Колдунья

                Светлой памяти крёстной мамы посвящается.

               
                «Не бойся верить в то, что на первый
               
                взгляд кажется нереальным…»
               
                /Группа «Мудрость востока»/               
1.
         Алексей ехал на похороны своей тётки, которую с раннего детства не любил и очень опасался… Старшая сестра его матери, тётка Дарья, была колдуньей. Всегда и везде сующая свой огромный горбатый нос, она была воплощением ехидного злорадства и любопытства – безмерного и неукротимого…  Жёлчь, струившаяся из её маленьких, острых глаз, глубоко спрятавшихся под низким лбом, обжигая, проникала в самое нутро…
         Какой же трепет испытывал Алексей каждый раз, будучи ещё мальчонкой, когда тётка, закончив рабочий день, своей уверенной поступью на коротких, косолапых ногах, всегда неожиданно появлялась на пороге дома!
         Этот трепет, гноящейся занозой, долгие годы будет торчать в его душе и памяти!.. И только юношеский нигилизм, породивший неприязнь к тётке, постепенно залечит детскую рану. А спустя годы, уже в зрелом возрасте, эта неприязнь постепенно перерастёт в изнуряющее чувство ненависти. И причин тому будет множество!..               
         А каким беспощадным манипулятором была его тётка! Как умело влезала она в души людские, подёргивая потаённые ниточки необузданных страстей и пороков, поглаживая самолюбие и лаская тщеславие, она исподволь, незаметно подчиняла себе окружающих… Потом уже, насладившись своей властью, медленно высасывала из них жизненные силы и здоровье…         
         Колдунья никогда и никого не жаловала своей благодарностью - даже старшую сестру своей матери, которая в начале зимы 1941 года безропотно приютила в своём крохотном деревянном домике их большую семью, эвакуировавшуюся из-под Орла. Двоих детей, с тощими котомками на спинах, привели тогда за собой, в рабочий посёлок под Тулой, бабушка и дед Алексея, в первые же дни потерявшие восьмилетнего сына Александра и младшую дочь Анну, которой едва исполнилось шестнадцать лет. Лишь через две недели появились чумазые скитальцы на пороге дома, бессильно рухнув в объятья родителей и тётки Марии, потерявших все надежды.
         Ах, как же тогда огорчилась Дарья, которая не ожидала, что её сестре удастся-таки остаться живой, да ещё и чудом спасти от голодной смерти полностью измождённого брата!..

2.            
         После окончания Великой Отечественной войны, тётка Дарья сразу же вышла замуж. Её суженым-ряженым стал терский казак, который, на одной из шахт Подмосковного угольного бассейна, отрабатывал свой долг перед Родиной. Он был из числа лиц специального контингента советских военнослужащих, по разным причинам побывавшим в плену или на оккупированной территории, которые, после проверки органами государственной безопасности, в добровольно-принудительном порядке направлялись на добычу бурого угля из 308-го проверочно-фильтрационного лагеря, расположенного в Тульской области.
         Свою свадьбу Дарья сыграла в доме тётки Марии, куда и привела жить своего мужа. Там же появился и их первенец, которого они назвали Владимиром.
         В конце 40-х годов, когда с мужа были сняты все ограничения, она, поддавшись на его уговоры, согласилась уехать с ним и подросшим сыном на родину своего благоверного - в Ставропольский край.
         Помыкавшись на чужбине лет десять, Дарья, не ужившись со свекровью и другими родственниками мужа, не солоно хлебавши, вернулась со своей семьёй под крыло тётки Марии и матери…
         К тому времени, в доме Марии Михайловны Самойловой ютились уже восемь человек, включая Алексея и его родителей, которым, в середине 50-х годов, когда Алексею едва исполнилось четыре годика, было суждено тоже поселился в этом гостеприимном ковчеге. 
