Солдатка

        Больше всего от почтальона боялись получить прямоугольный белый конверт, не треугольный солдатский, а казённый прямоугольный. Это похоронка. Конверт распечатывают, чтобы узнать - когда, иногда – кто, а где - большого значения не имело.
    Почтальонша сунула Пелагее Забелиной в руки конверт и поспешила к калитке. У Поли затряслись руки: муж, Миша. Она вошла в избу, села на лавку за стол и горько заплакала. Услышав рыдания, из залы вышла Ольга Петровна, свекровь Пелагеи. Белый конверт в руках снохи сказал ей всё. Она опустилась на лавку и запричитала по сыну. Маленький Миша не понял, почему плачут мама и бабушка и стал дёргать их за одежду и готов был разреветься сам.
    Женщины немного успокоились и решили вскрыть конверт: «При освобождении Польши… в направлении города Острув Мазовецки…  24 августа 1944 года… ваш муж… красноармеец… смертью храбрых…»
    Опять слёзы, Поля прижимала к себе трёхлетнего сына.
    - Вот говорила тебе, - упрекала свекровь сноху, - не надо было Мишку Мишкой называть. Вот мой сыночек и ушёл, а вместо себя его оставил.
    - А как его ещё назвать? Он на Михаила родился.
    - Ты – комсомолка, могла бы и не соблюдать. Других имён что ли не было?
    - Но это же ваш внук, мама.
    - Внук! Жена найдёт другого мужа, а мать сыночка никогда. Выйдешь замуж за кого-то другого и нет у меня внука.
    - Да что вы такое говорите, мама?
    Война грохотала далеко на западе, потом и с юга зашла, но здешний край не затронула. Фронту не только боеприпасы да оружие требовалось, но и хлеб, подсолнечное масло, мясо, а махорка, может быть, даже больше всего. Всё это легло на женские плечи, а вместо мужиков приходили похоронки. А женщины пахали на фронт и на себя, рыдали от усталости и безысходности и снова пахали.
    Плач не плач, а личное хозяйство не бросишь: сад, огород, скотина. А как без коровы? Детей не поднять. Как говорится, пусти бабу в рай, она и корову за собой потащит. Корова – кормилица, а сколько ей сена надо. Михаил в 1941-м на фронт ушёл, всё ждали, надеялись, что война закончится, придёт Миша и им легче будет. Теперь надеяться не на кого, только на себя. Помогали друг другу, и колхоз выручал, да мужики увечные, что вернулись с войны, тоже помогали как могли, не бесплатно, конечно, за бутылку самогона, водку-то – где взять?
    Вон Вовка Лапин всем помогал и на тракторе, и на лошадях, косил, пахал, всё делал и пил безбожно. Это и понятно, ранение у него было уж больно срамное. Бабы его жалели, да бабья жалость нужна была Вовке, как зайцу махорка.
    Осенью 1943-го года, после освобождения Киева, лейтенанту Лапину Владимиру Ивановичу присвоили очередное звание. И он, старший лейтенант, вышел из комендатуры при погонах, во всём новом. И тут воздушный налёт. Ну не хотелось Вовке во всём новом шлёпаться в осеннюю грязь, и он аккуратно встал на четвереньки, на локоточки и коленки. Осколок от немецкой бомбы пролетел строго между Вовкиных ног, срезав как бритвой всё мужское достоинство и более ничего не задев. В санитарном поезде старший лейтенант капризничал, как маленький мальчик, изводя медицинский персонал, а потом на медкомиссии Вовка в ногах валялся, умоляя отправить его на фронт, где он обещал героически погибнуть за Советскую родину и товарища Сталина. Но медкомиссия была неумолима и беспощадна, Владимира Лапина комиссовали.
    Шли дни, Красная армия двигалась к Берлину, горе в семье Забелиных притупилось. И вот долгожданная Победа. Председатель колхоза в честь победы и окончания посевной решил устроить для односельчан праздник. На площади у храма и сельсовета поставили столы, вытянув их в один длинный стол. На столы принесли кто что мог, май голодный месяц – старые запасы на исходе, а новых ещё нет. Правление колхоза от себя купило бочку сельди и ящик водки.
