Тайная доктрина, т. 3, Введение

«ВЛАСТЬ принадлежит тому, кто знает» – это очень старая аксиома. Знание, первым шагом к которому является способность постигать истину, отличать реальное от ложного, доступно только тем, кто, освободившись от всех предрассудков и победив свою человеческую кичливость и свой эгоизм, готовы принять любую истину, как только на неё будет указано. Таких осталось очень мало. Большинство судит о каком-то сочинении согласно соответствующим предубеждениям его критиков, которые, в свою очередь, руководствуются популярностью или непопулярностью автора, а не недостатками или достоинствами самого сочинения. Поэтому за пределами теософского круга настоящий том, несомненно, встретит у широкой публики еще более холодный прием, чем два его предшественника. В наши дни ни одно заявление не может рассчитывать на справедливый суд или даже на выслушивание, если его аргументы не основаны на законном и общепринятом исследовании, оставаясь строго в рамках официальной науки или традиционного богословия.
Наш век представляет собой парадоксальную аномалию. Он по преимуществу является материалистичным и столь же глубоко набожным. Наша литература, наша современная мысль и так называемый прогресс движутся по этим двум параллельным линиям, таким несхожим и в то же время таким популярным и таким традиционным, причём каждая по-своему. Тот, кто осмеливается провести третью линию, как знак примирения между ними, должен быть вполне готов к самому худшему. Его сочинение будет искажено рецензентами, высмеяно подхалимами от науки и церкви, неверно процитировано его оппонентами и отвергнуто даже благочестивыми публичными библиотеками. Абсурдные неверные представления, сложившиеся в так называемых культурных кругах общества о древней религии мудрости (бодхизме) после удивительно ясных и научно представленных объяснений в «Эзотерическом буддизме», являются хорошим доказательством этого. Они могли бы послужить предостережением даже для тех теософов, которые, закаленные в борьбе за свое дело, длившейся почти всю жизнь, не стесняются взяться за перо и ни в малейшей степени не боятся догматических
Т. 3, СТР. 2 ТАЙНАЯ ДОКТРИНА
предположений или научных авторитетов. И все же, что бы ни делали теософские авторы, ни материализм, ни доктринальный пиетизм никогда не смогут должным образом оценить их философию. Их доктрины будут систематически отвергать, а их теориям будет отказано в месте даже в рядах этих научных однодневок, постоянно меняющихся «рабочих гипотез» наших дней. Для сторонника «анималистической» теории наши космогенетические и антропогенетические учения в лучшем случае являются «сказками». Ибо тем, кто хотели бы уклониться от какой-либо моральной ответственности, определенно кажется более удобным признать происхождение от общего обезьяноподобного предка и видеть брата в бессловесном, бесхвостом бабуине, чем признать отцовство питри, «сынов Божьих», или признать своим братом голодающего из трущоб.
«Воздержитесь от этого!» - кричат, в свою очередь, пиетисты. «Вам никогда не сделать из почтенных христиан, посещающих церковь, эзотерических буддистов!»
Да и мы, по правде говоря, ни в коей мере не стремимся к такой метаморфозе. Но это не может и не должно мешать теософам говорить то, что они должны сказать, особенно тем, кто, противопоставляя наше учение современной науке, делает это не ради неё самой, а только ради гарантии успеха своих увлечений и личного прославления. Если мы не можем доказать многие из наших тезисов, то и они не могут; тем не менее, мы можем продемонстрировать, как вместо того, чтобы приводить исторические и научные факты (в назидание тем, кто, зная меньше их, обращается к учёным за размышлениями и формированием собственного мнения), усилия большинства наших учёных, похоже, направлены исключительно на то, чтобы уничтожить древние факты или исказить их, превратив в подпорки собственного особого мнения. Это будет сделано без всякой злобы или даже критики, поскольку автор с готовностью признает, что большинство из тех, к кому она придирается, неизмеримо выше её по уровню образования. Но большая учёность не исключает предвзятости и предубеждений и не является гарантией от самомнения, а скорее от наоборот. Более того, мы намерены призвать к ответу наших «великих авторитетов» лишь в целях законной защиты наших собственных утверждений, то есть в целях защиты древней мудрости и её великих истин.