         Трудно себе представить, как умудрялись все они размещаться в одной комнате площадью не более тридцати метров, с небольшой кухней, часть которой занимала печка-голландка, с пригороженным к ней козлятником – крошечной закуткой с дверцей, – где каждый год выхаживались в тепле маленькие козлята, ещё слабо стоящие на ногах.
         Эти шкодливые, забавные животные, которых они выкармливали теплым молоком из бутылочки с соской, были первыми друзьями Алёши. Восторгу мальчишки не было предела, когда бабушки Мария и Поля разрешали ему выпускать подросших козлят в большую комнату, где, радостно подпрыгивая, они без устали носились друг за другом, и неумело оттачивали свои подрастающие рожки. 
     …Когда тетка Дарья с семьёй нежданно-негаданно свалилась всем на голову, крёстная, не сказав заблудшей племяннице ни слова в упрёк, предложила Дарье пристроить к дому небольшую комнату, в которой, спустя некоторое время, она удобно разместились со своей семьёй. А до этого, около года, безразмерный дом, приютивший всех, напоминал походный военный лагерь.
       - Ну что же, в тесноте, да не в обиде, - обычно приговаривала крёстная, наблюдая как все раскладываются спать на полу. Привилегию имели только старшие члены семьи. У крёстной мамы кровать стояла в углу зала, а у бабушки, на двоих с дедом, – на кухне, у печки.
    …Уже тогда, своей детской душой, Алёшка почувствовал отношение тётки Дарьи ко всем членам их большой семьи. Своими колючими насмешками она не щадила даже его. Но, больше всего, обижало малыша отношение злой тётки к старенькой и тихой хозяйке дома – бабушке Марии, – которая к тому времени стала его крёстной…      
        Умной, глубоко религиозной женщине, потерявшей в годы войны дочь, сына и мужа, было далеко за шестьдесят лет, когда, после мучительных сомнений, поддавшись на уговоры, она всё же решилась принять участие в обряде крещения Алексея.
     …Подрастая, малыш всё больше и больше привязывался к своей крёстной. Всей душой ощущал он божественную благодать любви этой доброй женщины. Когда его родители находились на работе, Алёшка неотступно следовал за ней, и даже спал вместе с крёстной, когда тяжело болевшую мать, в очередной раз, клали в поселковую больницу. 
         Всё чаще и чаще называя бабушку Марию крёстной-мамой, малыш вызывал у неё слёзы благодарности и умиления. Впрочем, и относилась она к нему, как любящая мать, а он, своей робкой, ещё неокрепшей душой, всё больше и больше тянулся к крёстной, отвлекая её от тягостных воспоминаний. Он, словно лучик весеннего солнышка, пробуждал в ней силы и самые светлые воспоминания. И, ощущая это, крёстная была безмерно благодарна Алёше, который подарил ей вторую жизнь, неожиданно наполнившуюся давно забытым чувством материнства, новым смыслом и трепетным ожиданием каждого наступающего дня. Долгое время, никем не востребованная любовь эта, вырвавшись из недр израненной души, вдруг заставила сиять её грустные глаза, потускневшие от горя.   
         Мудрая, одинокая женщина вложила в смышлёного крестника всю свою душу. Благодаря ей, мальчик к четырём годам, прочитал свою первую книгу - «Путешествия Гулливера», - а уже в шесть лет, вслух, по слогам, читал древнюю церковную книгу, написанную на старославянском языке, умиляя и восхищая крёстную маму. Постепенно любознательный малыш узнал от неё не только смысл необычных слов и событий, описанных в этой загадочной книги, но все Таинства Православной церкви.
         А по субботам и воскресеньям она водила его в церковь, где, перед службой и после причастия, шёпотом рассказывала о святых мучениках и их житие.
         Сколько Алексей себя помнил, крёстная мама всегда терпеливо, ненавязчиво и с большой охотой наставляла его чему-то...
