Брелок желаний

ГЛАВА 1 «НАХОДКА»
   Я — Матвей Смирнов. По паспорту. По жизни — МОТ. Так прозвали меня друзья ещё в институте, и прилипло. Мо;т — не в смысле модный, а потому что Мотыль. Бестолковый, суетливый, лёгкий на подъем и чуть-чуть пыльный. Как крыло у бабочки после дождя.
Я — самый обычный человек из самого обычного города — Смоленска. Работаю в компании, где продают пластиковые окна, резинки, фурнитуру и прочую оконную дребедень, которой в принципе никто не интересуется, пока у него не начнёт сквозить. На визитке у меня написано: «Специалист по замерам и эскизам», но на деле я просто езжу по адресам и меряю людям дырки в стенах. Причём иногда в метафорическом смысле тоже.
Коллеги зовут меня задротом — за очки, манеру говорить, любовь к StarCraft и за то, что я, мать его, знаю, как правильно склоняется слово «жалюзи». А начальник, Егор Александрович — конченый бюрократ и по совместительству душнила века — зовёт меня «Матвей Сергеевич», с выражением лица, как будто собирается принести соболезнования.
А я что? Я парень не гордый. Работаю, как вол. Домой прихожу — брат младший за компом. Учится в девятом классе, но уже хакнул школьный дневник и подменил себе оценки. Я же в его возрасте только в шахматы играл и учил наизусть Уголовный кодекс, мечтая быть адвокатом. Ну, или хотя бы прокурором, как в сериале.
Живу с мамой, братом и котом по кличке Григорий. Григорий — главное существо в нашей квартире. Однажды я нашёл его сидящим за клавиатурой, и он, не моргнув набрал: «я вас всех ненавижу». С тех пор стараюсь с ним не спорить.
Моя жизнь — серая как наш Смоленский ноябрь: ничего не происходит, все куда-то спешат, грязь по колено, и только иногда случаются командировки. В Москву.
О, Москва… Место, где здания вырастают выше твоих амбиций, где пробки дольше твоих отношений, и где работает… Юленька.
Юля. Или как я её называю в мыслях — Богиня. Нет, не потому что я религиозный. А потому что, глядя на неё, хочется сразу уверовать. Высокая, минимум метр восемьдесят, грудь как у победительницы конкурса «Молочная ферма года», талия — ножом не зацепишь, волосы — завиваются от природы, как настроение у начальства. Она — лицо московского офиса, а по слухам — и кое-что ещё для нашего Шрека. Шрек — это Егор Александрович. Он не зелёный, конечно, но по степени харизмы, эстетике и размеру живота — вполне каноничный персонаж.
Юля — та ещё загадка. У неё в WhatsApp на аватарке фото, которое можно распечатать и в рамке хранить как национальное достояние. А вот в Instagram — блок. Для меня. Я, конечно, просил её добавить. Трижды. Первый раз — с намёком, второй — с открыткой, третий — после пары бокалов. Результат один: «Юля ограничила доступ к своей странице». Точка. Без объяснений. Без шансов. Как и моя личная жизнь.
— Смирнов… — говорила она всегда, выделяя фамилию с такой интонацией, будто проверяла её на прочность. — Приехал? Устал? Хочешь кофе халявного хлебнуть?
И вот стою я в московском офисе, держу в руках термокружку, в голове шумит от дороги, в штанах — от Юли, а сам думаю: «Господи, почему я такой задрот?»
Я действительно задрот. Рост — метр семьдесят пять в ботинках с толстой подошвой. Вес — сорок восемь кило после борща. Очки — как у школьной библиотекарши. В народе меня назвали бы не «ботан», а «пожизненный ботан с правом ношения оправы». И это при том, что я закончил школу с золотой медалью, поступил на экономический… и бросил бюджет и ушел на заочку. Не сразу. Сперва пошёл работать к Шреку. На подработку. А потом понял, что «подработка» превратилась в «постоянку», с которой, как с плохой привычкой, уже не слезешь.
Но я живу. Я держусь. Я даже езжу на «Ласточке» в Москву раз в неделю — проверять косяки, делать перемеры, отчитываться лично Юле, которая всё это время продолжает быть женщиной моей мечты и причиной моих вечеров под пледом, и фантазиями.
Юля, кстати, отлично знает, что я на неё западаю. У неё на это идеальный радар — как у кошки, только вместо звука она улавливает поникшие взгляды и застенчивые улыбки. Но не даёт ни малейшего шанса. Потому что я для неё — Смирнов. Сотрудник. С явными признаками слабости к шоколадному батончику в её ящике стола.
— Смирнов, у тебя есть задание. На Таганке. Там окно шатается, как твоя самооценка.
Вот скажите мне, за что я сохну по этой женщине?
Командировки в Москву — это маленькие путешествия в страну под названием «А вдруг». А вдруг посмотрит? А вдруг улыбнётся? А вдруг случайно поедем вместе на обед? Один раз, кстати, почти получилось. Я вошёл в лифт, она уже стояла там. Мы проехали вместе четыре этажа в тишине. Это был лучший день моей жизни.
А потом был тот самый день.
День, когда всё изменилось.

***

Утро было самым обычным — если под «обычным» понимать подъем в четыре утра, скоростной поезд Смоленск—Москва, чашку кофе, больше напоминающую разбавленную гуашью тоску, и стеклянную дверь офиса, в которой я отражался как слегка опухший призрак в синей куртке.
Каждый раз, входя в офис, я автоматически втягивал живот, понижал голос на полтона и чувствовал себя молекулой азота, случайно забежавшей в ионный реактор.
Сегодня я вошёл особенно торжественно — как школьник, утаивший в портфеле жвачку. А там она — сидит за стеклянным столом, как Верховная богиня отделов продаж. Светлый пиджак, ноутбук, серьги, сияющие сдержанным золотом. Волосы уложены так, как будто их трогал сам бог минимализма, пока ждал вызова на совещание.
— Смирнов, — сказала она, не глядя, — почему ты без ремня?
Я замер. Мелькнула мысль, что она, возможно, ясновидящая. Или у нас на входе сканер, который проверяет не температуру, а наличие аксессуаров.
Опустил взгляд. Точно. Джинсы держались исключительно на силе духа и остаточном чувстве самоуважения. Ни ремня, ни перспектив.
— Откуда ты знаешь?
Она подняла глаза. Одна бровь — ввысь. Уголок губ — почти улыбка, но не для тебя, Матвей.
— Видно. Джинсы висят так, как будто ты в штаны навалил.
— Ну… да. Ремень остался в Смоленске. Вместе с гордостью, — пробормотал я, прикрывая зону бедствия папкой с заявками.
Она встала. Прошла мимо. От неё пахло утренним кофе без молока, планёркой и каким-то парфюмом, который не продаётся даже в самых богатых фантазиях сотрудников «Летуаля».
— Клиент на Патриках, — бросила она через плечо. — Адрес на почте. Возьми замерку и лети. Только не развались по дороге. И подтяни джинсы, а то заказчик может отказаться.
И ушла. А я остался стоять, как пес, которого выгуляли, но забыли дать кусочек мяса. Юленька умела всё: говорить без запятых, ходить без звука, раздавать задания так, что казалось — это ты сам вызвался.
Я вышел из офиса с красным лицом и чувством, будто забыл не только ремень, но и собственную идентичность. Под ногами шумела Москва.
Дальше — маршрутка. Водитель с лицом Сергея Шнурова на минималках. На зеркале болтается икона, веник и бейсбольная бита — стандартный набор московского святого покровителя пробок.
Патрики. Патриаршие пруды. Место, где люди не ходят, а дефилируют. Где кофе стоит как полноценный ужин в Смоленске, и где собаки выглядят богаче своих хозяев. Точнее, выглядят, как жёны этих хозяев.
Офис оказался стильным лофтом. Кирпич, металл, фикусы — всё, как в сериале про успешных людей, которые никогда не потеют. Меня встретил мужчина лет сорока в спортивках, с лицом ветерана клубной сцены.
— А, ты на окна? Заходи, у нас сквозит.
Классика. Начал замеры. Стена туда, проём сюда. Делаю вид, что разбираюсь в кирпиче, как будто учился на «кирпичного физика» в Гарварде. Записал, попрощался, вышел на улицу — и тут как началось.
Толпа. Машины. Миг, запечатленный в янтаре большого города. На обочине — Rolls-Royce, белый, как зубная паста для миллионеров. Стоит, будто собирается на бал. Водитель в перчатках замер рядом, как актер второго плана перед выходом звезды.
И звезда появилась.
Пайка.
То есть Пайлуша. Певица, которую я видел разве что в видео подборке «Лучшие платья, худшие решения». В жизни — высокая, губы как будто нарисованы на стекле, глаза спрятаны за очками стоимостью с мою годовую зарплату. Она переходила тротуар.
И тут — откуда ни возьмись — самокат. Красный. Сумасшедший. Несётся как пуля из пушки, за рулём — курьер с лицом студента, забывшего, что сессия уже завтра. Прямо на Пайку. Я подумал: «Ну нет, ну он же...», и тут же — бабах!
Певица в луже. Глянец — в грязи. Самокат в стороне, курьер — в панике. Народ ахнул. Кто-то достал телефон. Я остался стоять. Не потому, что герой. Потому что увидел — как из её сумки что-то вылетело. Маленькое. Чёрное. Брелок. С цепочкой. Упал рядом с решеткой ливнёвки и… не провалился. Повис. Как в кино, когда судьба даёт тебе шанс.
Никто не заметил. Только я.
Минут через двадцать Пайку забрала скорая, журналисты почти подрались за лучший кадр, толпа разошлась. Я подошёл к решётке. Присел. Взял брелок. Маленький, с красной кнопкой.
— Наверное, от Роллса, — шепнул я. — Или от чего-то поопаснее.
Огляделся. Все заняты. Москва живёт.
Сунул брелок в карман джинсов, которые держались исключительно на морально-волевых, и пошёл к метро.
И нет, у меня не было никакой внутренней дилеммы. Вернуть? Куда? Кому? Она уже уехала. Самокатчик уже, наверное, в Калуге. Брелок остался у меня.

***

У офиса пахло весной, мокрым асфальтом и корпоративным унынием. Я шёл не спеша — замеры были сделаны, заявки оформлены, а поезд на Смоленск ждал меня через три часа, с верной как налоговая пунктуальностью. Всё, как говорится, по классике: финальный вброс бумажек на стол, пара-тройка шуток у кулера и можно отчаливать домой — туда, где окна ещё пластиковые, но души живые.
Но не тут-то было.
У входа стояла машина. Не просто машина — а сам он, Шрек. Служебная «Тойота», цвета «мужик в командировке». Внутри, наверное, лежал портфель с бумагами, таблетками от давления и коробкой «Рафаэлло» для Юленьки. Этот чудовище приезжало стабильно раз в неделю. Проверял он не только отчётность. И не только бухгалтерию. Проверял он... скажем так, амортизацию мебели в кабинете начальницы московского филиала. То бишь Юленьки.
А уж Юленька встречала его как следует. С улыбкой, с кофе, и, как подозревал весь офис, с самоотверженностью, достойной Мадонны с младенцем. Только младенец был слегка лысоват, пузат, женат и имел двух детей — что, как ни странно, не мешало ему содержать любовницу и раз в год читать лекции о «профессиональной этике».
Дверь офиса в этот раз была приоткрыта. Хотя в такие моменты обычно запирается наглухо, а мне, как простому труженику сантиметра и угольника, положено сидеть на бордюре, запивая обиду «Липтоном» и прокручивая ленту, пока внутри кипит та самая корпоративная любовь. Обычно процесс занимал часа два, максимум — три. А тут… что-то не то.
Я вошёл.
Офис был пуст. Абсолютно. Ни Машки из бухгалтерии, ни Санька из отдела замеров, ни даже деда-охранника с вечным запахом чеснока. Всё вычищено. Как будто кто-то провёл противопожарную эвакуацию с элементами оргии.
Тихо, как в музее фондю.
И тут — звук. Скрип. Ритмичный. Пружинящий. Я подошёл ближе. Дверь в кабинет Юленьки — приоткрыта. На долю секунды я даже подумал: а вдруг они там бумаги считают, в отчётности погрязли, графики строят… но нет.
В кабинете, на кресле, как на троне, восседал Шрек. А сверху, в деликатной управленческой позе — Юленька. В светлом пиджаке. С серёжками. Без совести.
Я зажмурился. Настолько резко, что чуть не вывихнул бровь. Всё. Конец мечте. Карточный домик разлетелся, как конфетти на день рождения.
Юленька не была моей. Никогда. Но одно дело — понимать это. И совсем другое — видеть, как женщина твоей мечты скачет, как гимнастка на турнике, по пузу проверяющего.
Я вышел молча. Как побитый пёс. С тем самым выражением лица, которое бывает у мужчин после финала «Титаника» — боль, стыд, и внутренний хрип: «Зачем?!»
На улице дул ветер. Такой, знаете, весенний — с привкусом разочарования и сносом прически. Я сунул руки в карманы джинсов, которые, кстати, всё ещё держались исключительно на добром слове и силе трения, и нащупал брелок.
Тот самый.
Чёрный. С красной кнопкой.
Брелок, который я подобрал после инцидента с поп-дивой и самокатом. В то утро он казался просто диковинкой. Забавой. Я нажимал на кнопку — она проваливалась, возвращалась, щёлкала. Мелочь, но приятная. Типа как антистресс — только с привкусом криминала.
— Как же я хочу, чтобы Шрек сдох мучительной смертью, — вслух пробормотал я и нажал кнопку. Просто так. На эмоциях.
И, как и полагается, ничего не произошло. Мир продолжил вращаться. Пыль летела. Люди шли на обед. Даже воробьи чирикали, не подозревая, какую чушь я только что пожелал вселенной.
Поняв, что проверка затянется, я двинулся в кафе. Посидеть. Остыть. Попить кофе. Точнее, горячей воды с намёком на арабику. Заказал самый дешёвый латте, залез в телефон и стал листать «Авито», поглядывая одним глазом на часы.
Час прошёл.
Я вернулся к офису.
Уже издалека почувствовал неладное. Скорая помощь. Дверь приоткрыта. Люди шепчутся. Кто-то снимает сторис.
Я прибавил шагу, и в этот момент из офиса вышли два санитара с носилками. На них — нечто. Точнее, чехол. Плотный. Серый. Такой, какой выдают не больным, а тем, кто уже точно не пойдёт на поправку.
Они погрузили его в скорую. Дверь захлопнулась. Машина уехала.
Я влетел в офис. У стойки сидела Юленька. Плачущая. С тушью, которая стекала так, как стекают надежды с лица политтехнолога после выборов. Её плечи сотрясались, рядом — полицейский с блокнотом. Он что-то записывал, будто это не смерть, а заявка на доставку суши.
— Юлия Сергеевна, что случилось? — спросил я, с официальным придыханием. Притворился подчинённым, как будто час назад не говорил: «Пусть сдохнет тварь».
— А вы, простите, кто? — повернулся ко мне полицейский.
— Это наш сотрудник, — сказала Юленька, всхлипывая. — Матвей Смирнов. Замерщик окон.
— Так значит, на чём мы остановились… — снова обратился к ней полицейский, глядя в блокнот. — Вы утверждаете, что Егор Александрович пил кофе и ел печенье вприкуску?
Юленька кивнула. Губы дрожали, нос покраснел. Вид, как у лебедя, у которого отобрали болото.
— Да… подавился, — прошептала она. — Вроде бы...
И снова зарыдала. Горько. Протяжно. Прямо как в индийском кино, где жениха сбил автобус, а невеста случайно вышла за злодея.
В тот момент я понял: плакала она не о Шреке. Нет. Она рыдала о квартире, которую платит фирма. О статусе. О безлимитной карте. О московской жизни с мягкими креслами и Uber Black. О возвращении в Смоленск, в двухкомнатную с мамой и тараканом по кличке Витя.
Я посмотрел на неё. Такая нежная, такая хрупкая, такая... вдова в миниатюре.
А в кармане у меня снова щёлкнула кнопка.
Брелок.
Чёрный. С красной кнопкой.
И я подумал — а ведь, может, и правда? Может, я?
Хотя нет… Ну с чего бы? Просто совпадение. Печенье. Кофе. Нервы. Возраст.
Но внутри что-то дрогнуло.
А потом снова щёлкнуло.
И я вышел на улицу. Впереди — дорога. Домой. В Смоленск. С тайной, которую, возможно, никогда никому не расскажу. Или расскажу. Через пару глав.
Ведь, как известно, у каждого окна — есть замерщик.
А у каждой мечты — срок годности.

***

Домой я добрался без приключений. Ну почти.
Хотя, если называть вещи своими именами — с моим везением даже путь в булочную превращается в экспедицию с потерями. Но в этот раз всё выглядело довольно стандартно: вокзал, билет, чай в пластиковом стакане, и я — у окна, с рюкзаком, набитым формами, каталогами и какими-то непонятными бумажками, которые никто никогда не читает, но очень важно таскать с собой. Всё шло нормально. Минут тридцать.
А потом поезд встал.
Не в смысле "приехал на станцию" или "остановился по графику". Нет. Он просто встал — посреди поля, где даже вышки связи стоят, как старики на лавочке: есть, но толку никакого. Полустанок. Название, которого никто не выговаривает, а машинист, кажется, вообще не хотел здесь останавливаться.
Жара стояла такая, что в вагоне можно было открывать спа-салон. Люди начали потеть, как бутерброды в полиэтилене. Кто-то достал веер, кто-то расстегнул рубашку, кто-то проклинал всё РЖД целиком, включая их прадедов.
А я сидел, держа в руке тот самый брелок. Чёрный, с красной кнопкой.
Пальцы перебирали его машинально. Я смотрел в окно, а в голове крутилась одна мысль: "Ну что за жизнь, Господи, ну почему даже домой нельзя добраться без приключений?"
И вдруг сам с собой, почти вслух, выдохнул:
— Господи, сделай так, чтобы этот поезд до Смоленска доехал без остановок...
Сказал — и замер. Ну, чисто на всякий случай. Проверить, вдруг не совпадение?
Через пару минут, будто кто-то за кулисами дал отмашку, поезд рванул. Не просто поехал, а как будто кто-то под него фейерверки подложил. Доехали до Смоленска не за положенные пять часов, а за три с хвостиком, с ветерком и пониженной вероятностью сойти с ума. Окна были открыты, и прохладный воздух разносил по вагону запахи зелени, пыльной дороги и неожиданной свободы. Люди улыбались. Кто-то даже сказал: "Вот это сервис!" Я кивнул и машинально спрятал брелок глубже в карман.
Дома всё было на месте. Даже чересчур.
Брат — в наушниках, погружён в свой виртуальный мир, где спасение галактики почему-то важнее вынести мусор. Мама — на кухне, жарит что-то, что пахнет так, будто это последнее, что ты должен съесть перед Раем. Я прошёл по коридору, кинул рюкзак в угол и просто сел. Как будто день в Москве был не командировкой, а странной, слегка сюрреалистичной экспедицией. Отстёгивать ремень безопасности не требовалось, но внутренне — очень даже хотелось.
Утром я вернулся на работу. Обычный день. Или почти.
Первое, что бросилось в глаза — фотография Шрека.
На подставке, с чёрной лентой. Рядом ваза, в которой кто-то предусмотрительно всунул букет, будто пытаясь компенсировать десятилетия гнёта и производственного маразма одним флористическим жестом.
Я замер. В буквальном смысле. Потому что, несмотря на весь трэш, что происходил до этого, увидеть Шрека мёртвым — это было... как если бы вдруг выяснилось, что бухгалтерия умеет летать.
В офисе стояла тишина. Ненормальная. Даже Витёк из отдела снабжения, который обычно в девять утра уже орал в трубку так, будто спасал мир, сидел молча, глядя в монитор, будто там трансляция с Марса.
Аня из HR — та самая, что всегда ходит в обтягивающем и с новостями наперевес — тоже молчала. Даже сигареты никто не курил. Люди сидели как в замедленной съёмке: одни с видом "а ведь я знал", другие — с лицом "и что теперь будет?". У третьих вообще лицо человека, который пришёл на похороны с чужим паспортом.
Я прошёл мимо, кивнул. Никто не отреагировал.
Вскоре начальница отдела продаж, обычно вся в делах и бронзовом автозагаре, вышла из кабинета с красными глазами.
— Коллеги… сегодня офис работает в режиме тишины. — Она проглотила слёзы или кофе, понять было сложно. — Мы скорбим по Егору Александровичу…
Никто даже не кашлянул.
Но я-то знал. И они знали. Все. Все понимали, что траур — не по Шреку. Да и не сказать, чтобы кто-то особо его любил. Максимум — боялись. Минимум — ненавидели. Он был директором, да. Но скорее в смысле "директор по моральному терзанию".
Траур был по компании. По зарплатам. По премиям, пусть и мифическим. По фирменным кружкам с логотипом и кофе с автомата за счёт компании. По графику, отпуску и корпоративам, которые теперь, возможно, канут в Лету вместе с телом начальства.
А главное — по стабильности. По вот этой простой, но ценной мысли: "Ты знаешь, кто у руля. Он мудак, но он свой мудак."
Теперь же — вакуум. Неизвестность. Кто придёт на место? Кто будет рулить? Кто утвердит отпуск? Кто, чёрт побери, откроет грёбаный сейф, в котором лежат зарплатные ведомости?!
Я сел на своё место. Открыл ноутбук. Но работать было невозможно. Вокруг — офисные зомби. Кто-то вполголоса обсуждал варианты: "А может, Алексееву поставят? Или Геннадия?" Кто-то шептал, что видели юриста, заходящего в кабинет с папкой, толще среднего романа.
Я достал из кармана брелок. Повертел.
Щёлк. Щелк. Щелк.
В офисе послышался стук упавшей чашки.
— Осторожней, Лариса! — крикнул кто-то, и снова тишина.
Я убрал брелок обратно.
До меня нет никому дела, особенно сейчас. А ведь я видел Шрека и Юленьку вместе. Вот была бы почва для сплетен, особенно родственникам Шрека. А потом я вспомнил, что я всего лишь замерщик окон.
С лицом простого парня, который ничего не делает… и при этом, возможно, делает всё.

ГЛАВА 2 «ПАЙКА»

Москва шумела. Гудела, как кастрюля с кипящим супом, в котором бурлили офисы, пробки, скандалы, кофе навынос, миллионы невысказанных «пошёл ты» и три сотни оттенков помады, от «молчаливой розы» до «красной смородины».
А в самом центре этого веретена из стекла, бетона и истерик, на последнем этаже бизнес-центра с претенциозным названием «Aurora Prime», по лакированному полу носилась женщина, от которой у некоторых людей начиналась аллергия на собственную несостоятельность. Её звали Пайка. И сегодня она потеряла всё.
— Найдите! Найдите, или я вас всех закопаю! — кричала она так, что у начальника службы безопасности в кармане от ужаса зазвенел телефон. Никто не звонил. Он просто звенел.
Каблук с хрустом врезался в стол. Пластик треснул. Каблук остался цел. Пайка была как кость — ничего не брало.
Охрана металась, как тараканы в старой коммуналке, когда кто-то включает свет. Привлекли полицию, позвонили хакерам, даже какому-то старцу в Грузию, которого кто-то однажды видел рядом с магическим рынком под Тбилиси. Брелока нигде не было.
Он исчез. Просто исчез.
Не ключ от домика в Мытищах, не флешка с компроматом, не губная помада от Dior. Нет. Это был тот самый чёрный, глянцевый, плотный, гладкий, как отполированная чума, брелок с красной кнопкой. Одинокая точка, торжественная и угрожающая, как точка в конце судьбы.
С первого взгляда он выглядел глупо. Как сувенир с AliExpress. Но она знала: это было оружие. Или инструмент. Или подарок. Или проклятие.
Пайка закрыла глаза и в памяти всплыли моменты, как много лет назад он просто появился.
Ей было десять. Египет. Красное море. Гостиница, где всё пахло антисептиком и влажными полотенцами. Отец загорал в шляпе и белых носках, мать пряталась под зонтом, а Пайка — тогда ещё с веснушками и тонкими заплетёнными косичками — плавала с маской, воображая себя русалкой. Ну или хотя бы одной из сестер Ариэль. Она нырнула. И там, на дне, нашла кувшин.
Старый. Пузатый. Как будто вывалился из кадра приключенческого фильма.
Она вытащила его, разбила о коралл, и из черепка выпал он. Брелок. Молчаливый. Без надписей. Без шурупов. Без намёка на логику.
И она — не задумываясь, не давая себе объяснений, — сунула его в рюкзак между влажным полотенцем и недоеденным «Сникерсом». И забыла.
Вспомнила уже в выпускном классе. Вечер. Комод. Пыль. Брелок.
Он выглядел точно так же, как тогда — холодный, сухой, как будто только из воды. Она держала его в руках, не зная, зачем. Просто ощущала: это не игрушка.
А потом — такси.
Водитель с блестящим лбом и перегаром, с мерзкой ухмылкой и рукой, тянущейся к колену. От страха Пайка сжала брелок в руках — и нажав на кнопку сказала:
— Сдохни, тварь! — выдохнула она сквозь слёзы.
Машина вильнула, как марионетка, которой перерезали нити. Врезалась в дерево. Пластик. Стекло. Крики. Полиция. Папин ремень. Мамина икона.
А брелок? Как ни в чём не бывало — в её кармане. Чёрный. Спокойный. Непоколебимый.
С тех пор — началось.
Сначала — случайный костюм. Она сидела вечером, уставшая, на сайте модной одежды, увидела идеальный комбинезон и прошептала:
— Вот бы мне такой сейчас...
Случайно нажала на кнопку.
Через секунду костюм лежал у неё на кресле. С вешалкой. С биркой. С мечтой.
Потом был айфон. Потом — билеты в Париж. Потом — серьги, которых ещё не было в продаже. Появлялись. Просто так.
Она боялась. Но продолжала. Как человек, нашедший лампу с джинном, который не задаёт дурацких вопросов, а просто кивает и делает.
Когда мама однажды спросила:
— Доча, ты где деньги берёшь на всё это?
Пайка посмотрела в пол и тихо ответила:
— Мужик у меня появился. Богатый.
Мама перекрестилась. Папа скрипнул зубами. Но поверили. Потому что проще поверить в мужика, чем в магию.
А потом — ЕГЭ.
— Хочу поступить в МГУ. «На бюджет», —прошептала она перед сном, нажимая кнопку трижды, на всякий случай.
Через неделю пришло письмо. Поздравляем. Вы — студентка. Вышка. Бюджет. Официально.
И тогда всё изменилось.
Сначала она просто училась. На филфаке. Потом — по приколу — записала песню. На диктофон. Без студии, без битов. Просто голос, гитара и злость. Выложила в TikTok.
И трек взорвал страну.
И как-то сразу - миллионы прослушиваний, предложения, эфиры, ротации. Радио за радио. Диджеи дрались за эксклюзив. Её треки летели в чарты, как искры из сломанной розетки.
Она стала певицей. Настоящей. Хит за хитом. Концерты. Афиши. Охрана. Сцены. Костюмы.
И — да — деньги.
Много денег.
Квартира в «Москва-Сити» с видом на облака. Дом в Барвихе. Дом на Кипре — для родителей. Там они пекли булочки и смотрели турецкие сериалы. Дом в Дубае. Дом в Новой Зеландии — потому что ей нравилось, как это звучит.
Частный самолёт. Телохранители. Менеджер. Шофёр. График расписан на два года вперёд.
На витринах её фото. На улицах — её песни. Она стала как воздух. Как Wi-Fi. Везде.
И всё благодаря брелоку.
Пайка никогда не говорила об этом. Не делилась. Не шутила. Это была её тайна. Страшная и сладкая.
Каждый раз, нажимая кнопку, она чувствовала себя не богиней — больше. Как будто управляла самим сценарием жизни. Не импровизировала — писала.
Но однажды он пропал.
Исчез. Без предупреждения. Без драмы. Просто нет — и всё.
Она перерыла сумку. Просмотрела записи. Села и вспомнила.
— Последний раз он был у меня, когда... Да. Машина. Потом — лофт на Патриках. Самокатчик. — Она закрыла глаза.
Мир качнулся. Как будто земля под ногами стала жидкой.
Она была без кнопки.
Как человек без оружия на поле битвы. Без пароля от аккаунта. Без страховки.
Без магии.
Она сидела у окна своего офиса. В кофте за три тысячи долларов. С лицом, на котором макияж держался хуже, чем самообладание.
Машины ехали. Люди шли. Все — без кнопки.
«Может, оно и к лучшему?»
Нет. Не может.
Её мир был устроен иначе. Она была устроена иначе.
Пайка допила кофе. Горький. Без вкуса. И поднялась.
— Найду. — сказала она вслух. Не кому-то. Себе.
Она всё ещё верила, что брелок жив. Где-то там. Может, в руках у самокатчика. Может, у бродяги. Может, просто снова лёг на дно — как в Египте.
Но теперь она не была той девочкой с веснушками. Не той школьницей. И не той, что только начинала петь.
Теперь она была Пайка.
Женщина, у которой забрали магию.
А значит — начнётся поиск.

ГЛАВА 3 «ЗНАКОМСТВО»

О чудесных свойствах волшебного брелка я узнал не в лаборатории Сколково, не в храме тибетских монахов и даже не от цыганки на автовокзале. Узнал, как и всё в этой жизни, случайно. Ну, то есть — как узнают, что у тебя аллергия на гречку: сначала жрёшь, потом опухаешь, потом сидишь с глазами, как у лягушки, и больше не экспериментируешь.
Проносив брелок в кармане около недели — рядом с мелочью, чеками из «Пятёрочки» и ключами от велосипеда, который давно украли — я мирно существовал среди корпоративного ада. А там кипела самая натуральная война: офисные интриги, подковерные войны, заговоры против Юленьки и слухи о том, что где-то кто-то уже делит её кресло. Я же держался особняком, как последний пацифист в окопе. Тихо приходил на работу, тихо её ненавидел, тихо пил растворимый кофе, который почему-то пах уксусом, и мечтал, чтобы всё это сгорело к чёртовой матери.
И ведь сгорело.
Но не сразу. Сначала отменили поездки в Москву — как будто кому-то там было дело до наших выездных совещаний по продажам пластиковых окон. Офис, впрочем, закрывать не стали. Просто всё повисло. Как недоеденный бутерброд в школьной столовке: вроде и не выбросили, но и есть никто не хочет. Подозреваю, что стул под Юленькой к тому моменту болтался на одном гвозде — и тот ржавел от страха.
И вот, в пятничное утро, когда я только начал подозревать, что корпоративный апокалипсис уже близко, у офиса с шипением остановился чёрный джип. Из него вышел учредитель — точнее, человек, представившийся учредителем. Я его впервые видел. Судя по лицу — или киллер, или нотариус. Его сопровождали двое охранников с лицами, как у тех, кто ест борщ без ложки. Уточню — чужой борщ.
Учредитель зашёл, пробыл в офисе меньше часа, а потом объявили, что новым генеральным будет... Светлана Алексеева. Да-да, та самая Светка из отдела продаж, у которой выражение лица всегда было как у вдовы, только вместо траура — маникюр и свежий «Шанель». Она первой пала на грудь Шрека, когда тот... ну, того. Умер.
Светка не просто вытерла слезу — она разыграла сцену из "Ромео и Джульетты", где Джульетта остаётся живой и срочно оформляет себе кабинет на девятом этаже.
А уже через три дня новая метла замела старым веником. Мне вручили уведомление о сокращении, да ещё и с кривой ухмылкой кадровички по фамилии Дятлова. Дятлова, к слову, была женщиной в теле и с лицом, как будто она пережила чуму, холеру и работу в налоговой одновременно.
Пара месяцев — вот и весь мой шанс найти новую работу. Хотя с моей удачей меня бы даже грузчиком не взяли — боялись бы, что я и склад сожгу.
В расстроенных чувствах — которые на самом деле были смесью обиды, злорадства и лёгкого поноса от офисного кофе — я вышел на улицу. Сел на лавочку у входа, достал брелок и стал крутить в руках. Игрушка, подумал я. Антистресс. Психотерапия бедного. Покрутил, пощёлкал, понажимал — и как-то даже отпустило. Терапевт не нужен — достаточно одной кнопки.
А потом я поднялся, глянул на здание и вдруг с каким-то подростковым вызовом пробормотал себе под нос:
— Да горите вы все синим пламенем...
Сказал — и пошёл на остановку. Но не прошло и десяти минут, как в моё поле зрения влетела, буквально влетела — скорая. За ней — пожарная, за ней — полиция. И всё с сиренами, как на фестивале звуков раннего Стаса Михайлова.

— Что за хрень? — вырвалось у меня, и я, уже забыв про маршрутку, бросился обратно к офису.
И вот тут начинается самое интересное.
Офис пылал. Да не просто пылал — каждый этаж пылал именно тем самым синим пламенем, каким я пожелал. Цвет был неоновый, адский и какой-то даже гламурный. Из окон валил густой дым. Люди орали, махали руками, прыгали из окон, как мораль каждого тренинга по тимбилдингу.
На крыше — толпа, как на концерте Макса Коржа. Кто-то кричал, кто-то рыдал, кто-то звонил маме. Пожарные раскидывали рукава, как диджеи на рейве. С лестницы, которая, как оказалось, у нас в Смоленске всё-таки есть, эвакуировали тех, кто не успел превратиться в шашлык.
А я стоял в кустах. Просто стоял. Молча. Даже бровью не повёл. Ноги, впрочем, подвели. Сел прямо на землю. Ни сил, ни слов. В голове — тишина, только эхо: я это сделал? серьёзно?!
— Надо проверить, — прошептал я сам себе и снова достал брелок.
И вот, сидя в траве, рядом с крысой и обгоревшим пакетом из «Магнита», я произнёс вслух:
— Хочу вафельный стаканчик с фисташковым мороженым.
Нажал.
Щелчок.
И он появился. Просто появился — в моей руке. Вафельный, хрустящий, фисташковый. Настолько реальный, что я даже его укусил. И да — это было оно, мороженное.
На этом моменте я не то, чтобы обмяк — я внутренне умер. Умер как старый сотрудник офиса, как честный труженик. Остался только я — человек с кнопкой.
Сел. Посидел. Потом встал. Пыль отряхнул. Взял мороженое в руку — и пошёл домой. Не обернулся. Ни разу.
Да, я — гнида. Мои коллеги горят, как купюры в печке, а я иду, облизывая мороженное. Но улыбаюсь не потому, что рад, а потому, что теперь знаю: кнопка работает.
И это, дружок, меняет всё.

«ЭКСПЕРИМЕНТЫ»

Домой я добирался на автопилоте. В кармане — маленький пластмассовый бог. В голове — ветер с примесью пепла и фисташек. Где-то в Смоленске ещё догорала крыша офиса, а я, как ни в чём небывало, хрустел вафельным стаканчиком и вычислял: сколько в среднем человек могло сгореть заживо при средней загрузке помещения? Сорок? Пятьдесят? А если учесть перекуры и «я на объекте» — то тридцать. Значит, мой красный щелчок стоил тридцать жизней. Стало легче? Нет. Но страшнее не стало. Просто... математика.
В этот день не было ни одного трупа, и моя совесть была чиста. Только обгорели слегка, но вполне живые и здоровые.
Дома я налил себе чай, проверил почту, удалил резюме с «Хедхантера». Потом вымыл руки. Дважды. Потому что что-то в них всё же липло.
Эксперимент №1.
Я уселся за стол, положил брелок перед собой, как пациентку на стол патологоанатома. Изучил. Красная кнопка. Щелчок. Последствия. Я не знал, как это работает — квантовая магия, древняя шаманская хрень, нанотехнология из будущего или просто Вселенная, уставшая от моего нытья, — но знал одно: она исполняет.
Вопрос не в том, можно ли. Вопрос — что будет, если?
Я достал тетрадь в клетку. Заголовок: "ПРОТОКОЛ ЭКСПЕРИМЕНТОВ".
Первая запись:
1. Запрос: фисташковое мороженое в вафельном стаканчике — выполнен успешно. Задержка: менее 1 секунды. Энергозатраты неизвестны. Логистика неизвестна. Механизм материализации — неизвестен. Этический вред — ноль.

Вторую строчку я написал жирным:
2. Косвенное исполнение желания: "да горите вы синим пламенем" — выполнено. Объект — офис. Последствия — массовые жертвы. Исполнение — буквальное. Скорость реакции — менее 5 минут. Этический урон — катастрофический. Заключение: кнопка не различает метафоры.
На этом этапе любой другой человек пошёл бы в монастырь. Или повесился. Или в новостях появилось бы: "Мужчина, сжёгший своих коллег, самоустранился при помощи утюга и философии Канта." Но я решил не сдаваться. У меня был шанс изучить нечто реальное. Живое. Опасное. Но — подчиняющееся.
Эксперимент №2.
Я сел перед зеркалом.
— Хочу, чтобы в течение одной минуты за окном пошёл снег. — Нажал кнопку.
Через двадцать секунд небо затянуло свинцовой пленкой, а потом пошёл… снег. 27 мая. Смоленск. +22°C.
Запись:
3. Желание вызывает локальные изменения реальности. Климат поддаётся. Скорость — до 30 секунд. Последствия — незначительные. Третьи лица не пострадали. Заключение: подходит для тестов "внешней среды".
Эксперимент №3.
— Хочу, чтобы сосед сверху забыл, как включается его перфоратор.
Щелчок. Тишина. Полчаса — никакого "джжжжж". Даже подозрительно.
Поздно вечером я услышал, как сосед орёт жене:
— Он как будто вырвал у меня память! Где он вообще? Я же его всегда включал...
4. Кнопка может редактировать память. Локально. Объёмно. Подконтрольность — косвенная. Опасность — высокая. Этический вред — умеренный. Заключение: требует ограниченного применения.
Я начал понимать. Кнопка — это не роскошь. Это не "три желания от джинна". Это панель администратора. Причём мне дали доступ без инструкции. И если я облажаюсь — никто не подскажет, где тут Ctrl+Z.

***

Я поставил будильник на 6:00, лёг спать и всю ночь видел сон, в котором Господь Бог выдавал мне счёт — как в ресторане.
"Сожжённый офис: 48 пострадавших, но живых душ x 1 моральная единица = 48
Фисташковое мороженое — бонус от системы.
Снег в мае: 0,1 моральной единицы, хулиганство.
Сосед: -2, но с учётом перфоратора — прощено."
Утром я проснулся с идеей.
А что, если использовать кнопку во благо?
Не себе. Не ради славы. Не ради денег. А — ради логики.
Я прошёлся по городу. Обычные лица. Кто-то торопится, кто-то курит, кто-то трётся в очереди за кофе, как будто завтра их сожгут на работе. Я подошёл к лавке. Присел. Достал тетрадь.
Проект: "Благие желания". Цель: протестировать возможности кнопки в рамках минимизации страдания третьих лиц. Метод — постепенное вмешательство. Без личной выгоды. Без божества. Только логика и контроль.
Тест №1: Исчезновение преступника.
В новостях писали о педофиле, отпущенном под подписку. Я посмотрел его фото, нашёл город, в котором он живет. Не ради мести. Ради эксперимента.
— Хочу, чтобы этот человек больше не мог причинить вред ни одному ребёнку. —
Щелчок.

Вечером новость:
«На железнодорожных путях найдено тело мужчины, ранее проходившего по делу…»
Я не почувствовал радости. Ни грамма. Только тихую, как аптечная вата, уверенность: кнопка слушает. И она не балуется.
Тест №2: Исцеление.
Я хотел понять: может ли она восстанавливать? Или только разрушать?
— Хочу, чтобы у мальчика из объявления на столбе исчезла опухоль. —
Щелчок.
Неделя спустя — мать этого мальчика пишет пост:
"Врачи не могут объяснить, как это возможно. Опухоль рассосалась. Это чудо. Или ошибка. Или подарок."
Я стоял у витрины супермаркета, смотрел, как капает дождь. И думал:
Вот теперь ты точно в игре, братец. Не сжёг — а спас. Один-один.
Тест №3: Путешествие во времени
Ну а чё, раз уж у меня в кармане артефакт вселенского масштаба, надо было проверить самое жирное — может ли эта красная шлюшка гонять меня туда-сюда по временной линии. Не как «Делориан», конечно, но хотя бы пару часов назад — во вчера, когда я вышел из офиса и ещё не знал, что буду поджаривать коллег.
Сформулировал желание аккуратно, без двусмысленностей:
— Хочу вернуться во вчерашний день, к 18:00, когда я вышел из офиса.
Нажал. Щелчок. Тишина.
Никакого флэша, провала в пустоту, никаких бабочек из прошлого. Только чайник бурлит — как бурлил, так и бурлит. Хм.
Попробовал иначе.
— Хочу оказаться в завтрашнем дне. Утро. Прогноз погоды. Результаты футбольного матча "Зенит – Урал".
Щелчок.
Опять ничего. Ни рывка, ни глюка. Да что ж ты, кнопка, мать твою, не хочешь Мартина МакФлайя мне устроить?
Вечером — всё тот же стол. Тот же чай. Тетрадь. Только рука подустала — писать уже не хочется, но надо.
На последней странице пишу, по-военному сухо:
Выводы:
— Перемещений во времени нет.
— Телепортации тоже.
— Кнопка работает строго в текущей точке пространства.
— Желаемое должно быть в пределах реальной плоскости.
— Кнопка всё ещё исполняет буквально.
— Фильтрует, но не всегда.
— И всё равно подчиняется.
— А я всё равно отвечаю. Перед собой. Перед улицей. Перед этим немытым небом над Смоленском, где снег в мае — это уже рутина.
Вывод из выводов:
Не всё возможно.
И слава богу.
Потому что, если бы я реально мог вернуться во вчерашний день… я бы, наверное, ещё раз поджёг этот офис.
А это уже — диагноз. А не гипотеза.
Тест №4: Откат.
Я всё думал — если кнопка умеет делать, то может ли она разделывать обратно?

Человеческий мозг — склизкая штука, особенно когда на руках кровь, даже если ты формально не при делах. Ну, подгорели, ну, ты ляпнул — «да горите вы синим пламенем». … А что, я конкретно просил сжарить бухгалтерию? Или чтобы Светлана Алексеевна соскребала ногти с оконных рам, пока сверху падает штукатурка?
Нет. Я просто психанул.
И что — всё, теперь пожизненно виноват?
Надо было проверить.
— Хочу отменить своё предыдущее желание. Чтобы офис снова был цел. Чтобы всё, что сгорело — вернулось. Все целы.
Нажал. Ничего.
Щёлкнул ещё раз. И ещё. С каждым нажатием — как будто вбиваешь гвоздь в стену, только в этот раз — в свою грудную клетку.
Ничего.
Съездил к месту, где был офис — ну, чисто для уверенности. Там уже стояли краны, копали, лопаты, бетон. Выжившие ходили в масках, под глазами тени. Кто-то с шиной на шее, кто-то в чёрных очках. Светка Алексеева больше не носила каблуки. Теперь она передвигалась, как будто у неё в позвоночнике забыли гвоздодёр.
Вывод:
Назад дороги нет.
Кнопка — не «ctrl+Z». Это тебе не фотошоп, это не «отменить заказ» в Delivery Club. Это жизнь. А у жизни — авто сохранение каждые пять секунд.
Тест №5: Уничтожение себя.
Я долго сидел в ванной, глядя на потолок. Полотенце скаталось в комок, вода капала из крана — и с каждой каплей в голове звучала мысль:
«Если ты можешь всё — значит, ты можешь и уйти.»
— Хочу, чтобы завтра меня больше не было. Чтобы я исчез. Чтобы я умер.
Нажал.
Щёлк.
Сердце… не остановилось.
Голова — не взорвалась.
Даже не тошнило.
Только… где-то на задворках слуха — еле слышный бип. Как будто сигнализация чихнула. И всё.
Я проснулся утром. Жив.
Всё на месте. Руки, ноги, мысли — хуже, конечно, чем вчера, но всё ещё мои. Даже чайник снова зашипел. Похоже, кнопка умеет распознавать драму. Или просто решила, что будет весело, если я сам себя замучаю ожиданием конца, которого не будет.
Новые выводы:
— Кнопка не подчиняется желаниям самоуничтожения.
— Она бережёт меня.
— Или… сохраняет как батарейку.
— Или просто я ей интересен.
— Или я сам себя не отпускаю.
И вот тут уже страшно.
Потому что, видимо, эта сила — с предохранителем.
А значит, кто-то этот предохранитель придумал.
И он наблюдает.
Тест №6: Передача полномочий.
«Если ты стал Богом — проверь, можно ли передать божественность в аренду».
Кнопку я таскал с собой, как проклятую жвачку. Она жгла мне карман, но выкинуть не получалось. Как будто, между нами, договор — ты мне мороженое, я тебе душу. Без возврата.

Я стал замечать, как обхожу всех стороной. Не потому, что боялся проболтаться. А потому что с кнопкой — ты один. Даже если вокруг тысяча человек, даже если стоишь в автобусе, в котором тебе на голову кладут сумку с капустой и локоть незнакомки уткнулся тебе в ребра — ты всё равно один.
Я решил: надо попробовать передать.
Пусть кто-нибудь другой получит этот стресс — а я пойду пить чай и смотреть футбол.
Выбрал человека. Не случайно.
Старый знакомый, Валера — бывший программист, ныне — антипрививочник и бравый охотник на торчащие пятна на солнце. Живёт с котом и мнит себя эзотериком.
Приехал к нему с коробочкой.
Внутри — кнопка, аккуратно положена в пенопласт, как будто это не устройство, а новогодняя игрушка с ядерным зарядом.
— Валер, брат, это… как бы тебе сказать… магическая фигня. Исполняет желания. Но аккуратно. Условие одно — не трогать, если не уверен.
— А ты чего сам не жмёшь?
— Жму. Но иногда хочется отдохнуть от роли ведущего этой лотереи.
Он засмеялся, сказал, что я шизик, взял коробку — и через три минуты позвонил:
— Ты, сука, что это такое?
— Что случилось?
— Я сказал: "хочу шаурму", нажал — и знаешь, что? Мне позвонил курьер из "Яндекс.Еды", говорит: "Мы перепутали заказ, привезли вам двойную с бараниной."
— Ну, работает же.
— Я не заказывал! И я не говорил адрес!
— Вот именно.
Через день он позвонил снова. Голос дрожал:
— Забери эту дрянь. Я попросил, чтобы бывшая снова меня полюбила. Через час она мне написала, что хочет родить от меня ребёнка, и чтобы я приехал.
— А проблема?
— Она замужем. Уехала в Грузию. У неё трое детей и муж-айтишник с ружьём!
Кнопка вернулась ко мне.
Тихо. Смиренно. Как собака, которая дала погладить себя постороннему — и разочаровалась в человечестве.
Тест №7: Копирование.
Если ты можешь всё — значит, ты можешь сделать ещё одну такую же.
Я загадал:
— Хочу, чтобы у меня в руках был второй брелок, с такой же кнопкой, идентичной по функциям.
Нажал. Щёлк.
Рука осталась пустой.
Нажал снова — в другой руке. Тоже ничего. На полу, на диване, на столе — чисто, как в карманах у студента.
Сижу. Жду. Минуту. Пять. Десять.
— Понял. Копирование запрещено.
Один Бог на планету. Без дублёров.
Выводы (на этот момент):
— Кнопка — неделима.
— Не передаётся по наследству.
— На подмену не ведётся.
— Работает только с хозяином.
— Хозяин — я.
— Бог — я.
— И с каждым тестом я начинаю понимать: у этой игрушки нет инструкций, только последствия.
Тест №8: Абсурд.
Поздней ночью, в два часа, я встал и пошёл к зеркалу.
Голый по пояс, с кружкой холодного чая. Кнопка — в руке.
— Хочу, чтобы сейчас надо мной в воздухе появился живой пеликан, но, чтобы он не гадил и не кричал. Просто сидел, и всё.
Нажал. Пеликан появился. В воздухе. Сидел.
Я смотрел на него минут пятнадцать. Он — на меня.
Потом загадал, чтобы он исчез. Без звука. Без пердежа. Как будто ему стало скучно.
Я записал в тетрадь:
— Предела нет. Но есть границы здравого смысла.

***

Прошла неделя.
Целую неделю я развлекался с кнопкой, как пенсионер с «Одноклассниками» после шести кружек чаю. Проверял, щёлкал, записывал — всё, как положено в научной фантастике уровня «Гений с улицы Багратиона». Моя тетрадка, вся в стрелках, формулировках и личных инсайтах, теперь выглядела как жертвенное приношение богам бюрократии: обложка промята, страницы в пятнах от кофе и мыслей, местами даже с кусочками ногтя — ну так, на память.
Я аккуратно положил её в ящик стола и закрыл.
Потом снова открыл.
Посмотрел. Закрыл.
И подумал: а может, ну её, сжечь? От греха подальше.
Вдруг кто-нибудь из любопытных потомков (или Валера, который спьяну может всё что угодно перепутать) найдёт, прочитает и решит отнять у меня мою прелесть. Мою кнопочку. Моё чудо.
— Я превращаюсь в Голлума, — сказал я вслух, глядя в тёмный угол комнаты, где пылился пылесос. — Моё сокровище…
И сам же заржал.
Всё, хорош играться. Пора заняться вопросом личного благосостояния. Не в смысле построить дачу из золота или плавать в шампанском, нет — а интеллекта бы поднакинуть. Так, чтобы стать не просто умным, а чёрт возьми, пугающе умным, как библиотекарь, который помнит, где ты не сдал книжку в 2004-м.
Я решил провести эксперимент над собственной головой. Научный. Этический. Почти законный.
Вспомнил, что когда-то в школе учитель по математике рассказывал про уравнение, которое не решается. Никогда. Принципиально. Оно живёт только для того, чтобы бесить всех подряд. Его решают только гении, и то — если не отвлекать их свистом и политикой.
Открыл браузер, нашёл это уравнение. Сел. Попробовал.
Писал. Считал. Пыхтел.
Задействовал интегралы, логарифмы, даже какие-то тени формул из школьных кошмаров.
А каменный цветок всё не выходил.
Тогда я закрыл глаза, вдохнул, как перед тягой на турнике, и произнёс:
— Хочу увеличить свои умственные способности.
Щёлк.
И сижу, жду.
Я реально был готов к триллеру: кровь из носа, голос академика Ландау в голове, возможно, временные провалы в реальность. Но… ничего не произошло. Никакого визга в ушах, никакой Матрицы, никакого покалывания в темечке.
Но.
Я мельком взглянул на уравнение. Чисто машинально.
И оно решилось.
Не просто решилось — решение выплыло у меня перед глазами, как будто кто-то в голову загрузил гифку с пошаговой инструкцией. Мало того, эти гифки начали вылезать одна за другой: формулы, доказательства, теоремы, смысл жизни. Я только и успевал записывать.
Через пять минут у меня на столе лежала страница, исписанная столь изящно, что, если бы Пифагор был жив, он бы встал и начал аплодировать в ладоши, напевая «Вставай, страна огромная».
Я встал. Посмотрел на это дело.
И одурел.
По-настоящему.
Приятно, но с привкусом риска.
Первым желанием было, конечно, залить это в интернет, прикрутить PayPal и ждать, пока Нобелевский комитет приедет ко мне в Смоленск с грамотой и пирогами. Я даже представил себе, как на вручении говорю торжественную речь, а в зале сидят учёные, переводчики, мой бывший физик Геннадий Павлович, который в 9-м классе говорил, что я «дебил с руками».
Но потом я вспомнил: хозяйка кнопки — Пайка.
И я резко остыл.
Потому что если я сейчас где-нибудь засвечусь, то через неделю буду не на Нобелевской сцене, а в подвале на 800 метров под землёй, прикрученный к батарее и читающий свои же формулы вслух.
— Не-не-не, — сказал я. — Не в этот раз.
И вот тут я заметил, как мозг начал работать на самосохранение. Не просто думать, а прямо проектировать схемы выживания, стратегические планы, как у разведчика, который с утра не выспался, но всё ещё держит планку.
Первое, что я сделал — сжёг все записи.
Без пафоса. Просто поджёг в раковине. Смотрел, как формулы чернеют, как логарифмы горят, как гипотезы тонут в огне — и испытывал спокойствие, как будто не сжёг открытие века, а сжёг ненужный чек из «Пятёрочки».
Второе — обнулил Валеру. Да, да. Вы не ослышались. Именно обнулил.
Позвонил, спросил:
— Валер, как дела?
— А кто это?
Всё. Обнуление прошло успешно. Кнопка, как видно, и здесь постаралась. Никакой памяти о коробке, шаурме и любовных посланиях из Тбилиси.
Сел за стол. Заварил себе чай.
Открыл новую тетрадку.
На первой странице крупными буквами написал:
«НЕ ОБЖОРСТВУЙСЯ СИЛОЙ».
Потом помедлил…
И дописал:
«ЕСЛИ ТЫ БОГ — НЕ ЗАБУДЬ, КТО ТЫ БЫЛ ДО КНОПКИ:
ПАРЕНЬ С ВАФЕЛЬНЫМ МОРОЖЕНЫМ И СИНИМ ПЛАМЕНЕМ В ГЛАЗАХ».
И тут мне пришла в голову идея:
а можно ли с помощью кнопки убрать из холодильника прокисший борщ, не вставая с дивана?
Это уже был следующий тест.
Номер 9.
С рабочим названием: «Лень как форма развития цивилизации».

ГЛАВА 4 «КАЙФУШКИ И НИШТЯКИ»

Утро началось с привычного: я проснулся и сразу не понял, кто я, где я и почему у меня во рту вкус вчерашнего чая с элементами картошки фри.
На тумбочке мирно лежала она. Кнопка.
Моя волшебная девочка. Ну или брелок. Мой верный приятель. Тут уж как вам угодно.
Мой путь в ЗОЖ, просветление и ленивую версию всемогущества.
Пока нормальные люди пили кофе, ехали на работу и переживали из-за курса доллара, я сидел в трусах на табуретке и чесал затылок, размышляя: а почему у меня до сих пор зрение, как у уставшей совы?
— Да ну тебя, близорукость, — сказал я с выражением неприязни, с каким обычно смотрят на начальника, попросившего выйти в субботу.
Зажмурился, щёлкнул кнопку.
— Хочу зрение сто процентов. И даже, если можно, на пару пунктов в плюс — чтобы видеть будущее.
Ничего не произошло.
Я открыл глаза — и охренел.
Я видел всё.
Каждую трещинку на стене, каждую пылинку на подоконнике, даже лысинку у соседа через дом, который вышел на балкон в одних трусах и с чашкой кофе, явно не подозревая, что стал участником эксперимента по улучшению оптики.
Сначала было круто. Потом начался передоз деталями.
Я увидел, как таракан на кухне задумчиво ползёт по хлебнице. Прямо читал у него в глазах: «куда катится мир».
Я увидел, что написано на счётчике воды без лупы.
Я видел, что написано на рекламном щите, в метрах двести от дома.
В целом — кайф.
Следующим в списке улучшений был мозг. А точнее — память.
Я, конечно, и до этого мог запомнить три цифры и один пин-код (при условии, что это один и тот же код), но хотелось большего.
— Хочу запоминать книги целиком, — сказал я и нажал на кнопку.
Зажмурился на всякий случай. Уже ждал, что в голове зазвучит Яндекс - Алиса, которая с напором начнёт диктовать «Войну и мир» от начала до конца. Но всё прошло тихо. Только в ушах зазвенело на секунду, как будто кто-то настраивал радио.
Решил проверить.
Открыл «Преступление и наказание». Прочитал страницу. Вторую. Третью.
А потом закрыл книгу — и пересказал сам себе всё, что там было, с интонацией и даже запятыми.
Охренел второй раз за день. И это ещё я даже не завтракал.
Сходу перечитал «Финансиста» Драйзера, «Капитал» Маркса (чисто для флекса перед философами) и случайно — роман про любовные страдания гувернантки в викторианской Англии.
Ну… понесло.
Я чувствовал, что становлюсь богатым внутренне, как будто у меня в душе открылся книжный гипермаркет с кофе и креслами-мешками.
Мозг начал не просто помнить, а ориентироваться, как навигатор в башке: «поверни налево к цитате Чехова, через 200 метров логическая ошибка — объезжай».
И вот, окрылённый интеллектуально и офтальмологически, я вспомнил… Твою же мать.
Я же учусь на заочке.
Нет, серьёзно. У меня же есть официально действующий личный ад — «Экономический факультет №3 при филиале чего-то-там в Смоленске».
Решил не тянуть.
— Хочу сдать всё экстерном и получить диплом, — сказал я с абсолютно серьёзным лицом, как будто я взрослый. И — щёлк. Динь.
Через минуту у меня на почте было письмо:
Поздравляем! Вы досрочно завершили курс обучения с отличием. Ваш диплом ожидает вас в деканате. Благодарим за вклад в отечественную науку.
Сука. Работает.
Я посмотрел на экран, потом в потолок, потом снова в экран.
И начал хохотать.
Громко.
Долго.
Так, что соседи наверху притихли — видимо, решили, что я окончательно свихнулся на своей заочке.
Когда я успокоился, глотнул чаю, откинулся на спинку стула и задумчиво пробормотал:
— Ну что, теперь могу искать работу?
И тут же вслух самому себе:
— Шутка.
Да кому нужна эта ваша работа, когда тут такая кнопка?
Я имею в виду… Ну вот реально.
У тебя есть волшебная кнопка. Ты нажимаешь — и становишься человеком-энциклопедией с рентгеновским зрением, дипломом и, возможно, навыком жарки шашлыка на расстоянии мысли.
А ты куда собрался? На собеседование? С резюме? В рубашке?!
Я ржал минут десять.
Потом сделал себе бутерброд с колбасой и ещё минут пятнадцать ржал над тем, что теперь знаю, сколько калорий в каждой крошке.
В этот день я нажимал кнопку ещё пару раз: попросил, чтобы у меня было всегда чистое бельё в шкафу, чтобы кроссовки не воняли после дождя, и чтобы телефон никогда не садился.
Знаешь, как говорится?
Сначала ты управляешь кнопкой.
А потом она просто делает твою жизнь чуть удобнее, чем у всех остальных.
Не роскошь. А кайфушки и ништяки.
И я понял, что это начало.
Начало трансформации.
Пока без злобы, без империй, без безумия. Просто парень, который хочет жить без геморроя.
Но что-то подсказывало: дальше будет… интересней и вспомнил про Юленьку. Как же я мог забыть про это чудесное создание.