Действительно, если не принять меры предосторожности и заранее не ответить на некоторые возражения против фундаментальных положений настоящего сочинения (возражения, которые, несомненно, будут выдвинуты на основании авторитета того или иного учёного относительно эзотерического характера всех архаичных и древних трудов по философии), наши утверждения снова будут опровергнуты и даже дискредитированы. Одним из главных моментов в этом томе является указание на наличие в сочинениях древних ариев, греков и
Т. 3, СТР. 3 ОДИН КЛЮЧ КО ВСЕМ СВЕЩЕННЫМ КНИГАМ
других известных философов, а также во всех священных писаниях мира, глубокой эзотерической аллегории и символики. Ещё одна цель состоит в том, чтобы доказать, что ключ к толкованию, содержащийся в восточном индо-буддийском каноне оккультизма, который подходит как к христианским Евангелиям, так и к архаичным египетским, греческим, халдейским, персидским и даже еврейским книгам Моисея, должен был быть общим для всех народов, какими бы разными ни были их аналогичные методы и экзотерические «шоры». Эти утверждения категорически опровергаются некоторыми выдающимися учёными наших дней. В своих Эдинбургских лекциях проф. Макс Мюллер опроверг это фундаментальное утверждение теософов, указав на индийские шастры и пандитов, которые и знать не знают о подобном эзотеризме.  Учёный-санскритолог весьма многословно утверждал, что ни в пуранах, ни в упанишадах нет никакого скрытого смысла, никаких эзотерических элементов или «шор». Учитывая, что слово «упанишада» в переводе означает «тайное учение», это утверждение, мягко говоря, экстраординарно. Сэр М. Монье-Уильямс также придерживается той же точки зрения в отношении буддизма. Если послушать его, то выходит, что Гаутама Будда является врагом каких-либо притязаний на эзотерическое учение. Сам он никогда не учил ему! Все подобные «претензии» на оккультные знания и «магические способности» принадлежат позднейшим архатам, более поздним последователям «света Азии»! Проф. Б. Джоуэтт, опять же, столь же презрительно предаёт забвению «абсурдное» толкование неоплатониками «Тимея» Платона и книг Моисея. В диалогах Платона нет и намёка на восточный (гностический) дух мистицизма, говорит нам профессор королевской кафедры греческого языка, равно как и на какой-либо научный подход. И, наконец, в завершение, ассириолог проф. Сейс, хотя и не отрицает фактического присутствия в ассирийских табличках и клинописной литературе скрытого смысла –
«Многие священные тексты написаны таким образом, что понятны только посвященным» –

всё же настаивает на том, что «ключи и глоссы» к ним теперь находятся в руках ассириологов. Современные учёные, утверждает он, имеют в своём распоряжении ключи к толкованию эзотерических документов,
«которыми не обладали даже посвящённые жрецы [Халдеи]».
Т. 3, СТР. 4 ТАЙНАЯ ДОКТРИНА
Таким образом, по мнению наших современных востоковедов и профессоров, наука во времена египетских и халдейских астрономов находилась в зачаточном состоянии. Величайшему грамматику в мире Панини не было известно искусство письма. Не было известно оно и Господу Будде, и всем остальным жителям Индии до 300 года до н.э. Во времена индийских риши и даже во времена Фалеса, Пифагора и Платона царило глубочайшее невежество. Теософы, вероятно, и в правду суеверные невежды, если говорят так, как они говорят, перед лицом таких научных доказательств противоположного!
Воистину, кажется, что от сотворения мира на земле был только один век истинного знания – нынешний век. В туманных сумерках, на серой заре истории, маячат бледные тени древних мудрецов с мировыми именами. Они безнадежно пытались нащупать истинный смысл своих собственных мистерий, дух которых ушёл, не открывшись иерофантам, и оставался латентным в космосе до появления посвящённых современной науки и современных исследований. Полуденный блеск знаний только сейчас достиг «всезнайки», который, греясь на слепящем солнце индукции, занят работой Пенелопы  по созданию «рабочих гипотез» и громко заявляет о своих правах на вселенское знание. Можно ли в таком случае удивляться, что, согласно современным взглядам, знания древнего философа, а иногда и его прямых преемников в прошлые века, всегда были бесполезны для мира и не имели ценности для него самого? Ведь, как неоднократно и многословно объяснялось, в то время как риши и мудрецы древности далеко продвинулись по засушливым полям мифов и суеверий, средневековый учёный и даже среднестатистический учёный восемнадцатого века всегда были более или менее стеснены своей «сверхъестественной» религией и верованиями. Действительно, общепризнано, что некоторые древние и средневековые учёные, такие как Пифагор, Платон, Парацельс и Роджер Бэкон, за которыми следовало множество выдающихся имён, на самом деле оставили немало вех на драгоценных копях философии и непредвиденных залежах физической науки.