    Чинно пили за Победу, за возвращение мужиков, за новый, уже мирного времени, урожай. Потом – гармошка, частушки, танцы.
    Ольга Забелина ушла пораньше, увела Мишу, а Поле сказала, чтобы осталась, малость развеялась. А что? Весело, гармошка играет, за Полей весь вечер увивался Юрка Балобанов. Юрка инвалид, но, считай, целый, только кисти правой руки не хватает. На фронте у его ног упала немецкая граната. Юрка знал, что она долго не взрывается, целых восемь секунд. Схватил он гранату, чтобы выкинуть её назад, да видно немец, что кинул гранату, опытный попался: подождал пару секунд и лишь потом бросил. Успел Юрка только руку назад отвести, граната и взорвалась, оторвала ему кисть, чудом не убив, а только так, осколками посекла малость.
     Юрка навязался проводить Полю.
     - Зачем я тебе, Юр? Ты на три года меня младше, сын у меня. Тебе девок не хватает?
     - Ты мне нравишься, Поля, - игриво сказал Юрка.
     - Что там нравиться…
     Но Юрий продолжил игривый разговор и это как-то настораживало Полю. Соловьи вокруг надрывались, ночь тёплая ласковая расслабляла.
     Юрка неожиданно полез целоваться. Прижал культёй к себе, левой рукой стал шарить по груди, попытался залезть под юбку.
     - Ты что, сдурел, Юрка? – оттолкнула его от себя Поля. – Что на тебя нашло?
     - Сколько у тебя мужика не было?
     - Сколько надо! У меня муж есть.
     - Был.
     - Нет, есть.
     - Что ты ломаешься, Поля? Фронтовика уважить не хочешь, от тебя что, убудет?
     Юрка опять полез к ней.
      - Другую найди, Юрка, она тебя уважит, а я мужа жду. А ну пусти!
      - А как не пущу?
      - Отпусти! – в голосе Поли послышались нотки злости и отчаянья.
     И тут Юрка получил сильный удар в морду. Парень отпустил Полю, упал, проехался по траве и врезался головой в плетень.
     Юрка схватился за голову, вскочил на ноги, собираясь расправиться с обидчиком. Перед ним стоял, пьяно ухмыляясь Вовка Лапин.
     - А, гад, завидки берут? – взревел Юрка. - Сам не можешь и другим мешаешь?
     Вовка молча ударил правой ногой между ног Юрки. Парень согнулся и повалился в траву.
     - Ещё раз такое увижу, и ты не сможешь, - пригрозил Вовка, - пойдём, Поля, - сказал он и галантно предложил женщине правую руку, согнутую в локте.
     Поля инстинктивно ухватилась за неё и позволила себя вести, на ходу оглянулась и посмотрела на катающегося от боли по траве Юрку.
     - Ему ещё долго отходить, - сказал Лапин, - не будем мешать.
    Какое-то время шли молча, потом Поля прервала молчание:
     - Вот что ему надо было? Он считает меня такой доступной? Других баб, что ли, нет?
     - Изголодались люди по ласке, - неопределённо сказал Лапин.
     - А я здесь при чём? У меня муж есть.
     - Вам же похоронка пришла.
     - Ну и что? Пришла, а Миша жив. А ты бы, Володь, прекратил бы пить, - Поля перевела разговор на другую тему.
     - А что мне делать?
     - Взять себя в руки. Сломался ты, Володя, мужиком перестал быть.
     - Я бриться перестал, тяжело быть мерином среди кобыл. Тебе легко говорить, Поля.
     - Ты думаешь мне легко? Ты думаешь, я по ночам в подушку не реву?
     - Так Юрка набивался тебе в этом помочь.