***
    Сказав маме, что меня срочно отправили в очередную командировку в Москву, я собрался быстро, как человек, у которого либо пожар в голове, либо роман в сердце. Правда, ни того, ни другого не было — была только кнопка в кармане и мысли, как бы остаться живым.
На вокзале я стоял с видом человека, который знает больше, чем положено, но прикидывается, будто просто уезжает на выходные к тёще. Нет, я не из тех, кто экономит на такси и бизнес-классе с водителем, который молчит лучше, чем архив ФСБ. Всё дело в конспирации. В столицу я возвращался не просто так — там жила Пайка. А у Пайки, как ты помнишь, кнопка… точнее, уже нет кнопки. Кнопка у меня. И это делает меня не просто замерщиком окон, а настоящим владельцем ядерной пульта в штанах.
В поезде я сидел, не касаясь спинки, будто боялся, что в неё вшит микрофон. Паранойя? Да. Но здравая. Камеры на том офисе точно были. А сегодня они — как свидетели Иеговы: в дверь никто не звал, а покоя не дают. В голове крутилась цепочка, на которую сам себя и посадил: если Пайка поняла, что кнопку умыкнули, если просмотрела камеры, если вычислила мой бестолковый визит в офис, значит, где-то в Москве уже есть парень в костюме, который сжимает в руке мой распечатанный фейс и листает билеты на Смоленск.
А вдруг она уже начала прочёсывать все фирмы в том здании? Ходит, спрашивает: кто был? когда? с какой целью? И найдут меня легко. Малозаметный замерщик окон — это тебе не Джеймс Бонд. Меня даже Google случайно узнаёт по поисковым запросам: “как не спалиться с кнопкой всевластия”.
В голове родился план — тревожный, но работающий. Если я мог обнулить Валеру так, что он при встрече меня даже не узнал, значит, я могу обнулить и Пайку. Вопрос только в масштабе. Одну её обнулить — и всё? Или потом по пятам придёт её начальник службы безопасности с лицом, как у бетонной мешалки, и начнёт рыть землю, пока не найдет “того самого замерщика”?
— Не нравится мне всё это, — пробормотал я, вглядываясь в отражение в мутном оконце. — Превращаюсь в Джейсона Борна. Только без тела, лица и бюджета.
Но чтобы не паниковать, я решил заняться делом. А делом у меня была... Юленька. Да, та самая. Та, ради которой когда-то я в 4 утра вставал, чтобы нестись в Москву и не опоздать на планёрку. С ней мы больше не работали — но была старая добрая симпатия. И если кто и мог помочь мне почувствовать себя снова человеком, а не носителем магической кнопки, так это она.
Прежде чем объявиться к ней в офис, я пошёл на шопинг. Это была не просто прихоть. Это был ритуал возвращения. Как у супергероев, только вместо латекса и плаща — новые кроссовки, бомбер и белая футболка, такая чистая, как моя совесть до кнопки.
Парикмахер постриг меня как будто с любовью. Смазал воском, похлопал по плечу и сказал:
— Теперь вы как из столицы.
Я не стал его разочаровывать. Я ведь туда как раз и ехал.
На вокзале я поймал отражение в стекле. Новый я. Новый стиль. Новый МОТ, теперь с чуть-чуть расширенной оперативной памятью и глазами, которые видят 120 из 120. Спасибо кнопке. Подумал, что, если уж Пайка и найдет меня — пусть хотя бы скажет: - «ну, зато красиво выглядел. В этом прикиде мы его и похороним».
Поезд качался, а мысли — нет. Они мчались, как электровоз без тормозов. Я представлял Юленьку: как откроет дверь, как удивится, как скажет: “Смирнов? Ты?” И я такой: “Просто мимо шёл. Захотел увидеть, как живёт офис без меня”. Это, конечно, в теории. А на практике я волновался, как перед ЕГЭ по жизни.
На подъезде к Москве я стал копаться в мыслях:
— Если я встречу Пайку, надо смотреть ей в глаза. Уверенно. Спокойно. С видом человека, который не крал магические артефакты, а просто зашёл за солью.
Но всё-таки — обнулить её, конечно, не помешает. Надёжность превыше всего.
С этими мыслями и слегка запотевшими ладошками я вышел на перрон. Москва встречала привычным ветром и легким презрением.
Фойе офиса встретило меня запахом кофе, дезинфекции и лёгкой корпоративной ненависти, которой тут обычно пропитаны воздух и ковролин. Всё как раньше. Только теперь я не сотрудник, а таинственный визитёр в модном прикиде и кроссах, что стоят, как квартал в Липецке. Идти было немного неловко — знаете, как в детстве, когда ты случайно попал в 11 "А", а ты вообще из 5 "Б", и все смотрят, как будто ты потерялся, но слишком гордый, чтобы признать это.
Я зашел в офис, как человек, который знает свою цель. Правда, цель на тот момент была довольно абстрактной: "встретить Юленьку и… импровизировать". Примерно, как выход на сцену без текста, но с надеждой, что зрители поверят в актёрскую игру.
Всё было, как раньше, только ощущалось иначе. Раньше я был тут как один из многих, а сейчас — как бывший, который пришёл в гости, и все такие: «А чё это он пришёл?». Знакомые лица мелькали, кто-то узнавал, кто-то притворялся, что не узнал, а Санек даже выронил степлер. Видимо, подумал, что я теперь топ-менеджер или налоговая.
— О, МОТ, ты? — выглянула из переговорки Машка из бухгалтерии, по-прежнему с тем же "укоризненным дружелюбием", как будто я ей должен за кофе с 2021 года. — Чё, вернулся?
— Да так, по делам в Москве. Решил заглянуть, — ответил я с улыбкой, которую репетировал ещё в поезде. — Как вы тут без меня?
— Лучше, — сказала она и исчезла, оставив после себя запах лака и сарказма.
Я прошёл дальше и остановился у двери Юленьки. Глубокий вдох. Постучал. Ответа не было. Странно. Постучал ещё раз, теперь с аккуратным акцентом на "деловой стук". Изнутри раздался голос:
— Да?
Открыл дверь.
И вот она. Сидела за столом, чуть склонившись к монитору, волосы собраны в хвост, как всегда. Та же осанка, та же лёгкая строгость в движениях. Только глаза — чуть уставшие. Или это я их такими запомнил?
Она подняла взгляд и замерла.
— Смирнов?
— Привет, — сказал я спокойно. Или пытался.
— Ты чего тут? — голос чуть мягче, но сдержанный.
— Был рядом. Решил зайти. Старые места, всё такое. — Я пожал плечами, словно это всё незначительно.
Она кивнула. Без эмоций.
— Странное чувство. Всё вроде то же, а будто чужое уже, — добавил я.
— Мы просто работаем. В отличие от некоторых. — Она кивнула в сторону окна, как бы невзначай.
— Не думал, что встречу тебя на месте после того, что случилось с Егором Александровичем.
— Смирнов, я здесь работаю. Не устраиваю театров. — Сухо. — Садись, если пришёл.
Я сел. Спина прямая. Руки на коленях, чтобы не выдавали дрожь.
— Хорошо выглядишь, — сказала она после паузы. Взгляд скользнул по худи, по кроссовкам.
— Новый этап. Решил не зарастать. — Кивнул коротко. — А ты не изменилась.
— У меня, знаешь ли, не было возможности. Работать пришлось. За себя и за тех, кто…
Она не договорила.
Повисла тишина. Давящая.
— Я узнал. Позже. Про пожар. «Про ребят», —тихо сказал я.
Мне не хватило воздуха, чтобы закончить.
— Это было... — она опустила глаза. — Прошло две недели. И всё ещё как будто вчера.
— Я не знал, что сказать. И не знал, кому.
— Смирнов, ты просто исчез. Вышел на обед — и всё. Ни письма, ни звонка. Люди пострадали, а ты... будто испарился.
Я закрыл глаза на секунду.
— Прости. Я не был готов. Я тогда сам горел. Внутри.
Она смотрела, не перебивала.
— Я бы рассказал, но... — начал я.
— Но ты бы сам себе не поверил? — закончила она. Попала в точку.
Я усмехнулся без радости.
— Именно.
Молчание. За окном шумел вентилятор кондиционера. Внутри было тише, чем в пустом зале.
— Сейчас ты спокойнее, — сказала она. — Даже немного… отрешённый.
— Ну так что ты пришёл, Смирнов? — спросила она, наконец оторвав взгляд от монитора и скрестив руки.
— Мне выдали уведомление о сокращении, — сказал я, стараясь не смотреть ей в глаза. — Я вот решил узнать, нет ли у тебя здесь для меня местечка… ну, на прежней должности?
А сам про себя подумал: ну хоть бы она отказала… хоть бы отказала. Смешно, да. Просишь — и одновременно молишься, чтобы тебе не дали.
— Смирнов, — вздохнула она. — Ты же знаешь, как сейчас в фирме. Напряжёнка с кадрами страшная. Раз уж пошло массовое сокращение в Смоленске, это не значит, что нас обойдут стороной.
Она помолчала, и добавила тише:
— Поверь, до нас просто… ещё не добрались.
— Понял тебя, Юлия Сергеевна, — кивнул я с почти театральной улыбкой, встал с кресла и, стараясь держаться прямо, двинулся к выходу.
— Смирнов, — окликнула она уже сзади. — Ты же не просто за работой пришёл?
— А зачем же ещё приходят к бывшим работодателям? — ответил я через плечо.
Она не ответила. И это было самым точным ответом.
Я вышел из офиса, не хлопая дверью — не потому, что культурный, а потому что хлопнуть хотелось об кого-то конкретного. Прошёл по коридору, где всё ещё пахло кофе, отчаянием и пережёванной амбициозностью. Тот самый запах: будто кто-то пытался стать кем-то важным — и не стал.
На секунду задержался у окна. Внизу пульсировала парковка: машины, люди, жизнь. Мигали огни, кто-то курил у урны, кто-то звонил кому-то важному и делал вид, что знает, зачем.
Мир шёл своим путём. Я — своим. Словно дороги уже разошлись. Особенно с одной конкретной Юленькой.
Раньше я думал о ней иначе. Богиня… или хотя бы главная фея отдела. Загадочная, остроносая, вечно с папкой и лёгкой полуулыбкой, за которой пряталась якобы великая внутренняя жизнь. А потом — эта сцена. Её ноги, прыгающие по пузу шефа, будто она забивала последний гвоздь в гроб собственной морали.
Что-то внутри меня тогда щёлкнуло.
И, знаешь, обратно уже не отщёлкивается.
Идти назад — было бы оскорблением себе. Остаться — плевком в лицо собственному будущему. Так что я шёл.
Не оглядываясь.
Не вспоминая, что когда-то она казалась весной. А оказалась, обычной мартовской грязью.

ГЛАВА 5 «А ЧТО ДАЛЬШЕ»?

     А теперь скажите мне честно, как на исповеди у батюшки в модных кроссах: вот если бы у вас появился такой волшебный артефакт, как кнопка исполнения желаний, что бы вы сделали? Прямо вот щёлк — и любая хотелка с полки. Без очереди, без логистики, без сбора документов в МФЦ. Ну, кроме разве что регистрации брака с Сальмой Хайек — там, возможно, очереди.
И вы, такие радостные, с блеском в глазах, говорите: «Я бы купил домик на берегу моря… Или океана! Лежал бы в шезлонге, попивал коктейль с зонтиком, в голове ни одной мысли, кроме как мазаться кремом от солнца и не забыть перевернуться на живот, чтоб загар лёг ровно».
А вот вы не заметили, что эта сцена — шезлонг, коктейль, бирюзовая вода — это, мать её, всегда финальная сцена в фильмах про людей, у которых за плечами вагон денег, несколько трупов и один подбитый вертолёт? Последние секунды до титров. Дальше — тьма.
А теперь представьте, что это не конец, а, прости господи, вся ваша жизнь. Каждый день — солнце, коктейль, песочек, пузо жарится, мозги плавятся. Сначала кайф, потом лёгкая грусть, потом тоска по борщу и запаху московского метро, а потом ты уже просишь у судьбы — пусть хоть кто-нибудь придёт и даст тебе по щам, лишь бы что-то произошло!
Через десять дней на этом берегу ты уже не человек, а декоративное растение, которое умеет только дышать и задаваться вопросом: «А зачем всё это было?» И когда ты, изнемогая от скуки, наконец придумываешь себе развлечение — например, прокатиться на красном кабриолете по побережью Флориды, — то понимаешь, что суть в том, что ты просто едешь. Едешь туда, едешь обратно, едешь туда… И начинаешь подозревать, что катаешься по маршруту «депрессия — разочарование — бессмысленность».
Вот почему в кино это занимает ровно двадцать секунд, а потом — титры. Потому что, если показывать, что будет дальше, зритель не выдержит. Он захочет в кинотеатр ворваться и вытащить героя оттуда, спасти его от самого себя. Или хотя бы предложить нормальный шашлык.
Окей, хорошо. Есть другой сценарий, более реалистичный и как бы «для своих». Чтобы не светиться перед Пайкой и её службой фанатской разведки. Берём десяток квартир в Москве. Звучит как криминальная хроника, но на самом деле — вполне себе пенсионная стратегия. Пятьдесят тысяч с квартиры в месяц, если без выпендрежа. Семьдесят, если у тебя возле метро и ты можешь выкладывать фото «свежий ремонт, только для чистоплотных».
Итого — полмиллиона в месяц. И это без учёта морального удовлетворения, когда квартиранты звонят тебе на вы, называют «уважаемый», и ты чувствуешь себя кем-то вроде местного Моргана Фримена в риэлторской шкуре. С таким доходом можно переехать жить в Таиланд или на Бали, где еда дешёвая, а медузы прозрачные и агрессивные. Там ты будешь есть локальные супы, периодически дристать от непонятных ингредиентов и радоваться жизни — пока не наступит день, когда ты поймешь, что скучаешь по-простому — по гречке и капусте с квасом.
А потом ты начинаешь задумываться о путешествиях. Не просто вот «один раз в год на Тенерифе», а чтобы три дня в одном городе — и дальше. Питер, Тбилиси, Неаполь, Стамбул, Лиссабон… как Индиана Джонс на пенсии, только без шляпы и с чемоданом на колёсиках. Звучит красиво, да? Только ты через пару месяцев поймёшь, что в каждом отеле одни и те же завтраки, в каждом аэропорту одни и те же очереди, а в душе ты просто хочешь домой. В ту самую Москву. Где тебя ждёт не солнце и океан, а пробки, светофоры и кофейня на углу, где бариста знает, что тебе без сахара.
Вот и вся магия желания.
Так что, мой друг, не спеши тыкать на кнопку. Может, не так уж и плохо быть бывшим замерщиком.
А знаешь, что самое коварное в этой кнопке? Она делает тебя тем, кто уже всё может. А значит — больше ничего не надо.
Вот ты нажал её пару раз — и мир у твоих ног. Квартиры, яхты, популярность, деньги, слава, вечная молодость, айфон, который ещё не вышел, и жена, которая не спорит, а хвалит даже твои носки. Рай на земле. Но проходит неделя, и ты начинаешь чесаться. Не физически, а внутренне. Потому что ты как будто прошёл игру на читах: всех боссов убил, все квесты выполнил, броня на максимум, а внутри — пусто. Ни вызова, ни смысла, ни драйва.
Ты вдруг понимаешь, что желания — это не то, что делает человека счастливым. Это просто морковка перед носом. А вот сам бег за этой морковкой — в этом весь прикол. В этом и был смысл.
Потому что человек, у которого всё есть, перестаёт быть человеком. Он становится чем-то вроде аквариумной рыбки, которой и корм сыплют, и воду чистят, и даже водоросли пластмассовые для интерьера поставили — а ей всё равно грустно, потому что плавать некуда, дна не видно, и ни одного нормального разговора за весь день.
А главное — исчезает причина просыпаться. Раньше ты вставал с мыслью: «Так, надо заработать, надо доказать, надо найти, добиться, уговорить, прорваться, хоть раз стать победителем…» А теперь? «Надо… эм… ну не знаю… может, слетать на Луну? Или в Дубай за хумусом?»
И тут начинается самое страшное: человек, которому нечего хотеть, — начинает хотеть разрушать. Себя, других, мир вокруг. Просто чтобы вернуть хоть какие-то ощущения. Отсюда — кризисы, измены, странные покупки вроде боевого робота или острова с собственным гимном. Чтобы было хоть что-то незавершённое, живое, колющее.
Вот так и сидишь потом у себя в пентхаусе на 89-м этаже, с видом на огни большого города, пьёшь не то, что коктейль — воду с лимоном, потому что всё остальное приелось, и думаешь: «Может, ну её, эту кнопку? Может, отдать кому? Или закопать в лесу, как старый дневник и кеды на вырост?..»
Иногда, лежа в шезлонге с видом на море, когда пальмы шепчут что-то бессмысленное, а коктейль в руке давно стал просто прохладным реквизитом, ты чувствуешь: всё. Расслабление достигло критической массы. Райская нега начала булькать в мозгах и пахнуть скукой. Но стоит только вспомнить — Пайка ищет, — и всё внутри резко меняется.
Словно кто-то вылил тебе на голову ушат ледяной воды. Не потому, что страшно. Страх — это когда у тебя нет выбора. А тут наоборот — интересно, а это, чёрт побери, куда хуже. Интерес — это активная форма тревоги. Это когда ты не просто прячешься, а краешком глаза подглядываешь: ну что, идёт? близко?

Когда кто-то охотится за тем, что принадлежит тебе, даже случайно, — в тебе просыпается что-то древнее. Что-то похожее на азарт и ярость. У тебя появляется цель, а цель — это почти желание, а желание — это, как бы пафосно ни звучало, жизнь. Значит, снова круг. Замкнутый, как браслет из змеиной кожи. С хвостом во рту и огнём в заднице.
Вот с этого, собственно, всё и начинается.
Я начал думать: вычислила ли она меня? Навела ли справки, выслала ли аналитиков, подключила шаманов и экстрасенсов, которые нюхают трещины в пространстве? Или по-прежнему сидит в своём сияющем офисе, напоминающем не то бункер, не то храм нового эго, где стены обтянуты золотыми шторами, кресла набиты страусиным пухом, а персонал каждое утро поёт ей «доброе утро, Пайка» на три голоса — баритон, альт и злобная меццо-сопрано.
Может быть, она прямо сейчас сидит в халате цвета утренней паники, на лице — маска из чёрной икры и фрагментов мотивационных цитат, которые она перед этим приказала выгравировать на мраморе. И плачет. Но не потому, что больно. Потому что пусто. Потому что у неё больше нет кнопки. Нет этого брелка-бога, который превращал её желания в продюсерские сны и чарты.
Ведь эта зараза с кнопкой делала для неё всё: и хиты строчила, и фанатов собирала, и рекордные туры продлевала. По сути, её карьера была не результатом таланта или гения, а приложением к чуду. Даже самые циничные музыкальные продюсеры рядом с ней выглядели, как младшие помощники аниматора в детском лагере. Она летела вверх, а брелок просто поддувал снизу, как фен в режиме "ураган".
И знаешь, что самое странное? Мне её даже ничуть не жалко. Ну честно. Если кнопка ей досталась так же случайно, как и мне — ну что ж, не обидно. Не украл же. Не вырвал у ребёнка из руки. Просто... встретились мы с ней на этом перекрёстке реальности, а дальше уж — кто как справится.
Но всё равно. Какая же она гадина.
Голос у неё — как у ангела, который слишком много курил. Улыбка — такая, будто она точно знает, где ты умрёшь, и записала это в ежедневник. А повадки... Повадки — чистый крокодил. Только крокодил, в отличие от неё, не улыбается, когда ест твою душу.
Поэтому я решил пока вернуться домой и отсидеться в Смоленске.

ГЛАВА 6 «БОБ»

 Если бы у пафоса и суицидальной храбрости родился сын, он бы звался Боб.
А если бы этот сын окончил военную академию с золотой медалью, прошёл через Чечню, Сирию и пять психотренингов с боевыми дельфинами, потом ушёл в контрразведку, где его досье до сих пор под грифом «не для слабонервных», — тогда это был бы именно тот самый Боб, который однажды постучался в стеклянную дверь офиса Пайки и тихо сказал:
— Мне нужен пропуск. И постоянная работа. Желательно, чтобы можно было кого-то мочить. Но не обязательно.
Он пришёл по рекомендации.
Не просто кого-то — а бывшего министра обороны, который во время охоты на лося шепнул Пайке:
— У меня есть один человек. Он решает вопросы так быстро, что на месте проблемы остаётся только лужа.
Она, конечно, заинтересовалась.
Никто толком не знал, где родился Боб. Он сам однажды сказал:
— Я не родился. Меня сбросили с вертолёта в зону конфликта.
Он шутил редко, но метко. Как снайпер, только вместо винтовки — взгляд.
Боб не верил в случайности. Он не верил даже в совпадения.
Он верил только в закономерности, в миллионы данных, что складываются в картинку — как пазлы, только с лицом виновного на коробке.
И вот — Боб. Седой, как мороз в морозилке, взгляд — как оптика снайперской винтовки. На запястье татуировка: «Молчи, работай». На ботинке — кровь. Не факт, что своя. В резюме — ничего. Он просто сказал:
— Я служил. Теперь могу охранять.
Пайка посмотрела на него сверху вниз (высокие каблуки, плюс характер), но Боб не впечатлился. Он просто стоял, как глыба. Или как СТОП - кран в вагоне первого класса.
Она сказала:
— Работа будет... необычной.
Он ответил:
— Я выносил раненых из-под обстрела и однажды выжил в сауне с министром и двумя депутатами от ЛДПР. Меня уже ничего не удивит.
И она его взяла. Не потому, что поверила — а потому что почувствовала, что если этот человек не на её стороне, то лучше вообще не выходить из дома.
Боб был везде. Он стал её тенью.
— Кто этот человек в чёрном костюме и наушнике? — спрашивали гости.
— Это Боб, — отвечала Пайка. — Если вы его заметили — значит, он вам это позволяет.
Он не разговаривал понапрасну. В день он говорил максимум 150 слов. Из них 100 были «да», «нет», «уже сделал». Оставшиеся 50 — внутренняя молитва на уничтожение врагов.
Он не пил алкоголь.
Он не спал больше четырёх часов.
Он считал, что сон — это репетиция смерти, а ему рано.
Он был крут. Без пошлости. Без фальши.
Когда однажды Пайка попыталась подарить ему Hugo Boss, он сказал:
— Спасибо. Поставлю в сортире, вместо освежителя.
Он не носил брендовые костюмы. Он носил свою форму. Но не военную, а однотонный, непонятного пошива пиджак и такие же брюки. Внутри формы могло быть всё: и бронежилет, и боевой нож, и блютуз-наушник, подслушивающий соседнюю область.
Любимая фраза Боба:
«Проблем не существует. Существуют цели и время их устранения.»
Рабочие дни Боба.
Его день начинался в 04:47. Потому что вставать в 5:00 — это банально. А в 04:47 — уже преимущество.
Завтрак: два яйца (без соли), овсянка (на воде), кофе (чёрный, как его прошлое).
Потом — тренировочный бой с грушей, на которой было лицо бывшего министра обороны.
И как этот терминатор вычислил мой след? Да просто. Я ему это позволил сделать.
После получения задания от своей начальницы, известной в узких и не очень кругах под именем Пайлуша, Бобби, как человек ответственный и не склонный к поверхностным подходам, решил всё-таки уточнить детали. Ему предстояло искать нечто загадочное и одновременно, судя по голосу Пайки, архиважное — некий брелок. Брелок, о котором никто ничего не знал, кроме того, что он, по словам самой Пайки, одновременно был талисманом, антистрессом, кнопкой и, возможно, ключом к самой сути бытия.
Бобби попытался выяснить у неё, как именно выглядел этот пресловутый предмет, какого он был цвета, что за кнопка там торчит и что она, собственно, активирует. Но Пайка, не склонная к пространным пояснениям, отрезала резко и почти сердито: "Это просто талисман. И последний раз я видела его в своей сумке, когда ехала в лофт на Патриках." Голос её дрожал от недосыпа и гнева. Зона поиска, к счастью, сразу сузилась. А сам Бобби, прокрутив в голове момент с самокатчиком, который сбил Пайку именно в тот день, начал подспудно подозревать, что это он во всём виноват. И, как следствие, приступил к поискам с утроенным рвением.
Первым делом он, разумеется, занялся видеонаблюдением. Для человека с его подготовкой, взломать городскую сеть камер было проще, чем сварить пельмени. Кроме навыков устранения людей, Боб обладал и весьма специфическим образованием, позволяющим проводить хакерские атаки, на фоне которых большинство фильмов про киберпанк выглядели как обучающее видео "Windows для пенсионеров". В этой сфере он чувствовал себя как рыба в воде — только рыба была акулой, а вода — секретной сетью ФСБ.
Он просмотрел терабайты видеозаписей, так много, что у него начала дергаться бровь и снились камеры даже при выключенном мониторе. На весь этот заплыв по цифровой Москве ушла неделя. И вот — прорыв. Камера на углу соседнего здания запечатлела персонажа, чей внешний вид сразу вызывал желание посадить его за что-нибудь, даже если ничего не произошло. Он подошёл к тому самому месту, где сбили Пайку, задержался чуть дольше остальных прохожих, присел на корточки, поднял нечто, ловко сунул в карман и, оглянувшись, ускользнул прочь. Его движения были характерны для человека, который точно знает: под ногами не просто фантик, а предмет, из-за которого ему, возможно, прилетит с орбиты.
Бобби выдохнул. След есть. Теперь задача: проследить за ним, вычислить, кто он такой и где водится. Камеры послушно вели его до офиса — обычного на вид, но, как выяснилось, филиала Смоленской фирмы по производству пластиковых окон и сопутствующей фурнитуры. Тут всё стало подозрительно похожим на судьбоносное совпадение. Где-то в журнале охраны лофта ранее уже мелькало название этой фирмы. Боб вгрызся в журнал посетителей — и да, всё сходилось: персонажа звали Матвей Смирнов, а по паспорту он, конечно же, был прописан в Смоленске. Этого ещё не хватало.
Следующие пару часов Боб водил его по городу, как мышку по лабиринту — работа, перекус, снова работа. А потом — неожиданный поворот. В офисе случилось нечто. Боб заинтересовался и, естественно, вломился в информационную систему Следственного комитета, где узнал: санитары вынесли с того самого офиса на носилках владельца фирмы. Без признаков жизни, как говорится в отчётах. Сердечный приступ или что похуже. Но главное — объект, то есть Матвей, остался жив и цел.
Боб особо не стал придавать значения инциденту — мало ли, у кого какие понедельники. Камеры показали, что вскоре после происшествия Смирнов сел в “Ласточку” и направился на родину. Это подтвердило: пора переключаться на Смоленск.
Смоленск, конечно, не Москва. Здесь камеры не дремлют — они спят. Сеть видеонаблюдения в городе напоминала зубы старого пирата: кое-где отсутствует, кое-где шатается. Однако Боб не унывал. Ему хватило пары кадров с вокзала, чтобы отследить, как Смирнов пересаживается в маршрутку и доезжает до улицы Нормандия–Неман. Название звучало громко, почти как победа, но на деле напоминало дорогу в никуда, выложенную асфальтом времён Куликовской битвы. Там, среди одинаковых девятиэтажек, след терялся.
Но у Боба был козырь — паспортные данные. Он вычислил нужный дом, подъезд, подключился к камере, которая чудом работала, и начал наблюдать. День за днём. Утро — выходит, вечер — входит. Работа, дом, работа. Ровно, без отклонений, как будто кто-то ему сценарий выдал. Прошла неделя. Боб начал сомневаться, не ошибся ли он. Может, это всё не тот человек? Может, это просто задрот, случайно нашедший нечто чужое?
И вот, в самый момент разочарования, офис Смирнова сгорает. С огнём, дымом, приездами спецслужб и зрителями с телефонами. И кто стоит на остановке, наблюдая всё это, с мороженым в руке и лёгкой улыбкой на лице? Конечно, Матвей. Он жевал пломбир с таким спокойствием, будто наблюдает не пожар, а финал "Евровидения", и явно болеет против своего.
Боб напрягся. Он точно знал: если человек из Смоленска улыбается, когда горит его офис, а внутри жарятся его коллеги — этот человек не просто задрот. И не просто Матвей. А в Смоленске, как известно, даже погоде скучно.
Последовали несколько дней тишины. Смирнов не выходил. Потом, наконец, вылез — съездил к остаткам своего офиса, погрустнел, посмотрел на пепел, почесал голову и поехал обратно. Боб продолжал следить. Он не выпускал из поля зрения руки Матвея, ожидая, что вот-вот мелькнёт нечто знакомое. И оно мелькнуло.
Однажды, выйдя из парикмахерской, облачённый в новенькую одежду, купленную, видимо, по страховке или бонусной карте апокалипсиса, Матвей на несколько секунд продемонстрировал в руке тот самый брелок. Боб увеличил кадр, обработал его и тут же отправил изображение Пайке. Та позвонила моментально.
— Ты нашёл его?! — её голос дрожал от чего-то между шоком и восторгом. — Кто он? Где мой брелок?!
Боб выдержал эффектную паузу, немного издеваясь над её эмоциональным фоном.
— Матвей Смирнов. Город Смоленск.
Пайка замолчала, потом резко, как будто кто-то выдернул из неё всю лень:
— Мы срочно едем в Смоленск за моим брелком.
Боб потянулся к кофейной кружке, вздохнул и с тяжёлым сарказмом посмотрел в окно.
Смоленск. Прекрасно. Только этого ему и не хватало.

***

Я, Матвей Смирнов, никогда не считал себя идиотом. Во-первых, у меня аналитический склад ума. Во-вторых, подписка на научный YouTube канал. И в-третьих — коллекция книг, которые я не просто хранил «на всякий случай», а реально прочитал. Да-да, и “Капитал” Маркса, и “Бытие и время” Хайдеггера, и даже "Домоводство" 1987 года. Потому что я верю: интеллект — это когда ты можешь одновременно и микроволновку настроить, и Канта процитировать.
Вот с таким вот багажом знаний и идей я сделал то, чего не сделал бы ни один герой русской классики — я подстраховался. Потому что классики все как один — сначала напьются, потом влюбятся, потом стреляются и самоуничтожаются. А я — нет. Я загадал, чтобы если вдруг певица Пайка — та самая, с фиолетовой прядью, характером как у разъярённой ракеты «Сатана» и голосом, которым можно сверлить бетон, — решит выдвинуться в сторону Смоленска, то мой телефон зазвонил бы так, чтобы об этом узнал не только я, но и вся область. Чтобы даже голуби в районах на окраине взлетели с лавок от тревоги. Потому что в жизни, как в шахматах: лучше заорать «шах!» за три хода, чем потом искать свои яйца по полу в виде пешек.
И вот этот момент настал.
Утро началось стандартно. Я ел омлет, приготовленный мамой, а кот Григорий пытался выбить дверь в ванную, где кто-то — возможно, он же — накануне залил всё мыльной пеной и оставил следы от лап. Григорий — кот сложный. По национальности «ориентал». Он как бы с тобой, но в любой момент может уйти в монастырь, стать губернатором или священником. Его нельзя воспитывать — с ним можно только договариваться. Или подкупать ветчиной.
И вот пока я размышлял о великом и ковырял вилкой омлет, мой новенький, выпрошенный у брелка iPhone не просто зазвонил — он заорал. Так, что в соседнем подъезде заплакал ребёнок, на улице сработала сигнализация «Калины», а наша кастрюля с борщом вдруг вспенилась, будто в неё вселился древний демон.
На экране мерцало: ПАЙКА ЕДЕТ В СМОЛЕНСК.
Я застыл с вилкой у рта, как будто на ней была нанобомба, изготовленная лично Ким Чен Ыном. Это была не шутка. Не совпадение. Это тревога уровня «Собирай рюкзак и беги». Я встал. Медленно. Убрал вилку, погладил кота. Кот глянул на меня с выражением «ты опять всё просрал?» и продолжил вылизывать себе лапу. Настало время действовать.
Пункт первый — Порш Панамеро Турбо. Чёрный, как душа инспектора ГИБДД. С салоном, в котором пахнет успехом, деньгами и кожей, за которую кто-то в Италии поплатился жизнью. Я вышел, сделал шаг на тротуар и нажал кнопку. Машина появилась с таким звучанием, будто ангелы играют в настольный теннис гаечными ключами. Соседи переглянулись, бабка на лавке крестилась, а Григорий подошёл, мяукнул и уставился на фары — Ну вот, — как будто сказал он, — началось.
Пункт второй — Загранпаспорт... С шенгеном. Бумажник потяжелел у меня в кармане, будто я только что продал душу, но без комиссии. Я похлопал по нему — всё на месте. Теперь уехать можно куда угодно, хоть в Андорру, хоть на Мальту, хоть в Ватикан — если возьмут кота.
Пункт третий — кот— Григорий, — сказал я строго. Он посмотрел на меня и медленно отвернулся — Я серьёзно. Нас ждёт Европа. Пармезан. Балконы. Итальянские мыши в маленьких жилетках. Он задумался, потом встал, потянулся, как старый йог, и пошёл к Порше. Это был согласие. Вы спросите: нахрена я беру кота? А я скажу: да хрен его знает. Просто это мой кот. Пусть и он посмотрит на мир. А то всё Смоленск, да Смоленск — тут даже тараканы ходят в депрессии.
Мы тронулись.
За окном промелькнули серые коробки родного города. «Мясной рай» с грустной свининой, «Ломбард-24», где я как-то сдал миксер за 200 рублей, и ржавый киоск с шаурмой, где мясо явно знало, что такое жизнь после смерти. Григорий прыгнул на переднее сиденье и вальяжно развалился, как будто он тут начальник всей этой миграции.
На первом повороте я достал телефон и вбил маршрут — Брест. Там уже шенген, там свобода. Там Пайка не достанет. Потому что, если она приедет и не найдёт брелок, её эмоции снесут город, как ураган Катрина — только вместо воды там будет бешенство и вайны в TikTok.
И тут меня посетила мысль — а может, загадать, чтобы у неё исчезло желание искать брелок? Или чтобы она внезапно полюбила Смоленск, осталась тут, купила однушку на Нормандии-Неман и начала обучать местных пацанов вокалу? Я даже представил, как она орёт "Снег кружится, летает, летает" на весь двор, а местные бабки хлопают стоя.
Но нет. Я мотнул головой, отогнал дурные фантазии. Если я ее обнулю, будет такая скукотища! Тем более с магией шутки плохи. Особенно с такой магией, от которой потом горит офис, а из мороженого можно сделать огнемёт. А ещё хуже — когда за тобой едет Пайка. Пайлушечка.
А пока я с Григорием мчал по трассе и уже давно пересёк границу России и Белоруссии, на экране телефона мигала надпись:
ПАЙКА ВЪЕХАЛА В СМОЛЕНСК.
Григорий лениво лизнул лапу — Да начнётся охота, — сказал я. И вдавил педаль в пол.

«ГРИГОРИАН»

Еду я, значит, по прямой, как налоговая к малому бизнесу. За окном — унылая белорусская пастораль: берёзки, магазинчики с надписями «Бакалея», где «а» вывалилось, и одинокие мужики в трениках, пьющие кефир из пакета. В машине тихо шепчет радио — такие меланхоличные французские шансонье, что я начал подозревать, что брелок сам включает это нытьё, чтобы меня эмоционально подломить.
Григорий тем временем раскинулся на переднем сиденье, как уволенный бухгалтер на даче. Лапы кверху, усы слегка шевелятся, как антенны в режиме «меня не трогать». И тут, где-то на девяностом километре между «я поехал» и «что я делаю со своей жизнью», меня осеняет.
А что, если... сделать кота умным?
Ну а чё — брелок ведь может исполнять желания. Может, просто никто не додумался просветить кота? А если Григорий начнёт разговаривать, советовать, анализировать ситуацию? Это ж будет как миниатюрный Александр Друзь, но только с мехом. Или — бог с ним — хотя бы Коперник с хвостом.
Я торжественно достаю брелок, кладу его на ладонь, закрываю глаза и шепчу:
— Хочу, чтобы кот Григорий стал умным. Ну, хотя бы умнее меня. И разговаривал. Но не занудно, а как нормальный — с сарказмом, фактами и юмором.
Нажал.
Молния не сверкнула. Музыка не сменилась на Бетховена. Брелок чуть тёплый — как будто уснул. Я смотрю на Григория. Он... спит. Не просто спит — он скотина храпит. Причём с вибрацией, как старый холодильник в хрущёвке.
— Григорий, — шепчу я — Хрррфь.
— Григорий, ты умный? — Хрррфь... мяу...
Всё. Кот как был куском меха с пузом, так и остался. Ни тебе мозгов, ни речи, ни философии. Я вздохнул. Ну ладно. Хотел — как лучше. Получил — как обычно. Ну хотя бы попробовал.
Свернул на заправку. Надо было попить кофе, заодно понять, что делать дальше. И вот с этого момента началась чертовщина.
Я захожу в павильон, беру стаканчик, наливаю себе латте. Возвращаюсь к машине жуя белорусский хот-дог, который по вкусу напоминал детство, гвозди и майонез. Настроение было... сносное. Брелок не подвёл, бензин оказался бесплатным, кассир пожелал мне удачи с лицом человека, который точно знает — удачи мне не будет. Подходя к машине, я уже представлял, как мы с Григорием тихо катим дальше, слушая унылый рок и не думая о Пайке.
И вот я открываю дверь...
— Это что за цирк с усами, а? – сказал мой кот.
Я застыл. Хот-дог выпал. Сердце прыгнуло куда-то в район пяток. Глаза расширились так, что отражение в боковом зеркале само перекрестилось.
На пассажирском сиденье, развалившись как ленивый король, сидел Григорий. Только теперь он не просто лежал. Он... говорил.
— Серьёзно? Григорий? Это ты так решил, что мне подойдёт имя члена сельсовета? Или Григория Мелихова из Тихого Дона?
Я медленно закрыл дверь. Потом снова открыл. Он всё ещё там.
— Э... Гриш?
— Вот это, — он лениво махнул лапой на радио, — чтобы больше не звучало в мою сторону. Я ориентал, мать твою. Я — шерстяной титан. А ты назвал меня так, будто я читаю лекции по бухгалтерии в ветаптеке.
— Ну я не знал, что ты начнёшь говорить!
— Ага, а то, что ты носишь с собой кнопку, исполняющую желания, тебя вообще не смущает, да?
Я попытался отдышаться. Присел в кресло. Посмотрел на него:
— Слушай... мне просто было скучно ехать в одиночку. Я подумал — раз у меня теперь всё можно, почему бы не сделать тебе мозги и способность говорить.
— Ну пипец, поздравляю. Ты создал меня, теперь расхлёбывай. Я уже пять минут думаю, как выбраться из этого уазика на стероидах и вернуться в цивилизацию.
— Это Порше Панамера, между прочим.
— Да хоть Паганини. У меня шерсть электролизует сиденье.
— Ну извини, что не лимузин.
Он огляделся, затем снова посмотрел на меня. Его взгляд стал подозрительно серьёзным.
— Так. Кто такая Пайка? И почему мы удираем в сторону Бреста так, будто за нами Росгвардия с кувалдами и желанием поговорить?
— Еще это имя. Пайка. Как будто кто-то назвал так страшного канадского сфинкса.
Я вздохнул, нажал на кнопку зажигания, и машина мягко загудела, будто знала — сейчас поедем, будет жарко.
— Это... история, Григорий. Длинная. Полная страсти, ошибок и… воровства.
— Как и вся твоя жизнь, по сути.
— Ну… да. Значит так, слушай: Пайка — певица. Не просто певица, а вулкан в ботфортах. У неё пропал брелок. Волшебный. Исполняет желания. Я его подобрал. Чисто случайно. Случайно посмотрел, случайно положил в карман, случайно загадал себе iPhone, одежду, тебя... говорящего.
— Стоп. Я — «случайно»?
— Ну я хотел себе говорящего кота! Чтобы не скучно. Только, ну, не обычного. Чтобы умный, с характером, и чтобы мог диалог поддержать.
— И вместо кота ты получил трёхкилограммовый сарказм на лапах. Молодец, гений. Ну ладно, раз уж ты создал монстра — объясни, с кем мы в конфликте.
— С ней. С Пайкой. Если она найдёт нас — всё, хана. Причём не сразу, а с песней и хореографией.
Григорий зажмурился, открыл глаза и спросил:
— И ты решил не извиниться, не объяснить, а просто угнать меня в Евросоюз, как какого-нибудь... контрабандного Винни-Пуха?
— Да.
Он посмотрел в окно. Подумал. Потом сказал:
— Ладно. Окей. Будем считать, что это моё перерождение. С этого момента зовите меня... хм... Григориан.
— Чего?
— Григориан. Так звучит. Широко. Как будто я пью капучино в Милане и шлёпаю по лапам официанта за плохой крем-брюле.
— Нихрена, ты Гриша...Гришка. Понял?
— Григориан!
— Ладно, Григориан. Пристегнись. У нас впереди таможня, граница и, возможно, ещё много людей, которые будут спрашивать, почему кот разговаривает. Так что на людях веди себя естественно и не болтай попусту. А то люди начнут пачками в психушку обращаться. Не шуточное дело - говорящий кот.
Он лизнул лапу, поправил шерсть, обернулся ко мне и невозмутимо ответил:
— Скажи им, что я из России. Тут такое бывает.
И мы оба заржали в голосину.

ГЛАВА 7 «НУ, и КТО ТУТ КРУТОЙ?»

Пайка сидела на подоконнике, как кошка, выдрессированная играть злодейку в бондиане. Она грызла ноготь, смотрела в одну точку и напоминала взведённую пружину, которую скоро раздастся по стеклу, а потом — по Бобу.
Боб стоял у стены, с планшетом, глазами хакера, привыкшего искать смысл в бинарном коде, но сейчас безнадёжно терявшегося в женщине, которой не хватает одного "да" до термоядерного "бах".
— Значит, Смирнов? — уточнил Боб, старательно делая умное лицо.
—Смирнов, мать его— Пайка говорила сквозь зубы.
— Сбежал. В неизвестном направлении.
— Да ты гений, Боб.
Он щёлкал по экранам: спутники, камеры, дроны — всё бессмысленно. Смирнов исчез, как свежая мысль после трёх стопок.
— Я не понимаю, зачем он это делает. Что он знает? Кто он вообще такой?
Пайка хмыкнула. Протяжно. Слишком многозначительно. Но ничего не сказала. Ты не поймёшь, Боб. Ты — человек фактов. А тут… дело личное. И магическое.
— У него осталась мать и брат. Мы найдём их, и он выйдет на связь, — продолжал Боб, тыча в карту Смоленска.
— Мать? Уже в Египте. До того — Турция. До того — Грузия. Говорят, в июле у неё «мечта детства» — Будапешт. Потом Испания. Брат — с ней.
— Погодите… Она уволилась с работы?
— Да, за неделю, до его исчезновения. Хоп — заявление. С утра — уволена. А через два дня уже «Герой Труда Российской Федерации»! Я, мать его, в новостях Смоленска нашла! Губернатор должен лично вручить медаль!
Боб завис.
— Подождите... Медаль? Пенсия? Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, — Пайка поднялась, — что он не только сбежал, он ещё и продумал всё так, что мама не подозревает, что теперь она получает на карту сто штук чистыми и живёт, как министр культуры в изгнании. И всё это устроил он.
— Зачем? — Боб потер висок. — Ну сбежал. Ну спрятался. Но зачем так сложно? Чего он боится?
Пайка усмехнулась — Он не боится. Он умный. Чертовски умный.
— Извините, но... что вообще произошло? Почему из-за какого-то замерщика окон мы тут весь Смоленск подняли?
Пайка медленно подошла к нему, заглянула в глаза и положила руку на его плечо.
— Боб, — сказала она мягко, как будто сейчас пригласит его на семейный ужин, — ты хороший. Ты талантливый. Ты лезешь в камеры, спутники, мысли. Но запомни: есть вещи, о которых ты типа знать не должен.
— Типа?
— Типа почему я тебя взяла. Почему я здесь. Почему один человек из Смоленска встал поперёк всей Москвы, как рыба в горле золотой щуки.
— Это что, политика?
— Хуже, Боб... Это — личное.
Пауза. Боб проглотил сухо.
— Значит, мы ищем его просто потому, что... он вам должен?
— Да. — Она кивнула. И добавила, чуть тише: — И он забрал то, чего забирать не должен был.
— Что именно? Тот самый брелок? Что в нем такого?
— Не твоё дело.
Боб открыл было рот, но Пайка уже отвернулась. Она смотрела в окно, как маршируют голуби, и представляла себе, как Смирнов, гад, в каком-нибудь Бресте с Бакалом шампанского, ржёт над ней.
Он думает, что сбежал. Он думает, что умный. А я — Пайка. Я доведу до конца. И верну. Всё.

***

Я уже почти успокоился. Граница пройдена, бензобак полон, кот Григорий — на переднем сиденье, вытянулся как шейх из Дубая, лапы раскинул, хвостом обмахивается. Течёт Польша за окном: поля, редкие коровы, синие остановки, которые выглядят, будто их проектировал грустный геометр. В динамиках играла унылая польская попса с аккордеоном, и я даже начал думать, что жизнь налаживается.
И тут. Телефон. Зазвонил.
Точнее, завопил, как будто ему в SIM-карту вживили сирену МЧС.
И на экране — незнакомые цифры.
Я аж притормозил. Григорий приоткрыл один глаз, фыркнул, как будто: ну вот опять, и закрыл обратно. Типичный ориентал — кот, у которого даже смертельная угроза вызывает только скуку.
Я взял трубку.
— Ало...
— Смирнов – сказала она так, как будто моя фамилия была исчадьем ада.
У неё голос — как у диктора на железнодорожном вокзале, только вместо расписания — желание убить.
— Привет, Пайка.
— Ты думаешь, ты умный?
— Я не думаю, я знаю, что я умный.
— Тебе весело, да? Машина. Европа. Курортные страны на выбор.
— Прости, я плохо слышу, можешь чуть тише? Григорий спит, у него тонкая нервная система.
— Слушай внимательно, — она понизила голос, от чего стало ещё страшнее, — у тебя есть ровно сутки. Или ты сам объявишься, или…
— Или?
— Или я приду за твоей семьёй.
Я усмехнулся.
— Придёшь в Египет? Или в Будапешт? Там, кстати, вкусные гуляши.
Пауза. Я прям слышал, как она скрипит зубами.
— Значит, ты уже в курсе.
— Пайлушечка, я не просто в курсе. Я всё продумал. Мамуля уволена с работы не без помощи брелка. Она теперь Герой Труда, между прочим. Губернатор готовит ей медаль, а брат в Тунисе научился ловить хамсу прямо руками. Так что… нет у тебя рычагов.
— Ах ты... — она что-то резко сказала, но звук сорвался. Или микрофон перегорел. Или от ярости она попыталась перегрызть айфон.
Тут в разговор встрял Григорий. Разговор уже, напомню, шёл по громкой связи.
— Слышь ты, Пайка или как тебя там, — раздалось с переднего сиденья. Голос у него был с налётом интеллигентной наглости, как у советского лектора, перебравшего вина на банкете, — я тут сплю вообще-то. Ты что орёшь, женщина?
Тишина.
Настолько гробовая, что у меня замерли дворники.
— Кто это? — прошипела Пайка.
— Это мой кот, — ответил я спокойно.
— Ты... ты научил КОТА говорить? Ты что придурок, Смирнов?
Григорий встряхнулся, сел по-человечески, поправил себя лапой за ухом.
— Он не учил, я сам. Просто у меня мозги были. А молчал я, потому что у него музыка плохая. Кстати, тебя как зовут? Пайка? Это же как... сух паёк или припой с канифолью для пайки электронных схем?
— Я ТЕБЯ НАЙДУ, ГРЕБАНЫЙ КОТ!
— Найдёшь, поговорим. Но если МОТа тронешь — он тебе память сотрет. Я в курсе. Он может.
— Смирнов! — заорала она. — Это всё ещё не конец!
— Это всё ещё только начало, Пайка, — сказал я, сбрасывая звонок. — А конец... будет за границей. С сыром, вином и, если повезёт, француженкой.
Я перевёл взгляд на Григория.
— Ты чего влез?
— Знаешь, — сказал он, расправляя хвост, — если уже всё равно в дерьме, то хотя бы шутить можно. Иначе зачем жить?
Я рассмеялся и прибавил газу.
Граница была всё ближе, и я впервые за долгое время почувствовал: вот она, свобода. Свобода — это ты, твой умный кот и девушка с фиолетовой прядью, которая сходит с ума, потому что не может тебя догнать.

«ФРАНЦУЗСКАЯ ЗАСАДА»

Пайка сидела на веранде старого французского дома, окружённого виноградниками, и наблюдала за закатом. Её мысли были сосредоточены на предстоящей встрече с Матвеем Смирновым. Она знала, что он не случайно выбрал этот маршрут и что их пути пересекутся именно здесь.
Внутри дома Боб работал над планом по поимке Смирнова. Он изучал карты, анализировал маршруты и разрабатывал логическую ловушку, которая должна была привести их к цели. Боб был уверен, что Смирнов не сможет устоять перед тщательно продуманной схемой.
Пайка и Боб решили не привлекать к себе внимания. Они вели себя как обычные туристы, наслаждаясь местной кухней и культурой. Однако за этой маской скрывались два профессионала, готовые к действию в любой момент.
Они знали, что Смирнов не подозревает о их присутствии и что у них есть преимущество. Оставалось только дождаться подходящего момента, чтобы привести план в действие.
С каждым днём напряжение росло. Пайка и Боб были готовы к решающему шагу, который должен был завершить их миссию. Они знали, что успех зависит от точности и слаженности их действий.
И вот, когда всё было готово, они услышали знакомый звук мотора. Смирнов приближался. Пайка и Боб заняли свои позиции, готовые к финальному действию.
В этот момент всё зависело от них. Их план должен был сработать безупречно. И они были уверены, что так и будет.

***

За неделю до всех событий.
Боб проснулся в шесть утра по-местному. У него была привычка: перед операцией он вставал на рассвете, делал сто приседаний, три глотка крепчайшего эспрессо и 15 минут сидел на крыльце с выражением лица, будто только что узнал, что он на 60% итальянец по ДНК. На этот раз, впрочем, он вместо кофейной бодяги слил в себя остатки «Perrier» с оливкой, потому что Пайка отказалась закупать молоко, пока «дело не завершено». Стерва.
— Логика — как сыр: чем больше дыр, тем вкуснее, — заявил он, когда Пайка упрекнула его в том, что план слишком замысловат.
Они обосновались в доме, который раньше принадлежал виноделу, но теперь сдавался на Airbnb как «аутентичное погружение в прованский быт». Было всё: скрипучие ставни, пыльные чердаки, запах навоза от соседских ослов — и, конечно, Wi-Fi, которым пользовался только Боб. Пайка, как и положено певице, предпочитала общение с реальностью напрямую.
— Боб, ты точно уверен, что он поедет сюда? — спросила она, стоя на балконе в розовом халате, с огуречными масками под глазами.
— С вероятностью 97%. Остальные три — если он уже телепортировался в Кению. Но я поставил ловушку. Он сам себя приведёт, даже не осознавая.
— Что за ловушка? — Пайка приподняла бровь.
— Логическая. Я изучил повадки твоего Смирнова. Он любит "анти-логичные" маршруты, думает, что это делает его непредсказуемым. Значит, нам нужно стать не самым очевидным вариантом, но и не самым глупым. Франция — идеальный компромисс: близко, тепло, и... никто не ждёт в Лионе задрота со Смоленска. Даже французы.
— А ты знал, что Лион — кулинарная столица Франции? — вставила Пайка. — Хотя, учитывая, что они тут кладут анчоусы в говядину, это звучит как угроза.
— Вот именно. Если он выживет первую неделю, значит он точно здесь.
План Боба: эстетика и паранойя.
Боб не просто анализировал маршруты — он подкинул в Сеть несколько фальшивых "наводок" через заброшенные профили. Один из них был якобы русским эмигрантом, который "видел чувака с брелком в Брюсселе". Другой утверждал, что Смирнов подрабатывает в Марселе баристой. Но самое главное — он встроил в пару крупных русскоязычных телеграм-чатов сообщение, в котором невзначай упоминался "какой-то парень с породистым котом, похожим на собаку", который расхаживал по набережной в Лионе.
Смирнов, по логике Боба, рано или поздно наткнётся на эти слухи и либо удерёт дальше, либо... придёт проверить. И тогда — хлоп.
Пайка же не сидела без дела. В отсутствие концертов (она категорически отказалась петь в Европе до возвращения брелка), она курировала визуальную разведку. По ночам она выезжала в центр Лиона, переодевшись в серое, невыразительное, и устраивала засады в кафе, магазинах и парках, где чаще всего встречали "русских с котами".
— Я не думала, что скажу это, но я соскучилась по фанатам, — бурчала она, натягивая кепку и пряча фиолетовую прядь под капюшоном.
— Это не фанаты, — успокаивал Боб. — Это свидетели будущего допроса. Не мелькай.
На шестой день ожиданий, ранним утром, на площади Bellecour, их дрон заметил кота. Точнее, гигантскую черную тушу на поводке, которая шла вдоль ларька с багетами, как генерал на утреннем обходе.
— Это он! — взвизгнула Пайка.
— Или французская пума, сбежавшая из цирка, — уточнил Боб.
Он увеличил изображение. На шлейке была бирка с надписью "Григорий", а рядом топал, слегка сутулясь, Смирнов, в темных очках и с выражением лица человека, который вот-вот задумается о смысле жизни и вспомнит, что у него в сумке лежит магический артефакт.
— В ловушке, — сказал Боб.
Пайка только стиснула зубы.
— Готовь машину. Сегодня мы заберём мой брелок.
— А кота?
Пайка удивленно посмотрела на Боба.
— Кота мы тоже заберем и приручим. Или он нас приручит.
Теперь Боб удивленно посмотрел на Паку и ничего не ответил.

***

Уже вечером, я сидел на балконе своей съёмной квартирки в шестом округе, прямо напротив музея Родена, и наблюдал, как Григорий ловит голубей взглядом. Не ловит сам, конечно — только взглядом. У кота уже была репутация гражданина мира, гурмана и, к слову, филолога: после того как он научился говорить, он полюбил странные слова типа «катарсис» и «амбивалентность».
— Гриш, — начал я, потягивая апельсиновый сок, — хочешь прикол?
— Если снова про Пайку — тогда лучше не надо, — буркнул кот, вылизывая лапу. — Я, между прочим, ночами снился себе в тапочках на корабле и с личной кошкой-ассистенткой. И в этом сне не было фиолетовых прядей и ботфортов на каблуке.
— Она в Париже.
— Ах ты ж мать твою, — мяукнул Григорий так громко, что даже багет, который он грыз, подпрыгнул.
— Да, — сказал я спокойно. — Причём, что интереснее всего, она пытается притвориться, будто в Брюсселе. Типа я не увижу её геометку. А она, между прочим, неподалёку от вокзала Сен-Лазар. В засаде.
Григорий шел попить и остановился, как вкопанный. Его шерсть слегка приподнялась на холке.
— Засада?.. Подожди. Она что, думают, что ты клюнешь на фотку с бельгийской вафлей в Инстаграме?
— Именно. Она меня ловят как ленивого карпа на глянцевую наживку.
— А ты?..
— А я плыву мимо. Но оставляю пузырьки — пусть думают, что я близко.
Григорий уселся, как египетская статуэтка.
— Сколько ты говоришь брелок пробыл в ее руках? Она себе мозгов намутить не могла?
— Да какой там. В голове только глянец и гламур – сказал я.
— А ты слишком умён для своих штанов.
— Спасибо, — ответил я, поправляя свои штаны за 300 евро, купленные накануне.
— А теперь, слушай, что мы делаем. Я врубаю режим "Троянский Боб". Делаю вид, что не знаю ни о чём, и начинаю потихоньку демонстрировать признаки, что я расслабился: хожу по известным туристическим местам, публикую фотки из кафе. Как только они решат, что я потерял бдительность — она нанесет удар. Скорее всего это будут наемники, которые меня изобьют до полусмерти, отберут брелок и на этом собственно вся история. Но мы к тому моменту будем готовы.
— То есть?
— То есть ты сейчас идёшь в лавку на углу, покупаешь сыр, вино и газету. Потом мы изображаем пикник в Люксембургском саду. Всё должно быть наигранно, будто я совсем потерял осторожность и стал простым туристом.
Кот встал.
—Ты че придурок? Кто продаст коту газету?
— Ага, а сыр и вино ты значит намутишь? – засмеялся я.
— Ты знаешь, что я не ем сыр?
— Знаю, — сказал я и откинулся в кресле. — Но ты выглядишь как тот, который его ест.
Григорий, растянувшийся на подоконнике, поднял голову с выражением человека, которого обвинили в краже фрески да Винчи.
— Что ем?
— Сыр. Камамбер. У тебя на морде весь стиль французской буржуазии с утра до вечера. А Пайка смотрит. Через окна, через камеры. Может, даже через дрон в форме уточки. У нас в ванной.
Кот не сдвинулся ни на миллиметр. Только глаза сузились в щёлки.
— Уточка, говоришь?
Он исчез.
Просто — пшик! — и всё. Пылевая воронка, запах возмущения и пустота. Вдалеке хлопнула крышка унитаза. Шорох. Вздох. Стон сантехники.
Я медленно поднялся, не веря своим ушам и звукам в ванне.
И через мгновение Григорий вернулся. В зубах — та самая жёлтая уточка, которую я однажды купил на распродаже, потому что она «прикольно пищит». Теперь она не пищала. Она молчала, как будто понимала: её разоблачили.
Григорий вскочил на подоконник, развернулся к открытому окну и — ни секунды на эффектную паузу — выплюнул её вниз.
— Гришка! Я же пошутил!
— А я — нет, — сказал кот, поворачивая голову ко мне. — Бережёного бог бережёт, а не бережёного кот стережёт.
Он спрыгнул с подоконника, стряхнул с лапы невидимую пыль шпионажа и пошёл прочь, хвост трубой. Я подошёл к окну.
На асфальте внизу стояла уточка, окружённая тремя детьми и старушкой с пуделем, у которого началась экзистенциальная паника. Один ребёнок тыкал в уточку палкой. Она молчала.
Григорий, тем временем, уселся на подушку, вытянулся в стиле «барон на покое» и заявил:
— Ты не понимаешь. Пайка уже в Париже. Ты думал, ты один с геолокацией? Я — кот. Я чувствую угрозу за шестьсот километров. И сыр.
— Да она с утра ещё в Нантерр была! — возмутился я.
— Да-да. А потом в Нантерр приехал курьер из «Почты Франции» с надписью "Пакет от Пайки", и всё. Отследи теперь, кто она, где она и в какой резиновой утке она сидит.
Я схватился за голову с выражением на лице: - «Боже, да что ты черт побери такое несешь»?
Он отвернулся и добавил на выдохе:
— Кстати, сыр закончился. А если Пайка реально следит через камеры, то пусть видит: как ты заботишься о моём рационе.
— Ты офигел?
— Я развился.
И гордо зевнул, будто Эйнштейн, который только что доказал, что его кормит идиот.

«ПОЙМАЙ МЕНЯ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ»

Утро в Париже начиналось, как обычно, с легкой простуженности мыслей, запаха вчерашнего багета и недовольства на подоконнике. Григорий сидел, как всегда, на своём наблюдательном пункте, вытянув лапы и глядя сквозь стекло с выражением вековой тоски, как будто за ночь опять подорожал тунец.
Матвей Смирнов, ещё не до конца пробудившийся к жизни, шевельнулся на диване, зашуршав пледом. Кот даже не повернул головы — просто глянул мимолётно, с той высоты, с которой древние боги осматривали смертных.
— Доброе утро, — осмелился сказать я, хотя сам не верил в его доброту.
— Утро добрым не бывает, — отрезал Григорий, разворачиваясь ко мне с достоинством потерянного императором трона. Он сел прямо, как каменный лев на надгробии, прижал хвост к лапам и заявил с ледяным спокойствием:
— Я тут обнаружил у себя отсутствие некоторых... кх-кх …жизненно важных органов.
Я онемел и моргнул.
— Да хорош, Гриш. Ты был маленький, ничего не помнишь. Это вообще принято — кастрировать котов, чтобы они по углам не метили. Программа “чистый дом”, так сказать.
— Принято, говоришь? — прищурился кот, и усы его задрожали от возмущения. — Кем принято? Где? В какой цивилизации, если не считать евнухов? Ты что, всерьёз считаешь, что имел право решать, какому количеству котят я мог бы подарить этот мир?
— Подарить? — усмехнулся я, натягивая носок. — Я видел, как ты с Шанель из пятого подъезда общался. Подарил бы ты ей, разве что блох.
— Смирнов, ты опять скатываешься в примитив. Мы, коты, не просто спим по 18 часов. Мы, между прочим, смотрим в окно. Мы — наблюдатели. Молчаливые философы. Один раз в день я думаю о смысле жизни, другой — о бесполезности тебя как существа.
Он театрально встал на задние лапы и, размахивая передними, стал изображать суету человечества:
— А теперь внимание! Люди! Маленькие, суетливые! Они бегают туда-сюда, с кофе, с планами, с кредитами, с кризисами среднего возраста. Бегут, падают, встают и снова бегут. Куда — не знают. Зачем — тоже. А мы сидим и смотрим. Мы — как налоговая. Видим всё.
Я фыркнул.
— Между прочим, эти “людишки”, как ты изволил выразиться, обеспечивают тебе крышу над головой, миску с кормом, доступ к одеялу и регулярный уход за шерстью. Без нас вы бы жили под кустом и ели кузнечиков.
— О, одеяло! Какой щедрый дар от цивилизации! Спасибо тебе, феодал Матвей. А ведь раньше у нас были планы… Ты даже не представляешь, кем я мог стать. Может, театральным критиком. Или гастрономическим блогером. Но ты всё сломал. Одной операцией. Без анестезии для души.
— Слушай, что ты с утра завёлся. Это что было — ночной просмотр видео “Как полюбить себя после кастрации”?
Григорий прищурился:
— Ты мне лучше скажи... Кнопка. Она исполняет любой твой каприз, верно?
— Ну… да, — осторожно ответил я, почуяв подвох.
— Так вот. По приезде в Смоленск, сделай милость, научи одну киску говорить. Очень хочу обменяться с ней парой метафизических мыслей. Или хотя бы обсудить, почему она всё время сидит на батарее и смотрит в стену. Да и верни мне мои яйца.
— Не борзей, кот. А то сейчас загадаю, чтобы ты из Григориана обратно стал Гришкой с улицы Нормандия-Неман.
— Гришка-то хотя бы с достоинством жил, а не варился в твоих экзистенциальных завалах. Ладно, не бесись. Пошутил я. Хотя... если киска будет с голосом Софи Лорен — не забудь мой заказ.
Я подошёл к окну, отдёрнул занавеску. За стеклом Париж был прекрасен — как всегда по утрам, когда ты ещё не понял, что тебе нечем платить за жильё.
— А вообще, — протянул Григорий, лениво потягиваясь, — почему мы, собственно, застряли в этом городе уже неделю? Я не жалуюсь: багет, пармезан, вино... жизнь мечты. Но ты вроде бы человек дела, нет?
— Мы тут из-за Пайки. Она ищет меня. И, судя по всему, близко. Надо залечь на дно.
Кот закатил глаза так глубоко, что было слышно, как у него в мозгу заскрипели шестерёнки:
— Смирнов... Тебе срочно нужна дополнительная голова. Может, вдвоём вы сообразите быстрее. Ты понимаешь, что она хочет тебя убить и забрать брелок? И ты об этом рассказываешь с интонацией, будто она пригласила тебя на чаёк с профитролями!
— Ну… она и правда мне нравится. Я вчера смотрел её клип…
— О-о-о-о! Всё, приехали! — кот вскочил на лапы и нервно прошёлся по подоконнику. — Вот кому надо было в детстве яйца отрезать — так это тебе. Может, тогда ты думал бы не… а хотя бы мозгом. Ты чего вообще, Смирнов?
— Отстань, а? Лучше завтрак приготовь.
— А ты не хочешь, чтобы я заодно и номер в отеле забронировал? Как, скажи на милость, я должен готовить, если у меня лапы без хватательной функции? Это же не лапы — это мягкие грабли!
— Ну хоть кнопку на чайнике нажми. Я пока душ приму.
— Смирнов, у тебя кнопка исполняет желания. Ты можешь одним пожеланием вызвать курьера с кофе, тёплыми круассанами и омлетом с тунцом. А ты хочешь, чтобы я нажал на чайник? Ты вообще слышишь себя?
— Ну а тунец — ты, я так понимаю, себе хочешь?
— Ну конечно, — кот гордо расправил усы. — Должна же быть от тебя хоть какая-то польза.
Я подошёл к двери, остановился, задумался и хмыкнул.
— Ты всё это время троллишь меня, да?
— Нет, я тренируюсь перед кастингом в новый мультфильм. Там нужен кот, который умеет глумиться и философствовать одновременно.
— Ну, тут у тебя серьёзная заявка на успех.
— Конечно. Ум, сарказм, харизма. Единственное, чего мне не хватает — это владельца с мозгами. Но, боюсь, тут уже ничем не помочь.

***

Григорий, завершив монолог о своём кастрационном прошлом, с драмой шекспировского актёра опустился на диван. Он зевнул демонстративно, с придыханием, как будто играл в чеховском спектакле роль кота, который понял тщетность бытия, но подписал контракт на второй акт.
— Смирнов, — сказал он, не открывая глаз, — я подумал. А ведь ты без кнопки — просто кожаный мешок с руками.
Я, ковыряя багет, который был уже не первой свежести, приподнял бровь.
— Ты вообще нормальный?
— Я нормальный. Я кастрированный, но нормальный. А вот ты, с волшебной кнопкой в кармане, сидишь тут как дурак. Вместо того, чтобы построить себе хижину на Мальдивах и загадать гарем из говорящих лам.
— Лам?
— Ну да. Они же такие плюшевые. Мечта. Вот ты бы стал париться о Пайке, если бы у тебя был собственный шерстяной культ?
Я проигнорировал вопрос. Я уже устал спорить с котом: каждый разговор превращался в стендап-концерт на тему "какой ты, Матвей, идиот". Аудитория, к сожалению, всегда состояла из одного зрителя — Григория. Но зритель был благодарный: смеялся, пока не начинал икать.
— Мы не можем уехать, — буркнул я набитым ртом. — Тут всё тихо. Пайка нас не нашла. Я держу низкий профиль.
Григорий встал, подошёл к зеркалу, посмотрел на своё отражение и громко мяукнул.
— Низкий профиль? Ты выложил в сторис омлет с подписью "Легендарный завтрак в Латинском квартале". Ещё хештег поставил: #ЖивуКакПарижанка. Это у тебя низкий профиль?
Я замер.
— А ты откуда знаешь?
— Я читаю тебя в инсте. Я там подписан как @кот_без_прошлого. У меня больше подписчиков, чем у тебя, между прочим.
Я сел обратно. С выражением лица, как будто мне только что побрили темечко, но забыли объяснить зачем.
— Хорошо. Всё. Удалю. Буду вести себя тише воды. Завтра переезжаем. Сменим квартиру. Телефоны выкинем.
— Смирнов, ты напоминаешь мне муху в банке. Хочешь вылететь, а головой бьешься в стекло. Снова. И снова. И снова. Может, ты загадаешь себе хотя бы элементарную паранойю? Или, скажем, внутренний голос, который не тупит?
Кот прыгнул обратно на диван, устроился у меня на коленях и, зевнув, лениво добавил:
— Кстати. Я тут анализировал шум во дворе ночью. Был характерный хруст подоконника, щелчок фотоаппарата, и пара сапог. Либо у нас очень тяжёлые голуби, либо к нам кто-то заглядывал.
— Что? — подскочил я.
— Ага. Вот сейчас ты испугался. Но не волнуйся, я всё продумал. Я скинул дрону трек твоих постов, он теперь сам лайкает и комментирует за тебя. Пусть думают, что ты в Токио.
— Какой дрон?
— Да я пошутил, мать твою! Ты прям подарочная коробка — красивая снаружи, а внутри пусто. Ну или тапки. Ты просто как тапки.
Я тяжело вздохнул и пошёл на кухню. Из холодильника на меня глянуло парижское ничто: одинокая банка с оливками, кусок сыра и огрызок вчерашнего лимона. Кот, не дожидаясь приказа, вскочил и подошёл к дверце.
— Так.
Сейчас делаем, как в старые добрые времена: ты — колдун, я — стратег. Я формулирую желание, ты загадываешь.
— Гриша, я не буду тратить желание на завтрак.
— А ты не думал, что я могу загадывать желания за тебя во сне? Я же сплю на твоей груди. Один чих — и ты уже президент Молдавии. Или риелтор в Калуге. Кто знает, как сработает эта кнопка?
Я не ответил. Просто смотрел в окно, в то самое место, где Григорий слышал "тяжёлого голубя".
Там и правда было что-то странное: на крыше соседнего дома еле заметно двигалась антенна. Слишком аккуратно, слишком тихо. И я напрягся.
— Гриша, а если серьёзно... вдруг нас уже вычислили?
Кот, не меняя интонации, ответил:
— Если за тобой выехали — ты об этом узнаешь последним. Просто знай: когда в дверь позвонят, я скажу, что я плюшевый и ничего не понимаю. И выкину тебя в окно. Без обид, братан.
Я криво усмехнулся. Потом подошёл и осторожно прижал кота к груди. Григорий позволил, но с лёгким вздохом.
— Ну и пахнешь ты, конечно, как человек, который боится за свою жизнь. Надо было вчера хотя бы на балкон выйти проветриться.
— Завтра всё поменяется, — прошептал я.
— Ты это каждый день говоришь, — отозвался кот. — А завтра всё равно ты — идиот, я — кастрат, а где-то рядом бродит девушка, у которой отобрали магическую кнопку от жизни. И, похоже, она хочет вернуть его не для Netflix.
Я застыл, почувствовав: день только начинается. А уже — весело.

