Я хочу, шофёр, чтоб тебе повезло

   Походка показалась ему знакомой. Спина ровная. Голова чуть откинута Ножку выставляет
вперёд и, когда тело переносится на неё, выпрямляется, отчего вся она еле заметно колышется вверх-вниз, как лёгкая морская волна. Красная сумочка цветом под платье и туфельки небрежно висела на плече. Лёгкое розовое платье прямого покроя, чуть выше колен, с открытыми плечами висело на бретельках и, казалось, к юному телу никакого отношения не имело. Вот оно колыхнулось на ней, и он увидел её всю: обнажённые плечи, высоко открытые ноги соединились будто, а платье исчезло. Ёкнуло под ложечкой, затрепетало сердце от чего-то родного и близкого.
   Она медленно шла по обочине. Оглянулась на шум двигателя, выставила вперёд руку и шагнула на дорогу, уверенная, что её просьба обязательно будет выполнена.
   Была ещё черта города, и Семён остановил машину: пусть пощебечет, время пролетит быстрее, и дорога короче. За городом он бы ни за что: знаем мы вас, дорожных ласточек. Полмесяца назад Серёга вот так на лесной дороге остановился – до сих пор в больнице, а машину аж под Краснодаром нашли.
   - Я там, по дороге, в райцентре живу, подбрось, а? – сама улыбается, зубки сахарные показывает, губки алые приоткрытые, нежно смотрит так, в успехе уверенная.
   - Молода больно, в дочки годится, - подумалось вдруг. – Как быстро летит время! А могла быть и у меня дочь.
   Глянул на неё. Круглолицая. Щёчки-мячики. Глазки карие, тёплые, светятся, искры в стороны к ушкам розовым мечут.
   Не может молодой и здоровый мужик оттолкнуть красоту и свежесть такую. Дверь распахнулась, сумочка полетела на сиденье, взметнулась ножка, мелькнули белые чистые трусики, и вот она – рядом.
 Вырвались на простор. Мотор гудел ровно. Резина шуршала по асфальту. Свежий ветер залетал в кабину. Запах полевых цветов и свежего сена кружил голову.
         «…а дорога серою лентою вьётся». Мелодия, как всегда, захватила и не отпускала. Пятнадцать лет он поёт эту песню. Поёт не голосом, а душой и сердцем, всем своим существом шофёрским. Теперь поют всё хуже и хуже. Его любимую песню прогундосил недавно  современный певец, только насттроение испортил, да и жена его квакает, как лягушка. Правда, у них там не разберёшь, кто чей муж, а чья жена – тем более.
   Дорога цвета засвеченной фотоплёнки летела навстречу. Девушка раскрыла сумочку, достала зеркальце и чистенький, весь в кружевах платочек, стала, оттопыривая мизинчик, вытирать глаза, нос, щёки: «У матери была. Завтра по этапу увозят в Чувашию». Упаковала сумочку, щёлкнула застёжками, откинулась на спинку, голову отвернула к окну.
   Машина нырнула в перелесок. В кабину ворвался медовый запах цветущих лип. Он смешивался с запахом платочка, сумочки, каштановых волос, а от юного тела веяло парным молоком. Сердце заколотилось, необъяснимое волнение охватило его. Семён остановил машину, обошёл вокруг.
   - Что бензин кончился? – она ехидно улыбнулась через стекло.
2.   Шофёр не обратил внимания на её выпад и, успокоившись, сел за руль, спросил: «Ты про мать говорила. Что случилось-то?»
   - А! – произнесла она нарочито нехотя, будто безразлично, и опять отвернулась к окну всем станом, чтобы скрыть слёзы. Через минуту встряхнулась и продолжила, - Деньги в кассе взяла, думала, перезаймёт у кого и вложит. А кто даст двести тыщ?
 Семён молчал. Девушка щебетала и щебетала. Её нежный грудной голос волновал сердце, кровь ударяла в голову.
   Ровно гудел мотор. По обеим сторонам кружились поля, перелески, водоёмы.
   «Крепче за баранку держись, шофёр»… Мелодия успокоила, и он стал улавливать смысл.
   - Всегда хотела, чтоб я училась. Сама техникум финансовый окончила, я уже в школу ходила. Вкалывала потом на двух-трёх работах. Последнее время, перед арестом, и бухгалтером-кассиром на стройке, и полы здесь же драила, ещё и штукатурила по ночам. А теперь вот Чувашия впереди, она помолчала, а потом резко выпалила, - Зато я студентка! Экономистом буду.
   Она заметила, что шофёр глянул на неё, перекинула ножки, попыталась натянуть на колени платье.
