Это написано о Лизе Сучковой, убиенной 4 апреля 20

Моя маленькая

Она подписывала свои письма «Лизочка». Ее и хотелось называть Лизочка, Лизуша, Лизонька, Лизик… Маленькая, ладненькая девочка с умными спокойными глазами…
В страшные апрельские дни страстной недели, дома, Лизочка «убратая» во все белое, как сказала бы Лизина прабабушка Меланья, положенная в гроб, как будто кричала: почему? что это? я хочу жить! у меня столько дел! что со мной сделали? «мне  так не хочется в землю с любимой моей земли»!
Дел было много: учеба, занятия журналистикой с детьми своей школы № 38, выпуск молодежной православной газеты «Крылья», встречи с друзьями, разговоры о литературе.
— Мама, подожди немного, скоро у тебя все будет хорошо. Ты будешь читать книги, какие захочешь, будешь выращивать розы в оранжерее. Я построю замечательный дом...
Она выполнила бы свое обещание. У нее получалось все! Играть на фортепиано, сочинять и петь песни под гитару, писать прозу и стихи, верстать на компьютере, учиться в двух вузах, одновременно вдохновенно говорить о почвоведении и романах Кундеры…
— Ее все любили, — говорит университетская подруга Саша.
— Ей все завидовали, как это она может столько успевать, — замечает другая Саша.
Лиза никогда не произносила глагол «ненавижу». Но слова Джона Фаулза о себе сказаны как будто Лизой: «Ненавижу невежество и необразованность. Напыщенность и фальшь. Злобу и зависть. Ворчливость, низость, мелочность…
Люблю честность, свободолюбие, стремление отдавать. Созидание и творчество. Жизнь взахлеб». Когда говорят о Лизе, часто употребляют это словосочетание: «жизнь взахлеб».
Мартин Эмис написал будто о Лизе:
- Она была… словно бы из солнца.
- Она никого не осуждала.
- Она была красива и талантлива, но при этом никогда не ставила себя выше других.
- Увидев кого-то из знакомых, не отделывалась кивком, а для каждого находила приветливое слово.
- После встречи с ней всегда оставалось что-то приятное. От каждой встречи что-то оставалось.
- Блистательный ум, убойной силы ум.
- У нее был редкий дар – быть счастливой.
- Она была за все благодарна судьбе.
- Она выглядела так, словно ее переполняла любовь.
Лизочка родилась 25 апреля 1984 года в отдаленном районе города Грозный в роддоме № 2 в 18 часов 20 минут. Родилась очень маленькой: вес 2600 граммов, рост — 45 сантиметров. Появление на свет было очень трудным, и закричать не было сил. Лизонька только тихо кряхтела, пытаясь прочистить свои дыхательные пути.
Ни у одного младенца в палате не было таких длинных ресниц, как у нее — два веера обрамляли огромные синие глаза. Я очень хотела, чтобы глаза у маленькой остались голубыми, как у деда Ивана. Но синий цвет сменился насыщенным карим, на солнце глаза напоминали спелую вишню.
Отец хотел назвать ее Алисой, но у меня была слишком назойливая ассоциация с лисой Алисой — Санаевой, из экранизации «Золотого ключика». Назвали Ксенией. Даже завели медицинскую карту, на которой красовалось: Сучкова Ксения. 1984. 25.04. Но потом передумали, решили угодить бабушке, и девочка стала Елизаветой. Много позже выяснили, что Елизавета – древнееврейское имя, обозначающее «почитающая Бога» или «Бог — моя судьба».
Может быть, это имя и определило ее жизнь. Все мы были очень удивлены, когда узнали, что прапрабабушку Лизы по отцовской линии тоже звали Елизавета и была она матушкой, женой священника. Галина Ивановна Яблокова, бабушка Лизы, рассказывала ей в письме:
«Прапрадедушку твоего Яблокова Григория я не знала, он умер до моего рождения. А был он священником в селе Ковернино Нижегородской области. Видела я только двух бабушек: Елизавету Ивановну — жену иерея Григория и ее сестру Анну Ивановну. Они были учительницами в Ковернино, там и похоронены, а умерли они в годы войны с фашистами, было им в то время 82 и 72 года…<…> А твой прадед — Яблоков Иван Григорьевич — стал революционером, вступившим в 1919 году в партию большевиков. Он был блестящим оратором, я несколько раз слушала его выступления на митингах. Все замирали, когда он говорил. О нем в «Новом мире» были опубликованы воспоминания поэта Александра Жарова».
Другого прапрадедушку Мымрикова Ивана – донского казака из станицы Новоаннинской - раскулачили в 1930 г. и с четырьмя малолетними детьми отправили этапом в Архангельск, но он и до революции крепко стоял на земле: имел мельницу, двухэтажный дом, огромный сад, быков, умел и любил работать и в трудные времена не дал погибнуть семье: каким-то чудом сбежал в Среднюю Азию, в Самарканд. И только в 50-х годах, по совету любящей путешествовать по стране родственницы по прозванию Медведиха, переселился в «землю обетованную» - Грозный – палку в землю воткни – она зацветет.
Лиза очень похожа на дочь Ивана, прабабушку Меланию целеустремленностью, силой воли, духом, умением хорошо делать все, за что бы ни взялась. Я иногда с огорчением думала: что за вырождение происходит? Моя бабушка Мелания могла сшить шубу, пальто, мужской костюм, любое платье, связать скатерть, носки, перчатки, лепить саманы, строить дом, выкладывать печь, вышивать, не бояться ничего (например, ловить руками мышей). А я… книги читать. Лизуша же вышивала крестиком (очень здорово), плела кружева на коклюшках, решала сложнейшие задачи по химии и биологии, писала статьи, рассказы, стихи, занималась фотографией, могла сама сделать ремонт, играла на фортепиано и гитаре. Как написала Софья Олеговна Никулина, «пела, любила, красой цвела». Лиза считала, что она не умеет рисовать и танцевать, но это только потому, что никогда этим не занималась - времени не было.
Даже в раннем младенчестве Лиза была необыкновенно жизнерадостной. Пока я прочитывала очередной роман из серии «Мастера современной прозы», она, закрученная в пеленки, смотрела на ветви деревьев, шевелившиеся от ветра, и радостно с ними разговаривала — агукала.
Я прилежно изучала книги о развитии младенцев, читала модного тогда доктора Спока, но нигде не встречала описания того, с чем столкнулась однажды.
Юный сосед с верхнего этажа, Алеша, подарил Лизе первую игрушку — яркого пластмассового петушка в виде разбирающейся пирамидки. Но играть с ним четырехмесячному младенцу было рановато, и петушка до поры до времени водрузили на книжный шкаф. Однажды я ходила по комнате с Лизой, затянутой в пеленки по тогдашней рекомендации врачей, и разговаривала с ней: «Где твой петушок, покажи, где петушок». Лиза не могла повернуться, двинуть рукой, но глаза ее заскользили по предметам и остановились, сфокусировались именно на петушке, стоящем на шкафу. Ответ бессловесным и беспомощным младенцем был дан сразу. Это очень удивило, ведь по научным данным речевой слух у детей формируется к году.
