Изменение

1
Осенний полдень. Листопад. Яркое солнце горит на зеркальных стеклах нового корпуса Забадуйского краевого суда. Далеко из разных уголков города видна его красивая круглая башенка, венчающая здание - гордость архитектора, создавшего этот замечательный проект. Мало кто из проходящих внизу прохожих знает, что под ее ажурным стеклянным сводом скрывается кабинет психологической разгрузки работников правосудия - «зона релакса», как назвали ее судьи.

Не забыта архитектором и их покровительница – прекрасная Фемида, отлитая из дорогого, отливающего золотом, сплава. Вскинув острый подбородок, с непроницаемой повязкой на глазах, высоко воздев изящные весы правой рукой и небрежно опустив левую, с карающим мечом, гордо сияет она над входом в здание. Говорят, золотое божество обошлось бюджету в дюжину миллионов. Что ж, красота требует жертв.
 
Под прозрачным куполом башни, за круглым столом, среди фикусов и роскошных тропических пальм сидят трое мужчин в строгих деловых костюмах - миниатюрный лысый человечек с очками в тонкой блестящей оправе, худощавый морщинистый пожилой господин и тучный мужчина с красным обветренным лицом, страдающий одышкой.

Они пьют кофе и любуются сквозь прозрачнее стены великолепным видом на город – его главный проспект с белоснежными высотными зданиями, радиально расходящиеся улицы и синеющую на горизонте линию бескрайней забадуйской тайги.
В клетке под пальмовым листом испуганно прыгает по жердочке маленькая желтая канарейка.
 
- И когда мы будем петь? - обращаясь к ней, ласково произносит лысый человечек, делая крошечный глоток кофе.
 Все трое напряженно ждут, когда птичка запоет. Но она не решается. Ее клетку только вчера рабочие внесли сюда вместе с пальмами в кадках. Птичка дрожит, открыв клюв, и ей совсем не хочется петь.

- Ну и как вам Маврикий, Николай Алексеевич? – потеряв терпение, спрашивает лысый человечек.

Пожилой морщинистый господин, звякнув фарфоровой чашечкой, громко вздыхает:
- Скажем так, жарковато… Индийский океан оказался слишком теплым для меня. Повелся на рекламу, а по сути – ничего особенного.
- И что, так и просидели в номере весь отпуск? – хрипло свистя прокуренными легкими, осведомляется тучный мужчина, вытирая платочком пот с красного лица.
- Нет, конечно – обижается Николай Алексеевич… Ездил на рифы, на Голубой водопад, кормил лемуров, ну и так, вообще…
- Давайте-ка поподробнее про это «вообще» - хитро улыбается лысый человечек. – Я полагаю, это была роскошная тайская массажистка?
- У вас все одно на уме - хмуро бормочет Николай Алексеевич. – Я вам не прыщавый молодой судья, чтобы рисковать своей репутацией за  границей. К тому же вы должны помнить, что я всего лишь год как схоронил жену.
- Ну, с вами и пошутить нельзя – притворно вздыхает лысый человечек, поправляя свои элегантные очки. – Ах, если бы я снова стал молодым, пусть даже прыщавым, как вы говорите, судьей… – нараспев произносит он, мечтательно прихлебывая кофе.
- Вы бы тогда отдыхали в таежном профилактории «Ленинские зори», а не на Маврикии – мрачно замечает Николай Алексеевич, бросая взгляд на массивный швейцарский хронометр, украшающий его запястье. – Ладно, господа, с вами хорошо, но пора мне облачаться в мантию.
- Что у вас сегодня? – невозмутимо интересуется лысый человечек.
- Апелляционная жалоба на мягкость приговора.
- Какая статья?
- Двести шестьдесят четвертая, часть третья… Муж лишился жены из-за небрежности водителя грузовика. Жалуется, что мало дали - год колонии поселения.
- А ему сколько надо? Десять? - смеется тучный краснолицый, щелкая зажигалкой, и, уже закурив сигарету, спрашивает:
- Надеюсь, вы не против?
- Нет - сухо отвечает Николай Алексеевич. Он с трудом сдерживается от резкого слова, глядя на наглое красное лицо своего коллеги: «Он что, издевается? Все, кажется, уже в курсе, что я бросаю курить! Чертов провокатор!»
Николай Алексеевич встает и направляется к выходу. Он старается не показать вида, что злится.

- Удачи в процессе! – улыбается лысый человечек, пуская солнечные зайчики золочеными дужками очков. 
- Мысленно мы с вами – хрипло смеется краснолицый, выдыхая ему вслед длинную струйку сизого дыма.

«Ну да, конечно» - думает Николай Алексеевич, направляясь к                лифту. «Мы с вами… А если мне отменят решение в кассации - мы уже                не с вами. И зачем я рассказал им о своем отпуске?»

2
- Судебное заседание объявляется открытым! – объявил председательствующий, окинув хмурым взглядом собравшуюся публику.
Народу в зале было совсем немного – секретарь судебного заседания Дашка Запискина, ни на минуту не расстающаяся со своим айфоном; прокурор – крашеная худенькая брюнетка лет сорока в заношенном кителе, с вечно заспанным видом и темными кругами под глазами; адвокат – узкоплечий шустроглазый брюнет в желтом вельветовом пиджаке, одетом на мятую футболку; осужденный - водитель-дальнобойщик с одутловатым, плохо выбритым испитым лицом, и, наконец, потерпевший – мрачный, с седым ежиком коротко стриженных волос мужчина в спортивной одежде, телосложение которого не оставляло сомнений в его принадлежности к военным или силовым структурам.

«Надо бы пригласить судебного пристава» - подумал Николай Алексеевич, ощупывая беспокойным взглядом его широкие плечи.
Словно подтверждая его опасения, потерпевший повернул голову в сторону адвоката и осужденного; по его потемневшему от гнева лицу словно пробежала судорога, а руки непроизвольно сжались в кулаки.
- Даша, позови пристава – негромко сказал Николай Алексеевич, делая вид, что увлеченно изучает уголовное дело.
 
Даша, бросив айфон, услужливо схватила телефонную трубку. Вскоре в дверном проеме появилась коренастая фигура пристава в камуфляже, который громко прикрыл дверь за собой и встал по стойке смирно, подавая всем пример беспрекословного подчинения требованиям суда.
- Итак, судебное заседание объявляется открытым! – повторил председательствующий. – Рассматривается апелляционная жалоба потерпевшего Вендикова Романа Витальевича на приговор Синегорского районного суда по обвинению Бестеева Юрия Владимировича в совершении преступления, предусмотренного частью третьей статьи двести шестьдесят четвертой уголовного кодекса …
 
После процедуры установления личности явившихся участников процесса, разъяснения им прав и обязанностей, судья огласил содержание жалобы на обвинительный приговор.
Суть ее заключалась в том, что потерпевший Вендиков считал квалификацию действий осужденного неправильной. По его мнению, водитель в момент совершения преступления находился в состоянии опьянения, что не было принято во внимание следствием, хотя в деле имелись показания сотрудников полиции, заметивших у него запах алкоголя из рта, нечеткую речь и нарушение координации движений.

В возражениях на жалобу сторона защиты напирала на голословность и необоснованность доводов потерпевшего, на «добровольное частичное возмещение ущерба» и полное отсутствие доказательств наличия алкоголя в крови у водителя, что подтверждалось актами его медицинского освидетельствования. 
Просил оставить без изменения приговор и государственный обвинитель, считая его законным, обоснованным и справедливым.

«Справедливость... – думал Николай Алексеевич. – Как они все любят бросаться этими словами. А ведь только мы можем решать, что здесь справедливо, а что нет».
От этой приятной мысли у него мурашки пробежали по всему телу.
Николай Алексеевич внимательно смотрел на лица участников уголовного судопроизводства. Ему доставляло огромное удовольствие мысленно подвергать психоанализу каждого из присутствующих в зале судебного заседания, раскладывая их личности словно по полочкам в его виртуальной коллекции человеческих особей. Безусловно, он считал себя опытным аналитиком в этой сфере, и особенно ему льстило выработанное с годами умение скрывать свое любопытство за непроницаемой, как он считал, маской судьи.
 
«Как у него играют желваки на скулах» - рассуждал он, глядя на потерпевшего. - «По повадкам, бывший опер. Ба, да кажется я его помню... Точно, старший оперуполномоченный из Медведковского РОВД. Не будь здесь меня и пристава, он бы сейчас так и вырвал глотку этому пузатому алкашу, угробившему его жену».

Он посмотрел на прокуроршу, подперевшую голову рукой, уныло сгорбившуюся над тощей пачкой бумаги. Она явно боролась со сном, и периодически вздрагивала, пытаясь не ткнуться лицом в документы.
«Этой на все наплевать» – усмехнулся он про себя. - «Сейчас пробормочет свою заученную фразу и побежит в прокуратуру строчить отчеты и докладные. Вечером кинется в магазин за курицей для своих голодных детей, а после будет учить с ними уроки до ночи … Мужика-то, похоже, нет, оттого и видок невеселый…»

- Поддерживаете ли вы доводы, изложенные потерпевшим в апелляционной жалобе? - обратился судья к стороне защиты.
-   Нет, нет, не поддерживаем! Просим оставить приговор без изменения! - вскочил адвокат, толкая локтем в бок сидящего рядом осужденного. - Юра, надо вставать, когда к тебе обращается судья! - зашипел он в ухо своему доверителю.
- Согласны с адвокатом? - равнодушным голосом произнес председательствующий.
- Встань! Стоя надо отвечать! - громко прошептал адвокат.
- Это, как его... Согласен! - громыхая стулом, пропыхтел осужденный, косясь на своего защитника.
-   Ну конечно! - воскликнул из зала потерпевший. - Как этот убийца может быть не согласен?
- Тихо! - рявкнул на него Николай Алексеевич. Пристав подскочил со стула, сделав шаг к Вендикову, но судья сделал ему знак остановиться.
- Я вам слова не давал! - гневно произнес он, сдвинув брови. - Вот когда я вам предоставлю такое право, тогда и выступите!

И снова приятные мурашки пробежали у него по спине. Он боялся признаться себе в этом, но ему сейчас так нравился этот его праведный гнев, это его суровое, непреклонное выражение лица, и даже сам тембр его голоса. Иные судьи гнусавят, сипят, шепелявят, мямлят невнятно, а у него - безупречная дикция, красивый, бархатный, мужественный баритон. Он создан для этой работы, в отличие от некоторых случайных проходимцев и блатных бездарностей.