Но сами раскопки, выплавка золота и серебра, а также огранка драгоценных камней, найденных при раскопках, – всё это заслуга кропотливого труда современного ученого. И разве не несравненному гению последнего невежественный и до сих пор пребывавший в заблуждении мир обязан правильным знанием истинной природы космоса, истинного происхождения вселенной и человека, как это раскрывается в механистических теориях физиков, но строго в соответствии с научной философией?
Т. 3, СТР. 5 ПРЕДПОЛОЖЕНИЯ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ДОКАЗАНЫ
До нашей культурной эпохи наука была всего лишь названием, а философия –  иллюзией и ловушкой. Согласно скромным заявлениям современных авторитетов в области подлинной науки и философии, Древо познания только сейчас произросло из засохших сорняков суеверий, подобно тому как прекрасная бабочка появляется из безобразной куколки. Посему нам не за что благодарить наших предков. Древние в лучшем случае подготовили и удобрили почву, и только современники посеяли семена знания и взрастили прекрасные растения, называемые пустым отрицанием и бесплодным агностицизмом.
Однако теософы придерживаются иной точки зрения. Они повторяют то, что было заявлено двадцать лет назад. Недостаточно говорить о «несостоятельных представлениях о некультурном прошлом» (Тиндаль), о «детском лепете» (parler enfantin) ведических поэтов (Макс Мюллер), о «нелепостях» неоплатоников (Джоуэтт) и о невежестве халдейско-ассирийских посвященных жрецов относительно их собственных символов по сравнению со знаниями о них британского востоковеда (Сэйса). Такие предположения должны быть подтверждены чем-то более весомым, чем просто словами этих учёных. Ведь никакое хвастливое высокомерие не может скрыть интеллектуальных каменоломен, из минералов которых высечены представления стольких современных философов и учёных. Беспристрастному потомству остаётся только сказать, сколько самых выдающихся европейских учёных снискали себе почести и доверие за то, что просто приукрасили идеи этих древних философов, к которым они всегда готовы отнестись пренебрежительно. Поэтому, как утверждается в «Разоблачённой Изиде», не совсем неверно говорить о некоторых востоковедах и знатоках мёртвых языков, что они скорее позволят своему безграничному самомнению и самоуверенности возобладать над их логикой и рассуждениями, чем уступят древним философам в знании чего-либо из того, что современники не знают.

Так как в рамках этого сочинения рассказывается о посвящённых и тайных знаниях, передаваемых во время мистерий, то следует сначала рассмотреть заявления тех, кто, несмотря на то, что Платон был посвящённым, утверждают, что в его трудах нельзя обнаружить никакого скрытого мистицизма. Слишком многие из современных учёных, изучающих греческий и санскрит, весьма склонны отказываться от фактов в пользу своих собственных предвзятых теорий, основанных на личных предубеждениях. Они при каждом удобном случае забывают не только о многочисленных изменениях в языке, но и о том, что аллегорический стиль в трудах древних философов и скрытность мистиков имели на то разумное основание (raison d';tre); что как дохристианские, так и постхристианские
Т. 3, СТР. 6 ТАЙНАЯ ДОКТРИНА
классические авторы (во всяком случае, подавляющее их большинство) брали на себя священное обязательство никогда не разглашать святые тайны, сообщенные им в святилищах; и что одного этого достаточно, чтобы, к сожалению, ввести в заблуждение их переводчиков и профанов-критиков. Но, как мы сейчас увидим, такие критики не признают ничего подобного.