Поражало, как годовалая Лиза использовала безграничную палитру интонаций, научившись произносить одно единственное слово «да». Этим «да» она отвечала исчерпывающе на любые вопросы. Казалось, она и дальше могла существовать, употребляя только одно слово «да». А первое многосложное слово прозвучало совсем неожиданно. Когда Лизе было чуть больше года, везла ее на автобусе от няни. Лиза внимательно смотрела на мокрую от дождя дорогу, на мчащиеся автомобили и вдруг произнесла: «Ма-ши-на».
В год ее страстью стали книги. Благо, вокруг все были книголюбы: бабушка — старший редактор Грозненского книжного издательства, папа — начинающий писатель и многолетний завсегдатай грозненского книжного базара на набережной Сунжи, где по субботам и воскресеньям собирался цвет грозненской интеллигенции в поисках книжных новинок, мама — филолог по образованию и душевному устремлению. Любовь Лизы к книгам стала семейной проблемой: ей нужно было постоянно читать, особенно перед сном.
Привычная сцена: юная тетя Вита перечитала любимой племяннице кучу детских книжек, устала, уже в полном бессилии буквально сползает с кровати, но слышит властный бодрый голосок: «Читай». Постоянными были такие фразы взрослых: «Прячьте быстрее книги, сейчас проснется, увидит и…»
К четырем годам Лиза знала наизусть всю Агнию Барто, множество стихов любимых ею Юнны Мориц и Ирины Пивоваровой, детскую английскую поэзию в переводе Маршака и, конечно, сказки Пушкина, которые читала с необыкновенными интонациями «профессиональной» русской сказительницы. Вот только откуда она их взяла?
Первым учителем Лизы стал Виктор Чемоданов, с отличием закончивший МВТУ им. Баумана, поступивший в аспирантуру и поселивший свою семью на дачу в подмосковную Валентиновку. Пригласили туда и нас с Лизой (жена Вити Галя — моя любимая подруга, одноклассница). У Лизы тоже появились настоящие друзья — Боря и Тата. Витя, конечно, был очень занят, но находил время и для детей. Они любили Витины уроки «логики». В течение нескольких занятий Витя научил Лизу считать и читать. С тех пор, с четырех с половиной лет, Лиза не докучала взрослым, а самостоятельно прочитывала множество книг, хотя, как и все дети, любила, когда взрослые читали вслух.
Любовь к слову стала для нее, наверное, главной ценностью после веры, после ее отношений с Богом. С первого класса и до последнего дня она вела дневник, не могла не писать, это было привычкой, просто физической потребностью. Возможно, дневник помогал преодолеть боль и одиночество. Многочисленные переезды, развод родителей, каждый год новая школа, потеря друзей, бытовая неустроенность, материальные проблемы — постоянные спутники Лизы. В 5-м классе она записала: «Как мне надоела эта жизнь: я отличница, даю списывать, занимаюсь музыкой, хожу на цветы (кружок по изготовлению искусственных цветов – М.М.), служу учителем моей соседке по парте. Зачем? О чем жалеть? Ведь каждый в мире странник. Придет, зайдет и вновь оставит Дом…»
Большое влияние на формирование Лизуши оказало проживание в доме Блока — улица Алексея Толстого, 6, ныне Спиридоновка, рядом дом-музей Горького в особняке Рябушинского, дом-музей Алексея Николаевича Толстого. На доме № 6 висела мемориальная доска (сейчас в доме какая-то очень «скрытная» фирма и доску сняли): «В этом доме в 1904 году жил русский поэт Александр Блок». По этим ступеням, по этим комнатам ходил Блок! Это пленяло и завораживало. Дом тогда (1989 г.) был свободен от жильцов (их из тихого центра расселяли в дальние спальные районы). Предприимчивые студенты литературного института (сам институт находится в двух минутах ходьбы от дома) во главе с собранным и очень обаятельным Валерием Бакировым, ныне сценаристом и режиссером, устроились дворниками в местном ЖЕКе и оккупировали заветный дом. Лизин отец был в числе этих счастливцев, он учился на отделении прозы в семинаре Владимира Крупина. Ему досталась самая большая комната (из-за Лизы). Он старательльно налепил свежие, но невероятно безобразные обои по 90 копеек рулон («модерновые», как он их охарактеризовал), покрасил огромные окна, и обитель для Лизы была готова.
Это было самое блаженное время. Ежедневные прогулки на Патриарших прудах, по Тверскому бульвару, Скатертному Хлебному, Мерзляковскому переулкам, походы в магазины на Малой и Большой Бронной, Малой и Большой Никитской. Старая Москва, которой почти уже нет. Из окна были видны восстанавливающиеся боярские палаты и храм Большого Вознесения, в котором венчался А. С. Пушкин. Маленькая Лиза с интересом разглядывала окрестные особняки, среди которых было множество шедевров. Один шехтелевский особняк Рябушинского чего стоит! Много раз были там внутри. Это, наверное, единственный в стране бесплатный литературный музей с потрясающими лестницами, окнами, витражами, лепными потолками, овальными комнатами. Мы с Лизушей все время были вместе, посещали выставки, музеи, театры. Лизе все было интересно.
Однажды маленькая Лиза попала на экспериментальный спектакль известного сейчас, а тогда очень молодого актера и режиссера Александра Пономарева, в театре «Эрмитаж» по повести Гоголя «Нос». Лиза была увлечена на протяжении всего действия, а в конце шумно проявляла свое ликование. В пять лет нашла что-то интересное для себя в гоголевском «Носе».
Такой же восторг вызвал у нее концерт «русского Стива Вандера», как мы его тогда называли, нашего земляка, тоже грозненца — Сергея Манукяна. Ребенок с большим удовольствием прослушивал джазовые композиции Сергея, не проявляя усталости, скуки, напротив, только заинтересованность. Много позже Сережа купит Лизе гитару и благословит на сочинительство песен.
Комната, в которой жила Лиза, была самой большой в «блоковской коммуналке», и часто там собирались за столом любители литературы. Лиза внимательно слушала рассуждения о самых разных писателях, путях развития литературы, о достоинствах конкретных литературных произведений. Уж что-что, а говорить посетители «Блокхауза» умели лучше, чем что-либо другое.
