Прерванная молитва

­Сухо потрескивал под ухом огарок дрожащей свечи, плавающий в масле. Треснула под напором такого маленького, но такого разрушительного пламени старая сахарница, и из плена ее узорчатых граней на вышитую салфетку натекла теплая, пахучая лужица. Что теперь делать с этой салфеткой, я не знала. Выбросить жалко – много-много лет назад моя двоюродная прабабушка по материнской линии наверняка в поте лица вышивала такой чудный цветочный узор, и пустить плод ее золотых рук на тряпки было бы кощунством.
Подправив коптилку, моя рука тянется к кружке с давно остывшим, крепким чаем без лимона, и оттого его ничем не скрытая горечь оседает на языке налетом с привкусом машинного масла. За стеной скребет обои кошка. В тишине оставленной без электричества квартиры звук скользящих по бумаге когтей бьёт по ушам не меньше, чем потрескивающий фитиль, но с ним хотя бы создаётся ощущение, будто холодный мрак ночи ещё не до конца проник в моё жилище.
На улице светло, как если бы до сих пор горели фонари, чьего света не было заметно уже почти час. Снег за окном хрустит. Страшно. Кажется, будто по двору ходит нечто, что моё зрение не в силах уловить. Нечто необъяснимое и непонятное, за границами сознания. Шёпот, произносящий молитву уже в тысячный раз за всю мою жизнь, помогает привести в покое чувства, но ветерок от неровного дыхания заставляет огарок задрожать сильнее. Я ставлю глиняное блюдце на кружку с горьким чаем, чтобы не тревожить пламя, и смотрю…
Говорят, что нельзя долго смотреть в глаза кошке. Что это животное, что мы ежедневно малодушно подозреваем в неприятном запахе, исходящем из спален, есть нечто большее, нежели очаровательное существо с вредным характером. Что кошки живут в двух мирах, и застывший в углу комнаты взгляд её говорит ни о чем ином, кроме как о присутствии чего-то, что нашему поверхностному взгляду попросту недоступно. И долго вглядываясь в глаза этого невероятного животного, якобы можно познать нечто, что ведомо только ей, и нечто, что разум человека вынести не в состоянии. Короче говоря, с ума сойти можно от этих кошек. А свеча? Вы никогда не замечали, как завораживает танец теплого пламени? Не хуже янтарных кошачьих глазок. И шанс сойти с ума угрожает гораздо меньше.
Я отвлекаюсь всего на минуту, забывшись в странных, перепутанных размышлениях, и этой минуту оказывается достаточно - маленькие ватные огарочки в масляной коптилке сливаются воедино, и струя обжигающего алого света почти бьёт в белый потолок, едва не опаляя меня, невнимательного, забывшегося человека, решившего, будто кто-то намерен лишний раз ждать его и предупреждать. Нет, человек: раз ты сам себе хозяин - будь добр, следи за тем, что тебя окружает, сам. Пластмассовая крышка прилипла к скатерти, и, едва отодрав ее, я наблюдаю красноречивый жжёный отпечаток в форме этой самой крышки на том месте, где ранее на скатерти была нарисована сочная виноградная гроздь.
Становится ещё страшнее. Но уже не от призрачного веяния откуда-то с темной улицы, а от осознания того, какие опасности могут проникнуть в нашу жизнь. С какими стихиями нам приходится бороться. И что какое-то ничтожное мгновение может как спасти нашу жизнь, так и с концами ее загубить.
Взяв себя в руки, я закрываю дырку свежей салфеткой и сажусь напротив оставшейся коптилки. Становится уже не страшно, а попросту скучно - мистицизм и очарование, сама атмосфера темного вечера испаряются вместе с дымом погасшего фитиля. Я начинаю молиться бездумно, уже не надеясь, что свет дадут хотя бы будущей ночью, однако и тут я себя обманываю, пусть и ненамеренно - свет дают в ту же секунду, как я без запинок произношу тройное «Господи, благослови», и что-то искренне и радостное колышется в моей душе, а на лице расплывается облегченная улыбка.
Пусть уходит и темное очарование вечера, и танцующий жар свечи, и терпкий привкус на языке - все же свет мне приятнее и видеть, и чувствовать.