На протяжении более чем двадцати двух столетий каждый, кто читал Платона, знает, что, как и большинство других выдающихся греческих философов, он был посвящённым и поэтому, будучи связанным содальской клятвой, он мог говорить о некоторых вещах только под завуалированными аллегориями. Его благоговение перед тайнами безгранично; он открыто признаётся, что пишет «неясно», и мы видим, что он предпринимает величайшие меры предосторожности, чтобы скрыть истинный смысл своих слов. Каждый раз, когда речь заходит о величайших тайнах восточной мудрости (космогонии вселенной или идеальном предсуществующем мире), Платон окутывает свою философию глубочайшим мраком. Его «Тимей» настолько запутан, что никто, кроме посвящённых, не может понять скрытого смысла, как уже говорилось об этом в «Разоблачённой Изиде»:
«Рассуждения Платона в диалоге «Пир» о сотворении первых людей и обзор космогонии в диалоге «Тимей» должны восприниматься аллегорически, если мы их вообще можем воспринять. Именно это скрытое пифагорейское значение в диалогах «Тимей», «Кратил» и «Парменид», а также в нескольких других трилогах и диалогах неоплатоники отважились объяснить, насколько позволял им теургический обет соблюдения тайны. Пифагорейское учение о том, что Бог – это вселенский разум, пронизывающий всё сущее, и догма о бессмертии души являются основными чертами этих, как кажется, несоответствующих учений. Благочестие Платона и великое почитание, которое он испытывал к МИСТЕРИЯМ, являются достаточной гарантией того, чтобы он не позволил своей неосторожности взять верх над глубоким чувством ответственности, которое испытывает каждый адепт. «Постоянно совершенствуясь в высших МИСТЕРИЯХ, человек только в них становится поистине совершенным», – говорит он в «Федре».
Он не старался скрыть своё недовольство тем, что мистерии стали менее таинственными, чем раньше. Вместо того чтобы осквернять их, делая их доступными для множества людей, он ревниво охранял их от всех, кроме самых искренних и достойных своих учеников.
Вся нить его диалога указывает на то, что под термином боги он подразумевает класс существ, гораздо ниже по иерархии, чем божества, и на одну ступень выше, чем люди. Даже Иосиф Флавий понимал и признавал этот факт, несмотря на свойственные его народу предрассудки. В своих

Т. 3, СТР. 7 ДУХ УЧЕНИЯ ПЛАТОНА
знаменитых нападках на Апиона этот историк говорит:  «Однако те из греков, которые философствовали в соответствии с истиной, ни в чём не проявляли невежественность... и при этом замечали они и пугающую поверхностность мифических аллегорий, за что они справедливо их презирали...
Будучи задет этим, Платон говорит, что нет необходимости принимать кого-либо из других поэтов в «государство», и он вежливо отвергает Гомера после того, как он его покрывал (время?) славой и возливал на него елей, чтобы он, в самом деле, не разрушил своими мифами ортодоксальную веру, почитающую одного Бога». 
Вот это «Бог» всех философов, Бог бесконечный и безличностный. Всё это и многое другое, о чем здесь нет возможности приводить другие цитаты, приводит к неоспоримой уверенности в том, что (а) поскольку все науки и философии находились в руках храмовых иерофантов, то Платон, будучи посвящённым ими, должен был знать их; и (б) одного этого логического вывода вполне достаточно, чтобы оправдать любого, кто считает сочинения Платона аллегориями и «тёмными высказываниями», скрывающими истины, которые он не имел права разглашать.
Раз это было установлено, то как получилось, что один из лучших греческих учёных Англии, проф. Джоуэтт, современный переводчик произведений Платона, стремится доказать, что ни в одном из диалогов, включая даже «Тимей», нет ни капли восточного мистицизма? Тех, кто способен постичь истинный дух философии Платона, вряд ли убедят аргументы, которые ректор Баллиол-колледжа предлагает своим читателям. «Тимей», согласно его мнению, безусловно, может быть «неясным и отталкивающим»; но столь же очевидно, что эта неясность не появилась в дни «младенчества физической науки», как говорит профессор своей публике, а скорее в дни её скрытности; не «из-за путаницы богословских, математических и физиологических понятий» или «из-за желания постичь природу в целом без достаточного знания её частей».  Ведь математика и геометрия были основой оккультной космогонии, а следовательно, и «богословия», и физиологические представления древних мудрецов ежедневно проверяются наукой в наше время; по крайней мере, для тех, кто умеет читать и понимать древние эзотерические труды. «Знание частей» приносит нам мало пользы, если это знание только ещё больше приводит нас к незнанию целого или «природы и разума универсума», как Платон называл божество, и заставляет нас совершать самые вопиющие ошибки из-за наших хвалёных индуктивных методов.