«ПРОГУЛКА ИДИОТА И КОСТРАТА»

Утро наконец добрело до той точки, когда даже Матвею стало понятно: пора вылезать из квартиры, иначе они с Григорием срастутся с мебелью и станут одной из парижских городских легенд. Типа: в доме номер семь живёт дух черного кота, вещающего о кастрации, и его послушник в халате с дыркой на локте.
Я натянул брюки, футболку с надписью "Just French Me Up" и сверху рубашку в клетку, которая когда-то была модной в Смоленске. В девятом классе.
— И ты вот в этом собираешься выходить в люди? — поинтересовался Григорий, лениво выгибаясь на подоконнике. — Учитывая, что ты с кнопкой, ты мог бы хотя бы попросить нормальный стиль у Вселенной. Или вон, у Антонио, нашего соседа-гея. У него вкус.
— У меня нормальная одежда, — буркнул я, запихивая кота в рюкзак. — И вообще, я инкогнито.
— Инкогнито не носят сандали с носками. Это провал конспирации на стадии планирования.
Тем не менее, мы вышли. И Париж, как назло, был сегодня особенно парижским: солнце, запах багетов, звон велосипедных звонков, туристы, пожилые дамы в леопардовых пальто, обсуждающие Бодлера, и мужик, который с шести утра продавал акварельные открытки с изображением Эйфелевой башни, в которую случайно врезался голубь.
— Мы идём на Елисейские поля, — бодро сказал я, как будто это было духовное паломничество. — Посидим в кафе, расслабимся. Сольёмся с толпой.
— Ты точно хочешь "слиться с толпой"? — Я нахожусь в рюкзаке с дыркой для морды, в котором я выгляжу как жертва шоппинга на Алиэкспрессе.
— Гриша, ну пожалуйста...
— Ладно, но знай: если нас схватят, я — экзистенциальный заложник, и в моих показаниях ты будешь звучать как "неуравновешенный веган с тягой к магии".
Прошло минут двадцать. Мы шли по Монпарнасу, миновали Бульвар Сен-Мишель, и вот наконец вышли к Тюильри. Кот следил за голубями, как профессор за студентами на экзамене.
— Эти твари точно что-то скрывают, — прошептал он. — Смотри, вот тот с белым хвостом три раза обернулся, когда я моргнул.
— Гриша, это голубь.
— Это агент. У него в клюве флешка с компроматом на Нотр-Дам.
На Елисейских Полях мы зависли в кафе с видом на Триумфальную арку. Григорий вылез из рюкзака, с достоинством устроился на стуле и стал разглядывать прохожих. Один из них — американский турист с фотоаппаратом — чуть не уронил бутерброд, увидев кота в очках (Григорий надел очки, чтобы «казаться более недоступным»).
— Смотри на этих людей, — философски произнёс Григорий. — Все идут куда-то. Что-то ищут. А ты — просто сидишь и жуёшь круассан, как будто тебя не преследует боевая поп-звезда с неврозом.
— Не напоминай.
— Ладно. Не буду. —Хочешь поговорим о политике? Или о смысле жизни? Или опять о твоём бывшем начальнике, который умер у любовницы в офисе? Давай уж решим, какая у нас трагедия на повестке дня.
— Я просто хочу спокойно пожить. Хоть пару дней.
— Прекрасная формулировка. Прямо как у бомжа в буддистском ретрите.
К нам подошёл официант — молодой парижанин с лицом, полным презрения и усталости от жизни. Он посмотрел на кота, посмотрел на меня, затем снова на кота, потом снова на меня.
— Vous voulez... un menu enfant? — спросил он осторожно. (Вы хотите... детское меню?)
— Нет, merci, просто кофе и круассан, — ответил я на чистом Французском.
— Я хочу вино и сырную тарелку, — вставил Григорий также на чистом Французском.
Официант на секунду застыл. Потом решил, что это его переутомление, и ушёл.
— Вот и славно, — мурлыкнул кот. — Мы почти как нормальные туристы. Только я — гений, а ты — идиот с ядерной кнопкой в кармане.
Я глубоко вдохнул.
Париж был красив. Спокойный. Угрожающая безмятежность витала в воздухе, как последний аккорд перед началом симфонии.
Я почувствовал, что за нами кто-то наблюдает. Или это просто нервы. Или кофе был слишком горячим.
— Гриша, а если... вот если нас прямо сейчас снимают на камеру?
— Тогда я зря заказал обычный кофе. Надо было выпить капучино с достоинством.
Кафе было уютным. Столики мелкие, будто с детского утренника, кресла скрипели, как суставы у бегемота, и всё вокруг пропахло кофеином, потом и туристической тревогой. Григорий сидел на стуле, как министр культуры в изгнании: хвост обвил ножку, лапа облокотилась на стол, взгляд — снисходительный и, безусловно, осуждающий.
И именно в этот момент к нам приблизился Он.
Рост — как у тромбона. Лицо — как у молодого Кафки, только хуже. В руке — багет, словно скипетр. Пальто — фиолетовое, с золотыми пуговицами и брошью в виде мандолины. Волосы — будто он лично дрался с феном, и проиграл.
— Pardon, messieurs… — сказал он с выражением благородного ужаса на лице. — Est-ce que… le chat… par… le chat… parle?! (Является ли этот… кот ... по… кот ... говорящим).
Григорий обернулся медленно, театрально, как будто он профессор на кафедре логики, которому только что задали вопрос "А что, если солнце — это апельсин?"
— Да. Я. Говорю. И, судя по твоему виду, ты наконец перешёл со своих галлюцинаций на реальность, — произнёс кот с оттенком вальяжной скуку на чистом французском.
Француз, которого звали, как позже выяснилось, Артюром, охнул и сел. Сначала на воздух. Потом на мои колени. И, наконец, на землю. Там он устроился поудобнее и стал глядеть на Григория с выражением абсолютного смирения.
— Mon Dieu… — прошептал он. — C’est enfin arriv;… (Господи…Наконец-то это произошло).
— Что именно "enfin arriv;"? — поинтересовался кот, отодвигая тарелку с сыром, чтобы взгляд был лучше.
— Я… Я двадцать лет искал говорящего кота, — дрожащим голосом начал Артюр. — У меня три степени: философия, психология и экспериментальная мифология. Я был на грани. Сначала говорил с камнями. Потом с голубями. Потом — с собакой мэра Бордо. Она почти ответила, но сбежала. Но теперь… ты — ты говоришь!
— Угу, — сказал Григорий. — И у тебя на щеке остатки джема. Ты не мог бы, пожалуйста, не дышать мне в хвост экзистенциальным восторгом?
Я тихо зажмурился и помотал головой, встряхивая этот несуразный бред.
— Вот только этого не хватало, — прошептал я. — Теперь нас палят философы.
— Ты кто такой вообще? — спросил Артюр, обратив внимание на меня, как на ассистента чуда.
— Я? Просто гуляю с котом.
— С говорящим котом.
— Он сам гуляет, — пробормотал я. — Я просто его носитель. Грузчик говорящего чуда.
— Non non non! Это судьба! Это знак!
— Это Гриша. Он кастрат, между прочим, — сдал с удовольствием я своего кота.
— Кастрация — не диагноз, а освобождение от биологических обязательств! — с достоинством вставил Григорий.
— Вы должны прийти ко мне! — взвыл Артюр. — У меня есть лаборатория. Там были опыты с мухами, но они сбежали. Я вас накормлю! У меня шардоне 1968 года, сыр с плесенью, который запрещён в пяти департаментах, и коллекция сочинений Декарта, написанная на шкурках бананов!
— Гриша… — прошептал я. — Мы уходим. Быстро.
— Подожди, подожди, — прошипел кот. — Этот чудак потенциально полезен.
У него явно проблемы с границами, но, возможно, он знает что-то полезное. Или, по крайней мере, даст нам вина.
— Или сдаст полиции, когда протрезвеет.
— Или мы его пожалеем, и тогда он привяжется навсегда, — добавил кот. — Будет приходить по ночам, стучать багетом в окно и кричать: "Кот! Открой тайны вселенной!"
— Звучит как-то не очень.
— О, обо мне сложат легенды.
Артюр тем временем встал, трясущимися руками достал визитку, на которой было написано:
Dr. Arthur Dambreuil. Philosophe mystique et fromager amateur. (Доктор Артур Дамбрей. Философ-мистик и любитель сыра).
И ниже:
"Если ваш кот говорит — доверьтесь судьбе. Или бросьте пить."
— Я буду ждать! На улице Вольтера, дом 11. Вы спасли мою веру!
И он исчез, как будто его унесли ветры спиртного озарения.
Наступила пауза.
— Это был сон? — спросил я.
— Нет, это была Франция, — сказал кот. — Я предлагаю сделать вид, что мы обычные.
— Мы обычные?
— Да. Обычный парень с ядерной кнопкой и котом-философом, которого преследует мировая поп-звезда. Бонжур, как говорится.

***

На бульваре Капюсинов (Grand Caf; des Capucines) пахло мимозой, дорогим парфюмом и лёгкой душной паникой, которой пропитывается каждый турист, впервые оказавшийся в Париже без понятия, как работает метро. Я сидел в тени каштанов, пил кофе, который в этом городе стоил как половина окна в Смоленске, и периодически бросал взгляд на телефон. На экране — карта. На карте — точка.
Красная. Пульсирующая.
Значительно ближе, чем вчера.
— Гриш, — пробормотал я. — А ты заметил, что наша Пайка… как бы это сказать… уже на левом берегу?
— Это ты про Сену или про уровень угрозы? — спросил кот, лежа на спине на лавке и наблюдая за голубем с лицом бывшего министра ЖКХ.
— Я про то, что она была в аэропорту, потом на окраине, а теперь — бац! — и около Монпарнаса.
— Надо отдать ей должное — телепортируется без визы. Но ничего, мы же теперь осторожные. Вон, ходим под прикрытием.
Я оглядел себя.
Бейсболка «I ; Strasbourg», очки с толстыми линзами без диоптрий и рюкзак с вышивкой в виде лягушки-аллергика.
— Мы не под прикрытием. Мы — карикатура.
— Идеальное прикрытие. Кто поверит, что у этого чувака — магический брелок?
Я хмыкнул, но не засмеялся. Вместо этого снова взглянул на экран.
Точка чуть сместилась. Как будто целилась.
— Она не просто здесь, — сказал я медленно. — Она… движется.
— Ну так что, бежим?
— Не-а. Ждём. Пускай не знает, что мы знаем.
— Умно, — кивнул Григорий. — А когда она нас догонит и свернёт в шарманку?
— Тогда мы нажмём на кнопку.
— Какую?
— Да хоть на кнопку «Кофе с собой».
Мы помолчали.
— А если она не одна? — вдруг спросил я. — Если у неё, как ты говорил, есть цепные псы? Или один, но очень… целеустремлённый?
— Тогда… тогда мы ещё не знаем, что нас уже ищут. А они — не знают, что ты их уже видишь. Так что мы — впереди.
Григорий перевернулся на живот и уставился мне в глаза.
— Смотри и мотай на ус: паника — враг, комедия — прикрытие. Если мы будем делать вид, что всё нормально — может, так оно и будет.
Я кивнул, спрятал телефон, встал и решительно пошёл в сторону Елисейских полей. Кот, как полагается интеллектуалу, шёл за мной неспеша и величественно, как будто он сейчас напишет роман о бездомности, магии и моральной устойчивости на шпильках.
Мы прошли довольно приличное расстояние, и я всё же обернулся. И не зря.
На том самом месте, где мы недавно сидели, стоял человек в сером костюме.
— Он за нами — спокойно сказал я, не отрывая взгляда от витрины с бутылками дорогого вина, за которыми отражался мужик в сером.
— Кто? — насторожился Григорий, вцепившись когтями в мое плечо. — Мим? Гид? Бродяга с IQ выше моего?
— Мужик в костюме. Плетётся с третьей улицы. Делает вид, что ищет аптеку. Уже две аптекарши перед ним перекрестились.
— Слушай, — прошипел кот, — ты сейчас прям как Бонд. Только без лицензии. И с котом. Ну и… ну, без шпионажа. Хотя...
— Он не знает, что я его вижу, — сказал я, чуть поворачиваясь так, чтобы продолжать наблюдать. — А вот я вижу. Либо он из МИ-6, либо из нашей ГРУ шной контрразведки.
Григорий залез обратно в рюкзак, выглядывая из молнии как пушистая гусеница в паранойи.
Так, план такой: делаем вид, что идём к Панамере.
— Это твой план?
— Нет, это моё ощущение от твоих действий в последние дни.
Я усмехнулся и двинулся к стоянке. Мужик в сером замедлился, притворяясь, что разглядывает афишу мюзикла. На афише был нарисован огромный скрипач, из которого почему-то торчал багет. Название: «L'Homme Baguette». Возможно, это и была шифровка.
— Не нравится мне это, — пробурчал Григорий. — У него костюм без складок. Это либо прачечная при Ватикане, либо особый отдел.
— А если ты сейчас нажмешь на кнопку, и машина взлетит на воздух? - закрыл свои глаза лапой кот, делая вид, что не хочет смотреть на этот ужас.
Я дистанционно нажал на кнопку разблокировки машины. Ничего не произошло.
Фары мигнули. Замки щёлкнули.
Porsche Panamera Turbo мягко загорелся огнями. Уазик, возможно, где-то в темноте, вздрогнул.
— Вот так, малыш, — хмыкнул я. — Всё пока под контролем.
Но тут...
Сзади послышался лёгкий свист. Не угрожающий, нет — такой, как будто кто-то зовёт кота.
Я остановился.
— Ты это слышал?
— Если это был хомяк, предлагающий магический контракт — я не хочу об этом знать, — пробормотал Григорий, зарывшись поглубже в рюкзак.
Мужик в сером уже стоял у газетного киоска. Он держал журнал вверх тормашками.
— Он нас пасёт, — прошипел кот. — Давай жмём газ. Уезжаем. Притворимся, что едем в Марсель. Или хотя бы на окраину.
Я открыл дверь, сел в салон, включил зажигание. Кот сиганул на торпеду, как командир разведки. Пальцы на руле — спокойны, как хирург перед операцией.
— Подожди, — сказал он, уставившись в монитор.
Карта.
Красная точка.
Пайка.
— Застыла. В отеле. Ни шагу за два часа. Возможно, жрёт устриц или строит логическую модель.
А вот наш приятель… — он чуть повернул голову. — …вот он уже идёт прямо сюда.
— Ты хочешь, чтоб я дал ему когтём по гортани? — предложил Григорий, готовясь превратиться в боевую американскую ракету из штата Мэн.
— Нет. Я хочу, чтобы ты притворился обычным котом. Сможешь?
— ...мяу?
— Вот и отлично.
Мужик приблизился. Остановился в метре. Посмотрел на машину.
На номер. На кота. И вдруг…
Улыбнулся.
— Классный у вас кот, мсье, — произнёс он по-русски с акцентом, который был смесью Львова, Гааги и тульского шпиона.
— Спасибо, — спокойно ответил я. — Он у меня разговорчивый.
Григорий замер. Не моргнул.
Даже хвост не дёрнулся. Статуя Пушистого Безмолвия.
— Ну что ж, удачи вам, — сказал тип. — Париж — опасное место.
И ушёл.
Я медленно включил заднюю передачу. Выехал. Молча.
Пять минут спустя мы неслись по проспекту под шестьдесят километров в час — вполне в рамках приличий, но всё же с лёгким ощущением, что за ними всё-таки кто-то следит. Кто-то, кто умеет улыбаться так, как будто уже знает, что ты проиграл.
— И что это было? — спросил кот, когда город остался позади.
— Проверка. Или демонстрация. Или…
— Или привет от Пайки?
— Возможно. Но знаешь, что самое интересное?
— Что?
— Он не знал, что я вижу его точку.
— Что?
— Да.
И у него в кармане — точно такой же трекер. Только на меня и его нам надо срочно найти.
Пока Porsche, под днищем которого обнаружился маячок, плавно скользил по ночным улицам Парижа, я задумчиво водил пальцем по экрану. Красная точка, обозначающая Пайку, по-прежнему не двигалась. А вот наше собственное положение — ну, скажем так, если бы за нами действительно вёлся отслеживающий глаз, сейчас бы мы стали объектом большого французского интереса.
— Ты чего завис? — спросил Григорий, развалившись на заднем сиденье с таким видом, будто участвовал в шпионских войнах ещё со времён Ришелье.
— Думаю, — сказал я. — Если они следят за мной так же, как я слежу за Пайкой… нужно кормить их дезинформацией.
Пора устроить им «Мот на минималках».
— Поясни, желательно без использования слова «VPN».
— Сейчас покажу.
Я припарковался у круглосуточного кафе, заказал через окно три круассана (один для кота, два на всякий случай), и вышел из машины. Порывшись в дорожной сумке, которая находилась в багажнике я через пару минут вернулся, держа в руках странный артефакт — свой старый андроид-смартфон, облепленный скотчем и пафосом.
— Что за музейная находка?
— Это мой старый Samsung. Сломанный GPS, но Wi-Fi ещё жив. Я его зарядил, установил туда фейковую геолокацию через одну замечательную, мою собственную программку… и теперь он будет изображать меня. В буквальном смысле.
— И как?
— Он будет двигаться по Парижу по маршруту, который я заранее заложил. Каждый вечер он будет останавливаться в новых отелях, иногда в публичных местах. Сигнал будет ловиться через уличный Wi-Fi. Любой трекер, который сработает — увидит, что я в квартале Марэ, потом на Монмартре, потом в Опере. А на деле — я где-нибудь на юге, в Провансе, пью персиковый нектар и слушаю, как сверчки ржут над Пайкиной ищейкой.
Кот задумчиво кивнул:
— Ты создаёшь цифрового двойника. Иллюзию своей деятельности. Мот-симулякр.
— Ага.
— Потрясающе. Где ты всему этому научился?
— В Смоленске. Ну и YouTube конечно же.
Мы остановились у городской электростанции, где я аккуратно прикрепил смартфон под сиденье одного из туристических электросамокатов.
Активировал программу и улыбнулся.
— Через десять минут этот «я» поедет в сторону Латинского квартала. Потом заглянет в Макдональдс. Потом ночует в хостеле рядом с Пантеоном. И весь этот маршрут запишется в трекер. Даже фото будет — я подгрузил пару старых селфи с фильтром.
Григорий прищурился:
— Скажи честно. Ты вообще человек? Или мы тут сценарий «Миссия: Ла-Парис» пишем?
— Я просто не хочу, чтобы Пайка или кто-то вроде того улыбчивого мужика, пришли и постучали в дверь с фразой «верни мою игрушку, мальчик».
— Это разумно. И весьма эффектно.
Но, слушай, — кот почесал подбородок. — А если они найдут этого твоего цифрового двойника?
— Тогда им придётся объяснить, зачем они схватили туристический самокат.
С «моим лицом» внутри.
Я думаю, им будет… неловко.
— Приколюха.
Резюме моего плана:
• Купленный за наличные старый Android с Wi-Fi, без SIM.
• Установлен фейковый GPS-трекер (через root или GPS-spoofing app).
• Смартфон ездит по Парижу, цепляясь к бесплатному Wi-Fi (периодически).
• Устроена симуляция активности: маршрут, локации, фото.
• Установлен под электросамокат — движется, как будто настоящий.
• Настоящий я — исчезает из радаров.
     Уже смеркалось. Я и Григорий сидели в машине, припаркованной в районе Трокадеро, в аккуратной тени между двумя громоздкими внедорожниками. Porsche, как и его владелец, то есть я, не привлекали внимания: глухая тонировка и отсутствие блестящих понтов.
На экране смартфона красная метка Пайки всё ещё торчала на одном месте. Судя по карте — Элитный отель рядом с Сенной. Она не двигалась уже второй день.
— Это что, она? — я подозрительно прищурился.
— Ну, если она не уснула в подземном бункере, то да. Хотя странно. Звезда, привыкшая к движухе, и вдруг — застыла. Пахнет либо паранойей, либо подставой, — хмыкнул Григорий.
Я задумчиво поднял взгляд и поймал в зеркале заднего вида мужчину в сером костюме. Он шёл медленно, без телефона, без пакетов, без даже намёка на туристический интерес. Просто шёл… вдоль их ряда.
Как бы невзначай.
— Ты видишь?
— Вижу, — Григорий тут же напрягся. — Стойка прямая, обувь итальянская, глаза как у бывшего инструктора по холодному оружию.
— Это тот самый мужик, скорее всего ищейка Пайки.
— Он похож на кого-то, кто умеет делать так, чтобы тебя не нашли даже в телеграм-боте.
Я чуть пригнулся, глядя в боковое зеркало.
— Он нас не видит.
— Это нам так хочется думать, — прошипел Григорий. — Он просто не показывает, что видит.
Потянулся к бардачку, я достал миниатюрный мешочек с солью, перочинный ножик и положил их в карман.
— Зачем это?
— Неважно. Это моя «психологическая броня». А теперь, кот, готовь лапы: мы делаем тактическое отступление. Без паники, но быстро.
Григорий одним прыжком оказался на переднем сиденье.
— Паника отменяется. Но если этот тип — даже не основной преследователь, а его наводчик... нам нужна новая линия защиты. Фальшивые следы — хорошо. Но мы должны себя скрыть тоже.
— Ага. У меня есть план: пару фейковых звонков, один забытый ноутбук в кофейне, и кое-что в мусорке у отеля Пайки.
— Надеюсь, ты не про настоящую какашку?
— Только эмоциональную. Но эффект тот же.

ГЛАВА 8 «ПАНАМЕРО»

Номер был в точности такой, каким должен быть номер, за который ты платишь столько, сколько в Мытищах стоит двухкомнатная квартира с плесенью и соседями из прошлого века. Плотные шторы, приглушенный свет, огромная кровать, на которой могла бы уместиться футбольная команда — и всё это окутано ароматом французского мыла, денег и недоверия.
Пайка сидела в кресле, закинув ногу на ногу. На ней был шелковый халат, в котором она выглядела как императрица на карантине. На столе дымилась чашка кофе, но она её игнорировала. Вся суть Пайки в эти дни — один большой игнор. Она игнорировала гастроли, фанатов, продюсеров, медийку, и даже Бога — если Он решит заглянуть без брелка.
Боб стоял у окна и выглядел так, будто он сейчас начнет отчитывать парламент. Пиджак снят, рукава рубашки закатаны, взгляд напряжённый, как у хирурга перед первым разрезом.
— Я его видел, — сказал он и даже не обернулся.
— И что? Я тоже его видела много раз. Где мой брелок, мать твою? Ты профессионал или где?
Пайка сказала это, как будто заказывала пасту в ресторане, но внутри она бурлила. Она задыхалась без этой маленькой штуковины. Артефакт, брелок, талисман — зовите, как хотите, но именно он делал из неё Пайку, а не просто голос с телом.
— Подойди, — сказал Боб, не отрывая взгляда от улицы. Он даже не командовал. Просто… ждал, как всегда.
Пайка встала и подошла к окну. Остановилась рядом с ним, как будто сейчас будут смотреть салют. Боб кивнул на улицу.
— Вон та "Панамера", чёрная, под плакатом. Видишь?
— Ну вижу. И что? — хмыкнула она. — Мне теперь каждую машину, припаркованную в радиусе ста метров, целовать?
— В ней твой брелок.
Пауза затянулась. Пайка глянула на него боком. На мгновение её лицо стало пустым, как экран до включения.
— Ну так иди и принеси мне его, кретин, — сказала она с деланной нежностью и топнула ногой, как балерина на грани нервного срыва.
— Не получится, — спокойно ответил Боб. — Я сегодня спецом засветился. Хотел, чтобы он запаниковал.
— Боб… — начала она, потом подошла ближе, взяла его за галстук и прошипела: — Ты идиот? Ты видел Смирнова на расстоянии вытянутой руки и не придушил его? Не забрал брелок? Что с тобой не так?
Боб отцепил её руку, как будто это была не певица, а навязчивая оса.
— Тебе не кажется странным, что мы сейчас в Париже, а он сидит в дорогом "Порше" прямо под нашим отелем? Сдается мне, ты что-то не договариваешь. Почему задрот из Смоленска внезапно пересаживается из маршрутки на Panamera, да еще и без страха катается в Париже, как будто это его район? И, между прочим, дает понять, что знает, где мы.
Пайка замолчала. Лицо её стало серьезным, как будто ей показали видео с собственного выступления без автотюна.
— Я не знаю, Боб. Правда. Мне просто нужен мой талисман. Мой брелок. Без него я… не я. Я не хочу работать, не хочу петь, не хочу даже есть. Я с этим брелком жила, как с протезом души. И теперь он где-то там, в грёбаном немецком кожаном салоне.
Боб снова взглянул в окно.
— Если я сейчас выйду, он уедет. И боюсь, в этом городе мы его больше не увидим.
— И что ты предлагаешь? — взорвалась она. — Кататься за ним по всему миру, как пара туристов без визы, пока он не наиграется и не вернётся к себе в Смоленск?
Боб выдохнул. Он выглядел усталым, но не физически — умственно. Как будто в его голове ежедневно играют в шахматы с дьяволом, и дьявол всё время подглядывает.
— Нет, — сказал он. — Предлагаю его ликвидировать из снайперки и забрать брелок уже у трупа.
Он посмотрел на неё. Пайка, к его удивлению, не ахнула, не закатила глаза, не устроила истерику. Она просто — резко, громко — выкрикнула:
— Ну так делай уже, что задумал! Почему ты всё ещё здесь?
И вот в этот момент он понял — всё плохо. Если Пайка согласна на труп, значит, внутри неё что-то уже умерло.

***

Тем временем, в машине.
Матвей Смирнов, бывший замерщик окон из Смоленска, сидел в Panamera и ел макаронный салат пластиковой вилкой. Григорий, ориентал с интеллектом академика, лежал на приборной панели и наблюдал за номером, в котором прятались его потенциальные убийцы.
— Он тебя видел, — сказал Григорий, не отрывая взгляда от окна.
— Знаю, — сказал я с набитым ртом. — Я хотел, чтобы видел.
— Это плохая идея.
— А хорошая — какая? Сбежать в Бельгию и прятаться под именем Матьё де Люмьер?
— Ты придумал это имя только что? — фыркнул кот. — Ну да. Бельгия звучит безопаснее, чем снайперская прицельная линия.
— Я не хочу сбегать. Я хочу понять, почему за мной гонится бешеная звезда и её телохранитель, похожий на киборга из налоговой.
Кот вздохнул.
— Потому что ты спёр у неё вещь, которая ломает законы мироздания. Не думаешь, это не причина?
— Да нет же! Не в этом дело. Что-то тут не так. Почему они меня не ловят? Почему наблюдают? И главное… — я взглянул в зеркало. — Почему мне это начинает нравиться?
Кот поднял голову.
— Ты маньяк?
— Я начинаю понимать, что я больше, чем Матвей из Смоленска. И этот брелок… он как… микроскоп. Увеличивает то, что есть внутри.
Кот усмехнулся.
— Значит, внутри тебя сидит игрок?
— Возможно, — сказал я. — А может быть… бог.
Мы оба замолчали. Сверху хлопнула форточка. Пайка вышла на балкон и посмотрела вниз. Я взял брелок в руку.
— Пора сыграть следующий ход.

***

Боб не ответил сразу. Он медленно повернулся к Пайке, прищурился, словно примеривался, кто здесь безумнее — она или он. Потом пожал плечами, подошёл к креслу и, как ни в чём небывало, плюхнулся в него, будто она только что не дала зелёный свет на мокрое дело посреди столицы Франции.
— Я здесь, — сказал он, вытягивая ноги, — потому что снайперку надо сначала купить.
— Ты издеваешься? — голос Пайки дрожал не от страха, а от бешенства, которое могло бы обвалить фондовый рынок.
— Я серьёзен, как инфаркт, — ответил Боб. — У тебя нет представления, с кем мы имеем дело. Этот Смирнов — не просто задрот из Смоленска. Он нас пасёт. По графику. По системной логике. Он — паразит с мозгами. А такие долго не живут, но перед этим могут выпить кучу крови.
Пайка прошла мимо него, как буря мимо курорта. Её шёлковый халат развевался, словно знамя последней надежды.
— А что ты предлагаешь, кроме балабольства? — процедила она. — Мы сидим в номере, ты знаешь, где он, у тебя под рукой я, деньги, технологии, связи. У тебя даже... — она замялась, — ...даже бывшая жена в Интерполе, насколько я помню. И всё равно ты ничего не делаешь!
Боб встал. Его лицо вдруг стало другим. Серьёзным, тихим. В нём не было страха — только расчёт.
— Я делаю, — сказал он. — Я сегодня специально показался ему. Он меня увидел. Теперь он в панике. Его кот, кстати, чуть не обделался прямо в Панамере. Да, у него говорящий кот. Не смотри так. Я видел, как тот испуганно болтал пастью, пока Смирнов крутил башкой.
— У него... кот? — Пайка опустилась в кресло, делая вид, что первый раз слышит — Говорящий?
— Да, и умный. Скорее всего, натренирован в подпольной Смоленской ветеринарке ФСБ.
Пайка не стала сдерживать свой смех и начала смеяться так, что проступили слезы из глаз.
— Говорящий кот, хахаха, - продолжала она заразительно смеяться – в подпольной ветеринарке, хахаха. 
За окном шел дождь. Панамера стояла как чёрная акула в кустах лаванды, бессовестно красивая и неподвижная. Внутри не было видно никого, но Боб знал — они там.
— И что ты придумал? — спросила Пайка, уже успокоившись.
— Он знает, где ты. Ты — точка на его экране. Значит, пора устроить спектакль.
Пайка кивнула, не отводя глаз от машины.
— Переезжаем?
— Нет — сказал Боб и отвернулся от окна. — Мы остаёмся.
— Тогда объясни, что ты там себе напридумывал, пока пялился на Порш?  — Пайка села, как на трон, слегка надув щёки. — И давай без "снайперок" и бреда про домашних говорящих животных из подпольной Смоленской ветеринарки ФСБ. 
— Хорошо, — сказал Боб. — По сути.
Он подошёл к кофейному столику и достал из внутреннего кармана планшет — старый, как его развод, но с начинкой лучше, чем у некоторых спутников. Быстрый свайп, три иконки, карта Парижа. Он повернул экран к ней.
— Вот наш отель, вот Панамера. Вот все камеры, которые я уже задублировал.
— Подожди… Ты ещё вчера говорил, что камеры глушатся.
— Да, обычными людьми. Но я не обычный. Я внедрил подложку через канал техобслуживания. Простым языком — пока он на виду, он под колпаком.
Пайка наклонилась ближе. Глаза её заблестели — не от любопытства, от голода. Она привыкла получать то, что хочет, желательно с эффектом взрыва и оркестра.
— Мы не будем его ловить, — продолжил Боб, спокойно, как будто объяснял маршрут до магазина. — Мы создадим зону, из которой он не сможет уйти.
— Ты что, построишь клетку в центре Парижа?
— Почти. Мы не пойдём за ним — мы стянем улицы на него.
Он ткнул пальцем в экран.
— За два квартала отсюда я арендовал склад. Старый, запечатанный, но с выходом в подземную парковку. Там поставим фальшивую точку доступа — Wi-Fi, Bluetooth, даже слабый 4G-сигнал. Я вошью туда ID твоего телефона. Если он мониторит твоё местоположение — а он мониторит — он обязательно попробует приблизиться.
Пайка нахмурилась.
— Он ведь не идиот. Почует ловушку.
— Вот тут начинается игра. — Боб переключил экран. — На следующем этапе мы активируем вторую "тебя" — твой электронный двойник. Бот, который будет гулять по кварталу, оставляя фальшивые геометки и звуки. Подобный трюк мы использовали против одного шейха в Катаре — и он повёлся. Умные обычно ведутся, когда думают, что они самые умные.
— Допустим. А дальше?
— Дальше мы смотрим. Если он клюнет — я спущу на него перехватчиков. Не наших — местных, нанятых. Они подойдут как воры — тихо, быстро, без лиц. Он исчезнет на час. Этого хватит, чтобы обыскать машину, его карманы и рюкзак. Всё, что у него будет с собой — мы получим.
— А если брелок не при нём?
Боб кивнул.
— Тогда я на его глазах убью кота – с хладнокровием ответил Боб.
Пайка молча слушала. Потом сдвинула ноги с журнального столика, встала и пошла к мини-бару. Налила себе что-то из бутылки, в которой оставалось на донышке, и выпила залпом.
— Всё это звучит слишком... чисто.
— Потому что это не шоу. Это операция.
Она покачала головой:
— А если он всё-таки ускользнёт?
Боб подошёл ближе. Он говорил тише, почти шепотом, но в каждом слове была уверенность, выточенная годами охоты.
— Тогда у нас останется план «Б». Если он сорвётся — я передам его фото в канал моей бывшей. У неё в базе есть доступ к паспортам, арендам, кредиткам. Через три часа он засветится — в аэропорту, в поезде, где угодно. Мы его всё равно найдём. Но если получится здесь — будет чище. Без шума.
Он выпрямился.
— Но вот чего мы делать не будем, Пайка.
— Ну-ка?
— Мы не будем бегать за ним, как идиоты. Это его игра. Надо изменить тактику игры на шахматной доске.
Пайка кивнула, поставила стакан обратно.
— Значит, спектакль?
— Только без зрителей. В этот раз — мы за кулисами.
Она посмотрела на него, долго, цепко. В её взгляде больше не было истерики. Только ожидание.
— Сделай это, Боб. Верни мне мой брелок.
— Я уже начал.

***
В это время в Панамере...
— Ты видел? Он опять вышел. Опять, мать его, показался, — шептал я, прижимаясь к рулю. На его телефоне — карта с красной точкой. Она не двигалась. Точка была упряма, как булыжник.
— А ты видел, как он на меня посмотрел? — Григорий с интеллигентной мордой и голосом старого доцента, нервно топтался на бардачке. — Он меня узнал. Ты понимаешь, он узнал, что я говорю. Я клянусь, Мот, у него был взгляд, как у человека, который в детстве пытался приручить хомяка и с тех пор никому не доверяет.
— Значит, надо действовать, — сказал я и потянулся за ноутбуком.
— А если он не клюнет? — Григорий запрыгнул на подголовник. — Что, если он... настоящий профи?
— Тогда мы притворимся, что мы — богатые идиоты из Смоленска. Гуляем, пьем, поём, иногда разговариваем с котом. Ты станешь вайнером. Я твой продюсер. А Пайка — просто мираж.
— Мне это нравится. Но я требую отдельный номер в отеле и селёдку.
— Какую?
— Балтийскую. Чтобы настоящая. А то будет, как в Лионе.
— Не напоминай мне Лион. Там ты чуть не сожрал чью-то чихуахуа.
— Я думал, это бутерброд. Она мяукала странно.
Мы оба замолчали, глядя на окно отеля. Фигура Боба медленно отошла вглубь. Свет погас.
— Ну что, грядёт мясо? — спросил Григорий, зевая.
— Скорее, опера. Но с элементами фарса, — ответил я. — Готовься. Вскоре всё станет странным.
— Уже стало, дружище. Уже стало.
Парижское метро. Станция "Arts et M;tiers" (ремесла).
Метро пахло железом, потом и прошлым. Трубы на потолке блестели, как внутренности огромного кита. Мот и Гриша стояли у турникета. Мот опустил жетон — они старались не пользоваться ничем, что можно отследить.
— Ты уверен, что это нужно? — спросил Гриша, глядя на табло прибытия поездов. — У меня лапы не резиновые.
— Нам нужно проверить, есть ли за нами хвост. Метро — лучшее место. Все камеры в движении, шум, паника, люди, сумки, духи, крики... Самое то, чтобы...
— …устроить спектакль, — договорил кот. — Ну ладно. Тогда я актёр. Только без крика «горю», а то меня сдадут в лабораторию.
Мы зашли на платформу. Было почти пусто — редкие туристы, пара студентов с портативной колонкой, и мужчина в сером плаще, который смотрел в никуда так, будто именно там был выход из всех проблем.
Поезд приближался. Гриша разогрелся:
— Слушай. Я сейчас устрою такую сцену, что преследователи забудет, зачем вообще приехал во Францию. Только ты, главное, делай удивлённое лицо.
— У меня всегда удивлённое лицо. Я с котом разговариваю.
Гриша прыгнул на скамейку, встал на задние лапы, расправил передние и закричал:
— Бомба! Тут бомба! Бомба в саквояже! У него в руке — девайс!
Один из студентов уронил банку колы. Женщина с чемоданом рванула прочь, мужчина в сером бросился на пол, не совсем понимая зачем.
Я охренел от увиденного, только и успел прошептать:
— Что ты творишь, сука…
— Проверяю их реакцию! — ответил Гриша, всё ещё стоя, как чучело свободы. — Если кто-то ведёт нас — он не выдержит. Бросится спасать. Или хотя бы глаз дёрнется.
Я краем глаза заметил: мужчина в плаще не дернулся. Зато один подросток в кепке — дернулся. Он бросил взгляд не на Гришу, а на меня. Слишком долго. Слишком целенаправленно. Потом сделал вид, что снимает колонну на видео.
— Есть один, — прошептал я. — Сзади, у шестой колонны. Двигаемся к поезду, быстро. Пусть думает, что мы боимся толпы.
— А мы боимся толпы? — спросил Гриша. — Я меньше тебя, но всё равно боюсь.
Мы юркнули в прибывший поезд, зашли в вагон, встали спиной к стеклу. Я проверил отражение. Подросток тоже вошёл. Присел через два ряда. Достал телефон. И…
— Не снимает. Он слушает. У него наушник. Левое ухо, в ухе что-то серое, как у старых агентов.
— Хочешь веселья? — шепнул Гриша, — Вариант «Лепесток».
Я улыбнулся. План «Лепесток» — был старой фантазией, импровизированным сумасшествием, придуманным ещё в Смоленске. Реализовать его в Париже — был актом либо безумия, либо чистого гения.
— Вали, — сказал я.
Гриша залез на сумку, вытащил оттуда небольшой цилиндр — аэрозоль с кошачьими феромонами (на самом деле — просто смесь валерьянки, духов Пайки и запаха сырого тунца). С одной капли этой смеси можно было заставить пол собаки сойти с ума.
Гриша метнул капсулу под сиденье подростка, резко щёлкнул крышкой — пшшш! — и тут же отскочил в другой конец вагона. Запах начал подниматься, невидимым цветком разрастаясь между пассажирами.
Пожилой француз начал тереть нос. Молодая девушка морщилась. Подросток потянулся к уху, будто что-то передавал.
— Двигаемся, — скомандовал я. — Через два вагона, направо, потом у двери — сойдём, если он двинется за нами — попадёт в ловушку «Двойной Пах».
— А если не двинется?
— Значит, он просто подросток. Но лучше паранойя, чем оплакивать кота.
— Ты бы хоть раз сказал "оплакивать друга". Я не просто пушистая угроза. Я — Григориан, литературный критик, мать твою.
— Григориан, потом. Сейчас — Гриша.
На следующей станции мы вышли — как по команде, слаженно, без суеты. Я первым, Гриша следом, спрыгнув на платформу с грацией, которой бы позавидовал любой участковый пудель. Электричка затихла и унеслась дальше, увозя подростка с несчастным лицом и воспалённым носом.
— Остался, — заметил Гриша, тряхнув усами. — И выглядит так, будто ему вчера пообещали PlayStation, а сегодня подарили тапки.
— Значит, зацепился, — хмыкнул я. — Или хотя бы сбился с курса. Этого достаточно.
Мы пересекли туннель, нырнули на другую платформу и почти сразу влились в толпу у следующего поезда. Париж задышал — но не узнал.
— Что дальше? — Гриша облизнулся, как будто речь шла о закуске, а не о шпионской операции.
— Теперь мы играем в нападении, — ответил ему я и вытащил телефон. Мои пальцы мелькнули по экрану, открывая карту. — Помнишь склад? Где у Пайки якобы хранились мешки с письмами от фанатов. Всё как в дешёвом документальном фильме.
— Помню. Слишком пафосно даже для неё.
— Вот туда мы кинем геометку. Добавим легенду, подключим фальшивого блогера — какого-нибудь "Лорена Информатора", который «случайно» снимет сторис о странной активности на складе. Плюс дрон, плюс фальшивый QR-код. Пусть их ищейка за этим носится, как пудель за машиной.
— А мы?
Я посмотрел в окно поезда. За стеклом Париж мерцал тускло, как старая фотография: серые дома, рекламные щиты, люди, бегущие кто куда, словно небо уже начало падать.
— А мы уходим. Здесь больше нечего ловить. Брелок у нас, сигнал сброшен, внимание рассеяно.
— Конкретно уходим?
— Конкретно. В Италию. У нас там кое-какое дело... личного характера.
— Ааа, — протянул Гриша с удовольствием, прищуриваясь, — паста карбонара, паста с морепродуктами и море пиццы с колбасой.
— Ты не ешь пиццу, — напомнил ему я.
— А ты не жмуришь спецназовцев. Мы оба меняемся, приятель.
Мы уселись ближе к двери. Поезд тронулся. Шум, туннель, короткое погружение во тьму.
— Кстати, — добавил Гриша, — насчёт склада. Ты уверен, что туда не явится целый театр с духовым оркестром?
— Надеюсь, что явится, — усмехнулся я. — Я туда ещё старую камеру поставил. Хочется посмотреть, как этот ее улыбчивый, гоняется за фантомами.
— Тот, который с седой головой?
— Именно. С аналитикой в глазах и гвоздями вместо чувств.
— Ну тогда пусть поищет фанатов. Может, и сам подпишется.
Я улыбнулся и поезд унес нас прочь из зоны риска — туда, где начиналась новая партия. С итальянским акцентом и румяными краями.

ГЛАВА 9 «БОБ – ТЫ ТУПОЙ»

Боб стоял на балконе, не моргая, как будто пытался прошить взглядом бетон и стекло противоположного здания. В ухе пищал наушник. Рядом на столике пульсировал планшет с интерактивной картой Парижа — на ней красной точкой мигал адрес на окраине: склад, записанный как "архив писем фанатов".
— Подтверждаю, метка стабильная. «Объект не двигается», —сказал голос в наушнике.
— А местная полиция? — спросил Боб.
— Даем им наводку от анонимного источника. Скажем, запах химии, может быть подпольная нарколаборатория.
Боб хмыкнул.
— Ну, хоть немного креатива в вашей скучной жизни. Хорошо. Пускай вломятся с понятыми и собаками. Смирнов на такое должен среагировать.
Он выпрямился, бросил взгляд вниз — Панамеры не было. Машина исчезла. На её месте стоял фургон с надписью «Boulangerie du c;ur». (Пекарня сердца).
— Чёрт. — Он щёлкнул по планшету. Красная метка на складе не двигалась.
В комнату вошла Пайка с бокалом.
— Ты его напугал? — спросила она лениво.
— Он не испугался. Он ушёл. Быстро и красиво.
— Это плохо?
— Это профессионально, — ответил Боб и снова уставился на планшет.
Он прибавил яркость. Метка мигнула... и сдвинулась на пару пикселей. Потом вернулась обратно.
— Глюк? — Пайка подошла ближе.
— Не думаю. Слишком чётко. Или нас дурят, или это отвлекающий манёвр.
Он включил дополнительную камеру наблюдения — изображение со склада, снятое дроном. Пустой двор. Пыльные окна. Пара крыс пробежала в кадре. Всё было слишком... аккуратно.
— Если бы ты была Смирновым... — начал он.
— Не будь Бог так милосерден.
— ...и хотела бы увести нас подальше от себя, куда бы ты отправила ложный след? – продолжил Боб.
— На склад с письмами фанатов, — усмехнулась Пайка. — Это так тупо, что даже гениально.
Боб кивнул.
— Устроим представление. Пусть думает, что его трюк сработал. Мы начнем спецоперацию, засветим полгорода, но на самом деле...

***

Париж, поздний вечер. Склад на окраине. Камера с дрона.
Под жужжание вертолётного винта и мигание синих проблесковых маячков грузовой двор оживал, как сцена в дешёвом телесериале. Полицейские в бронежилетах шли по периметру, как будто искали убежавшего преступника, вооружённого до зубов. На заднем плане суетились двое статистов в защитных комбинезонах с надписью "TOXIQUE – INTERVENTION" — будто на складе нашли мини-Чернобыль.
На крыше соседнего здания Боб наблюдал за представлением через оптический монокль. Под ним, в переулке, стояла скорая. Рядом нервно топтался инспектор полиции, явно из знакомых: брюки не глажены, пиджак болтается на вешалке в багажнике, усы торчат в разные стороны.
— Ну как тебе постановка? — спросил Боб в наушник.
— Как "Миссия невыполнима", только бюджет — три багета и кофе.
Он ухмыльнулся.
— Главное, чтобы тот гад купился. А публика пусть наслаждается.

***

В другом районе Парижа. Маленький отель, второй этаж. Мот и Григорий перед телевизором.
Гриша развалился на подушках, как римский патриций, держа в лапе багет, начинённый сыром бри. На экране новостной канал вещал с драматичностью, которой позавидовал бы Netflix.
— …полиция Парижа проводит масштабную операцию в районе Сен-Дени, где предположительно находится подпольная химическая лаборатория. По информации наших источников, сигнал тревоги поступил от анонимного гражданина…
На экране — склад. Камеры дрожат, комментатор шепчет с надрывом:
— …операция началась около 19:30, на месте работают кинологи, сапёры, а также специалисты по… письмам фанатов?.. мм, что?.. — шёпот за кадром, ведущий кашляет. — Да, мы уточняем информацию.
Я отпил колу и усмехнулся:
— Ну, начинается. Глоток истины и литры французской глупости.
— Ммм, — сказал Григорий, не глядя, — наш спектакль вызывает аплодисменты. Я бы сказал, почти стоя.
— Да не почти. Эти клоуны в касках реально на коленях лазают. Смотри.
Он ткнул пальцем в экран: один из полицейских полз по бетонному полу, пока другой пытался подсветить ему путь айфоном.
— Смотри, они даже сапёра притащили.
Им бы ещё барабанщика с фанфарами.
— Я тебе говорил, адрес со "складом писем фанатов" — идеальный вброс.
— Удивительно, — сказал кот, — как легко люди верят в архивы писем. Я лично уверен, что у Пайки ни одного не было.
Я хмыкнул.
— Было. Я одно писал. Пьяный. В 2017-м. Песню попросил.
— Тебе ответили?
— Да. Сервис доставки прислал уведомление, что "Почта России просит вас быть терпеливым".
Кот кивнул с уважением и сказал: - Ну да, почта России просит быть терпеливее.
— И ты ждал?
— Три года. Потом понял, что проще украсть её брелок.
Телевизор переключился на студию, где аналитик с серьёзным лицом рассуждал о возможных связях склада с российскими спецслужбами.
— Теперь точно можно уезжать, — сказал я. — Пока вся эта комедия не превратилась в цирк с обвинениями в биотерроре.
Григорий зевнул и закрыл глаза.
— Тогда разбуди меня в Неаполе. Или если поймёшь, что мы снова что-то зря нажали.
Я потянулся к рюкзаку.
— Только не говори это рядом с брелком. Он обидчивый.

«ПРИВЕТ ТЕБЕ, МОЙ ФАНАТ»

Москва встречала Пайку как блудную дочь, которой готовы простить всё — даже проваленные эфиры, отменённые туры и внезапный запой с шаманами на юге Франции. Она вышла из частного джета в сопровождении охраны, бросив в воздух меховую накидку, как коронационный знак, и сразу же начала выдыхать московский смог с такой жадностью, будто Париж всю дорогу держал её в кислородной кабале.
Пока её гламурная свита занималась чемоданами и увлажнением кожи, Пайка молча смотрела на город, как на поле битвы, где ей предстоит взять реванш.
Через три дня Лужники гудели, как электрическая сковородка. Её концерт, который почти отменили, внезапно стал событием национального масштаба. Продюсеры выдали это за «великий камбэк», залы раскупили за сутки, и даже Прометей на фасаде стадиона светился розовым. Пайка вышла на сцену как рок-богиня, в платье, будто сплетённом из огня и жемчуга. Музыка загремела, лазеры вспыхнули, и тысячи голосов выдохнули одно имя: «Паааайкаааа!» «Паааайкаааа!» «Паааайкаааа!»
Но в середине шоу, во время баллады под живую виолончель, она вдруг замолчала. Музыка стихла. Все замерли.
— Этот куплет... — начала она, глядя в камеру, — я хочу посвятить одному человеку. Матвею Смирнову из Смоленска. Мой брелок — у тебя. Моя душа — рядом. Я жду тебя. Я одна. Приходи — и не пожалеешь.
Толпа ахнула. Кто-то заплакал. Кто-то записал сторис. Продюсер уронил планшет, а один старый охранник случайно съел гарнитуру. Пайка не шутит. Если она что-то говорит на сцене — это уже почти государственная политика.
А в это же время Боб сидел на краю кресла в номере отеля в Неаполе. На экране ноутбука — серо-зелёная карта города. Красные точки — ложные следы, которые оставил Смирнов. Он двигался, как призрак. Уходил за пару минут до появления дронов. Улыбался в камеры. Однажды даже оставил в кафешке пустую чашку эспрессо и салфетку с надписью: "Не сегодня, Бобик."
— Он издевается, — прошептал Боб, морща лоб. — Этот козёл из Смоленска взял в руки брелок, пересёк пол-Европы, и теперь водит меня за нос как муху по стеклу.
Он стукнул по клавиатуре. Система не видела Мота уже девять часов. Но он знал: это затишье. Тишина, как перед выстрелом.
Телефон завибрировал.
Пайка прислала видео с концерта и подпись: "Я дала приманку. Жду, пока мой брелок придёт ко мне сам."
Боб усмехнулся. Он понял план. Это не просто шоу — это вилка. Если Мот действительно увлечён или просто поддался тщеславию, он появится. Если нет — у Пайки хотя бы рейтинг подскочит.
— Ладно, Смирнов, — сказал он, допивая терпкий лимончелло. — Твоя игра, твои правила. Но у меня в рукаве — война. И я всё ещё здесь.
На столе лежала папка с новыми спутниковыми координатами. Мот снова засветился. В маленькой итальянской деревушке, где растут оливы и шепчутся старушки.
Боб поднялся, поправил кобуру и бросил ключи от номера на кровать.
— Время охоты, — сказал он и вышел в ночь.


***

Утро в итальянском Вербании разлилось по улицам, как капучино по фарфору: мягко, неспешно, с лёгкой пенкой ветра, от которого холодеют пальцы и теплеет взгляд. Матвей Смирнов сидел на веранде гостиницы, притворяясь туристом. Кот Григорий лежал на соседнем стуле, завернувшись в серый свитер, где ещё вчера прятался айпад с макетом их маршрута. На столе остывал эспрессо и крошилась кедровая булочка. Никто бы не сказал, что этот человек и его меховой компаньон только что ускользнули от международной погони.
— Ну, чего молчишь, а, сыщик из тиктока? — буркнул Григорий, смотря в небо, где чайка описывала восьмёрки, как будто рисовала карту с высоты. — Радуемся жизни или прикидываем, куда потом бежать?
Я не ответил. Просто смотрел в экран телефона, на котором метка Пайки осталась на месте — в Москве. Уехала. Сорвалась. Как и предполагалось.
Я выдохнул. Вдохнул. И только потом сказал:
— Она улетела. Реально. Дала концерт в Лужниках. В прямом эфире передала привет “фанату Смирнову”. Ждёт. Сама. Наивная.
— Мм, романтично. Почти как в “Трёх метрах над уровнем неба”, только с международным розыском, брелком и говорящим котом.
— Не зарывайся, Гриш.
— Я не зарываюсь. Я переживаю. Потому что, пока ты тут ешь булочки, Бобик не уехал. Он за нами идёт. Я его нюхом чую. Профессионально чует. Этот тип — как клей. Или запах в вагоне “Москва-Сухиничи”. Никуда не денется, пока не испаришься.
Матвей кивнул. Он это знал.
—  А ты выяснил, что у него за имя такое дурацкое? — Григорий вынырнул из рюкзака, как подлодка из глубин сейсмического идиотизма. — Боб. Бобик. Как дворняга Шарик или как наш УАЗик, который называют «Бобик». Ну серьёзно, человек с такой кличкой тебя ловит?
— Кто у нас тут с интеллектом Эйнштейна? — хмыкнул Матвей, дожёвывая кедровую булочку и неспешно листая карту железных дорог Италии. — Это я тебе должен такие вопросы задавать.
— Ладно, Смирнов, не умничай. — Кот скрестил лапы, будто у него были рукава и диплом. — Говори, что наковырял. У меня жажда знаний и трясучка от этого имени. Я хочу понимать, от кого мы прячемся, чтобы респектовать себе хотя бы на восемьдесят процентов.
Матвей откинулся на спинку стула, потянулся и с удовольствием щёлкнул шеей.
— Ну слушай, профессор усатой социолингвистики. Боб — это сокращённая форма имени Роберт.
— Роберт? — Григорий приподнял бровь. — Прямо как у шеф-повара в ресторане с чересчур дорогими яйцами пашот?
— Почти. — Матвей заговорил с тем тоном, каким обычно гуглят профессора, когда хотят казаться умнее, чем есть. — Роберт — это древнегерманское имя. Образовано от “hrod”, что значит “слава”, и “beraht” — “яркий”. То есть буквально: “славный и яркий”.
Кот какое-то время молчал. Видимо, переваривал и славу, и яркость.
— Значит, по сути, он — Яркий Славик. Интересно. Но у меня есть альтернативная этимология.
— Какая?
— Бобик мне нравится больше. Всё честно, без претензий. Назвался Бобом — будь готов бегать за палкой.
Матвей рассмеялся. Первый раз за последние двое суток — по-настоящему. Смеялся тихо, но с отдачей, как будто где-то внутри выдохнулся страх и на его место пришла настоящая ирония.
— Ты понимаешь, что, если он нас поймает, первым делом тебя отдаст в лабораторию.
— Тогда уж пусть сразу в ток-шоу. Я не для пробирок создан. Я для микрофона и аплодисментов.
— Как и Пайка, — усмехнулся Матвей. — Только она это делает со сцены, а ты — в рюкзаке.
— У каждого свои декорации, Матфей. У каждого — свой Брелок Судьбы.

***

На другом конце города, в пыльной машине на стоянке, Боб сидел в тени. Он ел сочную персиковую дольку из пластикового контейнера, но в глазах у него не было ни капли удовольствия. Вся эта история с Пайкой, с брелком, с этим психом из Смоленска — уже переросла фазу "профессиональной задачи". Это стало личным. И дело было даже не в брелке. Просто Боб не терпел, когда его держат за дурака. Особенно дважды.
Он перелистнул фотографии на планшете. Панамера, тень кота на заднем стекле, размазанный силуэт Смирнова — всё это было сделано позавчера в Чезано-Мадерно. Сегодня они уже в Вербании. Значит, три дня — три города. Один и тот же стиль движения: утром въезд, вечером съёмка жилья, на следующее утро — исчезновение. Почти безупречно. Почти.
Боб включил аудиоаналитику, скомандовал системе искать фоновый шум гудка Panamera, присвоил его ID, и запустил по маршруту. Через пять минут алгоритм выдал: “соответствие — 63%, один случай — юг Вербании, парковка гостиницы Villa San Lorenzo”.
— А вот и ты, МОТ. С булочкой, наверное.
Он стёр усмешку с лица, как хирург — каплю крови с перчатки. Потом набрал номер:
— Лео, ты где?
— В лодке. Глушу мотор.
— Окей. Через 40 минут — ложный вызов в гостиницу. Пожарная тревога. Нужно, чтобы вся система эвакуировалась.
— А они?
— Не будут эвакуироваться. Не успеют.
Он выключил телефон и снова уставился в окно. Он знал: Матвей знает, что он рядом. Но вот чего Матвей не знал — что Боб теперь играет на его поле. Тихо. Изнутри. С помощью итальянской полиции, систем GPS-подмены и даже пары старых связей в логистике. Если Смирнов сбежит — только на поезде. Машина его будет арестована по “нарушению парковки в охраняемой зоне”, брелок — изъят “на проверку”.
А пока — зрелище. Театр имени паранойи.

***

В 9:44 утра в холле Villa San Lorenzo завыла сирена. Красный свет моргнул, как у робота, умирающего на подиуме. Из дверей высыпали туристы. Паника не случилась — итальянцы реагировали вяло, как будто это всего лишь симфония на завтраке. Но администратор в панике обзванивал службы, а двери автоматически разблокировали аварийные выходы.
Я стоял у окна, смотрел на улицу. К Панамере уже шёл человек в зелёной жилетке, с какими-то бумагами. Местный. Но чужой. Слишком методичный. А через улицу — под навесом — стоял тот самый силуэт, что мелькал ещё в Париже. Сука, седой Бобик.
— Пора, — шепнул я, всматриваясь в мутное стекло отеля, как в экран старого телевизора, на котором мелькала наша возможная смерть.
— Но булочка… — с мольбой прошептал Григорий, прижимая к себе крошку, как последнюю надежду на углеводное счастье.
— Живым важнее. Уходим пешком. Без машины. Панамера теперь — приманка. Она красива, но её время вышло.
Кот, будто по команде, юркнул в рюкзак, как морской котик в оранжевую спасательную шлюпку. Он даже немного всхлипнул — возможно, от булочки, возможно, от утраты четырёхлитрового немецкого благородства.
Через минуту мы проскользнули через боковую дверь. Электричество в коридоре ещё не отключили, но над нами уже сгущалось напряжение — электричество другого рода.
— Эх, — причитал кот из рюкзака, когда мы спускались по лестнице. — А какая была Панамера. Мечта, а не машина. Стремительная, как оплата по кредитке Пайки, и тихая, как её голос на утро после корпоратива. А ты можешь наколдовать у брелка ещё одну? Только, ну... жёлтую.
— Почему именно жёлтую?
— Цвета солнышка, конечно. Ты что, не рад солнышку?
Я оглянулся, как будто проверяя, не подменили ли кота ночью на какую-нибудь хиппи-версию.
— С чего я должен быть рад солнышку? — сказал я и ускорил шаг.
Но Григорий уже вошёл в поток собственного спонтанного TED-тока:
— Потому что солнышко — это чудо из чудес! Ты только подумай: если бы оно было чуть ближе — мы бы сгорели. Если бы чуть дальше — замёрзли бы к чертям. Всё бы, включая твои булочки, покрылось льдом. Ну разве это не поразительное, умилительное, космическое ЧУДО?
— Удивительное, да. Но новой машины не будет. И не будет Порша. Всё, финита.
— Ну хоть немецкую, — взмолился кот. — Потому что я категорически отказываюсь передвигаться в машинах с французскими замашками. Эти ваши «Ситроены» вызывают у меня экзистенциальную чесотку.
— А если я закажу Мазератти? Или Ламборгини?
— Мазератти и Ламборгини?! — фыркнул Григорий. — Пока выговоришь, уже захочется лечь под неё и сдаться. Это тебе не “Порше” — тут язык в трубочку сворачивается.
Я усмехнулся:
— Ладно. Тогда следующая машина будет двухколёсная. Мотоцикл. Купим тебе шлем. Будешь МотоКот Григориан. Идеально.
— Нееееет! — заорал кот так громко, что прохожий, проносившийся мимо на велосипеде, едва не врезался в фонарный столб. — Я боюсь этих жжжужалок! На двух колёсах! У них внутри бесы! И они шумят! Я не создан для ветра в усах и вибрации в лапах!
— Тогда ходим пешком. Как философы. Или хоббиты. Или студенты в Стамбуле.
— Лучше уже на осле, — пробурчал Григорий и спрятался глубже в рюкзак, обиженный и гордый, как потомок древнего рода.

***

Через полчаса Боб стоял у брошенной Панамеры.
Дождь закончился, но асфальт ещё держал влагу, словно сцена после спектакля, где актёры уже ушли, но аромат их игры висел в воздухе. Чёрная, наглая машина стояла у края дороги — одинокая, как оставленная любовницей вещь: дорогая, бесполезная, зловеще красивая.
Он открыл дверь.
Щелчок был хрустким, как выдох. Салон встретил его пустотой. Ни запаха кофе, ни бумаги, ни даже шелухи от семечек, которые обычно предают машине след живого. Пусто. Чисто. Безупречно. Настолько аккуратно, что это уже не выглядело бегством. Это был знак. Оставленный специально.
Пальцы Боба скользнули по приборной панели. Пластик был холодным. Всё выключено. Даже перчаточный ящик открыт — демонстративно. Словно кто-то говорил: «Смотри. Здесь ничего нет. Ни тебе планшета, ни записки, ни подло забытого провода, за который ты уцепишься, как патологоанатом за ниточку под ногтем».
Он выдохнул. Повернулся к улице. Смотрел. Молчал.
Смирнов ушёл.
Снова.
Но теперь — по-другому.
Боб нажал на кнопку в наушнике. Вызвал протокол. Ещё ночью, когда они отследили движение средств с виртуального счёта, он перехватил один странный сигнал — подтверждение оплаты за купе в ночном поезде. Всё было через VPN, с двойным шифрованием, но внутри — осталась тонкая цифровая нить. Практически незаметная. Почти поэтическая, если бы он был сентиментален. Но он не был.
И теперь он знал: поезд ушёл на юг. В сторону Генуи. Возможно — Рим. А может — уловка. Классический подброс маршрута. Смирнов вполне способен на подмену. Оставить "хвост", чуть-чуть подставить данные, чтобы Боб бросился за фантомом.
Он об этом подумал.
— Не слишком ли просто? — спросил себя вслух. Его голос прозвучал как выстрел по стенам машины.
Возможно, Смирнов специально оставил этот след. Переиграл. Переоценил себя. Или наоборот — знал, что Боб засомневается, и потому сделал всё «по-настоящему», чтобы обман выглядел как правда. Уровень двойного блефа.
— Думаю, нет, — сказал Боб себе.
Он знал: Смирнов не играл. Он бежал. План был построен на спешке. На реакции. Не на провокации. Слишком свежий был след. Слишком правдоподобно исчезли все вещи.
Боб закрыл дверь Панамеры. Лёгкий хлопок прозвучал, как аплодисменты. Пустые. Одинокие. Не ему.
Он достал телефон, открыл карту. Цифровая нить ожила — светлым маршрутом, как нерв, тянущийся по Италии. Поезд был в пути. Боб знал номер вагона. Знал — купе одиночное. Знал даже, что проводнику кто-то дал чаевые — криптой. Значит, Мот там. Не в другой стороне. Не в Берлине. Не в Амстердаме. Не в какой-нибудь бункерной лачуге в Альпах.
Сейчас — Генуя. Потом — кто знает. Море? Ватикан? Папа Римский?
Боб усмехнулся.
Он не торопился. Он знал: на этот раз он рядом. В спину Смирнову уже дышал не ветер, а охотник.