В такие минуты Николай Алексеевич невольно испытывал особое наслаждение - хотел он этого, или нет, но он упивался своей ролью в этом процессе, и той страшной властью, которой он обладал - властью, перед которой в зале суда смирялись даже самые отъявленные буяны, которых он достаточно повидал за двадцать пять лет своей судебной практики.

Вот и этот, с виду крепкий, закаленный жизнью и работой опер вдруг как-то весь обмяк, съежился от его слов, присмирел и униженно опустился на свой стул, что-то бормоча под нос, словно оправдываясь.
Глядя на его поникшую, коротко стриженную седую голову, Николай Алексеевич неожиданно испытал что-то вроде жалости, но тут же подавил в себе это ненужное чувство, и произнес снисходительным тоном:
- Вот теперь, потерпевший, вам представляется право высказать свою позицию по делу. Только, пожалуйста, кратко и без эмоций. У вас еще будет возможность выступить в прениях.

Вендиков медленно встал, сжимая в руках свою апелляционную  жалобу. Руки его тряслись от волнения, и вместе с ними тряслись бумажные листы. Бросив ненавидящий взгляд на осужденного, он, с трудом владея собой, произнес сдавленным голосом:
- Это существо, которое я не могу даже назвать человеком... убило мою жену. И оно до сих пор за это даже не извинилось!
- Возмутительно! Я протестую! - воскликнул адвокат.
- Так! - хлопнул ладонью по столу Николай Алексеевич. - Я вижу, вы меня не понимаете!? - почти срывая голос, прикрикнул он на Вендикова.
- Я вас понимаю - глухо произнес потерпевший.
- Вы не только нарушаете порядок, вы не даете вести процесс! - выходя из себя, воскликнул председательствующий (мурашки загуляли по его спине крупной рябью). - Еще одно такое предупреждение и я удалю вас из зала, понятно?
- Понятно - тихо ответил Вендиков.
- Поддерживаете свою апелляционную жалобу?
- Поддерживаю...
- Позиция прокурора?
Ответа не последовало.
 
«Заснула, дура!» - с брезгливой жалостью подумал Николай Алексеевич, глядя, как, полуприкрыв глаза, клюет носом мать-одиночка в синем кителе с погонами младшего советника юстиции.
- Позиция прокурора! - повторил он, постучав по столу карандашом.
Испуганно встрепенувшись, дико озираясь по сторонам, женщина вскочила, поправляя прическу.
«Так-то учить уроки по ночам!» - ухмыльнулся про себя Николай Алексеевич и язвительно произнес:
- Что у нас скажет прокурор?
- С... с апелляционной жалобой не согласна, считаю приговор законным, обоснованным, не подлежащем изменению - затравленно пролепетала она, одергивая на себе помявшийся китель.

Судья удовлетворенно кивнул - другого он и не ожидал услышать. На что она может повлиять? Много ли значит здесь ее личное мнение? Дали команду – значит пошла вперед, поддерживать любой, хоть трижды незаконный приговор.
- Есть у сторон какие-либо дополнительные ходатайства?
- Есть у меня! - поднялся со стула потерпевший.
- Какие именно? - недовольно уточнил председательствующий.
- Я просил бы приобщить вот эти грамоты... И вот еще - ксерокопию газетной статьи...
- Что за грамоты, что за ксерокопии! - сердито воскликнул Николай Алексеевич. Напившись кофе в зоне релакса, он уже нешуточно хотел в туалет, и надеялся поскорее перейти к судебным прениям, а тут еще какие-то ходатайства…
- Это почетные грамоты моей жены с работы - волнуясь, быстро заговорил потерпевший. - Конкурс на лучшего районного терапевта. А это благодарность от главного врача краевой больницы. А вот это газетная статья о ней, где она...
- Послушайте, Вендиков! - морщась, как от зубной боли, перебил его судья. - Какое значение все это имеет для данного процесса?
- Как какое? -  опешил потерпевший. - Я хотел вам показать, каким прекрасным человеком была моя жена, как ее ценили на работе...
- Это все имеет значение для вас, но не для суда - устало произнес председательствующий. - Вот если бы в деле появились новые документы, характеризующие личность осужденного, тогда бы суд обязан был принять их во внимание.
- Получается... для суда неважно, кем была погибшая? Важна лишь личность преступника? - побледнев, спросил Вендиков.

«Разумеется, идиот!» - раздраженно подумал Николай Алексеевич.                «Совершил для себя открытие! Какая суду разница, кем была твоя                жена? Будь она святой или проституткой - больше миллиона в качестве компенсации за ее труп ты не получишь...» Но вслух он сказал:
- Да, именно так. Потому что суд обязан в отношении подсудимого учитывать как смягчающие, так и отягчающие наказание обстоятельства. А достоинства или недостатки потерпевшей - в данном случае вашей жены - юридического значения для дела не имеют.
- Вот как - сгорбившись, растерянно пробормотал Вендиков. - Не имеют... А могу я еще вас спросить, ваша честь…
- Суду вопросы не задают – жестко прервал его Николай                Алексеевич. – Это я вас спрашиваю, а вы отвечаете.
 
Внезапно он снова ощутил неожиданный прилив жалости к этому угрюмому чудаку с ежиком седых волос на голове, и даже рассердился на самого себя: «Да что это со мной сегодня, в самом деле! Дурацкая сентиментальность…»

Он окинул взглядом зал. Молодой адвокат, прикрывая рукой зевоту, смотрел на потерпевшего с нескрываемым презрением - он уже торжествовал свою победу, не сомневаясь в исходе дела. Его клиент сидел рядом в промасленном грубом свитере, приоткрыв рот и бросая недоверчивые взгляды то на судью, то на прокурора, не понимая толком, что происходит. Зверовато, исподлобья поглядывая на своего защитника, он, похоже, догадывался - что бы не произошло сегодня в зале судебного заседания, этот шустроглазый проныра в желтом пиджаке обдерет его как липку. Как пить дать, обдерет!

Николай Алексеевич перевел взгляд на Дашку. Согнувшись над своим телефоном, с непостижимой для него скоростью она что-то печатала на его голубом экранчике. Лицо ее озаряла игривая улыбка.
«Вот дает!» - поразился он. - «Тут такие страсти кипят, а она знай со своим дружком переписывается. Нет, как это она умудряется печатать с такой скоростью своими полуметровыми ногтями! Надо бы ей сказать, чтобы она с такой же скоростью печатала протоколы судебных заседаний».
 
Он сердито кашлянул, и Дашка, вздрогнув, с грохотом уронила телефон на пол.
Прокурорша, борясь со сном, безучастно смотрела сквозь сидящих напротив нее адвоката и осужденного, крутя в пальцах затертый карандаш.
- Мнение стороны защиты о приобщении грамот и ксерокопии газетной статьи - проворчал Николай Алексеевич, чувствуя, что вместе с желанием посетить туалет ему страшно захотелось курить.

- Отказать, ваша честь! Документы не имеют никакого правового значения! Ксерокопия, к тому же, не заверена! - с негодованием в голосе произнес адвокат.
- Прокурор что скажет?
- А... э... прошу отказать, ваша честь.
- Суд, совещаясь на месте, постановил...
Николай Алексеевич, водрузив очки на нос, поискал глазами на столе шпаргалку с новомодными судебными формулировками, которые с таким трудом им запоминались. Теперь ведь надо красиво выражаться. Ах, вот она.

- Постановил... В удовлетворении ходатайства отказать, поскольку потерпевшей стороной не приведено убедительных доводов невозможности проверки судом законности и обоснованности обжалуемого судебного решения в отсутствие документов, о приобщении которых ходатайствует потерпевший.

«И кто только придумал эту лукавую фразу?» - подумал он про                себя. «Не приведено убедительных доводов... С такой формулировкой ведь можно отказать в чем угодно!» И, немного пожевав губами, добавил для самоуспокоения:
- Кроме того, суд, руководствуясь статьей триста восемьдесят девять- точка-тринадцать уголовно-процессуального кодекса, разъясняет потерпевшему, что им не представлено доказательств наличия уважительных причин, препятствующих представлению указанных документов в суд первой инстанции, в связи с чем заявленное ходатайство также не подлежит удовлетворению. Это понятно?
- Понятно - глухо проворчал потерпевший, не поняв ни слова, из того, что сказал председательствующий.

- В таком случае суд переходит к судебным прениям! - довольным голосом произнес Николай Алексеевич. В кармане под мантией он уже нащупывал зажигалку.
«Всего одну. Выкурю сегодня только одну, с одной ведь ничего не будет» - успокаивал он свою совесть.
- Слово предоставляется автору жалобы! - сурово произнес он                вслух. - Только предупреждаю в последний раз - будете переходить на личности, я удалю вас из зала.

Вендиков встал во весь рост, громко вздохнул, собираясь с мыслями. В зале стало удивительно тихо. Дашка, оставив телефон, с интересом смотрела на него, жадно ощупывая глазами его богатырскую фигуру.
- Говорите! - раздраженно буркнул судья. - Только по сути!
Потерпевший, еще раз вздохнув, отложил в сторону свои бумаги.

- Я... очень тяжело пережил утрату своей жены - тихо произнес он дрожащим от волнения голосом. - Наверное, больше никого в жизни я так сильно не любил.
Николай Алексеевич бросил хищный взгляд на Дашку. Ну, все ясно. Она ему уже сочувствует. Смотрит на него, открыв рот, как на главного героя пьесы в театре.
Он посмотрел на прокуроршу - та же реакция. Трагический залом бровей, приоткрытый рот. Должно быть, даже забыла про курицу!
«Ну конечно, это же ваша любимая тема, бабья. Трагическая любовь!»

Он вдруг вспомнил свою жену, которую схоронил прошлой                осенью. Любил ли он свою жену так же сильно, как этот седой подполковник       в отставке? Безусловно, ценил, уважал, растил с ней дочь. Потратил уйму денег на лечение, которое оказалось бесполезным, даже продал                почти новый ланд-круизер. Но... Любил ли?
Передернув плечами, он посмотрел на пристава - на лице молодого парня читалось то же искреннее сочувствие, то же выражение, что и на лицах Дашки и прокурорши.
«Получается, я здесь один бездушный урод в ваших глазах» -                с раздражением подумал он вдруг. - «Если еще не считать этого стоеросового дальнобоя и его продажного адвокатишку».

