Черноручье 2 Часть

Вторая часть: Охота Владыки Теней

Тишина после ухода Петровича была хуже любого шума. Она висела в избушке, густая и липкая, как смола, пропитанная запахом страха, пота и горелой травы. Сергей сидел, сгорбившись на топчане, трясясь мелкой дрожью, его взгляд был пустым и устремленным куда-то в пол. Слезы давно высохли, оставив лишь грязные дорожки на щеках. Макс стоял у зарешеченного окошка, впиваясь взглядом в серо-черный ад за стеклом. Туман был непроницаем, как стена, поглотившая не только свет, но и само пространство. Только разбитая «Нива», искореженный металлический труп, напоминала о реальности и о том, что они здесь заперты.

ТУК.

Звук пришел неожиданно, но Макс его ждал. Невидимый молот ударил по земле где-то совсем близко, у самого угла избы. Вибрация пробежала по бревнам пола, отозвавшись холодком в подошвах сапог.

ТУК. Пауза. ТУК.

Шаги. Огромные, неторопливые, обходящие их последнее убежище. Методично. Изучая. Ощупывая слабые места.

Сергей вздрогнул, вцепившись пальцами в край топчана до побеления костяшек. Его дыхание стало частым, поверхностным.

– Он… он тут, – прошептал он, голос сорвался на визгливую ноту.

– Молчи, – резко шикнул Макс, не отрывая взгляда от тумана. Каждое слово, каждый звук казался предательством, криком в тишине перед выстрелом. Петрович предупреждал.

ТУК. ТУК. ТУК. Теперь прямо перед дверью. Земля под крыльцом содрогнулась. В щели под дверью потянулась тонкая струйка серого тумана, словно живой, жаждущий войти. Запах усилился – гниющая древесина, болотная тина, разлагающееся мясо и что-то невыразимо древнее, металлически-кислое.

Петрович стоял у стола, спиной к ним. Он не держал ружья. В его руке был тот самый черный рябиновый крюк. Он казался крошечным, игрушечным, перед незримой мощью снаружи. Лесник не шевелился, лишь его спина была напряжена, как тетива лука. Он прислушивался не ушами, а всем существом.

Скрриип…

Длинный, протяжный звук, словно гигантский ноготь медленно провели по внешней стене избы, прямо над головой Макса. Древесина застонала. С потолка посыпалась труха и пыль. Макс инстинктивно отпрыгнул от стены.

– Боже… – выдохнул Сергей, зажимая уши. – Оно… оно скребется…

Скрриип… Скрриип… Скрриип…

Звук перемещался. Вдоль стены. К окну. Потом вверх. По крыше. Что-то огромное и тяжелое переползало по прогнившей дранке. Слышалось шарканье, сопение с мокрым бульканьем глубоко внутри. Макс представлял когти, впивающиеся в дерево, черный хоботок, ощупывающий щели.

Петрович резко повернулся. Его лицо в тусклом свете буржуйки было страшным – пепельно-серым, изборожденным тенями, глаза горели желтоватым огнем безумия или предельной концентрации. Он поднял крюк, нацелив его в сторону крыши, и забормотал. Те же гортанные, хриплые звуки, что и раньше. Заклинание? Угроза? Мольба?

На крыше наступила тишина. Сопение прекратилось. Казалось, заклинание подействовало.

И тогда заговорили стены.

Сначала это был едва различимый шепот, как шорох сухих листьев под окном. Но он нарастал, сливаясь в голос. Голос Артема.

– Ребята… – слабый, прерывистый стон, доносившийся словно из-под земли, прямо из угла, где стоял топчан Сергея. – Ребята… больно… Помогите… Он… он меня не доел… Я тут… холодно… темно…

Сергей вскрикнул, сжавшись в комок. Макс почувствовал, как ледяная рука сжимает его горло. Это был голос Артема. До последней интонации. Голос, полный муки и надежды.

– Не слушай! – прошипел Макс Сергею, но его собственные ноги подкашивались. – Это не он! Петрович предупреждал!