«ГОРД ХОЛМОВ, ТЕНЕЙ И ТУПИКОВ»

Генуя.
Он словно создан для беглецов — с его узкими переулками, домами, прижавшимися друг к другу, как испуганные котята, с его запахами соли, плесени и надежд. Здесь никто не смотрит в глаза. Здесь каждый третий — двойник, а каждый второй — призрак. Именно сюда приехали Матвей и Григорий — и именно сюда Боб перенёс свою охоту.
Боб стоял в полутьме под аркой, спиной к стене, руками в карманах плаща. Его профиль был похож на клинок. Наушник в ухе шептал обрывки переговоров: итальянская оперативная группа, один человек с Дании, двое из Мюнхена. Интерпол двигался как оркестр — слаженно, но громоздко. Ему это не нравилось. Всё слишком официально. Слишком медленно. А Смирнов — он двигался иначе. Он был, как жидкость: просачивался, ускользал, оставлял после себя только лёгкую влажность подозрения.
Бобу прислали фотку — серую, зернистую. Смирнов у входа в старую харчевню на набережной. Он был с рюкзаком и тёмными очками, хотя день был пасмурным. Рядом в кадр попала лапа — скорее всего, кот. Боб вглядывался в неё как в икону.
— Есть у меня ощущение, что этот кот… — начал он вслух, но не закончил. Слишком рано.
Боб вёл охоту по нитям: треки билетов, списки прибывших, IP-адреса. Один оставленный отзыв в приложении для туристов. Один комментарий к фотографии маяка. И всё — след. Цифровой. Но всё же след.
— Он не профессионал, — говорил он в трубку бывшей жене. — Но его кот... этот чёртов кот... как будто за него думает.
— Что ты куришь, Боб? — спросила она.
— Если бы. Я уже два дня, как не спал. Я чувствую, что они где-то рядом. Пару улиц. Может, квартал. Но у меня ощущение, что я охочусь не за человеком, а за каким-то фантомом. Он предугадывает действия, будто знает их заранее.
— Поговори с психологом.
— Угу. А лучше — с ветеринаром. Может, они мне скажут, как поймать разумного кота.

***

Мы вышли утром. Неспешно. Я был одет в туриста, немного несуразного, слегка уставшего. Гриша — в рюкзаке, с приоткрытой молнией.
— Пахнет засадой, — тихо сказал кот.
— Где?
— Вокруг.
Улица вела в тупик. Слева — рынок. Справа — арки старых складов. Люди — слишком неподвижны. Один фотографирует нечто невидимое. Другая слишком настойчиво предлагает купить браслет.
— Прыгай, — скомандовал я.
Кот одним движением выскочил на мостовую. В тот же миг я побежал — не в сторону тупика, а вверх, к лестницам, что вели на уровень выше. За спиной хлопнула рация. Кто-то закричал по-итальянски. Гриша шмыгнул под столы кафе, обогнул ларёк, вильнул мимо корзин с мандаринами.
Снизу прогремел выстрел. Не по нам — предупреждение. Или кто-то психанул.
Я быстро вскочил в открытую дверь старого автобуса. Туристы. Китайцы. Кинул монету водителю, сел, склонился к стеклу. Через мгновение кот уже был рядом — чумазый, но целый.
Мы уехали. Снова.

«ОСОЗНАНИЕ»

Боб вышел на мостовую через минуту после того, как всё случилось. Над площадью всё ещё стоял пыльный воздух, густой от крика и мандариновых шкурок. Суетились оперативники — кто-то жаловался на радиосвязь, кто-то на обувь, а один из местных торговцев, с лицом святого и голосом адвоката, уже выкладывал список убытков, начиная с витрины и заканчивая моральным ущербом его бабушки.
Боб их не слышал. Он стоял, как вкопанный, глядя на рюкзак.
Чёрный. Почти точь-в-точь как тот, что был у Смирнова. Только этот — пустой. Обманка. Или, хуже того, напоминание: «Ты промахнулся. Опять».
Он наклонился, коснулся ткани — свежий, дешёвый полиэстер, чуть пахнущий сигаретами и чем-то кисловатым, вроде яблочного сока с бензином.
— Они не бегут, — сказал он, не оборачиваясь. — Они играют. Со мной.
Он поднял взгляд и посмотрел прямо в камеру видеонаблюдения на углу здания, как будто знал, что его сейчас кто-то смотрит. Подмигнул. Шепнул:
— Хорошо. Играй, Смирнов. Но я начну играть тоже.
Вечером он сидел на крыше гостиницы, облокотившись на холодное перильце. Генуя шумела внизу, как море — многоязыко и бессмысленно. В руках у него было фото. Зернистое, старое. Там — Смирнов. И чёрная лапа. На долю секунды в углу кадра — движение уха, чуть открытая пасть. Кот. Который, кажется, говорил.
— Я слышал его, — пробормотал Боб. — Я точно слышал голос этого кота. Не могу же я сойти с ума настолько.
Он достал блокнот. Написал: Смирнов. Кот. Говорит? Помолчал. Посмотрел на надпись. Зачеркнул. Написал снова, крупнее. КОТ. ГОВОРИТ!
Откинулся на спинку шезлонга. Прокрутил в голове всё сначала. Один за другим.
— Так... — начал он себе под нос. — Так, допустим. Если не я схожу с ума — то это реальность. И тогда…
Он поднялся, резко, как будто его толкнули в спину. Бросился к ноутбуку. Открыл базу данных. Потом полез в телефон. Несколько поисков, несколько старых документов — и вдруг:
— Да мать вашу! — выдохнул он, глядя в экран. — Как же я раньше не догадался? Это ж всё вот оно, перед глазами.
1. Брелок.
Пайка. Великая певица. Принцесса эфира. Превратилась в безжалостного охотника за... побрякушкой? Не за кольцом с бриллиантом, не за компроматом на продюсеров, а за брелком с кнопкой. Странная одержимость. Не хочешь — не носи. Купи другой, подделку, и забудь. Но нет. Она каждый день звонила, выносила мозг, грозила, плевалась. Почему?
2. Смирнов. Пацан с удивительно скучной биографией.
Окна замерял, в поездах ездил, в столовках пил кисель. И тут — бах! — сдаёт все экзамены на отлично, хотя формально ещё учиться и учиться. Экстерном! Да кто так делает? Да и кому надо?
3. Мать и брат.
Плавно переезжают из страны в страну, с видом счастливых беженцев с золотыми визами. Финал — Бали. Остались там. На все лето. Как? На что? Раньше жили в трешке в Смоленске, а теперь – вилла с кокосами и курсами йоги? Откуда, черт возьми, деньги?
4. Паспорт.
У Смирнова его не было. Вообще. Ни разу за границей не был. А теперь разъезжает по Европе, как местный барон. Шенген. Свобода. Поезда, гостиницы, рестораны. Он кто? Агент? От ФСБ? Или из Моссада? А может, из будущего? Или из книжки?
5. Деньги.
Гостиницы не дешёвые. Поездки — ежедневные. Где бабки, Зин? Где транзакции, где счета? Всё чисто, как у девицы в монастыре. Либо он из мафии. Либо...
6. Кот.
Ориентал. Чёрный. С лицом профессора и манерами старого еврея. Шевелит челюстью. Говорит. Не мурчит, не мяукает — говорит. Я это видел. Я это слышал. Или я поехал. Или всё поехало без меня.
— Булгаков, твою мать, — пробормотал Боб. — Это что, Бегемот? Его сюда Воланд заслал, чтобы Смирнов его спасал от кого-то? Или наоборот?
Он побарабанил пальцами по крышке ноутбука.
— Надо заканчивать с этой Пайкой. Врет, как дышит. Никакой информации, только угрозы. Брелок она хочет. Да скажи уже, что он делает!
И тут — вспышка. Внутри. В голове. Свет включили. Боб вскочил. Снова. Словно его ударило током.
7. История Пайки.
Школа, потом — ни с того ни с сего — поступление в суперэлитный вуз. С брелком. Потом — песня в Тик-токе. Обычная. Пятая снизу в списке подобных. И вдруг: миллионы просмотров, контракты, слава, Мерседес с бантами. Совпадение? Ну-ну.
8. Брелок с кнопкой.
— Он исполняет желания, — прошептал Боб и сел обратно на стул, глядя в одну точку. — Исполняет... желания.
Перед глазами всплыла сцена. Смоленск. Остановка. Смирнов стоит, лижет мороженое. Позади — пылает офис. Он улыбается.
— Он загадал, чтоб он сгорел..., да он загадал это! И я.… только сейчас догадался!
Он вскочил. Снова. Подбежал к краю крыши. Там — всё та же Генуя. Но теперь он видел её иначе.
— Окей. Меняем тактику. Всем отбой. Интерпол — досвидос. Операция окончена. Спасибо за участие. Бывшей жене ручкой помашу. Пусть сидит в своём офисе и дальше штаны протирает.
Он рассмеялся. И в этом смехе уже слышался звон металла, как в кино, где главный герой внезапно решает стать злодеем и уничтожить весь мир.
9. Новый план.
— Теперь понятно, почему он как жидкость. Он знает мои шаги. Он видит на десять ходов вперёд. Он, мать его, гроссмейстер! Или пророк! Или просто... игрок.
Он замер. Потом кивнул сам себе.
— Ему скучно. Он играет. В догонялки. Это для него весело. А кот… кот, возможно, его тренер. Ахаха! Кот его тренирует! Твою мать, ну и шизофрения. Кому расскажи, в психушку закроют до конца дней.
Он резко заткнулся. Потом, медленно, глядя в темноту, прошептал:
— Я отберу у него брелок. Никому не скажу. Оставлю себе. И буду... жить. Вечно.
Ночь была тихой. Слишком тихой.
Смирнов и кот, где бы они ни были — они снова выиграли. Но Боб теперь знал. Теперь у него были ответы. Или, по крайней мере, хорошие догадки.
И самое главное — у него появился план.
А с этого всё только начинается.

«МОЙ КОТ ВУНДЕРКИНД»

Прошло две недели. Две недели, за которые погода успела смениться трижды, мой банковский счёт — четырежды, а у кота Григория проснулась непреодолимая тяга к философии, сарказму и тунцу с лаймом.
Мы добрались до самого края Европы — Лиссабона. Дальше был только Атлантический океан. И за ним — мир, полный новых проблем: Америка, Бразилия, Канада, Мексика... и, возможно, ещё больше котов, которые умеют говорить и не терпят глупости.
Гриша сидел на подоконнике номера в отеле с видом на реку Тежу. (Тахо). Вид у него был задумчивый, как у капитана Немо в отпуске.
— Слушай, Смирнов, — протянул он, размешивая хвостом воздух, — а тебе не кажется, что нас отпустили? Или, может, они сменили тактику, и я больше не чую этих одеколонных агентов?
Развалившись на кровати с ноутбуком, я буркнул ему:
— Пайка всё ещё в России. Геометка стабильная. Но да... ты прав. Слишком гладко мы проехали оставшиеся страны. Ни одной слежки, ни одного дрона, ни одного хакера в кофейне. Может, они теперь работают по-крупному — пытаются свести нас с ума. Паранойя как оружие массового поражения.
— Вот именно. Как ты, так и я — начали чесаться без видимой причины. У меня, между прочим, шёрстка как у французского дизайнера. А теперь зудит от тревоги. — Кот пристально уставился на меня. — Слушай... а не приходило ли тебе в голову, что Пайкина овчарка, Бобик этот... наконец-то допёр?
Я приподнял бровь:
— До чего?
— До сути. До брелка. До кнопки, которая исполняет желания! — Григорий понизил голос до театрального шёпота и прикрыл рот лапой. — Но это строго, между нами. У меня тут, может, жучки в подушке.
— Что ты сказал? Я нихрена не слышу. Повтори нормально, не шипи как бабушкин утюг.
Григорий закатил глаза, свернул уши рупорами и повторил в полный голос:
— Я! ПРЕДПОЛАГАЮ! ЧТО БОБ ЗНАЕТ! ПРО БРЕЛОК!
На секунду повисла тишина. Потом я вскочил, как ужаленный, и заорал:
— ТЫ ЧТО, СУМАСШЕДШИЙ?! ТАКИЕ ВЕЩИ НА ВСЮ КОМНАТУ НЕ КРИЧАТ!
Кот со свистом рухнул с подоконника, изображая инфаркт. Лапа — к груди. Язык — набок.
— Ты... ты псих! — прохрипел он. — Кажется, я потерял одну из своих девяти жизней! Больше так никогда не делай. Я же артист, а не военный!
Я засмеялся и помог коту подняться.
— Обещаю. Больше без эмоциональных вспышек.
Григорий деловито отряхнулся, запрыгнул обратно на подоконник и, свесив лапы, философски произнёс:
— Слежка прекратилась, потому что Бобик понял, с чем имеет дело. А теперь представь: у него на руках информация о волшебной кнопке. Что он сделает в первую очередь?
— Попробует загадывать бессмертие и швейцарский счёт в Биткойнах?
— Нет, балбес. Он уберёт всех, кто может об этом узнать. Закроет операцию, распустит команду. Кто теперь в игре? Кто ещё знает?
Я и Григорий одновременно вскочили и в унисон выкрикнули:
— ПАЙКА!
Затем оба сели. Кот принял позу лектора в университете имени Стивена Хокинга, только пушистого.
— Представим: Бобик знает о брелке. Он не идиот. Значит, первое — полная зачистка. Второе — контроль над источником. Третье — устранение лишних глаз и ушей. А теперь вспомни, кто у нас орёт с каждой сцены страны, что она хочет вернуть «личную вещь». Кто знает про брелок, но не знает, что Боб уже всё понял?
— Пайка... — протянул я, замирая. — Он пойдёт за ней?
— Ну, конечно. И знаешь, в чём ирония?
— В чём?
— Что, когда он её убьет или подстроит несчастный случай, следующей целью станешь ты. Если, конечно, он не решит тебя первым завалить! Раз он уже в Европе.
— А тебя?
— Я, голубчик, буду наблюдать за этим из подвала виллы в Ницце. Или с балкона в Порто. В зависимости от того, где первым найдут лобстера. Кстати, не хочешь заказать мне тапас и миску минеральной воды? Умственным трудом, знаешь ли, тоже устают.
Я вздохнул, почесал голову и встал:
— Ты не кот, ты администратор Вселенной какой-то. Что мне делать?
— Первое: не орать в номере, где возможны прослушки. Второе: перестать меня недооценивать. И третье — самое важное — придумать, что будем делать, когда Боб приедет сюда.
— Думаешь, он уже едет?
Кот посмотрел на меня с таким выражением, как будто я только что предложил стерилизовать его ради экономии на корме.
— Думаю? Смирнов, дорогой ты мой двоечник с золотой медалью, если бы у тебя был чуть более гибкий мозг, я бы мог тебя оставить в покое и спать, как обычный кот. Но ты — ходячий генератор неразумных решений. Я почти уверен, что Бобик приедет сюда, и очень скоро. Ты его обманул, унизил, затроллил и сбежал. Он теперь как Тор из «Мстителей», только с лицом налогового инспектора.
— Так что же делать?
— Прятаться, Мот. Но не просто так. Мы должны стать тенями. Пылью. Газом. А потом — тыщ! — и исчезнуть. Больше никаких с ним игр. Раньше он просто хотел нас поймать и отобрать брелок, а теперь он хочет нас убить.
— Ты... ты серьёзно? - чуть заикаясь спросил я.
— На девяносто процентов. Остальные десять я оставил на случай, если кто-то принесёт мне устрицы в соусе терияки. Всё, конец лекции. Я пошёл в ванну медитировать. Там плитка с подогревом.
Я, охреневший, остался сидеть на кровати. В голове стучали слова: «Боб знает». Я посмотрел на брелок, лежащий на тумбочке. Небольшой, с красной кнопкой. Мир менялся каждый раз, когда я его касался. А теперь менялся ещё быстрее.
Из ванной послышался голос:
— И купи мне новый ошейник! Этот меня душит. Я достоин лучшего.
Я закатил к небу глаза и вздохнул.
— Да чтоб тебя, Гриша...
— Да чтоб и тебя, Мот. Только сначала — ужин. Или сейчас тебе объяснять, почему у тебя поутру оказались тапки обсосанными?
Но всё пошло наперекосяк ещё до того, как Григорий успел заказать тапас.
Сначала отключился интернет. Потом сработала пожарная сигнализация. За ней — лифт застыл между этажами, и, наконец, дежурный портье, с виду милый португалец с усами в стиле «Молодого Михалкова», вдруг вытащил рацию и прохрипел в неё:
— Est; no quarto. Repito, est; no quarto. (Он в комнате. Повторяю, он в комнате).
Я встал как вкопанный. Григорий вскочил на подоконник, хвостом сделал полукруг и сказал с каменным лицом:
— Ну всё, аллигаторы, приехали. Система нас вычислила. Мы теперь не туристы, а мишени. Добро пожаловать в рубрику «Побег недели».
— Ты уверен? Ты же сказал он будет один? Может это не он? Ты точно уверен?
— Уверен, как твоя бывшая, что ты «не виноват, но всё равно мудак». Идём!
— Не было у меня никогда никакой бывшей, - на ходу сказал я.
Кот сорвался с места, выскочил в коридор, мимо недоумевающей горничной, и повернул налево к пожарной лестнице. Я бежал за ним, босиком, в одной футболке и шортах с ананасами.
— Куда мы вообще бежим? — задыхаясь, спросил я.
— Куда бегут все идиоты в кино! — рявкнул кот. — НА КРЫШУ!
— Это же тупик!
— Ну так ты и живёшь в тупике, чего уж там.
Крыша. Вечер. Город горел оранжевым светом. Над головой — стая птиц, под ногами — битумный ковёр и горячий гравий. Я стоял, обхватив брелок в кармане. Кот ходил кругами, как генерал перед атакой.
Снизу доносились шаги. Кто-то быстро поднимался. Тяжёлые, целеустремлённые, как налоговая в день зарплаты.
— Он идёт... — прошипел кот. — Я чувствую его запах. Он фонит ненавистью.
— Что делать?
— Ну... Умереть достойно? Или попытаться нажать кнопку?
— Не могу. Это будет уже слишком очевидно. Он поймёт, что брелок работает. Всё потеряно.
— Тогда у нас остаётся только один вариант. Ультимативный. Последний. Абсолютно безумный.
— Какой?
— Импровизация!
И в этот момент дверь на крышу распахнулась. Медленно, без скрипа. И в проёме возник он. Боб.
Непонятного вида костюм. Лицо — камень, гравий, бетон и разочарование. В руках — пистолет с глушителем. В глазах — холод академика, которого заставили смотреть «Дом-2».
— Смирнов, — сказал он, без эмоций, — дальше некуда.
Я чуть шагнул назад. За ним был край крыши и двадцать метров вниз.
— Я всё понял, — продолжил Боб. — Брелок. Желания. Переезды, как по маслу. Исчезающие следы. Вундеркинд-кот. Ты думал, это все пройдёт мимо меня?
— Ну… у меня была надежда, что ты тупой, — выдавил из себя я гримасничая.
Кот шагнул вперёд. Встал между мною и Бобом. Как Леонид перед персами.
— Бобик... — начал он. — Ты же умный человек. Но ты попал в логическую ловушку.
Боб чуть удивлённо наклонил голову:
— Я весь внимание. И не называй меня Бобик. Я тебе что, собачка?
Кот хмыкнул и продолжил:
— Если ты убьёшь нас, — кот поднял лапу, будто сейчас щёлкнет пальцами, — ты никогда не узнаешь, как работает брелок. Никогда. А если возьмёшь нас живыми — я лично буду устраивать тебе инфаркт каждый день, пока ты не начнёшь разговаривать с холодильником.
— Или с кофемашиной. Он с ней и так иногда беседует, — вставил я и засмеялся.
Боб прищурился. Его пальцы сжались на пистолете.
— Так, хватит! — Вы оба встали на край. Один шаг — и вы трупы. Или рассказываете, как работает эта штука, или я беру её с ваших холодных трупов.
— Холодных? — фыркнул Гриша. — Я вообще-то тёплый кот, между прочим. С восточным климатом. Попробуй заморозь.
— Последний шанс, — тихо сказал Боб. — Отдай брелок. Добровольно.
Я мельком взглянул на Григория.
— Держись, — одними губами прошептал ему я. — Сейчас будет жесть.
И рванулся в сторону пропасти.
Выстрел. Пуля пронеслась мимо — посвистела, как оса на взводе.
Я прыгнул. Вниз. В полёт. С края крыши.
— СМЕРТНИК! — заорал Григорий. — Я ТЕБЯ ПРИДУШУ, ЕСЛИ ВЫЖИВЕМ!!!
Воздух разорвался грохотом. Затем — тишина.
Боб подошёл к краю, заглянул вниз. Под крышей — мусорный бак, вздувшийся от пакетов. Вокруг — тишина, покачивающаяся крышка бака и еле слышный звон.
— Вот же ублюдок... — выдохнул Боб, пряча оружие.
Позади — хлопок двери. Он обернулся. На крыше остался только ветер.
Внизу, в переулке, где пахло сардинами и свободой, я выкатился из-за бака, держась за бок. Григорий в моих руках корчился от возмущения.
— ТЫ БОЛЕН! — кричал он. — ЭТО БЫЛ ПРЫЖОК В МУСОР, НЕ В СПАСЕНИЕ!
— Мы живы, Гриша. Мы живы…
— Я чуть не стал паштетом! У меня сейчас от страха хвост линять начнёт! Купи мне валерьянку и новый позвоночник.
Я, пригибаясь, нырнул за угол, бросил взгляд наверх — Боба уже не было.
— Нам снова повезло, — отдышавшись, сказал я.
Кот вскинул на меня взгляд, полный древней, яростной ненависти, которую в теории можно было бы улавливать спутниковой связью:
— Повезло? Повезло?! Я тебя ночью задушу. Тунцом. Медленно. С эффектами.
И, драматично завалившись назад, обмяк у меня на руках, при этом вывалив язык на бок.
— Ну артист. «Роман Шилов нервно курит в сторонке», — сказал я и ушел с котом в закат.

ГЛАВА 10 «ПОХИЩЕНИЕ СЕЛЕБРИТИ»

Прошло десять дней с момента того самого прыжка — стремительного, почти кинематографичного, совершённого Матвеем Смирновым с крыши лиссабонского отеля в мусорный бак, а вместе с ним и его волосатым, возмущённым до глубин души спутником — котом породы ориентал по кличке Григорий.
И всё это время Боб, бывший специалист по безопасности, аналитик и снайпер в одном лице, вынашивал новую стратегию. Смирнов, несмотря на все продуманные ловушки и слежки, снова ускользнул. Следов не осталось — ни цифровых, ни физических. И тогда Боб поступил иначе. Он решил сыграть на эмоциях.
На этот раз объектом операции стала сама Пайка — звезда мирового масштаба, человек-бренд, голос подростков, лицо глянцевых обложек и рекламных кампаний. Женщина, от одного взгляда на которую теряли дар речи и взрослые, и дети. Певица, актриса, и — как Боб теперь точно знал — невольная хозяйка некоего магического брелока, способного исполнять желания.
В тот вечер Москва заливалась густым закатным светом, будто кто-то пролил апельсиновый сироп прямо на стеклянные башни «Москва-Сити». В квартире на верхнем этаже, среди безупречного минимализма, Пайка сидела в белом халате, со стеклянным бокалом вина, и наблюдала, как медленно гаснут окна города. Её мир был тих, стерилен и в чём-то печально безупречен.
Раздался звонок домофона. Пайка, не отрываясь от окна, нажала кнопку. На экране промелькнуло знакомое лицо Боба — жёсткое, собранное, молчаливое, будто вырезанное из бетона.
Через несколько минут он был у её двери. Дверь была не заперта. Пайка не обернулась, когда он вошёл. Она спокойно сделала глоток вина и, не глядя на него, сказала:
— Боб. Значит, ты всё-таки нашёл мой талисман? Принёс его? Или ты просто решил напомнить, что я, возможно, зря сказала тебе по телефону два дня назад, что больше не нуждаюсь в твоих услугах?
— Я пришёл за расчётом, — спокойно произнёс он.
Это были последние слова, которые она услышала до полной темноты. Боб, с мастерством, отточенным годами, применил старый, почти забытый приём. Мгновение — и всё исчезло: вино, закат, Москва. Осталась только тишина.
Он не стал тащить её куда-либо. Зачем усложнять? Квартира и так была надёжной крепостью, защищённой и недоступной для посторонних. Он усадил её в кресло, тщательно зафиксировал и заткнул рот надёжным кляпом. На случай непредвиденных воплей.
План был прост и, как ему казалось, безупречен. Если он правильно понял логику Смирнова — а он считал, что понял, — тот в скором времени обязательно появится. Слишком уж велик в этом странном человеке заряд благородства. Даже зная, что Пайка хотела бы его удушить собственными руками, Смирнов, вероятно, явится. Чтобы предупредить. Спасти. Или просто поговорить.
А Боб умел ждать.
Когда-то, много лет назад, в Анголе, он пролежал три дня под палящим солнцем, прячась в пыльной траве, дожидаясь своей цели. Тогда у него не было ни еды, ни укрытия. Теперь — тишина, комфорт, кондиционер и еда по заказу. Засада была устроена с максимальным удобством.
Боб был уверен: Смирнов, благодаря брелоку, наверняка видит местоположение Пайки. И если отметка уже несколько дней подряд не покидает точку — он заподозрит неладное. Приедет. Проверит. И тогда Боб получит сразу два объекта. Всё будет просто. Быстро. И чисто.
Как избавиться от следов? Магия брелока решит всё. Пожелать, например, ванну плавиковой кислоты — и нет ни тел, ни улик. Уходить красиво — это важно. Боб снова усмехнулся про себя, восхищаясь своей предусмотрительностью.
Но Смирнов не пришёл ни на второй день. Ни на третий. Ни на седьмой.
Никаких следов. Ни в базах МВД, ни в алгоритмах распознавания лиц, к которым Боб имел прямой доступ. Он даже пытался пробить в системе образ чёрного кота — ориентала с наглым выражением морды. Ничего.
А Пайка… Пайка сначала кричала. Потом плакала. Потом молчала. Слёзы закончились. Она сидела тихо, как фарфоровая кукла. Время от времени Боб отводил её в ванную, предварительно обыскивая — на случай спрятанных гаджетов или гениальных замыслов побега.
Кормили певицу крайне скромно: плитка горького шоколада, поделённая на равные части. Иногда — протеиновый батончик. Никаких деликатесов. Воду он приносил сам, считал каждый глоток.
Боб продолжал делать зарядку, как обычно. Утро начиналось с отжиманий и подъёма корпуса. Тело, как и ум, должно быть в тонусе. Он ждал.
Иногда он сидел перед монитором, просматривая камеры наблюдения в Москве и Смоленске, надеясь на случайную подсветку. Надежда — не так уж плоха, если ты умеешь контролировать её.
Иногда он думал: а что, если Смирнов вовсе не герой, а просто трус? Спрятался в горах, сидит где-нибудь в Кабардино-Балкарии, кормит кота сырой бараниной, пьёт айран и любуется рассветами над ущельем?
Может, читает Грише вслух Чехова, и они вместе хохочут над рассказом «Каштанка»?
В такие моменты Боба передёргивало. Он встряхивал головой, будто отгоняя наваждение, и мрачно говорил вслух:
— Бред.
– Это надо же додуматься, научить кота разговаривать, – сказал вслух Боб и мельком взглянул на Пайку. Она сидела, подперев подбородок коленями, с выражением тихого, изысканного отвращения во взгляде. То ли к ситуации, то ли к Бобу, то ли к жизни вообще – Бобу было без разницы. Он привык к таким взглядам: на него так в Афгане смотрели только что расстрелянные боевики, когда ещё успевали удивиться, что он с ними сделал.
– Какой-то кот-философ. Наверняка с голосом как у Басилашвили, – продолжил Боб, иронично покосившись на молчаливую Пайку. – Мяу, мол, Матвей, нам надо обсудить твою экзистенцию. Брелок, понимаешь ли, ломает ткань бытия.
Он встал, потянулся, как будто разминая не только тело, но и мысли. Взгляд снова упал на панорамное окно. Москва снаружи казалась нереальной, будто это макет города для какой-то инфернальной настольной игры. И где-то там – по крышам, по подвалам, по аэропортам и каналам – шнырял Смирнов. Или даже не шнырял, а сидел, как положено интеллекту с котом, – в мягком кресле, в шёлковом халате, с кальяном и баклажанами по-грузински. Но Боб не верил в такую пастораль. (от французского pastorale — «пастушеский, сельский»).
– Нет. Он где-то рядом, – повторил он вслух, теперь с нажимом, будто пробивал гипс в собственной голове. – Ему же свербит. Слишком умный, чтобы быть спокойным. Слишком трусливый, чтобы быть героем. И слишком упрямый, чтобы отпустить всё на самотёк.
Боб снова посмотрел на Пайку. Та моргнула медленно, с явной театральностью, а потом положила голову на спинку дивана и громко выдохнула через нос. Ни слова. Ни намёка на протест. Только тяжёлое, выстраданное "да сколько можно". Боб молча взял с подоконника графин с водой, налил себе и сделал глоток.
– Ты тоже, конечно, подарок судьбы, – пробурчал он, обращаясь уже не столько к ней, сколько к обстоятельствам. – Вечно в истерике, вечно в белом пальто. Как будто это я потерял твой чёртов брелок.
Он задумался, уставившись в точку. Если Смирнов не появляется, значит… он что-то готовит. Или уже знает больше, чем нужно.
Боб молча налил себе ещё воды, сделал глоток, поболтал остатки в стакане и неожиданно буркнул:
— Да и кто вообще учит котов говорить? Где этому учат? В каком отделе «Озона» продаются такие книги?
Поставил стакан на подоконник. Повернулся к холодильнику.
— Ты что думаешь, он и тебя научил бы говорить, если б захотел? — спросил он у «Самсунга». — А ты что? Сломался бы от стресса. Или начал бы читать мне по вечерам «Гарри Поттера» голосом Урганта. Я б не выдержал.
Пауза. Боб встал прямо по центру комнаты. Потянулся. Поскрипел плечами. Помолчал. Потом вдруг резко повернулся к Пайке:
— Восемь дней. Ты знала, что восемь дней — это порог, за которым человек начинает разговаривать сам с собой? Знаешь, как это называется? Аудиторное монологическое сопровождение. Я это где-то читал. Или сам придумал. Врать не стану.
Он сел на диван. Подложил под себя ладони и стал раскачиваться вперёд-назад, как школьник, у которого на перемене отобрали телефон. Голос стал спокойным, почти шёпотом:
— Я, кстати, в Анголе тоже разговаривал сам с собой. Там было жарко. Там крокодилы ходили рядом, такие... вежливые. Говорили: «Добрый день, Боб. Мы потерпим тебя ещё пару дней, а потом, может быть, съедим».
Он вдруг засмеялся. Тихо, горлом. Потом так же резко замолчал.
— Знаешь, что странно? Мне не страшно, что я тут сижу с тобой. Мне страшно, что он не появляется. Смирнов. Эта его улыбка из Смоленска. Этот ориентал с глазами, как у профессора нейробиологии. Они где-то есть, я чувствую это позвоночником. Даже не так — копчиком.
Он поднялся. Прошёлся до окна. Посмотрел вниз.
— У тебя красивый вид, Пайка. Москву, видно, как на ладони. Вот только руки хочется иногда опустить. Насовсем.
Повернулся к ней. Посмотрел внимательно. И — впервые — без злости.
— А если он не придёт? Что я с тобой буду делать?
Тишина. Только за окном тихо шуршит воздух над Сити.
— Знаешь, что самое страшное? Я ведь не изверг. Я не хочу тебя убивать. Не хочу растворять в кислоте. Это всё я так — планировал. На всякий случай. Потому что, если нет плана, ты уже проиграл. А теперь я даже не знаю, что хуже — ты, молчащая, или я, который начал верить, что Смирнов стал воздухом.
Он сел обратно. Потёр лицо руками.
— Может, они и правда ушли в горы. Сидят там, пьют чабрец. Кот философствует, Смирнов записывает лекции Григория о бренности бытия? Первый том. И они там так кайфуют, что уже не хотят возвращаться. А я тут… как идиот… с тобой, с кляпом, с холодильником и собственной паранойей.
Он повернулся к тостеру:
— Ну что, может, и ты заговоришь?
Тостер промолчал.
Боб кивнул.
— Правильно. Лучше молчи. Пока ещё рано.
Боб замер в кресле, уставившись в тостер с видом приговорённого к расстрелу философа. Он даже не сразу понял, что что-то изменилось. Какой-то сдвиг в воздухе — почти незаметный, как колебание давления перед грозой. Его рука уже тянулась к пульту от камер наружного наблюдения, когда...
«Дзинь».
Простой, звонкий звук домофона.
Боб медленно, очень медленно, встал. Отошёл к панели. Включил экран.
— Ну, привет, — сказал он, глядя в цветное изображение Матвея Смирнова, стоящего на фоне лифта, будто приехал забирать документы у нотариуса. Тот был в аккуратной бежевой ветровке, с рюкзаком через плечо и — конечно же — котом на поводке.
Григорий сидел с непоколебимым выражением лица и, кажется, слегка чесал ухо задней лапой.
— Ну ты и... — Боб не договорил. Слова кончились. Вместо этого он просто нажал кнопку открытия двери, выдохнул и пробормотал: — Будь что будет.

«НЕДЕЛЯ В ТЕМНОТЕ»

Мы выбрали комнату без окон. Не потому, что боялись снайперов, а потому что в таких местах даже тараканы смотрят на тебя с укором. Полуподвальный хостел на юге Испании, где стены были из тех, что помнят не только Мавров, но и тех, кто ещё до Мавров пытался тут жить, но сдался на третьем дне из-за плесени. Душ работал по принципу русской рулетки — или польёт тебя, или унизит. Иногда оба сразу.
Пахло тут влажной тайной, испорченным сыром и лёгким предчувствием убийства. Меня это полностью устраивало.
— Отличное место, — сказал я с видом человека, который добровольно переселился в канализацию. — Здесь не видно будущего. Значит, можно, наконец, подумать о настоящем.
Григорий кивнул. Кивнул молча, как старый мастер боевых искусств, но с мордой кота. Он за эту неделю вообще стал меньше болтать. То ли язык прикусил на эмоциях, то ли внутри у него шёл какой-то экзистенциальный трёп — с самим собой и с богом котов.
На неделю мы исчезли. Не от Боба. От всего. Я провернул идеальный цифровой харакири.
Отключил карты, отрубил все «умные» устройства, даже зубную щётку, которая периодически звонила мне в Телеграм и напоминала про гигиену.
Оставил один старый Samsung, который годился только на одно: отслеживать Пайлуху. И то — с задержкой в пять минут и при наличии луны в козероге.
А чтобы совсем уж не светиться, я загадал через брелок:
— Хочу, чтобы нас не видела ни одна цифровая система в мире. Только живой человек мог бы нас найти. А у него пусть будет астигматизм и мрак в голове.
Сработало.
Камеры видели помехи.
Распознавание лиц начинало паниковать и предлагало вызвать экзорциста.
Тепловизоры показывали силуэты… а потом извинялись.
— Ты, случаем, не создал цифровое привидение? — фыркнул Григорий.
— А ты, случайно, не из цифрового ада вернулся? — прищурился я улыбаясь.
Неделя прошла не под лозунгом «ретрит» — а скорее, как «антигигиеничный буткемп с элементами истерики». (bootcamp, «учебный лагерь»). Мы репетировали. Писали фразы на бумажках.
Григорий натаскивал голос — от прокуренного баритона до мультяшного писка, чтобы, если что, сбивать Боба своей музыкальной какофонией.
Я репетировал пафос. Григорий — драму.
В этой паре он был Станиславским. Я — актёром, у которого либо «Оскар», либо нервный срыв.
— Мы ведь не за победой туда идём, — тихо сказал как-то Гриша, сидя на унитазе с видом Будды. — Мы идём, чтобы переписать сценарий.
— Мы не выиграем, — согласился я с котом. — Но они точно пожалеют, что начали.
Цель была не победить. Не обмануть.
Цель была одна — чтобы сама система посмотрела на нас, помолчала, почесала цифровую репу и выдала:
«Ошибка 418. Я не понимаю, что вы творите, мать вашу».
Но для этого нужно было рискнуть.
Я снова включил телефон. Экран замигал как пациент в реанимации, но зажегся.
— А сколько дней метка с Пайкой не двигается? — спросил Григорий, глядя на него с подозрением.
— Неделя. Как вкопанная.
— Может, у неё инфлюэнца?
— Ты сейчас про грипп по-итальянски или это какое-то новое проклятие TikTok'а?
— Influenza — от итальянского, воздействие, между прочим.
— Эх, зря я дал тебе загадать знание иностранных языков. Как ты вставляешь эти слова — у меня пальцы сами начинают тебя душить. Вот прям так, смотри.
— Эй-эй, полегче! — вскинулся Григорий, вставая в боевую стойку. — Ты меня удушишь — и останешься без самого умного кота в мире. С кем ты потом будешь обсуждать метафизику через подкат? С пылесосом?
В последний вечер мы сидели на холодном полу.
Перед нами — брелок. Молчаливый, как пульт от чёрта.
Григорий положил на него лапу.
— Ты точно готов?
Я молча смотрел в точку, за которой начинался хаос. Уставшие глаза, синяки как у студента в сессию, но спокойствие абсолютное.
— Я не хочу победы. Я хочу, чтобы это закончилось.
Кот не шевелился. Потом медленно кивнул.
— Тогда слушай.
И заговорил. Не как кот. Не как друг.
А как существо древнее, как инструкция к Windows XP, которая тысячу лет лежала в пыли и дождалась часа.
И вот тут Григорий перешёл грань обычного кота. В его голосе было что-то чужое, будто он подключился напрямую к какому-то невидимому космическому интернету — тому, в котором нет ни вай-фая, ни логики.
— Мы начнём не с угроз. Не с шантажа. «И даже не с откровений», —сказал он. — Мы начнём с того, что впервые признаем, что всё понимаем.
Я нахмурился.
— Что понимаем?
— Что Пайка. Что Бобик. Что этот весь мир с его кнопками, славой, логикой и абсурдом — он предсказуемый. Все ждут, что ты или сбежишь и спрячешься, или будешь шантажировать Пайку, или выкатишь великое разоблачение, как она стала популярной и за счет чего.
Григорий подошёл ближе. Его тень на стене казалась гораздо больше, чем можно было ожидать от существа весом уже в пять с половиной килограмм.
— А мы придём — и предложим им нечто невозможное. Предложим понять друг друга.
Я усмехнулся, чуть зло:
— То есть просто поговорим? Дипломатия и доброта?
— Нет. Просто. Поговорим. — Кот посмотрел прямо в глаза. — На равных. Без кнопки в руке. Без плана в рукаве. Без страха. Это их сломает.
Наступила тишина. Даже трубы в подвале прекратили булькать, будто подслушивали.
— И как ты видишь это? — спросил у него я. — Мы приходим, она открывает дверь, говорит: "Ах ты гад, Смирнов!", а ты достаёшь табуретку и говоришь: "Дорогие друзья, сегодня лекция на тему “реальность — это выбор”?
— Примерно, — сказал Гриша. — Только без табуретки. Серьёзно. Мы не должны казаться ни агрессивными, ни жалкими. Только живыми. Понимаешь?
Он подошёл к брелку и одним движением лапы повернул его к себе.
— Я загадаю ещё одно желание. Последнее. Оно и будет нашей защитой.
Я прищурился:
— Ты? Пожелание? Ну сейчас начнётся...
Кот закрыл глаза. Мордочка просветлела, как будто он вышел на связь с древними разумами, которые остались после Вавилонской вечеринки. Григорий торжественно произнёс:
— Я хочу, чтобы Пайкина овчарка Бобик... стал человеком. Но с мозгами пятилетнего ребёнка. Чтобы играл в машинки и в воздушный шарик. И радовался жизни, пока не надует шарик до взрыва и он не разревётся. А Бобик от страха навалит себе прямо в штаны.
Я выронил бровь.
— Ты чего несёшь, Гриш? Мы же договорились — не калечим. Ни физически, ни ментально. Даже если это генетически врождённый бультерьер в костюме телохранителя.
Я забрал брелок и сунул в карман, подальше от пушистых лап.
— Смирнов, ты называешь хренью то, что может нас спасти! Почему бы просто не сделать из этой боевой единицы милого мальчугана, у которого и сопля, и слюна свисают одновременно, и он их, главное, обратно втягивает — вжуууук!
Кот демонстративно втянул воздух носом, чихнул и захрипел.
— Фуууу... Где ты это видел вообще? — Я чуть скривился, будто вдохнул забродивший борщ. — Это у нас в Смоленске такая педагогика?
— Не, ну а что ты хотел? Приезжаем мы с тобой в Москву, заходим в квартиру Пайки, а там они с этим Бобиком сидят на полу, в пелёнках, играют в «Доктора Айболита», и едят пластмассовую еду. Он ей: «Пиу-пиу, я лечу тебя пластиковой сосиской!» — и они такие счастливые!
Кот заливисто захохотал. На весь хостел. У соседей по подвалу, кажется, начал отваливаться потолок.
— Иногда мне кажется, что ты не кот, а переодетый демон. И окрас у тебя соответствующий.
— Ладно, демонологии знаток, каков у нас план? Или мы навечно тут поселились, в этом сыром царстве андалузской безысходности? Я лично не хочу закончить свои дни в подвале, скрываясь от Пайки и её пси-терминатора.
Кот подошёл ближе и лапой потыкал меня в колено.
— Что на этот раз? — спросил я, подозрительно.
— Всё. Ты недостоин. Отдай брелок. Кнопка должна быть у того, у кого нет совести. То есть у меня.
Он выпрямился на задние лапы, встал в боевую стойку каратиста и прыгнул, полоснув меня по футболке. Ткань треснула, как надежда на спокойную старость, и царапина на груди тут же зацвела красным.
— Всё, шерстяная гадость! — заорал я, вынимая брелок. — Я хочу, чтобы мой кот снова стал обычным котом! Без каратэ, без фантазий, без сопливых солдатиков!
И поднял палец над кнопкой. Кот побледнел, ну или покраснел. Под шерстью же не видно.
— Ладно-ладно! Твоя взяла! Кнопка твоя. Просто обязан был попробовать. А вдруг ты расплакался бы и сбежал в Сочи?
Я быстро покачал головой.
— В Сочи нынче дорого.
Григорий замер, а потом расхохотался так, будто его только что покормили валерьянкой через трубочку.
— ХАХАХА! — пронеслось по подвалу, отдаваясь эхом в вентшахтах. — Это мне говорит человек, который проехал от Смоленска до Парижа на Порше! И ночевал в отелях, где одна ванна стоила, как однушка в Саратове, но только без тараканов и с видом на Эйфелеву башню!
Я сделал вид, что не слышу этот словесный понос. Встал, отряхивая брюки от пыли, которая, кажется, тут была старше испанской демократии.
— Ты становишься агрессивным, — бросил я, глядя на кота, который всё ещё трясся от смеха, как будто в нём завёлся внутренний вибромассажёр. — Ещё раз такую финтифлюшку провернёшь — отправлю тебя домой в Смоленск… Почтой России.
Смех кота захлебнулся, как недоваренный пельмень в горле. Он моргнул.
— Нифига себе ты наказания придумываешь, — сказал он с уважением и лёгкой паникой. — Почтой России?! Из Испании?! Это же как минимум два года в пути и два инфаркта по дороге. Там же сортировка проходит через Антарктиду и третью мировую войну.
— Зато гарантированно без пересадок, — усмехнулся я. — Один большой бандерольный квест.
Кот обречённо сел, обняв лапами себя за пузо, как будто почувствовал сквозняк судьбы.
— Ну ты и псих… — пробормотал он. — Сначала брелок, теперь Почта России. С каждым днём ты всё больше похож на злого волшебника из коммуналки.
Из-за стены раздался приглушённый шорох, потом звук шагов, а спустя секунду в дверь комнаты постучали тремя нервными «тук-тук-тук», как будто кто-то хотел постучаться, но передумал, а потом снова передумал передумывать.
— Se;or... ;todo est; bien? (Сэр... все в порядке) — донёсся голос с характерным испанским акцентом. — Мы слышали... э-э... кошачий... гром?
Я среагировал первым: хлопнул по столу, как будто только что выиграл в домино.
— S; s;, всё в порядке! Это… у нас просто… национальная особенность! Русские разговаривают с котами! Традиция!
Григорий в это время уже успел устроиться на кровати, накинул на себя покрывало, как тогу, и стал шептать:
— Я Цезарь… я Цезарь… дай мне желание с римским акцентом…
— Se;or… но… кот смеялся… как человек, — не унимался испанец.
— А вы что, никогда не видели интеллигентного кота? — парировал я. — У него бабушка была из Мадрида, по материнской линии! Он знает Лорку и ест хамон без хлеба.
За дверью повисла пауза. Я почти услышал, как ресепшионист на том конце переглядывается сам с собой.
— Bueno… только не жгите ничего, пожалуйста…
— Нет-нет! Максимум — сожжённые мосты с прошлым! — крикнул я ему с пафосом, и тут же захлопнул дверь, прислонившись к ней спиной и посмотрел на кота.
— Ещё немного такого перформанса, и нас либо арестуют, либо подпишут контракт на испанское реалити-шоу.
— Главное, чтобы не с Netflix, — отозвался кот, уже грызя край покрывала. — Я слышал, у них в одном шоу девушку съел холодильник. Сценарий был хороший, но очень холодный.
Я закатил глаза, сел обратно на пол и вытащил брелок.
— Значит так, — начал я, вытирая кровь из царапины и доставая из кармана мятый клочок достоинства. — Приезжаем в Москву — ты молчишь. Это раз. Никого не превращаем в детей. Это два. И попробуем убедить Пайку, что мы ей не враги. Это три.
— Угу, понял, Эраст Петрович Фандорин, — пробурчал кот. — Только не забудь, что Пайка за нами не с концертом идёт, а с кувалдой. И у её Бобика, между прочим, свой план — и в нём нет места для философских котов и бывших оконных замерщиков.
Он встал, потянулся, почесал пузо, посмотрел на потолок и добавил:
— Но, если всё-таки будет драка — ты втыкай кнопку, а я сделаю так, чтобы кто-то всосал соплю обратно. Для психологического эффекта. И чтоб надолго запомнили.
 
«МОСКВА-СИТИ»

Боб успел вернуться в центр квартиры и встать перед диваном, как дверь щёлкнула. Прошло несколько секунд, и Смирнов вошёл, спокойно, почти медитативно. Окинул взглядом обстановку. Пайка, завёрнутая в плед, смотрела на него как на галлюцинацию, прервавшую череду однообразных дней.
— Ты что, с ума сошёл? — прохрипела она, забыв, что кляп был вынут только сегодня утром. — Ты чего сюда пришёл?!
— За тобой. — я кивнул ей так, как старому знакомому.
— Вот он, кот, — сказал Боб и указал Пайке рукой на кота, мол говорил же, что он разговаривает — И ты, видимо пришёл, чтобы я сразу застрелил тебя? Это ж надо — самому в ловушку.
— Я подумал, — начал я говорить, опуская рюкзак на пол, — если уж вы меня так сильно хотите, я не буду оттягивать момент. У меня, в отличие от вас, планов громадьё. А вы тут… как в пансионате для сумасшедших.
Григорий потянулся, зевнул и громко сказал:
— Бобик. Ты первым с кем заговорил? С холодильником или тостером?
У Боба дёрнулся глаз. Пайка уронила голову на колени и улыбнулась.
— Он реально разговаривает, — сказал Боб тихо, почти с уважением. — Я думал, это бред. Иллюзия.
— Всё иллюзия, Боб, — сказал я с неожиданной мягкостью. — Даже твоя засада. Особенно твоя засада.
— Ты хочешь, чтобы я тебя убил? — уточнил Боб. — Я ведь думал. Я готовился. У меня есть ванна, химия, даже список пунктов, как всё замести.
— Понимаю, — уверенно кивнул ему я. — Мы все иногда пишем списки, чтобы не сойти с ума.
— Ну ты и… — снова не договорил Боб. Потом вдруг сказал, почти растерянно: — А ты знал, что на восьмой день начинается аудиторное монологическое сопровождение?
— Нет, — сказал я. — Но кот, наверное, знал или подозревал.
Григорий кивнул:
— Подтверждаю. Мы на седьмой день изобрели шахматы на троих и начали играть втроём. Без третьего игрока.
Пауза. Никто не смеётся. Никто даже не дышит. Пайка, выпрямившись, посмотрела на меня с каким-то новым выражением — не то презрение, не то спасённая горечь.
И вдруг — голос Боба снова стал прежним: чётким, почти холодным.
— Ты пришёл сдаться?
— Нет, — сказал я. — Я пришёл договориться.
— Сбрендил, — констатировал Боб. — Ну давай, удиви меня. Какую сделку ты можешь предложить?
— Брелок тебе не достанется, — начал я с нажимом, — потому что он теперь работает не совсем как раньше. Он не любит насилие, Боб. Он стал... чувствительным. Как выжатый лимон после медитации. Я пробовал его нажать, перед тем как зайти в квартиру. Он не работает.
— Что ты несёшь? — зло бросил Боб.
— Я несу идею, — сказал я и достал из кармана... ничего. Показал пустую ладонь. — Видишь? Вот и он тебя видит.
Григорий встал на задние лапы и добавил с академическим спокойствием:
— Человек, не верящий в магию, обречён на поражение. Особенно, если он внезапно стал её частью.
— Ты что, проклял меня? — тихо спросил Боб.
Я пожал плечами и смастерил гримасу на лице.
— Нет. Просто дал тебе время подумать. Ровно столько, сколько ты дал Пайке.
Боб выпрямился. Плечи расправлены, голос ровный. Он резко шагнул вперёд, в упор ко мне.
— Отлично, — сказал он. — Хватит философии. Хватит всех этих твоих речей. Ты думаешь, я не вижу, что ты тянешь время? Ты не договариваешь. Пришёл сюда, улыбаешься, как будто у тебя в штанах запасной план. Но у тебя ничего нет, Смирнов. Только говорящий кот и морда, которую хочется бить об плитку.
Он достал пистолет. Настоящий. Без спецэффектов, без пыли. Просто чёткое, тяжёлое железо, нацеленное в лоб.
— Сначала ты рассказываешь, где брелок. Потом я решаю, стоит ли тебе жить.
Я не шелохнулся. Только смотрел. Ни вызова, ни страха. Даже не апатия — усталость.
— Не в ту сторону, Боб, — сказал я спокойно. — Ты действительно думаешь, что насилие всё ещё работает? После всего, что было?
— Оно работает на мне, — прошипел Боб. — Это мой язык. Я за него всю жизнь получал. Мне не нужны твои мантры и твой кот-самоучка. Мне нужен брелок.
Григорий медленно опустился на пол, прикрыл глаза.
— Ох, сейчас будет плохо, — сказал он, будто предвкушая катастрофу.
Пайка попыталась встать — не от страха, а от предчувствия, что вот сейчас оно начнётся, необратимое. Но Боб уже сделал шаг вперёд.
— Всё. Хватит. У меня нет времени на игры. Ни у меня, ни у неё.
Он нажал спусковой крючок.
Щелчок. Тишина.
Боб посмотрел на пистолет, как на предателя.
Снова нажал.
Щелчок.
— Что?..
— Ты не понял? — с лёгкой грустью сказал я. — Сломалось.
— Это конец, — добавил кот. — мы вмешались в законы причинно-следственных связей. Ну, или брелок. Технически, вы оба слишком скучные, чтобы точно определить источник.
Боб смотрел на оружие. Потом на меня. Потом — на Пайку.
Потом медленно, очень медленно, опустил руку.
— Всё уже началось, Боб, — сказал я. — Я не пришёл, чтобы торговаться. Я пришёл, потому что ты проиграл. Просто не заметил. И я решил дать тебе шанс увидеть, как это чувствуется.
Боб отступил. Сделал шаг назад. Потом ещё один.
Всё его существо трещало по швам. Он был как человек, у которого вырвали проводку изнутри.
Он вдруг понял: не знает, сколько прошло времени. Не знает, зачем он в этой квартире. И — не знает, кто он теперь, если не тот, кто находит, преследует и уничтожает.
Он сел. Медленно. В кресло, где ещё час назад обзывал тостер.
— Что ты со мной сделал?.. — тихо спросил он.
— Ничего, — сказал я. — Ты сам сделал. Ты просто слишком долго сидел в засаде. А засадой была не квартира. А ты сам.
Пайка поднялась. Подошла к Бобу. Коснулась плеча. Её голос был тихим, но неожиданно твёрдым:
— Боб... всё.
Тот кивнул. Он больше не был охотником. И больше не был угрозой. Он был просто человеком, который всё понял слишком поздно.
Квартира была тише библиотеки.
Боб молчал, растворившись в собственном себе, сидел в кресле и смотрел в никуда. Я стоял у окна. Пайка — посреди комнаты, будто в нерешительности, в каком жанре ей сейчас жить. Вокруг пахло кофе, сталью и чем-то бессмысленно-богатым — дорогим ароматом свечи, которую Боб когда-то случайно зажёг и не смог потушить.
— Знаешь, — сказала Пайка, — я ведь тоже не сразу поверила, что ты настоящий.
— А я и сам не сразу поверил, — ответил я. — Иногда думаю: может, я просто что-то вообразил. Ну, кнопку. Кота. Всё остальное.
— А воображение — это диагноз? — Пайка вздохнула и прошлась по комнате. — Я, например, часто вижу себя нормальной. Без сцены, без контрактов, без Боба, который душит меня кроссовками Nike, потому что "не может по-другому". Вот и живу с этой фантазией.
Я усмехнулся.
— У меня всё проще. Я вижу себя дома, с кружкой чая, без погони, без проклятого GPS. Только кот рядом — и ковер, который он опять ободрал и обгадил.
Пауза.
— Странно, — сказала она. — Мы оба могли бы просто... исчезнуть. Вместе. С этим брелоком. Сделать себе любой мир.
— Могли бы, — кивнул я. — Но, похоже, не умеем хотеть.
Григорий потянулся, зевнул и спрыгнул с подоконника.
— А вот теперь, — сказал он, — я, пожалуй, вмешаюсь.
Они оба обернулись.
— Да, да. Кот говорит. Привыкайте. Потому что, между прочим, вы оба неадекватны. Один таскает за собой магический предмет, как студенческий пропуск. Вторая устраивает охоту через полмира, как будто речь о сумочке из новой коллекции.
— Пропуском был брелок, между прочим, — тихо заметил я.
— Не перебивай, — сказал кот. — Вы не видите главного. Этот брелок — не про желания. Он про влияние. Кто контролирует кнопку, тот получает шанс менять не только своё, но и чужое. Это как управлять мечтой, только без снов.
Пайка прищурилась.
— Ты хочешь сказать, что он… воздействует на других?
— Нет, — ответил Григорий. — Я хочу сказать, что он уже воздействует. Пока вы тут выясняли, кто кому должен, он строил свою логику. Он проверял вас.
Меня аж передернуло, и я побледнел.
— Он живой?
— Нет, хуже. Он логичный. Это не волшебная коробочка, а программа, которая учится. И вы оба — её самые странные тесты.
— И что теперь? — спросила Пайка.
Григорий сел, свернув лапы под себя.
— Теперь начинается игра на выбывание.
Они замерли.
Кот продолжил:
— У брелка новый режим. Он сам решает, кому достаться, но требует цену. А цена — ваша… человечность. В прямом смысле.
— Прекрасно, — пробормотал я. — Это, как если бы Алиса из "Яндекс-станции" сказала: «А теперь давай на честность, брат, кто тут лишний».
Пайка, впервые за долгое время, рассмеялась. Искренне. Невольно.
— Ну, чёрт. Я даже скучала по таким диалогам. Без слюней, без выстрелов.
Я посмотрел на неё. Вот она, предел всех моих мечтаний.
— Я не враг тебе. И не хозяин этой штуки. Я просто… идиот, который нашел.
— А я вторая, которая потеряла, — пожала плечами она.
— И я — кот, который вам обоим сейчас спас жизнь, — хмыкнул Григорий. — Запомните момент. С этого места всё меняется.
И в этот момент на стене, прямо посреди глянцевой панели, загорелась красная точка. Сначала крошечная, как прицел. Потом — шире, теплее, мягче.
Брелок включился.
Он не просто загорелся — он выбрал момент, как будто ждал этой сцены, этой реплики. Тишины между людьми, которые наконец-то начали понимать друг друга. А теперь — плата за вход в следующий уровень.
Красный свет на стене мигнул, как глаз камеры. Ни тепло, ни холод — просто внимание. Комната застыла. Даже Боб, до этого сидевший как воск в кресле, поднял голову, как будто его дернули за внутреннюю нить.
— Он нас слышит? — тихо спросила Пайка, словно боялась потревожить этот странный, сияющий покой.
— Он нас анализирует, — поправил Григорий. — Сканирует, сортирует, выбирает. Как завкафедрой на зачёте, только вместо шпаргалки — вся ваша душа.
Свет мигнул ещё раз. Теперь на панели проступили слова. Не на экране, не голограммой — словами, как будто выгравированными в воздухе:
«ОДИН ИЗ ВАС НЕ ПРОЙДЁТ ДАЛЬШЕ»
Пайка вздрогнула.
— Что значит — не пройдёт?
— Именно то, что ты подумала, — сказал Григорий, и его голос, впервые за всё время, был не язвительным, не профессорским, а… тихим. Почти человеческим. — Брелок включает новый режим. Доступ к желаниям только у одного. Второй — исключается. Навсегда.
— Это как… смерть?
— Не обязательно, — ответил кот. — Но отрубает от системы. Вылет из игры. Потеря связи с магией, с возможностями, с влиянием. Может и тело оставить, а смысл — нет.
Я молчал и смотрел на светящийся текст и почему-то ощущал не ужас, а… облегчение. Как будто всё это время я ждал именно такого вызова. Прямого. Понимаемого. Честного.
— А кто решает? — спросил я.
Слова на стене изменились.
«РЕШАЕТ КОТ»
— Господи, — простонала Пайка. — Это шутка?
Григорий глубоко вдохнул, как будто только что сбежал с философского симпозиума.
— Нет, это механика. Я — посредник. Не потому, что самый умный, а потому что — вне категорий. Я не человек, не игрок, но участник. Смотритель, если хотите.
— И ты… кого выберешь? — Пайка не отводила от него глаз. Губы были сухими.
Кот подошёл к столу, запрыгнул и уставился на обоих. Долгий, молчаливый взгляд. Будто ставил на весы не действия, не слова, а намерения. Все те невидимые вещи, что скапливаются под кожей, когда человек сам с собой не договорился.
— Я выбираю, — сказал он, — не между вами. Я выбираю будущее.
Я нахмурился.
— Что ты имеешь в виду?
— Этот мир слишком долго был сценой. У каждого своё шоу, свои аплодисменты, свои лайки, слёзы, угрозы, концерты. А теперь — надо заново написать сценарий. Не кому достанется, а что он сделает с этим.
Пайка смотрела молча.
— Поэтому я скажу вот что, — кот посмотрел на неё, потом на меня. — У каждого из вас есть одна минута. Скажите: что вы сделаете, если именно вы получите брелок?
Комната снова замерла. Брелок — светился. Время — пошло.
— Одна минута. Убедите меня. Почему именно вы должны получить брелок. Начнём с тебя, милая. Твоя харизма, как всегда, опережает рассудок — давай посмотрим, потянет ли она аргументацию.
Пайка сдвинула ногой табуретку, как будто убирала лишнее из кадра, и встала, вытянувшись в полный рост. На фоне распростёртого на диване Боба — которого с его слюной и закатившимися глазами можно было перепутать с забытым креслом-мешком — она выглядела особенно живой.
— Меня зовут Пайка. Да, я пою. Да, я была на обложке "Time", "Rolling Stone" и даже на стене в Нижнем.
Но сейчас не об этом. Брелок — не игрушка, не символ, не проклятие. Это — власть.
А власть, если уж быть честными, всё равно попадёт в чьи-то руки. Лучше — в мои. Потому что я не прячусь. Я — на сцене. Я умею держать удары. Умею падать и вставать. Я знаю, как работает внимание, как рождается смысл, как он умирает под лайками.
Я не идеальна, но у меня есть главное: масштаб. Я могу превратить этот брелок в нечто большее, чем набор желаний. Я — усилитель. И если ты, Гриша, хочешь, чтобы твой артефакт не превратился в очередной мем, а стал историей — отдай его мне.
Она замолчала. Время — пятьдесят две секунды.
— Неплохо, — сказал кот. — Хотя "я-я-я" звучит как детский рэп. Матвей?
Я поднял голову. Смотрел я не на кота, не на брелок — на Пайку. С интересом, но без вражды. Как человек, которому снится что-то странное, но он решил досмотреть.
— Я — никто, — сказал я тихо и спокойно.
— Без пафоса. Просто фактически. Я замерщик. Слово такое — уже звучит как оскорбление. Но я умею измерять. Пространство. Поведение. Последствия.  Я встал.
— Брелок не я нашёл. Он сам появился. И он не сломал меня, не свёл с ума, не превратил в карлика с тираническим зудом. Я делал с ним ошибки. Иногда — глупые. Иногда — чудовищно правильные.
И понял одно: брелок усиливает не желания, а человека. И если ты — куча глянца, он сделает тебя богиней с рекламным бюджетом. А если ты — просто человек, он даст тебе возможность остаться собой. Даже когда вокруг будут сходить с ума.
Я пожал плечами.
— Я не хочу брелок. Но я не позволю, чтобы он стал продолжением микрофона.
Я был в тени. И мне там… нормально.
Высказавшись, я сел обратно.
— Но, если выбирать между мною и тем, кто будет записывать тиктоки с желанием — ну, ты понял, Григорий, — выбери меня.
— Шестьдесят один, — сказал кот. — Ну ладно. За отвагу.
Он слез с подоконника. Подошёл к Бобику, аккуратно перевернул его лапой лицом к стене — просто чтобы не мешал атмосфере.
— Что ж, — сказал он. — Один — масштаб. Другая — тишина. Одна — голос. Другой — ухо. Один — искра. Другая — проводка.
Он взял брелок лапками. Подбросил.
— Выбор сделан.
Пауза. Напряжение. Где-то внутри дивана хрустнуло. Возможно, позвоночник Боба. Но никто не обратил внимания.
— Брелок отдаёт предпочтение…
И БАЦ. Брелок завис, просто замер в воздухе.
Не упал. Не звякнул. Просто застыл в точке над полом, как будто кто-то нажал паузу на физике.
— Э-э, это уже не мой фокус, — пробормотал Григорий, пятясь на подушку.
Пайка напряглась.
Я — наоборот: расслабился, как человек, у которого отобрали руль, и теперь остаётся только ехать.
И тут брелок заговорил.
Не голосом. В комнате стало гулко, как в огромной пещере. Тишина начала пульсировать — ритмично, точно кто-то бил в огромный невидимый барабан.
"ДОВОЛЬНО."
Голос возник у всех в голове одновременно. Он не звучал — он присутствовал. Как запах гари или предчувствие землетрясения.
"Сравнение завершено. Параметры учтены. Конфликт — признан тривиальным. Позиции: медиа — нестабильна, мораль — абстрактна, интеллект — избыточен. Все участники — недостаточны."
— Это комплимент или оскорбление? — спросил Григорий, пряча усы.
"Выбор между двумя — не ясен. Третья позиция — недопустима. Устройство вступает в активный поиск."
— Какой ещё поиск? — нахмурилась Пайка. — Эй, ты что, хочешь сказать, что мы оба не тянем?
«ПОДТВЕРЖДАЮ»
Брелок начал светиться. Не ярко — скорее, тревожно. Как будто в нём включилась аварийка.
"Обнаружена несовместимость. Целостность структуры нарушена. Субъекты конкурируют, не обладая фундаментом желания. Один — бежит, вторая — кричит. Нет того, кто видит."
— Это уже аллегория? — уточнил я, хотя явно знал ответ.
Брелок начал крутиться в воздухе. Вихрь. Вокруг него поднялись мелкие предметы: ручка, салфетка, раритетный жетон метро. Боб застонал — он был ближе всех к эпицентру и словил по лбу ароматизированной свечкой.
«ВЫЗЫВАЮ АЛЬТЕРНАТИВУ»
— Альтернати… что?
"Григорий, субъект: животное, параметры — нестандартные. Совпадение по вектору наблюдения и анализа. Предварительный выбор: он."
Мы повернулись к коту.
— Простите, что?! — выдохнули мы с Пайкой в унисон.
Григорий глянул на нас так, как будто у него началась мигрень.
— Вот только этого мне и не хватало, — пробормотал он. — Я, конечно, умный, но у меня даже паспорта нет.
"Документация — не требуется. Спектральная нейронная матрица согласована. Новый владелец — подтверждён. Устройство — закреплено."
Брелок резко рухнул вниз — прямо в лапы Григорию. Он схватил его автоматически, рефлекторно, как мячик от игрушки.
Тишина.
— …Ты теперь главный? — медленно спросила Пайка.
— Я что, теперь и за вас двоих отвечаю? — простонал Григорий, глядя на странно тёплый, покалывающий пластик у себя в лапе.
Он поднял глаза. Мгновение подумал.
А потом зевнул.
— Ну ладно. Мой первый приказ: все закрыли рты, пошли на кухню и сделали мне тунца. У меня важная миссия — спасти этот мир от вас.