Т. 3, СТР. 8 ТАЙНАЯ ДОКТРИНА
Платон, возможно, был «неспособен к индукции или обобщению в современном смысле этого слова;  он, возможно, также не знал о кровообращении, которое, как нам говорят, «было ему абсолютно неизвестно» , но ничто не может опровергнуть тот факт, что он знал, что такое кровь; и это больше притязаний любого физиолога или биолога-медика наших дней.
Хотя проф. Джоуэтт допускает более обширный и богатый запас знаний у «философа-физика», чем почти любой другой современный комментатор и критик, тем не менее, его критика настолько значительно перевешивает его похвалы, что, возможно, стоит процитировать его собственные слова, чтобы ясно показать его предвзятость. Так, он говорит:
«Подчинить чувства уму; найти какой-либо путь через лабиринт или хаос внешних признаков, будь то широкая дорога или математика, или более окольные пути, подсказанные аналогией человека с миром и мира с человеком; понять, что всё сущее имеет причину и стремится к завершению - вот дух древнего философа-физика.  Но мы не в состоянии оценить те условия познания, в которых он оказался, и идеи, которые сформировались в его воображении, не оказывают на нас такого же влияния. Ибо он колеблется между материей и разумом; он находится во власти абстракций; его ощущения берутся почти наугад за пределами природы; он видит свет, но не те предметы, которые открываются при свете; и он сопоставляет вещи, которые нам кажутся отстоящими друг от друга, как полюса, потому что он ничего не находит между ними».
Предпоследнее утверждение, очевидно, должно быть неприятно современному «философу-физику», который видит «предметы» перед собой, но не видит света вселенского разума, который обнаруживает их, т.е. который поступает диаметрально противоположным образом. Поэтому учёный профессор приходит к выводу, что древний философ, о котором он теперь судит по «Тимею» Платона, должно быть, действовал совершенно не по-философски и даже иррационально, поскольку:
«Он резко переходит от личностей к идеям и числам, а от идей и чисел – к личностям,  он путает субъект с объектом, причиной и,
Т. 3, СТР. 9 Внутреннее противоречие критика
замечтавшись о геометрических фигурах,  теряется в потоке чувств. И теперь с нашей стороны требуется напряжение ума, чтобы понять его двойной язык или постичь неясный характер знаний и гений древних философов, который при таких обстоятельствах [?], по-видимому, божественной силой во многих случаях предвосхищал истину». 
Подразумевают ли слова «при таких обстоятельствах» невежество и умственную флегматичность «гения древних философов» или что-то ещё, мы не знаем. Но что мы знаем точно, так это то, что смысл фраз, выделенных курсивом, совершенно ясен. Независимо от того, верит или не верит профессор королевской кафедры греческого языка в скрытый смысл геометрических фигур и эзотерического «жаргона», он, тем не менее, признаёт наличие «двойного языка» в трудах этих философов. Отсюда он допускает скрытый смысл, который, вероятно, имел своё истолкование. Почему же тогда он на следующей же странице решительно противоречит своему собственному утверждению? И почему он должен отрицать наличие в «Тимее» (этом преимущественно пифагорейском (мистическом) диалоге) какого-либо оккультного смысла и прилагать такие старания, чтобы убедить своих читателей в том, что
«Влияние, которое «Тимей» оказал на потомков, отчасти объясняется недоразумением».
Следующая цитата из его «Введения» находится в прямом противоречии с абзацем, который предшествует ему, как указано выше:
«В предполагаемых глубинах этого диалога неоплатоники находили скрытый смысл и связь с еврейскими и христианскими священными писаниями, и на их основе они навязывали учения, совершенно не соответствующие духу Платона. Полагая, что он получал откровение от Святого Духа и мудрость от Моисея, 
Т. 3, СТР. 10 ТАЙНАЯ ДОКТРИНА
 они, как им казалось, нашли в его трудах христианскую Троицу, Слово, Церковь... а у неоплатоников был метод толкования, который позволял выявлять любой смысл из любых слов.