Между тем, Вендиков продолжал:
- Наташа была прекрасным врачом. Терапевтом. Все силы она отдавала работе, людям... Она переживала из-за каждого пациента. Она любила жизнь, любила природу, детей...
Всхлипнув, он отер набежавшую слезу рукой. Дашка и прокурорша синхронно зашмыгали носами.
Лицо Николая Алексеевича вдруг потемнело от ярости.
- А ну держите себя в руках! - вдруг произнес он низким, не своим голосом и резко ударил кулаком по столу. - Здесь вам не театр, понятно?
«Откуда это зло накатило на меня?» - с удивлением подумал                он. «Наверное это все из-за сигарет. Люба ведь говорила мне, что я был невыносим, когда пытался бросить курить...»
- Успокоились? - спросил он уже мягче.
- Да... - вздохнул потерпевший.
- Продолжайте.
- Я понимаю, что суду неважно, каким человеком была моя погибшая жена. Наверное, это важно только для меня и детей, которые плачут сейчас днем и ночью, и не могут понять, что больше они никогда не увидят своей матери...  Матери, которая читала им сказки на ночь, учила их рисовать, играть на фортепиано. Теперь ее нет.  По вине вот этого... этого существа - он кивнул в сторону осужденного, настороженно смотревшего на него                с другой половины зала судебного заседания.
- Она любила заниматься спортом... Бегала по утрам. В тот ужасный день она бежала по тротуару, не подозревая, что станет жертвой пьяного негодяя, севшего за руль грузовика...
- Ваша честь, я возражаю! - взвился адвокат. - Прошу сделать замечание потерпевшему!
- Суд делает вам замечание - негромко произнес Николай Алексеевич. Желание посетить туалет уже становилось невыносимым, и тратить время на наведение порядка в зале судебного заседания ему не хотелось.

- В материалах дела имеются документы, якобы подтверждающие отсутствие алкоголя в моче и крови осужденного - продолжил Вендиков. - Но эти доказательства - фальсификация. Я точно знаю, что у следователя было два образца мочи и крови - первый был получен сразу после происшествия, а второй - спустя десять часов. Так вот, результаты первого медицинского освидетельствования пропали! И я полагаю, не без участия этого ловкого господина! - он ткнул пальцем в адвоката.
Желтый пиджак вновь встрепенулся, но судья жестом велел ему сесть.
- Чем вы можете подтвердить ваше утверждение? - спросил он, бросив ироничный взгляд на потерпевшего.
Вендиков замолчал, опустив голову.
- Понятно – медленно произнес Николай Алексеевич. «Болтуны… - думал он, усмехаясь. – «Все вы горазды болтать, а когда доходит до дела, сдуваетесь, как шарики». Мурашки вновь приятной волной прошлись по его телу.
- Что-то хотите добавить, Вендиков?
- Да. Я хочу сказать, что не согласен с размером компенсации морального вреда. Понятно, что жизнь человека невозможно измерить никакими деньгами, но ведь у меня двое детей... А суд взыскал всего лишь половину заявленной мной суммы. И, конечно, я не согласен с наказанием. Всего лишь год колонии-поселения. Подумайте, ваша честь, сколько жизней еще может погубить этот подонок!

- Прекратите! Я уже устал делать вам замечания! - прикрикнул на него Николай Алексеевич.
- Что просите в итоге? - добавил он, чувствуя, что его мочевой пузырь сейчас вот-вот разорвется.
- Переквалифицировать действия осужденного на более тяжкую                статью. Признать у него наличие опьянения в момент совершения преступления. Назначить максимально суровое наказание.
- Суд объявляет технический перерыв на пять минут - торопливо произнес Николай Алексеевич, и, придерживая полы длинной мантии, быстро вышел из зала.

3

После перерыва судебное заседание возобновилось. Николай Алексеевич отсутствовал чуть больше пяти минут. На его лице лежала печать умиротворения и блаженства человека, избавившегося от большой проблемы. Кроме того, он успел выкурить вожделенную сигарету,и настроение у него резко улучшилось.

- Слово предоставляется стороне защиты - благодушно произнес он, удобно откинувшись в высоком кресле председательствующего.
- Ваша честь - деликатно откашлявшись, начал адвокат. - Не повторяя наших доводов, изложенных в возражении на апелляционную жалобу потерпевшего, хочу отметить несколько наиболее важных моментов.

«Трепись, балабол, трепись... Теперь можно, теперь готов слушать твою трескотню хоть целый час» - думал судья, все еще ощущая на губах вкус ароматной сигареты.
- Во-первых, домыслы потерпевшего о наличии алкогольного опьянения у моего подзащитного полностью опровергаются результатами медицинского освидетельствования, проведенного квалифицированными специалистами,               и соответствующими заключениями экспертов. Нет никаких оснований не доверять заключениям специалистов, квалификация которых подтверждается дипломами о профессиональном образовании и сертификатами на проведение подобных исследований...

«Ну, это как сказать» - усмехнулся про себя Николай Алексеевич. «Нет оснований не доверять... Кому? Уж тебе, хлыщ, я точно не стал бы. Да и сертификаты все эти можно купить. Доверие нынче - вопрос цены, не больше».

-  Во-вторых, доводы потерпевшего о наличии двух проб мочи и крови являются голословными - продолжал тараторить обладатель желтого пиджака. - Судом первой инстанции обоснованно положены в основу приговора акты судебно-медицинского исследования именно тех биологических материалов, которые были получены непосредственно после дорожно-транспортного происшествия...
- Десять часов спустя, да? – язвительно выкрикнул с места потерпевший.
- Тише, Вендиков, тише - почти без раздражения произнес председательствующий. - Суд уже дал вам возможность выступить. Имейте уважение к другим участникам процесса.

Адвокат, обиженно посмотрев на потерпевшего, продолжил тараторить:
- Таким образом, ваша честь, мы считаем, что обвинительный приговор постановлен судом на основе допустимых доказательств, полученных с тщательным соблюдением требований закона... Все так называемые доказательства наличия опьянения у водителя Бестеева - это плод фантазии потерпевшего. Соответственно, никаких оснований для переквалификации действий моего подзащитного на более тяжкий состав не имеется.

«Интересно, это он договорился со следователем, чтобы тот выкинул пробирку с первой пробой мочи из холодильника? Как и первоначальные показания алкотеста... Впрочем, какая теперь разница. Я ведь не получал команды шефа отправлять это дело на новое расследование» - меланхолично рассуждал Николай Алексеевич.

- В-третьих! - окрепшим голосом продолжал свою речь раздухарившийся адвокат. - В отношении гражданского иска. Мы искренне сожалеем об утрате близкого человека потерпевшим - пробормотал он, театрально закатив миндалевидные глаза к потолку. - Совершенно понятно, что эта утрата невосполнима, и мы понимаем, что жизнь человека бесценна - добавил он совершенно равнодушным голосом. - Однако, и уголовный закон и Конституция говорят нам о том, что прав и свободы одних лиц не должны умалять права и свободы других...
Он осекся, взглянув в глаза потерпевшего.
 
Николай Алексеевич это заметил. Даже ему стало не по себе от этого хищного взгляда, от которого съежились и адвокат, и его небритый                подзащитный. Вендиков смотрел на них как лев, заприметивший добычу - спокойно, жестоко, убийственно, словно обдумывая - с кого начать первым.
«Да вы ребята попали в переплет...» - невольно подумал Николай Алексеевич. «Грохнет он вас обоих, и глазом не моргнет. Недрогнувшей рукой прикончит».

От волнения и страха адвокат стушевался, засуетился, и, отчаянно косноязыча, неловко оборвал свое выступление, попросив оставить приговор без изменения, а апелляционную жалобу - без удовлетворения. Он с жадностью кинулся пить из заранее приготовленной пластиковой бутылки с водой, стараясь не смотреть на потерпевшего.

- Слово в прениях представляется осужденному Бестееву - произнес своим красивым баритоном Николай Алексеевич.
Громко откашлявшись, одергивая засаленный свитер, Бестеев встал, настороженно косясь на Вендикова. 
- Я это, как его... Юридически безграмотный - промямлил он.
- Это неважно, говорите как можете - со снисхождением герцога произнес судья.
- Вобщем так - приободрился Бестеев. - С жалобой я категорицски не согласен, потому что оно того... (он беспомощно замолчал, глядя на адвоката).

- Сумма морального вреда необоснованно завышена! - зашипел ему суфлер в желтом пиджаке.  - С квалификацией не согласен!
- Не согласен я, в общем, с суммой и квалификацией - потея, пробормотал Бестеев. - Судите сами, ваша честь - этот, как его... потрепевший жалуется, что я ему мало компенсировал, а ведь выплатил ему еще на следствии не много ни мало - сто тыщ рублей. Ну не было у меня больше. А ведь у меня тоже, ваша честь, кредит за квартиру, кредит за холодильник. Мне бы лучше эти сто тыщ за кредит отдать, а я ведь того, как говорится, от себя оторвал и потрепевшему отдал. Добровольно! - подчеркнул он, воздев палец. - Это уже, как говорится, свидетельствует, что я того... (он опять умоляюще скосил глаза на адвоката).

- Загладил... загладил вину... - змеиным шипением засвистел адвокат.
- Давайте он сам скажет - поморщившись, произнес председательствующий. - Кстати - добавил он, - вы приносили извинения потерпевшему в суде первой инстанции?
- А то как же - оживился дальнобойщик - еще как приносил. Извиняйте, говорю, за ошибочку, все мы, как говорится, не без греха. Ну не увидел я гражданку вашу, то есть жену, на обочине...
- На тротуаре! - вскипел потерпевший. – К тому же ты же был пьяным, сволочь!
- Спокойно! Спокойно... - застучал ладонью по столу Николай Алексеевич. - Продолжайте.

- Ну, я говорю, извинился.
- И сейчас тоже извиняюсь - прошептал адвокат.
- И сейчас того… Извиняюсь. Хотя, если честно... (нагловатая ухмылка пробежала по его одутловатому лицу) жена ваша сама хороша - бежать у самого края проезжей части в шесть утра, да еще в серой курточке, в капюшоне... Мы, водители, таких «капюшонами» называем. Шапку на уши нахлобучат, наушники с музыкой врубят - и вперед, под колеса машине... А в плохую погоду светофор-то не заметишь иной раз, не то, что пешехода. Ну вильнул я рулем, яму объезжал, чуток заехал на тротуар… Я после третьего рейса, ваша честь, никакой был, а у нас начальство, знаете ли, ругается, если груз не вовремя...