Дом Блока был как бы явочной квартирой литинститутовцев. За столом с Лизушей сиживали куртуазный маньерист, руководитель «Бахыт компота», отличник Вадик Степанцов, поэт Виктор Куллэ (потом редактор журнала «Литературная учеба»), огромный бородатый Михаил Бутов — ныне редактор «Нового мира», призер Букера за свою «Свободу»; поэт Денис Новиков, о котором тепло отозвался Бродский, модные, забавные Кибиров и Гандлевский; очень серьезный, самоуглубленный поэт Костя Кравцов, ставший священником; иногда забредал популярный ныне Виктор Пелевин. Разговоры велись действительно профессиональные, звучал хороший русский язык. Обсуждались недавно опубликованные Георгий Иванов, К. Вагинов, С. Кржижановский, Добычин, Гайто Газданов, Алданов, Пантелеймон Романов, К. Леонтьев, Михаил Осоргин.
Забавно и одновременно грустно было наблюдать, как Лизуша размеренно читает очень серьезно трагические строки Георгия Иванова:
Хорошо, что нет царя,
Хорошо, что нет России,
Хорошо, что Бога нет.
Только алая заря,
Только звезды ледяные…
Уже тогда Лиза научилась ценить и любить Слово. Совсем маленькая серьезно и требовательно останавливала меня: «Мама, не говори таких слов».
Нина Осиповна, наш университетский преподаватель, побывав в доме на ул. Ал. Толстого, искренне вопрошала: «Что вы сделали с ребенком?» Лиза казалась ей слишком серьезной. Она действительно много думала, создавала свой мир, делала выводы, часто забавные.
Из разговоров со мной (Лизе 4,5 года):
- Расскажи мне про своё детство, я же должна знать. Я в то время летала невидимая.
***
- Ты в этом вопросе ничего не понимаешь.
-??!!
- Ты ничего не понимаешь в моей жизни.
***
- Мама, в кого у папы глаза?
- Не знаю. У Галины Ивановны - чёрные, у Бориса Александровича - карие.
Смех Лукаво: - В неведому зверушку.
***
- Мама, я тебя так люблю!
- Поэтому ты часто себя ведёшь: я не терпящая...
- А у меня любовь кривая. У детей всё кривое: и рисунки, и любовь.
***
- Мне в голову приходят глупости, я хочу их делать, но не смею, я разрываюсь.
***
Люди подвешивают свою любовь нитками к тучкам и раскачивают, раскачивают, чтобы любовь стала огромная, как земной шар или жизнь.
***
Чтобы были хорошие станции (дни), я останавливаю, удерживаю земной шар, который мчится.
В это же время она придумала себе тайного друга - Гордого Зайца, гордого, значит независимого, самостоятельного, умеющего всё. Она придумывала бесконечные истории, приключающиеся с Гордым Зайцем. Конечно, самые любимые игрушки были зайцы. Кстати, как ни странно, Лиза не сломала ни одной игрушки.
Ребенок вбирал многое "из воздуха" и возрастал духом: "Покрести меня", - стала требовать она с несвойственной ей суровостью после поездки в Троице-Сергиеву Лавру и благословения старца Наума.
В апреле 1990 г. в храме Воскресение Словущего на ул. Неждановой, где служил тогда молодой и очень любимый всеми о. Артемий Владимиров, Лизу покрестил строгий о. Николай. Лиза любила посещать Богослужение и причащаться. В ней никогда не было формализма и видимости, а всегда была истинная жизнь сердца. И когда она в семь лет вычитывала, стоя перед иконами, всё правило к причащению (четыре канона и множество молитв), и когда рано утром в воскресенье соскакивала и сосредоточенная и серьезная бежала на междугородный автобус, чтобы попасть на Литургию в храм во имя образа Пресвятой Богородицы "Знамение" в дагестанском Хасавьюрте, к отцу Владимиру, и много позже поражало её благоговейное, строгое, особое отношение к вере.
Она очень быстро выучила всю Литургию, Вечернюю службу, все гласы, множество тропарей, кондаков, объясняла своей бабушке, какой же самый главный момент в Литургии, не Херувимская, как считают церковные бабульки, шикающие на несведущих, а время евхаристического канона - между "Верую" и "Отче наш". Очень серьёзно относилась к молитве.
Всегда, независимо от самочувствия, занятости, она обязательно вычитывала утренние и вечерние молитвы, очень любила акафист преп. Сергию Радонежскому. Позднее каждый день Богородичное правило (150 раз "Богородице Дево, радуйся").
 Однажды поехали с Лизой на Даниловское кладбище на могилу матушки Матроны (мощи ещё не были обретены, шёл 1992 год), а там целая "делегация" священников, служат панихиду, молебны. Был мороз, градусов 20. Думали, подойдём, поклонимся, помолимся и домой. Но священники, семинаристы не уходят, все служат. А у Лизуши сапоги были не для 20 градусов. Ноги совсем отмерзли. А она не жалуется, молчит, ждёт. Говорю ей: "Лизуша, терпи, прыгай, проси Матронушку: матушка Матрона, помоги". Лиза молилась. Приложились мы всё же к кресту, помолились. Боялась: заболеет. Приезжаем домой - приходит наша знакомая и приносит красивые, расшитые сапожки, говорит: иду, вижу - сапожки, думаю, как раз для Лизы. Так матушка Матрона сразу услышала Лизушину молитву.
Будучи в 10 классе, прожив в Рязани уже шесть лет, Лиза, как победитель конкурса юных химиков, поехала на Всероссийскую конференцию в Петербург. Иван Степанович, руководитель группы, человек широких интересов, не ограничил времяпрепровождение своих подопечных присутствием в лекционных залах. Поехали и на знаменитое Смоленское кладбище к часовне блаж. Ксении Петербургской. Пришли поздновато, когда часовню уже закрыли. Старушка, стоящая у часовни, сказала: "Вот и Лизочка пришла". Как утверждают петербуржцы, Ксенюшка нередко появляется среди людей. Лиза впервые была в Петербурге, её там никто не знал. Может быть, приветствовала Лизу сама блаженная Ксения, узревшая, какие страшные, даже не испытания, а мучения ждут Лизу через три с половиной года.
Жизнь Лизуши с детства не была размеренной и устоявшейся. Множество снятых квартир, разные школы: 1 класс в Гудермесской школе, которую закончила я сама. Был впервые введён чеченский язык, который Лизе доставлял массу проблем, - наше горло не устроено для правильного произнесения гортанных звуков. Лиза очень старалась, но получала "4"; второй класс в 501 школе Москвы, где она встретила настоящего друга, Дашу Прокопенко, и любимую учительницу, юную Ирину Борисовну.
В это время жили в Царицыно и постоянно ходили в храм "Живоносный источник" на территории историко-архитектурного комплекса "Царицыно".
Однажды второклассница Лиза шла на праздничную Литургию в день святителя Николая. Было радостное настроение, и она выдохнула:
Яркое солнце, легкий мороз,
Нет больше горести, нет больше слез.
Только лишь инея звезды блестят
И, как алмазы, на солнце горят.
Город очнулся, как в сказочном сне,
В храм так приятно сейчас идти мне.
Праздник Николая встретил народ,
Церкви Христовой колокол бьет!
Преподаватель воскресной школы Елена Владимировна очень выделяла Лизу, может быть, из-за особой серьёзности, сметливости, способности к рассуждениям.