В действительности они не были способны отличить мнения одного философа от мнений другого или отличить серьёзные мысли Платона от его мимолетных фантазий.  ... [Но] нет никакой опасности, что современные комментаторы «Тимея» будут повторять абсурд неоплатоников».
Конечно, никакой опасности нет по той простой причине, что у современных комментаторов никогда не было ключа к оккультному толкованию. И прежде чем будет сказано ещё одно слово в защиту Платона и неоплатоников, следует почтительно спросить учёного магистра Баллиол-колледжа о том, что он знает или может знать об эзотерическом каноне толкования? Под термином «канон» здесь понимается тот ключ, который передавался устно, «из уст в уши», учителем ученику или иерофантом кандидату на посвящение; так было с незапамятных времён на протяжении долгого ряда веков, в течение которых внутренние (не публичные) мистерии были самым священным институтом в любой стране. Без такого ключа невозможно правильное толкование ни диалогов Платона, ни любого другого священного писания, от Вед до Гомера, от Зенд-Авесты до книг Моисея. Откуда же тогда преп. доктор Джоуэтт может знать, что толкования неоплатоников различных священных книг народов были «абсурдными»? Где, опять же, он нашел возможность изучить эти «толкования»? История показывает, что все подобные сочинения были уничтожены отцами христианской церкви и их фанатичными новообращёнными, где бы их ни находили. Говорить, что такие люди, как Аммоний, гений и святой, кто своей учёностью и праведной жизнью заслужил звание теодидакта («Богом наученный»), такие люди, как Плотин, Порфирий и Прокл, не были «способны отличить мнения одного философа от мнения другого или отличить серьёзные мысли Платона от его фантазий» – значит занять неприемлемую для учёного позицию. Это равносильно утверждению, что (а) десятки самых известных философов, величайших учёных и мудрецов Греции и Римской империи были тупоумными глупцами, и (б) что все остальные комментаторы, любители греческой философии, некоторые из которых (самые проницательные умы своего времени, которые не согласны с д-ром Джоуэттом) тоже глупцы и ничем не лучше тех, кем они восхищаются. Покровительственный тон последнего процитированного выше отрывка смягчен самым наивным самомнением, замечательным даже в наш век восхваления самих себя и взаимного восхищения со стороны определённых групп людей.
Т. 3, СТР. 11 ХАРАКТЕР АММОНИЯ САККАСА
Мы должны сравнить взгляды профессора с мнениями некоторых других учёных.
Профессор Александр Уайлдер из Нью-Йорка, один из лучших платоников современности, так говорит об Аммонии, основателе неоплатонической школы:
«Его глубокая духовная интуиция, обширные познания, знакомство с отцами христианства, Пантеном, Климентом и Афинагором, а также с самыми эрудированными философами того времени – всё это подготовило его к труду, который он выполнял с таким тщанием.  Ему удалось привлечь к своим взглядам внимание величайших ученых и общественных деятелей Римской империи, которые не любили тратить время на диалектические изыскания или суеверные обряды. Результаты его служения заметны и по сей день во всех странах христианского мира; каждая выдающаяся система вероучения теперь несет на себе отпечаток его умелой руки. У каждой древней философии были свои приверженцы среди современников; и даже иудаизм... претерпел изменения, предложенные «Богом наученным» александрийцем... Он был человеком редкой учености и одаренности, безупречной жизни и дружелюбного нрава. Его почти сверхчеловеческие познания и многочисленные превосходства принесли ему звание теодидакта; но он последовал скромному примеру Пифагора и присвоил себе всего лишь звание филалета или друга истины». 
Было бы хорошо и для истины, и для фактов, если бы наши современные учёные так же скромно следовали по стопам своих великих предшественников. Но они – не филалеты!
Более того, мы знаем, что:
«Подобно Орфею, Пифагору, Конфуцию, Сократу и самому Иисусу,  Аммоний ничего не записывал.   Вместо этого он... передавал свои наиболее
Т. 3, СТР. 12 ТАЙНАЯ ДОКТРИНА
важные учения лицам, должным образом обученным и дисциплинированным, возложив на них обязательство хранить тайну, как это делали до него Зороастр и Пифагор, а также как было принято делать в мистериях. За исключением нескольких трактатов его учеников, у нас есть только заявления его противников, из которых можно сделать вывод о том, чему он на самом деле учил». 