- Моя жена была в оранжевой куртке! - закричал Вендиков. - И наушников у нее не было!
- Тихо, тихо! Соблюдайте порядок судебного заседания - почти с ласковой интонацией произнес судья. Он еще пребывал в состоянии легкой эйфории от действия никотина.
- Да какая разница-то - ухмыльнулся дальнобойщик. - Были у нее наушники или нет... Нормальные же люди у самого края проезжей части в шесть утра не бегают.

- Остановите этого мерзавца, прошу вас! Нет сил больше его слушать - простонал потерпевший.
Николай Алексеевич, вздохнув, посмотрел на пристава. Тот сразу понял,  подбежал к Вендикову, взял его под локоть, бормоча: «Мужчина, мужчина, ну не надо, ну зачем вам это... Ну нельзя же так, сами понимаете». Взгляд его был полон сочувствия к ветерану родственной профессии, седому подполковнику полиции.

- Вы закончили? - отчеканил ровным голосом судья.
- Ну как бы это... Да! - пробубнил осужденный.
- В таком случае вам предоставляется последнее слово.
Дальнобойщик поскреб небритую щеку пятерней и вопросительно уставился на адвоката.
- Прошу все оставить без изменения! - громко шипя, суфлировал адвокат.
- Это самое... Без изменения прошу все оставить. И больше с меня не взыскивать ничего, а только то, что первый суд присудил. А то у меня кредиты, сами понимаете.

Судья выждал необходимую паузу и добавил:
- Реплики имеются у сторон?
В зале настала полная тишина.
- В таком случае суд удаляется на совещание для принятия решения.
Он проворно встал, испытывая почти ликование от окончания этого нервного процесса, и быстро ушел в совещательную комнату.

Разумеется, решение было изготовлено заранее, еще вчера - помощницей судьи Танькой Прибыловой, опытной бабой с двенадцатилетним стажем работы, которой можно было поручить уголовное дело любой сложности. Он доверял Таньке, а у той имелась своя мотивация демонстрировать высокое качество работы. 

Надеясь попасть в судьи (хотя бы мировые), Танька, сорокалетняя разведенка, старательно выписывала для него проекты решений, нередко приглашала его на чай с пирожными и вообще, посматривала в последнее время на него так умильно, так обворожительно, что порой он сердился на себя за то, что не может оторвать взгляда от ее выпирающей из блузки объемной груди и неприлично широкого зада.

«Заразы» - думал он с раздражением. «Как акулы чуят кровь на расстоянии, так и эти вьются около вдовых мужиков - только дай повод, сразу набросятся!»
Он невольно вспомнил акулью ферму на Маврикии - голодных, жадных рифовых акул, остервенело рвущих куски мороженой рыбы, которые им едва успевали бросать в морскую воду темнокожие рабочие.

Николай Алексеевич взглянул на хронометр - нужно было выждать  «время приличия». Так он называл временной промежуток, который должен был пройти с момента его удаления в совещательную комнату до выхода в зал с оглашением решения.
 
Исчезнув за дверью совещательной комнаты, нужно изобразить напряженную работу мысли, наполненную осознанием высокой ответственности за судьбы людей и так далее, и тому подобное - словом, всю ту чушь, в которую верит простодушный обыватель и студенты первого курса юридических факультетов. Нельзя же выйти оттуда сразу с готовым решением - все сразу поймут, в чем дело. А то гляди найдется еще и умник, который накатает на судью жалобу в квалификационную коллегию. Пустяк, конечно, но неприятно.

В обычном деле «время приличия» составляло не более десяти минут - иногда хватало пяти. В делах, где пахло скандалом, где были сложные, объемные жалобы, весы Фемиды колебались чуть дольше - от пятнадцати до двадцати, а то и тридцати минут.

Разумеется, весь этот спектакль был рассчитан на публику, далекую от юриспруденции - таких как Вендиков и Бестеев, которые, вероятно, и впрямь думали, что судья сейчас сидит в одиночестве, и напряженно морщит лоб над уголовным делом в позе мыслителя, мучительно принимая трудное решение.
Конечно, секретарь, адвокат и прокурор были в курсе - они прекрасно понимали, что судья в совещательной комнате сейчас просматривает утреннюю колонку новостей или подравнивает пилочкой ногти, с нетерпением поглядывая на часы, но они знали правила игры и помалкивали.

Николай Алексеевич уже десять минут прохаживался в совещательной комнате из угла в угол. Время тянулось нестерпимо долго.
«Пожалуй, еще пять минут и баста» - решил он. От нечего делать он даже пробежался глазами по резолютивной части проекта решения, нашел опечатку, и с удовлетворением ее исправил.

Все это словоблудие, думал он, все эти шестнадцать страниц текста с описанием преступного деяния, исследованных доказательств, характеристики личности осужденного, анализа норм, приведенных судом первой инстанции - все это имеет так мало значения в сравнении с одним единственным предложением, к которому они вели - «приговор оставить без изменения, апелляционную жалобу - без удовлетворения».

Без изменения...
Он так часто произносил эту фразу в суде, что она стала своеобразным кодом, заклинанием, мантрой, в каком-то смысле даже формулой, определяющей стабильность самой системы правосудия.
Что поделать - такова судебная практика. Конечно, встречаются процессуальные нарушения, влекущие порой изменение судебного решения, а то и возвращение дела прокурору. Но все же в подавляющем большинстве случаев судье апелляционной инстанции приходится произносить именно эту фразу.

Обжалуется арест? Без изменения.
Незаконное производство обыска? Без изменения.
Ходатайство об условно-досрочном освобождении? Без изменения.
Осужденная просит предоставить ей отсрочку до достижения ребенком четырнадцатилетнего возраста? Без изменения.

Без изменения. Без изменения. Без изменения.

Николай Алексеевич встал, расправив складки мантии. Пора.
Он вошел в зал судебного заседания с непроницаемым лицом, по которому, как всегда, невозможно было догадаться, какое решение им принято.
- Оглашается резолютивная часть судебного решения - произнес он металлическим голосом.
Краешком глаза он заметил, как вновь заиграли желваки на скулах у потерпевшего, а у осужденного мелко затряслись руки.
Рой мурашек пробежал у него по спине сверху вниз и обратно, приятно согревая, словно большой глоток шампанского.

Он перечислил нормы права, которыми руководствовался суд, мотивируя свои выводы, указал вид и размер назначенного осужденному наказания, и наконец произнес:
- Приговор Синегорского районного суда в отношении Бестеева  Юрия Владимировича оставить без изменения. Апелляционную жалобу потерпевшего Вендикова Романа Витальевича - без удовлетворения.
Скороговоркой разъяснив право участвующих в деле сторон на подачу кассационных жалоб, он задал вопрос:
- Сторонам решение понятно?
- Нет!  - воскликнул потерпевший.

«Ожидаемый ответ» - усмехнулся про себя Николай Алексеевич. Потерпевший хотел еще что-то сказать, но судья оборвал его фразой, заранее припасенной для подобных случаев:
- Получите решение после его изготовления в окончательной форме и тогда все поймете. Судебное заседания закрыто.

Осужденный, довольный решением суда, ухмыльнулся было, глядя в сторону потерпевшего, но тут же помрачнел, поймав ответный                взгляд. Почувствовав в нем угрозу, и он, и адвокат заторопились к                выходу. Быстро схватив папку с документами, убежала прокурорша. Дашка, зевая, выключила компьютер, на котором велась аудиозапись процесса, схватила массивную связку ключей, собираясь закрывать зал, и с недоумением уставилась на потерпевшего.

Вендиков, втянув седую голову в плечи, продолжал стоять в зале, словно окаменев. Видимо, он был потрясен несправедливым, с его точки зрения решением, которое так старательно вчера выписывала Танька Прибылова.
- Судебное заседание за-кры-то! – сухо произнес судья, бросив недовольный взгляд на пристава.
- Мужчина, пожалуйста, ну поймите, здесь нельзя оставаться - словно оправдываясь, бормотал пристав, вежливо пытаясь взять за руку потерпевшего.
- Не надо, сынок - выдернув руку, тяжело дыша, произнес Вендиков. - Я сам выйду. Он сделал несколько шагов к выходу, и вдруг, обернувшись, сказал, глядя Николаю Алексеевичу прямо в глаза:
- Бог вам судья, ваша честь!
- Всего доброго - процедил сквозь зубы Николай Алексеевич.

«Как всем нравится судить судей!» - думал он с мрачной улыбкой. «А ведь все вы понятия не имеете о том, что такое правосудие. Посади любого из вас в мое кресло, вы и двух слов не сможете связать. Все вы требуете суровой кары насильникам, убийцам, ворам, но разве хватит у вас воли пихнуть за решетку живого человека, глядя ему в глаза? Да все, на что вы способны - выпить бутылку и устроить пьяный дебош на кухне».

Он вышел из зала, прошел по коридору. Подойдя к лифту, хотел подняться в кабинет релаксации, но передумал - вспомнил утренний неприятный разговор.
Он зашел к Таньке, у которой скопилось несколько других помощниц, отмечавший чей-то день рождения, весело поболтал с женщинами, выпил ароматного чаю с кусочком вкусного торта и, отдав важные распоряжения помощнице на предстоящую рабочую неделю, удалился в свой уютный кабинет.

Солнце за окном уже клонилось к закату, окрашивая в багряные тона низкие облака, висящие над горизонтом. Его розовые лучи квадратами легли на почетные грамоты, висящие на стене. Лучший судья года... Благодарность председателя краевого суда за многолетний труд. Почетная грамота от губернатора края.
Резкая тоска внезапно стиснула сердце Николая Алексеевича. Что не так? Хороший день, несложное дело. Неделя, судя по графику дел, обещает быть не особенно напряженной.

Вендиков... Да, дело в нем.
«Бог вам судья!» - эта его фраза не давала ему покоя. Что-то в нем потревожил этот мрачный седой оперативник в отставке. Но что именно?
 
В Бога Николай Алексеевич не верил. Он вырос в атеистической семье, где не было никакого почитания церкви и присущих ей обрядов. Но он с уважением относился к причудам своей жены, ударившейся в религию с тех пор, как врачи поставили ей страшный диагноз. Это было логично и объяснимо с его точки зрения: человек цепляется за каждую соломинку. Он знал, что и некоторые из его коллег забегают порой в храм – так, на всякий случай, «свечку поставить»... А его соседка по кабинету, судья Погудина, не раз пользовалась услугами известной в городе ясновидящей, которая, судя по бабьим сплетням в суде, даже помогла вернуть ей загулявшего мужа.