– Макс… Серый… – голос Артема стал громче, настойчивее, плаксивее. – Откройте… пожалуйста… Он ушел… Я вылез… Я у избы… Очень холодно… Пустите погреться… Хоть на минутку…

Шепот заполнил избу, обволакивая, проникая в уши, в мозг. Он звучал из каждого угла, из-за печки, из-под стола. Макс зажмурился, стиснув зубы, пытаясь заглушить его собственными мыслями, но голос друга вбивался в сознание, как гвозди.

– Сергей… брат… – голос Артема обратился напрямую. – Помнишь, как мы в детстве на рыбалку ходили? На том озере… Помнишь большую щуку?.. Пусти меня, Серый… Я замерзаю… Руки… ноги не чувствую… Пусти…

Сергей зарыдал, глухо, безнадежно. Он тряс головой, как бы отгоняя кошмар, но голос впивался в самое больное.

– Нет… нет… – бормотал он. – Это не он… не может быть…

Петрович внезапно громко и резко закричал. Не слова, а дикий, гортанный вопль, полный ярости и отчаяния. Он ударил крюком по стене, откуда доносился голос. Древесина треснула. Шепот Артема на мгновение стих, сменившись шипением, похожим на кипящее масло.

Тишина продержалась минуту. Напряженная, звенящая. Затем заговорила дверь.

Не голос. Стена. Сами доски заскрипели, застонали, сливаясь в слова. Низкий, древесный гул, полный древней силы и презрения.

*«Маленькие… жалкие…»* – проскрежетали доски. *«Отдайте Мне Петра… Старую кость… Сухую ветку… И Я… уйду… Отдайте Стражника… И живите…»*

Петрович вздрогнул, как от удара. Его спина выпрямилась. Он медленно повернулся к двери. В его глазах не было страха. Была бесконечная усталость и… понимание? Он знал цену этому «предложению». Ложь. Всегда ложь.

– Не верь, дурак! – крикнул Макс Петровичу, хотя понимал, что лесник знает истину лучше него. – Он лжет!

Петрович не ответил. Он лишь крепче сжал рябиновый крюк. Его костяшки побелели.

И тогда заговорило окно. Голосом жены Сергея. Нежной, испуганной, до боли знакомой.

– Сереженька… милый… – плачущий шепот, льющийся из щелей между досок. – Сережа, я боюсь… Тут так темно… И что-то ходит вокруг дома… Плачет… Сереж, открой… пожалуйста… Я одна… Мне страшно… Пусти меня… Я к тебе…

Сергей вскочил, как ужаленный. Его глаза, налитые кровью, уставились на заколоченное окно. Разум, истерзанный ночным кошмаром, смертью друга, невыносимым давлением, дал трещину. Голос жены – последняя капля.

– Лена?! – он шагнул к окну. – Лена, это ты?! Ты где?!

– Серый, не подходи! – заорал Макс, бросаясь к нему, но Сергей оттолкнул его с силой отчаяния.

– Она там! Слышишь?! Она одна! Ему страшно! – Сергей рванулся к окну, начал дико дергать грубые доски, прибитые гвоздями. – Лена! Я здесь! Сейчас! Держись!

– ИДИОТ! – взревел Петрович, разворачиваясь от двери. – Это ОН!

Но было поздно. Сергей, рыча, вырвал одну доску. В образовавшуюся узкую щель хлынул плотный, ледяной туман, несущий с собой волну невыносимого смрада. И что-то еще. Что-то тонкое, черное и невероятно быстрое.

Как щупальце. Как хлыст. Как язык.

Оно проникло в щель, метнулось к Сергею, который замер в ужасе, увидев не жену, а пустоту и движущуюся в ней черноту. Липкий, холодный кончик хоботка коснулся его лица.

Сергей взвыл. Нечеловеческий крик агонии и осознания. Его тело дернулось в судороге, выгнулось дугой. Глаза закатились, изо рта хлынула пена. Хоботок впился ему в грудь, прямо в область сердца. Раздался тот самый влажный, ужасающий хлюпающий звук.