ГЛАВА 11 «АДМИНИСТРАТОР ВСЕЛЕННОЙ»

Когда брелок попал в лапы Григория, пространство щёлкнуло, как дверца у холодильника — только не со звуком, а... с тишиной. Очень плотной, жирной тишиной, как сливочное масло, забытое на солнце. Всё исчезло. И Пайка, и Матвей, и даже срач на ковре. Квартира растворилась, и вместо неё — купол. Прозрачный, звёздный, дышащий. Без пола, без потолка. Как будто его построил дизайнер, вдохновлённый ЛСД и космической тоской.
Кот остался один.
Хотя… не совсем. Она была у него в голове — система. Интерфейс, всплывший перед глазами, как реклама лосьона для шерсти. Только вместо скидок и акций — космос, и он заговорил.
— Режим администратора активирован.
— Ох ты ж хвостатый жопогрей… — прошептал Григорий, сжимая брелок, будто тот мог почувствовать его возмущение. — Что мать вашу вообще происходит?
Перед ним выскочила голограмма — сетка планеты. Вся Земля, как на ладони, утыканная мигающими точками. Красными. Каждая — как маленькая язва на теле голубого шара.
Объект: брелок, модель ARX-;9. Функция: исполнение локализованных желаний. Происхождение: не для органических. Количество сброшенных экземпляров: 137. Обнаружено: 12. Активных: 6. (в том числе администратор). Угроза для цивилизации: нестабильная, слабо переходная.
— Сброшено?! — Кот охренел. — Кто у вас там идиотов нажимает на кнопку "выкинуть брелок"? У нас тут не свалка магических игрушек! Это вам не "Киндер-сюрприз", это ядерный подарок с бантиком!
Вы были назначены хранителем экземпляра. Полномочия: полные. Задача: локализовать, нейтрализовать, деактивировать 12 экземпляров. Оставшиеся ключи, место нахождение которых не обнаружено - деактивировать. Срок: немедленно. Статус: выполнено.
— Вы... вы в курсе, что я КОТ? Я лапами ем, сплю восемнадцать часов в сутки и... и я не умею водить машину, чёрт подери! Я вообще разговаривать начал благодаря этому адскому аксессуару!
Принято к сведению. Компенсация: расширенные возможности. Включая преобразование локальной реальности под нужды миссии.
— А сбрасывали вы свои брелоки зачем, простите? Что вы этим хотели добиться? Вы кто вообще, и с какого перепугу решили сыграть в "найди артефакт" с домашними животными?
Переход в режим истории. Галактическая справка номер 9.
— Да начнётся сказание, — вздохнул кот, зарыв лапу в ухо. — Только бы без поэзии...
Когда Вселенная еще пукала протоплазмой и рисовала галактики наобум, как пьяный художник в МФЦ, две галактики столкнулись. Бац — и звезда, которую впоследствии человечество назовёт «Солнце», вспыхнула, как студент на экзамене по физике.
Под гравитационным давлением и небесным бардаком сформировалась солнечная система. Плутон всё никак не мог встать на своё место — вечно опаздывал, как сантехник в панельку. Из-за этого на Землю сыпались астероиды, как рекламные листовки. В некоторых были... формы жизни. Лайтовые. Сопливые. Но живые. И вот они, попав в подходящую микровлажную нишу, начали шевелиться, думать, выделять газы и спорить на форумах.
Когда Плутон наконец-то занял свою вахту и стал ловить 90% всего космического мусора, цивилизация на Земле вздохнула — и начала расти.
Миллиарды лет, кислород, атмосфера, фотосинтез, деревья, ипотека, вайфай.
Видя потенциальный рост, наша цивилизация решила оказать поддержку. Цель: формирование высокоразвитого вида. Методы: внедрение ключей (брелоков) — устройств ускоренного развития сознания. Мы не ожидали немедленного результата. Вероятность активации одного из артефактов разумным существом оценивалась как 0,01%. Вы оказались исключением.
— Исключением, блин... — Григорий нервно чесал живот. — Я вообще хотел просто жопу почесать и случайно зажал кнопку. Удивительная научная стратегия. Кто вы, инопланетные маркетологи?
Главная цель — подготовка союзников. Наша галактика находится под угрозой захвата враждебной цивилизацией, условно обозначенной как "Прайд".
— Прямо как в мультике "Король лев"...
Прайд не обращает внимания на такие объекты, как ваша галактика. Вы — микроскопические. Представьте бельевую блоху на наволочке. Пока не чешется — её не видно. Но если начинает кусаться — её сжигают.
— То есть, если мы станем умными — нас заметят. Если останемся идиотами — живём дальше, да?
Именно.
Григорий замер. Всё встало на свои места. Брелок — не игрушка. Это ключ. Инструмент. Легендарный артефакт древней цивилизации, который долго ждал активации. И он, кот, сраный Григорий из Смоленска, оказался этим «выбранным». Потому что вовремя почесал пузо.
Он закрыл глаза. Мир закружился. Голова — тяжелее арбуза, а мысли — как ёжики в блендере.
— Мать твою, Матвей, — прошептал он. — Если бы ты не купил меня на Авито, я бы сейчас лизал батарею у старушки в Бирюлёво. А теперь я — Админ планеты!
Он грохнулся в обморок.
Очнувшись, кот первым делом пересчитал лапы. Всё на месте. Потом вспомнил — денег нет. Документов — ноль. Визы, транспорт, крипта, голос — всё подаренное брелком. И теперь ещё и ответственность за планету.
— Ну что ж... — Григорий медленно выпрямился. — Моё первое желание, официальное. Активировать Боба обратно.
Обоснование?
— Потому что этот человек — не человек. Это швейцарский нож на ножках. Он хакер, охотник, терминатор и — что важно — уже не задаёт лишних вопросов. Мне нужен солдат. Я, конечно, кот, но у меня лапки. А у него — гранатомёт.
Пауза.
Потом — вспышка. Словно кто-то врубил экран смерти Windows.
Исключение принято. Агент Боб возвращён. Статус: подчинён администратору. Ограничения: 50% автономии. Запуск.
Боб зашевелился. Медленно, как после трёх литров наркоза. Сначала палец. Потом зрачки. Затем — вдох, глухой, как у старого холодильника. Он сел, огляделся, увидел кота.
— Григорий?
— Добро пожаловать в игру, Бобик. Я — твой новый командир.
— Попробуй только сказать "мяу" — и я тебя уволю обратно в овощ. Будешь слюни глотать и сопли всасывать через нос.

***

Позже, уже в пентхаусе на 78-м этаже Москва-Сити, Григорий устроил учебный лагерь. Boot camp. Тренинг для идиотов.
Я сидел с глазами как два доната. Пайка — с ведром. Боб — с лицом полного согласия.
Григорий шагал между ними, как полосатый генерал, и читал лекции:
— Брелоки — это ключи. Вы — носители. Цель — объединение. Потом — нападение на Прайд. Почему? Потому что, если мы не нападём — нас сожрут.
Я въехал первым. В какой-то момент даже записывать начал за котом. Пайка поняла на половине. Когда дошли до примера с бельевой блохой — её вырвало. Боб... Боб был готов и сейчас вылететь из окна и убить президента Германии. Потому что ему было пофиг. Никто его никогда не видел, и он это ценил.
Григорий уселся на подоконник, глядя на Москву.
— К чертям всё. Нам предстоит проделать большую работу. И если я, сраный кот, теперь администратор, значит, пришло ваше время. Тренировки — завтра. А сейчас... кто хочет "Вискас"?

***

Пайка, как водится, не выходила из дома неделю. В смысле — совсем. Как будто её заперли в позолоченном террариуме и сказали: «Сиди. Дыши шоколадом». Батончики, медитации с Бали на YouTube, вечные срывы на Боба и, наконец, нервный тик на левом глазу. На седьмой день стало очевидно: либо она что-то взорвёт, либо кому-нибудь прилетит пощёчина.
Я наблюдал за этим безумием из безопасной зоны — с дивана, с телефоном в руках и лицом человека, которому очень не хочется быть следующим в очереди на оплеуху.
Пайка резко встала, позвонила агенту и абсолютно спокойно выдала:
— Я лечу в Калининград. Организуй концерт. Один. Большой. Благотворительный. Пока я в небе — у тебя есть время. Взлетаю через полтора часа.
И отключилась. Без прощаний, без «спасибо», просто пшшш — и всё.
Калининград. Ну хоть не Улан-Батор. Россия, но как будто сбоку. Как будто её выдавили из России и забыли прикрутить обратно. Нам повезло — ключ был там, и он был активирован, по-русски говорят, и янтарь кругом. Прямо туристическая удача, только с примесью апокалипсиса.
Пока она запихивала в чемодан сценические костюмы и боевые резервы душевной стабильности, вдруг остановилась. Подошла к Бобу. И... влепила ему пощёчину.
Хлоп!
— Это за то, что держал меня взаперти, мразь, — сказала она нежно. Почти с лаской. Как будто не наказала, а похвалила. Такой, знаешь, педагогический жест одобрения с элементами мести.
Боб молча кивнул. Даже не моргнул. Я бы на его месте уже вызвал священника и страховщика.
Кот Григорий, наблюдавший за этим со своего подоконника, медленно потянулся, как будто собирался с мыслями, и спрыгнул. Электризованный от напряжения мех стоял дыбом. Подошёл к Пайке и заговорил тоном усталого сапёра, объясняющего практиканту, что красный провод — это не жвачка.
— Послушай меня, девочка. Ещё раз устроишь подобное — обнулю. Полностью. Улетишь в перезагрузку с форматированием памяти. Ни брелка, ни песен, ни себя. Хочешь?
Там, где у Пайки только один глаз дёргался, теперь оба начали подрагивать в синхрон. Но голос у неё остался спокойным:
— Не хочу. Больше не повторится. Обещаю.
— Я не человек, мне по ушам ездить бесполезно, — отрезал Григорий. — Ты сказала — я записал. У меня память как у сервера NASA. И нюх, между прочим, врождённый — на ложь и глупость. Особенно последнюю.
Он повернулся ко мне, а я сидел с видом глубоко увлечённого смартфоном. На самом деле я искал информацию о янтарных штольнях и прикидывал, можно ли туда спуститься без того, чтобы нас завалило геологически или юридически.
— Чем занят, задрот? — спросил Григорий с ласковой издёвкой.
— Ты охренел, Гриша? — буркнул я, не отрываясь от экрана. Потом всё-таки глянул на Пайку. Та хитро улыбнулась и подняла бровь. Я поёжился. Мне одной пощёчины в день вполне хватит, а запасной щёки у меня нет.
— Наш первый ключ — в Калининграде, в какой-то штольне, — объяснил я. — Янтарная разработка, вроде как. Надо понять, действующая она или уже в архиве у Природы.
Я кивнул на Боба. Тот понял с полуслова, а точнее — с полукивка.

Григорий подошёл к нему вплотную и выдал:
— Ты вообще в курсе, что теперь ты — мой телохранитель, глаза, уши и, упаси меня хвост, мозг в ряде ситуаций?
— Да, — кивнул Боб, встал и приготовился, как будто ему сейчас вручат список дел и антидепрессанты.
Кот запрыгнул на подоконник, важно, как будто это трибуна в римском сенате, а он только что подписал указ о начале нового сезона приключений.
— Ты у нас хакер экстра-класса, да? — спросил он. — Тогда наколдуй мне видеосъёмку объекта. Хочу видеть штольню, подходы, охрану, всё. И вообще — почему я тебя об этом прошу? Ты должен уже бежать ко мне с флешкой, картой и планом в зубах, как преданный ретривер из ЦРУ!
— Понял, босс. «Сейчас всё исправим», — буркнул Боб и полез в планшет.
Григорий вытянул лапки и, глядя в окно, выдал голосом Юрия Яковлева:
— Красота-то какая… лепота.
Москва плыла внизу. Солнечный свет ловил отблески на стеклах, и даже город выглядел спокойно — как перед бурей. Воздух звенел — там, впереди, были ключи, штольни, тайны и чёткое ощущение, что без драки не обойдётся.
Я вздохнул, проверил, заряжен ли ноутбук, и мысленно составил список вещей, которые мы можем забыть. На первом месте, как всегда, было здравомыслие.
Но, как ни странно, всё шло по плану. Или хотя бы начинало походить на нечто, отдалённо напоминающее план.
***

Мы пересекли границу, как вдруг Григорий — устроившийся на спинке моего кресла в салоне самолета, как будто он персональный психоаналитик экипажа — изрёк с ленцой в голосе:
— Ну наконец-то. От Европы у меня уже шерсть пахнет круассанами и бесполезной демократией. Вернёмся, так сказать, к месту преступления.
— Куда? — переспросила Пайка, пристёгиваясь с таким видом, будто ей всё это снится, а накануне она переела глицина.
— В Россию, детка, — мурлыкнул кот, не поднимая глаз. — Туда, где можно потерять ключи, совесть и министра обороны в одном и том же супермаркете.
План был прост и нагл, как привычка Боба спорить с навигатором. Мы решили пройтись по всем оставшимся точкам Европы — не то, чтобы зачистить, но хотя бы оглядеть, не оставив ни одного шевелящегося артефакта. А уж потом — двигаться к главным координатам. К тем четырём ключам, которые уже были активированы и, по словам Григория, «сверкали, как гирлянда в дурдоме в день проверяющих».
— Эти пятеро — не жучки в пижамах, — пояснял он, откинувшись на спинку кресла и изображая профессора, у которого в дипломе вместо имени стоит «где моя еда». — Они уже поняли, с чем играют. Поэтому если вломимся все вместе — будет, как если бы ты полез целовать розетку с ведром воды в руках. Поодиночке — ещё шанс есть. Ну или хотя бы без Боба. Мы уже видели, как он превратился в овощ. И это даже не баклажан, а капуста: снаружи цел, а внутри салат «освободи меня».
Пока мы летели над лесами, полями и обломками былой геополитики, меня внезапно пробило на философию. Я вытянулся в кресле, как будто лечу не в Калининград, а на околоземную орбиту, и спросил:
— Скажи честно, Пай. Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли?
Пайка закатила глаза так эпично, что в кабине самолёта стало на пару градусов холоднее.
— Ты один из тех, кто проверяет интеллект вопросами из третьего класса?
— А ты одна из тех, кто злится, когда не уверена в ответе?
— Земля. Вокруг Солнца, — с усилием выдохнула она, будто вопрос был с подковыркой.
— Молодец, одна ошибка с одной попытки. Дальше: сколько секунд в часе?

— Шестьдесят минут… по шестьдесят… это… три… три… — Она застыла, как кассовый аппарат без чека.
— Не спеши, — ласково сказал я. — Все ошибаются. Даже Википедия. Только у неё нет давления, как у тебя.
— Три тысячи шестьсот, — наконец выплюнула она. — Но ты ведь не об этом. Ты меня тестируешь, как на кастинге.
— Нет. Я просто показываю, где ты. Ты — как вся ваша сияющая глянцевая каста. Иллюзия уверенности, обёртка знаний, рот, который говорит быстрее мозга. Я не обижаю — я диагностирую.
— Да ты офигел, — прошипела она.
— Нет. Просто констатирую. Ты не глупая. Ты — успешная. Но ты не знаешь, как устроен мир. Не потому, что не можешь. А потому что тебе не надо. У тебя есть менеджер, стилист, пиар-ассистент и человек, отвечающий за зарядку твоих AirPods. А потом — бац — артефакт. Брелок. Магия. И вот уже райдер не работает. Промо — не работает. Надо думать. А ты…
— А я?
— А ты всё ещё думаешь, что Земля — центр. Потому что ты сама себя в него поставила.
Пайка вскочила.
— Брелок был мой! Я его нашла!
— Я вчера нашёл дохлого голубя на балконе. Мне теперь голубятню открывать?
Она села. Медленно. В глазах — тот самый момент, когда человек впервые осознаёт, что лайки — это не любовь, а статистика.
— Ты правда считаешь, что поколение деградирует?
Я кивнул.
— Конечно. Потому что успех теперь не требует усилий. Таблица умножения — не нужна, есть калькулятор. Столицы — не нужны, есть поиск. Книги — не нужны, есть видео. Смысл? Заменён мемами. Ваше поколение — у которого есть всё. Кроме основания. А когда почва уходит из-под ног — вы падаете. Как мебель из IKEA, собранная без инструкции.
Пайка посмотрела в иллюминатор. Глаза у неё были как у человека, которого впервые отпустили без охраны на рынок.
— А ты кто тогда? — спросила она тихо, почти не веря, что интересуется по-настоящему.
Я улыбнулся.
— Я? Просто бывший замерщик, который в какой-то момент понял, как работает мир. И не побежал ныть в TikTok.
— Идеальный момент для рекламы моей новой песни, — пробормотала она, закрывая лицо руками.
Григорий зевнул, как будто ему пришлось наблюдать за этим всю девятую жизнь подряд.
— Ну, слава хвостатому, вы наконец заговорили как взрослые коты. Хоть кто-то тут продвигается к просветлению, кроме меня.
Он спрыгнул на пол, прошёлся по панели управления и бросил через плечо:
— Только если не заткнётесь в ближайшие две минуты, я пожелаю, чтобы самолёт приземлился прямо на ларёк с шаурмой. И да, Пайка. Брелок был твоим. До того, как ты решила, что ты его заслуживаешь.
— Ты что, теперь буддист? — спросила она, не поднимая глаз.
— Я кот. Мы выше этого. У нас девять жизней и одна общая нервная система — на вас двоих.
Я хмыкнул:
— А может, ты и есть та самая высшая сила?
— Не льсти мне, — зевнул Григорий. — Я просто единственный, кто читает инструкции перед тем, как нажимать красную кнопку.
— Ну что, теперь все враги — одна команда? — спросил я.

— Да. Посмотрим, что выйдет. Пайка — это отвлекающий манёвр. Хотим привлечь внимание целого города — делаем концерт. На него сбегутся все: от мэра до местного ФСБ. Идеальный шумовой фон.
— А твой Бобик? Он не подведёт? — прищурился я.
— Он видел, что с ним случилось, — кивнул кот. — Я на тысячу процентов уверен, что в овощ он превращаться не хочет. Он у нас как швейцарский нож в упаковке: и хакер, и вышибала, и беспилотник.
Из динамика раздался спокойный голос пилота:
— Уважаемые пассажиры, мы начинаем снижение. Посадка в аэропорту Храброво — через двадцать пять минут.
Григорий усмехнулся, запрыгнул обратно на кресло, свернулся клубком и прошептал:
— Кто-нибудь, дайте мне платок — я сейчас чихну.

«СБРОС»

1. Год: 12 742 до н.э. Место: Орбита Земли.
ARX-;8. Он был всего лишь одним из ста тридцати семи. Небольшой черный модуль с красной кнопкой по центру, запечатанный в термостойкую капсулу, рассчитанную на тысячелетия. Один из многих — но не для этой планеты.
— Сбросить.
Капитан корабля, принадлежавшего так называемой Цивилизации Наблюдателей, произнёс команду без интереса, не удостоив и взглядом голографическое изображение планеты внизу. Земля для него была ничем не примечательной, всего лишь одной из биологических аномалий, слишком молодой, слишком беспорядочной.
— Координаты? — уточнил оператор — Самый огромный материк. В этом районе высокая концентрация органических смол. Капсула будет сохраняться лучше.
Запуск прошёл без лишних эффектов. Капсула вошла в атмосферу так тихо, будто и не было её вовсе — словно капля в океане, как один из тысяч метеоров, теряющихся в ночном небе.
2. Лёд и смола.
Год: 9 518 до н.э.
Прошло три тысячи лет. Капсула оставалась нетронутой, погребённой под толщей древнего льда, пока однажды ледник не начал отступать. Земля потеплела, а вместе с ней пробудились и леса.
На месте будущей Балтики поднялись сосны. Их кора потрескалась, и из ран потекла смола — густая, янтарная, тяжёлая. Капсула оказалась в центре этого замедленного водоворота. Поток обволакивал её со всех сторон, постепенно превращая в нечто драгоценное, будто древнюю мошку в капле времени.
Сон продолжался. Четыре тысячи лет капсула пролежала в янтарной западне. Земля двигалась, оседала, напрягалась — и в какой-то момент скрыла артефакт глубже, в темноту. Над ним плескалось молодое Балтийское море. По берегам уже ступали первые люди, и кто-то из них начал копать — робко, неумело, но с азартом.
А капсула ждала. Она умела ждать.
3. Находка.
Год: 1943. Место: Восточная Пруссия, немецкая янтарная шахта
— Herr Oberst! Hier! – (Господин Оберст! Здесь).
Вскоре офицер СС оказался у штрека. Один из рабочих передал ему странный камень: тяжёлый, чёрный, с гладкими, неестественно правильными гранями. Он выглядел не как часть природы, а как что-то созданное — пусть и непонятно кем.
— Was ist das? (Это что)? — пробормотал он, поворачивая находку в руке.
В тот же миг поверхность камня дала трещину. Изнутри блеснула крошечная красная кнопка, словно глаз, приоткрывший век.
— Не трогай! — крикнул кто-то из глубины туннеля.
Но было поздно. Офицер уже нажал.
4. Первое пробуждение.
Голос прозвучал прямо в голове. Он не имел источника, но казался абсолютно реальным — спокойным, почти ласковым.
— Что ты хочешь?
Оберст резко обернулся, но в штольне, кроме него, никого не было. Лишь неровные тени от фонарей ползали по стенам.
— Я… хочу увидеть конец войны, — произнёс он, скорее себе, чем кому-то ещё.
Это была ошибка. Брелок не обладал способностью показывать будущее. Но он мог пробудить в человеке именно то, чего тот боялся больше всего.
5. Видение.
Он оказался в Берлине. Точнее, в том, что осталось от города.
Повсюду пылали руины, рушились стены, грохотали взрывы. По улицам валялась искорёженная техника, на тротуарах лежали тела — в серых шинелях, в обугленных мундирных пуговицах. А потом появились они.
Советские солдаты, усталые, грязные, но живые. Один из них направил на офицера ППШ.
— Nein… Nein! — закричал он и закрыл лицо руками.
Мгновение — и он вновь стоял в пустой шахте. Фонарь мерцал. Под ногами валялся брелок.
Он с отвращением отшвырнул его и побежал, будто сам дьявол сидел у него за плечом.
6. Запечатанный.
После войны шахту забросили. Она не подлежала восстановлению — по официальным причинам. Но старые рабочие поговаривали, что под землёй иногда слышались голоса.
В 1962 году туда случайно зашёл пьяный геолог. Он нашёл брелок и, недолго думая, пожелал бесконечной водки. С тех пор о нём больше никто никогда ничего не слышал.
В 1978-м штольню исследовал одиночка — чёрный копатель. Он попросил клад янтаря. Желание исполнилось буквально: обрушившийся потолок засыпал его телом тонны смолы. Янтарь был высочайшего качества.
Прошло ещё несколько лет. Появился Семён. Он произнёс своё желание — такое, которое не должно было быть произнесено. То, что нельзя вернуть. Даже с помощью артефакта.
7. Семён.
Год: 1986 Место: Та же штольня, вросшая в землю, как шрам во времени.
Семён не искал артефактов. Он искал тишины.
Он был человеком редкой профессии — тишинологом. Конечно, официально это называлось иначе: геоакустик, специалист по микросейсмическому мониторингу. Но сам он так и говорил: «Я — охотник за покоем». Он спускался в шахты, заколоченные бункеры, рудники, туннели метро и подземные военные объекты — и слушал, как звенит земля.
Штольню он нашёл случайно. На старой немецкой карте был лишь смазанный крестик и надпись “Kammer B3”. Камера B3. Ни объяснений, ни маршрута. Только это — и гул под ногами, которого не слышал никто, кроме него.
Он спустился.
И нашёл его. Брелок. Тот самый. Лежал прямо на каменном уступе, словно ждал.
Семён не поверил, что это что-то важное. Поднял, покрутил. Пальцы машинально нашли кнопку. В голове вспыхнул вопрос — не извне, а как будто изнутри, из собственных мыслей, но чужим голосом:
— Чего ты хочешь?
Он был уставший. Одинокий. Заброшенный женой, вечно переезжающий с места на место. Он не мечтал ни о славе, ни о деньгах, ни о власти. Он просто хотел одного.
— Я хочу один вечер. Такой, чтобы никто не мешал. Ни люди, ни звонки, ни мысли. Ни шум, ни тревоги. Просто спать. Как в детстве. Как будто нет мира.
Он не ожидал, что желание будет воспринято буквально. Брелок слегка дрогнул. Затем тишина накрыла его. Не метафорическая, а физическая. Ощутимая. Семён упал. Заснул. И началось.


8. Превращение.
Штольня сама начала закрываться. Янтарь, просочившийся сквозь поры камня, начал стекаться туда, где лежало тело.
Сначала он просто покрыл Семёна, как глянцевая плёнка. Затем начал впитываться внутрь. Молекулы древней смолы сливались с его плотью, заменяли кровь, кости, мышцы. Он не умер. Но и не жил. Он спал в полной тишине — тысячи часов, лет, эпох.
Он стал частью породы. Стал рудой с сердцем. Ходячим сгустком неосознанного желания — янтарным монстром, спрятанным в темноте.
И всё было бы так до конца времён, если бы не новый администратор.

ГЛАВА 12 «КАЛИНИНГРАД»

Администратор. Брелок № ARX-;8
1. Концерт для прикрытия. 
Калининград. Промозглый вечер. На центральной площади — афиши с улыбающейся Пайкой: "Благотворительный гала-концерт."
— Ты уверена, что это сработает? — спросил я, наблюдая, как рабочие монтируют сцену.
— Ха, — Пайка затянулась электронной сигаретой с ароматом чего-то вкусного. — В этом городе три развлечения: море, янтарь и куда бы сходить, чтобы не было стыдно. Я им даю всё сразу — концерт, пиар и повод для селфи. Они сюда даже губернатора приволокут.
И она не ошиблась. Уже через два часа площадь кишела народом. Менты, чиновники, местные бизнесмены — все хотели поучаствовать в благом деле (и попасть в телерепортаж).
Спустя несколько часов мы были у штольни.
— Идём, — сказал Боб, проверяя камеры через дрон. — Охраны нет. Только один вахтёр.
— Отлично, — Григорий прыгнул мне на плечо. — Пора.
Мы зашли внутрь. Заброшенная янтарная штольня встретила нас темнотой, сыростью и запахом плесени вперемешку с морем.
— Ты уверен, что брелок здесь? — прошептал я, спотыкаясь о ржавые рельсы.
— Он в земле, — ответил кот. — Судя по карте, где-то в последнем забое.
Боб включил фонарь. Стены сверкнули — янтарь в породе был повсюду, как будто шахту окрасили золотом изнутри.
— Эх, — вздохнул Боб. — Можно было бы и прихватить пару кусков…
— Не отвлекайся, — буркнул Григорий.
Впереди возник завал. Груда камней, за которой по карте находился нужный нам забой.
— Копаем, — сказал Боб, доставая лом.
Янтарь в этом месте оказался странным. Не золотистым, а тёмным. Почти чёрным. А главное — под ногами были следы.
— Кто-то уже был здесь, — насторожился я, приглядываясь.
— Не похожи они на человеческие, — прошептал Григорий. — Какие-то огромные… как лапа у йети.
Мы нашли его — брелок лежал в самом центре забоя, наполовину засыпанный землёй. Маленький, потрёпанный, с потускневшей кнопкой.
— ARX-;9-8 «Сон», — прочитал Григорий из системы.
— Что он делает? — спросил Боб.
— Материализует сны.
— Круто! Можно попробовать?
— Нет, — резко ответил кот. И в этот момент земля под нами дрогнула.
Из темноты вылезло нечто. Огромное. Искажённое. Это было не человек и не зверь. Существо, словно вылепленное из янтаря — полупрозрачное, с длинными руками и пустотой вместо лица.
— Охренеть, — выдавил Боб.
— Оно спит, — прошептал Григорий. — Брелок держит его. И выпустил на нас. Почувствовал права администратора.

Существо шагнуло вперёд.
— Уйдите… — проскрипело оно. — Оно моё…
— Бежим?! — я рванул к выходу.
— Нет! — кот с моего плеча прыгнул в противоположную сторону — к брелку. — Если он проснётся — весь город уснёт навеки!
Боб выстрелил. Пули прошли сквозь существо, оставив лишь дымящиеся дыры.
— Бесполезно! — Григорий впился когтями в брелок. — Деактивация! — и нажал на кнопку.
Брелок вспыхнул.
Существо застыло… а потом рассыпалось на тысячи янтарных осколков.
Тишина.
— Чёрт… — Боб опустил пистолет. — Что это было?
— Его сон, — ответил Григорий, подбирая брелок. — Тот, кто нашёл этот брелок… пожелал вечного сна.
— И что, он…
— Да. Он до сих пор спал где-то здесь.
Я побледнел.
— А мы…
— Мы его чуть не разбудили. И слава богу. Иначе городу Калининграду пришёл бы конец.
***

А в это время Площадь Победы дышала музыкой.
Многотысячная толпа раскачивалась, как гигантское, неуёмное море из курток, флагов, рюкзаков и смартфонов на вытянутых руках. Над колоннадой гуляли световые волны — прожекторы рисовали в воздухе знаки, лазеры оставляли на небе сияющие шрамы, а неоновые буквы, будто заклинания, выводили строчки из песен Пайки. Всё вокруг гудело, светилось, звенело — было громко, празднично и почти волшебно.
Пайка появилась на сцене неспешно, с тем самым шагом, от которого у публики дыхание срывает на аплодисменты. Улыбка у неё была лёгкая, как ветер с Балтики, и при этом уверенная, как будто она знала, что эта ночь всё равно будет её. Образ — футуризм, но с теплом: серебристый плащ струился за спиной, словно из расплавленной луны, а ожерелье светилось, будто найдено в космическом музее. Голос — гибрид обаяния и железной хватки.
— Калининград, привет, мои хорошие! — выкрикнула она, и толпа взорвалась так, будто вся площадь в этот миг нажала на одну гигантскую кнопку «вкл».
Чуть в стороне от фан-зоны стояли трое. Вернее, один стоял — Боб. Второй — Матвей — делал вид, что его здесь нет. А третий — Григорий — восседал на плече у Боба и ощущал себя, судя по выражению морды, если не султаном, то как минимум маскотом королевской семьи.
— Скажи мне, о оракул, — прошипел я, украдкой косясь на пушистого, — ты вообще способен хотя бы десять минут вести себя как обычный кот?
— Я веду себя как кот, — флегматично ответствовал Григорий, аккуратно вытягивая сосиску из бумажного стаканчика у девушки слева. — Просто не как обычный. А как гедонистический. Мяу.
Боб, в чёрной ветровке, с наушником в ухе и взглядом, способным просканировать толпу до последнего кроссовка, молча придерживал хвостатого хулигана, чтобы тот ненароком не свалился на танцующую публику.
— Он снова ест чужое, — буркнул я, вполголоса обращаясь к Бобу. — Запрети ему. Ты же, вроде, начальник охраны.
— Я начальник безопасности, — сухо поправил Боб. — А безопасность кота — приоритет номер один. Включая безопасность его перекусов.
— Спасибо, Боб, — лениво протянул Григорий. — Ты единственный, кто понимает, что я не кот, а культурное явление.
— Маскот, мать твою, — пробурчал я.
— Именно, — важно кивнул кот. — Маскот Пайкиных концертов. Стихийно признанный, но неизменно гениальный.
Со сцены, между тем, донёсся голос Пайки:
— Следующая песня — для тех, кто когда-то терял, но потом нашёл. Иногда — даже больше, чем искал…
Толпа мгновенно затихла, гитара зазвучала мягко, будто перебирала струны где-то внутри груди. Подросток впереди как раз расстёгивал карман, когда туда ловко нырнула лапа.
— Гриша! — прошипел я, не веря глазам.
 — Это не воровство, — философски заметил кот, разворачивая упаковку жвачки. — Это бартер. Он получил фотку со мной. Я получил мяту.
— Он просто обожает концерты, — вздохнул я.
 — Тут всё бесплатно и очень вкусно, — блаженно промурлыкал Григорий, закатывая глаза. — Я называю это фестивальной дипломатией.
Боб, не отрывая взгляда от танцующих рядов, тихо добавил:
— Любой, кто посмеет сделать ему замечание, пожалеет. Это федеральный кот. У него даже бейдж есть. Где-то.
— Вы оба придурки, — констатировал я и повернулся к сцене, где уже вовсю сверкали искры, фонтаны света, и Пайка исполняла «Двигайся, как если бы кнопка — внутри тебя».
Толпа взорвалась под припев. А на плече Боба, тем временем, родился локальный миф.
— Смотрите, это же он! — шептались подростки позади — Тот самый кот из TikTok? — Официальный маскот Пайки! Он всегда с ней!
Григорий, почувствовав внимание, тут же выпрямился, нацепил с кого-то солнечные очки, лениво махнул лапкой в сторону фан-зоны — и обожания толпы достигло температуры кипения.
— У нас тут, я так понимаю, VIP-зона для пушистых? — прошептал я.
— Он сам её себе создал, — кивнул Боб. — Я просто регулирую поток восторга.
— Он только что съел чей-то сэндвич, — возмущенно добавил я.
— Это было художественно, — уточнил Григорий.
В этот момент телеведущая местных новостей, едва отдышавшись, вещала в камеру:
— У Пайки теперь есть кот! Это… это маскот года!
— Исполняет желания и ворует чипсы, — буркнул Боб.
На сцене вспыхнули новые волны света, и Пайка, стоя на вершине декорации, начала петь куплет, который мы сочинили за каких-то пару часов — послание, закодированное в поэтике.
Я помню, как мир опрокинулся в свет,
Когда ты сказал мне — теперь мы не враги.
Но между дыханием — холод и след,
И сны утекают сквозь пальцы-реки.
Толпа замерла. Даже Боб, обычно железный и непроницаемый, качнулся в такт, будто на секунду позволил себе почувствовать музыку.
— Ну и как тебе шоу? — шепнул я коту.
— Межгалактический уровень, — отозвался Григорий.
— Ты доволен?
— Я сижу на широкоплечем охраннике, ем чипсину, слушаю живой концерт. Я не доволен. Я — благословлён.
Я закрыл лицо рукой и покачал головой.
Пайка взяла финальную ноту. Площадь ревела, фейерверки вспыхивали в небе, а над сценой загорелась гигантская голограмма — красная кнопка, с которой всё и началось.
— Легенда, — прошептал Боб.
— Согласен, — отозвался Григорий — Только не она. Я.
И в этот момент у Боба в ухе коротко пискнул передатчик. Он сразу собрался.
— Пошли. Концерт окончен, пора двигаться.
— Можно я доем чипсы? — с достоинством поинтересовался Григорий.
Я, не говоря ни слова, кивнул.
Свет на сцене начал медленно угасать, как финальный аккорд. Концерт действительно закончился.
Мы шли молча. Площадь Победы за спиной постепенно растворялась в ночном воздухе, полном ещё не остывшего электричества: хлопки салюта, звон пустых стаканчиков, догорающие огни прожекторов, крики уличных музыкантов, разминающихся на остывшем после концерта асфальте. Калининград, натянув капюшон над головой, начинал зевать.
Я шёл немного сзади и всё ещё переваривал происходящее — как Пайка, с которой мы совсем недавно были по разные стороны истории, теперь стояла на сцене и пела ту самую строчку, что я придумал между укусами бургера и спорами с котом. Как Боб, которого я раньше опасался, теперь методично расчистил нам путь сквозь фан-зону, как будто был не агентом-охотником, а строгим телохранителем старого друга. И как сам Григорий — бестолковый, но гениальный кот, — буквально украл шоу у международной поп-звезды.
— Ну что, Матвеюшка, — протянул Григорий, сидя, как всегда, на плече у Боба, — я был великолепен?
— Ты сожрал полфан-зоны, нагадил кому-то в рюкзак и попал в теленовости. По всем пунктам — да, великолепен.
— Заметно, — мурлыкнул кот, дожёвывая кусочек чего-то хрустящего. — У меня теперь своя фанбаза. Угадаешь, сколько лайков на последнем видео с моим хвостом?
— Надеюсь, ноль. Потому что я его удалил.
— Монстр, — прошипел Григорий. — Цензура. Репрессии. Мне нужно в Париж — там свободные коты.
— Париж отменяется, — коротко сказал Боб, не оборачиваясь. — Следующий ближайший ключ в Милане.
— М-м-м... Италия. — Григорий задумался. — Вино, сыр, свобода, сырые сыры. Я принимаю этот компромисс. Только... в бизнес-классе. С подушечкой. И одеялком. И чтоб с видом на крыло. Я не люблю видеть, как человечество едет куда-то в трусах под десять тысяч метров высоты.
Мы свернули с шумной улицы в переулок, где уже стоял арендованный микроавтобус. Пайка была внутри. В переосмысленном образе звезды — усталой, но довольной, с пледом на плечах и стаканом с чаем в руках. Она махнула нам, но не стала выходить — только улыбнулась сквозь запотевшее стекло, как будто говорила: «Увидимся позже. Всё нормально».
— Выглядит... мирно, — пробормотал я, пока мы садились внутрь.
— Это и есть мир, — ответил Боб. — Пока временный. Но мир.
Машина тронулась. Позади осталась площадь, в зеркале заднего вида медленно затухал контур кнопки, выведенный лазерами в ночном небе. Та самая кнопка. Красная. Начало всего.
— Знаете, — внезапно сказал Григорий, устроившись у меня на коленях, — я ведь сегодня не просто хулиганил. Я отвлекал. Перекрывал. Маскировал. Считай, прикрывал операцию.
— Да-да, ты герой. — я зевнул. — Официально назначаю тебя котом заслуг.
— Котом заслуг с пожизненным пайком из пармезана. Так и запишем.
Боб ничего не сказал. Только чуть-чуть дернул щекой — возможно, это была попытка улыбнуться.
В машине пахло остатками сцены: пиротехникой, сахарной ватой, лёгким потом чужих эмоций и чем-то ещё — началом нового. Всё было впереди.
В самолете Григорий громко всхрапнул, устроившись на кресле с подушкой, как на троне. Пайка уже спала. Боб держал планшет, но в глаза не смотрел. Я смотрел в окно.
За окном Калининград прощался с нами вежливо, как город, который понял, что стал только главой. Не книгой.

«СБРОС»

1. Год: 12 742 до н.э. Место: Орбита Земли.
Он был лишь одним из ста тридцати семи. Компактный чёрный модуль с красной кнопкой по центру, герметично запаянный в термостойкую капсулу, способную пережить миллионы лет — холодный артефакт вне времени. Один из многих, но именно этот предназначался для планеты, о которой никто особенно не заботился.
— Сбросить.
Голос капитана прозвучал обыденно, даже равнодушно. Он не взглянул на висящую в проекции Землю — синие моря, пелена облаков, мозаика материков. Для него это была всего лишь очередная биосфера — беспорядочная, примитивная, с непредсказуемой эволюцией.
— Координаты? — уточнил оператор.
— Всё тот же массив — туда же, куда ушли и другие ключи.
Капсула ушла в плотные слои атмосферы без единого звука. Не вспыхнула, не задымилась, не создала даже метеорного следа — просто исчезла в небе, как капля в штормовом океане. Так ARX-;7 начал своё падение.
2. ЭПОХА ЗАБЫТЬЯ (10 000 — 1 000 лет до н. э.).
Тысячелетиями капсула лежала в земле — под слоем грязи, пепла и времени. Пластик не трескался. Детали не ржавели. Брелок не старел.
— Неандертальцы обходили место стороной — их нервная система реагировала на низкий гул под почвой — Первые земледельцы построили здесь капище: они чувствовали что-то, не понимая что. — Этруски наткнулись на артефакт и в ужасе закопали глубже, назвав его Clavis Tenebris — Ключ Тьмы.
Он не сопротивлялся. Он ждал.
3. РИМСКАЯ ЭПОХА (300 до н. э. — 500 н. э.).
Когда римляне начали прокладывать дороги через дикие земли, они разбудили его.
— Брелок нашёл дезертир из легиона — истощённый, одичавший. Он подумал, что это дар Марса. — Позже вещица оказалась у жреца Митры, который пытался активировать её кровью — ритуалами, обращёнными к звёздам. — Брелок молчал. Он не признавал слепую веру.
В конце концов, его обменяли на греческий мех из Александрии. Купец увёз его в Византию — и сгинул в кораблекрушении. Артефакт ушёл ко дну, где пролежал столетие.
4. СРЕДНЕВЕКОВЬЕ: ПУТЬ НА СЕВЕР (800–1500 гг.)
— В IX веке артефакт подняли скандинавы. Один из ярлов считал его «камнем Одина» и носил при себе в бою. — После его смерти брелок украл монах-алхимик, мечтавший об эликсире. Он слушал устройство по ночам. — В XIII веке странствующий лекарь-еретик из Милана шептал, будто брелок говорит. Его сожгли, а «камень» снова исчез.
Сквозь руки, через столетия, предмет передавался как легенда — но никогда не раскрывался.
5. ЭПОХА ВОЗРОЖДЕНИЯ: ПРОБУЖДЕНИЕ (1500–1800 гг.)
В XVI веке брелок попал в мастерскую да Винчи. — Неясно, сам ли он, или кто-то из учеников, но в одном из дневников есть запись:
"Сия штуковина отзывается жужжанием, когда луна полная. Не металл, но и не камень. Машина, быть может?"
Но для настоящего понимания не хватало — ни линз, ни чисел, ни времени. ARX-;7 вновь ушёл в тень, спрятанный в пыльных подвалах миланского палаццо.
6. ХХ ВЕК: СТРАНСТВИЯ И ПОСЛЕДНИЙ ХОЗЯИН
— 1943 год. Немецкие археологи в Милане находят нечто странное в развалинах старой виллы. Но при бомбардировке артефакт исчез.
— В 1974 году его продают как "нелепую безделушку" на блошином рынке Porta Ticinese. Никто не обращает внимания на красную кнопку.
 — В 1999 году старый антиквар с улицы Монтенипьоне покупает его за пару лир "на удачу".
Он не знал, что держит в руках инопланетный механизм.
7. ПОЧЕМУ ИМЕННО ОН?
Старик не знал, но брелок знал его. Каждую ночь устройство начинало вибрировать — слабо, тревожно, настойчиво. Он сначала списывал это на артрит, на глюки, на воображение.
А однажды, проснувшись среди ночи, взял его в руки — и, не подумав, нажал кнопку. Желание сбылось. В точности. Мгновенно.
С той ночи старик уже не расставался с ARX-;7. Но его история была лишь началом новой эпохи. Эпохи, где желания становятся вирусами.

ГЛАВА 13 «МИЛАН»

— Уважаемые пассажиры, наш самолёт совершил посадку в аэропорту города Милан Мальпенса, — прогудел голос командира судна, с интонацией человека, который в прошлом, возможно, водил Ту-160, но теперь подрабатывает в небе, чтобы хватило на ипотеку и психотерапевта.
Я прижался лбом к иллюминатору. Милан встретил нас весенним солнцем, глянцевыми крышами и лёгкой тоской по несбывшимся архитектурным амбициям. Город казался стильным, дорогим и немного усталым — как супермодель на утреннем рейсе в экономе. Всё выглядело так, будто сюда однажды приехал дизайнер с идеей и остался с ипотекой.
Пайка потянулась зевком на полсалона, как будто только что дала анкор в Гданьске, на бис, без фонограммы и с температурой. Всё это — гостиница, еда, трансфер, заправка самолёта, аренда зала для дыхательной практики Боба и даже отдельная миска с тунцом для Григория — оплачивалось ею. Не продюсером, не лейблом, не таинственным фондом, а исключительно из её личного, нежно взращённого счета.
Я, конечно, сто раз предлагал ей просто загадать желание через брелок. Ну, так... сэкономить пару миллионов евро.
— Серьёзно, — сказал я, когда мы уже ехали к отелю. — Одно простое желание. Например, «хочу карту без лимита». Или хотя бы «хочу, чтобы евро снова стоил шестьдесят». И всё — никакой волокиты, никаких чеков. Спишь — и капает. Магия, она ж на то и магия.
— Я не пользуюсь магией на бытовуху, — отрезала Пайка, уставившись в окно. — Это тебе не дрон с Алиэкспресса.
С заднего сиденья флегматично буркнул Григорий, закутанный в плед, как старый философ в пансионате:
— Магия — это не дрон. Магия — это налоговая декларация, где в примечании мелким шрифтом написано: «Сюрприз».
И снова захрапел.
Мы выехали на окружную, и я решил, что пора внести ясность. Хоть кто-то в этой машине должен был это сделать, и, к несчастью, этот кто-то — я.
— Повторю ещё раз, — начал я, как будто собирался защищать кандидатскую по космической археологии. — По нашим данным, есть двенадцать ключей. Происхождение — туманное, но явно древнее. Сначала у них был искусственный интеллект, потом — искусственное тесто, и только потом — колесо.
— Где ты берёшь такие сравнения? — спросила Пайка, приподняв бровь.
— Из головы. Она у меня как бар винтажных метафор. Открываешь — и никогда не знаешь, что там всплывёт.
— Инженер кнопки бы оценил, — буркнул Боб, листая что-то на планшете. — Он, кстати, был гуманоидом. Из тех.
— Тем более, — кивнул я. — Один ключ у нас — с правами администратора. Второй — Калининградский. Мы его уже вырубили, чтобы не дёргался. Осталось десять. Из них четыре активированы. Это значит, кто-то нажал кнопку, и желание исполнилось. Остальные шесть — найдены, но, скорее всего, пылятся у кого-то в бардачке, и человек думает, что это китайская зажигалка или флешка с корпоративной вечеринки.
— А что, если они всё-таки нажмут? — подал голос Боб, не отрываясь от экрана.
— Тогда будет шесть новых локальных апокалипсисов. Один в виде летающего кота. Второй — в форме гигантского манго с интеллектом. Кто-то ведь может пожелать «быть невидимым» и навсегда исчезнуть со всех фотографий, включая школьные. Или пожелает быть счастливым — и станет деревом. В парке. В одиночку.
— Твои желания пугают, — тихо сказала Пайка.
— Это не мои. Это человеческие. Я лишь каталогизирую.
— Где находятся четыре активированных? — спросила она.
— По информации от нашего живого радара, то есть от Гриши, один — в Японии. Один — в Польше. Один — в Пакистане. Один — здесь, в Милане.
Остальные шесть — пока молчат. Но это ненадолго.
Пайка вздохнула так, будто ей только что предложили снова отправиться в тур по Сибири.
— Всё равно не понимаю, почему ты не используешь кнопку на что-то полезное. Например, чтобы перестать ныть.
— Потому что я реалист. Я бы пожелал что-то вроде «чтобы носки никогда не терялись», и потом пять лет страдал бы от того, что они начали размножаться.
Она усмехнулась. Я победил — на мгновение. Но главное — я снова был в фокусе.
И тут с заднего сиденья снова раздался голос Григория, сквозь дрему, с абсолютной уверенностью бывалого:
— Вы оба уже загадали. Просто не поняли.
И снова уснул.
Вот ведь... Мастер короткой формы, говорящий кот. Интересно, где ему выдают гонорары?

«ПО ДОРОГЕ В ОТЕЛЬ»

Милан встречал нас как манекен на витрине: ослепительно стильный, недосягаемо дорогой и абсолютно не предназначенный для тех, кто когда-то клеил уплотнители на балконах. За окном мелькали рекламные щиты, фонтаны, старинные каменные стены и современные стальные фасады, и всё это под тонким соусом тоски и базилика. Всё как в Москве, только в шесть раз дороже, и пахнет не бензином, а пряностями и стремлением к вечной молодости.
Мы ехали в сторону центра на арендованном минивэне. Машина была аккуратная, свежевымытая, с характерным запахом кожзама и лёгкой паники в салоне. Паника принадлежала водителю — худому итальянцу лет сорока с глазами, как у человека, который однажды побывал в Сочи и теперь боится всего на свете. Особенно говорящих котов.
Григорий сидел на переднем кресле, разложив хвост с достоинством древнегреческого философа, которому только что вручили право модерировать Олимп. Его шерсть переливалась в солнечном свете, морда была сосредоточена, как у спикера Госдумы перед скандалом. Водитель же периодически косился на него, словно ожидал, что кот сейчас объявит о повышении налогов.
— Ты уверен, что он не укусит? — нервно переспросил водитель по-английски, с акцентом "побывал в России и выжил".
— Уверен, — сказал я. — Он максимум отчитается по поводу твоей политической позиции. Или вкуса в музыке.
Григорий повернул голову и лениво взглянул на него.
— У тебя вкус, как у луковицы из супа быстрого приготовления, — изрёк он.
Водитель осел в кресле, как будто в него выстрелили словарём. Затем внезапно дёрнулся, припарковал машину у обочины и выпрыгнул наружу. Сначала он крестился, потом что-то бормотал, искал глазами ближайшую церковь и в конце концов просто убежал куда-то в сторону канализации. Быстро, как человек, который видел слишком многое — и ничего при этом не понял.
Я повернулся к Пайке:
— Ну вот. Абсолютно безопасный кот. Если не спрашивать его мнение о мультивселенной.
Пайка не отреагировала. Она сидела с телефоном, глядя в экран с выражением лица, которое встречается у людей, одновременно получающих отказ от спонсора и читающих прогноз погоды в Берлине. Впрочем, она всегда выглядела так, когда не выступала со сцены. Боб ехал за нами, на другом такси: сказал, что "в одной машине с котом, который имеет больше административных прав, чем он сам, он сидеть не собирается".
Когда он увидел наш незапланированный пит-стоп, с кротким вздохом вышел из своего авто, обошёл наш минивэн и молча сел за руль. Настроение у него было как у человека, которого наделили ответственностью, но лишили смысла.
— Что так долго, Бобик? Почему заставляешь нас ждать? — осведомился Григорий с интонацией римского сенатора, скучающего в банях.
— Гриша, давай без высоких тонов, — попросил я и отвернулся к окну.
Мы проезжали мимо галереи с мраморными арками. На секунду я замер. Прошлой весной я в это время спорил с клиенткой на Плющихе о том, какая москитная сетка считается "правильной". А сейчас я вожу по Милану говорящего кота, поп-диву с контрактами на три континента, телохранителя, способного уложить слона, и магическую кнопку, с помощью которой можно в три действия превратить Нью-Йорк в рюмочную.
Прогресс налицо.
— А если серьёзно, — вдруг сказала Пайка, убирая телефон. — Ты правда думаешь, что нам удастся найти все шесть?
— Если не мы, то кто-нибудь другой, — пожал я плечами. — И тогда миланская кухня получит новый специалитет: "вяленый Париж" под соусом из постапокалипсиса.
— Ты хорошо шутишь, — сказала она. — Когда не врёшь.
— Это был комплимент или угроза?
— Сам выбери. Твой кот администратор, у вас теперь демократия.
Я взглянул на Григория. Он выглядел странно сосредоточенным. Обычно в дороге он предпочитал дремать и издавать философские суждения раз в двадцать минут. Сейчас он не дремал и молчал подозрительно долго.
— Ты чего такой напряжённый, Гриш?
— Я голоден, — мрачно произнёс он. — Когда я голоден, я не могу думать о судьбах вселенной. Только о судьбах тунца в масле.
— Бобик, гони нас скорее в отель, потом сразу в ресторан, — потребовал он. — Я начну кусаться, если не поем в течение ближайших двадцати минут.
— Может, наколдуешь себе что-нибудь? — усмехнулся Боб. — Пакетик «Вискаса»?
— Ты в своём уме? — фыркнул Григорий. — Это Италия. Какой уважающий себя кот в Италии будет есть «Вискас»? Я хочу пасту. С соусом болоньезе. И маскарпоне. И, быть может, каплю чего-то, что нельзя купить без рецепта.
— Ну ты и буржуй, — сказал я.
— Я не буржуй, я гурман. А ещё я — системный администратор кнопки, между прочим. И если я проголодаюсь до потери сознания, кто тогда будет следить, чтобы ты, Матвей, не пожелал себе венигретного тела?
— Я не собирался! — возмутился я.
— Пока. Но мы все знаем, как заканчиваются твои желания.
Мы засмеялись. Даже Пайка. Боб только хмыкнул, не отпуская руль, будто подумывал, не свернуть ли с дороги на первые же Альпы и не жить там отшельником. Но вместо этого он включил поворотник и направил нас к отелю — в сердце Милана, где ждали белоснежные простыни, ужин с видом на Дуомо и, возможно, ещё один кусочек информации о судьбоносных брелках.
А кот Григорий тихо выдохнул и прошептал:
— Паста… я иду к тебе.



«РЕСТОРАН»

Мы выбрали небольшой ресторанчик рядом с отелем — не туристический, но и не настолько местный, чтобы нас там сразу начали бить хлебом за неверно выбранное вино. Григорий настоял, чтобы был столик на террасе, «с видом на страдающую Европу».
— Bonasera! — поприветствовал нас официант лет сорока, улыбаясь всеми зубами, как будто он был не просто официантом, а наследным принцем тосканской пасты. — Mi chiamo Alessandro! Я ваш обслуживающий! Какой прекрасный кот!
— Он не просто кот, — предупредил я. — Он сомелье. И немного проклят.
— Oho! Прекрасно! Тогда я дам ему нюхнуть вина! У нас сегодня особое — Nebbiolo delle Langhe!
Григорий лениво потянулся, слез со стула и забрался на соседний, как будто всю жизнь дегустировал вино под шум миланского трамвая.
Александро торжественно налил немного в бокал и поднёс к Грише. Кот глубоко вдохнул, чуть наморщил нос и изрёк:
— Левый берег. 2018-й. Настроение — «меланхолия вдовы в тосканском доме». Таннины не сбалансированы. Сойдёт к ризотто, но не к паэлье. И уж точно не к этой рыбе.
— Madonna mia... — прошептал официант и перекрестился. — Он святой?
— Он инженер, — поправил я. — Но не спорьте с ним. У него диплом. По какой-то странной программе от древней цивилизации.
Пайка хихикнула, впервые за день. Боб присоединился к нам через пятнадцать минут, вымотанный и слегка злой.
— Гриша уже дегустирует? — буркнул он.
— Гриша уже вывел ресторан из кризиса, — сказал я. — Ему предложили партнёрство.
— Надеюсь, не виноторговое. Он вчера не мог отличить сок от моторного масла.
— Я думал, ты не доверяешь Григорию, — прищурился я.
— Я ему не доверяю. Но я уважаю. Потому что он хотя бы говорит, когда врёт.
Официант принес первое. Местный осьминог, вяленый, со специями. Григорий нюхнул и замер.
— Есть плохие новости, — сказал он, — этот осьминог точно связан с одним из ключей.
— Как ты узнал? — спросила Пайка.
— Он смотрит на меня. И, возможно, моргает. Мы в правильном направлении, друзья.

«ПОСЛЕ УЖИНА»

Ночь в Милане опускается как тяжёлая бархатная штора: мягко, но без шансов на протест. Улицы потихоньку смолкли, и даже редкие мотороллеры за окном звучали скорее, как воспоминание, чем как звук.
Я сидел в халате на балконе гостиничного номера с крохотной чашкой чего-то крепкого, местного и странно чесночного. Внизу, между платанами и припаркованными машинами, бегал дворник с лицом человека, который знает больше, чем говорит. В этот момент я ему очень завидовал.
Внутри Григорий уже развалился на кровати, поставив лапы на подушку, как будто он не кот, а князь Владимир в отпуске. Пайка у себя. Боб, по слухам, поселился этажом ниже и потребовал номер с сейфом, чтобы туда класть нервы, остатки надежд и возможно себя самого.
— Ну что, Григорий, — сказал я, — завтра начинается шоу?
— Оно уже началось, — сонно буркнул он. — Просто публика ещё думает, что пришла на лекцию.
Я лёг. Свет выключился. И в эту тишину — полную загадок, бессонных окон и далёких сирен — вдруг заползла мысль: а если один из этих ключей не просто лежит, а уже начал звать?
Но я быстро отмахнулся. Завтра разберёмся.

«УТРО НАЧАЛОСЬ»

Утро в Милане наступило внезапно: окно моего гостиничного номера распахнулось настежь, впустив в комнату свежий ветер, запах эспрессо и терпкий шлейф выпечки. Этот город умел завоёвывать сразу – ароматами, планами, обещаниями. Пока я приводил себя в порядок, Пайка и Боб уже сидели в ресторане на первом этаже: она – с лицом опытной дивы, которая не впервые спасает мир, он – с лицом героя, вынужденного защищать её в перерывах между звонками менеджеров.
– Где Григорий? – спросила Пайка, протягивая мне карту Милана. – Изучает фэн-шуй нашего балкона, – ответил я. – Сказал, с такой энергетикой мы найдём ключ разве что… от номера.
 – Отлично, – серьёзно кивнула она. – План на сегодня такой. Я еду одна на виллу Аркоре – там реставрация, и среди старых колонн нашли нечто странное. Это может быть деактивированный ключ. Вы с Бобом и Гришкой направляетесь на рынок Navigli.
Гриша говорил, что у старика-антиквара до сих пор хранится “кнопка от счастья” — один из наших ключей.
Боб лишь хмыкнул и уже потянулся за планшетом, как вдруг со второго этажа послышались степенные, важно отмеренные шаги.
— Что это за звук? — спросил я.
— Либо маршировка мышей, либо Григорий готовит выход, — мрачно сказал Боб.
И точно.
По лестнице, медленно, словно спускаясь на подиум перед пенсионерами, появился Гриша. На нём была жёлтая жилеточка с кармашком, в котором торчал маленький блокнот и зубочистка. На голове — мини-сомбреро, сидящее так гордо, будто его лично примерял Сальвадор Дали. А глаза скрывали огромные солнцезащитные очки, больше самого кота — настоящие "авиаторы".
Он ступал медленно, задрав хвост, с достоинством участника международной конференции по кошачьему величию.
— Ну что, собратья мои несмазанной судьбы... — протянул он, глядя на нас сквозь стёкла. — Вижу, вы всё ещё не сгорели в огне собственной некомпетентности. Молодцы.
Мы с трудом сдерживались, но, когда он, спрыгнув с последней ступени, топнул задней лапой, и его шляпа слегка накренилась на бок — Боб расхохотался.
Боб. Который смеётся примерно раз в год, и то в коме.
— Григорий... — выдавил он, вытирая глаза. — Ты серьёзно?
— Конечно серьёзно, — отозвался кот. — Это моя полевая форма. Вдруг кто подумает, что я обычный кот? Надо держать уровень.
Он ловко запрыгнул мне на плечо, подвинул очки лапкой и сказал почти серьёзным голосом:
— Вперёд, мой Ватсон. Место пахнет магией, пряностями... и чужими тайнами. Только держись подальше от рыбы. Она подозрительно молчит.
— Почему?
— Потому что знает. — ответил он, подмигнул и чуть наклонил сомбреро.
Я похлопал кота по голове и вызвал такси. Боб, который не соглашался сидеть в одной машине с “котом-администратором”, задержался в лобби, но вскоре присоединился, прихватив планшет и серьёзный вид. Мы тронулись.