   - Так надо б вернуть деньги, раз дело до суда дошло,- не то ей, не то себе произнёс шофёр. Она резко повернулась. Бретелька упала до локтя, обнажив белую полоску на розовом плече.  ---  Как вернёшь? Она сразу внесла полную сумму за все годы обучения. Свои, что были, доложила. Для неё главное – моя учёба, а для себя – хоть тюрьма, хоть могила – ей всё равно. Сегодня говорит мне: «Олечка, я всё, что могла. Только учись. Прошу, умоляю, только учись». Сама плачет, говорить не может.
  - Дак мать у тебя – великая женщина. Её завет выполнить надо.
   -Выполню. Это я в школе с пятого на десятое, а так я способная. Обязательно выполню.
   Интонация была спокойная, но твёрдая. Дорога, извиваясь между перелесками, тускло блестела. Впереди разрасталась грозовая туча. Она косматилась, огромной чёрной лавиной заполняла небо и, кажется, опускалась всё ниже и ниже. Потемнело. Тревожная тишина овладела пространством. Только летела под колёса дорога., звучала в душе мелодия, проносились слова: «…мой надёжный друг и товарищ мотор».
   Молния сверкнула где-то вверху справа. Вспышка озарила поле. Сухой, как пушечный выстрел, удар грома прижал машину к асфальту. Оля отпрянула от стекла, обхватила его правую руку и прижалась к нему всем телом: «Вон за тем мостом сразу направо мой дом». Она опомнилась, отстранилась, поправила бретельки и повела плечами. Свободные груди её колыхнулись, а соски сквозь платье обозначились маленькими пупырышками.
 Дождь хлынул, когда они были на самой середине моста. Вода потоками обрушилась с неба, щётки не успевали очищать стекло: «…залито дождём смотровое стекло». Мелодия не мешала ему. Наоборот, с нею он чувствовал себя мастером. Она убирала с него утомление дальней дороги, он весь собирался, сливаясь с баранкой, мотором и всем, будто живым, нутром машины.
 Кончался мост, и девушка, прервав мелодию, прокричало в ухо: «Давай, мост проезжай – и направо, третий дом с левой стороны. Смотри, вдоль улицы – канава».
3.   Сердце забило в рёбра, ухало в голове, во рту пересохло, сглотнуть нечем. Успокоился. Трезвая мысль пришла в голову: «Не под дождём же бежать ей к дому. Подвезу – и покачу дальше». Семён сам открыл ворота, заехал во двор. Она выскочила из кабины прямо на крыльцо, открыла замок и шмыгнула, съёжившись, в дом. Половина ворот с грохотом закрылась, он прикрыл другую, заложив в скобы крупную, как оглобля, жердину, будто отрезал путь к отступлению. Дождь не унимался. Семён стоял на крыльце. Через двор под ворота и дальше в овраг бежал мутный ручей. «Вот так попал, - мысли сладкие и тревожные метались в мозгу. -Дождь пережду и поеду, - стучала в виски тревога. – Время есть. В Москве надо быть завтра к обеду. Успею». Деньги у него в надёжном месте. Сам придумал. Как стали ему доверять деньги, он под кабиной своего Камаза приладил аккуратный и крепкий деревянный ящик, надёжно укрепил его болтами, врезал замок – и «зелень» туда. Пятнадцать тыщ – шутка? За всю жизнь не расплатишься».
   - Заходи в дом. – она прервала его думы, - не бойся, не кусаюсь.
   В доме было чисто и уютно. Комната, куда он вошёл через просторную веранду, была, видно, и кухней, и столовой. Жили небедно. В дальнем углу, рядом с кухонным столом, стоял под потолок холодильник. С другой стороны стола – шкаф с посудой. На полу – ковёр, отслуживший, наверное, своё стенной срок.
   - Дом нам с матерью от тётки достался, - прервала она его размышления. – Ты побудь в моей комнате, я быстро.
Семён распахнул двустворчатую дверь и оказался в девичьей, будто в музее. Комната была маленькая, разноцветная, сверкающая. У стены, напротив двери, у окна - деревянная кровать. Справа – старинный шкаф с книгами. (Он потом узнал: тётка была учительницей). Левая стена завешана ковром, коричневым с яркими красными цветами. На полу – сплошной жёлтый настил. Яблоня огромной веткой заглядывала в комнату. Наливались плоды Дождь поутих, но не перестал. Капли шептались в потемневших от сырости листьях.
   -Тебя как зовут? – прокричала она высоким и чистым голосом.
   Он разглядывал фотографии  артистов из «Титаника», в изобилии, как попало, заполонивших комнату, ответил через паузу: «Семёном тридцать восемь лет кличут». Она расставляла чашки, разливала чай, и он услышал из фразы только одно слово её: «странно».
   Шумел за окном дождь. Они пили чай с вареньем. Смеялись, будто давно знали друг друга. Время летело. Ливень прекратился и перешёл в противную обложную изморось. Быстро темнело. Семён заволновался. Она заметно испугалась, но испугалась не его присутствия, а, наоборот, что в ночь останется совсем одна. И эта предстоящая ночь будет такой же тоскливой и одинокой, как все ночи без мамы. Сказала тихо и просто: «Я тебя не боюсь. Оставайся, на рассвете уедешь».