Именно из предвзятых высказываний таких «противников», вероятно, учёный оксфордский переводчик диалогов Платона пришел к выводу, что:
«То, что было поистине великим и по-настоящему характерным для него [Платона], его стремление осознать и связать абстракции, не было понято ими [неоплатониками] вообще [?]».
Он с достаточным презрением к древним методам умственного анализа заявляет, что:
«В наши дни... древнего философа следует толковать исходя из него самого и из современной истории мысли». 
Это всё равно что сказать, что древнегреческий канон пропорций (если он когда-либо будет найден) и статую Афины Промахос работы Фидия нужно рассматривать в наши дни на основании современной истории архитектуры и скульптуры, Альберт-холла и монумента в память о Великом лондонском пожаре, а также на основании отвратительных мадонн в кринолинах, разбросанным по всей Италии. Профессор Джоуэтт замечает, что «мистицизм – это не критика». Нет, но и критика не всегда справедлива и здравомысляща.
La critique est ais;e, mais l'art est difficile.
И такого «искусства» нашему критику неоплатоников, несмотря на его знание греческого языка, совершенно не хватает. Вполне очевидно, что у него также нет ключа к истинному духу мистицизма Пифагора и Платона, поскольку он отрицает даже в «Тимее» элемент восточного мистицизма и стремится доказать, что греческая философия оказывает влияние на Восток, забывая, что на самом деле всё с точностью наоборот, что именно «более глубокий и всепроникающий дух ориентализма» (через Пифагора и его посвящение в мистерии) проник в самые глубины души Платона.
Но д-р Джоуэтт этого не понимает. Он также не готов признать, что из этого Назарета языческих мистерий могло когда-либо выйти что-либо хорошее или разумное (в соответствии с «современной историей мысли»); и даже то, что в «Тимее» или любом другом диалоге есть что-то сокрытое, что нужно истолковать. Для него,
«Так называемый мистицизм Платона, являющийся чисто греческим и возникший из его несовершенного знания   и высоких устремлений, и есть порождение века, в котором философия не совсем отделена от поэзии и мифологии. 
Т. 3, СТР. 13 ПЛАТОН – ПОСЛЕДОВАТЕЛЬ ПИФАГОРА
Среди нескольких других столь же ошибочных утверждений особенно выделяются предположения (а) о том, что Платон был абсолютно свободен от каких-либо элементов восточной философии в своих трудах, и (б) о том, что каждый современный ученый, не будучи сам мистиком или каббалистом, может претендовать на суждение о древнем эзотеризме – против чего мы намерены бороться. Для этого мы должны сделать более авторитетные заявления, чем наши собственные, и более того привести свидетельства других учёных, таких же выдающихся, как д-р Джоуэтт, если не более выдающихся специалистов по своим предметам, чтобы рассмотреть и опровергнуть аргументы профессора королевской кафедры греческого языка Оксфордского университета.
Никто не станет отрицать, что Платон, несомненно, был горячим поклонником и последователем Пифагора. И столь же бесспорно, что, с одной стороны, Платон унаследовал его учение, а с другой – черпал свою мудрость из тех же источников, что и самосский философ.  А учение Пифагора является восточным до мозга костей и даже брахманическими, так как этот великий философ всегда указывал на далёкий Восток как на источник, откуда он черпал свои знания и свою философию, и Кольбрук указывает на то, что Платон в своих письмах придерживается того же мнения и пишет, что заимствовал своё учение «из древних и священных учений».   Более того, идеи как Пифагора, так и Платона настолько совпадают с системами Индии и с зороастризмом, чтобы у кого-нибудь, хоть немного знакомого с этими системами, могло возникнуть какое-либо сомнение в их происхождении. И опять же:
«Пантен, Афинагор и Климент были досконально наставлены в философии Платона и осознавали её неотъемлемое единство с восточными системами». 
История Пантена и его современников может дать ключ к пониманию платонических и в то же время восточных элементов, которые так поразительно возвышаются в Евангелиях над еврейскими писаниями.