Стоверстники. Глава III. 3. Кухтерин Луг

С колхозом Фёдор договорился еще в свой первый приход в Кухтерин Луг. Вместе с председателем место под пасеку они выбрали в бору, возле верхней пашни. Там колхозники садили гречиху и картофель.

 Дом тоже в бору строить разрешили на берегу Зеи, там и до воды не далеко и до пасеки тоже. Место тихое, до колхоза пять верст, да до лесхоза полверсты. Место Федору приглянулось, молодые сосна насыщали воздух приятным запахом хвои, смущало только то, что рядом с пасекой кирпичный завод стоит. Не станет ли он помехой для пчелок?

Фёдор по приезду домой только и успел что перекинуться парой слов с женой, да собрал инструмент: топоры, пилы, и другой подручный инструмент. Все уложил в деревянный ящик и присев на дорожку, по старинному русскому обычаю, сказал:

- Я продуктовую карточку с собой возьму, там отовариваться буду нынче, а вы тут уж без меня на дочкину пока поживете. Кстати, как она там работает? Плачется поди?

- Да что ты Фёдор? Ни разу ни слова не сказала. Сам знаешь не время сейчас слезы то лить. Рано уходит и возвращается другой раз уже по темну.

А я вот фасоль посадила пока тебя не было. На тот отрез ситца, что берегла, семена выменяла. А куды деваться? Сказывают, что на фасоль закон не распространяется и его не надо сдавать государству, а на еду сгодиться. А то сам знаешь, картошку вырасти, половину отдай государству, что другое посадишь тоже сдай, свинью и то не выгодно держать, мясо сдай, шкуру сдай. А с фасоли не берут налог. Да луку насадила еще.

- И то ладно. – Вроде как похвалил свою жену Федор и бросил докуренную цигарку в печь. – Как дом отстрою заберу к себе, а пока тут поживите. К заморозкам должон управиться.

В полдень сошел Фёдор на берег в Усть-Тыгде, а вечером уже на попутной подводе тронулся опять в путь.

И опять не жалея себя, трудился Фёдор с утра до поздней ночи. Сначала строил дом, а как завезли пчел приходилось большую часть времени пропадать на пасеке. Там поставил шалаш на случай непогоды и начал рыть землянку под омшаник. Лишь вечером, когда закрывал за пчелами летки, шел достраивать дом.

Каждые месяц приезжал с проверкой Иван Тимофеевич с ОРСа. Он то хвалил Федора за его успехи, а другой раз устраивал разгон даже за небольшое упущение. Требовал выполнения плана по сбору мёда, но и помогал Федору с решением различных вопросов и по подвозу пиломатериала, и по выделению кирпичей на печку в дом и в омшаник.
Фёдор с самого первого дня их знакомства не переставал удивляться как этот, сорока летний с небольшим хвостиком, молодой мужчина, не высокого роста, полной комплекции, в костюме на размер больше, с кожаным портфелем под мышкой, мог с непринужденной лёгкостью договариваться с любым начальником о чём угодно. И никто ему при этот ни в чём не отказывал.

Федор, наоборот, считал всегда, что только бабы могут языком болтать, а мужики должны делами говорить. Потому и слыл человеком угрюмым и неразговорчивым, разве что, когда выпьет, но это бывало крайне редко.

Лето быстро пролетело за заботами. В середине сентября дом был достроен, и он перевез Прасковью с сыном. А дочки остались в бараке, Маша продолжала работать на лесосплаве, а Лиза пошла в школу учиться. Ехать с родителями отказалась. В Усть-Тыгде школа под боком, а в Кухтерине пять километров до неё топать надо. Не набегаешься, особенно зимой и потом, подружки и знакомые все оставались здесь. Поэтому Лиза уговорила своих родителей оставить её в Усть-Тыгде, под присмотром сношницы Фёклы.

В конце сентября с очередной проверкой приехал Иван Тимофеевич. С утра проверил подотчетный магазин в лесхозе, а с обеда пожаловал на пасеку.

 Заглянул в омшаник, даже заставил Фёдора достать рамки из ульев, убедиться, что с пчелами все нормально. Что в сотых перга имеется в достаточном количестве и мед на зиму запечатан пчелами. Осмотром на этот раз он остался доволен.

Затем Федор пригласил его домой, попить чаю. И вот сидя за столом в новом отстроенном доме и попивая чай из только что закипевшего самовара, Иван Тимофеевич продолжал наставлять хозяина.

- Ты запомни Фёдор, мёд что тебе оставил, то на подкормку пчёл, смотри не разбазаривай его! Сына своего сотовым медом корми, с сот спросу нету, а вот за мёд могут и спросить. Да и люди, сам знаешь, разом донесут куда следует. Скольких пасечников уже осудили за это, ты даже не представляешь.