Окормлял Лизу о. Александр Лаврин, который был рядом и в последние дни.
С сожалением расставались учителя с Лизой, но житейская неустроенность беженцев из Чечни не оставляла другого пути. Третий класс в интернате Министерства внешних экономических связей в поселке Добрый Пушкинского района. Раньше это был своего рода лицей для детей дипломатов, а в начале 90-х там, в основном, учились дети "новых русских" (меня взяли туда преподаватели русского языка и литературы). Впервые Лиза столкнулась с непривычными ранее трудностями: негативное отношение со стороны большинства одноклассников - отличница, дочь простой учительницы; и полное равнодушие со стороны классной руководительницы, озабоченной только коровами и остальным подсобным хозяйством. Я тоже впервые ясно осознала, что "иная духовность" - это реальность, которая может доставить ребёнку страдания. Но Лиза никогда не жаловалась, а молча претерпевала и боролась с нападениями, унижениями, физическими оскорблениями. Её качество решать свои проблемы самостоятельно, не обременяя других, проявилось уже тогда, в третьем классе. Я всё равно реально ничем помочь не могла: директор равнодушно выслушала мои замечания, пожала плечами - родители этих деточек платили большие деньги.
 В дневнике Лиза пишет: "Как вспомню Царицыно, школу, Дашу, класс, жизнь царицынскую, в конце концов, меня в слезы бросает"; "25 февраля 1994 г. Я не хочу и не могу так больше жить. Какой жуткий класс. Даже писать не хочется..."
В августе 1994 г. переехали в Рязань, которую Лиза очень полюбила и говорила, что она счастлива в этом городе, здесь у нее такие друзья!
А поначалу очень скучала по Москве. В дневнике пишет: «Всех заставляют писать сочинение про Рязань, а я про Рязань ничего не знаю, пишу про Москву, и что вы думаете? „Лиза, много лишнего!” Так нечестно».
5 января 1995 г. (10 лет): «„Москва, как много в этом звуке для сердца русского слилось, как много в нем отозвалось!” Сегодня мы прошли по зимнему и блистательному сердцу Москвы. Нет, мы не ходили в Кремль или на Красную площадь – мы ходили на Патриаршие пруды… были на улице Толстого, я ее не узнала: дом № 6 выкрасили в розово-голубую краску, а барские палаты восстановили».
 Учиться для Лизы было настоятельной потребностью. Её одинаково увлекали алгебра и литература, физика и биология, русский язык и химия. Иногда она пыталась объяснить нам, что чувствует, видит взаимодействие атомов, молекул во время химических реакций, также по особенному ощущает числа и всё, что с ними происходит. Не могу воспроизвести её слова, так как мне подобные вещи не доступны. С 1 по 11 классы Лиза получала похвальные грамоты за отличную учёбу и примерное поведение. В 11 классе - Золотую медаль, а также многочисленные дипломы по русскому языку, литературе, химии, биологии, дипломы за победу на городском конкурсе "Начало" в номинациях "Проза", "Исследовательская секция", на III Всероссийском конкурсе-фестивале "Дети и книги" (Геленджик), на XXIV Всероссийской научно-практической конференции школьников по химии (Петербург) и др.
В дясятом классе Лиза стала писать прозу. Как когда-то, кажется, жена Светлова сказала поэту: "Напиши стих - мне нужны боты", будучи учителем в школе, отвечающим за участие детей в городском творческом конкурсе, попросила Лизу: напиши что-нибудь для конкурса. Лиза написала рассказ "Потерянный май", который поразил не только меня.
А рассказ из школьной жизни "Если бы" обсуждался на городском заседании завучей по воспитательной работе.
 Милая Галина Николаевна долго не могла оправиться от предъявленных ей обвинений в никудышной работе и отвратительной обстановке в школе. Такой резонанс вызвал рассказ десятиклассницы Лизы Сучковой, которая всегда хорошо относилась к своей школе, любила учителей, особенно "пострадавшую" Галину Николаевну, просто очень верно и метко представила некоторые детали школьной жизни.
Лиза закончила музыкальную школу по классу фортепиано, сама научилась играть на гитаре и сразу стала сочинять песни, некоторые просто дарила молодёжным группам. Песен было много, но ничего не записала, не дорожила. А зачем? - говорила она, - я их и так помню.
В детстве и отрочестве Лиза ездила в православный лагерь. Там встретилась ей замечательная мастерица Авина Владимировна - специалист по плетению кружев на коклюшках. Лиза быстро научилась плести кружева, сама придумывала узоры, делала закладки с плетеными из золотых ниток крестами и кружевами для церковного Евангелия.
В десятом классе Лиза была уже вожатой. Дети любили ее необычайно. Она была истинным вожаком, могла увлечь детей, отвечала на все их вопросы, вопросы не банальные, а серьезные, касающиеся веры, жизни вообще, отвечала интересно, не занудно, без дидактики и скуки. Пела им песни: на ночь патриотический подъем. Лизуша писала из лагеря:

Милая мамочка!

Я очень рада, что пишу тебе письмо. Я тут не просто отдыхаю — я работаю вожатой вместе с Дашкой и Настькой.
Работаем по полной программе: ходим на планерки, поднимаем и укладываем спать под «Колыбельную хиппи» помнишь, у Чижа?
Дети у нас хорошие, дружат и обнимаются, не очень большие, но и не маленькие.
Вместе с нами на отряде Вика. Мы каждый день даем концерты, нас принимают на «бис». У нас хит — мы с Настькой в две гитары играем «Метель» Шевчука.
В нашем отряде есть маленький (12 лет) мальчик Сережа, у которого вожатой в прошлом году была Машка (Егоркина), и мы с ним поем песни. У него классный голос.
Нас все любят, мы всех тоже любим, кроме Марка. Марк — толстый, лысый, красный чел., который на нас стучит (мы сценку ставили про муми-тролля и мороженое купили в среду на Дашины деньги) и нас обижает.
Вообще-то я по тебе соскучилась намного больше, чем по другим членам семьи. Мне не хватает живого общения с тобой, я хочу тебя обнять и сказать, что ты у меня гипер-супер и лучшая на свете.
Вообще нам весело, но комары мешают. От этой брызгалки они не очень-то стремаются, а фумитокс мы поджигаем — помогает.
Нам нужен (очень) фумитокс.
Еще бы неплохо медицинских препаратов: сульфадемизина и бромгексина, и какую-нибудь мазь для носа, и синтомицинку, потому что я даже не купаюсь, но я не очень болею, ты не беспокойся.
В Дивеево мы едем 15-20. Если ты не сможешь приехать, позвони Лене Черятниковой, Лена может приехать к нам 14 числа.
Извини, что письмо получается в телеграфном стиле шизофреника.