– НЕТ! – Макс бросился вперед, хватая Сергея за ноги, пытаясь оттащить. Но тело Сергея стало невероятно тяжелым, как будто его приковали к полу. Он трясся, пульсировал под действием невидимого насоса. Его кожа на глазах теряла цвет, сморщивалась, приобретая серо-желтый оттенок мумии. Волосы поседели и стали выпадать. Глаза ввалились, превратившись в темные впадины. За секунды сильный мужчина превратился в иссохший, безжизненный остов. Хоботок с глухим чавканьем выскользнул из грудины, оставив небольшую темную дыру. Сухой скелет Сергея рухнул на пол с легким стуком, как мешок с палками.

Макс отпрянул, натыкаясь на стол. Его рвало. Мир плыл перед глазами. Он видел только иссохший труп друга и черный, блестящий слизью хоботок, который медленно, как змея, втягивался обратно в туманную щель. Из темноты за окном донеслось тихое, довольное урчание, похожее на скрежет камней.

Петрович действовал. С диким криком он бросился к окну, занося рябиновый крюк. Он вогнал его острием в щель, прямо туда, где исчез хоботок, и с силой дернул на себя, словно поддевая что-то огромное. Раздался оглушительный, нечеловеческий визг, от которого задрожали стены и посыпалась штукатурка с потолка. Визг боли и ярости. Черный крюк Петровича на мгновение ярко тлел красным светом, как раскаленный металл. Из щели брызнули капли черной, вонючей жидкости, похожей на смолу.

– Закрывай! – прохрипел Петрович Максу, изо всех сил удерживая дергающийся в его руках крюк. – Доски! Быстро!

Макс, превозмогая тошноту и ужас, схватил валявшуюся на полу доску и с дикой силой прижал ее к щели, поверх руки Петровича и крюка. Он нащупал торчащий гвоздь, схватил камень, валявшийся у печки (Петрович использовал его для колки щепы), и начал вбивать доску обратно, не обращая внимания на то, что молотком служил булыжник, а Петрович не мог убрать руку.

– Бей! – стиснув зубы, прошипел лесник. Его лицо исказила гримаса боли – то ли от ударов камня по руке, то ли от невидимой борьбы с существом на другом конце крюка.

Макс бил. Глухо, отчаянно. Камень крошился, сбивая кожу с его пальцев, но он загонял гвоздь, прижимая доску к костяшкам Петровича. Последний удар. Доска встала на место, хотя и криво. Щель была перекрыта. Петрович резко выдернул крюк. На его острие и на рукояти дымилась черная слизь. Сам крюк треснул по всей длине, как пересохшее дерево.

Петрович отшатнулся, прислонившись к стене. Он тяжело дышал, его рука, зажатая между доской и стеной, была в крови и синяках. Но он был жив. Изба была снова запечатана. На время.

Тишина снаружи была зловещей. Монстр отступил. Но не ушел. Они оба это чувствовали. Его ярость висела в воздухе, густая, как туман. Он заплатил болью за свою наглость и теперь будет мстить.

Петрович посмотрел на треснувший крюк, потом на иссохший остов Сергея, валявшийся на полу. В его глазах не было ни победы, ни облегчения. Только бесконечная горечь и усталость.

– Двух… – прошептал он хрипло. – Двух забрал за ночь. Рекорд. – Он горько усмехнулся. – Жадный стал. Голодный.

Макс опустился на скамью, не в силах стоять. Его трясло. Перед глазами стояли последние секунды Сергея, это мгновенное превращение в мумию. И голос жены… Этот проклятый, лживый голос.

– Почему… почему он так делает? – выдохнул Макс, уставившись на пол. – Зачем… голоса?

Петрович медленно сполз по стене на пол, прислонившись спиной к бревнам. Он закрыл глаза.

– Страх, – прохрипел он. – Сладчайший нектар. Сильнее крови. Он пьет его. Прежде чем высосать жизнь. Он растравляет душу. До предела. Чтобы последний глоток был… насыщенней. – Он открыл глаза. Они были мутными. – А голоса… Он старше нас. Он помнит всех. Кто здесь умер. Кого любили те, кто здесь умер. Он лезет в голову. Как червь. И достает оттуда самое… вкусное. Самое больное.

Он замолчал. Дыхание его стало тяжелым, прерывистым. Макс посмотрел на него внимательнее. Лесник выглядел ужасно. Лицо было пепельным, губы посинели. Он держался за грудь.