         Почти каждое утро и вечер, стоя перед образами на коленях, мальчонка вместе c крёстной-мамой молился об упокоении всех усопших и здравии живых. Отдельно просили они Господа о здравии мамы Алёши - просили, чтобы Всемилостивый Бог дал сил болящей рабе Анне поставить его на ноги…
         И кто знает, ни от тех ли молитв, в которых он, со слезами, обращался к Боженьке, мама Алексея смогла-таки вырастить его. Ей даже хватило здоровья понянчить внуков!..

3.
         Неспеша, добравшись до дома, где прошло его детство, Алексей, поздоровавшись с соседями, стоявшими у калитки на улице, быстро зашёл во двор. Миновав крытую террасу, он открыл тяжёлую дверь, и, через кухню, вошёл в зал, где стоял гроб тётки.
         Всё было до боли знакомо. За многие годы в доме ничего не изменилось, хотя и прошло около двадцати лет с того времени, как умерла его крёстная, затем бабушка Пелагея и дед Тимофей…
         Тётка Дарья, ставшая после их смерти полноправной хозяйкой, как оказалось, душой дома так и не стала. Женская рука не чувствовалась ни где: стены были обшарпаны, двери замызганы, а двор, заваленный разным хламом и лепёшками коровьего помёта, больше напоминал помойку или загон для скота, в котором повсюду роились разнокалиберные мухи, тыкавшиеся в лицо.
          Уютно просидев всю свою жизнь на шее у матери, она не только сама так и не научилась вести хозяйство, но никогда и ни к чему не стремилась приучать сыновей, которые с самого детства жили в частном доме. Особенно неприспособленным был её старший сын Владимир, который рос ленивым, нагловатым и не по годам циничным. Одна из выходок, которую вдруг вспомнил Алексей, стоя у гроба, навсегда определила его дальнейшее отношение к двоюродному брату.
      …Как-то летом, когда Владимиру было лет восемнадцать, бабушка, хлопотавшая по хозяйству, попросит его сходить за водой в колонку, которая стояла на улице, метрах в тридцати от дома. Тот, греясь на солнышке, лениво процедил ей: «Я, што тебе ишак штоли, чтобы за водой ходить?! Тебе надо, ты и сходи!.. А мне ходить за водой образование не позволяет!»
          Алексей, опешивший от такого заявления двоюродного брата, едва не  подавился от смеха…
       «Да-а-а! - Подумал он тогда, услышав с каким апломбом и достоинством, да ещё и на полном серьёзе, сказал эти слова Володька, в то время учившийся в профессионально-техническом училище. - А как бы он себя повёл, если бы, например, учился в политехническом институте?!»
        -Володь, сынок, – продолжала упрашивать бабушка, которой в то время было уже далеко за семьдесят лет, – ну, сходи, пожалуйста!.. Ведро же совсем пустое, попить даже нечего!..
          Просить Алексея бабушка не посмела, так он пришёл к ним в гости, да ещё и на костылях, со сломанной ногой в гипсе. К тому времени он с родителями уже жил в отдельной квартире, которую выделило им государство в рабочем посёлке рядом.   
       - Ба, ты чё привязалась?! Тебе попить нечего?! Возьми ведро, и сходи сама за водой!.. А если мне надо будет, я себе воду принесу! – С раздражением, ответил Володька и, демонстративно взяв кружку, пошёл с ней к колонке…
         Вернувшись минут через пять, он, шумно отхлебнув воду, заявил:
      - Мне этого пока хватит! И, поставив кружку на подоконник, рядом с собой, продолжил нежиться на солнце.
         Долго не раздумывая, Алексей, схватив ведро, пошёл за водой. Налив чуть больше половины ведра, он, кое-как, с большим трудом, донесёт воду до бабушки…
      - Ой, мальчик ты мой дорогой!.. Спасибо тебе большое, сынок! – Воскликнула благодарная бабуля.
       - Негодник бессовестный, и не стыдно тебе!? Брата с больной ногой идти заставил! – С гневом, обрушилась бабушка на старшего внука.