Сегодня в нашем лагере покрестили 14 человек. Со времен священномученика Мисаила (400 лет назад) в реке Цне еще никого не крестили. Это было круто. Отец Виталий в облачении при холодной погоде залез в реку и окунал туда полуголых детей.
Повторюсь и напишу, что это было очень круто.
Но я была бы рада, если бы ты приехала, и я сама бы тебе все рассказала. В комнате нас трое.
Передавай приветы и поцелуи Полине, Любочке, Виточке и большой, пламенный привет бабушке.
Не скучай.
Лизочка.
Твоя старшая дочка.
08.07.00
Лагерь «Дружба»

После школы поступила на отделение журналистики в педуниверситете (хорошо написала сочинение на довольно трудную тему: "Жанровое разнообразие в современной русской литературе") и на технологический факультет сельхозакадемии, получив пятёрку по биологии. Как медалистка сразу была зачислена. Ей очень нравилось учиться. За три года в двух зачётках ни одной четвёрки. С увлечением рассказывала о лекциях по почвоведению, хотела поговорить с завкафедрой о возможности поступить в аспирантуру и заниматься именно почвоведением. Собиралась серьёзно заняться подъёмом сельского хозяйства Рязанской области. Она многого бы добилась, поставив перед собой цель, не пасовала, не отступала никогда. Все трудности преодолевала мгновенно. Самостоятельно освоила компьютер (где-то, своего-то не было), научилась верстать, практически одна выпускала газету "Крылья" православного молодёжного движения.  Вела журналистский кружок в родной школе № 38, выпускала с детьми школьную периодическую газету "38 попугаев"; работала вместе с Евлалией Ивановной Голиковой над выпуском справочника "Рязанские святыни", собиралась серьёзно сотрудничать с о. Лукой из Вышенского монастыря. Всё делала невероятно быстро, не корпела, не "изводила единого слова ради тысячи тонн словесной руды". Писала, как дышала, печатала на компьютере, как играла на пианино, только чудные, нежные пальчики мелькали... Любила людей. Никогда не осуждала. Каждый ей был интересен. В кругу её знакомых, друзей самые разные люди: музыканты, поэты, рафинированные эстеты, студенты-медики, учащиеся ПТУ, рабочие, программисты, люди духовного звания и т. п.
"Жизнь прекрасна", - говорила она, несмотря на перманентную материальную неустроенность и отсутствие самого необходимого. Она этого как бы не замечала.
 Болезненной Лиза не была. В детстве, как у многих, краснуха, ветрянка. В Соколовской поликлинике любимый доктор С. А. Анохин - гайморит в средней школе был частенько, как у многих соколовцев, - экология. Летом 2001 года сильная ангина. Всё. День всегда начинала с физических упражнений, обожала разнообразные турпоходы, была очень неприхотлива, занята обычно с утра до позднего вечера и на самочувствие не жаловалась никогда.
В конце октября 2003 года Лиза написала в дневнике: "Что-то надвигается незаметно и неумолимо - Something in the way... Шизофренические сообщения на пейджер». Приходили анонимные сообщения, приведшие всех в недоумение: "Смеется тот, кто смеется последний", "Тебе немного осталось..."
В начале декабря 2003 г. Лиза пришла домой непривычно рано. На удивленные взгляды домашних тихо сказала: "Что-то у меня все болит". Болели сразу все зубы, сильнейшая боль в спине, неестественно раздуло губы, будто в них налили жидкое стекло, позже поднялась высокая температура. Но Лизушу сломить нелегко, пять дней она бегала по своим многочисленным неотложным делам, ездила в университет, сдавала зачёт по самому "важному" предмету всех советских, а теперь российских вузов - физкультуре. Преподавательница физкультуры, похлопав Лизу по спине, одобрительно сказала: "У тебя силы немереные".
9 декабря Лиза слегла. Врач скорой помощи развела руками: "Я не понимаю, что это". Стала звонить кому-то для консультации. Предложили везти в инфекционное отделение. Отказались.
Боли в спине были невыносимые. Мысли стали появляться самые разные. Все мы постоянно в газетах, просто на столбах натыкаемся на объявления: "Устраню конкурента", "Обезврежу врага", "Наведу порчу" и т. д.
- Лиза, тебе будто в спину кол воткнули, - сказала бабушка.
- У меня нет врагов, - ответила Лиза тихо.
Становилось все хуже. Приезжали ещё две бригады скорой помощи. Одинаково твердили: лёгкие чистые. Ничего особенного. А у Лизы уже голова мотается, дыхание ненормальное, даже на непрофессиональный взгляд. Но три бригады врачей ничего не определили, было ощущение, что глаза у них завязаны, а уши заткнуты.
Ночью Лиза прибежала ко мне в комнату в холодном поту, она всегда необычайно сдержанна в проявлении каких бы то ни было чувств, но тут дрожала от ужаса. В тонком сне чьи-то руки затащили её под землю, в могилу, и она явственно ощущала, как на лицо, в рот, глаза сыплются песок и земля. Потом было ощущение полёта в каком-то тёмном коридоре. Подобные случаи давно описаны доктором Моуди и др.
 Были знаки, предупреждения, которые не смогли понять. Крестной матери Лизы почему-то приснился старец-архимандрит Кирилл, общению с которым она несколько раз сподобилась, свят. блаж. Матрона Московская, подарившая когда-то Лизе теплые войлочные сапожки, и св. блаж. Ксения Петербургская, встретившая Лизу у своей часовни.
А мне приснился странный сон. Передо мной молодая незнакомая девица, русые волосы, завязанные в хвост, в джинсах, глаза светлые, полные невероятной злобы. Я ощущаю силу этого зла и начинаю четко произносить молитву "Да воскреснет Бог". Прочитала её раз пять, хотя наяву часто спотыкаюсь. При чтении молитвы девица стала уменьшаться и стала ростом с шестилетнего ребенка. На этом сон кончился. Я удивилась утром, что чётко читала молитву, что сон явно не простой.
Бабушка не смирилась с бездействием врачей и вызвала в воскресенье из местной поликлиники дежурного врача. Дежурила строгая невропатолог, которая сказала: "Срочно в стационар".
На улице началась настоящая метель. Отец Александр Зверев с трудом добрался в нашу Соколовку соборовать Лизу. После таинства ей стало легче. Было физическое ощущение борьбы тьмы и света. Их столкновение проходило через Лизу. Стали причащать каждый день, и это спасало, давало силы.
Определение в стационар не обошлось без мытарств. В инфекционном отделении больницы им. Семашко сказали: абсцесс лёгкого, сепсис, мест нет, поедете в больницу скорой помощи. Очень долго ждали машину. В БСМП возмутились: они что, ненормальные? Здесь плевропневмония, её лечить надо у них. Стали ругаться по телефону. А Лиза не может даже сидеть, но это никого не волнует. Через час отвезли по месту жительства в 4 больницу, где врач приёмного отделения сказала, что больная крайне тяжелая и нужно везти в Канищево, в областную больницу, а было десять вечера. Всё же смилостивились, оставили. Две недели экспериментировали с восемью наименованиями антибиотиков. Ничего не помогало. Поставили диагноз: атипичная пневмония, не соответствующая описаниям в медицинской литературе. Помогало только Причастие. Лиза не стонала, совсем не жаловалась, не капризничала, даже когда неумелая сестра с пятой попытки не могла попасть в вену, заявив, что другая смена поставит капельницу.