«РЫНОК Navigli»

Рынок раскрывался перед нами лабиринтом прилавков, висевших на ниточке истории. В воздухе витал ветер из жареных артишоков, сушёных грибов и дешёвого парфюма. Между ларьками, где продавали всё – от старых фотоаппаратов до “советских авиамоделей” – торговцы кричали предложения с таким азартом, будто продавали ключ к счастью.
– По легенде, – начал Боб, – кнопка была у старика-антиквара в самом конце рынка. Рядом с палаткой, где торгуют “антикварной” утюжной доской за 50 евро.
– И он звал её «кнопкой от счастья», – вставил Григорий, пробиваясь сквозь толпу на моем плече. – Но счастье получалось жестковатым.
– В чем фишка? – спросил я, уворачиваясь от стекающих магнитов с Папой Римским.
– Она исполняла желания… но как-то… скажем так, по-самарски, – усмехнулся кот. – Например, один парень пожелал стать богатым. Наутро его теща умерла от передоза панеттоне, унаследовав поместье и сочный сервиз с петухами, которые щедро взирают на гостей на каждой тарелке.
– Работает, – укоризненно кивнул Боб.
– Но другой захотел настоящей любви. Получил: его прекрасная и умная избранница – старший следователь по налоговым преступлениям – арестовала его через два дня.
– И где он теперь? – уточнил я.
– В СИЗО, – хмыкнул Григорий. – И, говорят, впервые чувствует себя свободным.
Мы улыбнулись, двигаясь дальше по ряду. Легенды множились, как итальянские маслины:
• Тот, кто попросил вечного счастья, превратился в каскадёра – без чувства самосохранения; теперь он в гипсе, но улыбается.
• Тот, кто попросил никогда больше не чувствовать боли, стал видеть невидимые щипцы судьбы и чуть не сошёл с ума.
Наконец мы добрались до «Antico e Mistico» – крошечного лотка, утопающего в пыли и паутине, между киоском с комиксами “Папа-киллер” и точкой «Ролуксы под пять евро».
Старик-антиквар, сухой, как итальянская бреза, встретил нас без сахара:
– Кнопка у меня была, но я её спрятал, – проговорил он, не поднимая глаз от облупленной табуретки.
– Почему? – спросил Боб.
–Устал чинить реальность, – вздохнул старик. – Один пожелал “встретить своего внутреннего ребёнка” – и тот потребовал алименты. Другой захотел “остановить время” – три дня пролежал в супермаркете, пока никто не двигался. А третий попросил “быть в двух местах одновременно” – теперь он наполовину тут, наполовину там; жалуется, что в Италии ему жарко, а дома – одни соседи.
– Где кнопка? – спросил Григорий, которого давно уже не смущала говорящая кошачья логика.
– В кофемолке, – признался старик. – Чтобы хоть кто-то бодрился.
Мы осторожно разобрали кофемолку и достали знакомый маленький чёрный модуль с красной кнопкой. Он лежал в жестяной коробке «Extra Caff; Forte», словно кофеин готов к пробуждению Вселенной.
– Не нажимать и не гладить, – предупредил старик. – Один погладил – и стал видеть цвет настроения всех вокруг. Сказал, ему было тяжело.
– Обещаем, – сказал я, забирая кнопку в рюкзак.
Подводя итоги, я спросил вслух:
– Кто вообще подтолкнул кого-то делать кнопку на желания?
– Видимо, существо, которое жутко разочаровалось в людях, – отозвался Григорий. – Массовая месть… или просто плохое чувство юмора.
Мы вышли из лавки, унося чёрный ключ. В воздухе запахала отчаянная свобода — и чуть-чуть страха.
Позже, когда мы отошли от рынка и спрятались в тенистом сквере за старым собором, где даже голуби шептались, Григорий наконец вытащил артефакт.
Это был крохотный ключ, чернёный, с красной кнопкой. Такой же, что был у меня. Он лежал у него в лапе, как дирижёрская палочка в преддверии симфонии.
— Так-с... пришло время соединения. Матвей, не дыши. Боб, даже не думай что-то фотографировать — тебе всё равно не поверят. А я... я щас буду красивый. — Он стянул сомбреро и аккуратно повесил его на сучок, будто это боевой шлем.
Он положил брелок к нашему брелку — тому самому, что мы называли “администратор”, — и мягко провёл лапой по ребристой поверхности.
Сначала ничего не происходило. Потом воздух над ключами дрогнул, как будто от жара. Послышался щелчок, похожий на звук, когда змея открывает глаз.
И всё изменилось.
На несколько секунд тишина уплотнилась — так, что даже ветер замер. Григорий закрыл глаза, усы у него слегка зашевелились, будто ловили радиосигналы другой цивилизации.
— Контакт установлен, — произнёс он медленно, открывая один глаз. — Ключ принят. Кнопка... поглощена.
Наш артефакт, казавшийся безмолвным, теперь тихо вибрировал. Внутри его круга побежали светлые нити, как молнии, только без звука. Цвета переливались от бирюзового до ржаво-золотого, словно где-то внутри работал вечный калейдоскоп.
— Что теперь? — прошептал я.
— Теперь? — Григорий поправил жилетку. —
Он снова надел сомбреро, вздохнул и добавил:
— Пора валить из этого сквера. Тут пахнет священной угрозой и голубями с дурным прошлым.
***

Телефон зазвонил в самый разгар обсуждения, нужен ли Григорию отдельный паспорт, раз он теперь считается администратором инопланетного устройства. Он уже настаивал, что, мол, в графе "пол" укажет "астральный кот", а в месте рождения напишет «Созвездие Печали», но тут зазвонил мой мобильный. Не номер Пайки, а какой-то странный, с +39, но из какого-то региона, где в коде подозрительно много троек.
— Матвей? — голос был хриплый, с прострелами боли и злобы. — Это я. Пайка. Меня... немного задержали.
— Это как? — я встал, оттолкнув чашку с кофе, которая с характерным «оп» перевернулась на стол.
— Сюрприз. Хотела быть крутой, как в кино. Получилось, как в дешёвом сериале на первом канале.
— Где ты?
— На вилле. Та самая, в Аркоре. Только тут реставрация, как выяснилось, велась не архитектурная, а мафиозная. Меня приняли, как родную, сразу с табуретом по спине. Сказали, что я теперь VIP-гость. Very Injured Person.
— Тебя что, в заложники взяли?
— Да. Да и еще раз Да. Мать твою. До синевы и потерянной самооценки. Один из них — с лицом как у сломанного гнома — позволил позвонить. Сказал: «Звони кому хочешь. Всё равно никто не приедет — они ж тебя не любят». Ты представляешь?! Он думает, что меня никто не любит! Даже я чуть не согласилась. Но потом вспомнила: у меня же есть вы. Вы ж ради меня хоть как-то напрягаете свою магическую прелесть?
— Они чего хотят?
— Выкуп. Или Пугачёву. Я не до конца поняла. Один всё время кричал, что он "не верит в попсу", другой — что его жена фанатка, а третий хотел просто сфоткаться. Короче, бардак. Но они суровые. Фото тебе сейчас пришлют. И не пугайся — это всего лишь грим. Ну… почти.
Пока она говорила, у меня уже пикнул мессенджер. Там — фото. Пайка. Лицо распухшее, глаз подбит, губы — как после дешёвой увеличивающей косметики, но без косметики. На фоне — ободранная комната, обои с цветочками и надпись маркером: «SILVIO FOREVER».
— Я приеду, — сказал я.
— Приезжай не один. И захвати кота. И Бобика. И желательно бронированный тостер — вдруг понадобится.
Она оборвала связь, как будто, с другой стороны, отключили роутер, и в комнате повисла тишина.
Григорий посмотрел на меня с выражением, которое можно было бы назвать "интеллектуальная паника с нотками британского сарказма".
— Ну что, Матвей? Пора спасать поп-звезду из лап фанатов архитектурного вандализма. Хотя, честно говоря, она сама это накликала. Одна. На виллу. В Италию. Без охраны. Кто так делает? Только вы, люди, и голуби.
— Что будем делать? — спросил я, уже натягивая куртку.
— Мы? Мы идём за Бобом. И за вином. Потому что это будет долгий вечер. Но сначала — за Пайкой. Спасать её, конечно. А потом — всё остальное. Потому что, Матвей… — он на секунду замолчал, а потом добавил: — …если она погибнет, кто будет заказывать нам отельные номера через свой фан-клуб?
Мы выскочили на улицу, и ветер Милана шептал нам в уши: "Вперёд, герои. У вас только кот, кнопка и хреновый план. Но иногда и этого хватает."

«ВИЛЛА В ТОСКАНЕ»

Ночь в Тоскане пахла лавандой, вином и чем-то ещё, тихим и жутким, как шаги по мрамору перед смертным приговором. Воздух был густ, а в небе, где давно должно было быть только спокойствие, что-то затаилось — то ли птица, то ли предчувствие.
На холме стояла вилла. Белая, с колоннами и каменной лестницей, обсаженная оливами и охраняемая мужчинами, у которых совесть умерла ещё на срочной службе. Она возвышалась, как старый театрал на премьере — уставшая от драмы, но всё ещё жаждущая аплодисментов. Здесь, в комнате на втором этаже, где мраморная ванна была свидетельницей куда более личных сцен, чем просто водные процедуры, сидела Пайка. Связанная, злится, дышит резко, словно каждое вдыхание — это акт неповиновения. Лампа в виде Венеры отбрасывала странные тени, и белая простыня под ней была настолько безмятежна, что это казалось издевкой.
Она прокручивала план. Третий раз. Месть. Если не спасут — будет им всем и антисанитария, и полная потеря кредитной истории. Но они шли. Точнее — один из них. Боб.
Он не бежал, не карабкался в героическом забеге, не рвался в бой, как в плохих фильмах. Он полз. Медленно. Намазанный грязью и оливковым маслом, как просроченный анчоус, которого забыли на пляже. На поясе — нож. На лице — выражение человека, который когда-то задушил кабана голыми руками, потому что тот чавкал слишком громко.
— Цель видна, — прошептал он в микрофон. Бесполезный, как тостер в бассейне, он всё равно говорил в него по привычке. — Считаю: двадцать три ублюдка. Один из них, судя по голосу, когда-то пел в опере. Начну с него.
01:03. Опера закончилась.
Первым был охранник у калитки. В майке, с сигаретой, с пузом, которое жило отдельно. Наушник в ухе — символ причастности. Он не знал, что его вечер закончится так быстро. Тихо. Почти поэтично. Щелчок — и лезвие уже проходит по горлу, как дирижёрская палочка по партитуре. Он оседает. Боб подхватывает тело, усаживает в куст, будто тот сам туда прилёг подумать о жизни.
01:07. Вино пролилось.
Следующим был охранник на веранде. Смотрел в небо, пил кьянти. Боб подходит сзади, рука — на горло, нож — в печень. Вдох. Выдох. Тишина. Боб нюхает бокал.
— У вас тут уютно, — шепчет он, и продолжает дальше.
01:13. Бассейн опустел.
Трое. Один пытается кричать, но вода и сталь не дают. Второй видит тень, ошибается — думает, галлюцинация. Умирает с удивлённым выражением. Третий просто не успевает понять, как из этого вечера исчезла перспектива завтрака.
01:23. Комната для гостей.
Четверо. Покер, водка, пицца. Один говорит по-русски. Шутит. Не успевает досказать. Боб врывается, как несогласованная ремарка. Ломает руки, вставляет ножи, разбивает бутылки. Всё быстро. Чётко. Как будто репетировал.
01:29. Двор.
Пятеро остались. Профессионалы. В броне. Кричат. Координируются. Один что-то про орбиту и перехват. Второй зовёт по имени. Третий стреляет. По кустам. Бесполезно. Боба там уже нет.
Он на дереве. Прыгает. Ломает. Протыкает. Дышит ровно. Без пафоса. Один — со сломанной шеей, второй — без глаза, третий — с дырой в горле, четвёртый — с коленом, которое больше не работает. Пятый пытается бежать. Не успевает. Его ловят. Боб шепчет:
— Где она?
Молчание. Только глаза отвечают. И этого хватает. Боб вытирает нож о рубашку.
01:35. Второй этаж.
Комната Венеры. Капли. Тишина. Потом — дверь. Боб входит. В крови. Как анатомическая иллюстрация в музее ужаса. Пайка смотрит. Он режет верёвки, и они падают. Молча. Затем:
— Где остальные?
Он смотрит в окно.
— Там, где нет света. И нет мафии.
01:39. Тишина.
Только запах лаванды, вина и смерти. Песня сверчка. Боб ведёт Пайку, как дирижёр ведёт оркестр — молча, точно, с внутренним ритмом. Они идут по мрамору, между тел. Она босиком. Грязная. Прекрасная.
— Ты не просто телохранитель, — говорит она, отдувая волосы.
— Я просто парень с ножом. И мотивацией.
Они выходят на холм. Внизу — вилла. Тлеет. Где-то — огонь. Пайка дрожит. Он надевает на неё куртку. Она шепчет:
— Это ты… ты их всех?
Он смотрит на огонь. Пожимает плечами.
— Может, кто-то сам подскользнулся на крови и умер от стыда.
Она смотрит на него. Говорит:
— Ты мог бы быть певцом. Или диктатором.
— А я стал хирургом по призванию. Только без лицензии.
Тишина. Потом — шаги. Это я. Из темноты. Угрюмый. Реальный. Вонючий. В футболке, где коты играют в джаз. Подхожу. Молчу. Потом — просто обнимаю.
— Я думала, ты не приедешь… — Пайка всхлипывает. — Я… они сказали…
Я не отвечаю. Просто держу её. Она дрожит. Не от холода. От того, что внутри снова что-то живое.
— Всё уже, — говорю я. — Мы с тобой. И даже Григорий в костюме.
И правда. Гриша стоит рядом. В жилете. В самбреро. С сигарой, которая не горит.
— Давайте без сиропа. Я уже приторный. Где тут бар и пианино?
Пайка хохочет сквозь слёзы. Живо. По-настоящему.
— Я испугалась. Сначала за тебя… потом за себя… потом за весь этот чёртов мир…
— А я боялся, что ты забудешь, — отвечаю. — Но ты здесь. Живая. И красивая. Даже вся в пепле.
Снова обнимаем друг друга. Ветер шелестит травой. Пожар гаснет. Ночь дышит. Гриша ставит ногу на камень.
— Всё, дети. Вы оба теперь обязаны мне ужин и участие в международных операциях. Без романтики. Я серьёзно.
Мы смеёмся. Нас четверо на холме. Тишина. И ничего спасать не надо. Ни мира. Ни себя.
Мы идём к машине. Пайка садится. Смотрит назад. Взрыв. Стекло. Свет.
— Боб… если ты ещё раз спасёшь мне жизнь, я… я не знаю, что с тобой сделаю.
— Только не кричи, — отвечает он.
Машина едет. Тоскана уходит в темноту. Пейзаж — как картина, где что-то уже завершилось.
— Кстати, — говорит Гриша. — У меня аллергия на итальянцев. Может, на Мальдивы?
— Только без крови, — говорит Пайка. — Я хочу в отпуск.
— Без крови — это скучно, — улыбается Боб. Переключает передачу.
И мы несёмся вперёд. В ночь, где пока никого не надо спасать.
Кроме, может быть, себя. Но это уже другая история.

ГЛАВА 14 «ШЕСТЬ СПЯЩИХ АРТЕФАКТОВ»

Брелок №1: Кукла, тележка и неловкость.
Буэнос-Айрес встретил нас влажным дыханием Рио-де-ла-Платы, которое врезалось в лицо с настойчивостью бывшей тёщи. Запах солёной воды смешался с запахом давно забытых книжных развалов, где каждая страница была пропитана историей и, похоже, отчаянием. Старый город шептал: «Ты сюда пришел не просто так».
Мы с Бобом и Пайкой топали по разбитым булыжникам Сан-Тельмо — району, где забывают, что время существует, и это всё равно что спорить с котом. Григорий шел впереди, как будто именно он здесь хозяин, его лапы тихо касались холодного бетона заброшенного туннеля, где время давно забыло про нас.
— Смотри, — сказал я, вытирая пот со лба, — запах тут как после дождя, но с привкусом несбывшихся обещаний. Как будто весь город ждет, что мы сломаемся и уйдем.
Григорий взглянул на меня с таким видом, будто я сказал что-то гениальное и ужасное одновременно: — И ещё немного неловкости. Как будто кто-то пытался устроить пикник на разломе цивилизации. Представь себе: вышел человек с бутербродом, сел, а вокруг всё рушится. И теперь этот бутерброд — единственное, что осталось.
Я кивнул, стараясь не думать о том, как уютно было бы сейчас на диване с холодным пивом. Но нет, мы — герои, или, по крайней мере, люди, которым не привыкать к неприятностям.
Внезапно мой взгляд зацепился за старую тележку — ту, что в супермаркете должна была возить продукты, а тут выглядела как памятник забвению. Ржавая, с покосившимися колёсами, словно сама судьба решилась клюнуть и отказаться от неё.
Рядом валялась обезглавленная кукла — глаза стеклянные, трещины на лице, она смотрела на меня с таким выражением, что я сразу понял: здесь ничего хорошего не будет. Ни куклы, ни тележки, ни, тем более, нас.
Я поднял с земли брелок, который лежал между ними. Чёрный корпус, красная кнопка — просто классика жанра. Маленькое зло, замаскированное под надежду.
— Чёрный корпус и красная кнопка — это уже как предупреждение: не трогай, убьёт, — сказал я вслух, почти шёпотом.
Григорий нюхал воздух и с достоинством представителя аристократии в мире кошек заявил: — Тут запах как будто кто-то бросил саксофон и убежал. Не от усталости — от того, что понял: музыка кончилась.
И в этот момент из темноты послышался шорох. Я резко повернул голову, но там никого. Только эхо, играющее с нашими нервами.
— Ловушка, — выдохнул Григорий, — как бесплатный вай-фай: — вроде удобно, а потом весь интернет в Нигерии узнаёт, что ты гуглил "зачем котам нужны соски".
Мы стояли в тишине, будто в ожидании, что сейчас вылезет кто-то из тени — или туннель наконец решит нас поглотить. Но нет, всё, что оставалось — это мы и этот чёрный брелок, который таил в себе больше, чем просто кнопку.
Брелок №2: Плесень, листовки и сомнительные тапки.
Лиссабон встретил нас свежестью океана, но с оттенком какой-то запущенной истории, которую тут не пишут на открытках. Атлантический ветер тащил солёную пыль, которая забивалась в щели старых кварталов, напоминая о том, что здесь время течёт не по часам, а по собственным капризам.
Наш маршрут привёл нас в пекарню — когда-то место, где хрустящие круассаны пахли лучше, чем утро в раю. Сейчас там царила плесень, не просто грибок, а настоящий чёрный художник, который превратил стены и воздух в музей забвения.
Мы спустились в подвал — настоящий рай для любителей запахов, которые вызывают желание либо бежать, либо записаться на ароматерапию. Смесь старого хлеба, перезрелой апельсиновой кожуры и политических листовок — тех самых, что в 70-х годах призывали к революциям, теперь выглядели как напоминание, что и лучшие идеи могут сгнить, если оставить их в темноте.
Боб, с улыбкой, которая походила на сочетание кашля и смеха, сказал:
— Тут плесень не просто грибок. Это как живой организм, который отказался сдаваться. Прямо как я, только без пушистых ушей.
Я медленно брёл по полу, усеянному мусором, останавливаясь у пары тапок — одиноких и изодранных, как будто они прошли через все круги ада. 
— В этих тапках кто-то ходил, проходил через все жизненные испытания, — сказал я тихо. — Может, даже вышел живым.
Григорий, как истинный философ-кошачий, посмотрел на брелок, лежавший между ними, и выдал: — В этом мире слишком много простых вещей, которые оказываются ловушками. Tinder для вещей: свайпаешь вправо, а там — пустота. Как с теми тапками, кстати.
Я взял брелок в руку — он был холодным, словно напоминающим, что в любой момент может выстрелить в спину.
— Идеальный аксессуар для тех, кто хочет не просто попасть в историю, а стать её частью, — пробормотал я, глядя в темноту.
В этот момент где-то вдалеке прозвучал тихий скрип — как будто пекарня сама пыталась выдохнуть свою последнюю песню, не желая отпускать своих секретов.
Брелок №3: Монах, скутер и откровения космоса.
Тибет. Представь себе: воздух такой разрежённый, что кажется, каждый вдох — как маленький бой с самим собой. Деревня у подножия ледяных пиков — будто островок забытого мира, спрятанный в объятиях гор и ветров, которые шепчут древние секреты, но только если умеешь слушать.
Мы пришли к лавке монаха. Не просто лавка — музей странностей и загадок в одном флаконе. Амулеты из кости, грустные статуэтки Будды с выражением лица, которое можно перевести как «Серьёзно, опять ты?», пожелтевшие мантры, которые словно пытаются вырваться наружу, и, конечно, брелок — лежит между керамической жабой и кусочком мыла, напоминающего Ленина после пятничного застолья.
Монах — не просто старец, а живое воплощение баланса между мудростью и лёгким сумасшествием. Он улыбнулся, как будто знал, что у нас вопросы.
— Думаешь, это просто ключ от скутера? — спросил он, взглядом проникая в мою душу.
— Почти, — ответил Григорий, аккуратно взяв брелок, — только этот ключ открывает двери во Вселенную. Теперь скутер — твой.
Монах кивнул и добавил, как будто делясь секретом:
— Мы все ездим на своих скутерах по дорогам реальности. Некоторые — по асфальту, другие — по звёздам.
В этот момент Григорий зажмурился, брелок словно вспыхнул светом, растворился в его лапах.
— Синхронизация, — пробормотал он. — Теперь я главный.
Боб, как обычно, не упускал деталей, записывал всё в блокнот, а я стоял, чувствуя, как гравитация реальности меняется под ногами.
— Боб. «Семь минут гладить, — произнёс Григорий, — с секундомером». Ошибка — три круассана штрафа.
Если честно, даже я не сразу понял, что он имел в виду. Но теперь мы знаем — этот скутер не просто средство передвижения. Это билет в путешествие, где границы между реальностью и фантазией размываются.
Брелок №4: Пещера, мальчик-гид и музыкальная тишина.
Саванна — это не просто место, это состояние души. Ты выходишь из машины, и тебя сразу обволакивает горячий воздух, пропитанный запахами сухой травы, пыли и дикой природы. Там, где жизнь на грани, а каждый звук — это шёпот веков.
Наш мальчик-гид — парень явно не из простых. Ему, наверное, не больше девяти, но в его глазах — хитрость и понимание, что взрослым тут выгоднее слушать, чем спорить. Он смотрит на нас с такой уверенностью, как будто держит в руках весь рынок саванны и все её тайны.
— Вот, — говорит, показывая на брелок, — волшебный камень. Ночью он поёт.
Ночь опускается внезапно, как занавес в дешёвом театре, и вокруг нас зазвучала дикая музыка: стрекот цикад, крик ночных птиц, шелест травы. Мы все слушали, ожидая чудес, а брелок — молчал. Никаких песен, никакой магии.
Григорий, устроившись поудобнее на камне, начал тихо мурлыкать что-то, что звучало как саундтрек из «Хищника» — ну, вы понимаете, такая незаметная сага для дикого ночного сафари.
— Может, он стесняется? — предположил Боб, потирая нос от жары.
— Или его в детстве дразнили зажигалкой, — вставил кот и отпил из термоса, словно делая ритуал из обычного чаепития.
И знаешь, в этой тишине — между звуками ночи и нашими ожиданиями — как будто пряталась настоящая магия. Не та, что поёт, а та, что заставляет тебя слушать.
Брелок №5: Пуговица и меланхолия древности.
Музей в Каире — это не просто здание, это лабиринт, в котором даже пыль ведет себя как артефакт. Ты идешь по коридорам, и кажется, что стены шепчут — «Здесь были великие, здесь были безумцы, и кто-то потерял пуговицу на войне».
Мы нашли этот брелок там, где его точно никто не ждал — пришитым к рваному мундиру британского исследователя, который когда-то ходил по пустыням с видом человека, который знает всё — но в итоге стал частью чужой истории.
Пуговица дрожала под пальцами — ну, или мне так показалось. Она словно хранила в себе все промахи, ошибки и потерянные битвы, которые не расскажут в учебниках.
— О, романтика, — прошептал Григорий, делая вид, что он археолог-романтик. — На чьей груди ты грела лучшие годы, малышка?
Я стоял, ловя момент, осознавая, что держу не просто железку, а осколок судьбы. В этот момент Пайка, обычно занятая своей суперзвёздной жизнью и пафосом, тихо фыркнула, словно смеясь над моим серьезным видом. А Боб — тот вообще молчал, что было редкостью. Его взгляд говорил: «Здесь время не идет, оно просто плывет… как песок в песочных часах. Медленно. Очень медленно».
— Египет, — пробормотал Григорий, — место, где даже пуговицы носят карму.
И знаешь, пока я держал этот кусок истории в руках, мне казалось, что даже самый простой предмет может стать тяжким грузом прошлого и одновременно ключом к будущему.
Брелок №6: Лёд, ветер и ночные голоса.
Григорий, этот пушистый мудрец с вечной гримасой «я всё понимаю, а вы тут балуетесь», ткнул лапой в карту — и вдруг мы оказались на самом краю мира. Там, где лёд — это не просто лёд, а какая-то своя вселенная, холодная и беспощадная.
— Здесь, — сказал кот, глядя на заснеженный участок, — подо льдом. Не спорьте. Это мне приснилось, ну или холодильник нашептал.
Шторм бушевал так, что казалось, его можно было порезать на куски и продать туристам как экстремальный сувенир. Ветер свистел в ушах, забивая мысли, а тёмные облака — эти мелкие пакостники — упорно не хотели уступать место ночи.
Я ругался на ломаном немецком, что моя судьба — это что-то из серии «выживи или умри с холодом». Боб матерился в голос, сражаясь с мокрыми носками, а Григорий втянул усы в капюшон и смотрел так, будто готовился к штурму какой-то ледяной крепости.
Лёд треснул с таким шумом, что казалось, половина полярного круга решила присоединиться к нашему приключению.
Из глубин показался объект — круглый, холодный и пугающе знакомый. Мы стояли, глядя на него, как на призрака из прошлого, который решил навязаться.
— Нас позвали, — сказал кот, словно раскрывая древнюю тайну.
— Кто? — сжала термос Пайка, глядя вокруг, будто ждала, что сейчас из тьмы выскочит снежный йети с гитарой.
— Он. Оно. Или холодильник. Всё зависит от степени осознанности.
И именно в этот момент я понял, что холод и тайны — штуки, связанные не хуже, чем я и Григорий на кухне, когда кто-то забывает выкинуть мусор.
Когда последний — шестой — брелок наконец оказался у нас в руках, Григорий, словно главный дирижёр оркестра, внезапно остановился и замер.
— Всё, ребятки, концерт окончен. Пора на бис, — сказал он, будто был ведущим шоу, где вместо музыки — опасные артефакты и пара трупов в придачу.
Я, конечно, не мог не спросить:
— Что значит «концерт окончен, а на бис»? Это шутка или мы тут в каком-то театре?
— Нет, это значит, — начал кот с серьёзным видом, — что осталось ещё три брелока. В Польше, Японии и Пакистане. А потом… — он сделал паузу, которая тянулась как реклама дешёвой колбасы на третьей минуте, — тогда начнётся веселье.
Веселье. Звучит так, будто нас ждёт вечеринка с цирком и огненным шоу. Только вот циркачи будут с автоматами, а огонь — это пламя от не очень дружелюбных взглядов.
— Что за «веселье»? — спросил я. Но Григорий лишь мигнул хитро, будто хотел сказать: «Доверьтесь коту, у меня девять жизней и целая куча секретов».
И знаете что? Мы не спрашивали дальше. Потому что уже чувствовали — эти брелоки тянутся не к нам, а к тому, кто их сбросил. А этот кто-то, возможно, вообще не человек.
Григорий, конечно, знал всё это. Но молчал. Он ждал. Потому что у каждого хорошего плана есть секрет. И, как говорил мой кот, если ты кот — ты и есть секрет.
Я стоял, смотрел на них всех и думал: «Ну всё, девочки и мальчики. Теперь начнётся настоящее шоу. Попкорн не забудьте».

«СБРОС»

Брелок ARX-;6. 12742 год до нашей эры.
Объект вошёл в атмосферу без вспышек и шума, точно рассчитанной траекторией. Маленький, с тёмным глянцем, он врезался в рыхлую землю равнин, на месте будущей Мазовии. Пожара и землетрясения не было. Лёгкий хлопок воздуха, кратер быстро поглотился травой и временем. Материал остался цел. Ни излучения, ни аномалий. Он лежал, молчаливо, терпеливо, бессмысленно.
983 год нашей эры. Западнославянский пахарь, босой и истощённый, копает землю, вытаскивая корни дуба. Металл звонко ударяется о что-то твёрдое. Он находит предмет: гладкий, чёрный, странно тёплый. С одной стороны — красный круг, напоминающий глаз. Не понимает, что это. Амулет или знак богов. Вешает на шею. Носит до смерти от заражения крови — заноза в ладони. Брелок переходит к брату, который боится и прячет его в деревянную шкатулку. Шкатулку сжигают при ночном налёте. Брелок остаётся под пеплом. Ждёт.
1571 год. На холме у Плоцка строят башню.
Землекоп вынимает из земли гладкую чёрную капсулу. Думает, часть мундира или пуговица. Продаёт утварщику за два медяка. Тот везёт в Варшаву, где вещь попадает аптекарю. Аптекарь использует её как пресс для сургуча. Через два года умирает от чумы. Брелок переходит в казну, лежит ещё сто лет.
1804 год. Польский коллекционер пуговиц получает ящик с археологическим мусором. Среди предметов — брелок без маркировки. Записывает в блокнот: «Современная подделка? Без знаков. Подозрительно гладкий». Бросает в ящик с дубликатами. Там он лежит почти век, пока не попадает внучке — своевольной девочке, сбежавшей в деревню в 1902 году. Она играет с чёрным предметом, потом теряет его.
1956 год. Рабочие разбирают пол в старом доме. Находят «пластиковую штуку». Один думает, что часть советского прибора. Передаёт брату — технику. Тот жмёт кнопку, светит фонариком, кладёт в ящик. Там лежит тридцать лет.
1989 год. Режим падает. Дом разбирают по кирпичику. Брелок оказывается среди хлама. Кто-то покупает его на блошином рынке.
2015 год. Молодой историк Кароль Козинский покупает чёрную вещицу. Думает, кнопка тревоги советского образца. Несколько лет держит на полке, потом бросает в ящик.
— Никакого смысла. Просто кусок пластика.
Май 2020 года. Кароль живёт в доме покойной тёти — облупленном, скрипучем. Пишет никому не нужную рукопись. Разбирает бумаги, находит брелок. Чёрный, с красной кнопкой. Помнит с детства. Всегда был при нём. На столе — письмо из банка «KasaPlus» о выселении через тридцать дней. Кароль устал спорить. Берёт брелок, направляет в окно на припаркованную машину, говорит: — Сдохни, тварь. Механически, без надежды.
Через два дня банковский сотрудник, вручавший уведомление, погибает — кирпич с крыши бизнес-центра. Новый фасад, ни единого изъяна. Кирпич.
Кароль не сразу связывает. Но сомнение появляется.
Эксперимент. Через неделю его задерживают по подозрению в поджоге. Сгорели документы по делу. В участке он сидит с брелоком в руке. Говорит шёпотом: — Я ни в чём не виноват. Через десять минут отпускают. Ошибка, документы найдены. Камеры не зафиксировали. Свидетели отозвали показания. На улице дождь. Кароль нажимает кнопку: — Пожалуйста, пусть будет горячая сосиска. Подходит торговец.
— Пан Козинский? Как всегда, с горчицей? Кароль не заказывал. Сосиска горячая.
Восхождение. Тестирует брелок. Осторожно. Методично.
— Прекратись, дождь. — Пусть автобус приедет вовремя. — Пусть сосед перестанет играть на трубе. Все сбывается. Не чудо. Мир подправлен.
Рискует дальше. — Должность в министерстве культуры. — Вернуть родовой дом. — Лауреат гуманитарной премии. Всё сбывается через суд, бюрократию, везение.
Кароль меняется. Кашемировое пальто. Редкие, весомые слова. Интеллектуал новой формации. Приглашения в кулуары власти, журналисты за цитатами.
Он смотрит на брелок и думает: «Ты не исполняешь желания. Ты корректируешь мир. Ты ставишь всё на место».
2022 год. Кароль не просит. Приказывает. Счёта растут быстрее инфляции. Его слово решает судьбы. Министры дрожат. Судьи слушают. Политики кланяются. Охрана — бывшие солдаты спецназа. Вилла — крепость. Он — государство. Тень за спиной. Один намёк — реформа тормозится. Одно слово — инвестиции идут в нужный квартал. Взгляд — карьера оппонента ломается на утреннем шоу.
Он не злой. Он просто правил. Брелок всегда при нём. На цепочке, на шее. Не на виду. Точен, холоден, без эмоций.
2025 год. Его называют гением бюрократии, демоном цивилизации, управляющим историей. Конспирологи строят теории. Граждане шепчутся. Журналисты боятся. Кароль — не человек. Легенда.
Брелок ARX-;6 всё такой же чёрный. С красной кнопкой. Немного тёплый. Ждёт следующего прикосновения. Следующей эпохи.

ГЛАВА 15 «ПОЛЬША»

Решение отложить поездку в Польшу на неопределённый срок похоронили почти мгновенно. Само слово «отложить» у Пайки вызывало нервный тик. Вылет назначили на завтра, точнее — на самое утро.
Пайка взялась за самолёт с хирургической точностью: согласовала слот, оформила разрешения, утвердила маршрут. К середине следующего дня наш борт уже набирал высоту, отрываясь от Москвы. Впереди была Варшава и нечто, что в путеводителях не встретишь.
— Наш объект — Кароль Козинский, — начал Боб, разворачивая ноутбук так, чтобы все видели экран. — Человек с обложки Forbes. Армия охраны, куча бабла. Его особняк — это крепость, неприступная как старый замок. Я влез в систему видеонаблюдения. Шансов ровно ноль. Везде охрана. И не из супермаркета, а профи высшего класса.
— Но не высочайшего, как ты, — лениво вставил Григорий, свернувшись клубком на диване. Его, похоже, ни крепости, ни деньги, ни статус господина Козинского не волновали от слова совсем. Он методично месил лапами подушку, подготавливая себе место для сна.
— Пока летим, подумаю, — не обращая внимания на сарказм, продолжил Боб. — По прилёту предложу план.
— А куда ты денешься, Бобик? — хмыкнул Григорий. — Мы тебя не просто так возим и кормим. Чтобы ты такие задачки вскрывал, как орешки. Три раза — и дело сделано.
Боб промолчал, надел наушники — с тем самым логотипом укушенного фрукта — и принялся печатать с такой скоростью, что казалось: у него нет ни минуты на лишние слова.
— А я смотрю, вам, молодёжь, всё равно, что мой Бобик сказал, — продолжал Григорий, не переставая месить подушку, будто массаж улучшал когнитивные функции.
Мы с Пайкой в этот момент, наконец, отлипли друг от друга — вернее, от долгого поцелуя — и посмотрели на кота.
— Ты что-то сказал, Гриш? — спросил я. Пайка прижалась щекой к моему плечу и улыбнулась.
— Я сказал, что это дело — не прогулка по Кракову, — деловито ответил он. — Нам нужно проникнуть в дом человека, который фактически управляет Польшей, и забрать у него магический брелок. Забрать, потому что добровольно он его не отдаст. Не тот типаж.
— Ну, Гриш, не ворчи. Боб что-нибудь придумает, — отозвалась Пайка и, уловив паузу, снова потянулась ко мне, чтобы продолжить воздушное романтическое общение.
— Слюни подотрите, — фыркнул кот. — А то ковролин в салоне скоро будет в разводах, как после дождя.
Он устроился на подушке и прикрыл глаза. Вид у него был такой, будто он ещё что-то хотел сказать, но решил: хватит. Пусть Боб работает, Пайка целуется, а ковролин справляется как умеет. Можно и поспать. И крепко уснул.

***

Полёт шёл гладко — хотя это «гладко» было весьма условным, если не считать Григория, который каждые пять минут уточнял у стюардессы, почему его лосось опять не с хрустящей корочкой и почему в меню нет рубрики «для тех, кто умнее всех остальных».
— Я не прошу многого, — объяснял он, повернувшись к проходу, — всего лишь блюдо, достойное моего интеллекта. Что-нибудь между тартаром из лосося и тёплым салатом из свиного презрения.
— Гриша, — устало вздохнул я, — это бизнес-джет, а не Michelin-лаборатория.
— И что? Разве это повод кормить мыслящую особь консервированным филе, которое, скорее всего, в прошлой жизни плавало в стиральной машине?
Пайка сдержанно хихикнула. Боб молчал — он предпочитал общаться с миром реже, чем подлодка с поверхностью. Всё ещё в наушниках, он набирал что-то на клавиатуре и один раз тихо выругался по-французски. Это сразу насторожило Григория.
— Так, всё. Он ругнулся на романском языке. Серьёзно. Либо спалил себя в системе Козинского, либо — опечатка. Но с Бобом никогда не знаешь.
— Может, план уже написал? — предположила Пайка, заглядывая в экран.
— План? — переспросил кот. — Его план, скорее всего, начинается со слов «взять лобзик и молитву».
Но, к удивлению, всех, через десять минут Боб снял наушники, кивнул себе и наконец произнёс:
— Есть зацепка.
Я оторвался от окна:
— Какая?
— На вилле Козинского каждый вечер в семь — «Час без охраны». Он медитирует в саду, отключает всю технику, включая камеры. Только один телохранитель рядом. Я проверял. Уже три раза подряд.
— Прямо как у Шрека — «час лука» в одиночестве, — заметил Григорий. — Только вместо болота — вилла за пятьдесят миллионов. А в остальном — та же зелёная тоска.
— Это наш шанс, — продолжил Боб. — Если подойдём с северной стороны, с холма, у нас будет ровно двадцать минут, чтобы зайти и выйти.
— То есть забраться, забрать магический артефакт у польского царя-самозванца и исчезнуть в кустах? — уточнил кот. — Без стрельбы, взрывов и подозрений? Звучит как сонный план, который мы с тобой и во сне бы не придумали.
Боб кивнул.
— Именно. Но без куста пока не уверен.
Самолёт начал снижение. Капитан с улыбкой сообщил, что через пятнадцать минут мы в Варшаве, +21 на земле и лёгкий встречный ветер — если не становиться к нему спиной и не кричать «Козинский, выходи!».
Григорий на всякий случай надел солнцезащитные очки.
— Ну что, — сказал он. — Пора притвориться туристами. Одна — суперпоп-звезда, второй — задрот из Смоленска, третий — параноик с ноутбуком, а я — кошачий Сунь-Цзы. Да, всё пойдёт по плану.
Пайка потянулась, расправляя плечи.
— Варшава, держись. Мы летим. И да — у кого-нибудь есть план Б?
— План Б? — переспросил Григорий. — Если всё пойдёт не так, можем подать на Козинского в суд за моральный вред? Или станцевать на лужайке и попросить милостыню. Выбирай.
Самолёт коснулся полосы мягко, как заботливая мать укладывает ребёнка в кровать — если ребёнок слегка под шафе.
Мы приземлились. И Польша, ничего не подозревая, открыла ворота для самого абсурдного десанта сезона.
— Двадцать минут — это мало, — хмуро пробормотал я, сжимая планшет с картой виллы. — Если что-то пойдёт не так…
— Не пойдёт, — перебил Боб, тыкая пальцем в схему. — Северный склон холма прикрыт деревьями, а забор там ниже на тридцать сантиметров. Датчики движения отключены — Козинский не терпит ложных срабатываний во время медитации.
Григорий усмехнулся:
— Значит, просто перелезть, пробежать через сад и зайти через террасу? Слишком просто.
— Не совсем, — Боб открыл архивные фото. — За фонтаном есть слепая зона камер. Но есть проблема — песчаные дорожки. Следы останутся.
— Тогда по газону, — предложил я. — Трава густая, следов не будет. Но если охрана сделает обход…
— Не сделает, — уверенно сказал Боб. — График у них чёткий. В 19:00 перекур, кроме одного — того, что стоит у Козинского. А он в это время сидит у пруда с закрытыми глазами.
Григорий задумался:
— А если вдруг проснётся «шестое чувство»?
— Тогда у нас есть это, — Боб достал маленький прибор. — Глушилка на пятнадцать метров, на тридцать секунд — все камеры и связь глохнут. Но только если прижмёт.
Я кивнул:
— Ладно. Заходим, берём что нужно — и уходим. Без геройств.
Боб ухмыльнулся:
— Значит, завтра в 18:55 мы уже на холме. К «часу без охраны».
Григорий вздохнул:
— Надеюсь, сегодня у Козинского нет желания подольше помедитировать…
18:55. Северный склон холма. Темнота сгущалась, словно чернила, но вилла Козинского светилась ярче новогодней ёлки — все окна словно фонарики на безумном празднике богатства и власти. Боб взглянул на часы, щёлкнул языком и кивнул: — Пора.
Мы двинулись к забору, тени прятались в кустах, будто ждали своего часа. Пайлуша уже сидела у старого дуба — её пальцы плясали над планшетом с такой скоростью, будто она пыталась взломать саму Вселенную.
— Камеры глушу, но у нас всего двадцать минут, — сухо предупредила она. — И да, если что-то пойдёт не так — я вас не знаю.
— Очень смешно, — проворчал Григорий, отбросив капюшон. Его желтые глаза сверкали в темноте с ноткой сарказма и почти боевого азарта.
Забор преодолели без приключений, осторожно обошли песчаные дорожки, чувствуя под ногами прохладу мягкого газона. Боб шел впереди, его тень растворялась в ночи, словно шпион в фильме низкого бюджета.
19:02. Сад виллы. Козинский сидел у пруда, словно статуя, погружённый в свои мрачные мысли. Его телохранитель, отгороженный пятью метрами, смотрел в телефон — полное расслабление, идеальный момент для атаки.
— Терраса вон там, — прошептал я, пытаясь не выдать свой пульс.
И тут...— Мяу.
Замерли. Григорий спрыгнул с моего плеча и гордо направился к фонтану.
— Чёрт! — я попытался схватить кота, но тот уже устроился прямо на пути телохранителя и уставился на него жёлтыми глазами — взглядом, который мог загнать кого угодно в ступор.
Телохранитель поднял взгляд, недоуменно хмыкнул: — Откуда тут кот?..
— Включай глушилку! — шипнул Боб.
Пайка нажала кнопку — камеры мигнули и погасли, словно выключили свет на вечеринке.
Но телохранитель уже направлялся к коту.
— План Б, — прошипел Боб.
Вдруг Григорий, как тень, скользнул в кусты. Телохранитель остановился, огляделся, словно впервые почувствовал запах опасности.
— Всё, пошли! — бросил Боб, рванув к террасе.
Мы — за ним.
Но тут...— Стой! Кто здесь?!
Голос Козинского прорезал ночь, будто нож.
Он встал с медитации раньше времени, глаза сузились в темноте, полные подозрений и интереса.
— Кто здесь?! — повторил он, голос был резким, но с лёгкой долей любопытства. Вилла — крепость, охрана — полк, а тут чужаки. Очень забавно.
Боб и Григорий затаились в тени кустов, а я… вышел на свет.
— Простите, пан Козинский, — начал, делая вид, что немного смущён, и выдавил на безупречном польском. — Я журналист. Хотел взять у вас комментарий насчёт вашего нового проекта.
Он нахмурился.
— В таком виде? Ночью? В моём саду? Как вы сюда попали? Как вас пропустили?
Я нервно рассмеялся. — Ну, эксклюзив же... Все методы хороши.
Тем временем Григорий, как тень, скользнул мимо ног Козинского и прыгнул на каменную скамью.
— Мяяяу! — протяжно зевнул кот и в прыжке полоснул когтем по горлу телохранителя.
Тот упал, хрипя, кровь разливалась на траву, как символ провала.
Козинский обернулся: — Что за...?
Но Григорий уже был на нем. — А-а-а! Скотина! — кричал Кароль, пытаясь стряхнуть непрошеного диверсанта.
Кот царапнул его по шее и срезал с цепочки брелок — тот упал на землю. Григорий подхватил его и шмыгнул в кусты.
— Нет! — бросился за ним Кароль, но…
Григорий не мешкая прижал два брелока друг к другу. Через секунду яркая синяя вспышка — и брелок Козинского исчез, растворился в другом.
— Ребята, тут началось движение, — раздался голос Пайки на связи. — Куча охраны идёт в вашу сторону. Бегите!
Козинский вопил, как потерпевший — пропала самая драгоценная вещь, и он готов был рвать и метать.
Мы прыгнули через забор, уже в отдалении слышались выстрелы, наши силуэты мелькали в свете фонарей, а преследователи открывали огонь.
— Встречаемся на пункте сбора, — сказал Боб. — Я их задержу.
— Не геройствуй, Бобик, — крикнул Григорий, убегая. — Нам ещё дела по другим странам делать. Не превращай Польшу в руины!
Первая вышла на связь Пайка: — Они меня окружили! Нет, нет, не надо! Матвееей! — и раздались выстрелы.
— Похоже, всё, — сказал Боб. — Их слишком много. Уходите без меня. Прощайте.
И тут прогремел мощный взрыв.
Я подхватил Григория на руки и рванул, как Усэйн Болт, но левое плечо ощутимо обожгло, затем резкий толчок — и я упал, покатился кубарем по земле вместе с котом.
Преследователи уже рядом. Без слов — огонь.
Гриша видел всё отчётливо: один из охранников поднял пистолет, направил в мою голову и выстрелил. Потом повернулся к коту и, с издёвкой в голосе: — Кись, кись, кись, — и открыл огонь.
Григорий вскочил, ошалевший, оглядел салон самолёта. За столом всё так же сидел Боб, ухмылялся и печатал что-то в наушниках.
Гриша посмотрел на меня — на самое дорогое, что у него есть.
Это самое дорогое теперь крепко обнимала Пайка, устроившись у меня на плече, и тихо спала.
— Фууу… присниться же такое, — пробормотал Гриша, глаза открыты, но до сна уже не дотянуться.

«МИССИЯ НЕ ВЫПОЛНИМА»

Ну, после того как мы благополучно, словно герои дешёвого боевика, добрели до отеля — все дружно плюхнулись в один номер. Операцию по выдиранию брелка из лап Кароля Козинского откладывать не стали, потому что ждать — это для лохов. Слушали Боба, который несмотря на то, что сидел в углу с таким видом, будто ему дали мандаринку без косточек, наконец нашёл какую-то зацепку.
— Слушайте сюда, — начал он, глядя на нас глазами, в которых читался смертельный серьёз и чуть-чуть усталость от нашей глупости. — Дом у нашего дорогого Кароля — это Форт Нокс, серьёзно. Камера на каждом метре, где камер нет — стоит охранник. А охранники эти — не просто ребята с тренажёрки, а бывший спецназ, матерые наёмники, которые успели посмотреть на жизнь в огне и крови. Так что — забудьте про врываться туда как у себя дома.
Все молчали, потому что понимали — Боб прав. Понимать надо и довериться. Даже Григорий, который обычно всех перебивает, был тих как мышь.
— А что же тогда? — спросил Гриша, нахмурив лоб, будто собирался уравнять нас всех математически.
— Есть одно слабое место у Кароля, — Боб улыбнулся, будто только что раскрыл секрет вечной молодости. — Один раз в неделю, по пятницам, этот карась выползает из своей крепости и валит в шикарный отель в центре Варшавы. Там у него минимум охраны — водитель и пара телохранителей.
— Зачем ему туда ехать? — удивился Гриша. — Что, дома комфорта не хватает?
И тут началось. Боб начал разворачивать свой криминальный сериал:
— Он туда заходит не через парадный вход, а с чёрного. В номер люкс, ага. И вот тут будет смешно — Кароль обожает молоденьких мальчиков. Каждую пятницу устраивает себе такой интимный мини-фестиваль с одним из них.
Мы с Гришей, и правда, чуть не упали со стульев.
— А как он этих мальчиков выбирает? — я спросил, выдыхая со смесью ужаса и любопытства.
— Телохранитель, — ответил Боб. — Он ходит по модным клубам с камерой, снимает одиноких парней, а Кароль в отеле в режиме онлайн выбирает, кто ему понравится. Если понравится — охранник предлагает этому парню любые деньги, чтобы он вечером оказался в номере у нашего Кароля.
Гриша медленно перевёл взгляд с Боба на меня и обратно, словно говоря: «Ну что, Матвей, твоя очередь стать князем варшавских гей-клубов?»
— Нет, нет и ещё раз нет, — выпалил я. — Я в это дерьмо не лезу.
Пайка, как обычно, поняла игру и лопнула от смеха. Гриша не выдержал и тоже заржал.
— Да ладно тебе, — сказал он, потирая живот. — Один разок подставишь свою сладкую попку под польского мужика — и всё, ты в теме.
Пайка изобразила фальшивое отвращение:
— Фууууу, извращенец! Боб, а другого плана у нас нет?
— Увы, — сказал Боб, качая головой, — этот план — самый надёжный, примерно на 90% успеха.
— Да вы совсем рехнулись! — воскликнул я. — Гриша, сам иди подставляйся, а я в сторонке посижу!
Гриша ликовал, ведь ему приснился тот кошмар, где мы все умерли в доме Козинского, так что этот план — как глоток свежего воздуха.
— Матвей, ты рисковать не будешь, — подмигнул Григорий. — До интима дело не дойдёт, обещаю. Хотя…. можно было бы и посмотреть
Я не выдержал и кинул в Гришу подушкой. Он упал, продолжая ржать, а Пайка, как настоящая предательница, вместе с ним, не стесняясь, хохотала во весь голос.
— Вот гад, — сказал я, мельком взглянув на свою любимую, которая тоже ржала, будто мы только что рассказали лучший анекдот в мире.
Гриша, между прочим, копировал свой смех с какого-то интернет-мема. Вот так коты учатся быть смешными.
— Брелок не превращает людей в кого-то другого и не отменяет превращение обратно, — напомнил Боб, — он работает только в одной плоскости.
— Всё продумано, — добавил он. — Гриша замутит тебе безупречный польский, а ещё прокачает рукопашный бой. Ты будешь настоящим экспертом ближнего боя, чтобы тихо ликвидировать Кароля и свалить.
— Я легко сделаю из тебя пидора-рукопашника, — усмехнулся Григорий. — Причём в переносном смысле — того, кто себя сам удовлетворяет рукой!
Даже Боб не выдержал и хохотнул, а Пайка умоляла его остановиться, хватаясь за живот.
— Сегодня вторник, — сказал Боб, — у нас есть почти три дня на подготовку. Тренируемся, чтобы перед Козинским у тебя не тряслись колени, и ты не поплыл.
— А если он брелок дома оставит? — я пытался ухватиться за любую соломинку.
— Нет гарантий, — признался Боб, — но, судя по редким фото, он всегда носит его на золотой цепочке, ни на шаг не разлучается.
— Мы будем видеть его передвижение, — добавил Гриша. — Я сейчас намучу всем польский, а тебе добавлю пару приёмов в бою.
— Если он оставит брелок дома, — сказал Боб, закрывая ноутбук, — тогда у нас будет ещё неделя для тренировки.
— А у кого-то будет дырявая жопа, — вкрадчиво добавил Гриша, и снова вместе с Пайкой раздался заразительный ржач.
Так что вот так, ребята. Спасение мира лежит через пятничные похождения Кароля Козинского и мои рукопашные танцы. Планы — грандиозные, а результаты — вопрос времени.
Первый день. Я валялся в спортзале, словно отбитый мешок, пытаясь понять, как, черт возьми, управлять своим телом так, чтобы не развалиться после первого же удара. Боб и Гриша устроили мне настоящий кроссфит со спецназовским душком: приседания с гирями, отжимания до потери сознания, бег по лестницам — и всё это под непрерывный мотивационный ор в стиле: «Ты тут не просто так, ты — пидор-рукопашник, лучший из лучших, и порвёшь всех на атомы».
— Матвей, — прорычал Гриша, глядя на меня, как будто я был его личной тренировочной мишенью, — если хочешь убить Козинского, сначала убей свою лень. Без этого — никак.
Я с трудом поднялся с пола и шепнул себе: «Я — твой личный демон в этом аду».
В это время Боб, словно опытный хирург, разложил свой план на ноутбуке:
— Твои охранники — это я и только я. Ты заходишь в номер, делаешь своё грязное дело, а мы с Гришей чистим вход и выход. Как настоящие наёмники.
Второй день выдался ещё веселее. Тренировки превратились в испытание на выносливость и стойкость. Лицо стало моим главным пострадавшим — пару ударов туда, и я моментально просыпался. Второй — чтобы не расслаблялся.
— Рукопашный — это не просто махаться кулаками, — объяснял Гриша с видом философа, — это контроль боли и умение убить так, чтобы цель даже не поняла, что умирает.
Пайка пыталась облегчить пытки едой и водой, а я только жалобно бормотал: «Еще немного — и я порву этих уродов».
Третий день — последний. Утро прошло за тактическим планированием и постановкой ударов. Я изучал видео с движениями Козинского, повторял до автоматизма каждый шаг: как зайти, как незаметно выманить брелок, как ударить так, чтобы не дать шанса ответить.
— Гриша, — сказал я, — если выживу после этой встречи, ты обязан меня на руках донести до отеля.
— Договорились, — улыбнулся он, — а если нет — я возьму шефство над твоей памятью.
Тем временем Боб не отрывался от подготовки к зачистке — отвлечь телохранителей Козинского так, чтобы они даже не поняли, что их прикончили.
Наступил вечер пятницы. План — простой и жестокий: я делаю так, чтобы меня выбрал Козинский и еду с его человеком к нему в номер, захожу, убираю Козинского и забираю брелок. Боб и Гриша занимаются остальными. Мы — три части одной смертоносной машины.
Смешно? Ни разу. Только адреналин, зубы, стиснутые до хруста, и холодная решимость. Кароль Козинский даже не догадывается, что на встречу с ним идёт не мальчик для битья, а убийца в идеальном польском костюме, вооружённый до зубов.

«КАРОЛЬ КОЗИНСКИЙ»

Что может пожелать человек, у которого есть всё? У Кароля Козинского было именно так: от усталости до переизбытка. Деньги, власть, влияние — всё это не просто предметы обладания, а инструменты. Он рассматривал их, как рычаги: малые финансы — малая сила, большие деньги — сила, способная перегнуть судьбу пополам. Его активы простирались за пределы границ, вшиты в банковские счета и тени договоров, а его авторитет в государстве был вторым после президента. Пока ещё вторым.
Скоро должны были состояться выборы, и Кароль знал: если всё пойдёт по плану, то эти постыдные ограничения исчезнут. Ни перед кем не придётся больше склоняться, ни с кем вести осторожные беседы. Он снова станет тем, кем был — игроком не только национального, но и международного масштаба. Приглашения от европейских коллег, приёмы у президентов, возможность диктовать, а не слушать — он ждал этого с тем терпением, какое присуще только тем, кто уже знает вкус абсолютной власти.
Семейная жизнь никогда не казалась ему заманчивой. Кароль считал, что все беды — от женщин. Он не раз наблюдал, как коллеги теряли позиции, активы, половину накопленного — лишь потому, что однажды решили разделить дом и постель с кем-то, кто улыбался не так уж искренне. Он не собирался повторять их ошибки. В начале пути Кароль прибегал к услугам профессионалок, но всё изменилось после одного случая. Девушка, с которой он провёл вечер, попыталась сохранить его ДНК — буквально. С тех пор он стал крайне осторожен. Каждый использованный предмет интимного характера он уносил с собой, завязанный, словно боевое знамя. Ни один волос, ни одна молекула не должны были остаться без контроля.
Со временем и это ему наскучило. В какой-то момент Кароль обнаружил себя на другой стороне желания — не то, чтобы это был осознанный переход, скорее, результат любопытства и неясного влияния кого-то из влиятельных людей. Мальчики вошли в его жизнь, как вино в бокал — незаметно, но с характерным запахом. И ему понравилось. Он не подчинялся, не отдавал себя — напротив, оставался только в роли управляющего. В его понимании это не имело значения — ни морального, ни юридического. Он считал себя выше оценок. Главное — чтобы никто не знал.
Вечером в пятницу он чувствовал привычную усталость — утомление, которое приходит не от работы, а от постоянного удержания контроля. Сделки, лоббизм, встречи, финансовые компромиссы — всё это принесло очередную волну денег. Деньги действительно находили его сами. В этот раз он направлялся в один из отелей Варшавы — не по службе, а для отдыха. Его телохранитель заранее находился в модном клубе и ожидал сигнала, чтобы начать отбор. Два молодых парня уже были на примете: один — с выразительными глазами, потягивал коктейль у барной стойки; другой — находился в компании взрослого, лысого мужчины. Вполне возможно, тот его «выгуливал».
Получив сигнал от Кароля, телохранитель направился к парню, что был с пожилым. Нужно было изъять его быстро, при этом достаточно жёстко поставить «папика» на место. Сценарий был отрепетирован: несколько предложений, внушение суммы, уверенный голос — и парень соглашается. Всё шло по плану. Молодой человек кивнул, предложив лишь перед этим заглянуть в туалет.
Когда он не вернулся спустя десять минут, охранник забеспокоился. Зайдя в одну из кабинок, он увидел, как тот сидит, прижавшись спиной к стенке. Из носа текла кровь, пульс был слабым, но присутствовал. Возможно, кто-то опередил их, может быть, это совпадение — но время было упущено. Он сообщил Каролю и вернулся к поиску. Время поджимало, а настроение босса — балансировало на грани взрыва.
Оставался только второй вариант — тот самый с коктейлем. Тот уже допил напиток и выглядел безучастным к происходящему. Получив согласие Кароля, телохранник подошёл.
— Привет, — сказал он, подойдя ближе.
— Привет, — ответил парень, чуть улыбнувшись.
— Один?
— Как видишь.
Диалог развивался быстро. Охранник предложил поучаствовать в приватной встрече с состоятельным мужчиной. Парень сначала отказался, но, услышав, что может сам назначить цену, изменил тон.
— Пять биткоинов, — сказал он, не моргнув.
— Не вопрос. Кидай адрес.
Перевод был совершен. Подтверждение получено. Парень поднялся, и они вместе покинули клуб. На выходе уже ждал серый майбах. Машина взяла курс на центр Варшавы, но подъехала не к парадному, а к чёрному входу отеля.
Телохранитель вышел первым, убедился, что всё чисто, и провёл гостя внутрь. Тот шагал уверенно, чуть прищурившись, как будто всё это не ново для него. Их встретил другой охранник у нужной двери. Несколько слов, кивок, и молодой человек прошёл внутрь, оставаясь с Каролем наедине.
В номере пахло дорогим парфюмом. Интерьер был безупречен, полу приглушённый свет играл на глянце поверхностей. На диване сидел мужчина лет пятидесяти, в дорогом халате, ухоженный до последнего ногтя. Кожа его была ровной, словно отполированной, взгляд — тяжёлым, но не враждебным.
— Ну, здравствуй, дружочек. Как тебя зовут?
— Милош.
— Заходи, не стой у порога. Выпьешь?
— Виски со льдом, если можно.
— Тебе сегодня можно всё, — сказал Кароль с полуулыбкой и налил напиток, глядя на парня с тем вниманием, которое в прошлом сопровождало лишь его самые выгодные сделки.
И он ещё не знал, что одна из них сегодня окажется для него последней.