Но он не мог понять, почему его жена, уже зная, что умрет, не отвергла все эти поповские басни о загробной жизни, но с каким-то фанатическим упоением погружалась в свои молитвы и акафисты, превратив полквартиры в монастырь, призывая и его «очистить свою душу».
 
Он был в церкви на ее отпевании, но не видел никакой души. Не чувствовал ничего особенного. Лишь тягостное чувство утраты, усугубляемое чадом ладана, горящих свечей и строгими ликами икон, на которые он боялся смотреть. И сколько бы не бормотал рядом священник свои молитвы, махая кадилом, то чувство веры, которым жила, горела его покойная супруга, к нему не приходило.
И не могло прийти - рассуждал он. Ибо мужской разум заждется на других основах. Его фундамент - железная логика, чувства же - удел слабых женщин.

С этой мыслью он вышел из здания суда, нащупывая в кармане пальто ключи от машины. Было уже почти совсем темно, когда боковым зрением он заметил идущего следом за ним человека.
Легкое чувство тревоги возникло у Николая Алексеевича. Он прибавил шаг, но человек не отставал. Он хотел обернуться, но ему было стыдно - еще подумают, что испугался.

Он перешел на быстрый шаг. Сердце его лихорадочно молотилось.
«Угораздило же меня поставить машину так далеко от суда!» - огорченно подумал он, чувствуя, как шаги сзади становятся громче.
Вполоборота он посмотрел на своего преследователя. За ним, ускоряя шаг, шел высокий мужчина спортивного телосложения, сунув руки в карманы пальто. Лица его в темноте не было видно.
 «Вендиков!» -  с ужасом подумал судья. Сбившись с ритма, сердце молотилось, как бешеное.
 
Николай Алексеевич пытался контролировать овладевавшее им чувство страха, но у него ничего не получалось. Ему показалось, что сзади раздался какой-то лязгающий звук, будто передергивали затворную раму автоматического пистолета.
«Сейчас выстрелит в спину!» - билась в голове отчаянная мысль.

Он резко свернул за угол, не туда, где стояла его машина, а там, где местность была хорошо освещена и раздавался шум какой-то строительной техники.
Почти бегом он кинулся к свету фонарей, не обращая внимания на грубый окрик:
- Эй, мужик! Сюда нельзя, здесь нет прохода!
Внезапно он ощутил сильную проникающую боль под левой лопаткой и жар разливающейся внутри крови.
«Ударил ножом… точно в сердце!» - успел подумать он, теряя сознание.
Он сделал еще один шаг, но под ногами не оказалось земли. Последнее, что он успел заметить - яркий свет фар экскаватора, бьющих в глаза,                и полосатую ленту ограждения, зацепившуюся за его ботинок.
Инстинктивно вытянув вперед руки, Николай Алексеевич нырнул в черную пустоту.


4

Он летел в бездну.
Его падение казалось бесконечно долгим. Сколько оно длилось, он не знал. Время перестало существовать для него. Сохранялось лишь обреченное чувство удаления от мира, к которому он ранее принадлежал, к какому-то иному, непривычному миру. Было ясно одно - все то, что было раньше,с бесконечной скоростью уходит, остается где-то высоко вверху. И от осознания этого удаления все его существо наполнялось ужасающим чувством отчаяния и безнадежности.

Наконец, время пошло. А вместе с ним стремительнее стало                падение. «Наверное, так себя чувствуют пассажиры падающего авиалайнера» - пронеслось у него в мозгу. Николай Алексеевич закричал, чувствуя приближение удара, но не услышал своего голоса.

Удара не было. Был какой-то чавкающий звук, с котором он погрузился в мягкую, влажную массу. Он не разбился - он упал на дно какого-то бесконечно глубокого колодца.
«Это сон... ну конечно, это мне снится...»
Николай Алексеевич ущипнул себя за щеку, прикусил губу. Но он не просыпался. Он ударил себя ладонью по щеке, раз другой, начал бить с остервенением, но утро не наступало. Ночной кошмар не хотел уходить.
Часто дыша, он сунул руку в карман, нащупал газовую зажигалку, щелкнул кнопкой. Неровное пламя осветило то, на что он упал. Это была влажная, полусгнившая бумага - какие-то слипшиеся толстые папки, изъеденные скользкой плесенью, на обложках которых виднелся едва различимый текст.

Зажигалка обожгла пальцы и погасла. Он яростно защелкал кнопкой, высекая огонь. Поднося пламя близко к папке он, прочитал: уголовное дело №... судья Безменов Н.А...
Зажигалка выпала у него из рук.
Это была его фамилия... Мороз пошел у него по коже.
 
Он вновь осветил пространство вокруг себя - повсюду, сколько хватало жалкого освещения, в беспорядке лежали гниющие уголовные дела.
Вдруг он почувствовал какое-то движение. В этой бумажной массе определенно что-то двигалось, и даже слегка приподнимало его самого.
Посветив рядом с собой, он похолодел: огромные, белые черви, толщиной в руку, двигались в этой груде разлагающейся целлюлозы, которой, они, видимо, питались.
- Этого не может быть - прошептал он онемевшими губами.
Тут же в его ботинок что-то больно вцепилось. Он в ужасе отдернул ногу и вскрикнул – это была здоровенная, отвратительная черная многоножка метровой длины.
 
Выронив зажигалку, он дико закричал и побежал. Спотыкаясь, падая руками в липкую влажную гниль, он снова вскакивал и бежал, и снова падал.
«Бежать из этого кошмара, все равно куда, только бежать!» - лихорадочно думал он, вытирая руки о полы своего пальто.
Какое-то подобие света замаячило впереди. Слабый, серый, едва различимый, но свет. В нос ударило чем-то кислым, противным... В лицо дул вонючий ветер, словно из мусоропровода.
 
Николай Алексеевич почувствовал, что бумага под ногами закончилась, и ботинки загрохотали по твердой поверхности, словно ржавой палубе старого корабля.
«Я в трубе... в огромной железной трубе!» - решил Николай  Алексеевич. Он прибавил скорости, и свет стал ярче.
Вокруг себя он увидел исполинские сферические стены, покрытые ржавчиной. Он действительно двигался внутри какой-то гигантской железной трубы. Размеры ее поражали воображение - он чувствовал себя по сравнению с ней песчинкой.
Задыхаясь, он встал, чтобы перевести дух, вытер пот с лица.
 
Его внимание привлек какой-то ритмичный звук.
- Там...там... Рам-тики-тики-там-там... Рам-тики-тики-там-там...
Он пошел на звук. И по мере его приближения света прибавлялось.

Труба, из которой он вышел, сообщалась с другой трубой, еще большего размера, похожей на заводской цех со сферическим потолком. В том месте, где соединялись эти циклопические конструкции, располагалась металлическая площадка, на краю которой, у бездонной пропасти, стояло существо, издававшее это звук.
Это был огромный рыжий козел, поджарый, мускулистый, почему-то             с пятипалыми когтистыми лапами, в которых были зажаты железные палки, молотившие по третьей трубе, проходящей внутри основной. Одна ее часть уходила в бесконечную высоту, другая - в темную бездну под козлиными копытами.

- Рам-тики-тики-там-там... Рам-тики-тики-там-там... - выбивало дробь существо, потрясая рыжей бородой и острыми, раскидистыми рогами. Он стоял на своих изогнутых, покрытых шерстью ногах, как человек, но как-то особенно нагло, развязно, подобно тому, как стоит на сцене какая-нибудь обколотая наркотиками рок-звезда, исполняющая музыку в жанре тяжелого металла.
«Тяжелый металл!» - с ужасом подумал Николай Алексеевич. «Вот откуда это взялось... Сколько же его здесь, этого металла!»

Козлоподобный монстр явно находился в экстазе от своей игры на железной трубе.
- Извините - произнес Николай Алексеевич, и тут же осекся. Взмахнув длинным, как у обезьяны, хвостом, козел обернулся.
Николай Алексеевич съежился от его взгляда: нечеловечески злобный, исполненный цинизма и иронии, он прожигал его насквозь. Маленькие, зеленые глаза с вертикальными зрачками, моргая, изучали его.
- Я хотел узнать... - пролепетал Николай Алексеевич... - Как мне отсюда...
- Это не твой уровень - прорычало чудовище. - Тебе дальше...

Сильная, жесткая лапа схватила его за шиворот, и Николай Алексеевич почувствовал мощный удар копытом в зад.
Слезы брызнули у него из глаз. Задыхаясь от боли и унижения, он полетел вниз...
И все повторилось.
Время замедлило свой бег. Лишь чувство страха, отчаяния и полной безнадежности росли вместе с расстоянием, на которое он удалялся от мира, в который, похоже, уже не было возврата.

Падая, вращаясь, он бился о какие-то ледяные стены, пробивал стеклянные тоннели, в которых что-то дико выло, ревело и заглушало его непрерывный крик. Ему казалось, что острые кромки льда, о которые он задевал, вырывают из него куски плоти, ломают кости, ребра.
Наконец, он достиг дна. Страшный удар всем телом и полная тьма...
Окровавленными руками он медленно ощупал свое тело, нывшее от боли. Коснулся лица с замерзшими слезинками. Кожа обуглилась от лютого холода, губы стали как камень.
«Почему я еще жив?» - подумал он с тоской и недоумением.

Арктический холод пробирал его до костей. Обреченно он ждал                смерти. Но вместо нее пришло что-то иное. Оно приближалось издалека, топая тяжелыми, как огромные деревья, ногами, тяжело сопя и                вздыхая. Приблизившись к Николаю Алексеевичу, оно шумно обнюхало его, взрыкнув, схватило зубами и куда-то поволокло.
«Мне уже все равно... Мне уже все равно...» - пульсировало где-то глубоко в замерзающем рассудке.

