Булочки с повидлом

                Цветочки

     Я помню этот день. Мы пришли к маминой сестре тёте Паше. Двери никогда не запирались, поэтому мы прошли через тёмный коридорчик  в кухню и дальше в маленькую комнату, где за столом у окна сидели тётя Паша и её дочь Фаина.  На столе лежали обрезки цветной гофрированной бумаги и лепестки, вырезанные из этой бумаги. Тётя Паша и Фаина брали по цветному лепестку и ловким движением ножниц, резко шаркнув их острой стороной по краю лепестка, превращали плоский листочек в красивый лепесток с завитками, как у настоящей розочки. Несколько лепестков соединялись, обматывались у основания тонкой проволочкой и получался красивый цветок. Увидев это волшебство, я кинулась к столу с криком: "Ой! Какие цветочки!", а мама и тётя Паша почему-то заплакали. Потом я увидела, что, прислонившись к стене, стоят три венка из еловых веток, наполовину уже украшенные разноцветными цветочками.
     Во дворе на табуретки поставили длинный деревянный ящик, покрашенный в красный цвет. Появился фотограф, выстроил всех рядом с ящиком и стал фотографировать, ничего не говоря про птичку, которая должна вылететь, и не предлагая улыбаться. Не помню, как грузили ящик и венки на телегу, но помню долгую и трудную дорогу по просёлочной дороге, которую развезло от весенних дождей, превратив в месиво из густой грязи. Лошадь тащила телегу медленно, как будто с трудом. Все шли молча. Может быть, поэтому я не решалась попроситься к маме на руки, но помню, что в голове крутились обидные мысли о том, почему же нас не посадят на телегу рядом с ящиком.
    На следующий год эта же дорога на кладбище уже не казалась такой длинной и трудной, потому что день был тёплый,  солнечный. Я уже знала, что мы идём к папе на могилку.

                Кислые яблоки

     "Когда мы жили на чердаке...", - так мама обычно начинала рассказ о давней прежней жизни, когда отец был ещё жив. И это не было преувеличением или иносказанием. Мы, действительно, жили на чердаке, где вместо потолка были покатые скаты крыши с деревянными балками перекрытия. Мама вспоминала, как ходила в райисполком просить квартиру, а ей там сказали: "Чем вам давать квартиру, мы лучше дадим кому-нибудь другому".  Без слёз мама не могла это вспоминать, спрашивала: "А чем мои дети хуже других детей? Почему они должны жить на чердаке?".  Нас, детей, было трое: старший брат Саша, я и маленькая сестра Любочка, все почти погодки, появившиеся друг за другом с интервалом в полтора года.
     Когда отец умер, нам дали квартиру, которая состояла из кухни и комнаты в обычном для наших мест длинном деревянном доме-трёхквартирнике. Квартиры в таких домах отличались только размером комнаты. Нам досталась квартира с маленькой комнатой, где с трудом втиснулись, плотно прижавшись друг к другу стол и две кровати, составленные буквой "Г". На одной кровати спала мама, а на второй спали мы втроём, уложенные поперёк кровати. Под столом на полу лежали наши немногочисленные игрушки и книжки. Там мы играли. Вместо куклы у нас был маленький пластмассовый заяц жёлтого цвета, у которого крутились ручки, ножки. Куклы появились много позже, а пока мы наряжали зайца во что-то типа длинной жилетки без застёжек, выкроенной из старой вышивки.
 