«ПАДЕНИЕ КОРОЛЯ»

Я сидел у барной стойки и пил какой-то ядрёный коктейль красного цвета, от которого аж десны сводило. Бормотуха ещё та! Рецепт подсказала Пайка — моя любимая девушка и активная участница этой авантюрной операции. Судя по ингредиентам, она либо очень хорошо знала, что делает... либо хотела меня прикончить. Смертельная смесь на вкус и запах, как будто кто-то растворил пластик в спирте и добавил туда сироп для детей. Вдова из неё бы вышла эффектная, спору нет.
Боб, Пайка и Григорий — наш интеллектуал с усами и хвостом — были у меня в ухе: крошечное устройство, добытое котом у одного из артефактных брелоков. Засечь такую штуку не смог бы ни один сканер в мире — даже если бы этим занялся сам Пентагон, Нокия и Роскачество одновременно.
Один из телохранителей Кароля прошёл мимо, отсняв моё лицо на скрытую камеру. Я поймал его взгляд, кивнул, сделал вид, что ничего не понимаю, и вернулся к коктейлю. В ухе раздался голос Боба:
— Всё ништяк, это стандартная процедура. Обход зала. Тебя уже заметили.
Минут через пять он снова вышел на связь:
— У нас проблемы. Кароль выбрал другого. Этот другой уже вовсю любезничает с охранником.
— Что делать будем? — спросил я.
— Ты? Ничего. Даже если начнут стрелять — сиди и пей свой коктейль. Всё сделаю сам.
— Вижу, как молодой пидорчёнок направляется в мужской туалет, — вмешалась Пайка. Она была где-то в зале, под гримом и маскировкой. Узнай её кто — операция бы рухнула. В Польше её знали не хуже, чем в Бразилии знают футболистов.
— Я всё сделал. Путь расчищен, — доложил Боб. — Жди гостей.
— Понял, — сказал я и, будто невзначай, развернулся к танцполу, где публика резвилась с руками в воздухе. Дешёвая радость под дорогой свет.
— Привет, — раздался голос за спиной.
— Привет, — ответил я охраннику.
— Ты один?
Я для вида посмотрел по сторонам и пожал плечами:
— Как видишь.
Он начал с привычной заготовки про «мужчину в номере, готового на всё». Я уже почти выпал из роли, когда в ухо прошипел Григорий:
— Не переигрывай, Станиславский.
Охранник предложил назвать цену. Не раздумывая, я выдал:
— Пять биткоинов.
— Вот жучара, — проворчал Григорий. — Ты вообще в курсе, сколько сейчас биткоин стоит?
— Без проблем, — сказал охранник и попросил скинуть адрес кошелька.
— А чё так мало попросил? Вот ты еврей, Смирнов. Просил бы больше, — не унимался кот.
Позже, в машине, охранник налил мне виски со льдом. Мы катили в отель, а кот продолжал гундеть:
— Не, ну вы посмотрите на него! Боб, ты знаешь курс биткоина?
— Знаю. Больше восьми миллионов.
— Вот! А этот Смоленский задрот только что поднял сорок миллионов! Ну не еврей ли он? Смирнов, ты точно Смирнов? Может, ты Мотя Смирницкий?
— Гриша, успокойся, — сказала Пайка. — Матвею сейчас нельзя смеяться. Ты его хочешь спровоцировать, чтоб он заржал?
— Гриш, у тебя в лапах брелок желаний. Намути себе тысячу биткоинов.
— Не то. Тут важен сам момент. Он не просто операцию не завалил — он на ней подзаработал. Я поражён. В Смоленске за это дают медаль и квартиру.
— Так, я уже на этаже, — сказал Боб. — Всё готово.
— А еврей Смирнов уже подъезжает, — хихикнул Григорий. — Бобик, не спеши его спасать. Пусть Козинский хотя бы штанишки приспустит. За сорок-то миллионов — надо отработать.
— Фу, Гриша. Что ты несёшь? — фыркнула Пайка.
Я сидел, пил виски и с трудом сдерживался, чтобы не заржать вслух. Реплики кота были мощнее моего алкоголя.
Наконец мы прибыли. У входа в номер охрана обшарила меня тщательней, чем налоговая предпринимателя, и, убедившись в «чистоте», впустила.
Внутри было тихо. Так тихо, что я почти услышал, как испаряется мой страх. Ну, точнее — коктейльный адреналин с примесью похмелья. Местечко выглядело дорого: лампы по цене квартир, запах — дорогих духов и грязных денег. Тех, что уже отмывали — минимум дважды.
У окна, в халате цвета шампанского, сидел Кароль Козинский. Второе лицо Польши. А может и уже труп.
— Милош? — спросил он.
— Можешь звать меня Мимозой, если хочешь, — ответил я, с трудом выдав улыбку. Челюсть жила отдельно. Ей явно не нравился Кароль.
Он кивнул на кресло. Я сел. Сердце отбивало чечётку. Григорий молчал — подозреваю, жрал.
Кароль налил мне ещё виски. Без тостов. Без чоканья. Без пафоса.
— Что скажешь?
— Свет тут красивый, — буркнул я. — И пахнет, как в бутике для миллионеров с кожными проблемами.
Он хмыкнул. То ли оценил, то ли решил, что я идиот. Кто его знает, этих политиков.
— А ты забавный, — сказал он, подходя ближе.
Под халатом — почти ничего. Только цепочка. И на ней — брелок.
Тот самый.
Григорий ожил в ухе:
— Вижу. Брелок на шее, активен. Если дёрнется — может сработать.
— И что, он телепортнётся?
— Брелок так не работает. Но чёрт его знает. Может, просто обделается. Он как курс рубля — непредсказуем.
Кароль сел на край кровати. Пил, смотрел, ждал.
— Задумался, Милош?
— Думаю, почему ты всё ещё второй человек в Польше. У тебя лицо первого.
Он рассмеялся. Попал я в точку. Эго — кнопка, которую всегда приятно нажимать.
— Разбираешься в политике?
— В людях разбираюсь. А политики — это те же люди. Только дороже.
Григорий прошипел:
— Ой и подлизываешь ты ему! Больше сиропа, чем в твоём коктейле.
— К брелоку дёргается, — сказал Боб. — Готовится загадать желание.
— Дай команду, — прошипел я сквозь зубы, продолжая улыбаться Каролю.
— Три... два...
Кароль открыл рот...
— Опа. Готово. Брелок заглушен.
— Григорий сработал. Наш кот — чародей. Почти Дамблдор. Только с акцентом из Смоленска, — вставила Пайка.
не стал тянуть. Вскочил — и всё вокруг сжалось до одного движения. До дыхания. До Кароля.
Он даже не успел спросить, кто я.  Потому что я уже был рядом.
Сначала — жёсткий захват за шею, рывком вниз, вбиваю коленом в грудину, он теряет равновесие. Удар локтем — в висок. Второй — в гортань. Его дыхание превращается в кашель. Он хватается за воздух, а я — за его запястье, выкручиваю, разворачиваю корпус, и сбрасываю его на пол одним движением бедра.
Контроль. Он лежит. Он хрипит. Я опускаюсь рядом и делаю то, что Боб называл «финальным нажатием»: двумя пальцами — точно в артерию, с нужной силой. Сердце у Кароля замолкает, как будто обиделось.
Тишина. Только глаза — как у человека, которому отменили президентство и выдали повестку в чистилище.
— Объект не дышит. «Брелок у меня», — сказал я, вытирая ладонь о его лацкан.
— Выходи. Маршрут чист, — отозвался Боб. — Пожарная лестница. Я под окнами.
— Великолепно, дорогой Сми;рницкий, — пробормотал в наушнике Григорий. — Ты бы видел его рожу. Театр абсурда. Только в этом театре билеты — посмертные.
— Смирнов, — поправил я, открывая окно.
— Неважно. После такого — можешь быть хоть Нострадамус.
Я перелез через подоконник, скользнул по лестнице вниз. Ночь приняла меня, как своего. Ветер пах свободой и дешёвыми сигаретами, которыми Кароль травил подчинённых.
Польша осталась позади. С её флагами, амбициями и трупом в номере «люкс». Страна колебалась позади нас, как пятно на простыне: и убрать жалко, и оставлять опасно.
— Пайка, ты где?
— Я уже ушла. По легенде — блондинка, актриса, гражданка Швеции. У меня грудь третьего размера и документы, которые даже Папа Римский не отличит от настоящих. А у тебя?
— У меня... кот и плохое предчувствие.
— Боб?
— Уже рядом. Иду к вам. Только не спотыкайся — тут внизу кусты и дохлый голубь.
Григорий фыркнул:
— Вот вам и демократия. Один прыжок — и второе лицо государства превращается в пятое место истории. Похоронное бюро, номер два: скидка на диктаторов.
Мы пошли через двор. Тихо. Слаженно. Как будто репетировали этот выход. Ни спешки, ни паники. Только улицы, пахнущие дождём и уставшими выборами.
Но, как это обычно бывает, в какой-то момент мир решил, что мы ему не нравимся.
То ли горничная зашла слишком рано. То ли доставщик, которого Кароль вызвал заранее, оказался пугливым и впечатлительным. Может, просто форточка осталась открытой.
Тревога включилась как по расписанию. Где-то закричал человек. Мы нырнули в переулок.
— Пайка, уходи. Держи курс на Москву. Через два часа все службы будут знать твоё лицо.
— Можешь не сомневаться. Уже флиртую с таможенником. У него глаза как у бегемота. И интеллект, кстати, тоже.
— Мы с Гришей через Беларусь, — сказал Боб.
— Опять? — удивился я. — Сколько можно?
— Сколько нужно, — буркнул Боб. — Эта земля спасала нас раньше, спасёт и теперь. Она как водка: не помогает, но греет. И закуска всегда под рукой в виде бульбы.

Григорий деловито устроился на моём плече, а потом сиганул в рюкзак.
— Если что, я кот-паломник. Иду молиться в Полоцк. Ты — мой сопровождающий с расстройством личности. Всё официально.
— С таким напарником мне уже не нужен диагноз, — сказал я.
И мы исчезли в темноте.
С брелоком в кармане. С убийством на руках.
И с белорусской границей на горизонте — как надеждой, замотанной в овраг.

***

Мы бежали. Точнее, я бежал. Боб — шёл быстро, потому что у него колени, как у бывшего балетного, а Григорий вообще ехал в рюкзаке и хрустел чем-то подозрительно похожим на польские кукурузные палочки. За нами гнались люди покойного Козинского и вся полиция Польши. В костюмах, с гарнитурами и лицами, как у банковских служащих, которых выгнали с работы за утечку миллиардов. То есть очень злые.
— Матвей, быстрее! — выдохнул Боб, перепрыгивая через какой-то польский куст, — Если нас сейчас поймают, ты будешь объяснять, что ты не эскорт и не Милош.
— Спасибо, капитан очевидность! — буркнул я, врезаясь плечом в дорожный указатель. По-польски он гласил: "Zakaz wjazdu". (Въезд запрещен).
По-нашему — «это твоё дело, если хочешь умереть под фургоном».
Григорий вылез наполовину из рюкзака: — Слушай, а ты уверен, что мы правильно свернули? У меня ощущение, что мы петляем по какому-то частному сектору. Если из-за тебя меня застрелят на фоне польской туи, я тебя закопаю лично.
— Гриш, ты кот. Ты не можешь копать.
— Я найду кого-то. И найму.
Слева загрохотало — один из охранников оступился и впечатался в металлические ворота. Мы свернули в переулок. Дышать было уже некуда, а организм уже начинал предлагать: «Может, сдашься и скажешь, что ты аниматор на корпоратив?»
— Где та чёртова машина?! — заорал я, хватаясь за сердце. — Мы же договаривались, что ты её поставишь ближе!
— Я ставил, — буркнул Боб, — А потом какая-то бабка на фиате заняла место. Пришлось перегнать. Польская бабка, кстати, назвала меня «шатаном». Возможно, она права.
— Вы идиоты, — сказал Григорий. — Вы как дети. Где твоё тактическое мышление, Матвей? Где скрытность, грация? Где маскировка?
— Ты сидишь в рюкзаке и жрёшь, — прошипел я.
— Я — наблюдатель! У каждого своя роль.
Впереди появилась та самая машина — старая, потрёпанная "Skoda", которую Гриша намутил по просьбе Боба, чтобы не привлекать внимание. Ну Гриша, как всегда, исполнил все на высшем уровне. Внешний вид машины был такой, что дотронься и она развалится. А судя по запаху в салоне, тот, кто на ней ездил не мылся с двухтысячного.
Мы влетели внутрь. Я за руль, Боб — на пассажирское, Григорий шмякнулся на панель, как в лучших бадди-муви.
— Дуй в сторону Белостока! — скомандовал Боб.
— Почему не к границе напрямую?
— Потому что там уже ловушка, — ответил кот, запуская свой дурацкий планшет. — охранники не дураки. Они перекрыли главные дороги и поставил наблюдателей. Но у нас есть план Б.
— Это ты так назвал просёлочную дорогу через какую-то польскую деревню с названием, которое звучит как чих? — уточнил я.
— Именно. План Б. Где Б - как «бежать».
Пайка к тому времени уже была в самолёте. Мы слышали, как она садилась в «боинг» в окружении делегации каких-то испанцев — шикарная блондинка с чемоданом и осанкой стюардессы. Никто даже не подумал остановить её. Её паспорт был поддельным, но в лучших традициях немецкой школы фальсификаций. Улетела до того, как в аэропорт пришли ориентировки. На своем самолете было опасно и очевидно.
— Значит так, — сказал Боб, когда мы вылетели на трассу. — План такой. Мы пересекаем границу в районе деревни Сопоцкин. Там старый переход, где до сих пор штампуют вручную. Григорий там всех отвлечёт.
— Как? — спросил я.
— У меня есть план, — хмыкнул кот. — Назовём его "Operation: Мяу".
— Это самая идиотская операция, что я слышал, — вздохнул я, переключая передачу.
— И при этом — гениальная. Я буду играть раненого бездомного кота, который перебегает границу. У меня даже костюм есть. Грязная шапка. Визг. Пена изо рта. Польский пограничник не выдержит и заплачет.
— Плакать будет только ветеринар, когда тебя принесут в шапке, — буркнул я.
Сзади на горизонте появились фары. Преследование не закончилось.
— Ну что, господа, — сказал я, нажимая на газ, — самое время убираться в Белоруссию. Пусть родина картошки снова станет пунктом нашего временного спасения.
— Я так и знал, что ты сентиментальный, — сказал Боб.
— Ага, особенно когда меня хотят убить.
Машина тарахтела так, будто под капотом застряла польская поленница, а я гнал, выжимая из неё всё — и надежду, и выхлоп. Сзади мелькали огни. Погоня не сдавалась. Навигатор говорил: «Поверните налево через триста метров», но голос у него был такой, будто он сам уже сдался и просто хотел посмотреть, как мы сдохнем.
— Слушай, — сказал Боб, вцепившись в подлокотник, — если нас поймают, просто говори, что ты турок. Польша не экстрадирует турков.
— Почему?
— Потому что один раз экстрадировали, а он оказался турецким журналистом. С тех пор у них ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство) на всю страну.
— А если я не знаю турецкого?
— Говори по-русски, но с акцентом. Можешь просто мычать.
— Прекрасно, — вздохнул я. — Дожили. Беглец, кот и бывший шпион прикидываются турецким туристом в деревне, где на курицу накинут роутер Wi-Fi.
Григорий откинулся в кресле, как царь:
— Вы оба идиоты. Я бы всё решил иначе.
— Да ты даже в дверь сам не можешь открыть, — буркнул Боб.
— Я стратег. Не инженер. У нас у каждого свои функции. Я — мозг, ты — мышцы, Матвей — водитель, и мы всё ещё не в Белоруссии. Что за отстой?
Впереди зажглась табличка: "Sopo;kin. 4 км". Под ней кто-то приписал фломастером: "Nie pytaj" — «Не спрашивай». Хорошее начало.
— Там должна быть заброшенная станция. Через неё и пойдём. «Погранцы в это время дежурят в основном у крупных трасс», —сказал Боб, указывая на узкую тропу, у которой могли бы сниматься слэшер-фильмы. Или просто похороны.
— А машина?
— Машина сгорит.
— Что?
— Ну, не буквально. Просто останется тут. Григорий замаскирует.
— Я кот, а не иллюзионист! — возмутился Григорий. — Хотя если кинешь мне сосиску, я подумаю.
Мы свернули. Колёса хрустнули по гравию, как будто мы переехали чей-то польский огород, и, может быть, так и было. На заброшенной станции стояла тишина. Такая, что даже Григорий замолчал. Воняло плесенью, тоской и, кажется, чьими-то забытыми мечтами.
— Сюда, — прошептал Боб, ныряя в какое-то чёртово подвальное отверстие. — Это вентиляция бывшего КПП. Её использовали в девяностых для контрабанды дешёвой водки и видеокассет VHS с Жан-Клодом Ван Даммом.
— Звучит надёжно, — буркнул я. — А что, если она обрушится?
— Тогда ты умрёшь как герой VHS-эры. Почётно.
Ползли мы, как черви: я вперёд, Боб за мной, Григорий — как посол острого сарказма — ехал у меня на спине.
— Почему я всегда сзади? — ныл Боб.
— Потому что ты последний присоединился к партии, — прошипел я, зацепившись штанами за кусок арматуры. — И у тебя самая большая задница.
— Это мышцы! Я в качалку ходил!
— В 2009?
— Да.
Выбрались. Нас встретил пограничный столб с флагом и табличкой: "Республика Беларусь. Добро пожаловать. Нарушителям — ****ец."
— Всё. Почти дома, — выдохнул я.
— В смысле "почти"? — удивился кот. — Ты как будто в Брест приехал, а не в параллельную реальность, где президент бессмертен, а колбаса — по ГОСТу времён Брежнева.
— Где ближайшее жильё? — спросил Боб, стряхивая с себя слой паутины, который можно было сдавать в музей.
— Вон там, — показал кот на деревню, где светилась одна лампочка. — Судя по запаху — козы, вяленый укроп и старушка по имени Нина, которая знает, что такое «переправить людей без лишних вопросов».
— Откуда ты это знаешь?
— Я читал её блог. Он на "Одноклассниках", но глубже, чем кажется.
Мы побрели по полю, измученные, грязные, но живые. Сзади — Польша и погоня. Впереди — неизвестность, Беларусь и, возможно, баба Нина с самогонным аппаратом.
— У нас всё получится? — спросил я.
— У нас всё получилось, — сказал Боб.
— Еще нет, — вздохнул Григорий. — Но будет весело.
Деревня называлась Мохновичи. Не то чтобы официально — так её называли местные, потому что трава тут росла до колен, а иногда и до подбородка. Пахло влажной землёй, сеном и немного — старой военной техникой. То ли тут когда-то был гарнизон, то ли один из тракторов пережил Афган.
— Выглядит мирно, — сказал Боб, — хотя я чувствую, что в этом селе кто-то точно умеет делать взрывчатку из кефира и гвоздей.
— Это просто бабка Нина, — сказал Григорий, указывая хвостом на дом с одинокой лампочкой у окна. — Она тут местный центр вселенной. Варит, лечит, лечит варкой, и однажды подралась с лосем. Победила.
Дом был деревянный, с крыльцом, которое скрипело на всю округу, как старый театральный актёр в мюзикле «Колхоз 2049». Я постучал. Тишина. Потом снова. Из-за двери раздался голос — как будто молочный танк заговорил:
— Кто там?
— Путешественники, — сказал я, выдав вежливую версию «мы беглецы, спасите нас от маньяков с дипломами бухгалтера».
— Ночь на дворе. У меня сын в Москве, дочка в Польше, внук в тюрьме. Вы кто?
— Люди, — честно ответил я.
— Люди, говорите… а кот у вас есть?
— Есть, — буркнул Григорий. — я тут.
— Значит, можно. Только не гадьте в сенях, а то у меня там икона.
Дверь открылась. Перед нами стояла женщина лет под сто, но с глазами, как у разведчика в отставке. Волосы — седая волна, фигура — как у человека, который может поднять мешок картошки и ещё три — по приколу.
— Заходите, — сказала она. — Только быстро и без вопросов.
Мы вошли. Внутри было тепло, пахло вареньем, дегтем и каким-то подозрительно вкусным супом, в котором, возможно, плавала либо курица, либо нечто, что раньше жило в лесу и курило трубку.
— Вас кто послал? — спросила она, ставя на стол миски.
— Никто. «Просто бежим», — сказал я.
— От кого?
— От людей Польского политика. Очень злого. Его зовут Козинский. Его люди хотят убить нас, потому что мы… ну… забрали кое-что.
— Он что Саурон? Или Пилсудский в зомби-версии? — хмыкнула бабка. — Я таких на сковородке жарила в сорок пятом.
— А вы точно не шпион? — уточнил Боб.
— Было дело. Но я теперь на пенсии. Сижу, шью коврики, передаю инфу через варенье.
Григорий запрыгнул на лавку, развалился:
— Ты мне нравишься, бабка. У тебя есть стиль.
— Ты тоже ничего, кот. Только лапы мой перед едой. Тут не бардак.
Она поставила на стол банку с надписью «Малина. Но не та», и рюмки — старые, гранёные, с узорами, как в фильмах, где все либо пьют, либо стреляют, либо и то и другое.
— Это самогон. Чистый. Крепкий. Если после него вас не разорвёт на химическом уровне — значит, вы достойны идти дальше. Я выпил. Вкус был… ну, он был. Это точно. Челюсть слегка отошла назад, мозг обнулил Windows. Боб не пил и видя мои глаза, засмеялся.
— Ну что, живой? — улыбнулась бабка.
— Похоже, да, — выдавил я. — Или это чистилище с доброй бабушкой-надзирателем?
— Ха! Это только начало. Завтра вас отведу к деду Семёну. Он тут на болоте живёт. Через него можно перебраться дальше. Он делает документы из бересты. Ну и лодки, конечно.
— Из бересты?
— Не только. Иногда из холодильников. Главное — не задавать лишних вопросов.
Ночь мы провели в доме Нины. Спали на старых кроватях, под одеялами, в которых точно хранилась история всей Восточной Европы. Кот мурлыкал во сне и пинался. Боб говорил во сне: "Турецкий паспорт. Не стрелять". Я лежал, глядя в потолок, и думал:
А ведь это только начало Белоруссии. Но мы были уже дома, на русской земле.
Проснулся я от того, что кто-то на меня дышал. Не романтично, а с хрипом, как будто в бронхи поселился медведь.
— Вставай, Матвей, — прошипел Боб. — Нас ждёт дед.
— Какой дед? Я думал, мы хотя бы каши поедим…
— Семён. Он не любит, когда к нему приходят позже рассвета. Говорит, болото становится дерзким.
— Болото становится дерзким? — переспросил Григорий, сидя на подоконнике и вылизывая усы. — Это что, метод борьбы с санкциями?
Бабка Нина уже стояла у калитки, в одной руке — термос, в другой — что-то вроде буханки, замотанной в фольгу и обмотанной верёвкой. — Это вам. Самогон в термосе, еда в хлебе, а карта — у деда. Только не пугайтесь гуся.
— Какого гуся?
— Вы сразу поймёте.
Болото начиналось в ста метрах за деревней. Пейзаж резко стал депрессивно-зелёным, как будто кто-то вылил на местность целое ведро тоски. Трава тут не росла — она стояла. Угрожающая, плотная, с таким видом, будто она тебя осудит за плохие оценки по биологии. И тут мы его увидели. Семёновича.
Стоял он по колено в болотной жиже, в брезентовом комбинезоне, на голове — меховая ушанка, хотя температура была +23. Лицо загорелое, в бороде болтался хвощ. Под мышкой — бензопила, в другой руке — то ли весло, то ли фрагмент старого телевизора.
— Подходите! — заорал он, как будто мы были его бравыми солдатами на стрельбище. — Только аккуратно! Болото злое, вчера съело трактор. Пятый за сезон.
Мы подступили. Григорий с видом короля, Боб — как будто идёт на родительское собрание, а я — между ними, с лицом «главное, чтобы нас не съели первыми».
— Семён. Это вы?
— А кто ж ещё! — крикнул дед. — Что, баба Нина послала?
— Да, — кивнул я. — Говорит, вы проводите через болото.
— Провожу. Но не просто так. Надо соблюсти ритуал.
— Какой ещё ритуал?
— Поприветствовать Гуся.
И тут, с треском тростника, появился он. Гусь. Белый, громадный, как небольшой холодильник. С глазами, полными презрения и обиды. На шее — красная ленточка. На лапах — резиновые тапки. Не шучу.
— Это... — начал Боб, — …это он?
— Да, — кивнул дед. — Это мой гусь. Он чует ложь, коррупцию и неправильные ударения в белорусских словах.
— И как это связано с лодкой?
— Он решает, кого пускать.
— А если не пускает?
— Тогда остаётесь тут. И будете, как я — строить лодки из пылесосов и пить болотную воду, настоянную на шишках и разочаровании.
Гусь подошёл ко мне. Пронюхал ботинки. Уставился в глаза. Я выдержал. Он сделал "ХНЯХ!" — и отступил.
— Принят, — сказал дед. — Теперь кот.
Григорий подошёл, сел. Гусь посмотрел на него. Кот посмотрел в ответ.
— У вас дуэль? — спросил Боб.
— Это телепатическая передача мыслей, — сказал Григорий. — Я показал ему образы: миску с тунцом, кошачий лоток и философский трактат о свободе личности. Он понял.
Гусь снова сделал "ХНЯХ!" и отошёл. Боб прошёл почти без осмотра — гусь просто хмыкнул, как будто давно понял, что тот не представляет угрозы ни для кого, кроме своего стилиста.
— Всё, погружаемся, — сказал дед.
Лодка была прекрасна. Корпус — от старого «Минска-3». Весла — ложки. Мотор — что-то из советского пылесоса и стиральной машины. Сел в неё — и кажется, слышишь, как она говорит тебе: «доверяй мне, но молись».
Мы оттолкнулись. Болото всхлипнуло, как будто отпускает своих внуков в большой мир. Гусь шёл рядом по кочке, как верный проводник. В воздухе пахло трясиной, мхом и судьбой.
— Куда вы? — крикнул дед напоследок.
— В Минск, — сказал я.
— Тогда через тростник, мимо чайки с пулемётом и направо после дерева, похожего на бывшего мужа моей сестры. Удачи!
Лодка поплыла. Григорий уселся на рюкзак и мурлыкнул:
— Ну что, Беларусь. Держи нас, пока не отпустишь. А если отпустишь — делай это нежно.

«СБРОС»
12742 год до н.э. — Падение.
Наблюдатель: шаман племени Хараппа, имя неизвестно.
«Он пришёл с небес, как солнце без жара. Ни звука, ни ветра. Просто упал. Наш охотник Синта увидел, как нечто блестящее, как вода в полдень, ткнулось в землю и не оставило дыма. Мы пошли туда, с трепетом. На месте падения — гладкий камень, не обожжённый, и в нём лежала вещь. Малая. Чёрная. Тёплая, будто живая. Когда я коснулся её, она прошептала в голове голосом старика: «Желание и кнопка». Я сказал: - Пусть у меня будет много бизонов. Наутро бизоны пришли. Сами. И утащили мою жену. Видимо, с артефактом в комплекте».
7334 год до н.э. — Неолит.
Наблюдатель: Рада, жрица плодородия
«Мы хранили его, как реликвию. У кого он — у того поле зеленее и коза слаще. Но в один год я попросила, чтобы у нас всегда был дождь. Он пошёл. Пять лет. Не переставая. Мы переехали. Артефакт остался. Я прокляла его и закопала под каменным кругом. Но его голос иногда шепчет под корнями…».
2000 год до н.э. — Цивилизация Инда.
Наблюдатель: Камашара, писец-государев слуга.
«Когда архонт Сусана взял в руки тёмный символ, он объявил, что теперь всё его. Мы видели, как его желания исполняются. Женщины падали к ногам, богатства росли, враги исчезали. Он стал богом. Потом он пожелал жить вечно. На следующий день он умер. Артефакт, наверное, исполнил желание: архонт навеки остался в народной памяти. На вазах, кстати, довольно похабных».
326 год до н.э. — Поход Александра Македонского.
Наблюдатель: Телоний, врач в лагере Александра.
«Где-то у деревни с труднопроизносимым названием наши солдаты нашли чёрный предмет. Александру он показался достойным артефактом Зевса. Он спросил: Я покорю Индию?' Брелок молчал. Потом один солдат загадал, чтобы ему никогда не пришлось воевать. Его на следующий день придавило двумя телегами, насмерть. В таком виде он точно не воевал бы. Мы закопали его и предмет на холме. Александр потерял к нему интерес, как и к многим вещам после вина».
800 год — Индийские торговые пути, приход исламских торговцев.
Наблюдатель: аль-Махди ибн Юнус, торговец специями.
«Я купил его у мальчика в городе Таксила. Он сказал, что это камень богов. Я, как человек прагматичный, попросил, чтобы мой караван стал самым богатым. Через два месяца на меня налетели разбойники. Караван остался. Все специи — у них. Меня они пожалели. Сказали, нам нужен кто-то, кто будет носить специи. Сбылась мечта. Караван действительно стал самым богатым. Правда, я теперь там погонщик верблюдов».
1526 год — Могольское завоевание Индии.
Наблюдатель: Бахтияр, придворный астролог Бабура.
«Когда Император нашёл его, я сказал, что это упавшая звезда, часть неба. Он пожелал быть великим как Тамерлан. Сначала всё шло великолепно. Потом пришла чума, и двор пришлось оставить. Император выжил, но никогда больше не загадывал желания. Он носил брелок как трофей, но называл его шепчущий соблазн. Ближе к смерти он сказал: - Пусть меня запомнят, как первого из монголов. И его действительно помнят. А вот про брелок — нет».
1857 год — Восстание сипаев.
Наблюдатель: Лакшман Дас, сапёр-бунтовщик.
«Я нашёл его у покинутого англичанами форта. Загадал, чтобы их больше не было. Через два дня пришли новые — с пушками. Они пришли с других концов империи. Ушли старые, пришли свежие, злее. Брелок я швырнул в реку. Он всплыл. Тварь эта не тонет».
1947 год — Раздел Индии и Пакистана.
Наблюдатель: Шариф Ахтар, ювелир из Карачи.
«В год, когда родилась наша нация, я нашёл его среди золота, которое пришлось прятать. Он был как пуговица от пиджака бога. Я просил мира. И вот что я получил: мои соседи сожгли лавку, я уехал в Лахор, а мир наступил где-то там — в книгах. Брелок я положил в амбар, обмотал зелёным шёлком и запретил сыну подходить. Он, конечно, подошёл. Попросил велосипед. На следующий день его сбила повозка».
1998 год — Ядерные испытания Пакистана.
Наблюдатель: Мехди Хан, инженер-наблюдатель.
«Брелок был в музее Карачи. Я туда водил детей. Один из них сказал: - Хочу, чтобы наш город стал самым известным в мире. Через месяц — первые санкции. Потом ещё. Потом ураган. Теперь я в Лондоне, преподаю физику. Брелок, говорят, исчез с выставки. Но слухи ходят, что он был в машине премьер-министра в день подписания секретного меморандума».
2024 год.
Наблюдатель: неизвестен. Камера слежения в пустыне Белуджистана зафиксировала свет, похожий на автофары, но двигающийся вертикально. Потом — тишина. Через 4 секунды — запись перегружена белым шумом. Затем на местном рынке появился неизвестный с чёрным кулоном. Он купил финики, улыбнулся и исчез в переулке. По слухам, он просил всего лишь “спокойствия”. Переулок с тех пор перестал существовать. Его нет ни на одной карте. Хотя люди помнят, что он был. Но это лишь слухи и домыслы, а может и нет.

ГЛАВА 16 «ПАКИСТАН»

После польской круговерти с погонями, фальшивыми паспортами, охранниками Козинского и героическим заплывом через белорусские болота — где я лично познакомился со стариком по имени Степан и его легендарным гусем, — наша славная команда решила на время сбавить обороты. Никто нас не гнал. Ни враги, ни совесть, ни даже Древняя Расса, которая почему-то с недавних пор фигурировала в наших жизнях чаще, чем реклама сковородок в YouTube.
Москва-Сити встретила нас стеклом, высотой и ценами, от которых даже доллар начинал икать. Пайка приютила меня у себя в апартаментах — башня, небоскрёб, вид на крыши богачей и кондиционеры, гудящие как старые моторы МиГов. Боб занял номер этажом ниже, вместе с котом Григорием, который попеременно спал на главной подушке и грелся в холодильнике. Он утверждал, что так “лучше хранятся тактические идеи”.
Мы с Пайкой… наслаждались. Точнее, она наслаждалась моей харизмой, я — её ироничным взглядом и тем, как она ест круассаны, не уронив ни крошки. Всё это выглядело подозрительно идиллически, будто в затишье перед большим ядерным взрывом.
— И как я раньше не заметила в тебе такую харизму? — спросила она, лёжа на боку и щекоча мне ухо взглядом.
— Наверное, потому что сначала ты хотела меня убить, — сказал я.
— Это аргумент.
 — А я, между прочим, по пьяни тебе письмо отправил. В фан-клуб. Не получала?
Она посмотрела на меня как профессор на студента, который только что перепутал Гегеля с Губкой Бобом. И тут же мы расхохотались. Это был тот самый смех — не от шутки, а от абсурда всей жизни. Словно сама Москва, уставшая, но довольная, прислушалась и кивнула: мол, всё правильно, ребята, ржите, пока можно.
— О чём задумался? — спросила она, когда я уставился в потолок, как будто там была развязка сериала.
— Да вот... думаю. Всё это — как будто из другой жизни. Я же ещё пару месяцев назад был замерщиком окон в Смоленске. Питался роллами из «ВкусВилла», любовался начальницей Юленькой и думал, что максимум адреналина — это подняться на девятый этаж без лифта.
— Юленька, значит… — прищурилась Пайка. — Дай её адрес. Я её найду. Ну или просто убью. Чтобы ты более ей не любовался.
Мы снова рассмеялись, и мне на секунду показалось, что этот мир можно победить не оружием, а вот таким простым счастьем. Но, конечно, это иллюзия. Нас ждали артефакты, Прайд, инопланетная возня и очень жаркие пески.
— Всё поменялось, — сказала она, перекладывая голову мне на грудь. — До всей этой кутерьмы я жила, как будто кто-то другой управлял моей жизнью. Миллионы подписчиков, рекламы, фальшивые путешествия… Даже вода для единорогов. Я лежу, а мне за это платят.
— Ты сейчас хвастаешься? — прищурился я.
— Да ну, конечно, нет. Просто я пока не готова всё бросить. Начать жить жизнью обычной девушки — ходить в «Магнолию», гладить бельё и не думать, что папарацци прячется в стиралке. Я... не хочу перемен. Ещё не сейчас.
— А я что, зову тебя всё бросить и уехать в Смоленск строить бизнес по установке пластиковых окон? — фыркнул я. — Я сам кайфую. Я только с тобой и начал дышать полной грудью. До этого как будто жил, зажав нос.
— Ну да, как говорит Григорий, ты ещё и зарабатываешь на наших операциях. Еврей Мотя Смирницкий собственной персоной.
— Предательница! — с этими словами я кинулся щекотать Пайку, та визжала и извивалась, и всё это напоминало рекламу идеальных отношений, снятую без бюджета, но с душой. Я прижал её к себе, вдохнул запах её волос и вдруг посерьёзнел. Позже, когда мы сидели у окна и смотрели, как закат превращает Москву в карамель, я тихо сказал:
— А если серьёзно... я боюсь тебя потерять.
— Серьёзно? Смирнов, не начинай. Ты теперь мой. Пока не выжму из тебя всё — не отпущу. А потом выкину. И снова заберу. Ты как тот коктейль в Польше: гадкий, но потянет.
— Ну тогда выжми из меня его остатки, — буркнул я, и в меня полетела подушка.
Закат казался медом, растёкшимся по крышам. Было так тихо и тепло, что я почти поверил, что дальше будет легко. Но это, конечно, иллюзия.
— А если честно... — снова заговорил я. — Я боюсь, что будет потом. После всех этих брелоков. После миссии.
— Думаешь про Рассу и их войну с Прайдом? — уточнила Пайка, беря меня за руку.
— Да. Нас просят помочь… Но что мы можем? Мы — планета, где на днях два депутата подрались из-за бутерброда. Как мы можем помочь цивилизации, которая завтраком поглощает целые звёздные системы?
— Ты слишком заморачиваешься. Давай будем действовать по ситуации и ориентироваться на мнение кота. Он всё-таки у нас стратег. И, кстати, что-то о них с Бобом давно ничего не слышно. Может, они без нас уже в Пакистан слетали и вернулись обратно?
— Вряд ли. Скорее всего, жрут, спят и смотрят очередной сезон «Ментовских войн». Григорий без ума от Романа Шилова. Серьёзно. Устюгов теперь у нас — кумир на хвосте.
— Кто это вообще?! — фыркнула Пайка, заливаясь смехом.
— Я смотрю, ты у нас не фанат отечественного драматургического сериала. Очень зря.
В этот момент домофон запищал, и на экране планшета появилось лицо Боба — слегка замятое, но довольное. За его плечом угадывался меховой силуэт Григория, сосредоточенно держащего кружку с надписью “Устюгов — наш президент”.
— Ну вот, только вспомнили про Шилова — и пожалуйста. Григорий, как истинный фанат, не мог пропустить камео.
Я засмеялся, и Москва-Сити, казалось, хмыкнула в ответ.
Дверь открылась с театральной неспешностью, будто знала: сейчас будет сцена. Вошёл Боб — в своих любимых кроссовках с прилипшей жвачкой и лицом человека, который знает, что его никто не ждал, но он всё равно зашёл. За ним уверенной походкой римского сенатора, слегка потрёпанного жизнью и суши-сетами, вошёл кот Григорий. Он остановился в дверях, оглядел помещение как налоговый инспектор — тщательно, вдумчиво, с предвкушением гадости.
— О, у вас тут романтика, — сказал Боб, улавливая атмосферу. — Это ничего, мы быстро. Мы чисто по делу.
— Ага, по делу, — буркнул я, прикрываясь подушкой от возможных выпадов хвостатого. — Сериал закончился?
— Да, — гордо сообщил Григорий, запрыгивая на подоконник и удобно устраиваясь на обогревателе.
 — Финал был слабый. Я бы лучше снял. Но Шилов — величайший. Его бы к нам в команду, он бы Прайду сам всё объяснил, без лишнего шума.
— Слышь, Шилов, — сказала Пайка, обращаясь к коту, — ты где был два дня?
— Мы искали просветление, — важно произнёс Боб, сев в кресло и закинув ногу на ногу. — В кофейнях, шаурмячных и в двух магазинах с подозрительной азиатской лапшой.
— Он жрал, а я наблюдал, — уточнил Григорий. — Один раз даже записал на видео, как Боб за одну минуту съел семь хинкали и обжёг себе нёбо.
— Мы сливались с народом, — продолжил Боб, не смутившись. — Понимаете, оперативная маскировка, скрытая разведка, сбор данных через желудок. Я, между прочим, трижды почти почувствовал отклик артефакта. Один раз даже в метро. Правда, это оказалась просто женщина с очень мощным парфюмом.
— Так вы сведения о пакистанском артефакте искали или пробу брали по всей Москве? — спросил я, поднимая бровь.
— И, да и нет, — отмахнулся Боб. — А ещё у нас есть новости.
Все напряглись. Даже Григорий приоткрыл один глаз, хотя изначально планировал только дремать, излучая авторитет.
— Я получил сообщение, — сказал Боб и достал из кармана планшет. — Неизвестный отправитель. Координаты. Пакистан. Вчера.
— Что за координаты? — нахмурилась Пайка.
— Район Вазиристан, — ответил Григорий, прежде чем Боб успел пикнуть. — Это племенные территории, горы, дроны, козы. Очень весело. Если хотите экзотики и пуль в потолок — это туда.
— Там что, брелок? — спросил я, чувствуя, как в груди поднимается тот самый старый добрый комок тревоги, перемешанный с адреналином и легким недоумением.
— Очень может быть, — кивнул Боб. — Но сигнал есть. Похож на ту же частоту, что и первый артефакт. Мы с Григорием провели первичную дешифровку.
— Он проводил, — уточнил кот. — Я в это время ел суши и спорил с доставщиком, почему васаби у них больше похож на зелёную грусть.
— А когда вы планировали нас об этом известить? — спросила Пайка, слегка сдвинув брови.
— Ну, я хотел сначала выспаться. И доесть торт, который я спрятал за банками с фасолью. Но, видимо, теперь уже всё — выспаться не дадут, фасоль не спрячет, и кота никто не уважает.
— Я требую уважения по расписанию, — заявил Григорий. — И отдельную подушку в самолёте. Если мы летим, конечно.
— Мы летим, — подтвердил я, встретившись взглядом с Пайкой. — В Пакистан. К следующему брелоку. Прямо к сердцу неприятностей.
— Где мы ещё не были! — бодро добавил Боб, поднимая воображаемый бокал. — Ну что, команда? Собираем чемоданы?
— Собираем, — сказала Пайка. — Только сначала я доем круассан, который, возможно, ты у меня стащил два дня назад, когда "искал просветление".
— Я всего лишь понюхал, — обиделся Боб.
— А я видел, — сказал Григорий. — У меня хорошая память. Особенно на кражи.
Они снова рассмеялись, будто все тучи рассеялись. Было ощущение, что это ненадолго. Впереди — путь. Новый артефакт. Новые враги. И Пакистан, в котором, по словам Григория, даже чай может устроить покушение, если его заварить не в той кастрюле.
Но пока был вечер. Москва сияла. Команда снова была в сборе. И всё, по большому счёту, было правильно.
Ладно, не знаю, как вы себе представляете подготовку к операции по поиску межгалактических артефактов, но у нас она всегда начинается одинаково: Пайка включает ноут, Боб включает желудок, а кот Григорий — сарказм. И всё это в одной комнате, в башне Москва-Сити, где за окном как будто трейлер к фильму: огни, стекло, и ощущение, что где-то тут точно прячется Бонд. Или хотя бы его стилист.
— Всё, народ, хватит прелюдий, — щёлкнула тачпадом Пайка, будто запускает ракету. — Включаю режим «генерал с ноутом». Сейчас будет брейншторм, держитесь за извилины.
— Готов. Мой мозг давно требует эвакуации, — отозвался Боб, плюхаясь на диван и обнимая рюкзак, как будто это был его любимый плюшевый кабан.
На экране вспыхнула карта. Красная точка аккуратно светилась прямо в сердце Вазиристана — региона, куда не советуют лезть даже тем, у кого танк, ракетная поддержка и личная СМС от Пентагона: «Good luck».
— Отлично, — буркнул я. — Прямо курорт. Медовый месяц в зоне, где Wi-Fi только через шамана, и то если правильно угостишь.
— А ты что хотел? Луна-парк с артефактами в форме плюшевых мишек? — фыркнула Пайка. — Это не отпуск. Это эпопея вселенского масштаба. Так что сейчас Боб расскажет, как мы будем выживать.
Боб кивнул, щёлкнул ещё раз, и на экране появилась схема: горный перевал, деревня, явно пережившая семь землетрясений и одно барбекю, и огромная зона радиомолчания.
— Начнём с маскировки, — заявил он. — В Пакистане мы как три чёрта на детском празднике: ни виз, ни прикрытий. Григорий предложил представляться гуманитарной миссией, но сам же идею зарубил. Мол, я — это минус к гуманизму.
— Эй! Я гуманитарен, когда еда вкусная! — возмутился Боб, обращаясь к коту.
— Твоя еда требует амнистии и суда в Гааге, — не открывая глаз, буркнул Григорий с подоконника. — Но идея рабочая. Нужно: транспорт, деньги, проводник.
— Из всего этого у нас есть только деньги, — пожала плечами Пайка. — Остальное — под вопросом.
— Есть старые связи в Пешаваре, — продолжил Боб. — Сможем арендовать джип. Пешавар — последняя точка, где ещё можно купить чипсы и не словить дрон в лоб. Дальше — дорога, жара, пыль и шанс, что нас не подстрелят на первом блокпосту. Примерно пятьдесят на пятьдесят.
Я почесал шею. Уже начиналось чесаться предчувствие беды.
— А проводник?
— Мансур, — сказал Боб. — Бывший геолог. Ныне — подозрительная борода с человеком внутри. Согласился помочь за деньги или банку нашей сгущёнки. Я за сгущёнку. Так душевнее.
— Ладно, по снаряге, — взяла слово Пайка. — Список стандартный:
1. Тёплая одежда и бронежилеты — утро в горах как февраль в Якутии.
2. Спутниковая связь — без этого мы только друг другу будем пересказывать, кто где чихнул.
3. Фальшивые документы — настоящие нас сдадут быстрее, чем Боб сдастся ради чебурека.
4. Аптечка — потому что Григорий снова, наверняка, сожрёт что-нибудь несъедобное.
— Это была лечебная мазь! — закричал кот. — И никто меня не остановил!
— Ты делал это в три ночи, с криком: «Если умру — хороните в тапках!» — напомнила Пайка.
— Так, народ, — поднял я руки. — А сам артефакт-то точно там?
Григорий нехотя поднялся, потянулся, как йог после сиесты, и сказал:
— Да, координаты верные. Но вот где именно он — не ясно. Может, зарыт, может, охраняется, может, из него уже построили мини-цитадель. Мы идём не как туристы. Мы идём как...
— Как фрилансеры по спасению галактики, — подсказал Боб.
— Только без пенсионного фонда, — вздохнул кот. — И желательно без шума. Один лишний шаг — и нас дроны примут за утку.
— Класс, — протянул я. — То есть план: добраться до Пешавара, найти Мансура, пересечь зону радиомолчания, найти брелок, не умереть и вернуться.
— Всё просто, — кивнула Пайка. — Типичная суббота.
— Возьму свою счастливую кофту, — сказал Боб. — Она спасала мне жизнь дважды: один раз от пули, другой — от разъярённого гуся. Гусь был страшнее.
— Завтра вылетаем, — сказала Пайка. — Через Дубай, потом — в Пешавар. А сейчас — спать. Последняя ночь на нормальных подушках.
— А я не буду спать, — сказал Григорий. — Я буду смотреть «Шилова». Он вдохновляет. Может, пригодится.
— Типа, как кинуть табуретку в лицо и остаться героем? — усмехнулся я.
— Именно, — кивнул кот.
А потом мы все немного замолчали. Только вентилятор гудел, как старый дед, ворчащий на судьбу. Завтра нас ждала жара, пыль и неизвестность. Но сегодня у нас был диван, шутки и сгущёнка. И иногда — это всё, что нужно, чтобы продолжать идти.

«ПЕШАВАРСКАЯ РАЗМИНКА»
(Из записок Матвея, всё ещё живого).

Пешавар не шумел. Не пытался захватить внимание криками, запахами или восточным базаром в лоб. Он просто смотрел.
Как голодный хищник, лениво лежащий в тени: вроде бы мирный, но в каждом его движении — угроза. Как будто город давал нам фору. Последнюю.
— Запоминайте, дети, — прохрипел Боб, вылезая из микроавтобуса с видом опытного экскурсовода по аду, — здесь опасны две вещи: жара и ты сам. Ошибся — и всё. Капут. Или, как тут говорят… капут, иншаллах.
Григорий вытянулся из рюкзака у него за спиной, сонно потянулся, глянул на улицу сквозь узкие глаза и моргнул с укором:
— Это не город. Это сковородка. Только вместо масла — недоверие. А тебя жарят не за преступление, а за документы. Иногда — просто за лицо.
Я выглянул наружу. Воздух дрожал, словно сам мир перегрелся и теперь стоит на грани плавления. Было ощущение, будто нас не пригласили — нас впустили из вежливости. Временной.
— Прекрасно, — пробормотал я. — Мои солнечные ожоги уже начали формировать политические взгляды.
— Первое правило: мы туристы, — сказала Пайка, пряча глаза за тёмными очками. — Глупые, добродушные, фотографируем всё подряд и обязательно теряемся в переулках.
— Второе: Мансур ждёт нас в кафе «Традиции и шашлык». Без лишних вопросов.
— Как будто у них в меню «Гоголь в панировке», — буркнул Григорий, слезая на мостовую. — И всё по старинному рецепту: с кориандром, паранойей и небольшим предательством на гарнир.
Пешавар встречал нас, как старый враг, который почему-то решил пока не стрелять. Но это ощущение — словно кто-то уже знал, кто мы. Знал, зачем. Или, по крайней мере, догадывался. Здесь даже тени умеют шептать.
На рынке жизнь пульсировала в странном ритме — три молитвы вперемешку с восточной музыкой, где в каждом ударе барабана слышались похороны, свадьба и вызов в военкомат. Люди смеялись, торговались, мерили друг друга взглядом. За любым "ассаляму алейкум" слышалось "а ты кто такой?"
Кафе пряталось под брезентовой тенью. Пахло жареным мясом, кориандром, и чем-то, от чего хотелось держать руку на кобуре — даже если ты без оружия.
Мансур сидел в углу. Борода у него была как кустарник в пустыне — жила своей жизнью. Он встал. Кивнул. Сел. Как будто мы пришли попить чаю, а не приносить возможный конец света.
— Привезли? — спросил он тихо. Без акцента. Без лишней эмоции. Словно речь шла не о предмете, а о чём-то, от чего сходит с ума небо.
Боб молча достал банку сгущёнки. Густой, липкой, как тоска по родине.
— Гост. Без пальмы. Без НАТО. Только тоска и патриотизм.
Мансур поднёс банку к носу, вдохнул, как следопыт, принюхивающийся к ветру. Кивнул. И сказал:
— Завтра — путь. Сегодня — тишина. Я устрою.
— Геолог, говорите? — спросил я, когда он поднялся.
— Был. Пока не понял: камни врут. А люди — просто молчат.
Он исчез за занавеской. Как будто и не был настоящим.
— Что думаешь? — спросил я Пайку, прислушиваясь к уличному шуму.

— Думаю, что он сдаст нас за два мешка риса и карту, на которой стрелочка «выйти живыми».
На рассвете следующего дня джип, глухо урча, тронулся с места. Небо ещё не зажглось, оно только собиралось — будто древний костёр, над которым кто-то в раздумьях держал спичку. Мы уезжали в тишине, оставляя за спиной Пешавар — не город, а тень города, распахнутую дверь, которую забыли закрыть. Или не захотели.
Песок под колёсами шелестел, как пересохшая змея, трущаяся о металл. Машина тряслась с такой неуверенностью, словно за рулём сидел не водитель, а новенький игрок на последней ставке в казино. Внутри салона витало густое молчание — не пустое, не случайное. Это было то самое молчание, которое появляется перед ударом. Боб не отпускал ни одной шутки. Григорий — тем более. А когда молчит наш кот, становится особенно тревожно.
— Маячок не двигается, — негромко проговорила Пайка, изучая экран. — Значит, он либо ждёт. Либо сдох. Или, что хуже, ждёт, пока сдохнем мы.
Я медленно повернул голову к окну. За стеклом лежал мир, обнажённый и равнодушный. Ни птиц, ни теней, ни даже звука. Только раскалённый воздух и ощущение, будто под этой золотистой кожей песка прячется не просто артефакт. А ловушка, расставленная на терпение.
Когда Григорий вдруг ткнул лапой в дюну, словно нашёл у неё пульс, внутри у меня что-то щёлкнуло — как невидимый тумблер.
— Здесь, — сказал я. — Прямо под нами?
— Зарыт? — уточнила Пайка, не отрывая взгляда от песка.
— Или мы уже внутри него.
Мансур что-то пробормотал про свою жену, про местность, про «если бы тут что-то было, он бы знал». Но даже его голос звучал неуверенно, как человек, который лжёт… но так хочет верить, что говорит правду, что почти сам себя убеждает.
Мы начали копать. Песок не был мёртв — он сопротивлялся. Словно знал, что мы ищем, и не хотел отдавать. Он осыпался медленно, липко, будто мы трогали не дюну, а спину огромного существа, которое ещё не решило: просыпаться или нет.
Прошёл час. Мы стояли по колено в пыли, вымотанные и настороженные. Пот заливал глаза, дыхание сбивалось. Паника уже не царапала — она сидела рядом, курила и ждала сигнала. И тогда они появились.
Два джипа, словно выросшие из горизонта, двигались на нас с направлением, которое у Боба получило бы сухое: «пятнадцать часов». Восемь бойцов. Без спешки. Без сигналов. Без вопросов.
— Это не доставка еды, — пробурчал Боб, застёгивая бронежилет. — Это доставка судьбы.
— Мы под наблюдением, — прошептала Пайка, как будто в этом признании был ключ к выживанию.
— Нас ищут, — сказал я вслух, подтверждая то, что мы все уже знали.
— Нас нашли, — подытожил Григорий, и прозвучало это не язвительно, а почти устало.
Вдруг — едва уловимый звук. Ни выстрел, ни двигатель, ни голос. Нет. Это был звук, который больше чувствуешь позвоночником, чем слышишь ушами. Скрип. Тонкий, как прикосновение ножа к стеклу. Земля под ногами дрогнула, но не так, как во время землетрясения. А так, как дрожит кожа, если по ней скользит чужое дыхание.
— Это не я, — пробормотал Боб, глядя вниз.
— Это не человек, — тихо добавила Пайка, глядя вперёд.
Земля вдруг отпустила нас. Просто разом сдалась — и провалилась. Всё исчезло: небо, солнце, песок. Мы полетели вниз — без шанса на контроль, без времени на крик. Только шорох сыпучего ужаса, сдавленный рёв гравитации, и тьма, чёрная как отказ.
Сознание вернулось не сразу. Где-то капала влага. Воздух был густым и влажным, будто в ноздри дышал кто-то древний. Каменные стены светились мягко, от кристаллов, похожих на живые осколки молний, застывших в вечности.

— Мы живы? — сипло спросил я, не узнавая свой голос.
— Пока да, — откликнулся Боб. — А потом — как пойдёт.
Григорий поднялся, отряхнулся и посмотрел на карту. Она вспыхнула синим, и это было… почти торжественно. Не сигнал, не тревога. А обещание.
— Брелок — в пятидесяти метрах, — сказал он, кивая на массивную каменную плиту. — За ней.
Я смотрел на камень. За ним действительно что-то было. Не просто вещь. Не просто металл или камень. Что-то большее.
Артефакт. Проклятие. Или… только начало.
Григорий стоял у двери, как кот, который вдруг вспомнил все свои прошлые жизни, но решил, что вспоминать — это для сентиментальных хомячков. Его усы дрожали, будто он ловил сигнал с радиоволны древнего сарказма. Он не шевелился. Только глаза бегали по резьбе, как будто читали древний комикс о конце света.
— Это место… — прошептал он с пафосом и лёгким внутренним зевком. — Оно для меня. Только я могу туда пройти.
— Почему ты? — осторожно спросила Пайка, глядя на дверь с той осторожностью, с какой люди смотрят на торт после 23:00 — вроде бы и хочется, и знаешь, что ничем хорошим это не закончится.
Григорий обернулся медленно, как уставший император на пенсии, которому всё ещё лень объяснять, почему он лучше всех.
— Потому что я, мать его, не поддаюсь логике. Я кот. Я делаю, что хочу. Я вхожу, когда все выходят. Я сажусь на клавиатуру, когда вы пишете диплом. Я ложусь в коробку, а не в дизайнерскую лежанку за семь косарей. Я, чёрт возьми, жидкость с усами — могу лечь в вазу, чашку или вашу последнюю надежду на порядок в доме. И в отличие от вас, я не боюсь увидеть правду.
Он шагнул вперёд. Камень дрогнул, как будто внутри кто-то лениво потянулся и зевнул: «Ну наконец-то, этот важный прибыл». Резьба вспыхнула мягким, солидным золотым светом — таким, каким светятся дорогие коньяки и награды за вклад в панику.
Дверь открылась. Без фанфар. Без проклятых звуков оперы. Просто — шшшххх — и перед нами открылась пасть тишины.
Запах был... книжный, сухой, с привкусом меди и тревожного ожидания. Как если бы кто-то заварил старый словарь в самоваре и скормил получившееся привидению с расстройством желудка.
Мы вошли. Я — первым, с лицом туриста, который понял, что в этом музее не будет сувенирной лавки. Боб — следом, как партизан на экскурсии в штабе врага. Пайка — ближе к стене. А Григорий шёл впереди всех, величаво, как будто собирался продать экскурсию в загробный мир кому-нибудь на TripAdvisor.
— Это не просто катакомбы… — прошептала Пайка, всматриваясь в потолок, как будто ожидала там скидку. — Это архив, — добавила она, — архив страхов, ошибок и непрошенных воспоминаний.
Боб осветил стены. На фресках были… мы. Наши тени, наш путь. Кто-то явно заранее знал наш маршрут. Возможно, даже с аннотациями.
Зал походил на библиотеку для тех, кому нельзя доверять учебники. Книги — без названий. Карты — с материками, которые двигались, как в отпуске после увольнения. А на потолке — глаз. Большой. Следящий. Живой. Шевелился. Или нам так казалось из-за преломления света.
Под ним — платформа. И на ней — он.
Брелок. Маленький. Чёрненький. С красной кнопкой. Безмятежный. И в то же время — абсолютно уверенный, что он тут главный.
— Не трогать, — предупредил Григорий. — Он нас чувствует. Он... считывает.
И в этот момент Мансур начал смеяться. Глухо, как будто у него в голове включили кассету с демоверсией безумия.
— Чего ржёшь? — напрягся Боб.
— Потому что вы, — сказал Мансур, доставая пульт, — все идиоты. И были пешками.
Он нажал кнопку. Дверь за нами — бух — закрылась. Где-то в темноте прозвучал радостный «дзынь», как будто система поставила галочку «Всё пошло по плану».
— Познакомьтесь, — произнёс он с гордостью, — с наследником Хуссейна аль-Фазля. Моё семейное древо уходит корнями в песок и кровь. А вы — в его кроне. Добро пожаловать.
— Чего? — спросил я, пытаясь осознать: мы в истории или в салате из предательства.
— Григорий! — скомандовала Пайка.
Кот молчал. Он понял.
— Как только я увидел тебя, — сказал Мансур, — я понял, что ты и есть Ключ. О, сколько я читал о тебе. Легенда. Кот-аномалия. Хранитель Врат Знания.
— Ты заманил нас? — уточнил я.
— Конечно. Никто не должен выйти. Ни один человек. Ни один кот. Вы — отвлекающий манёвр.
— Ну... — сказал Григорий, — это определённо не худшее место, где я ночевал.
— Но ты забыл одну вещь, Мансур, — сказал Боб, доставая гранату. — Мы тоже не очень логичные.
Мансур раскинул руки, под потолочным глазом, который смотрел на него с нескрываемым презрением.
— Подойди, — велел он Григорию, — и дай мне артефакт.
Кот сел. Прямо на пол. — А вот хрен тебе, предатель с комплексом власти.
— Что?
— Ты не проверил главное, — сказал Григорий, свернув хвост кольцом, как древний символ презрения. — Артефакт не работает в моём присутствии.
— Ты врёшь!
— Я кот. Мы не врём. Мы просто утаиваем информацию.
Мансур в панике схватил брелок, нажал на кнопку. Ничего. Только пик.
Перед Григорием вспыхнула надпись:
ОШИБКА 403: ДОСТУП ЗАПРЕЩЕН
Аккаунт зарегистрирован на:
GREGORIUS THE CAT Связь с владельцем обязательна.
— Ты… ты заблокировал меня?! — завизжал он, как разъярённый роутер.
— Добро пожаловать в администрируемую реальность, — сказал Григорий. — Иди посиди в подвале, подумай.
Он щёлкнул усом. Пол под Мансуром провалился. Тот исчез с воплем. Люк закрылся с глухим "чпок", как будто даже здание решило, что ему надоело это всё. Чрез некоторое время. Выстрел. Один. Из темноты. Никто не прокомментировал. Это было... логично.
Когда платформа встала на место, открылась основная дверь. За ней — бойцы. Те самые, сверху.
Боб выглянул: — Ну всё. Там они. Есть идеи?
— Гриша, а второго выхода нет? — спросил я.
Кот даже не посмотрел:
— Не сегодня, Матвей. Выход только один. И нам — через него.
Мы стояли у распахнутой двери, как три идиота перед входом в анекдот. За порогом уже шуршали — тяжёлые ботинки, переговоры в рации, аромат пота, предательства и мужиков, которых называли "оперативники", потому что "бессмысленные, но красивые в касках" слишком длинно.
— Гриша, ну есть там проход? Тайный ход? Портал? Труба, ведущая в канализацию, как в хорошей тюрьме? — спросил я, отодвигаясь от двери.
— Нет, — лаконично ответил кот. — Но у нас есть альтернатива.
— Какая?
— Паника. Удивление. И невероятное количество наглости.
Пайка поправила волосы, глубоко вздохнула, затем спокойно вытащила из кармана зеркальце, глянула в себя и сказала: — Окей. Тогда мы не прячемся. Мы… выхо…
— Выносимся, — вставил Боб, отщёлкивая предохранитель на автомате.
Григорий махнул хвостом. Дверь открылась сама. Из катакомб — в зал. Из мифов — в фарс.
Бойцы уже строились полукольцом. Шлемы. Камуфляж. Взгляд "мы делаем вид, что не боимся". И тут вышли мы.
Боб — первым. Пайка — с видом актрисы, которой дали Оскар за главную роль в побеге. Я — за ней, как третий лишний, но с лицом, полным решимости и бессонницы. Григорий же… Григорий просто вышел, как будто это его территория. А мы — экскурсанты.
— Стоять! «Руки вверх!» —прокричал главный.
— О, да брось ты, — Боб подошёл ближе. — У тебя шнурки развязаны.
Боец машинально посмотрел вниз. И вот он — этот момент истины: Григорий нажал на кнопку. Ту самую. Но уже в своём режиме.
В воздухе повисло что-то похожее на запах грозы, чеснока и корпоративной презентации.
И… все бойцы начали чесаться. Причём не просто чесаться. Они начали снимать с себя броню, плакать, раскаиваться и один даже начал петь "Wind of Change". На немецком.
— Что происходит?! — заорал я.
— Артефакт вошёл в фазу психоэмоционального обнажения, — объяснил Григорий. — Каждый из них сейчас чувствует всю боль своей службы, мать его.
Боец в каске упал на колени: — Я хотел быть флористом… Мама… прости, мама… Другой заорал: — Я обожаю вышивку крестиком! Мне не стыдно!
Боб хлопнул меня по плечу: — Мы делаем ноги, пока они ищут себя.
— А потом?
— Потом найдём самолёт. Или хотя бы гужевой транспорт.
Мы рванули. Григорий — первым. Кот мчался, как уверенность в себе в первый день диеты. Пайка — с грацией, которой позавидовал бы любой акробат. Боб — со спокойствием мужчины, который уже видел, как ракета не взлетела. А я — со всеми своими мыслями, страхами и перегруженным мозгом.
— Они же очухаются, да? — крикнул я, петляя по туннелям.
— Очухаются, — ответил Григорий. — Но уже с осознанием, что настоящая угроза — не мы.
— А кто?
— Их внутренние демоны и мама в WhatsApp.
Мы выскочили из туннеля. Впереди — день. Солнце. Пыльная дорога. Где-то воет мотор. На обочине — машина. С ключами. И табличкой: "Мансур, если не сработает — добирайся пешком"
Мы сели. Я — за руль. Пайка — на пассажирское. Боб с автоматом — в багажник, откуда удобно стрелять. Григорий — на приборку, как святыня.
Двигатель взревел. Мы рванули прочь. Катакомбы остались позади. Позади — правда, предательство и очень странная армия. Впереди — граница. И следующий брелок.
Григорий посмотрел в зеркало заднего вида: — Что ж… Он — у нас. Остался последний в Японии.

ГЛАВА 17 «ГАВАЙСКИЕ ОСТРОВА»

Самолёт лениво рассекал небо, как ложка в кокосовом йогурте. Бизнес-джет шёл на дозаправку в Дубай, а на борту витала усталость, вперемешку с запахом дорогого виски, подогретой лапши и шерсти с претензией на королевство.
— Всё. Я так больше не могу, — заявила Пайка с видом оперной дивы, которой отказали в икре. — Я предлагаю: пять дней на берегу океана. Без заговоров, без беготни, без котов, которые взламывают вселенную своим мурлыканьем.
— Без котов?! — приоткрыл один глаз Григорий, свернувшийся клубком на кожаном кресле. — Тогда ты объясни это самолёту. Он летит исключительно по моему разрешению.
— К тому же, — продолжила Пайка, — у меня есть идея. После отдыха я хочу дать гала-концерт в Японии. Они меня там обожают. Один дедушка на концерте аж сломал саке-барельеф, когда я спела “Судьба змеёй мне по щеке”. Это признание.
— Так и летели бы сразу в Японию, — пробурчал кот, не открывая второго глаза. — Там и концерт, и суши, и, если повезёт, землетрясение для остроты ощущений.
— А я хочу в океан. Тёплый. Ласковый. Без политических интриг и бега от вооружённых охранников.
— Океанов, прости, целых четыре, — проворчал Боб, не поднимая головы. — И два из них не слишком ласковые. Один вообще называется «Северный Ледовитый», и он звучит как диагноз.
— Спасибо за урок географии, Бобик. Я хочу на Гавайи. Тихий океан. Кокосы. Серфингисты в кризисе среднего возраста. И чтобы меня никто не преследовал, кроме солнца.
— Ага, — протянул Григорий, потягиваясь. — Ты серьёзно предлагаешь всей нашей разношёрстной группе махнуть в США? По турвизе категории B, со всеми анкетами, отпечатками и странной улыбкой на интервью?
— Именно, пушистик, — сладко произнесла Пайка. — У тебя же девять жизней, ты хоть одну можешь потратить на отдых.
Я пожал плечами: — поддерживаю. Нам и правда нужно притормозить. Хоть раз в этой истории побыть нормальными туристами.
— Каблууууук, — протянул Григорий с укором, но без злобы. — Ладно. Убедили. Поддерживаю. Передышка нам нужна, а то я уже начал видеть галлюцинации с налоговой.
Пайка, сияющая, как начищенная раковина, позвала стюардессу: — Свяжитесь с капитаном. Пусть готовится: после Дубая — Гавайи. С любыми дозаправками, пересадками и танцами с бубном, если потребуется.
Стюардесса кивнула с лёгкой обречённостью человека, который знает, что с этими пассажирами полёт нормальным не будет.
Григорий зевнул, улёгся обратно и буркнул: — Главное, чтобы там был бар, Wi-Fi и ни одного духа древнего знания, пытающегося завладеть моим хвостом.
— А если и будет, — сказала Пайка, — то он точно влюбится в тебя. И подарит тебе золотую мисочку, пушиииистик, - сказала она и подойдя к Грише поцеловала его в лоб.
— Как минимум, — кивнул Боб. — Или предложит котодоговор с экзорцизмом.
Я посмотрел в иллюминатор. Внизу медленно проплывала пустыня, а впереди был океан, солнце, и, возможно, впервые за долгое время — ни одного врага на горизонте.
Впереди были Гавайи. А за ними — Япония. Где ждал последний брелок. Но это потом.
Сначала — шорты, ленивая музыка, кокос с трубочкой и Григорий, поющий на пляже:
— Рюмка водки на столе…И это не была ошибка.
Это было начало самого странного отпуска в истории.
…и ветер в харю как напоминание… что выжили мы зря… — тянул Григорий, сидя на шезлонге под хилой пальмой, которая выглядела так, будто её вырастил депрессивный ботаник.
— Ты уверен, что это была хорошая идея? — спросил Боб, пытаясь прикрыться полотенцем от ветра, поддувающего с океана солёной философией и песком в трусы.
— Конечно! — отозвалась Пайка, уже натянувшая коктейльное платье и с маниакальной улыбкой набирающая текст для инстаграма. — Смотри: «Пять дней на краю мира. Мысли растворяются, а кокосы стоят дороже золота. Спасибо, Гавайи, что приняли нас. «#солнце #отпускбезбрелока #котыпляшут»
— Ты хэштеги в текстовой вселенной лепишь? — недоверчиво переспросил я, отпивая ананасовый смузи, подозрительно напоминавший одеколон.
— Вселенная большая, дай ей шанс, — хмыкнула она. — И не забывай, в следующий раз мы идём за брелоком, а значит — Япония. Воспользуйся моментом. Полежи. Полюби солнце. Поцелуй песок.
— Я только что поцеловал песок. Он в моей пасти, — процедил Григорий, выплёвывая гальку. — Это было интимно и мучительно.
Тем временем над пляжем начали сгущаться звуки неба. То есть — мотодельтаплан. На нём летел местный житель по имени Кевин, который взялся научить нас «жить по-гавайски». Это означало вставать в шесть, носить рубашки с ананасами и вдыхать жизнь через трубочку, как «чай с васаби». Мы дружно проигнорировали его план.
— Он сектант, — шепнул Боб. — Я видел, как он в воде разговаривал с морской черепахой и называл её “мастером кредитного дзена”.
— Местная терапия, — сказал я. — Помните в Москве был один телохранитель, который разговаривал с тостером. Его тоже слушали.
Тем временем Пайка уже стояла на импровизированной сцене — доска для сёрфинга, установлена на двух ведрах. В руке микрофон, в глазах — звёзды. За ней покачивались пальмы и один странный тип в гавайках, который явно пытался продать нам «тайный компас предков».
— Дорогие аборигены и гости с материка! — воскликнула она. — Сейчас для вас прозвучит особая композиция. Написана в минуты отчаяния, спасена в объятиях безумия. Встречайте — Рюмка водки на столе. Ремикс с дельфинами!
Толпа аплодировала. То есть, один мужик с пивом и кот Григорий, слегка прихлопывающий хвостом по песку.
Музыка полилась — синтезатор, записанный в Дубае, бит из кофейной банки и кошачье мяуканье, обработанное автотюном. Было странно. Было прекрасно.
— Ты знаешь, — сказал Боб, — если нас завтра выгонят с острова, я не буду винить никого. Но я возьму с собой эту песню.
— Выплюнь песок из зубов, пожалуйста, — добавил Григорий. — А то у тебя что-то шуршит при каждом слове.
Вечер заканчивался. Звёзды над островом казались ближе, чем когда-либо. Волны ласкали берег, как пьяный философ ласкает глобус в поисках смысла.
Мы лежали на пляже, рядом — пустая кокосовая скорлупа, микрофон с песком и тапки, забытые судьбой.
Впереди была Япония.
А пока…Рюмка водки на столе, ветер греет душу мне…
Григорий пел. И это было лучше, чем тишина.