   Он хотел и ждал от неё этих слов, чувствовал, что она их скажет. Необъяснимая волна нежности, не испытанная им никогда прежде, охватила его. Он взял её на руки и медленно закружил по комнате. Она, обхватив его шею, улыбалась. Чувство покоя, непонятной и надёжной защиты от жизненных бед вдруг уловила она в его сильных руках. Такого состояния безмятежной свободы и уверенности, что с нею ничего плохого не случится, она тоже раньше не знала. Он зашёл в девичью и положил её на кровать. Платье соскользнуло на пол, и юное тело затрепетало в его ладонях. Маленькие крепкие груди мелко вздрагивали. Он целовал её всю от глаз до кончиков пальцев на ногах. Тело дышало. Пахло детством, парным молоком, тёплым хлебом, материнскими руками. Ладони ласково касались тела, и только белые трусики 4.были не тронуты. Семён чувствовал, что порога не переступит, и, когда девочка нежно застонала, прошептал: «Не могу я, Оля, дочка ты мне».
   -Ладно. Мне так хорошо! Спасибо. Иди поспи. На диване, в зале постелено. В дочки, правда, гожусь, и, ты знаешь, Семёновна я, - весело рассмеялась, отвернулась к окну и сразу заснула.
   Мохнатая ветка старой яблони, отягощённая плодами, глядела в окно. Дождь прекратился, листья затихли. Семён прошёл на ощупь через кухню-столовую и лёг.
   -Господи! Хорошо-то как! – он с хрустом вытянулся, - Вот так бы жить в своём домике с садом. Чтоб хорошая, добрая жена и дети – трое. Чтоб два мальчика и девочка.
   Мысли прыгнули в далёкую юность. Не сложилось. Он тяжело вздохнул. После Татьяны были у него женщины, но все как-то пролётом, пролётом. Сам себя содержит. Ему хватает. Шофёр классный. Не пьёт, не курит. Что ещё надо для жизни? Задремал. Всё время ворочался, в полусне перебирал в памяти свои прошедшие годы. Занимался рассвет. Обозначил крестовины рам, обрисовал стол и высоко заправленную кровать.
   Семён встал. Щёлкнул выключателем и в изумлении замер: со стола, у стены напротив, прямо ему в глаза смотрела его Татьяна, первая и последняя, и единственная любовь его. Чёрно-белая фотография времён их безмятежной юности, любовно заправленная в самодельную картонную рамку, стояла рядом с фотоальбомом.
   Он тогда, давно, сбежал от беременной Татьяны в армию. Тайком от неё пошёл в военкомат и «застучали по рельсам колёса». После армии не нашёл, да и не искал очень. Так, для самооправдания зашёл в общежитие. Сказали, к тётке уехала, вроде, с дочкой. Вот и всё.
   Семён не мог прийти в себя. Слова сами рождались в его голове, дрожащие губы шептали: «Господи! Слава тебе Господи! Это ты оградил и оберёг меня от греха великого. Дочь она мне, Создатель!  А целовал что…так кровинушку свою собственную». Он раскрыл альбом, перевернул первую страницу: совпадало всё. В комнате рядом спит его собственная дочь. Семён давно заметил, что в минуты опасности или особенно большого душевного подъёма мозг его работает быстро и чётко. Это всегда его, шофёра, спасало от беды. Он выскочил во двор, взял пятнадцать тысяч долларов и все положил на пол перед кроватью дочери. Тут же, на газете губной помадой написал крупно: «Дочь ты мне. Это я на карточке в альбоме с мамой. Только без усов. Это я. Деньги хорошо спрячь». Опять выскочил во двор. Вернулся. Заглянул в девичью, вдохнул аромат дочкиной спальни. Самый родной на свете человек, поджав колени, сладко спал. Тикали часы. Старая яблоня качнула веткой, одобрительно сверкнули в листьях белые плоды. Закрыл двери, щёлкнул замок. Всё.
   Машина с разворота на большой скорости влетела на мост. Тот самый, где их накрыл ливень. Рассвело. Диск солнца бежал по решётке ограждения. Вдруг КамАЗ резко свернул вправо, ударил носом в пролёт ограды, пробил его, задержался, будто задумался, и рухнул в реку.
   Потом, после этого случая в народе говорили всякое. Одни: будто в машине, когда её подняли, шофёра не было. Другие: будто шофёр утоп. Третьи: будто он выплыл и, мокрый, зашагал к железнодорожной станции.
   А на стол начальника женской колонии в Чувашии легло заявление: «Срочно прошу свидания с женой».
 Г. Мытищи. Коминтерна 22, кв. 42. Телефон 89165987805