       - Не-а, не стыдно!.. А что мне стыдиться-то!? Я его не заставлял идти! – Ответил Володька абсолютно безразлично и, уже обращаясь к Алексею, добавил: – Лёх, а тебе это надо было?!  Чё пошёл-то?..  Делать не хрена?!
     …В тот раз Алексей сдержанно промолчал. Вот только судьба, как показала жизнь, молчать не стала… Она безжалостно, и не один раз, потрепала Владимира, доходчиво объяснив ему по чём фунт лиха…
               
4.
         Алексей, в голове которого пронеслась череда воспоминаний, стоял у гроба своей тётки полностью опустошённый, без тени жалости, боли и сочувствия…
         В комнате с небольшими окнами, которые были задёрнуты занавесками, висел полумрак облачного дня. Вокруг гроба чадили четыре свечи, торчащие из стаканов с пшеницей, да старинная лампада, едва слышно потрескивающая среди множества икон, оставшихся после смерти крёстной матери.
        Тётка Дарья была не похожа на саму себя.  Её оплывшее, водянистое лицо, готовое лопнуть, вызывало отвращение. От неимоверно раздувшегося тела, исходило сладковатое зловонье гниющей плоти и формалина. Тяжёлый смрад, заполнивший комнату, лез в глаза и душу…   
       «Вот и пометил Бог шельму!» – Пронеслось в голове у Алексея. Он вдруг почувствовал, как торжество справедливости, робко прорвавшееся из глубин подсознания, постепенно наполняет его с головы до ног, обнажая самые мучительные воспоминания...
       «Не зря, всё же, не зря я приехал сюда!..  –  Кричал возбуждённый разум, всё более заглушая, бунтующую совесть. – Хорошо, что жену не послушался!..»
         Тошнота подкатывала к горлу Алексея. Никакими силами не мог он заставить себя, по старой русской традиции, поцеловать тётку в лоб, закрытый бумажным венчиком с изображением Христа, Богородицы и Иоанна Предтечи.
         Его ожидание увидеть нечто необычное, странное или стать свидетелем какого-то знамения оправдались. Предчувствие не обмануло Алексея. Да и не могло быть иначе!.. Не мог он поверить, что Бог, хоть как-то, не даст понять людям, пришедшим на похороны колдуньи, что не достойна она ни венчика на голове, ни свечей и ни отпевания, которым священник проводил её в вечную жизнь, взяв на себя грех тяжкий.
         Заметив, а скорее почувствовав настроение и состояние своего двоюродного брата, младший сын тётки Николай начал спешно оправдываться - толи за свою мать, толи за самого себя:
      - Лёш, я всё сделал как положено! Ей даже глубокую заморозку дали… Делал мой хороший знакомый… Опытный человек… из нашей больницы… Я хорошо ему заплатил!.. Он аж дважды тело обкалывал, но ничего так и не помогло!..
      - А почему тело-то раздулось? – С трудом скрывая брезгливость, спросил Алексей.
     - Никто не знает… Раздуло её в первый же день после смерти! Даже все врачи удивились! Она же ведь три дня, перед кончиной, совсем ничего не ела, только воду пила, – продолжал оправдываться Николай.
      «Всё ясно!» – Подумал Алексей, ничего не ответив. Он вышел из дома. Время тянулось мучительно медленно. Приезд близких и дальних родственников, пожелавших проводить покойницу в последний путь, затягивался.
    …Николай встречал всех у порога дома, и, провожая к гробу, твердил и твердил одни и те же слова оправданий, будто испытывая вину за труп матери, разлагавшийся на глазах.   
        C усопшей не прощались, или не захотели прощаться, только многочисленные соседи, которые, кучкуясь, переминались с ноги на ногу, так и не решаясь зайти даже во двор. 