Температура не спадала, боли не исчезали, заведующая Татьяна Сергеевна собрала консилиум: главный фтизиатр, ведущий пульмонолог и т. д. Татьяна Сергеевна, говорившая, что за всю свою немалую практику ничего подобного не видела, была рада, когда г-н Гольдин предложил забрать Лизу к себе в областную клиническую больницу.
Дивный дивеевский батюшка иеромонах Владимир (+ 2000) говорил, что когда вмешиваются тёмные силы, нарушаются все физиологические процессы, и врачи затрудняются, они не могут понять, что происходит с человеком.
В Канищево все в один голос радостно говорили, что Лизе очень повезло: её лечащий врач Людмила Владимировна Коршунова - изумительный специалист, что теперь всё будет хорошо. Мы в это поверили. Лиза по прежнему ни на что не жаловалась. А ей сделали болезненную (мягко сказано) бронхоскопию, после которой у неё почти пропал голос, появился жуткий кашель (грохочущий, как из преисподней). Без должной подготовки провели ангиографию (небезопасная операция, у небольшого процента больных бывает летальный исход - катетер через бедренную артерию доходит до самого сердца, все демонстрируется на экране). Поставили диагноз, который не встречается, по словам медиков, в 19 лет: мешотчатая аневризма аорты.
Причастие, соборование, церковные молитвы, как сказал Лизин друг Кирилл, "алтарями молились", старания Людмилы Владимировны. Принято решение - делать операцию в Научном Центре сердечно-сосудистой хирургии им. Бакулева. Благословили ехать в Москву. Помогала вся Рязань: школа № 38, ТД "Барс", Приборный завод, Пивоваренная компания, мэр, фонд св. Василия Рязанского, знакомые и незнакомые люди.
Бакулевский институт расположен на Ленинском проспекте, недалеко от метро "Октябрьская", на территории Первой Градской больницы. Высококвалифицированный персонал, доброжелательная обстановка. Мы пробыли там пять недель, за это время не было ни одной смерти.
 Наш профессор Валерий Сергеевич Аракелян - "штучный экземпляр" на всю Европу, по словам коллег. Неутомимый, невероятно преданный своему делу, юморист - Назим Рагимович; прелестная, строгая Ольга Александровна. Это они вместе сделали невозможное, решили труднейшую задачу, никакой аневризмы аорты у Лизы больше не было. Чего им это стоило, другой вопрос. О том, что операция нестандартная и очень сложная, знали все. К ней Лизу стали готовить в пять утра 9 марта. Она знала, что всё очень опасно (врачи откровенно сказали, что она может не «проснуться» после операции, может стать умственно отсталой, могут отняться ноги…), но жаждала этой операции, как единственного средства прекратить бездеятельное существование на больничной кровати, очень хотела на занятия, к друзьям, к привычным многочисленным делам. Она верила, что Бог не оставит её, хотя никогда не говорила об этом вслух. Страшную, странную болезнь называла в дневнике, не вслух, передышкой, благом.
Благо – бронхоскопия, парес голосовых связок, потеря голоса. Потеря голоса для той, которая каждый день играла на гитаре и пела.
Благо – мучительная ангиография.
Благо – сотня уколов и капельниц.
Благо – чудовищный кашель.
Благо – сложнейшая операция.
Благо – аппарат искусственного дыхания, к которому надо суметь приноровиться после операции.
Благо – пневмоторакс – коснешься плеча, а там поскрипывает воздух.
Благо – сутками не прекращающаяся рвота.
Благо – пункция спинного мозга без всякой подготовки: «Вставай, иди в перевязочную» - сказал дежурный невропатолог. Через двадцать минут Лиза пришла своими ножками.
При этом ни недовольства, ни стона. Воистину человек с «длинной волей». Отец Лука из Вышинского монастыря сказал: «Добела чистит Господь».
Очень много сделал для Лизы замечательный батюшка, протоиерей Аркадий Шатов.
Он долго беседовал с Лизой, серьёзно исповедовал, несколько раз причащал, приносил книги ("Белое на чёрном" Гонсалеса, "Расторжение брака" К. Льюиса, книгу о святителе Луке и др.). Батюшка - необычайный подвижник, он и его помощники окормляют Первую Градскую и Бакулевский институт. Все желающие исповедуются, причащаются, одну девочку Машу даже покрестили, святой её стала преп. Мария Египетская. Наш отец Александр Лаврин отслужил в палате особый молебен о здравии, потом долго разговаривал с Лизой. "Ну и упрямая же она", - сказал после, так как Лиза не собиралась бросать один из двух вузов. Собиралась по-прежнему учиться в педуниверситете и сельхозакадемии.
О. Аркадий, узнав, что Лиза учится на журналистском отделении, пишет, прислал к ней девочек Юлю и Инну (главного редактора и замредактора журнала «Нескучный сад»). Говорили о работе, планировали сотрудничество.
Прибегали юные сестры милосердия, похожие на гимназисток, в белых фартучках, веселые, все щебетали и хихикали, дарили Лизе милые сувениры. Им о Лизе рассказал о. Аркадий, основавший училище сестер милосердия при храме Первой Градской больницы во имя муч. царевича Димитрия.
Лизин отец приносил книги. Она прочитала Вудхауза, перечитывала любимую с детства Туве Янссон «Все о муми-троллях», рисовала иллюстрации, открыла для себя поэзию Светланы Кековой. Сказала: «Она пишет, как написала бы я»:

Не нужно искать утешенья нигде –
ни в беглой воде, ни в зеленой звезде,
ни в звуках волшебного рога,
а только у Господа Бога…
***
Если жизнь становится смертным ложем,
торжествует вновь пустоты утроба.
Мы лежим во тьме и понять не можем –
кто отвалит камень от двери гроба?
В помутневшем воздухе стерты грани
между нашим раем и нашим адом.
На больничной койке, на поле брани,
Жизнь и смерть, как видно, гуляют рядом…
***
Зима
была бесснежной. По утрам мороз
узоры молча рисовал на стеклах,
но таяли к полудню миражи
тропического леса. Окна храма
впускали солнце, и его лучи
свечей зажженных бережно касались.
И нищая стояла тишина
у алтаря, где, преклонив колена,
молитвы возносил смиренный пастырь
за грешный мир – за души всех живых
и всех усопших…
………………………………………….