Он очнулся от толчка. Зубы существа, которое его тащило, разжались и он ударился о твердую, как стекло, поверхность. Неприятный, холодный, красно-фиолетовый свет бил по глазам. Он лежал на ровном полу, напоминающем поверхность ледового катка.
- Конвой свободен! - раздался откуда-то сверху резкий металлический голос.
Существо, притащившее Николая Алексеевича в зубах, шумно топая копытами, удалилось.
Николай Алексеевич, закрывая глаза от яркого света, сел на ледяной  пол и посмотрел вперед.
«Скорее бы все кончилось» - пронеслось у него в голове. Он уже был                готов к встрече с любым чудовищем из адского кошмара, в котором он оказался. И все же, то, что он увидел, заставило его вздрогнуть от изумления.

Впереди, на возвышении находился массивный стол с тремя высокими стульями. За ним восседали в черных мантиях - миниатюрный лысый человечек с очками в тонкой оправе, тучный мужчина с красным обветренным лицом и в середине ... худощавый морщинистый пожилой господин.
- Не может быть - пробормотал Николай Алексеевич. - Невероятно...

Высоко над головами судей в красноватом полумраке висела, словно в воздухе, огромная статуя Фемиды. Только странная это была Фемида – карающей меч был не опущен, а высоко поднят над ее головой, а там, где должны были быть весы, рука статуи сжимала железную плеть. Рот ее кривился в надменной усмешке, и, казалось, слегка двигался, будто статуя насмехалась над ним.

- Судебное заседание объявляется открытым! - жестко произнес худощавый господин.
Николай Алексеевич взглянул своему двойнику в глаза, содрогаясь от ужаса.
Если собрать на земле все зло, всю жестокость, все равнодушие, они не могли бы составить и тысячной части того, что исходило из этих беспощадных серых глаз. Они смотрели на него с такой гордыней, с таким ледяным презрением, с такой холодной злобой, что выдержать его человеку нельзя было и секунды.
Он бессильно опустил голову.
«Неужели это я сам?» - пульсировало у него в висках.

- Рассматривается дело по обвинению грешника пятого уровня, идентификационный номер 117569912420. Объявляется состав суда...
Голова у Николая Алексеевича поплыла кругом. Ну да, все                верно. Тройка судей. Коллегиальный суд...
Выходит, это он подсудимый? Это его, судью пятого квалификационного класса, будут сейчас судить?
Тут он заметил, что за пределами светлого пятна, в котором находились судьи, происходит какое-то движение. Очевидно, это был зал судебного заседания, который быстро наполнялся зрителями - омерзительными существами самых невероятных видов - какими-то двуногими рогатыми жабами, мерзкими горбоносыми ведьмами, огромными летучими мышами с вытянутыми, как у крокодилов, рылами, крыс и пауков с человеческими головами, мутантов, состоящих только из ног и большой головы...
«Кажется, я все это уже видел... но где?» - мучительно вспоминал Николай Алексеевич...
И вдруг он вспомнил.

Лет десять тому назад, когда он проводил отпуск со своей супругой в Австрии, в академии изобразительных искусств в Вене он увидел в подлиннике триптих Иеронима Босха - «Страшный суд». Тогда еще он сказал своей жене - такую картину мог написать только сумасшедший. Но теперь он видел персонажей этой картины наяву. Не такой, уж, значит, сумасшедший был голландский художник шестнадцатого века.
Он посмотрел налево - там, в позе мыслителя, сидел человеческий скелет в синем плаще, развернув большой толстый свиток желтого пергамента, исписанного мелким почерком.
«Государственный обвинитель!» - догадался Алексей Николаевич.  Чуть поодаль, изогнувшись, сидела полуженщина-полуящерица с голой зеленой грудью и огромным, как у хамелеона, ртом. В ее маленькой когтистой лапке было зажато длинное красное перо. Без сомнения, это была секретарь судебного заседания.
 «Какая отвратительная, гнусная пародия на суд» - тоскливо думал Николай Алексеевич, оглядывая скопление окружавших его монстров.

 - Подсудимый встаньте! - услышал он властный окрик. - На вопросы суда отвечают стоя!
«Все как у нас» - тяжело вставая, думал он, стараясь не смотреть в глаза худощавому.
- Имя! - повторил голос.
- Безменов... Николай Алексеевич...
Судьи за столом зашумели.
- Он лжет! - воскликнул лысый человечек в очках.
- Лжет! - прохрипел краснолицый.
- Зачем вы вводите суд в заблуждение?  - строго произнес худощавый судья. - Назовите правильно имя!
- Но я уже назвал!
- Еще раз повторяю! Настоящее имя!
- Я же сказал. Безменов Николай Алексеевич, это мое настоящее имя.
Председательствующий гневно взмахнул рукой:
- Пристав!
Хрюкнуло какое-то хищное шарообразное существо - полукабан-полуеж, покрытый острыми иглами, с огромным клыкастым ртом и маленькими короткими лапами, в которых торчали какие-то острые предметы.
 
- Напомните ему его имя! - скомандовал председательствующий.
Николай Алексеевич закричал от острой боли - шарообразный кабан ударил его наотмашь металлической палицей с острыми шипами на конце. Точно такой же предмет он видел на одной из картин Босха, где нераскаянные души людей подвергались в загробном мире жестоким истязаниям.
В зале раздались аплодисменты - зрители хрюкали, мычали и ревели от восторга.
- Грешник... я грешник пятого уровня... - пролепетал Николай Алексеевич.
- Дальше? - равнодушно спросил председательствующий.
- Я не помню! – всхлипнул Николай Алексеевич. - Только пожалуйста, больше не бейте!
- Сколько вас бить и когда – это решит суд! – отрезал                худощавый. - Итак, подсудимый, вы подтверждаете, что ваш идентификационный номер 117569912420?
- Да... конечно... подтверждаю...
Трое судей за столом, удовлетворенно кивнули друг другу головами.

- Слово представляется стороне обвинения – объявил худощавый.
Скелет встал со своего места, учтиво поклонившись суду. Затем он мелко затрясся, часто защелкал челюстями, словно кастаньетами, указывая костлявым пальцем на желтый свиток пергамента, который от сжимал костяшками пальцев другой руки.
Ящерица-секретарь ловко что-то записывала огромным красным пером  в другом пергаментном свитке. Один ее выпученный глаз смотрел на обвинителя, другой - на коллегию судей.

Когда обвинитель закончил стучать челюстями и сел на место, гул одобрения пронесся по залу, наполненному уродами с картины Босха.
- Тишина! - властно произнес председательствующий. - Подсудимый, понятно предъявленное обвинение?
- Какое же это обвинение? - измученно произнес Николай                Алексеевич. - Я слышал только как стучали кости. Это даже не процесс, это просто пародия...
- Молчать! Я вам слова не давал! - услышал он яростный окрик. - Если я задаю вопрос, ответ только да или нет!
- Какое имеет значение, скажу я да, или скажу нет...
- Не пререкаться с судом! Вот когда я вам дам слово, тогда и скажете! - властно произнес худощавый, вперив в него испепеляющий взгляд.
- Вы нарушаете порядок в зале судебного заседания! - гневно пропищал лысый человечек в очках.
- Не даете суду вести процесс - злобно прохрипел тучный краснолицый.
- Пристав! - хором воскликнули все трое.
Мерзкий ежеподобный кабан быстро подкатился к Николаю Алексеевичу, открыл смрадную клыкастую пасть, и издав оглушительный свиной визг, вновь ударил его своим железным орудием по ребрам. Согнувшись пополам, Николай Алексеевич упал, теряя сознание от боли.
Уроды в зале завыли, засвистели, заклекотали от восторга, щелкая клювами, хлопая крыльями и перепончатыми лапами.
- Суд объявляет перерыв! - объявил председательствующий.

Николай Алексеевич пришел в себя от нового удара железной палицей.
- После перерыва слово предоставляется подсудимому! - объявил худощавый судья.
- Подождите... А где мой адвокат? - осененный внезапной догадкой, спросил Николай Алексеевич.
-  Суду вопросы не задают! - услышал он резкий ответ.
- В этом суде не положены адвокаты - произнес лысый человечек, поправив очки.
- И никогда их здесь не будет - злобно пробасил краснолицый.
- Тогда я буду защищать себя сам - неуверенно пробормотал Николай Алексеевич.
- Мы вас слушаем - холодно произнес председательствующий.

- Я... я ни в чем не виноват. Как я попал сюда, и почему меня судят, я не знаю. Я честно работал судьей двадцать пять лет. Исполнял свои обязанности в соответствии с законом... Никому ничего плохого я не сделал...
- Все? - ледяным тоном спросил председательствующий.
- Нет... Я все-таки хотел бы знать, в чем суть предъявленного обвинения.
- Вы уже слышали выступление стороны обвинения.
- Но я ничего не понял! Это же... нарушение моих прав!
  Трое судей оживленно о чем-то начали совещаться, дружно кивая головами. Наконец, лысый человечек, развернув желтый свиток пергамента, зачитал:
- Вы обвиняетесь в убийстве, прелюбодеянии, краже, чревоугодии, сребролюбии, зависти и гордыне.
 - Но это ложь! Это... это неправда! - закричал Николай Алексеевич.
- Чем вы можете это опровергнуть? - прохрипел тучный краснолицый. 
Николай Алексеевич замолчал. По залу волной пробежали хохот и довольное хрюканье.
- Вот видите! - удовлетворено произнес лысый человечек. - Вами не приведено убедительных доводов вашей невиновности.
«Сколько раз я сам произносил эту фразу в суде!» -  с ужасом подумал Николай Алексеевич.
- В таком случае у меня... ходатайство! - произнес он вслух.
- Какое именно? - мрачно спросил его председательствующий.
- Я хотел бы исследовать материалы дела.
Вновь три судейские головы сомкнулись, и, покивав, огласили решение:
- Ходатайство удовлетворено!
 
Шустрая женщина-ящерица, быстро перебирая лапками, схватила с судейского стола толстый желтый свиток и передала его Николаю Алексеевичу в руки.
Преодолевая отвращение, он взял «дело» в руки.
Это был свернутый в рулон тонкий пергамент, напоминающий человеческую кожу, исписанный мелким, готическим шрифтом на каком-то странном древнем языке. Вглядываясь в крючковатые бурые буквы, написанные, видимо, кровью, Николай Алексеевич не смог понять ни одного слова.

- Я не могу прочитать этого дела... - беспомощно произнес он, не смея поднять глаза на судей.
- Так я и думал - равнодушно произнес председательствующий. - У стороны обвинения есть ходатайства?
Скелет беззвучно поклонился суду, а затем вновь мелко затрясся, щелкая челюстями.
- Прокурор желает продемонстрировать суду доказательства вины подсудимого! - объявил председательствующий. - Есть возражения?
- Нет! - воскликнул Николай Алексеевич. - Как и нет никаких доказательств моей вины!
- Вы уверены? - с холодной иронией произнес председательствующий.
- Абсолютно! - гневно ответил Николай Алексеевич.

