Друг Гена

По воспоминаниям Игоря Козлова, выпускника МВИМУ 1978 года, капитана и поэта.

Родом он был откуда-то из Сибири или Среднего Урала. Родился, жил и рос в деревне в многодетной семье. У него было много братьев и сестёр, но рассказывать о них он не любил. По-видимому, та жизнь до мореходки его не слишком баловала, и он не хотел о ней распространяться. Он вырвался оттуда, вырвался и всё. Зачем оглядываться?

Гена был небольшого роста, пожалуй, он был самым маленьким в роте. Но именно этот факт вынуждал его всегда быть на чеку. Естественно, что в кубрике он всегда держался старшины. Мог рассказать какой-нибудь пошлый случай или анекдот, поддерживая беседу начатую товарищем, но сам такой инициативы никогда не проявлял. Гена умел играть на гитаре и неплохо пел. В основном, блатные песни. Несмотря на маленький рост, он обладал физической силой. Как мы узнали уже вскоре, у него был первый разряд по тяжёлой атлетике, и столько килограммов, сколько он мог толкнуть или выжать, в роте не мог никто. У него был комплекс наполеона. Он хотел быть первым во всём, но науки ему давались с боем, да и никто в роте не принимал его всерьёз. Ко мне он потянулся из-за стихов. Я писал стихи, а Гена любил их слушать. И ещё Гена тянулся к тем, в ком он видел хоть зачатки интеллигентности. Он хотел быть таким же и старался изо всех сил. Наверное, из-за этой раздвоенности, ему было особенно непросто. Мы с ним подружились, и дружба эта продолжалась долгие-долгие годы. И чем больше мы были вместе, тем больше становились неразлучниками. Если я сдавал досрочно экзамены, чтобы вырваться на три дня в Ленинград к своей любимой девушке Тане, то и Гена шёл сдавать экзамены досрочно, и ехал со мной. Если я снова досрочно сдавал экзамены, чтобы вместо шлюпочной практике поехать командиром роты с детским морским клубом «Альбатрос», то и Гена делал то же.

Именно Гена и распевал мою песню ударяя по струнам гитары:
Как в парашют воздушного десанта,
Рванулся ветер по сырой траве.
И слёзы дождь роняет на курсанта,
Нашивки блеск на левом рукаве.
Два Вити и два Игоря, и Гена…
Серёжи два, Валера… На века
Гордиться нами будет вся Система,
Но, а пока… Наряды лишь пока!
Он пел эту песню всегда при любой возможности, как только в его руках оказывалась гитара. Пел старательно, перечисляя поимённо всех ребят нашего кубрика, себя в их числе. Он делал акцент и ударение на слове «курсанта», поэтому она до сих пор звучит у меня в ушах именно в его колоритном исполнении. Хотя большинство стихов и песен тех лет я забыл…

Гена втянул меня в спорт. Сам он регулярно ходил поднимать свою штангу, а меня звал исключительно на соревнования, которые часто проводились в мореходке. «Твой вес – до 67,5 кг! – говорил он, - В этом весе будет только один разрядник, значит, второе место тебе обеспечено!» Не могу сказать, что я был тяжелоатлетом, но на соревнования по просьбе Гены ходил, выступал за «честь роты», толкал 80 кг и рвал 60 кг. Этого было достаточно, чтобы занимать вторые и третьи места.

Все увольнения в город по субботам и воскресеньям мы с Геной проводили вместе. У нас уже стало традицией в увольнение идти в пельменную, прихватив в магазине бутылку водки. В пельменной, отстояв очередь, мы заказывали по двойной порции пельменей, садились к столу, разливали водку в двухсотграммовые стаканы, выпивали и закусывали. А потом шли по проспекту Ленина и пели русские народные песни. Нам везло. Никто и никогда из начальства не видел нас в нетрезвом состоянии. При этом надо сказать, что рота таяла на глазах. То одного, то другого исключали курсантов за случаи «появления в роте в нетрезвом виде».

Начальство мореходки, чтобы напугать курсантов и прекратить все случаи злоупотребления последними спиртных напитков, иногда даже устраивало показательные исключения из высшего училища. Помню, когда мы учились ещё на первом курсе, всех первокурсников, а это три факультета в 5 рот, выстроили на плацу. Парадом командовал начальник строевого отдела, капитан первого ранга. В центр образованного ротами прямоугольника, приказали выйти двум курсантам. Вышли двое с опущенными головами с видом раскаявшихся грешников. И ещё двоим приказали выйти на середину, наверное это были круглые отличники. И вдруг раздалась команда: «Нашивки и гюйс сорвать!» — И двое отличников сорвали нашивки с двух грешников. На том и закончилось. Мы шли в роту удручённые и пришибленные. Все молчали. Пережить такое никто не хотел.