Когда Лизе уже сделали первые необходимые инъекции и на каталке повезли в операционную, она улыбалась и пела "Осеннюю" Ю. Шевчука: "Люби всех нас, Господи, тихо, люди всех нас, Господи, громко..." Студент мединститута, очень толковый парень, предложил спеть что-то другое... Так весело ехали в операционную.
Родственникам во время операции на территории института быть запрещено - такая негласная традиция. До 15-00 была в храме Первой Градской больницы во имя убиенного муч. царевича Димитрия Угличского, читала каноны, молитвы, акафисты.
В 16-00 увидела в коридоре Валерия Сергеевича:
- Всё нормально. В мгновенном, искреннем порыве склонилась, поцеловала гениальную руку, спасшую стольких.
Вечером шла с сестрой по Ленинскому проспекту: "Мне ничего больше не нужно, ничего, главное, что Лиза жива, я счастлива!.." Но счастью этому оставались считанные дни.
На следующий день разрешили пройти к Лизе в реанимацию. Боялась увидеть обескровленного, страдающего, замученного ребёнка, но на меня смотрела Лизуня огромными сияющими глазами, цвет лица был замечательный, щеки даже розовые (может быть, из-за капельниц и прекрасно работающей аппаратуры - множество трубок, проводков, катетеров возле Лизы).
- Ну, Лиз, ты просто красавица, - выдохнула я.
 На следующий день Лиза была в своей палате. Послеоперационный период не безоблачный, но через две недели выписка. Лечащий врач Ольга Александровна сказала, что всё в норме, анализы хорошие, две недели дома и в университет на занятия. Наконец то, что так долго ждала Лиза. В дневнике она записала, что будет делать сразу по приезде в Рязань.
Хочу:
1. Поверить в то, что Костина жена не дура.
2. Работать в "Аргументах и фактах".
3. Издавать "Крылья".
4. Издавать "Вышенский паломник".
5. Побывать в гостях у Е. Глобенко.
6. Поговорить с Братом о браке.
7. Сдать все сессии на "5".
8. Пофлиртовать с лидером группы "Психея".
9. По ...что "По" - забыла. Не болеть больше ни разу!
10. Повозиться с их журнальчиком. (Лиза имеет в виду журнал Кости Матигорова и Димы Афонина "Смертi нет", в котором были опубликованы ее рассказ "Асфальтоукладчик" и рецензия на роман Ника Кейва "И узре ослица Ангела Божия". – М.М.)
Чудная Ирочка Целикова и её жених, всегда весёлый Сережа, навещавшие часто Лизу в больнице, 23 марта, во вторник, на комфортной японской машине привезли Лизу домой. Наконец-то дома. Дорога для Лизы все же была утомительной, поднялась температура. По рекомендации Людмилы Владимировны сразу стала принимать сильный антибиотик спарфло. В пятницу сдаёт анализ крови: L-4-5, т. е. N, СОЭ - 20. Во вторник едем на поклон к врачам, которым очень благодарны, - Людмиле Владимировне и заведующему отделением пульмонологии Гольдину Михаилу Юрьевичу. В глазах Гольдина при виде Лизы никаких радостных эмоций нет, он нехотя поднимается из кресла в ординаторской, но при появлении Людмилы, всё становится на свои места.
- Лиза, у тебя такой товарный вид, - радостно говорит Людмила Владимировна.
Приходят после осмотра к выводу, что Лизин кашель - бронхит назначают лечение и определяют приехать через десять дней. Это был вторник.
Вечером в четверг звонит Людмила Владимировна и говорит:
"Лиз, давай мы тебя положим, покапаем гемодез, глюкозу. Положим в отдельную палату".
 Лиза при моём разговоре с врачом стоит в проёме двери кухни, услышав это предложение, она сжимается - четыре месяца по больницам и опять... Она уже ходит гулять с подругами, даже приняла участие в голосовании (выборы губернатора и депутатов). Но, может быть, действительно быстрее пройдёт кашель, быстрее начнётся полнокровная работа. Лиза не сказала "нет".
Дети потом вспоминали, что в своей комнате Лиза плакала, она никуда не хотела ехать, но не сказала ничего.
Кто кладет больного в стационар в пятницу? Без паспорта, полиса, в отдельную палату. Лизу положили, так её "любили" и отмерили ей жизни в 36 часов.
В пятницу вечером (2 апреля) разговор по телефону с Людмилой Владимировной. У неё хорошее настроение, и я очень хорошо помню её голос и все интонации:
- У меня были разногласия с заведующим насчёт одного препарата. Я была против. Но вы же понимаете, как бывает. Сейчас я позвонила, узнала, как она его перенесла, всё хорошо.
Но этот препарат Лиза не перенесла. На мой вопрос, какой это был препарат, Людмила Владимировна позже холодно заявила: "Такого
разговора не было". А он до сих пор звучит у меня в ушах. А на мою просьбу дать копию истории болезни Лизы отрезала: "Такого прецедента не было".
***
В субботу утром вошла в отдельную Лизину палату и первые секунды ничего не поняла: Лизы не было.
 Наверное, она вышла.
Но тапочки под кроватью. На кровати свернутый калачиком халат. На пододеяльнике кровь, на полу кровь, в раковине кровь. Выбежала в коридор. Суббота, выходной. Даже больные отсутствуют. Нашла врача.
- Что с девочкой?
- А... она с лёгочным кровотечением в реанимации.
-??!!
В реанимации тоже был выходной. Пустота, тишина. В одном из кабинетов врач лежал на диване и смотрел телевизор.
- Что с Сучковой?
- Выйдите, - проговорил он, нехотя поднимаясь с дивана.
- Что с ребёнком?
- Выйдите отсюда, - раздражённо произнёс он, - сейчас позову. Вышел другой врач. - Уйдите отсюда! Как вы сюда вошли? - орал он. - Мне плевать на тебя и на неё.
Словосочетание «легочное кровотечение» пронзило копьем и вызвало звериную тоску. Но ведь кровотечение остановлено, все будет нормально.
Последний раз увидела Лизу живой две минуты.
- Лиза! Что они тебе ввели?
Лиза не ответила, не знала, я не стала выяснять – все позади. Лиза была сжата, подавлена: «Если бы не реанимационная бригада, я бы умерла. Принеси мне минеральной воды без газа». Воды принесла и пошла на работу.
 Вечером позвонил торакальный хирург Базаев и сказал:
- Остановка сердца. Нужно удалять лёгкое.
- Делайте все, чтоб она жила.
- Не приезжайте, вас не пустят, - сказал Гольдин. - Звоните.
Звонила. Звонила всю ночь. Отвечали: "Идет операция... Да, вывезли в реанимацию". «Все хорошо», - думала я, вспоминая бакулевскую реанимацию.
Утром в воскресенье другой врач, принявший смену, с неким сладострастием сообщил мне:
- У вашей дочери пять признаков, каждый из которых не даёт основание для жизни: кома третьей степени, гемолитический шок, отказ почек, t° - 34°, давление 20.