 Да знаю я, что мало оставил мёда, но сам понимаешь – план! А его, хоть трижды разбейся, а выполнять надо! Тебе нынче его и так скостили как малоопытному, к тому же ты Федор, правильно сделал, что не весь мёд выкачал с последнего медосбора. Оставил пчелкам на зиму и потом я завез тебе сахару. Также и им будешь подкармливать пчел. Но смотри! По весне за каждую пчелосемью головой ответишь, если вдруг мор случиться, тогда уже не обижайся на меня. Десять процент и не более, допускаются потери с пасеки.

Омшаник, я проверил, хороший отстроил. Молодец! Думаю, в нем пчёлки хорошо перезимуют. С дровами проблем не будет? Если что, сразу в лесхоз обращайся, я с ними договорился, выделят тебе сколько надо.

Как и говорил Иван Тимофеевич, до весны не все пчелиные семьи смогли дожить. Хоть и приезжал, два раза за зиму, проверял как содержаться пчелы, но все равно не все пчелосемьи смогли пережить зимовку. Но в процентном соотношении это были не большие потери и летом они должны были восполниться с лихвой.
*
Закончив школу, Лиза, как и хотела, пошла работать на лесосплав вместе со своей подругой Тоней. На работе выдали им резиновые сапоги, на несколько размеров больше, но с намотанными в несколько слоев портянками и подбитые сухой травой, они не сильно болтались на ногах. Дали им по тяжелому багру и послали на «Пост».

 «Постом» называли место на речке где она делала крутой поворот или на перекате, где вероятность затора сплавляемого леса была велика. На таких «Постах» дежурили обычно несколько человек и их задачей было баграми отпихивать проплывающие мимо них бревна и не в коем случае не допустить залома. Потому что при заломах, когда одна лесина наскакивала на другую, а на те две, еще и ещё, в результате получалась большая куча наваленного леса. И потом эту кучу приходилось разбирать по одному бревнышку с большим риском быть погребенным под таким заломом.

И такие случаи уже были, когда людей затирало бревнами. Из уст в уста рассказывали более опытные сплавщицы молодым работникам о таких случаях. И что в том году одна пожилая женщина утонула, нашли её уже в самом устье реки, куда принесло её вместе с бревнами. Рассказывали, что и до войны молодые парни гибли, разбирая заломы.

Поэтому работа на «Постах» была и ответственной, и опасной. Лиза с подружкой и другими женщинами сплавщицами, весь день бегали по берегу, баграми протягивая плывущие бревна. Частенько приходилось и в воду прыгать, лишь бы не допустить образование залома. Потом сушиться приходилось у костра. Но до конца одежда никогда просохнуть не успевала, приходилось снова браться за багор.

Горячий обед каждый день развозили по «Постам» в больших металлических термосах, но тем, за помнящимся Лизе с детства борщом, уже не кормили.

Обычно обед представлял он собой: пресное варево с плавающей в ней квашенной капустой, несколькими кусочками картофеля. Иногда в нем попадался кусочек свиного сала, еще реже жилистый кусочек мяса.
 
Но даже такой обед, люди работающие весь день в холодной воде, съедали с большим аппетитом. И все верили, вот-вот закончится война: тогда и отдохнут они как следует, и выспятся, и наедятся вдоволь.

А на дворе стоял еще только 1943 год и до победы было далеко.
*
В августе Лиза почувствовала себя плохо, с утра поднялась температура, перед глазами все плыло. Начался кашель, который больно драл горло. Но на работу она все-таки пришла.

- Ты что Лиза заболела? – спросила подруга Тоня, – зачем вчера прыгнула в воду? Может и не получился бы залом? Пронесло?

- Ну ты же сама видела, как бревно поперек реки встало. Обязательно бы получился залом. – Оправдывалась Лиза. Ей было не удобно перед подругой и перед все бригадой женщин, что она заболела и подвела всех.

- Ты давай в больницу лучше сбегай. А то еще больше расхвораешься. А мы тут без тебя управимся. – Посоветовала Тоня.

-  Давай, Лиза сходи в больницу, я тебя отпускаю, – сказала старшая на «Посту» тетя Катя Скороходова. – И не возвращайся пока не вылечишься! А мы тут и без тебя управимся.

Идя обратно в поселок Лиза по пути встретила свою сестру Марию.

- Ой Лиза, да ты вся прям горишь! – встревожилась сестра.

- Да вот простыла. Давеча в воде холодной ноги промочила. Теперь вот в больницу отправили.