     - Я что гулящая, шалашовка какая-то? – глаза Поли горели гневом. – Одному позволишь, вскоре у избы очередь стоять будет. Это ты так обо мне думаешь?
     - Нет, это я так к слову пришлось.
     - К слову пришлось? А ты сам? – Поля сощурила глаза. – Руки есть, ноги есть, голова тоже, а значит можешь быть полезен стране. Ты же комсомолец. Почему на фронт после ранения не пошёл?
     - Так комиссовали же меня.
     - Так пошёл бы добровольцем. Раз отказали, два отказали, на третий бы взяли. Чем твоё ранение мешает бить фашистов? Теперь что ж – война кончилась, можно и пить, горе своё заливать.
     - Ты что же, Поля, меня трусом считаешь?
     - Нет, а только победил тебя фашист.
     - Ну это мы ещё посмотрим. Ладно, пришли мы. Прощевайте, Пелагея Матвеевна.
     - До свидания, Володя и спасибо тебе.

     Свекровь ещё не спала.
     - Как погуляли? – спросила она сноху.
     - Хорошо. Когда расходились Юрка Балобанов провожать увязался, приставать начал.
     - А ты?
     - Мне зачем это надо? Стала отбиваться, Вовка Лапин помог, отбилась.
     - Может быть зря? Ты баба молодая…
     - У меня муж есть, - оборвала Поля свекровь.
     Ольга Петровна покосилась на красный угол. Из-под иконы Николая Угодника выглядывает белая полоска проклятого конверта.
     - Господи, хоть бы сбылись твои слова, Полюшка. Мне тоже иногда кажется, что Мишенька жив.
      - Жив он, вернётся, - уверенно сказала Поля.

     В июне Вовка Лапин на конной косилке помог Забелиным с покосом. Скосили, заскирдовали. А в начале июля радостный Вовка бегал по селу, прощался. Оказывается, что он ещё в мае пошёл в военкомат и там потребовал направить его в армию. И вот повестка.
     Забелины изготовляли кизяки в специальном устройстве, то есть перемешивали навоз с соломой, накладывали его в форму, прессовали и получали длинные кирпичики. Их складывали в пирамиду сохнуть, дни стояли жаркие и Забелины надеялись, что кизяк основательно высохнет. В лесостепном краю с дровами худо, поэтому для топлива использовали всё, что можно: и сухие стебли подсолнуха и, даже, шелуху от семечек. А кизяк – самое лучшее топливо, он горит жарче дров.
    Лапин принялся помогать, хотя работа-то не тяжёлая, раньше её старики делали.
    - Ну, и с кем война опять? – спросила Ольга Петровна.
    - С Японией должно быть, - беспечно ответил Вовка. – Меня в морскую пехоту приписали. На Дальнем Востоке моря-то, а на Чёрном и Балтийском мы всех врагов побили.
    - По радио не объявляли, что с Японией война-то будет.
    - Объявят ещё, тёть Оль.
    - Даже не знаю, что тебе и пожелать. Нехорошо самому смерть искать.
    - А я и не ищу, а на войне уж как получится.
    - Как же – не ищешь. Вернёшься – иди в монахи. Сейчас, говорят, монастыри открывают, у них безбрачие, будешь такой же, как и они.
    - Такой же, да не такой, - вздохнул Вовка, - что я в монастыре делать буду?
    - Монахи чего-то делают, Святым Духом сыт не будешь. Молиться будешь за нас грешных.
    - Это верить надо, тёть Оль, чтобы молиться, а я не верю. Поль, можно тебя на минутку.
    Они отошли в сторону.
    - Ты мне нравилась когда-то, Поля, и сейчас нравишься, а ты всё на Мишку смотрела. Ты вспоминай меня хоть иногда. Ладно?
    - Володь, возвращайся, - попросила Поля. – Многие же живут без семьи без детей и ничего. Ты же нужен отцу, матери, брату, сёстрам…
     Поля говорила и видела, что Вовка не слушает, он там далеко на неизвестном фронте ещё не начавшейся войны и мечтает о героической гибели.