Скелет в синем плаще подошел к Николаю Алексеевичу и в упор посмотрел на него пустыми глазницами черепа. Ледяной ветерок пробежал по спине подсудимого, сердце забилось от ужаса, словно у воробья.
Костлявая рука вырвала у него из рук желтый пергамент. Гордо встав перед судом, скелет развернул свиток на всю ширину раскинутых рук.

Внезапно свиток словно ожил. Увеличиваясь в размерах, он приобрел вид живого экрана, где двигались какие-то объемные фигуры. Это была не просто объемная голограмма, это была сама жизнь... Жизнь Николая Алексеевича. Словно на быстрой перемотке он увидел родильный дом, давно умершую мать, прижимающую его к своей груди, еще совсем младенца, свой огромный рот, открытый в плаче, красное сморщенное личико.

Вот он бежит из школы, останавливается у пруда, ловит руками головастиков, потом бросает их на землю и зачем-то давит ногой, с интересом разглядывая вылезающие из них спиралью кишочки. Вот он в седьмом классе, опять у школы, ловит бабочку и затем сжигает ее лучом от большого увеличительного стекла. Рядом плачет маленький мальчик, пытаясь заступиться за бабочку, но он грубо отпихивает его ногой и дает подзатыльник.
В зале, заполненном чудовищами, раздался хохот и свист, аплодисменты копыт, когтистых лап и крыльев.

Николая Алексеевича бросило в жар от мучительного стыда. Все это было правдой, только давно забытой - на целых пятьдесят лет!
Вот он в армии, осторожно входит в казарму, и, оглядываясь по сторонам, быстро идет к своей кровати, шарит под ней рукой и достает большой кусок сала, затем, озираясь, жадно сует его за пазуху, быстро уходит...
Монстры в зале взревели от восторга.
У Николая Алексеевича закружилась голова.
 
Следующий этап его жизни - юридический институт. Идет лекция, рядом с ним сидит миловидная девушка. Вот он обнимает ее, куда-то ведет... Крупным планом демонстрируется процесс человеческого соития.
Николай Алексеевич закрыл лицо руками.
- Смотреть! - раздался яростный окрик председательствующего.
Резкий удар железными шипами по ребрам, сопровождаемый злобным визгом пристава, заставил его опустить руки.

Вот возле него безутешно плачет та самая девушка. Она о чем-то молит его, но он резко с ней разговаривает, затем переходит на крик. Девушка повисает у него на руке, но он отталкивает ее от себя и уходит, хлопая  дверью... Та же девушка в медицинском кабинете. Женщина-врач строго смотрит на нее, надевает резиновые перчатки.
Сердце Николая Алексеевича забилось у самого горла. Широко раскрыв глаза, он смотрел на проклятый экран, выдававший неумолимую, давно забытую правду.

Вот розовый пузырь, в котором двигается маленькое тельце - крошечный человеческий эмбрион. К нему приближается какие-то острые металлические предметы - лезвия огромных ножниц... Крохотный зародыш отчаянно машет ручками, беспомощно раскрывая ротик в немом крике, пытается отпихнуть от себя ножками концы лезвий. Ножницы перерезают его пополам...
- Нет! - закричал Николай Алексеевич, содрогаясь от рыданий. - Я не хотел! Я не знал!!!
Обливаясь слезами, он упал лицом на ледяной пол, молотя по нему кулаками.
Гнусный хохот со всех сторон был ему ответом. Толпа зрителей исступленно ревела от восторга.
Скелет обернулся на судей.
- Тишина в зале! - грозно произнес председательствующий. - Подсудимый, встать!
Николай Алексеевич, всхлипывая, встал...
- Прокурор, продолжайте.
Бесстрастный скелет продолжил исследовать дело, в котором была непостижимым образом упакована вся греховная жизнь Николая Алексеевича.

Вот подсудимый работает молодым следователем. Он расшивает уголовное дело - чтобы вставить в него нужные протоколы с подделанными подписями понятых.
Вот он допрашивает подозреваемого - перепуганного пьяницу, пожилого мужичонку. Яростно кричит на него, заставляет признаться в преступлении, которое тот не совершал. Мужичонка, не выдержав давления, в голос ревет, утирает слезы грязными руками. Но молодого следователя это не трогает - он спокойно выпускает ему сигаретный дым в лицо, обещая сгноить в камере.

Сквозь мутную пелену слез Николай Алексеевич видел себя в невообразимо постыдных состояниях, как душевных, так и физических.
Злоба, раздражительность, гнев, сквернословие, похоть, измены, предательство, жадность - все это оказалось правдой. Всем этим до отказа была заполнена его чистая, как он считал, биография судьи пятого квалификационного класса. Ни одного доброго дела не показал дьявольский экран.
 
Вот он, уже работая судьей, проходит мимо железной ограды, возле которой, дрожа от холода, просит подаяния какой-то старик в рваных                обносках. Судья раздраженно смотрит на него, сует руку в карман пальто, на секунду останавливается... и проходит мимо, решив, что не стоит тратиться на грязного нищего.
Все, что с такой легкостью им забывалось, уносилось течением времени, теперь неумолимо разворачивалось перед широкой аудиторией. Все его тайные желания и порочные поступки, все его похоти и капризы, все его чванство, лицемерие, самопревозношение - все теперь было представлено как на ладони и он не мог ни слова сказать в свое оправдание.
Последнее, что он увидел - свою гордую усмешку в процессе по делу Бестеева, с которой он удалился в совещательную комнату.

- Материалы дела исследованы! - объявил председательствующий.
Скелет свернул свиток, изображение исчезло.
- Судебное следствие окончено - объявил председательствующий. - Суд переходит к прениям. Слово предоставляется стороне обвинения.
Скелет, мелко трясясь, медленно поднял руку, быстро клацая челюстями, и ткнул в сторону Николая Алексеевича костлявым пальцем.
- Виновен! Виновен! Виновен! - зашумел, беснуясь, зал, наполненный адскими созданиями.
Пристав, хрюкая, ринулся в толпу уродов, охаживая их своей шипастой палицей. Поднялся невообразимый шум и гвалт. Ведьмы, вскочив со своих мест, стали плясать вокруг Николая Алексеевича, плеваться в него и хватать костлявыми когтистыми лапами.
- Тишина! - свирепо рявкнул председательствующий. - Слово представляется подсудимому.

Тяжело дыша, Николай Алексеевич поднял глаза на судей, но тут же их опустил. Их лица уже не были похожи на лица людей - сквозь них проступала иная, истинная - нечеловеческая сущность носителей абсолютного зла.
- Говори, мерзкая тварь! - прорычал председательствующий. Лицо его вытянулось вперед, превращаясь в змеиную голову; испепеляющие ненавистью глаза вспыхнули зеленым огнем. То же самое стало происходить и с другими судьями - лысым человечком в очках и краснолицым толстяком. Три отвратительных ящера в черных мантиях свирепо смотрели на него с судейских кресел, содрогаясь от невыразимой злобы.

Пришла в движение и богиня Фемида. Повязка упала с ее глаз, обнажив  козлиную морду с огромными черными рогами. Медленно, с шелестом развернулись за ее спиной огромные перепончатые крылья, как у исполинской Горгоны. Широкая пасть, усеянная острыми зубами, открылась, и из нее вырвалось яркое пламя.

Николай Алексеевич хотел что-то сказать, но воля его была парализована. Смертный ужас объял его душу, и не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни языком.
- Объявляется приговор! – услышал он низкий, хриплый клекот сидящего напротив него дракона.
«А как же мое последнее слово...» - мелькнула мысль в его угасающем сознании.
- Вечная Тьма! С отбыванием первых пяти тысяч лет в горячей плазме! - прорычал председательствующий. - Конвой! Забрать душу грешника!

В зал с низким глухим ревом ворвались черные мохнатые существа, схватили Николая Алексеевича, потащили к выходу из зала. Громкий хохот козлоподобной богини раздался ему вслед. Николай Алексеевич, стремительно приближался к огромному, раскаленному добела круглому металлическому щиту, за которым ревело вечное, неугасимое пламя непостижимых человеческому уму ядерных реакций.
«Неужели все кончено? Неужели нет надежды?» - с невыразимым отчаянием подумал он, утрачивая остатки воли. Угасающий разум, словно в потемках, лихорадочно искал, нащупывал хоть какое-то средство спасения. Только сердце его продолжало отчаянно биться, словно пойманная птичка о железные прутья клетки.
 
И тут, где-то в самой его сокровенной глубине, впервые раздался робкий возглас: «Господи!»
Темные существа отпрянули от Николая Алексеевича, потирая лапы, визжа и ворча, словно обезьяны, получившие ожоги.
На секунду он смог освободить свой язык от сковывающего его паралича и крикнул, что было сил:
- Господи! Прости меня!

Словно светлым росистым облаком обдало его, закрывая от неумолимого жара. В этом облаке он увидел спокойное, улыбающееся лицо своей жены.
- Люба! – с трудом прошептал он, роняя слезы. - Ты пришла...
- Не бойся, Николай! - услышал он ее голос. - Возьми! - Она протянула ему ладонь, в которой что-то сильно блестело, сияло и заставило в ужасе отпрянуть сопровождавший его мохнатый конвой.
- Идем! - сказала она, и, крепко взяв его за руку, потянула вверх...

5

- Женщина, сколько раз вам говорить, нельзя, здесь кардиология, отделение интенсивной терапии!
- Мне по работе надо, пропустите! - задыхаясь от быстрого бега, тараторила худенькая брюнетка, роясь в сумочке в поисках служебного удостоверения. - У нас проверка...
- Ладно, не надо корочек ваших, идите уж так, если надо - недовольно проворчала полная медсестра. - Куда побежали, халат накиньте! - добавила она сварливым тоном. - И бахилы! - крикнула она вслед убегающей работнице прокуратуры.
Младший советник юстиции Надя Истокова, конечно, соврала про проверку. Ей нужно было во что бы то не стало попасть в палату к больному Безменову, ради чего она даже попросила свою подругу подменить ее утром в суде.
- Триста третья палата - прошептала она, сверяясь по экрану своего телефона, и робко толкнула белую дверь во внутрь.