- Да ну её эту больницу! Там и лекарств говорят нету, хороших. У нас одна женщина простыла также, так её домой лечиться отправили, в больнице сказали нет лекарств. А дома она быстро поправилась.

- Да как же я до Кухтерина доберусь? До мамы?

- А ты на берег ступай, может кто проплывать мимо будет, подберут. – Посоветовала сестра.

Лиза так и сделала, пришла на берег. Просидела с час, но никто мимо не проплывал и тогда она решилась на отчаянный шаг.

Нашла на берегу деревянную лодку и из последних сил столкнула её на воду. Весел в лодке не оказалось, поэтому она подобрала на берегу валявшеюся дранку и гребя ей выплыла на быстрину.

Зея подхватила, закружила лодку и понесла её в низ по течению. Лиза первое время еще пыталась управлять лодкой, жиденькой дранкой, но вскоре силы её покинули. Тело начало лихорадить, в глазах поплыл сплошной туман. Она опустилась на дно лодки, свернулась калачиком, так было теплее и уснула.

Он не знала сколько времени надо плыть, в каком месте нужно пристать, ведь она еще ни разу не плавала по реке к родителям. За все то время, что родители переехали на пасеку, она всего два раз ходила вместе с сестрой пешком в Кухтерин.

 Первый раз на Новый год, посмотреть, как на новом месте обустроились родители. Тогда Лиза училась еще в школе и еще один раз приходили они с сестрой, в начале лета. Тогда же первый раз попробовали они с сестрой мед в сотых. Он был сладкий, душистый и его приходилось жевать вместе с воском до тех пор, пока вся сладость не растворялась во рту. А теперь она в забытье спала в лодке, которую безмятежно несло течением.

Разбудил её внезапный громкий гудок. От неожиданности Лиза подскочила, не понимая, что происходит и где она находиться. Но повторный протяжный гудок вернул её в реальность. Рядом с бортом лодки прошлепал своими огромными лопастями буксир «Иркутск», едва не подмяв под себя лодку с Лизой. Волны от буксира с груженной углем баржей сильно качнули лодку, да так что Лиза двумя руками ухватилась за деревянные борта, чтобы не быть опрокинутой за борт.

Когда буксир проплыл и волны успокоились, Лиза огляделась по сторонам и обрадовалась – оказывается она уже проплывала небольшой поселок, на высоком берегу которого красовалась надпись «п. Ураловка».

 Лиза помнила эту надпись, написанную черными, большими буквами на белом деревянном щите, прибитым к столбу. Она видела её когда по весне гуляла с сестрой и маленьким братом по берегу, возле нового родительского дома. Значит там, впереди, на другом берегу, где река начинала огибать сосновый бор, стоит дом родителей.

«О Господи! Я ведь так могла проспать и проплыть мимо! – подумала Лиза и страх пронёсся по её телу – что бы тогда было?» Но додумать свою мысль уже не было времени, впереди, посреди реки была песчаная коса и её лодку несло прямо на неё. Она вновь взялась за дранку и принялась лихорадочно грести к берегу.

Когда мать увидела, идущею шатающейся походкой с бледным лицом и крапинками пота на лбу, дочь, поняла все без слов. Он быстро уложила Лизу на лавку возле печи. Достала бутылку спирта, которую тогда-то еще зимой, принесла Мария и натёрла дочке грудь и спину. Затем укутала в одеяло и набросала сверху старые телогрейки. Навела в кружке теплой воды с медом, не смотря на строгий запрет её мужа не трогать мёд, и напоила этим Лизу.

- Лежи дочка, тебе сейчас пропотеть надо! А как пропотеешь, то и хворь пройдет.
Но Лиза уже этого не слышала, она вновь погрузилась в забытье. Три дня Лизу то кидало в жар, то знобило. Грудной, надрывный кашель раздирал горло и не давал ей покоя. Три дня Прасковья натирала её спиртом и поила медом. А когда дочка засыпала, шепотом читала над ней заговоры.

Лишь на четвертый день пришло облегчение. Молодой организм смог перебороть простуду, температура спала, а вот сильный кашель еще долго мучил Лизу. 

Отец узнав, что она без спросу взяла чужую лодку, отругал её. После он сумел договориться с капитаном катера едущего вверх и лодку отбуксировали в Усть-Тыгду. А с хозяином лодки в последствии, Федор выпил бутылку водки для примирения.

 Месяц провела Лиза у родителей, пока поправила своё здоровье и худая, с ввалившимися глазами, на почтовой телеге прибыла в Усть-Тыгду, где сразу пошла на работу. Сплав леса по речке уже подходил к концу, вот-вот должна была замерзнуть речка Тыгда и их бригаду, поговаривали, должны были перевести на раскряжёвку леса.