 "Добрый" доктор, которому было всё равно, спокойно пропустил к уже мертвой Лизе, но имитация деятельности была налицо. Стояла какая-то капельница. Огромная трубка всунута в странно вывороченный рот. Накрыта простыней. На глазах салфетка. Где рот - салфетка. Практически ничего не вижу. Но в голове фраза: Агнец закланный.
- Почему прикрыты глаза?
- Чтоб роговица не сохла.
Это были уже не Лизины спокойные, глубокие, умные глаза. Сейчас они как-то жутко были закатаны и смотрели в разные стороны.
- Вы будете отключать всё это?
- Нет, мы боремся до последнего.
Из реанимационной палаты вышла лечащий врач Людмила Владимировна.
- Никакой надежды нет.
Что она говорит? Как это никакой надежды? Бог никогда не оставлял Лизу, никогда. Он и сейчас поможет. «Где восхощет Бог, - там нарушает порядок природы, ибо Он творит  - что благоизволит».
Позвонила в Скорбященский храм, там шла праздничная служба – двунадесятый праздник Вход Господень в Иерусалим. Сразу приехал о. Онуфрий, окормлявший нас десять лет, знавший Лизочку еще пятиклассницей. Он пособоровал Лизу, уходя сказал: «Значит, мы не умеем молиться».
Позже архимандрит Поликарп, в прошлом хирург, скажет: «Дура ты, и фанатичка. Я и сейчас могу перечислить допущенные врачебные ошибки…»
Из храма к Лизе сразу приехали сестры Татьяна Ивановна Зверева, матушка о. Александра и любимая Лизушей Евлалия Ивановна Голикова. Втроем мы поднялись в Лизину палату и молились Владычице, Господу, вмуч. Пантелеимону. Но когда через час спустились, капельницы не было, трубки не было, Лиза накрыта простыней.
- А… Где-то минут сорок назад… Мы не знали вашего сотового, - сказал дежурный врач.
 Глаза так и смотрели в разные стороны, подбородок кое-как подвязали тоненьким бинтиком. Рот был открыт.
- Мы всем так подвязываем, - гнусаво растягивая гласные, недовольно процедила молодая девчонка - медсестра.
"Добрый" врач стал давать советы, когда нужно бальзамировать, заботливо предложил снять колечко с Лизиного пальчика и цепочку с крестом. У меня было стойкое ощущение, что я среди нелюдей в преисподней.
Из Лизы была выпущена вся кровь. Губы и десны были белые, как эта бумага или фарфоровая чашка, не знала, что такое может быть. Язык был бело-жёлтый и как-то странно выпавший. Что они с ней делали?
- Через два часа в холодильник, завтра с утра вскрытие, потом забирайте.
Вскрытие… Мартин Эмис рассказал, что это такое.
Еще одно насилие, надругательство: на теле делается двойной надрез в виде буквы «Y», от плечей к брюшине и дальше вниз. (У нас режут по-другому: рассекают мягкие ткани от рукоятки грудины до пупка анатомическим ножом – саггитальный разрез). Поочередно отогнув каждый лоскут мертвой плоти, включают электрическую пилу и начинают пилить ребра. Грудина поднимается, внутренние органы извлекаются целиком и раскладываются на подносе. Рассекают сердце, легкие, почки, печень, берут образцы тканей для лабораторного исследования. Затем электрическая пила вгрызается в череп… Все органы с подноса, мозг закладывают как попало в брюшную полость и, несильно обременяясь качеством стежков, зашивают.
Этого апофеоза издевательств не было, достаточно предыдущих: ведь Лизочку разрезали и не зашили, хотя в медицинском отчете написано по-другому.
Дежурный врач пульмонологии ходил с Лизиной историей болезни и все спрашивал: "В суд подавать будете?"
В Конституции есть статья, по которой родственники могут отказаться от вскрытия (по религиозным соображениям). Просила об этом Людмилу Владимировну. Выходные. Но заместитель главного врача Татьяна Владимировна Озернова отнеслась с пониманием и разрешила. Но ее распоряжения и моего заявления оказалось мало: некому вынуть катетер. В огромной областной больнице нет человека, который может это сделать.
- У нас это делают патологоанатомы, а сегодня выходной, - заявила дама, исполняющая обязанности главврача. - Мы вам ее не отдадим.
- Мы позвоним губернатору, - сказала Евлалия.
- У вас дети умирали? – спросила я.
Дама заморгала глазами, и Лизу все-таки отдали.
Транспорта нет – выходной; скорые этим не занимаются; кто-то сказал, что «Габбро» и «Леонардо» тоже выходные. Лизушу положили в ее любимый спальник, купленный на первую зарплату, с которым она была во всех походах; две девочки, медсестры, хорошо знавшие Лизу в период ее зимнего пребывания в пульмонологии, вывезли на каталке через подвал на улицу к «Газели», раздобытой Игорем Николаевичем Мининым. Большой синий кулек, в котором была Лиза, положили на пол машины. Так она последний раз ехала домой. Потом несли на руках по лестнице Татьяна Ивановна Зверева, Евлалия Ивановна Голикова, Минин Игорь Николаевич.
Ювелирный, идеальный шов, похожий на тоненькую линию остро отточенного карандаша, шов, над которым долго трудились Ольга Александровна и Назим Рагимович, шов, которым можно было любоваться, как примером прекрасной работы хирурга, отсутствовал. Именно по нему была располосована Лиза и совсем не зашита, в двух местах были чудовищные стежки высотой сантиметра в два из грубых, толстых, ворсистых ниток, которыми, как мне казалось, зашивают мешки.
На следующий день выписали очень странную справку о смерти: расслаивающаяся аневризма аорты. Московский профессор В. С. Аракелян сказал, что это неправильно, непрофессионально, у Лизы никогда не было расслаивающейся аневризмы, а та аневризма, какая была, удалена. Ведь мне говорили о легочном кровотечении, об удалении легкого, об этом в справке ничего.
Лечащий врач Лизы из Бакулевского института Ольга Александровна тихо твердила: «Этого не может быть. У нее все было хорошо. Это что-то свыше…» Отец Аркадий Шатов сказал: «Видно, у Господа о Лизе особый Промысл».
У Лизы много друзей учится в мединституте, у некоторых родители врачи. Стали узнавать у своих коллег, что же произошло.
- У нее не прижился протез…
- Гангрена легкого…
- У нее было затрудненное дыхание… Наступила естественная смерть.
Истинная причина смерти не названа.
Так Лизе за 36 часов «полечили» бронхит в областной клинической больнице.

На 40-й день замироточили два Лизиных портрета. Один сейчас находится в Свято-Варсонофьевском монастыре в келье прозорливого о. Алексия, сказавшего о Лизе: святая мученица Елисавета.

Написала мать в 2004 году, многое не записала, опасаясь за своих других детей. Вспомните дело убиенных мальчиков из Красноярска... Кто в теме, тот поймет.