        До слуха Алексея, стоявшего среди людей на улице, доходили обрывки тихих разговоров, в которых то и дело проскакивали слова: «дьяволица», «колдунья», «ворожея» и «черная сила».
        Он хорошо понимал о чём именно идёт речь. В их небольшом рабочем посёлке с населением не более двух тысяч человек, где почти все знали друг друга в лицо, скрыть что-либо было невозможно…С детства Алексей ощущал настороженное отношение ко всем взрослым членам своей большой семьи. Не раз видел он как крестились люди при появлении тётки Дарьи, как старались они побыстрее увести с её глаз своих малолетних детей.
        Исключение составляла только его крёстная мама, которую все пожилые люди многие годы знали еще по совместной работе на металлургическом заводе, где она пользовалась большим авторитетом и уважением. А позже, за её кроткую набожность, отзывчивость и стремление всем бескорыстно помогать, и старики, и молодые, стали почитать её, как святую…

 5.
        Впервые ворожбу тётки Дарьи Алексей почувствовал на себе лет в девять… К тому времени он не один год мучался от бородавки, неизвестно откуда появившейся на ладони его правой руки. Она вызывала у него смущение и раздражение.  Друзья и одноклассники, по-мужски здороваясь с ним за руку, постоянно обращали внимание на злосчастный кожный нарост, что очень его расстраивало. В эти минуты он, краснея до ушей, ощущал себя почти неполноценным…И что только не делал он с ней: и отрезал, и удалял ляписом и даже выжигал раскалённым до красна гвоздём. Только ничего-то не помогало.
     …И вот однажды, когда он собирался ехать в пионерский лагерь, тётка неожиданно наведывалась к ним в гости. Взглянув на бородавку, она, хитро ухмыльнувшись, бесцеремонно заявила:
      - Ну что, лобастый, помучился!?.. Поносил свою бородавку?.. Пожалуй, и хватит с тебя!.. Пойдём-ка во двор, я тебя очищу...
     - Сестрица-красавица, – обратилась она к матери Алексея, – дай-ка мне мякишек чёрного хлебца…Я твоего головастика подлечу.
     …Алексей навсегда запомнил, как они вышли во двор, как подвела она его к забору, за которым, виляя хвостом, сидел добродушный соседский пёс; как, взяв мякоть хлеба в руку, она, что-то шепча, слепила из него шарик, как, покатав этот шарик вокруг бородавки, она, выдержав короткую паузу, заявила ему снисходительно:
      - Ну вот, а теперь я брошу этот шарик собаке. Она съест хлебушек и… покакает, а когда покакает, пропадёт твоя гадкая бородавка навсегда, лобастый!
        Тетка бросила хлебный шарик через невысокий забор. Мухтар, ловко поймав его, навсегда проглотил злосчастный кожный нарост…
        Уже через два дня, знакомясь в пионерском лагере с пацанами, Алексей, в очередной раз протягивая руку, невольно посмотрел на свою бородавку, и, не веря глазам своим, увидел на его месте совершенно чистую кожу...  Она исчезла с ладони, даже не оставив шрама.
     …Шли годы. Тётка Дарья, беснуясь, чинила зло налево и направо. От козней ведьмы страдали все подряд - даже близкие родственники. 
