Следы

На автобусной остановке к Лукьянову подошла пожилая женщина.
– Олег, здравствуй!
Лукьянов кивнул, пытаясь вспомнить её.
– Ты где пропал? Вот, похоронили нашу Наташеньку Ширяеву.
Лукьянов вспомнил: перед ним стояла Шура, подруга его бывшей одноклассницы Натальи. Новость поразила его:
– Не может быть!
– Но это действительно так.
– Я вроде недавно разговаривал с ней по телефону.
Шура пожала плечами:
– Инсульт. Такая наша жизнь.
Подъехал автобус.
-- У меня другой маршрут, – сказала Шура, когда Лукьянов жестом руки предложил ей войти первой.
– Вот жизнь! Надо же! – произнёс Лукьянов. – Ну, ты сама-то держись.
– Да. Ты тоже.
Усевшись в автобус, Лукьянов махнул рукой Шуре за окном и сжал ладонь в кулак: будем держаться!
«Сколько уже одноклассников, друзей и знакомых ушло в иной мир?! Как рано уходят!» – подумал Лукьянов, нахмурившись.
В том, что случилось с Натальей, он начал винить себя.
Со школьной юности дружили. Нет, Лукьянов не питал к ней особых чувств. Просто девушка была заводная. Душа компании, вечеринок. С ней было всегда легко и весело. Когда она вышла замуж, не дождавшись взаимности от Лукьянова, общение почти прекратилось. Так, иногда только – дни рождения, очередные годовщины выпускного вечера, другие какие-нибудь праздники, когда собирали бывших одноклассников вместе.
У Наташи родилась дочь. Но с мужем не заладилось. Через два года они разошлись. Когда дочь повзрослела и уехала с женихом в другой город, Наташа осталась жить с мамой – отец умер давно, когда Наташа была ещё маленькой.
Как-то мама открылась Наталье: они друг другу не родные. Девочку удочерии из интерната. Наталья восприняла эту новость с болью:
– Зачем столько лет от меня это скрывали?!
Ей стало казаться: поэтому она была не очень любима, что они оказались не настоящими. Стала раздражительной, капризной.
Однажды она неудачно упала, повредив бедро. Слегла. Врачи, обследовав, сказали, что ничего страшного нет. Но Наталья ушла в болезнь. Обвиняла в нелюбви маму, которая считала, что у дочери шалят нервы.
«Я не хочу жить!» – как-то пожаловалась по телефону Наталья Лукьянову.
«Это я виноват, – опять упрекнул себя Лукьянов. – Надо было навещать Наташу, чаще общаться с ней. А я оставил её!»
Лукьянов вспомнил товарищей, ушедших в небытие. Вот Саша Родин. Поссорились с ним из-за пустяка. Спился парень. А если бы продолжал с ним дружить, такое наверняка не случилось бы. И так с Волченко Сергеем, Алексеем Лапшиным.
«Да, я виноват в их короткой жизни. Надо было теснее дружить, а не замыкаться в себе, на своих делах. Всем никакой пользы не было от меня. Даже наоборот…»
Лукьянов сошёл с автобуса и направился к Петру Сидоренко, с которым познакомился и сдружился на одном из фотовернисажей.
Прежде, чем впустить Олега во владения своего дома, Сидоренко решил показать ему то, что заинтересовало его самого. Они прошлись по тротуару почти до конца улицы и остановились у фонарного столба.
– Вот, смотри, – сказал Сидоренко, указывая на забетонированный участок тротуара.
Вечерело. Фонарь ещё не включили. Но, приглядываясь, Олег стал различать на застывшем бетоне следы.
– Какова картина, а?! – Тут такая философия! Такое отражение жизни! – восхищённо произнёс Сидоренко. – Нет, ты посмотри внимательней. Тут следы воробушка, а вот голубя.
– Скорее всего, вороны, – вставил Лукьянов.
– Да, может, и вороны. А вот след от собачьих лап, тут – кошки. А вот ребёнка.
– Мальчонки, – уточнил Лукьянов. – Кто, как не пацан, может пройтись по неостывшему бетону.
– Согласен: кто же еще?!
– Застывшая живая картина. А какая композиция получилась! Вроде сделалась стихийно, а как будто так и задумано. Продумано всё: где и какой след. Во как!
– Вот именно! Что наскальные рисунки?! Натуральнее быть не может! Вот это надо показывать на выставках!
– Да, выбить, выковырнуть как-нибудь весь кусок и – в музей!
– Впечатляет, правда?
Дома Сидоренко показал свои фотографии. Он был помешан на следах. Следы на снегу, на песке, на асфальте…
У Лукьянова перехватило дыхание.
– Что, дружище, с тобой? Тебе плохо?
– Ничего, пройдёт, – ответил Лукьянов, оседая в кресло и расстёгивая ворот рубашки. Он побледнел и покрылся потом.
– Правда: ничего?
– Да. Просто вспомнил кое-что.
– Что именно? Поделись. Легче станет. Может, по глоточку коньяку? – предложил Сидоренко.
– Пожалуй, – кивнул Лукьянов.
После глотка крепкого напитка цвета янтаря Лукьянову вроде полегчало.
– Ну, так расскажи, что тебя так взволновало в моих снимках?
– Знаешь, это такой случай… Такой невероятный, нелепый… – Лукьянов поднялся, подошёл к широкому окну, за которым плотно сгустилась темень и светились городские разноцветные огни. Комнатный свет отражался в оконном стекле. Лукьянов увидел себя и нетерпеливо ожидавшего ответа Сидоренко в нём.
– Я шёл по улице, – начал свой рассказ Лукьянов строгим, сдержанным голосом. – Точнее, по тротуару. Там, где был ряд магазинчиков. Иду себе. Вдруг слышу крик: «Держите его! Держите вора!..». Смотрю – навстречу мне бежит парень. Да так бежит прытко, изо всех сил. На ходу даже ведро с белой масляной краской зацепив, опрокинул и сам упал. Краска разлилась – маляры там что-то красили. Парень опять поднялся и стал дольше бежать. Да прямо на меня. Я же… Я же такой честненький, такой правильный – раскинул в стороны руки, растопырив пальцы, чтобы схватить, как-то задержать, остановить преступника. Парень увидел меня, резко соскочил с тротуара на дорогу. Его тут же сбила машина. Насмерть!
Наступила пауза. Тихо слышны были только проезжающие машины.
– Кровь на асфальте смыли на следующий день. Но вот белые следы парня на тротуаре!.. Конечно, со временем дожи смоют эти следы. Но на совести моей они останутся навсегда.