– Петрович? Вам плохо?

– Старое сердце… – пробормотал лесник. – Давно шалит… А сегодня… – Он не договорил. По его подбородку потекла струйка темной, почти черной крови. Не алая, а густая, как деготь. – Напрягся… – он попытался усмехнуться, но получился лишь болезненный оскал. – Не вывезло…

Макс вскочил, растерянный. Что делать? Чем помочь? Аптечки нет. Ничего нет! Он подбежал к леснику.

– Держитесь! Может, воды? Чай?

Петрович слабо махнул рукой.

– Не надо. Поздно. Слушай… – он схватил Макса за рукав, его пальцы были холодными, как лед. – Крюк… треснул. Знаки… стерлись. Сила уходит… – Он кашлянул, и на полу расплылось темное пятно. – Он войдет. Сегодня. После меня… Тебя возьмет. Последнего. – Его взгляд стал остекленевшим, он смотрел сквозь Макса. – Но… есть… способ. Не для жизни. Для… отмщения. Чтобы он запомнил… Чтобы ему тоже… было больно…

Он закашлялся снова, сильнее. Тело его содрогнулось. Макс видел, как жизнь быстро уходит из этого старого, изломанного тела.

– Что? Какой способ? – припал Макс к нему.

Петрович собрал последние силы. Его шепот был едва слышен, как шорох паука по сухим листьям.

– Печь… Заслонка… Под ней… Камень… Вынь… Там… Знак. Выжги его… На полу… Посередине… Своей кровью… И скажи… – Его голос ослабел. – Скажи… «*Perunova iskra… Po;eri T’mu…*» Повтори…

– «Перунова искра… Пожри Тьму…» – автоматически повторил Макс, запоминая странные слова.

Петрович слабо кивнул. Его глаза потускнели.

– Да… Он… ненавидит… Огонь… Истинный огонь… Священный… – Его рука ослабла, соскользнула с рукава Макса. – Помни… Ни шагу… за порог… Он ждет… – Последний выдох был похож на стон старого дерева, падающего в лесной тиши. Голова Петровича упала на грудь. Он затих.

Макс сидел на корточках рядом с телом последнего защитника. В избе теперь было три мертвеца: два высохших остова его друзей и старик с застывшей на лице гримасой вечной усталости. И он. Один. С треснувшим крюком в руке и безумным заклинанием на устах.

Снаружи снова раздался ТУК. Ближе. Громче. Затем скрежет когтей по стене. Монстр почуял смерть Стража. Преграда пала. Он знал, что добыча внутри беззащитна.

Макс встал. Страх все еще сжимал его внутренности ледяными тисками, но под ним закипало что-то новое. Ярость. Безысходная, отчаянная ярость. Он потерял все. Друзей. Надежду. Теперь у него был только этот шанс. Не на спасение. На то, чтобы оставить шрам. Чтобы это древнее чудовище запомнило вкус боли.

Он подошел к железной печке. Раскаленные угли внутри тускло тлели. Макс схватил тяжелую чугунную заслонку. Она была раскаленной, кожа на ладонях зашипела, но боль лишь подстегнула его. Он дернул. Заслонка упала на пол с грохотом.

Под ней, в углублении кирпича, лежал плоский, темный камень. Базальт? На его поверхности был вырезан знак. Не спираль и не зигзаг, как на стенах. Это была молния. Острая, зигзагообразная, разрывающая круг. Знак Грома. Знак Перуна.

Макс вынул камень. Он был холодным, несмотря на близость жара. Макс схватил нож Петровича со стола. Без колебаний, стиснув зубы, он глубоко порезал ладонь. Теплая кровь хлынула, заливая рукоять ножа. Он уронил камень-знак на пол, прямо в центр избы, между трупами. Опустился на колени.

«Перунова искра… Пожри Тьму…» – прошептал он, макая палец в кровь, сочащуюся из ладони. Он начал обводить вырезанную на камне молнию. Его кровь заполняла углубления, делая знак алым, живым, пульсирующим в тусклом свете.

«Перунова искра… Пожри Тьму…» – громче. Голос сорвался. Каждая капля крови была призывом, вызовом.