         Старший брат тётки Валентин, женившись на женщине с ребёнком, не будет просыхать от спиртного, и умрёт, когда ему едва перевалит за шестьдесят лет. Их совместный сын в шестнадцать лет угодит в колонию для несовершеннолетних, проведёт на зонах больше половины своей жизни и, не дожив до сорока, умрёт от туберкулёза… Младший брат Александр не доживёт до пятидесяти пяти лет. Его единственная дочь, напрочь разругавшись с родителями, уедет в восемнадцать лет в один из городов Поволжья, где выйдет замуж за алчного вдовца c двумя детьми, который, не зная, что такое благодарность, до конца жизни будет держать её в ежовых рукавицах…
         Не пощадит тётка Дарья и свих детей… Младший сын Николай, оставшийся девственником до конца жизни, умрёт через два года после смерти матери от неизвестной врачам болезни в возрасте около пятидесяти лет… С раннего детства он так и не испытает тепла от своей матери. Отец, не считавший его своим сыном, подвыпив, частенько, без тени смущенья, будет трезвонить на весь посёлок о прелюбодеяниях своей суженой-ряженой, заворожившей его в молодости, не забывая при этом поливать отборным матом и грязью всех женщин земли русской…  Впрочем, относился он к Николаю без зла, но, как к чужому ребёнку. И причины тому, видимо, были… Не зря же на посёлке поговаривали, что тётка Дарья нагуляла своего младшего сына от завхоза больницы, который, одурев от ее колдовских чар, поддастся искушению, а, одумавшись, не захочет создавать с ней новую семью, за что и поплатится… Умрёт двухметровый гигант в самом рассвете сил. Да и нетрудно было заметить, что в облике Николая угадывалась чужая порода. В отличие от родителей и старшего брата, он был высокого роста, широкой кости и крепкого телосложения. В его красивом, достаточно волевом лице, не угадывалось ничего ни от отца, ни от матери. Да и физическим трудом он не гнушался.  Не отличавшийся умом и тягой к знаниям, Николай, кое-как закончив восемь классов, благодаря Алексею, выучится на повара и пристроится работать в престижном ресторане. Спустя лет десять, он попытается поступить в духовную семинарию, а позже и постричься в монахи, но так и не получит благословения от настоятеля местного храма ни на то, ни на другое. И это несмотря на то, что многие годы он был одним из самых уважаемых прихожан, и даже вхож в дом протоиерея.  В итоге, уговорив родителей, он заведёт корову, а спустя несколько лет, когда у него будет уже целое стадо, станет жить натуральным хозяйством. Николай так и умрёт в трудах, заботах и тревогах о своих коровах, бычках и деньгах, которые с усердием собирал неведомо зачем и для кого, экономя на всём подряд, кроме собственного желудка.      
          Вдоволь покуражится тётка Дарья и над своим старшим сыном Владимиром.  Не получив сносного образования, её любимчик, чтобы хоть как-то удовлетворить свои амбиции, после службы в армии, пошёл работать в милицию, откуда, лет через десять, будет с позором уволен за аморалку…
         Сколько же раз будет пытаться он обзавестись своей семьёй, чтобы вырваться из липких объятий матери!.. Сколько смотрин будет устраивать мать наивным девчонкам и женщинам, претендовавшим на его сердце. Да вот никто только не подойдёт ей: то ноги короткие, то волосы слишком жидкие или груди маленькие, то отец хромой или приданное никудышнее… К тридцати двум годам, Владимир, окончательно и бесповоротно запутавшись в выборе дамы сердца, достойной благословения матери, в конце концов, попадётся в лапы малолетней оторвы, которая его на себе и женит…
         После рождения ребёнка, Владимир обратится в войсковую часть, где проходил срочную службу, и будет принят на сверхсрочную. Однако служить в Подмосковье ему придётся недолго. Его девятнадцатилетняя жена оказалась настолько любвеобильной и неразборчивой, что умудрялась в любом месте и в любое время суток лечь под каждого солдата и офицера их войсковой части… А когда по коридорам и кухням семейного общежития начнут ходить легенды, Владимир, устав носить ветвистые рога, разведётся со своей малолеткой, и, написав рапорт о переводе в любую войсковую часть страны, окажется на Украине…
        На родине, от мимолётных связей с женщинами, у него останутся несколько незаконнорожденных детей, куча алиментов и мальчик от брака с «малолетней безродной сучкой», как тётка Дарья называла его бывшую жену …
        К тридцати пяти годам, тётка и её сведёт в могилу за неверность сыну…
        Закончив службу старшим прапорщиком, Владимир с женой гагаузкой и двумя её детьми от первого брака, останутся жить в маленьком военном городке под Одессой.
