысле "ненастоящее", а потому не привязан ни к прошлому, ни к будущему, как к закономерной перспективе.

И единственное, что страшит этот новый вид времени - это повторение, банальность. Иллюзия бесконечности требует новизны, вынуждая ускоряться, снова и снова выбрасываясь из привычной размеренности. Возвращение, обращение к прошлому в таких условиях становится бессмысленным как никогда; ошибка менее банальна, чем правильное действие, основанное на былом; провал ценнее повторенного успеха. В ленте прошлое не просто перестает быть прошлым, оно уничтожается за ненадобностью, признаваясь разве что в качестве материала для произвольного конструирования нового момента. Вшитое в саму структуру нового измерения требование новизны, помноженное на практически бесконечную скорость обмена, буквально взывает к радикальности; внимание требует жертвы в виде непохожести даже на себя, всеобщее стремление к которой само становится банальным, радикализируя все больше.

Бесконечный поток «обзоров», «стримов», «мемов» создает уродливый перекос от «жить» к «видеть» (причем опосредовано, даже не наяву). Мир ленты все больше обнажается как сферическое пространство зеркал, где все сводится к смотреть и показывать. Даже фундаментальные некогда смыслы (смерти, любви, свободы) превращаются в способ привлечь внимание, стать эпизодом. Иллюзии причастности (контакта), иллюзии наличия оказалось достаточно для отказа от традиционного времени, которое объявлено банальным и безынтересным. Но принуждение к сокрытию (настоящего, себя, правды) изматывает; под коркой бесконечной смены картин всеобщего гиперинтереса коренится усталость, находящая выход в болезненном сжатии собственной экзистенции до размера фрагмента ленты. Происходит шокирующая метаморфоза: все, что не вмещается в кадр оказывается лишним, являясь при этом самым настоящим. Подлинно реальным оказывается именно все то, что остается вне «формата», будучи неотредактированным и неразбавленным (то есть скука, обыденность, старая система банальности); аутентичное как бы скатывается все ниже, вынужденное проигрывать в сравнении с лентой, покорно принимая навязанный ей ярлык какого-то ужасного и потому обреченного на отторжение саморазлагающегося процесса.