Николай Алексеевич лежал на широкой медицинской кушетке, словно распятый - в каждой руке на локтевом сгибе торчали иглы, к которым из капельницы тянулись длинные прозрачные шланги, доставлявшие в венозную кровь лекарственные препараты. Глаза его были закрыты.

В нерешительности Надя замерла. Момент для посещения больного был не самый удачный. Вздохнув, она тревожно посмотрела на часы, оглядела нехитрое убранство палаты. Столик, тумбочка, холодильник. Подоконник был буквально завален продуктами, причем самыми изысканными деликатесами - дорогими мясными нарезками, осетровым балыком, крабами, банками черной и красной икры, плодами манго, папайи, красными бананами, и фруктами, названия которых она даже не знала...
Яркий луч солнца заглянул в палату, упал на лицо больного. Николай Алексеевич, жмурясь, открыл глаза.

- Здравствуйте! - смутилась Надя. - Простите меня за беспокойство...
- А, это ты... - улыбнулся Николай Алексеевич. - Видишь какой я                теперь… Прыгал вот, прыгал и допрыгался до инфаркта. Ну что же ты стоишь, садись скорее - он показал ей глазами на стул.
- Ой, да я на одну минуточку, я и так рискую... Врач меня как увидит, сразу выгонит - покраснела Надя. - Я и так наврала, что пришла с проверкой.
- Вот как! - тихо засмеялся Николай Алексеевич. - И что тебя заставило так рисковать?
Лицо Нади посерьезнело.

- Дело у меня очень важное... Не знаю, поверите, или нет. Мы-то  женщины, в сны верим, а вам уж и не знаю, как сказать. В общем, приснилась мне женщина, строгая, в белом платочке, как в церкви ходят. И сказала...
- Что она тебе сказала? - побледнел Николай Алексеевич.
- Сказала, что я должна вам передать вот это...

Надя, густо покраснев, раскрыла маленькую ладонь, в которой ярко заблестел на солнце нательный серебряный крестик с цепочкой.
- Я специально за ним в наш храм ходила, долго думала, какой вам взять... Но не решалась отдать несколько дней. И вдруг опять мне снится та женщина, строго смотрит на меня и говорит - «ну чего ты ждешь? сегодня же отдай крест Николаю!» Теперь вы понимаете...
 
- Я тебя понимаю - шептал Николай Алексеевич, закрыв глаза. Из-под век на его бледное, осунувшееся лицо, текли слезы.
- Простите меня, я побегу - заволновалась Надя. - Крестик только положу вам на тумбочку.
- Подожди - открыл глаза Николай Алексеевич. - Я хочу попросить у тебя прощения.
- За что? - изумилась Надя.
- Ты больше года ходишь в краевой суд, а я даже не помню, как тебя зовут. Даже не спрашивал...
- Господи, ну и что тут такого - улыбнулась Надя. - Надежда меня              зовут. А лучше просто Надя.
- Надя... А жену мою звали Люба...
- Я знаю... Мне про нее рассказывали. Только знаете что - Надя нахмурила брови. - Пообещайте мне пожалуйста, что вы будете носить то, что я принесла. Мне ваша жена сказала, так строго сказала, слово с меня взяла... Обещаете? - робко спросила она.
- Обещаю. Пообещай и ты мне кое-что.
- Что?
- Что ты возьмешь своим детям всю эту гору продуктов у меня на подоконнике. Это мне мои коллеги с работы притащили, наверное, хотели показать, как я им дорог.
- Да что вы, Николай Алексеевич! Сами кушайте, вам сейчас                надо... Родным отдадите.

- Родным… – усмехнулся он сквозь слезы. – У меня из родных только дочь осталась, и то живет в Италии, все у нее есть. А самому мне сейчас, Наденька, ничего кроме манной каши, нельзя... Забери, умоляю. Не возьмешь, отдам в соседнюю палату.
- Ой, не обижайтесь на меня, ради Бога! Раз так, конечно, возьму, сколько смогу унести. А я ведь... Тоже хочу у вас попросить прощения.
- Ты-то за что? - изумился Николай Алексеевич.
- Да помните, я у вас в процессе заснула. У меня тогда младший ребенок заболел, и я всю ночь с ним не спала, скорую вызывала. Температура была под сорок. Не знала уже, чем ее сбить. Простите меня…
Сиплый звук вырвался из груди Николая Алексеевича, слезы вновь потекли по его осунувшемуся, морщинистому лицу.

- Ой, да что с вами? – испугалась Надя, – Может, доктора позвать?
Она встревоженно стала искать глазами кнопку экстренного вызова.
- Не надо никого звать, Надя… Все со мной хорошо. Просто совесть, видать, проснулась. От этого еще никто не умирал.
Ничего не понимая, она испуганно смотрела на него, взволнованно теребя ручки своей сумочки.
- Ладно, беги скорее – прошептал он ей. - А то и вправду доктор сейчас выгонит.  Да не забудь продукты забрать.
- Я уж побегу, в самом деле – виновато пробормотала она, хватая пакеты с деликатесами. - Выздоравливайте скорее, Николай Алексеевич, и приходите к нам в суд.

«Вот же я дура, разволновала человека, у него же сердце разорванное» - причитала она про себя, выходя их больницы.
Уже в автобусе, где она отчаянно защищала своим телом от напирающей толпы драгоценные пакеты, Надю Истокову вдруг осенила внезапная догадка.
Надежда и Любовь встретились, чтобы возникла... Вера.
Он поверит. Он непременно поверит.
«Это же так просто!» - с ликованием думала она, глядя из окна автобуса                на солнечный луч, пробивающийся сквозь хмурые осенние тучи. «Если бы все люди это понимали!»


ЭПИЛОГ

Морозный полдень. Мелкий искристый снежок вспыхивает на ярком солнце, отражающемся на зеркальных стеклах Забадуйского краевого суда. С утра он насыпал уже целую шапку на голову и плечи Фемиды, отлитой из дорогого, отливающего золотом, сплава; наполнил обе чаши ее высоко воздетых весов.
Под прозрачным куполом башни, за круглым столом, среди фикусов и роскошных тропических пальм сидят двое мужчин в строгих деловых костюмах - миниатюрный лысый человечек с очками в тонкой оправе, и тучный мужчина с красным обветренным лицом, страдающий одышкой.

Они пьют кофе и любуются сквозь прозрачные стены великолепным видом на город, убеленный впервые выпавшим снегом.
Лысый человечек делает маленький глоток и томно вздыхает высоким тенорком:
- Ах, не хватает нам дорогого Николая Алексеевича... Ведь еще так недавно он шутил за этим креслом, пил с нами кофе.
- Говорят, он подал в отставку? - свистя прокуренными легкими, говорит краснолицый, пододвигая к себе кофейную чашку.
- Разумеется, подал - поправил очки лысый человечек. - Я полагаю, вы тоже не стали бы торчать в судах после обширного инфаркта?

Подавившись кофе, краснолицый мужчина трижды плюет через плечо и, кашляя, яростно стучит костяшками пальцев по столу:
- Типун вам на язык... Угораздило же вас такое сказать. Я еще пожить хочу.
- Ну, полно вам, голубчик - непринужденно смеется лысый                человечек. - Вы еще нас всех переживете... А кстати, говоря, наш Николай Алексеевич тоже не сидит, сложа руки. Я слышал, теперь он трудник.
- Кто?  - округляет глаза краснолицый.
- Трудник - тонко улыбается его собеседник, поправляя очки.
-  Это кто же такой?
- Ну, это тот, кто трудится в монастыре, чистит там снег, выполняет разную грязную работу. Потом, если захочет, может стать послушником,                а там, глядишь, и монахом. А что, коллега, мы с вами, в каком-то смысле, тоже трудники. Мы трудимся в суде, а они в монастыре. Мы зачитываем приговоры, а они – свои молитвы.

Краснолицый с несколько секунд изумлено молчит, а потом заходится беззвучным сипящим смехом:
- Ну, дорогой, развеселили меня... Похоже, Николай Алексеевич не только словил инфаркт, но еще и ударился головой об какую-нибудь трубу в том самом котловане. Впрочем, на нашу-то судейскую пенсию можно любую блажь себе позволить – хмыкнул он, отхлебывая кофе. – Хоть в трудников, хоть в индейцев играть.
- А вот здесь вы не правы. Разведка донесла, что Николай Алексеевич свою пенсию не получает.
- Как это, не получает?
- А вот так. Вся его пенсия сразу перечисляется в детский дом.
- Серьезно?
- Серьезно. Я проверил.

Краснолицый замирает с открытым ртом, уставившись на кофейную чашку.
- Ну тогда я ничего не понимаю… Значит, он окончательно тронулся умом.
- Ну что же вы так фамильярно о нашем коллеге – хитро улыбается лысый человечек. - Кстати, помните его последнее уголовное дело? Там еще был потерпевший, бывший работник уголовного розыска? Это он его вытащил из котлована и отвез на своей машине в реанимацию.
- Герой! - презрительно кривит губы краснолицый.
- Самый настоящий! Кстати, еще не известно, чем бы все кончилось, если бы он не прогнал уличного грабителя, увязавшегося за нашим Николаем Алексеевичем.
Краснолицый хочет еще что-то сказать, но, взглянув на настенные часы, хмурится и встает, направляясь к выходу:
- У меня через три минуты судебное... Заболтался я с вами, побегу.
- Удачи! Мысленно с вами! – щурится в улыбке лысый человечек.

Настроение у него превосходное. Еще неделя – и он в отпуске.
Судья допивает кофе и подходит к клетке с канарейкой. В мечтах он уже летит в самолете, пересекает Гималаи и Индийский океан… Там, за десять тысяч километров отсюда, его ждет тот самый отель, где в прошлом году он так чудесно провел свой отпуск без жены…

Маленькая желтая птичка испуганно прыгает по жердочке, затем забивается в самый дальний угол, широко открыв клюв и дрожа от страха.
- Ну что же ты боишься, глупенькая? - ласково произносит судья, насыпая ей корма в клетку. - Хоть бы разок запела.
Но маленькая птичка испугалась не его.
 
Если бы он, так же, как это чистое душой создание, мог видеть то, что находилось в этой комнате, притаилось в углах под стеклянным потолком, сидело на стульях и даже у него на плечах, то он, объятый смертным ужасом, немедленно выпрыгнул бы из этого сверкающего здания, пробив своей головой прозрачную стену стеклянной башни.