Снаружи завыло. Не рев, а вопль чистой, неконтролируемой ярости. Земля задрожала. В стены избы ударили с такой силой, что бревна затрещали. С потолка посыпалась штукатурка и труха. Знаки на стенах, и без того потускневшие, погасли окончательно. Дверь на тяжелом крюке прогнулась внутрь. Металл скрипел, древесина стонала.

Макс не отрывался от знака. Он продолжал водить окровавленным пальцем, повторяя слова, как мантру, как последнюю молитву. Кровь текла по его руке, капала на пол, сливаясь с темным пятном от Петровича. Знак молнии пылал алым светом.

БАМ!

Удар в дверь был чудовищным. Кованый крюк, выдержавший годы, согнулся пополам с визгом рвущегося металла. Дверь распахнулась, вырванная с петель. В проеме, заполняя его собой, встало ОНО.

Владыка Теней. Хозяин Пущи. Голод, обретший плоть.

Запах хлынул в избу, как ударная волна, сбивая с ног. Макс едва удержался на коленях. Он поднял голову. Существо стояло на пороге, согнувшись, чтобы втиснуться в проем. Его шерсть, жесткая и темная, местами облезлая, шевелилась, как у разъяренного кота. Черный дым клубился из пустых глазниц лосиного черепа, смешиваясь с туманом. Пасть с рядами клыков была разинута, черный хоботок извивался в предвкушении. Копыта, размером с таз, вязли в земляном полу сенца. От него исходила аура древнего, запредельного зла и ненасытности.

Оно увидело Макса. Увидело горящий кровью знак у его ног. Вопль ярости сменился низким, угрожающим рычанием, похожим на скрежет гигантских жерновов. Оно сделало шаг вперед, в избу. Бревна под его копытом треснули.

Макс вскочил. В руке он сжимал нож Петровича. Жалкое оружие против этого титана тьмы. Но ему было нужно не это. Ему был нужен огонь.

Он бросился к печи. Существо двинулось за ним, медленно, не спеша, зная, что добыче не уйти. Его когтистая лапа протянулась к Максу.

Макс схватил кочергу, торчащую в углу. Раскаленные угли в печи вспыхнули ярче, будто почувствовав его намерение. Он сунул конец кочерги в самое пекло, в центр тлеющих углей.

– «*PERUNOVA ISKRA! PO;ERI T’MU!*» – закричал он изо всех сил, не оборачиваясь на приближающегося монстра.

Он выдернул кочергу. На ее конце, как на факеле, пылали несколько раскаленных добела углей. Макс развернулся и, с диким криком ярости и отчаяния, швырнул кочергу не в монстра, а в центр кровавого знака молнии на полу.

Раскаленное железо и угли ударили в запекшуюся кровь и камень.

Мир взорвался.

Не звуком. Светом. Ослепительной, бело-голубой молнией, которая вырвалась из знака, как из жерла пушки. Она не горела – она *ревела*. Ревом тысячелетней грозы, скрежетом небесного камня о камень. Молния ударила в потолок, прошила его насквозь с грохотом, осыпав Макса щепками и дранкой, но основная ее мощь, сконцентрированная и направленная древним знаком и кровной жертвой, ударила прямо в грудь Владыке Теней.

Существо взвыло. На этот раз это был крик настоящей, нестерпимой боли. Молния, священная искра Перуна, пожирающая тьму, впилась в его грудь. Черная шерсть вспыхнула синим пламенем. По телу монстра заплясали злобные, жадные молнии, вырывая куски плоти, испепеляя мертвенно-серую кожу. Черный дым из глазниц заклубился бешено, смешиваясь с дымом горелой плоти. Запах падали сменился тошнотворным запахом паленого мяса и озона.

Монстр отшатнулся, задев плечом косяк двери. Бревно треснуло с грохотом. Он бился в конвульсиях, пытаясь сбить священное пламя, но молнии липли к нему, как живые змеи, выжигая древнюю скверну. Один из черных, ветвистых рогов на лосином черепе треснул и отвалился, превратившись в тучу черного пепла.

Изба горела. Дранка на крыше, пробитая молнией, вспыхнула ярким пламенем. Огонь лизал балки, перекидывался на стены. Жар стал невыносимым.