Всю последующею зиму она вместе с сестрой и подругой Тоней пилила в размер бревна, рубили сучки. С утра до вечера, невзирая на сильный мороз, который иногда был ниже пятидесяти градусов и при пронизывающем ветре работа не прекращалась. Лишь на коротких «перекурах» могли они погреться у разведенных костров и вновь шли работать.

А ночью в холодной комнате барака Маша делилась с сестрой своими планами. О том, что надумала она летом ехать в город, поступать учиться. Боязно, говорила она, одной ехать в большой город, но пилить лес и все лето морозить ноги в холодной воде, у ней уже не было сил. И показала Лизе обрывок замызганной газеты где рассказывалось о Хабаровском электротехникуме связи.

- Вот сюда пойду! Вот видишь, тут сказано – и она тыкала пальцем в напечатанный черным мелким типографским шрифтом статью, – что учащимся выдают усиленные пайки! Вот только туда далеко, наверное, добираться. Но ничего я у людей буду спрашивать. Не зря же говорят, что язык и до Киева доведет. Только ты пока никому не говори об этом и даже родителям. Пусть это будет нашим секретом, а то я боюсь, чтоб дома не заругали.

- Ой, Маша и не боязно тебе? Я бы, наверное, ни в жизнь так далеко не поехала.  Но вообще это хорошо, что ты выучишься на телефонистку. Будешь как наша тётя Тося с коммутатора, сидеть в тепле и кричать в трубку: «Алло! Соединяю! Алло! Разъединяю!» – и Лиза с Машей закатились веселым смехом.
*

В зимних сумерках, когда солнце только-только спряталось за лесом и сосновый бор погружался в ночную тьму, в дверь дома Федора тихо постучали и на пороге появилась женщина.

 Укатанная плотным шерстяным платком, повязанным за спиной, в старом пальтишке.  Она молча окинула взглядом дом и его домочадцев. При свете лучины (керосину у Фёдора уже давно не было и поэтому приходилось пользоваться сосновыми лучинами), она смогла разглядеть сидевшего к ней в пол-оборота хозяина дома с густой бородой, подшивающий прохудившийся валенок. Возле окошка, на лавке сидела его жена и прижимала пятилетнего мальчишку, видимо испугавшегося вошедшей гостьи.

- Вы уж простите меня, что так поздно, с колхозу я. Как освободилась так сразу и прибёгла к вам. Сын у меня захворал сильно, видно застудился. Продайте мне мёду пожалуйста, прошу Вас! – Обратилась она прямо с порога к хозяину дома. Голос у неё дрожал и мерцающий свет лучины, блеском отразился в её наполненных слезами глазах.

– Ну продайте хоть немножко, сынишке совсем плохо. Он у меня один, муж-то на фронте. Если не уберегу его, что мужу скажу, как в глаза ему смотреть буду! Помоги, прошу тебя, Фёдор! – И глядя на прижавшегося в матери Володю продолжила:

- Он у меня такой же, поди одного годика с вашим будет. Денег у меня, правда, не много, ну вот смотрите, всё что есть! – она начала разворачивать, не весть от куда появившеюся у неё в руке тряпочку, в которую были завернуты бумажные купюры. – Возьмите! Я бы больше...  – она всхлипнула – да где их сейчас взять.

В отчаянии женщина готова была вот-вот упасть на колени, умоляя спасти её сына.
Фёдор, после того как незваная гостья попросила продать мёда – испугался. Сразу вспомнил слова Ивана Тимофеевича: «смотри мед никому не вздумай продавать… Донесут на тебя…». Смешанные чувства промелькнули у него в голове: жалость к её больному сыну и страх быть арестованным.

 Он посмотрел на Прасковью в глазах которой стояла мольба: «что мы не люди разве?» Вспомнил как еще недавно болел его собственный сын и пришлось посылать дочь за спиртом, за сорок километров. Но животный страх который Фёдор испытал, когда прятался от ОГПУшников в картофельной ботве, вновь напомнил о себе.

Федор, помялся немного, пока женщина, стоявшая у дверей, умоляла помочь её суну, затем вставая с табуретки и глядя на Прасковью крякнул в кулак и не говоря ни слова, обошел незваную гостью и вышел в сенце.

Как только за Фёдором закрылась дверь, Прасковья достала с полки гранённый стакан, наполненный засахаренным мёдом, обвернула его куском старой газеты и подала женщине. Та пыталась сунуть деньги, но Прасковья категорически отпихнула руку и шепотом сказала:

- Иди с Богом, только никому не говори, не губи нас.