«СБРОС»

12742 год до н.э. — Падение. ARX-;4.
Ночь была настолько тёмной, что казалась окончательной. Земля ещё не называла себя Японией, а люди здесь ещё не знали, что можно верить в богов. Они только учились бояться грома.
Когда артефакт вошёл в атмосферу, воздух не завибрировал. Птицы не вспорхнули, земля не дрогнула. Он скользнул вниз, как молчаливая мысль в голове мира. И ударился о землю — не разрушая, а проникая. Вгрызся в почву, как игла в вену.
Племя, что жило неподалёку, заметило лишь, что один из детей перестал говорить. Он пошёл к месту падения, сел в грязь и стал молчать так, как будто слышал всех богов одновременно. Через несколько дней мальчик начал вырезать странные узоры на деревьях. Их никто не понимал, но все смотрели с уважением и тревогой. Его назвали Хранителем. Он не дожил до тридцати, но за это время род его получил силу, которую никто не осмелился назвать. Только один старик прошептал: «Они не знают, что принёс нам небесный камень… и лучше бы не знали».
10 500–7 000 до н.э. — Джомон ранний.
Люди племени научились лепить сосуды с верёвочным орнаментом. Они думали, что изобрели красоту. На самом деле они повторяли узоры, вырезанные Хранителем — уже забытые, но отпечатавшиеся в подсознании рода.
Женщины, касавшиеся земли, где был зарыт артефакт, рождали детей с глазами, будто знающими слишком много. Некоторые дети умирали в младенчестве. Некоторые — уходили в лес, и не возвращались. А один мальчик начал говорить на языке, которого никто не знал, и который позже, спустя тысячелетия, будет почти точно совпадать с современным японским... если бы его читали в обратную сторону.
3 000 до н.э. — Джомон поздний.
Земля начала выдавать секреты. Рыбаки в деревне Оми наткнулись на гладкий, чёрный объект, когда рыли яму для хранения зимней сушки. Один из них дотронулся до кнопки и на следующее утро не смог перестать рисовать. Его мазки были яростными, круглыми, спиральными. Его жена сказала, что он пытался нарисовать саму Истину, но у него не хватало цвета, холста и времени.
Ночью в его хижину ударила молния. От человека остался только обугленный след и рисунок — спираль, похожая на человеческий глаз, но слишком глубокий, чтобы быть обычным.
300 до н.э. — Яёй.
С появлением железа, люди научились изготавливать лезвия, и первые попытки выкопать "чёрный камень" почти удались. Артефакт задышал. Не в буквальном смысле — но близко.
Жрец-одиночка, изгнанный за ересь, нашёл его. Он заявил, что с ним говорит бог в форме пластиковой капли. Ему не поверили. Он ушёл в горы, построил круг из шести камней и стал молчать. Через три года его нашли мёртвым, но рядом с телом была выгравирована карта звёздного неба, точно совпадающая с реальным положением звёзд… на три тысячи лет вперёд.
VI век н.э. — Период Асука.
Буддизм пришёл в Японию, но некоторые монахи, особенно в глубинах острова Кюсю, не поклонились Будде. Они искали то, что было прежде — до Брахмы, до Дао. В одной пещере один из них нашёл артефакт. Он написал книгу «Хроника Лепестка Камня». В ней было всего семь страниц. Последняя из них исчезла вместе с монахом.
Утраченную главу позже приписывали тайным школам синто. В ней якобы говорилось о «тех, кто пришёл до формы» и «истине, которая не нуждается в языке».
XIII век — Камакура.
Во времена самураев, один из даймё, Минамото-но Ясутаро, заполучил камень с красной кнопкой. Он стал непобедим. Его меч крошил доспехи, как скорлупу, его армия двигалась без страха, словно знала исход каждого боя. Но спустя три года он приказал вырвать себе язык и уйти в пустыню.
Перед этим он сказал:;«Я услышал. И я не должен больше говорить».
С тех пор легенда о «Черном Сердце Горы» ходила среди монахов-отшельников и воинах, уставших от побед.
XIX век — Мэйдзи.
Япония открылась миру, и вместе с этим начала копать. В одной из горных экспедиций студент Токийского университета, Танака Хидэо, случайно вскрыл полость, где покоился ARX-;4. Он погиб в тот же день, но его дневник выжил.
Дневник содержал: – списки имен, которых не было в переписи; – географические координаты, которые указывали на пустые океанские участки; – и фразу: «Я думал, что мы первые, кто пришёл. Но мы — последние, кто вспомнил».
1945 год — Конец Второй мировой войны.
Вскоре после капитуляции Японии, американская разведка обнаружила запись о «Объекте Грегори-04» в секретных архивах Императорского исследовательского комитета. Документы засекретили. Один генерал написал: «Что бы это ни было — оно думает. И не на нашей стороне».
Наши дни.
Под храмом в Киото, глубоко под уровнем охраняемых архивов, есть зал. В центре зала — стеклянная витрина. Внутри — безмятежно покоящийся брелок: глянцевый, тёмный, с красной кнопкой посредине. Над ним — табличка: ARX-;4. Не открывать. Даже глазами.

ГЛАВА 18 «ЯПОНИЯ»

Мы летели в Японию — бодрые, выспавшиеся, и при этом абсолютно не уверенные, как мы до сих пор не в розыске. Отдохнули, называется. Отпраздновали, оторвались, открестились от реальности и вот теперь, прижав к виску подушку самолёта, в полубессознательном состоянии летим за последним артефактом, как будто это обычный понедельник.
Первые четыре дня отпуска прошли… как бы это сказать… в режиме “Ctrl+Alt+Delete”. Я до сих пор не помню, как они заканчивались. Помню: просыпаюсь — Пайка рядом, у неё волосы в виде торнадо и улыбка как у дамы, выигравшей суд у самой смерти. Потом завтрак, обед, алкоголь, потеря памяти, технический сбой в коре головного мозга. Всё. Амнезия. Как отрезало. Полное отключение реальности. Если бы не Боб — наш не пьющий телохранитель, который каким-то чудом не только не сдался, но и умудрялся нас оберегать от нашего же веселья, нас бы с острова турнули к чёртовой бабушке. С мигалками.
Но Боб держался. Пока мы с Пайкой устраивали богемный шабаш в режиме «пляшем до потери паспорта», он бдил. В результате интернет разорвало: ролики с поющим котом, исполняющим «Рюмку водки на столе» на русском, завирусились быстрее, чем новый челлендж из TikTok. Люди визжали. Мемы полетели. Фанаты Пайки моментально узнали голос — мастер-аутентификация произошла по мяуканью. Григорий стал звездой. Почётный кот, бессмертный бард. Второй после Пайки. А по просмотрам — уже и первый.
А теперь мы в небе, над океаном. Направляемся в Киото. Не Токио, не Осака, а именно туда — потому что Гриша сказал. Якобы последний брелок лежит именно там. Точка. Прямо под храмом, в хранилище, в коробке, под слоем сигнализации и технологического пофигизма.
Пайка вся в телефоне: на связи с адом — согласует наряды, пиротехнику, танцоров, даже форму фейерверков. Всё через неё. Даже, подозреваю, капли для ушей осветителя. Я в это не лез. Умный стал.
— Что не спишь, задрот? — спросил мой кот, не отрываясь от игры на портативной консоли, которую он каким-то образом достал у нашего пилота.
— Да твою мать, Гриша, — вздохнул я. — Хватит так меня называть. Сколько можно?
— Ладно, ладно, проехали, Смоленская моя головушка. О чём думаешь? Вид у тебя такой, будто внутри мозга репетиция челябинского театра абсурда.
— Вот никак не пойму, — начал я с тоской философа, потерявшего смысл понедельника. — Если мы такая отсталая цивилизация, то нафига нас тянут за уши вверх? А потом — под Прайд подставляют? Это что, гуманистический развод на апгрейд с последующей утилизацией?
Гриша крякнул, поджал усы и выдал:
— Не знаю, Матвей. С Древней Расой не болтал. Они просто мяукнули в мозг: «Нам нужна помощь», — и отключились. Без вида на жительство, без картинок, без информации. Даже фотку с их Галактического Инстаграма не прислали.
— Ну вот! — я разозлился. — И ты, и я — прокачали мозги с помощью этих чертовых брелоков, теперь не можем спокойно заснуть, потому что в голове пазл, который не складывается! А Боб, собака сутулая, храпит, как будто мы летим в Турцию на ол-инклюзив.
— Не трогай Боба. Он на Гавайях такое отгребал... Пока мы с Пайкой пели «Рюмку водки» в дуэте, он пытался уговорить полицию, что мы — послы культуры. Пусть теперь поспит. У него нервы из мармелада.
— А план есть?
— У кого?
— Ну у нас. Мы же всегда прилетали, и у Боба был план! Он выкатывал стратегию, как будто родился в КГБ и вырос в Массачусетсе.
— Да не нужен там план. Это ж Япония. Там всё уже придумано за нас. Брелок — в коробке, в хранилище, под охраной. Там настолько всё защищено, что любой наш план в сравнении с их системой безопасности — это как деревяшка против термоядерного автомата.
— И чё делать?
— Пока не знаю. Что-то придумаем. Или не придумаем. Главное — концерт Пайки. Ну и заодно попробуем не попасть в местные новости.
— Тебе что, концерта на Гавайях не хватило? Где вы в два голоса вопили “Рюмка водки на столе”, пока пол острова не начали записывать завещания?
— Успокойся. Я просто… артист. Глубокая натура. Я вжился.
Я вздохнул и посмотрел в иллюминатор. Впереди маячила Япония, древняя, техногенная, как будто одновременно из будущего и из мифа. А мы летели туда — с котом, певицей и спящем телохранителем. Не команда, а какая-то странная вариация «Один дома», но в космическом масштабе.
Что нас ждёт — не знал никто. Но точно будет весело. Или очень плохо. Или и то и другое.

«ОСАКА. МЕЖДУНАРОДНЫЙ АЭРОПОРТ КАНСАЙ»

Я всегда думал, что аэропорты делятся на два типа: “куда-то ты опаздываешь” и “куда-то тебя везут в мешке”. Всё. Больше никаких вариантов. Но Кансай… этот чертов аэропорт не влезал ни в одну из этих категорий. Он был из другой лиги. Из мира, где делают здания не чтобы "прилететь-улететь", а чтобы ты, падла, охренел, понял тщетность своей жизни и захотел здесь остаться хотя бы в качестве табуретки.
Кансай — это не аэропорт. Это научная фантастика на бетоне, облитая миллиардами долларов и сверху политая сакральной японской точностью. Его построили в океане. Не "у берега", не "на островке", а прямо в МАТЬ ЕГО ОКЕАНЕ. Японцы решили: “А давайте мы построим хаб в бухте, где тайфуны, землетрясения и чертова карасьева метель!” — и построили. На всякий случай на искусственном острове, потому что естественных уже было мало.
— Боб, — сказал я, оглядывая этот техно-приход в стиле дзен-киберпанка, — это что? Геймерский рай? Или финальная локация из какой-то футуристической JRPG?
— Это — Кансай, — отозвался Боб, глядя на монорельс, снующий между терминалами, как хвост у кота на Red Bull’е. — Самый дорогой аэропорт в истории человечества. 20 миллиардов долларов, если по-честному. В нём больше инженерных решений, чем в твоей квартире розеток. И все работают.
Всё тут было ненормальным. Стены — из стекла, настолько прозрачного, что я пару раз врезался лбом, думая, что передо мной воздух. Потолки, настолько высокие, что, если туда плюнуть — слюна вернётся пенсионером. Напольное покрытие — такой гладкости, что мои кроссовки стали лыжами. А туалеты... Туалеты, чёрт возьми!
Я зашёл туда просто пописать. Вышел — человеком другой касты. Унитаз говорил со мной, мыл, сушил, кланялся и напоследок пожелал удачи. Где-то в процессе я задумался, а не захочет ли он взять мой номер.
— Чувствуешь? — шепнул кот, уткнувшись мордой в аромат стойки duty-free, от которой пахло сакурой и деньгами. — Это не просто аэропорт. Это портал в мир, где всё правильно. Где даже автоматы с лапшой тебя уважают.
— Я боюсь что-то испортить, — прошептал я, наблюдая, как робот с голосом, будто из японского аниме, убирает крошку от печенья. За крошкой тут реально следят! Крошку! Она упала — и её сожрал робот с грустью, будто она испачкала ему честь рода.
На информационном табло висел список рейсов:
Киото — по расписанию. Токио — по расписанию. Будущее — без задержек.
Пайка где-то уже бегала по бутикам, обсуждая с дизайнером форму для выхода на сцену. Боб делал вид, что не спит стоя. А я стоял посреди самого эпичного аэропорта на Земле, среди людей, которые выглядели как модели из реклам “Жизнь удалась”, и понимал только одно:
Я слишком нищий для этого здания.
Тут даже Wi-Fi раздавался с извинениями:
«Извините, что мы ещё не передали сигнал телепатически. Мы работаем над этим».
— Гриша, — сказал я шёпотом. — У меня ощущение, что я попал в будущее, в котором я вообще не главный герой. Я максимум NPC, и то второго плана.
— Успокойся. Ты тут для важной миссии. Как минимум — жрать бесплатные моти (рисовое пирожное) с дегустации, пока охрана отвернулась, — прошипел он, уже зацепив моти в лапы и закрыв половину морды.
И в этот момент я понял — мы не просто прилетели в страну.
Мы прилетели в другую реальность.
Сверхточную, вылизанную до пикселя, где каждая гайка думает быстрее меня.
Где даже кофе в автомате пахнет как "приз получателю Гран-при по поэзии".
И где нас ждал последний брелок.
И параллельно с этим — гала-концерт Пайки в Киото.
А пока… я просто стоял, жевал бесплатную Марукаву (сакуровую жвачку), и думал, что, возможно, влюбился в здание, раз и на всю жизнь.

«ГОРОД КИОТО»

Япония — она как дорогой чай: сначала не понимаешь, зачем, потом пробуешь — и осознаёшь, что до этого пил тёплую жижу из пакетика.
Город был тихий, ухоженный и как будто нарисованный. Всё настолько симметрично и упорядоченно, что моя славянская душа почувствовала угрызения совести за всю свою кривизну.
— Вот здесь, — сказал Боб, — под храмом Фусими-Инари, внизу, в техническом блоке, лежит коробка. А в ней — брелок. И охрана. И камеры. И дрон-охранник. И… возможно, парочка автоматических катан.
— Класс. Значит, чтобы достать брелок, надо сначала стать невидимкой, ниндзя и программистом.
— Или котом, — вставил Григорий, и глаза у него блеснули, как у генерала, который только что придумал новый способ завоевать Европу с одним танком и паяльником.
Мы поселились в рёкан — традиционный японский отель. Татами, рисовая бумага, тишина, чай, фраза «пожалуйста, не кричите после десяти» в каждом углу.
Пайка сразу ушла на подготовку концерта: у неё был стадион на двадцать тысяч человек, шоу-дизайнер из Осаки и неонасекомое, программирующее световую проекцию прямо в воздухе. Мы остались втроём: я, Боб и Григорий — обсуждать, как изящно не сесть в японскую тюрьму.
— У меня есть идея, — сказал Григорий, залезая в большую коробку из-под лапши, будто это был командный пункт. — Завтра ночью. Я в костюме обычного японского кота. Ты, Матвей, — турист, потерявшийся в храме. Боб — техник по вентиляции.
— А зачем ты в костюме обычного кота, если ты и так кот?
— Ты бы удивился, сколько тут необычных котов, Матвей. Тут даже робот-кот в Макдональдсе доставляет заказы. Я должен быть максимально черным и незаметным. Как философия дзен, только с хвостом.
Я тяжело выдохнул.
— А если нас поймают?
— Мы скажем, что Пайка готовит шоу и хочет устроить сюрприз. Ну, шоу с брелоком, древней силой и небольшой порцией галлюцинаций.
— Хорошо. Но если завтра кто-то из нас окажется в японской газете — ты переводишь заголовок.
— Не вопрос. Главное, чтобы там не было слова «международный скандал».
Ночь. Храм Фусими-Инари. Киото.
— Начинаем, — произнёс Григорий и поправил ворот кимоно. Оно ему не шло, как вся эта поездка не шла мне. Шёл он, как профессор дзен-минимализма, только с манерами московского бармена.
Я огляделся. Улица пустая. Фонари блекло светят между проходами, словно намекая: «Сейчас не время для туризма, дружочек».
— Боб, готов? — спросил я.
— Угу, — ответил он, чиркнув по дисплею девайса, который визуально напоминал калькулятор, но стоил, по его словам, как мопед. — Камеры на цикле, сигнализация — в спящем режиме. У нас ровно восемь минут, пока система безопасности храма думает, что она в отпуске.
— Вперёд, — кивнул я.
Мы вошли в главный павильон. Сквозь красные колонны тянулись тени — длинные, как старые долги. Григорий не шёл — он скользил. Грациозно. Глухо. Нервно щёлкал когтями по полу, как дирижёр, у которого под ногами оркестр мин.
— Остановитесь, — скомандовал он через пару шагов.
Мы замерли. Кот выдвинул коготь, провёл по полу и прищурился.
— Лазерные ловушки. Вертикальная сетка. Микродатчики движения. Работают на тепло и контраст. Если подбросить мандарин — превратится в салат.
— А если пройти пониже? — спросил Боб.
— Тогда ты просто умрёшь ниже, — ответил кот, вытаскивая что-то, похожее на шариковую ручку.
Нажал. Из наконечника вышел тонкий луч. Лазерный сканер. Провёл им вдоль стены — проявилась решётка. Плотная, как раскадровка экшн-сцены.
— Проход только один. Узкий. Меньше метра между лучами в самом углу у пола. Такое чувство, что этот участок специально оставили для котов.
 Я — пройду. Вы нет — если только не жрали бургер перед вылетом, — сказал Гриша.
Григорий грациозно прошёл вперёд. Выглядело это так, будто он танцует балет для тех, кто устал жить. Остановился, подмигнул.
Мы с Бобом следом. Руки вдоль тела. Не дышать, не чесаться, не думать. Особенно не думать о налогах. Они самые тяжёлые.
Прошли. Медленно. С грохочущим сердцем. В какой-то момент я чуть не задел один из лучей капюшоном. Кот бросил на меня взгляд, которым обычно смотрят рецензенты на любительский театр.
— Осторожней. У меня нервы не титаново-керамические.
Позади ловушки. Впереди — тишина. До поры.
Мы подошли к массивной двери. Без ручек. Только глянцевый экран.
— Биометрия? — предположил Боб.
— Нет. Анализ походки, тембра дыхания и длины шланга между ног, — фыркнул Григорий. — Стандарт для японских архивов повышенного уровня.
Он мяукнул. Специфично. Глубоко. Почти театрально.
На экране всплыло:
“Приветствие распознано. Хранитель подтверждён. Доступ разрешён.”
— У тебя там что, приватный аккаунт? — выдохнул я.
— Я просто харизматичный, — ответил кот и шагнул внутрь.
Внутри — подземный коридор. Холодный. Обитый полимерными панелями с ламинированной структурой. Неоновые подсветки. Лёгкий запах пыли, электроники и... страха. Стены — с маркировками на японском:
«Не касаться без перчаток».
«Если вы здесь — вы либо спецагент, либо покойник».
— Ещё одна секция, — сказал Григорий, — и начнётся веселье.
Мы двинулись дальше.
На повороте с потолка выдвинулись две автоматические турели. Быстро. Без звука. Только механическое "чик" — и мы оказались в зоне поражения.
— Стоять, — рявкнул Григорий. — Не дёргаться. Они вас ещё не видят.
Он ткнул в пол.
— Давление. Сенсоры под плиткой. Сейчас я… — он подошёл к стене и встал на задние лапы, прижавшись к панели, — ...вот сюда.
Нажал. Турели щёлкнули. Моргнули. Вернулись назад.
— Обходной режим. Спасибо монаху-идиоту, который поставил систему из 2016 года и не обновлял прошивку, — прокомментировал Гриша.
— Откуда ты вообще знаешь все эти вещи? — спросил я.
— Потому что пока вы спали в самолёте и ели "Доширак", я читал технические планы этого места. На японском. Без гугла. Под мизансцену Шопена.
Последний коридор. Напольные плиты. Подозрительно ровные.
— Осторожно, — сказал Григорий, и резко остановился. — Тут нажимные панели. Старый стиль, но эффективный. Один шаг — и сверху упадёт… да что угодно. От ножей до обидных твитов и оскорблений.
Он пошёл первым. Каждый шаг — как партия в шахматы. Мы следовали. Лоб покрывался испариной.
На финальном участке сработал сенсор. Плита чуть щёлкнула под моей ногой.
— Назад! — скомандовал кот.
С потолка вылетел тонкий стержень. Блеснуло лезвие. Но Григорий уже прыгал, перехватывая его в полёте, как самурай в коме. Лезвие ударилось о стену. Сухой звон.
— Вы оба — туристы в музее смерти, — процедил кот. — А я тут главный экскурсовод.
В конце туннеля — дверь. Хранилище. Гладкая панель.
— Мы на месте, — сказал он.
— А брелок?
— За дверью. Но сначала — я отключу финальный сканер. Он проверяет, не врёт ли тебе твоя биометрия. А вы оба — ходячие фальсификации.
Щёлк. Панель открылась.
— Прошу, — сказал Григорий. — Только не сломайте ничего. Это Япония. Здесь даже катастрофы происходят с уважением к архитектуре.
Мы стояли у дверей хранилища. Григорий уже достал отмычку — или, как он это называл, «хвостовую мини-лазейку», — и начал щёлкать ею с такой скоростью, будто собирался вскрыть сейф Бонда за пять секунд.
— Боб нервничает, — сказал я, глядя на его бледное лицо.
— Я не нервничаю, — ответил Боб, — у меня просто… легкий приступ паники.
— Это разные вещи, — заметил кот, не отрываясь от замка. — Главное, чтобы у нас был план, когда дверь хлопнет, а за ней окажутся не чайные сервизы, а люди с автоматами.
Отмычка щёлкнула. Замок сдался.
Дверь открылась медленно, с приглушённым скрипом — словно храм сам не хотел нас отпускать.
Внутри — темнота и лёгкий запах сырости и старого оборудования.
Григорий шагнул вперёд, и тут же раздался сигнал тревоги — тонкий, резкий писк, который заставил меня подергаться, как будто меня током ударили.
— Вот оно, — сказал кот, — поздравляю. Теперь нас официально не ждут.
С потолка с грохотом выдвинулись стальные панели, закрывая вход.
Внезапно — на стенах зажглись красные огни, а в воздухе — звук шагов. К нам направлялись охранники. Не шутка — три, может четыре человека, все в чёрном с бронежилетами и автоматами.
— Это шоу начинается, — прохрипел я, доставая пистолет.
Григорий, не спеша, обернулся.
— У меня для вас новость: я — кот, и я не люблю стрельбу. Особенно когда надо объяснять полиции, почему кот стрелял в людей и при этом матерился на русском языке.
Один из охранников бросился вперёд, но кот в прыжке запрыгнул ему на лицо и впился когтями в броню.
— Кто тут ориентал-киллер? — мяукнул Гриша.
Охранники замерли, удивлённые таким ходом.
Тем временем Боб запустил небольшой дымовой гранатомёт — или то, что он называл «дымовой шашкой для начинающих террористов». В помещении моментально повисла густая дымка.
Мы воспользовались хаосом и рванули к ящику.
Григорий одним движением лапы перевернул крышку. Внутри — черный брелок с красной кнопкой.
— О, красавец, — прошептал кот, — твоё время пришло.
В этот момент за нашей спиной послышались крики.
— Время закончить спектакль, — сказал я.
— Как всегда, — ответил он, — я — кот с характером. Погнали!
Как только ящик с брелоком приподнялся, помещение моментально ожило — и это не потому, что тут кто-то зажег свет.
С потолка с лязгом выкатились турели — не те, что в старых шутерах, а современные, с инфракрасными датчиками, словно они не просто охраняли храм, а собирались снять сериал «Как поймать отряд из певицы, кота и параноика».
— Ну привет, — пробурчал Григорий, прячась за мной. — Я и не думал, что сегодня придется играть в «Прятки с железками». Ножные ловушки, лазеры, сканеры — настоящий квест уровня "Индиана Джонса, только без шаманских танцев".
На полу вспыхнули красные линии — лазерные лучи, которые немедленно начали отслеживать наши движения.
— Кто-нибудь, скажите, что у нас есть противолазерные очки! — воскликнул Боб, и я увидел, как он пытается суетливо что-то найти в своем рюкзаке.
Турели начали вращаться, сканируя пространство, пытаясь «вычислить цель».
— Отлично, — сказал я, — теперь осталось только не попасть в эту мясорубку и не превратиться в пару решеток с нашими трупами.
Кот, тем временем, подошёл к одной из лазерных линий, спокойно провёл лапой по светящемуся лучу — и он мигнул, отключившись.
— Это не просто датчики, — объяснил он, — а тупые сенсоры, которые по каким-то причинам не умеют отличать мою лапу от грубой взломки. Лайфхак.
Он быстро проделал то же с остальными лазерами, вырубая их по очереди и вызывая у охраны новый приступ паники.
— Мы не можем тут задерживаться, — сказал Боб, — турели теперь настроены на звуковой режим, если услышат движение — будут стрелять.
— Тогда бежим, — коротко сказал я.
Мы рванули по узкому коридору, в темноте вспыхивали красные огни предупреждения.
Кот, словно спецназовец с шестым чувством, метался между турелями, заранее обходя ловушки и ножные датчики.
— У меня в ушах звенит, — сказал я, — а у тебя, Гриша, наверное, шестое чувство?
— Шестое чувство — это когда ты не умер, — отозвался кот. — А у меня просто пара дюжин часов в разведке.
Вдруг за нами послышался громкий грохот — турели начали стрелять очередями в стену позади.
— Нам надо укрыться, — крикнул Боб, — здесь тупик!
Мы влетели в маленькую комнату с огромным шкафом и панелью управления.
— Дайте-ка мне, — сказал Григорий и запрыгнул на панель.
Лапами он быстро печатал что-то на сенсорном экране — за ним Боб и я забегали вокруг, прячась от очередной волны выстрелов.
— Вот это я понимаю командная работа, — усмехнулся кот.
Спустя несколько секунд дверь с грохотом распахнулась — турели отключились.
— Халява! — выдохнул Боб.
— Еще бы, — сказал я, — только теперь надо найти выход.
И тут началась погоня.
Турели снова включились, лучи света рвали воздух.
Мы мчались коридорами, взрываясь от адреналина и дикой паники.
Кот, прыгал с полки на полку, метко сбивая датчики.
Боб кидал в турели глушители из импровизированных взрывных устройств, которые пахли чем-то между сгоревшим пластиком и отчаянием.
Я бежал, пытаясь не падать и не наступать на все эти отвратительные ловушки.
Наконец, после сотен поворотов и падений, мы выскочили на улицу — в ночной воздух Киото.
— Мы живы, — сказал я и упал на асфальт.
— Да, — согласился кот, облизываясь, — но ненадолго. Приключения только начались.
Мы вылетели из подземелья храма, как герои дешевого боевика, только без шикарных замедленных движений и с гораздо меньшим количеством выстрелов в лицо.
За нами грохотали турели, словно недовольные диджеи на рейве — стреляли в каждую тень и каждый звук, пытаясь нас поймать. По темным улицам Киото мчались двое на мопедах — очевидно, охранники, сражённые нашим внезапным взрывом из подземного ада.
— Боб, у тебя есть что-то по мощнее, чем эти тряпочные взрывпакеты? — спросил я, пытаясь держать дыхание и не удариться об асфальт.
— Есть, — ответил он и из рюкзака вытащил самодельный электрошокер с дальностью метра в десять. — Пока это, но скоро надо будет апгрейдить.
— Отлично, — сказал я, — это нам поможет, если охрана захочет на световой скорости догнать.
Григорий в это время как обычно был на высоте: он беззвучно запрыгнул на крышу припаркованной машины и с холодным расчётом начал метать мелкие шарики с липкой массой, которые моментально прилипали к колесам преследователей.
— Хитрее меня только ФСБ, — буркнул кот, — но даже они не любят скользкие колеса.
Мопеды стали вилять, один едва не упал — мы уже почувствовали, что можем оторваться.
В темноте, не разбирая дороги, мы свернули на узкий переулок, где прямо перед нами выросла старая, покосившаяся деревянная дверь — типичный проход, который укажет, что ты в серьёзной жопе.
— Ну, это наш шанс, — сказал я и толкнул дверь, которая с визгом открылась на лабиринт переулков и тесных ходов.
Охранники, естественно, не ожидали такого смелого манёвра — и на мопедах резко затормозили.
— Гриша, дай свет! — крикнул я.
Кот вытащил из-под кимоно мини-фонарик, но не простой — с лазерной указкой и ультразвуковым подавителем, который активировал сразу, чтобы сбить их технику с толку.
— Лазеры, гады! — выругался Боб, — теперь они в полной темноте, как на американских горках.
Мы бежали, петляя между домами, перескакивали через мусорные баки, чуть не попали в ловушку с провалами под ногами — там кот среагировал молниеносно и буквально вытащил нас из пасти бетонной ловушки.
— Моя лапа — мой щит, — усмехнулся он.
Наконец, добежав до парка, где уже поджидал наш арендованный автомобиль, мы влетели внутрь, захлопнули двери и рванули.
В это время в темноте улиц послышался возмущённый рев моторов — охрана не собиралась сдаваться.
— Пацаны, — сказал я, — если выживем, я куплю каждому по огромному пиву.
— Я предпочитаю виски, — сказал кот, устроившись на заднем сидении, — и никаких вопросов.
Мы рванули по ночным улицам Киото, прячась от фар и камер.
Вдалеке, как в лучших триллерах, вдали замелькали полицейские машины.
— Вот это и есть выход из жопы, — сказал я, крутя руль и мчась к свободе.
Когда мы наконец пересекли городскую границу, оставив за собой храмы, турели, дроны и охранников с лицами, как у людей, которым недоплатили за переработки, я не чувствовал облегчения. Я чувствовал выживание. Словно сердце ещё билось по инерции, а реальность казалась слишком хрупкой, чтобы в неё поверить.
Мы встретились с Пайкой в условленном месте — у стоянки заброшенного караоке-бара на окраине Осаки. Она уже ждала. Стояла у машины в солнцезащитных очках, хотя солнце ещё даже не вставало. Крутая. Как будто она — не певица, а глава японской мафии, и мы только что у неё в долг попросили сто тысяч долларов и немного счастья.
— Ну как? — спросила она, когда мы вышли из машины, пахнущие гарью, пылью и лёгкой паранойей.
— Хранилище нашли. Брелок на месте, охрану обманули, ухо статуи по-прежнему оторвано, — буркнул Григорий, на ходу стряхивая с лап пыль из-под японского подземелья. — Всё как планировали. Почти.
— Кроме того, что за нами теперь охотятся и, возможно, мы официально в списке террористов, — добавил Боб.
Пайка кивнула. Улыбнулась. Как будто знала, что так и будет. Потом открыла багажник.
— Лезьте. Там спальники, вода и… доширак. Вы заслужили.
Мы переждали день. В мотеле у берега. Вдали от камер, людей и храмов. В комнате, где пахло морем, стиральным порошком и чем-то отдалённо напоминающим детство.
Я не спал. Я смотрел в окно. На улицу. На небо. На Пайку, которая репетировала в наушниках, не зная, что я на неё смотрю. Японское солнце медленно вставало, как будто у него была тяжёлая смена, и оно тоже хотело остаться в кровати.
Я был жив. Мы были живы. И у нас был артефакт.
Но главное — был момент. Ощущение, что всё — не зря.
Вечером был её концерт.
Стадион на двадцать тысяч человек. Огни. Шоу. Лазеры, голограммы, экран размером с дом. Я стоял сбоку, в технической зоне, в капюшоне, со значком "служба безопасности".
И, чёрт возьми… Я такого не видел никогда.
Она вышла — не как девушка, которую я знал. А как легенда. Как ураган. Пела, кричала, танцевала, словно держала мир на кончиках пальцев. Толпа ревела. Я стоял, и внутри меня всё горело — от восторга, от гордости, от желания подойти к ней и сказать всё. Всё, что накопилось с того дня, когда мы встретились.
Но не сказал.
Потому что знал — пока рано. Она в огне. А я ещё не готов быть тем, кто в этот огонь войдёт.
Я просто смотрел. И полюбил Японию. Всей душой.
Как любил её. Ту, что сейчас светилась на сцене. Ту, что не знала.
Пока.

ГЛАВА 19 «ЭТО ВСЕ, ЧТО ОСТАНЕТСЯ, ПОСЛЕ МЕНЯ»

Самолёт летел в Россию, разрезая облака, как скальпель реальность. Мы с Григорием сидели в хвосте салона — он, как всегда, вальяжно развалившись в кресле бизнес-класса, я — в размышлениях.
Ещё до посадки в аэропорту Кансай мы заключили негласное соглашение: как только получим последний брелок, не сливать его сразу, как остальные. Подождать. Остынуть. Взвесить всё. Это было не просто ещё одно приключение — это был конец. Или начало. И такие вещи не делают с наскока.
Нужно было вернуться домой. Только не в Москву — туда я больше пока не хочу, — а в Смоленск. Проведать маму и младшего брата. У него ведь должен был начаться новый учебный год. Новые тетрадки, линейка, сменка и карманы, забитые всякой мальчишеской ерундой. Мама, как обычно, была на связи — она всегда знала, в какой я стране или хотя бы в каком часовом поясе. Но так и не могла понять, откуда у меня деньги: на их поездки, на виллу на Бали, на бронь в отелях, в которые пускают только по рекомендации.
Первое, что она спросила, когда я связался с ней по видео связи — нет, не «как ты» и даже не «жив ли ты» — а: — Где кот?
Она любила Григория. Хотя, когда я впервые притащил его домой от заводчика, мама была не в восторге. Порода — редкая, морда как у египетской богини, уши как у радиолокатора. Цена — как у подержанного «Лексуса». Я тогда всё лето пахал на каких-то стройках, автовокзалах и доставках, чтобы его купить.
Потом, правда, полюбила. Он её тоже. По-своему, конечно. Мог утащить котлету со сковородки, но при этом утром лежал у неё на груди, грея и урча, как домашняя мини-печь.
И, конечно, мама была в шоке, когда я сказал, что теперь работаю... ну, в общем, «много, где». И что Григорий со мной — всегда.
— Тебе кота с собой разрешают брать? — удивилась она.
— Ну, он у меня как бы... личный переводчик.
— На кошачий, что ли?
Я лишь усмехнулся. Ну не рассказывать же ей, что Григорий теперь администратор вселенной, говорит по-русски без акцента и, в принципе, способен пересдать ЕГЭ за весь Смоленск. А скажешь — вызовет дуркоманду. А те, знаешь, не церемонятся. Накачают тебя, и будешь ты потом пускать слюни в подушку, рассматривая трещину на потолке как портал в Нарнию.
В общем, сижу я в кресле самолёта, в своих мыслях. А Григорий, этот ушастый паразит, как всегда, вынырнул, не спрашивая разрешения:
— Ну чё, задрот Смоленский? Как сам?
— Гад ты, Гриша. Не хочу с тобой разговаривать.
— Ну не дуйся. Что дальше делаем? Ты же просил не синхронизировать брелоки — я не стал. Хотя, честно говоря, чешутся лапы.
Я посмотрел на него. Он сидел на соседнем кресле, заложив одну лапу за другую, и глядел на меня такими круглыми глазищами, что даже злиться было как-то стыдно.
— Сначала всё расставим по местам, — сказал я.
— Уточни, пожалуйста. Я записываю, — съехидничал Григорий, и откровенно расхохотался. Настолько громко, что Боб, сидящий через проход, встрепенулся, чуть не упав со своего сиденья.
Пайка лишь всхрапнула во сне и перевернулась, укрывшись шарфом. Она после концерта была никакая. Я представлял, что такое — два часа прыгать, петь и выжигать спецэффектами сцену, как будто это финал Олимпиады. Но шоу вышло фантастическим. Япония была в восторге. Сети трещали от просмотров, YouTube не справлялся с потоком лайков, а фанаты уже скупали мерч с её лицом. Всё окупилось с лихвой.
— Нам нужно в Смоленск, — сказал я. — И именно там, на родной земле, активировать последний брелок. Если мир после этого загнётся — пусть мы хотя бы умрём дома.
Григорий фыркнул, поправил хвост:
— Смоленщина никогда не была моей родиной. Я ориентал, дорогой мой. Восток — моя кровь, моя философия. Если уж и умирать, то на Тибете. Или на Великой Китайской стене. Сесть, свесить лапы, закусить шавермой и уйти сытым и счастливым.
— У тебя, я смотрю, планы завиральные.
— Я кот. У меня вообще всё завиральное.
Он улыбнулся. А я посмотрел в иллюминатор на просыпающуюся Японию, и вдруг почувствовал, что скучаю по дому. По школьному двору. По запаху кухни. По-маминому «ты опять в своих кроссовках в грязь полез?!» И понял — всё правильно.
Если и есть точка, где всё должно закончиться, то только там, где всё и началось.

***

— Нет. Нет, и ещё раз нет! Какого чёрта я забыла в твоём Смоленске?! — Пайка вопила на весь салон самолёта, как будто пыталась перекричать не только рев двигателей, но и здравый смысл.
Я вздохнул и сцепил руки в замок — как шпион, пойманный между двумя ядерными державами. — Потому что, — начал я с голосом, каким говорят с сумасшедшими и котами, — мы с Григорием приняли волевое решение: провести слияние последнего брелока на Смоленщине. Так сказать, вернуться туда, где всё началось.
— С чего ты вообще взял, что всё началось в Смоленске?! — Пайка уставилась на меня с таким лицом, словно я только что предложил ей возглавить туристическое агентство в аду. — Брелок мой. И всё началось в Москве, если уж быть точным. В двушке на «Октябрьской».
— Пайлуша, ну не кипятись, — я попытался вложить в голос как можно больше уюта. — Мы съездим по-быстрому, сделаем дело — и получим ответы от Древней Расы. Пошаманим и домой. Ну, или хотя бы в Казахстан.
— Да я не понимаю! — Она развела руками, будто пыталась раздуть пожар нелогичности. — Нахрена нам переться в этот твой... Музей Советской Безысходности, если можно просто сесть где-нибудь на лужайке и там всё сделать? Что с вами не так? Вы что, сентиментальные? Боб, ну скажи ты им!
Боб, стоявший чуть поодаль и ковырявший пальцем в замке от наручников, медленно повернулся. Его взгляд был печальным, будто он уже всё понял и просто ждал апокалипсиса.
— Моя миссия теперь — кот, Пайлуша, — сказал он с оттенком торжественности, будто объявлял себя королём Ватикана. — Я обязан охранять его до конца его дней. И... я больше не хочу быть овощем. Мне не понравилось.
После этого он опустил глаза в пол и замолчал. Пайка резко повернулась ко мне, зрачки сверкали, как кнопки саморазрушения.
— Вы что, сговорились, да?!
Взвизгнув, она рухнула на кресло, скрестила руки и надулась. В буквальном смысле — ей это удавалось.
Я попробовал её успокоить. И так подошёл, и этак — подмигнул, улыбнулся, даже нашёл где-то жвачку и предложил, как жест мирного договора, но она демонстративно уставилась в иллюминатор и выпрямилась, как статуя несогласия.
— Если вы оба сейчас не угомонитесь, — внезапно заговорил Григорий с заднего сиденья, — я проведу слияние прямо в этом чёртовом самолёте.
Кот, как всегда, был категоричен и обречён одновременно. Он попятился к хвостовой части, будто чувствовал, как сходит с ума и сейчас сам в себя укусит.
— Не надо было думать о слиянии... Какой же я идиот... Но теперь поздно. Всё началось.
— Что началось?! — одновременно спросили мы с Пайкой.
— Что, что… Вы тупые, что ли?! — Гриша шипел, как кипящий самовар. — Мой брелок администратора... он поглотил последний ключ. И теперь...
— И что?! — Пайка почти вскочила.
Все обернулись. Даже стюардесса на секунду перестала следить за кнопкой "не курить". Самолёт, казалось, завис в напряжении. Воздух стал разреженным, как будто кто-то выключил гравитацию, но оставил тревогу. Григорий вздохнул. — Ни хрена. От слова "совсем".
Он не успел закончить — как его брелок, мой, и бывший Пайкин вдруг вспыхнули неоновым светом. Луч света ударил в потолок самолёта, пробил обшивку и рванул вверх, словно хотел передать привет Юпитеру.
— Что за херня?! — вырвалось у меня. — Из-за этого светового шоу нас Прайд точно засечёт и превратит в фарш! Походу Древняя Раса нас не благословила — она нас слила! Им не нужен был наш прогресс, им нужна была жертва. Шоу. И мы в главной роли.
Григорий рухнул в кресло. Закрыл лапами морду. — Что мы наделали… — его голос звучал, как предсмертная исповедь. — Мы сами подали сигнал. Мы активировали обряд уничтожения. Мы…
И тут поток света резко оборвался. Словно кто-то, наконец, вспомнил выключить чайник. Кот застыл. Глаза бегали влево, вправо, как у сломанного сканера. Его усы дрожали, рот был приоткрыт, будто он вот-вот что-то скажет — или уже сказал, но сам не понял.
— Кто вы? — прошептал он, и салон накрыло молчанием.
Только где-то в начале самолёта тихо пукнул Боб от напряжения.
— Простите, — шепнул он, сжав ремень. — Это был защитный выстрел.
— Лучше бы ты молился, чтобы это был единственный пук, — отозвался Григорий. — Потому что сейчас они нам ответят.

«КАК НАС ВСЕХ НАХЛОБУЧИЛИ»

Когда погас свет и замолк брелок, Григорий замер. Он сидел, не шелохнувшись, словно каменный сфинкс, поставленный в самолёт по ошибке древнеегипетских авиаконструкторов. Только одно ухо у него подрагивало — левое. То ли от стресса, то ли от позывов врезать лапой по реальности.
Глаза его хлопали, как старый проектор в клубе где-нибудь под Мурманском: шатко, неровно, будто перебирая кадры чужой жизни — или своей, но совсем в другом измерении. Наконец, он раскрыл пасть и прохрипел:
— Ну вы, конечно… молодцы, блин.
Я подполз к нему на четвереньках, как техник к ядерному реактору с трещиной: из любопытства, но со шнурком на шее, чтобы потом было за что тащить тело.
— Что ты увидел, Гриша?
Он не сразу ответил. Сначала моргнул. Потом еще раз, дважды. Потом встал, медленно и важно, как древний храм, поднятый на гидравлике, и выдал:
— Увидел? Я, мать вашу, программируемый адский ящик увидел. А ещё — правду. Такую, от которой хочется свернуться в клубок и не разворачиваться до следующего Большого Взрыва.
Он начал расхаживать по салону, прихрамывая на заднюю лапу — не от боли, а по причине глубокой философской усталости.
— Всё, что мы знали, — ложь. Всё, во что верили, — разводка уровня “позвоните, вы выиграли утюг”. А те, на кого мы молились, считая их космическими дедами с фонариком доброты… — он фыркнул, — эти ваши "Древние", они же, прости меня, звёздные паразиты в шелковых тапочках.
Он остановился, с прищуром взглянув на нас.
— Слушайте внимательно. Повторять не буду, потому что второй раз мне самому станет плохо. В моей голове только что прошёл межгалактический TED Talk. (Technology, Entertainment, Design) — организацией, которая проводит конференции и публикует видеозаписи выступлений. Лектор — Прайд. Помните, та самая раса, от которой мы хотели прятаться в подвалах, обмазавшись грязью и закутав Wi-Fi в фольгу?
Мы кивнули. Неуверенно. По-идиотски. По-людски.
— Так вот. Прайд — не захватчики. Они — антикризисная команда. Космический спецназ в области чистки от тупости. Они следят, как разумные существа типа нас с каждым поколением становятся всё более неразумными, потому что кто-то сверху... — он ткнул лапой в потолок, — кидает им подарочки с подвохом.
— Брелоки? — Пайка сглотнула. Даже жевать резинку перестала.
— БИНГО! Эти чертовы брелоки. Не магия. Не спасение. Не билет в счастливое завтра. Это крючки. Блестящие приманки на межзвёздный спиннинг.
— А кто ловит?
— Древняя Расса, — кот плюнул. Мысленно, но с отвращением. — Эти небожители в балахонах из эфира, с голосами как у GPS-навигатора, которым дали свободу воли. Им миллионы лет. И знаете, что они делают? Устраивают шоу "Выжить любой ценой". Только без камер и с огненным финалом.
Он остановился. Взгляд его потемнел.
— Хотите знать, как они нас называют?
— Не очень, — пробормотал Боб, сжавшись до размеров пуфа.
— Тараканы. Проклятые, истеричные, вечно мечущиеся тараканы. Они кидают брелоки на планеты и наблюдают, как мы рвёмся к желаниям, строим культы, боготворим побрякушки. А потом, когда на сцене уже дым, кровь и истерика, такие: “Ну что ж, вы сами всё сделали. Теперь мы подметём.” — и подметают. В смысле — взорвали, сожгли, отформатировали.
— А ресурсы? — голос мой звучал глупо, но нужно было спросить.
— Не нефть, не золото, не ядерные хреновины им нужны. Им нужно эмоциональное напряжение. Пиковые колебания мозговых волн. Психоэнергетика. Мы — не просто биомасса. Мы — прожектора драмы. Громкоговорители страданий.
Он опустил голову, как будто вспоминал что-то особенно мерзкое.
— Прайд сказал, что они буквально питаются мозгом. Не метафорически. Прилетят — высосут, вырежут, сдобрят солью и вперёд. Наши мозги — не только источник страданий, но и топливо. Снэк. Перкус. Закуска.
Пайка закрыла лицо руками. Боб выглядел так, будто ему хотелось стать флешкой и отформатироваться. Я просто молчал.
— Им интересен вкус паники. Аромат отчаяния. Финальный аккорд крика, который мы издаём, когда сами себя доводим до гибели.
Он замолчал. Присел. Помял ухо лапой. Вздохнул.
— А Прайд? — спросила Пайка, осторожно, как будто спрашивала, жив ли ещё Григорий.
— Прайд, — медленно проговорил он, — это раса, которая прошла через это. Они когда-то тоже сожрали наживку, как мы. Но выжили. Обрезали брелоки. Очищались. И теперь они — космическая МЧС. Связались со мной, потому что я… — он фыркнул, — кот с административным доступом. Единственный, мать его, нейтральный организм на планете.
Он посмотрел на нас. Уже без злобы. Усталый, выжатый, почти святой.
— Что делать-то? — прошептала Пайка.
— Делать? Во-первых — перестать быть идиотами. Во-вторых — выйти на связь с Прайдом не где-то на поле под Смоленском, а в экранированной точке, где они смогут перебить сигнал Древних. В-третьих… ладно, потом расскажу. Я теперь, вообще-то, связной.
— Типа... агент?
— Агент. Агент-грёбаный-007. Только без пистолета, но с миссией: не дать Земле быть съеденной как утренняя булочка к чаю цивилизации манипуляторов.
Он развернулся и зашагал к хвосту самолёта. Медленно, важно, оставляя за собой шлейф философской безысходности и кошачьего величия.
— А теперь, если позволите, мне надо отдохнуть. Я только что разговаривал с расой световых существ через нейроинтерфейс, собранный из моего мозга и, судя по ощущениям, пачки "Лейса" с крабом.
Перед тем как улечься, он обернулся:
— Кстати, они ещё сказали одну вещь.
Мы напряглись.
— Передай своим друзьям: если хоть раз кто-то нажмёт кнопку на брелоке просто по приколу — Прайд умывает лапы. Так и сказали. Точнее, лапы не умывает — сигнал глушит. Всё.
Он зевнул, свернулся клубком и пробормотал:
— И да… я теперь не просто Григорий. Я — Григориан. Информационный Контактный Узел. Но можно просто Гриша.
И задремал. В полёте. Посреди перелома эпох. Под гул двигателей и невысказанные страхи.
Кот. Контакт. Конец. Или — начало.

«ТОЧКА СОПРЯЖЕНИЯ»

Самолёт сел с таким звуком, будто снизу не взлётно-посадочная полоса, а коллекция челюстей отработанных богов. Мы плюхнулись на бетон аэродрома где-то в Карпатах — координаты были даны чёткие, но атмосферу, которая нас встретила, не описать ни одной картой.
Ветер тут был странный. Не холодный, не тёплый — просто… осведомлённый. Как будто шептал каждому на ухо: "Ты сюда не просто так приехал, дружочек. А теперь будь добр, не тупи." Вокруг — лес, мрак, чёрные деревья с ветками, как антенны старого телевизора, пытающегося поймать «Интерстеллар» через канал National Geographic.
Григорий, точнее, Григориан, вылез первым. Голову держал гордо, хвост — как у командира катастрофы. Он надышался своим величием и, не оборачиваясь, буркнул:
— Следовать за мной. Без фокусов, без "ой, я в кустики", и особенно без нажатий на что-либо блестящее. Кто облажается — будет носителем личного позора до конца галактического цикла.
— А что это за место? — спросила Пайка, подтягивая рюкзак.
— Бункер, — ответил кот. — Старый, до-холодновоенный. Его строили не для людей, а чтобы переждать приход чего-то, о чём тогда боялись говорить вслух. Проблема в том, что они угадали, но не с той стороны.
— Кто "они"? — уточнил Боб.
— Типа масонов, но с дипломами по астрофизике. Люди, которые нашли обломки одного из первых брелоков ещё до Первой мировой и решили, что с небес нам летит не мессия, а межзвёздный пинок под зад.
Мы шли по гравийной тропе, пока под ногами не хрустнул металл. Кот остановился.
— Мы на месте. Теперь главное — не врать. Ни себе, ни мне, ни им.
Он наступил на маленькую плиту, и с характерным дзыньк люк под нашими ногами отъехал в сторону. Из глубины ударило освещением, как из радиационной микроволновки. Мы нырнули внутрь.
Бункер оказался не подвалом, а целым техническим храмом. Множество старых проводов, переплетённых с чем-то, что явно не делали на Земле. Полупрозрачные экраны, мигающие символы, которые как будто читаются, но потом ускользают, как сон, если слишком быстро моргнуть.
— Здесь они и будут, — тихо сказал Гриша, — на частоте, которая пробивает пространство, но не эго. Будьте тише — они не любят крик.
Он подошёл к панели, которой, судя по виду, лет этак двести, но она вдруг ожила. Молнии пробежали по полу, свет начал переливаться, и в воздухе появилось шевеление, как будто само пространство что-то обдумывает.
— Они идут, — прошептал кот.
И в этот момент Прайд заговорил. Не голосом. Даже не мыслями. Это было чувство, переработанное в образы, а образы — в команды. И если бы кому-то из нас сказали "сейчас будет контакт", мы бы, возможно, приготовились морально. Но тут было как с поносом — всё происходит сразу.
"Земля. Код: 4521-;. Контакт разрешён. Временная синхронизация с объектом: Григориан. Слушаем."
Кот поднял голову, и его глаза начали светиться. Не фосфоресценцией, а смыслом.
— Они дают нам план, — перевёл он. — Пошагово. Протокол "Сопротивление Ловушке".
— Звучит вдохновляюще, — пробормотал я.
— Не обольщайся.
Первый пункт: "Уничтожить все активные брелоки, кроме связующего." - выполнено.
Второй: "Вскрыть архивы Древней Расы — на Земле их три. Один — под Антарктидой." - активно выполнение.
Пайка хлопнула себя по лбу:
— Ну, конечно. Нам бы хоть раз поездку в Турцию, а не в ад на льду…
— Третий пункт, — продолжал Гриша, — "Активировать коллективную защиту. Это не щит. Это идея, вложенная в массы. Люди должны знать правду. Но дозировано. Через истории. Через нас." - активно выполнение.
Он обернулся к нам и добавил:
— И четвёртый: не поддаться панике, даже когда начнётся.
— Что начнётся? — осторожно спросил Боб.
Кот помолчал. Потом сказал:
— Реколлекция. Они будут пытаться забрать всё назад — от воспоминаний до материи. Они начнут с локальных стираний. Сначала исчезнет контекст. Потом — чувства. Потом — люди.
— А мы?
— А мы — живая петля восстановления. Память. Запись. Доказательство. Пока хотя бы один из нас жив и помнит — Прайд может отмотать всё обратно. Но если все забудут — даже они ничего не смогут.
Он замолчал.
Контакт закончился. Свет погас. Панель стухла. Воздух остался заряженным, как перед грозой, которая всё ещё не решила, ударить ли прямо сейчас или дождаться более пафосного момента.
— Ладно, — сказал я, — а теперь вопрос: у нас есть хоть какой-то шанс?
— Да, — кивнул Гриша. — Если не облажаемся. Но это будет сложно.
— Насколько сложно?
— Представь себе шашлык. Теперь — сделай его из стекла. Потом — на скорость, в шапке из муравьёв. И чтобы при этом ещё спасать мир. Вот настолько.
Пайка закатила глаза вверх от чумовых сравнений Григория. Какая шапка из муравьев? Откуда он это все берет?
И Григорий снова зашагал вперёд, не оборачиваясь.
— Ладно, — буркнул Боб, — пошли, раз уж мы теперь сопротивление. Только без формы, пожалуйста. Но пусть у нас будут значки — с котом.
Пайка кивнула.
— И лозунг. Надо придумать лозунг.
Я усмехнулся:
— Может, так: "Мы не нажимали, оно само."
— Отлично, — сказал Гриша. — Только при встрече с врагом не вздумайте шутить. Они не любят юмор.
— А мы?
— А мы — люди. Иначе нам хана.
И мы пошли дальше — через подземный бункер, в самое мясо нового плана. Без карты. Без гарантий. Но с котом и фразой, которая теперь звучала как мантра:
"Никогда, слышите, никогда не нажимайте на кнопку просто по приколу."

ГЛАВА 20 «АРХИВ, КОТОРОГО НЕ ДОЛЖНО БЫТЬ»

Где-то между вечностью и обманом.
На рассвете мы стояли на вершине горы, заросшей мхом, ветром и легендами. Ниже зиял обрыв, где древняя обсерватория инков сползла в пропасть — как будто сама земля устала хранить эту тайну. Остались только куски камня, обломки зеркал, да вросший в землю купол, закопанный, будто стыдливый глаз. Он глядел в небо, которого больше не понимал.
— Я не хочу туда лезть, — заявил Григорий, уставившись на люк, в который мы собирались нырнуть, как в глотку Вселенной. — Там пахнет… апокалипсисом. И крысами. Очень умными, организованными крысами.
— Это не просто подвал, — сказал я, держась за ржавую лестницу. — Это архив.
— Архив? Архив чего? Как уничтожать целые планеты с гарантией? Или, может, как вежливо сообщить разумному виду, что ты только что выпустил на них крючок желания?
Гриша вздохнул. Мы знали, что он пойдёт. Он всегда идёт. Просто ворчит для формы.
Мы спустились. С каждым метром температура падала, как вера в человечество. Лестница казалась бесконечной, пока вдруг — щёлк — не прекратился наш свет. Огоньки фонарей затрепетали и погасли. Только Григорий засветился синим, как ноутбук, оставленный на подоконнике слишком долго.
— О, прекрасно, — проворчал он. — Меня, значит, используют как батарейку. Фантастика.
Когда мы добрались до дна, перед нами раскрылась пещера. И в её сердце — Архив.
Это было не здание, не серверная, не какой-то каменный храм. Это был… организм. Массивная полусфера из полупрозрачных структур, которые пульсировали светом. Они дышали. Они знали, что мы здесь.
— Мне это не нравится, — сказал Боб, крепче сжав свой старый армейский нож. — Всё это… живое.
— Это живое прошлое, — ответила Пайка. — Оно видит нас так же, как мы его.
— А я вижу, что мне жопа, — буркнул Гриша. — Ну, давайте, давайте. Положим эту хреновину куда-то, и пусть начнётся веселье.
Центральный пьедестал ждал. На нём не было кнопок, не было инструкций, только гладкая выемка — точь-в-точь под наш брелок. Григорий осторожно поднялся, подойдя к пьедесталу.
— Вот что я вам скажу, — произнёс он, и голос его дрогнул. — Если после этого тут начнёт из стен капать чужой мозг, я вас всех укушу.
Он положил брелок.
Мир дрогнул.
Не громом, не светом — вибрацией самой сути. Архив ожил. Весь. Пульсации ускорились. Сопла слились в единую структуру, и перед нами развернулся панорамный купол. На нём возникли звёзды, планеты, города… И ужас.
— Это… — начал я, но не смог.
Перед нами проходила история. История тех, кто нашли брелоки. Планеты, заражённые мечтами. Народы, поверившие в магию. Империи, рухнувшие, потому что захотели слишком многого. И — финал. Огненный. Химический. Психический. Рассыпающийся в чёрную пыль.
— Всё, что мы видели… это уже было, — шепнула Пайка.
— Они повторяли один и тот же фокус, — сказал Боб, отступая. — Снова и снова.
Григорий смотрел. Его глаза сверкали. Вибрировали. Мерцали. Он начал дёргаться, как если бы в него загружали все эти образы напрямую.
— А-а-а, мать вашу… — он зажал уши лапами. — Слишком много! Слишком много миров, слишком много боли, я не… Я не… АЙ!
В архиве раздался щелчок. Пьедестал загорелся красным. На экране появилась схема. Что-то вроде маршрута. Как лазерная карта, простреливающая галактику. И в самом конце — сигнал.
Он ушёл в пространство. Чисто. Быстро. Без звука. Но мы все это почувствовали.
— Мы что… только что включили МАЯК?! — закричал Григорий.
— Он должен был вызвать Прайд! — воскликнула Пайка.
— Да Прайд и так нас видит! Этот маяк — для тех, кто строил этот архив! Это, чёрт возьми, КНОПКА СКОРБИ! Сигнал: "Здрасьте, паразиты, мы тут готовы!" — Григорий замотал головой. — Мы не вызвали помощь. Мы ПРИВЛЕКЛИ ВНИМАНИЕ.
На экране появилась тьма.
Настоящая тьма. Как если бы в само пространство запустили вирус. Корабли. Но не корабли — опухоли. Огромные, извивающиеся, как комки кишечника, покрытые щупальцами, мертвенными сканерами, псевдоживыми щитами. Они не двигались. Они поворачивались.
— Они… — начал Боб.
— Они нас услышали, — прошептал Григорий. — Они ДВИЖУТСЯ. К НАМ. Прямо сейчас. Через всё еб…е галактическое пространство. Через барьеры, через шум. Через всё. Потому что мы… подали сигнал.
Он смотрел. Он больше не саркастично шутил. Он дрожал.
— Я… вижу их. Сволочи. Я вижу, как они чувствуют нас. Они не злятся. Они не торопятся. Им просто… вкусно. Мы стали обедом с гарниром из отчаяния.
Мы молчали. В тишине Архива было слышно, как мир меняется. Как запустился процесс, которого не остановить. Как надвигается не кара — а привычный, отточенный алгоритм чистки.
Григорий встал. Отряхнулся. Проморгался.
— Ну… ё… — выдохнул он.
— Что? — спросил я, не веря, что может быть хуже.
— Теперь они нас точно заметили.

«ПОСЛЕСЛОВИЕ»

Пайка. Запись №0.1. После Архива.
Я не верю в бога. Не верила. Не знаю. Но когда эта штука — архив — ожил, я почувствовала, как из меня вынули тысячу голосов. Мы были в церкви, только наоборот: вместо спасения нам дали инструкцию по самоуничтожению.
Паразиты. Так их называл Прайд. Они не приходят сразу. Сначала — смотрят. Извне. А потом — входят. Медленно. Через брелоки. Через желания.
Я видела карту. Видела, как их корабли развернулись. Они не летят. Они ползут. Медленно, как плесень по хлебу.
Григорий спит. Но он не отдыхает — он скачивает информацию. Он теперь — Контакт. А я — просто человек, которая когда-то мечтала быть счастливой.
И знаешь, что страшнее всего?
Не то, что они идут. А то, что мы сами их позвали.

«ЭПИЛОГ»

Матвей. Через сутки после сигнала.
Я, Матвей Смирнов, в здравом уме и с кучей вопросов, хочу сказать тебе, читатель:
Ты, конечно, можешь подумать, что это всё — вымысел. Приключение. Сказка.
Но если однажды тебе предложат исполнить любое желание…
…просто вспомни, чем закончилось наше.
Мы хотели понять Вселенную. А получили в лицо её кулаком.
И это ещё даже не начало.



Конец первой книги.
Продолжение следует во второй книге: «Галактика, которую мы разбудили».