        Там-то он и научится всему: и торговать на рынке, угождая хозяину, чтобы выжить в лихие 90-е, и махать метлой, и забивать гвозди, и даже в кровь разбивать пальцы на стиральной доске.
        А к семидесяти четырём годам, когда умрёт жена, и бывший прапорщик останется на чужбине никому ненужным, придёт время, бросив всё, возвратиться в старенький
деревянный дом, где прошло его детство…
        Единственный законнорожденный сын, которого он не хотел знать, которому ничем не помогал более сорока лет, не просто простит ему все прегрешения, но и отремонтирует для него отчий дом, который после смерти младшего брата, начнёт разваливаться…

 6.
        Больше всех, как оказалось, от покойной тётки Дарьи пострадают дети и родители Алексея…
        Тётка с самого детства завидовала красоте своей младшей сестры Анны, а после её замужества, стала пожирать глазами и свояка, внешность и стать которого, ни на минуту не давали ей покоя.
    …Потом она стала завидовать уже и Алексею, который к двадцати семи годам, не только получит высшее образование, но и, женившись на очаровательной выпускнице мединститута, обзаведётся очаровательными сынишками-близнецами…
        Она делала всё, чтобы семейная жизнь сестры, превратилась в кромешный ад, наполненный бесконечными скандалами.
        Лет до десяти, в часы непрекращающихся истерик родителей, их разводов, воссоединений и очередных разводов, Алексей забивался под железную родительскую кровать и, сжавшись в комочек, тихо плакал. А когда стал взрослее, неистово целовал родителей, всеми силами, пытаясь погасить пламя ненависти, медленно пожиравшее остатки их здоровья. В минуты просветления отец и мать осознавали нелепую беспричинность происходящего, но так и не смогли, до конца дней своих, защититься от колдовских чар тётки Дарьи, парализовавших их волю...
        После свадьбы Алексея, в их семье, года на два поселились Божья благодать, любовь и взаимопонимание. Внуки, на радость родителям, родились и росли крепеньким, красивым мальчиками.         
        Жена Алексея Татьяна, наслышавшись от людей о дурном глазе тётки Дарьи, никогда не показывала ей сынишек, а когда она приходила к сестре в гости, закрывалась с детьми в комнате, и часами ждала, когда та, в конце концов, уходила несолоно хлебав-
ши.      
     …Всё случилось после её выхода на работу из декретного отпуска…Однажды, поддавшись настойчивым уговорам сестры, мать Алексея, сидевшая с внуками, всё же показала ей спящих детей. С самого детства зная, что слухи, ходившие вокруг Дарьи, — это истинная правда, она и представить себе не могла, что её родная сестра способна сделать что-то плохое её ангелочкам, в которых она души своей не чаяла.
     …В тот злосчастный день, долго и внимательно рассматривая детей, Дарья как молотом, ударит по голове свою младшую сестру, безапелляционно заявив:
      - Зачем вы их так назвали?! Какие они Ростислав и Всеволод!  Не будет у них славы, и владеть они ничем будут… Умрут они скоро!  Заболеют, сестра, и умрут! Неизлечимо заболеют!
     - Дашка, да что же ты говоришь над спящими детьми!? Типун тебе на язык! Разве можно так?! – Воскликнула тогда мать Алексея, задрожав всем телом.
   … Поздно вечером, когда все уже были дома, мать Алексея, никому ничего не сказав, пойдёт к родителям и расскажет о случившемся, надеясь, что отец с матерью, с Божьей помощью, смогут отвести беду от правнуков…
        Вечером того же дня, сидя за ужином, дед с бабушкой долго ходили вокруг да около, не зная, как подступиться к разговору со своей старшей дочерью…
        Колдунья, усмехнувшись, вдруг сама неожиданно предложит родителям: «А не подышать ли нам воздухом, мамаша с папашей?! И семечки, заодно, полузгаем на
лавочке!»