Обрадованная женщина быстро закивала головой, сунула стакан себе под пальтишко и попятилась задом к двери. До слуха Прасковьи обрывисто долетел лишь её еле слышный шёпот: «Дай вам Бог здоровушка. Дай Бог вам…» и она быстро выбежала из дома.

Фёдор первое время сильно переживал, не донесет ли кто на него. Но и отказать в помощи больному ребенку он не мог. Случись что, как ему потом смотреть сельчанам в глаза? «Ну, а если придут за ним, – размышлял про себя Фёдор, – то я сам лично никому ничего не давал, а с бабы какой спрос?»

Но время шло, а всё оставалось по-прежнему.

Летом Маша объявила своим родителям, что хочет ехать поступать в Хабаровск в техникум связи. Отец принял новость в штыки:

- Ишь чаго удумала! И что тебе здесь не сидится? Иди вон работай, а эту свою ученость выбрось из головы!

- Да что ты Фёдор такое говоришь?! Ну хочет дитя учиться – пущай хоть на свет Божий посмотрит. Чаго ей тут сидеть, высиживать?  – вступилась за дочь Прасковья.

 – И так ходит вся разутая. Обувки хорошей нема, давай сошьем ей ботиночки из заготовки что Америка по ленд-лизу нам помощь выделила. Всё равно лежат без дела.

- То есть не просит, пущай лежат. Сын вон, подрастает, ему сгодятся. А дочке замуж пора, а не учиться. И пущай тоды ейный муж обувает и одевает.
 
Маша вся в слезах убежала на берег Зеи. Сколько слез выплакала она от обиды, сколько всяких дум передумала, но от своего желания ехать учиться не отказалась.

 «Пусть, что будет, то будет, хоть босиком, а учиться поеду! – твердо решила Маша – ничего, денег немного скопила, не пропаду как-нибудь».  Так и просидела она до самого позднего вечера на берегу, смотря как мимо неё несло течение свои воды. Она с тоской посмотрела туда, где за поворотом скрывалась река, именно там в представлении Маши текла совсем другая жизнь. Трудная и порой опасная, по рассказам старших знакомых, но туда она и хотела отправиться.

Поздно вечером возвратилась она домой. Родители ничего не сказали ей, словно и не было разговору. Утром отец как всегда ушел на пасеку рано, а мать поставила возле дочери свои хромовые сапоги, которые она берегла и ходила в них только по праздникам.

- На вот обувку тебе и еще вот, на дорогу харчей немного насобирала, – сказала Прасковья, протягивая узелок, – там картошка отваренная, да с пяток головок лука, будет трудно – продай его или обменяй на что-нибудь. Лук он всегда в цене! Я ведь уже рассказывала, как после революции мы с родителями выживали? Тогда моя мама, а твоя бабушка в город ходила и его на золото выменивала. Да и я давеча наменяла его на картошку.

- Да как же Вы, мама, без сапог-то? – Удивилась Маша.

- Ничаго, как-нибудь обойдусь. Я их все рано на праздники берегла, а нынче какие праздники? Война!
 
Ты давай Мария, собирайся потихоньку, чтоб отец не видел. Да беги на берег, там, где-нибудь сховайся до времени, чтоб на глаза кому не попалась. А как теплоход приплывет садись на него. А отцу, ежели спросит скажу, что в Усть-Тыгду обратно ушла. Ну давай, присядем на дорожку.

Они посидели немного молча на лавке, а затем в дверях уже, Прасковья перекрестила дочку.

- Ну с Богом. И дай Бог тебе Мария хорошей дороги и пусть люди добрые на пути будут, и пусть Ангел хранит тебя.

- Я Вам, мама, непременно напишу. Вот как поступлю, так сразу напишу.

Как только мы, повзрослевшими детьми покидали отчий дом и с головой окунались в неизвестность, рисуя себе радужное будущее, что непременно должно было ждать нас впереди, надеясь только на самих себя и совсем не задумываясь, что может быть благодаря материнским молитвам мы справились со всеми невзгодами, встретившимися на нашем пути. Может именно этими, материнскими молитвами, Ангел хранитель закрывал нас своим крылом от худых людей и других опасностей. Может этими молитвами мы и были живы все годы.

Никто и никогда не подсчитывал сколько седых волос прибавилось у матерей, сколько бессонных ночей провели они, переживая за своих детей, отправившихся во взрослую жизнь, пока долгожданная весточка не придет от них.

p.s. Мария благополучно добралась до Хабаровска, поступила в техникум и в 1947 году успешно его закончила.