    - Возвращайся, Володя.
    - Зачем? Так будешь помнить?
    - Буду, но ты возвращайся. Ты тут нужен, любой.
    - Ладно, прощай, Поля. Тётя Оля, пошёл я, ещё многих обежать надо, прощайте.
    - Лучше до свидания, - сказала Ольга Петровна.
    - Ладно, ладно, как получится.

    В конце августа, вечером, Поля как раз шла со скотного двора, несла ведро с парным молоком. Она вошла в сени, а в это время с другой стороны сеней, с улицы открылась дверь и вошёл солдат в чужой форме. Поля поставила ведро с молоком и грозно спросила:
    - Ты кто такой? Чего надо?
    - Поля, это я.
    - Мишка!
    И Поля бросилась на шею мужу. А через минуту к ней присоединилась и Ольга Петровна. Маленький Миша прыгал вокруг взрослых, не понимая, что это за дядя и почему плачут мама и бабушка.
    Переодетый в домашнее и умытый Михаил Забелин сидел в красном углу и ел перловую кашу на молоке с подсолнечным маслом.
    - Бронебойка, - сказал он, имея в виду кашу, - как она всем надоела на фронте, а я ел и думал, не с наших ли краёв она, не через ваши ли руки она прошла? Да ещё с постным маслом, тоже ведь, может быть, наше масло.
     - Может и наше, - согласилась Ольга Петровна, - ячмень-то злак неприхотливый, он хорошо родится, да и подсолнух тоже.
     Михаил доел кашу, запил её молоком, свернул самокрутку из махорки, закурил и стал рассказывать.
     - Это оно всё верно, под этим самым городом Остув Мазовецки бой был. Меня что-то толкнуло в спину, очнулся я только ночью. Тишина, звёзды в небе горят, голова гудит. Контузия. Встал я, а куда идти не знаю. Куда-то пошёл, а оказалось не туда.
     - Как это не туда?
     - А так. Пришёл на польский хутор, а там польские партизаны, да не те партизаны оказались. В Польше две партизанских армии – Людова, то есть народная, командование которой в Москве сидит и Крайова, ею из Лондона командуют. Вот я в армию Крайова и попал. Против немцев они воевали, но и нас недолюбливали, «красными бандитами» нашу армию обзывали. Михай Забельский, командир отряда, решил идти на запад к англичанам и меня зачем-то потащил, может быть, имя и фамилия схожи, а так ведь и убить мог. Что ему? И пошли мы через всю Германию. Вот так я оказался у англичан. В армию нас приняли, форму дали. Даже повоевать пришлось с фрицами на стороне англичан. А как война кончалась, меня стали уговаривать не возвращаться в Россию, мол, зачем вам идти в опять в это колхозное рабство? А я говорю: «Да без колхозов мы войну не выиграли бы, солдат кормить надо, а то он стрелять не будет. И как я здесь останусь? У меня дома жена, сын, мать, другая родня. Как я без них?» Плюнул я, короче, и подался в Советскую зону оккупации. Рассказал всё честно, как в британскую армию попал. Наши проверяли меня, ясное дело. Оказывается, что в тот день как меня контузило, наши отступили на пятнадцать километров. Это в сорок четвёртом году, где бы записать! Поэтому я, контуженный, и пошёл в другую сторону, сориентироваться-то правильно не смог. Все видели, что я лежу, присыпанный землёй, подумали, что мёртвый, а так как отступали, то тело забрать не смогли, вот вам похоронка и пришла. Ну, в общем, проверили, всё подтвердилось, документы мне восстановили и домой отпустили.
    Поля слушала, смотрела на мужа, и глаза её лучились счастьем.  «С этой ночи обязательно понесу, - подумала, - если мальчик родиться, назову Вовкой, в честь Лапина».
  А Владимир Лапин погиб и был похоронен на далёком острове Шумшу, самом северном острове Большой Курильской гряды.