    Маме было нелегко с нами. Ей пришлось работать на лесозаводе на тяжёлой распилке досок. Когда на работе кто-то из женщин в свой день рождения приносил конфеты в качестве угощения, то ей говорили: "Аннушка, возьми конфет для детей". Она брала три конфетки и ей уже неудобно было взять четвёртую для себя. Придя с работы, она доставала конфеты и говорила: "Это вам от зайчика". Взяв по конфете, мы сразу хором: "А тебе?" Она отмахивалась: "Я не люблю". Мы удивлялись: "Как - не любишь? Никогда не любила?" Она улыбалась: "Когда-то любила. Когда молодая была. Теперь не люблю". Позже она рассказывала, что, когда училась в педагогическом техникуме, то они, студенты, могли себе позволить только раз в месяц в качестве лакомства сто  грамм леденцов со стипендии. В день стипендии они выстраивались в очередь у ларька, где продавали леденцы на развес и продавщица радостно восклицала: "О! Мои стограммники пришли!".
     Однажды мама принесла нам каждому по небольшому яблочку. Мы, как обычно, хором: " А тебе?". Мама, как всегда: "Не хочу". Но нас это не убеждало и мы тянули ей каждый своё яблоко: "На, откуси". Она взяла одно яблоко, откусила от него крошечный кусочек и поморщилась: "Ох, кислое какое! Не хочу!" Мы пробовали свои яблоки и удивлялись: "Сладко! Не кисло!" Но маму было не уговорить. Она с улыбкой говорила: "Вам сладко, вот и ешьте, а мне кисло".
     Когда я была уже взрослой, то как-то увидела очень старый фильм "Ты не сирота" о том, как ташкентский кузнец и его жена усыновили во время войны  четырнадцать детей. Там  был эпизод, когда мама приносит в платочке яблоки, раздаёт детям, а дальше сцена один в один, как у нас с мамой: яблок хватает только детям и дети тянут яблоки маме: "Откуси!", а она не хочет, потому что кисло. Я и сейчас плачу, когда вспоминаю это. Ведь мы жили в мирное время. А мамам всегда кисло, лишь бы детям было сладко, хоть иногда.

                Булочки с повидлом.
   
 У нас дома, когда мы жили вчетвером, никогда не было никакого печенья, пряников и белых булочек. Был только чёрный хлеб, суп, макароны да картошка жареная с вкусными поджарками. Как-то услышали, что хлеб бывает белым. Стали спрашивать у мамы: "Как это - белый хлеб? Это какой?" Мама объясняла: "Такой же, как чёрный, но только белого цвета". Это было непонятно.
    Однажды мама принесла нам по булочке с повидлом и вручила каждому, как драгоценный подарок. Решила нас порадовать и сама была рада больше нас, хотя, как обычно, булочек было три штуки, а мама, как оказалось, и булочки не любит.
     Не дожидаясь ужина, мы принялись за свои булочки, а мама и не возражала, понимала, что трудно нам будет долго терпеть, глядя на булочки, такие аппетитные, золотистые, в виде лапы медведя с толстыми короткими пальцами. Мы уплетаем булочки. Мама от плиты время от времени оглядывается на нас, улыбается. И вдруг Любочка, самая младшая, тихая и застенчивая наша малышка,  расплакалась, да так горько. Что такое? Оказывается, она ела, ела, а повидла в булочке не оказалось.
     Мама отставила кастрюлю в сторону и стала быстро одеваться. Надела плюшевую жакетку с крупными пуговицами, накинула тонкий серый шерстяной платок, одним концом быстро обернув его вокруг шеи и закрепив под подбородком привычным жестом. Мы растеряно глядели на неё и, когда, взяв руки дерматиновую сумку, она двинулась к двери, мы не выдержали: "Ты куда?!" "Сейчас приду, сидите дома", - бросила мама, почти не оглядываясь и мне показалось, что у неё в глазах блеснули слёзы.
     Мы затихли. Было непривычно и страшновато сидеть вечером без мамы. Играть не хотелось. Мы сидели на кухне, тревожно поглядывая то в окно, то на кошачью мордашку часов - ходиков, которые висели на стене. Время тянулось медленно. Но вот, наконец, раздались быстрые шаги на крыльце, хлопнула входная уличная дверь, потом шаги в коридоре и, наконец, мама зашла, увидела наши оробевшие лица и весело заговорила: "Ну, чего загрустили? Смотрите, что я принесла". С этими словами она достала из сумки большую железную банку с повидлом, тут же её ловко вскрыла кухонным ножом и дала нам по большой ложке: "Ешьте!" " А ты?!". На этот раз мама себе тоже взяла ложку, сидела улыбалась, глядя, как мы уплетаем повидло. Сама же изредка прихватывала на краешке ложки повидло, медленно подносила к губам, не торопясь, слизывала его по капельке. И впервые всем нам было сладко.