Макс, ослепленный вспышкой, оглушенный грохотом, лежал на полу, отброшенный взрывной волной священного огня. Он видел только мелькающие тени пламени и корчащуюся в его центре темную фигуру, объятую голубым гневом небес. Боль в ладони и ожоги на лице казались ничтожными.

Владыка Теней издал последний, невероятно горестный и яростный вопль. Он не был побежден. Он был ранен. Опален. Унижен. Священный огонь, разожженный жертвенной кровью и древней магией, горел в нем, причиняя нестерпимую боль его самой сути. Он сделал шаг назад, вырвался из проема двери и растворился в тумане, унося с собой воронку ослепительных молний и вопль, постепенно стихающий вдалеке.

Макс поднялся на локтях. Изба пылала. Пламя уже охватило потолок, лизало стены, пожирая древние знаки, чучела, тряпки. Жар опалял кожу. Дым застилал глаза.

Он выполз на крыльцо, кашляя, волоча за собой онемевшую ногу. Туман был все так же густ, но теперь его прорезали языки пламени, вырывающиеся из избы. «Нива» стояла рядом, разбитая, но не охваченная огнем. Ключи! В кармане! Макс нащупал их дрожащей рукой.

Он дополз до машины, влез через разбитое боковое окно на водительское сиденье. Рука с перерезанной ладонью плохо слушалась, кровь заливала руль. Он вставил ключ. Помолился всем богам, которых вспомнил. Повернул.

Двигатель «Нивы» кашлянул, чихнул… и завелся! Грубый, знакомый рев мотора прорвал гул огня и вой ветра. Чудо!

Макс включил первую передачу. Машина, кряхтя, содрогаясь, выбралась из грязи. Он дал газу. «Нива» рванула вперед, в серую мглу, увозя его от пылающего костра, в котором сгорали останки его друзей и старика-сторожа. В зеркале заднего вида он видел только стену пламени и тумана.

Он ехал наугад, по памяти, по ощущениям, молясь, чтобы не свалиться в кювет или болото. Лес был все тем же – враждебным, темным, бесконечным. Туман не рассеивался. Но монстр не появлялся. Раненый зверь зализывал раны.

Через час, или через вечность, туман вдруг поредел. Впереди мелькнул просвет – убитая бетонка! Та самая, по которой они ехали сюда! Макс вырулил на нее, не веря своему счастью. Он дал полный газ. «Нива», скрипя всеми болтами, понеслась по разбитому покрытию, увозя его прочь от Черноручьевской пущи.

Когда впереди показались первые огоньки настоящего поселка (не Пустоши, а более крупного), Макс почувствовал, как накатывает волна истощения. Он остановился на обочине, выключил двигатель. Тишина. Настоящая тишина, без скрежета когтей и шепотов мертвецов. Он опустил голову на руль и зарыдал. Громко, навзрыд, как ребенок. Плакал по друзьям. По своей прежней жизни. По себе, каким он был до этой проклятой пущи.

Потом он поднял голову. В зеркале заднего вида было его лицо – изможденное, покрытое сажей и кровью, с безумным блеском в глазах. И в этом блеске было знание. Знание о том, что живет в самых темных уголках мира. Знание, которое не забыть.

Он достал из кармана смятый, пропитанный кровью и грязью платок. Развернул его. Там лежал клочок невероятно грубой, темной шерсти, которую они нашли у избы. И кусок обугленного, почерневшего дерева – осколок рябинового крюка Петровича.

Макс сжал их в кулаке. Боль в перерезанной ладони была острой, реальной. Напоминанием.

Он завел «Ниву» и поехал дальше. Прочь от леса. Но он знал: Пуща не отпустит. Владыка Теней запомнил его. Запомнил боль. И голод древнего зла никогда не утихает. Охота просто приостановлена. Не закончена.

А в далекой Черноручьевской пуще, на пепелище избы лесника Петра, туман медленно затягивал раны земли. Где-то в глубине, в самой древней чащобе, раздавался тихий, протяжный стон – стон опаленного, но не убитого божества, зализывающего раны и ждущего нового приглашения. Новых гостей. Нового страха. Новой охоты.