Ещё помню, сразу после поступления в мореходку, всех первокурсников собрали в актовом зале на лекцию. Выступал нарколог. Он сказал, обведя зал суровым взглядом: «Половина из здесь сидящих, станет законченными алкоголиками!» — Моему внутреннему возмущению не было предела! Потому что я не любил спиртное, пил редко по праздникам и немного. Но уже вскоре слова нарколога стали приобретать физическое воплощение. Первый курсант, который был исключён из нашей роты, был исключён именно за злоупотребление спиртными напитками. Вот он действительно злоупотреблял! Это был симпатичный парень из Ленинграда. На фланке он носил знак об окончании Суворовского училища. Мы ему даже завидовали, рассматривая этот знак. В увольнении он напивался так, что до роты добирался только с чьей-нибудь помощью. А потом, как сплетни, курсанты рассказывали о нём, что видели ночью, как тот пил воду из писуара. Его первым и отчислили, а потом ещё, потом ещё…

Но нас с Геной сия чаша минула. Мы шли по проспекту и пели песни, а путь наш лежал на вокзал, где мы снова ели. Покупали по две холодных котлеты в привокзальном буфете и по стакану горячего кофе с молоком. Съедали и возвращались в роту, считая, что отдохнули на славу. Ходили, правда, и по ресторанам. Тогда это стоило на двоих 10 рублей. А денег у меня всегда было много. Я играл в духовом оркестре. На трубе, и получал за это деньги, добавку к стипендии, которая была у нас 16 рублей 80 копеек. Я получал рублей сорок. И после каждого «жмура», то есть после каждых похорон, куда нас часто приглашали поиграть, я получал ещё 25 рублей. Иногда мы и Гену брали на похорона, если некому было стучать на барабане. Двадцать пять рублей, это были огромные деньги! И не только по курсантским масштабам.

После первой практике, которая была у нас в рефрижераторном флоте, я купил синий костюм с серебряными пуговицами. Гена купил такой же. Теперь мы были с ним, как два петушка из одного курятника.
Если я говорил: «Всё! Водку больше не пью! Пью только шампанское!»
Гена тут же поддерживал, при этом ударяя на слово «мы»: «Мы пьём только шампанское!»
«Я не курю больше сигарет! — говорил я, — Только «Беломор канал» фабрики имени Урицкого»
«Мы!» — добавлял Гена.

Но нельзя сказать, что Гена Лыхин всегда только подражал мне и не пытался как-то проявить своё наполеоновское «я». Вспоминается такой случай. Гена познакомился с хорошей женщиной с рыбокомбината, стал уходить в увольнение к ней домой. Это было нормой для курсантов. А кто не знакомился? А кто не оставался ночевать у своей знакомой? Но Гене этого было мало. Ему нужно было во что бы то ни стало показать тем, кого он любит и уважает, то есть нам, его близким друзьям, какой он есть на самом деле.

И он устроил такой показательный пир, на который пригласил меня и Гену Быльцова, нашего старшину. Мы пришли в гости к его знакомой. Гена устроил всё так, что в момент нашего появления в доме, он уже сидел во главе большого стола, на котором было много водки и всяких рыбных деликатесов. Гена напустил на себя важность и торжественно молчал, а симпатичная женщина крутилась вокруг него. Гена поднимал пустой стакан, и туда тут же наливалась водка. Гена закусывал жирным палтусом, по его губам и рукам стекал жир, и в тот же момент, губы его вытирались, а в руках оказывалось полотенце. Гену Быльцова это так забавляло и смешило, что улыбка просто не сходила с его лица. А мне было жалко женщину, на которую мой друг даже не смотрел. Представление длилось до тех пор, пока все трое ни вырубились от изрядного перепития...

Ещё до окончания мореходки состоялось предварительное распределение будущих выпускников по просторам необъятной родины. Отличникам предлагали юг. Всем женатым на мурманчанках, позволялось остаться в Мурманске. Согласно этому предварительному распределению, основная часть курсантов планировалась на Дальний Восток. Лично я должен был ехать во Владивосток в рефрижераторный флот. Но...

После окончания мореходки состоялось окончательное распределение выпускников по дальним и ближним портам Советского Союза. Меня, как женатого на мурманчанке, оставили в Мурманске, направив в объединение «Мурманрыбпром», а Гену Лыхина определили в Архангельский траловый флот, который тоже базировался на Мурманск.

На тот момент Гена тоже женился на красивой маленькой девушке Марине. Гена её полюбил, и женился. Потом много лет, наблюдая за их семьёй, я всё вспоминал тот спектакль, который устроил Гена, и смеясь, делал выводы, что теперь в его семье всё с точностью до наоборот. Всякому Наполеону своё Ватерлоо.