        В тот памятный вечер они допоздна проговорили с дочерью… Дарья, то усмехалась, то хмурилась, то, повернув голову в сторону, смотрела в бесконечность…В конце концов, всё выслушав, она, ни слова не проронив, встанет и уйдёт спать…
        Вскоре после того случая, бес, давно вселившийся в отца Алексея, будто вырвется наружу. Всё чаще и чаще он станет придираться к снохе и сыну. Придираться, даже сам не зная к чему. Сначала это будет вызывать у Татьяны робкие слёзы, затем рыдания, а спустя некоторое время, боль и отчаянье. Скандалы, в конце концов возникшие, между отцом и Алексеем, приведут к бешенной выходке родителей, которые предложат им, c трёхгодовалыми детьми на руках, убираться из дома на все четыре стороны…
        Через несколько месяцев, когда Алексей с женой будут уже скитался по съёмным квартирам, их дети тяжело заболеют никому неизвестным заболеванием… Светила медицины, в бессилии, будут разводить руками, не понимая, что с ними. С небольшими перерывами, Татьяна с детьми два года пролежит в областной больнице и научно-исследовательских институтах Москвы. Диагноз так и не будет поставлен. Никакое лечение не даст результатов, и придёт момент, когда заведующая отделением областной детской больницы, вызвав Татьяну и Алексея на откровенный разговор, предложит им забрать детей домой, чтобы они ушли из жизни в спокойной обстановке…
        Умирали дети уже в своей собственной квартире, которую, за год до трагедии, предприятие выделило их семье.
    …Чёрная сила тётки ничего не смогла сделать только с самим Алексеем, которого, как броня, с раннего детства и на всю жизнь, защитили многолетние молитвы крёстной матери.   
        Выкарабкалась из лап смерти и жена Алексея, на которую колдунья навела свою порчу. Спасли её неустанные молитвы родной тётки, которая смолоду монашествовала в святых местах, где когда-то родилась и выросла Татьяна, да мощная энергетика той местности, намоленная столетьями, которая сформировала животворящую духовную силу в памяти её крови.
        Узнав о смерти правнуков, дед и бабушка Алексея ещё больше возненавидели свою старшую дочь. Она, как ненасытная, каждый день, не переставая, питалась окружающими её людьми. Колдунья наслаждалась болью иссыхающих тел, которые находили свой покой только в могиле…
        Всё чаще и чаще, когда их старшая дочь возвращалась домой в приподнятом настроении, старики сердцем чувствовали, что очередная жертва её обречена на смерть.
- Окоротись, сука бесстыжая! Когда же ты уймёшься, окаянная!? Когда зенки твои
насытятся?!  – Часто, хорошенько подвыпив для смелости, рычал от ярости и бессилья дет Тимофей, обращаясь к дочери-колдуньи. – Когда же я повешу тебя на верёвке поганой или из нагана застрелю, как собаку паршивую!.. Ты даже внуков сестры родимой не пожалела!.. 
      - Замолчи, пень старый! Пьянь безумная!.. Не замолчишь, заставлю я тебя рога козьи носить! – Огрызалась на него дочь, вытаращив глаза.
     - Паралич тебя расшиби, окаянную!..  Разодрать твою кожу, разлупенную!.. Побойся Господа Бога!  Ты што творишь-то?! Отцу родимому грозишься?! – Крестясь, вступала в перепалку мать колдуньи. – Гореть тебе в аду огнём ясным!.. И за што же только Господь дал нам такое наказанье!?
     - И ты, мать, помалкивай! Что хочу я, то и делать буду! – Шипела она в ответ, всё более и более наглея.
               
7.   
        Всё происходящее между тёткой Дарьей, дедом и бабушкой, а также доподлинную историю, как она стала колдуньей, Алексей узнает только года за полтора до смерти бабушки.
     …Однажды летом ему позвонит бывший одноклассник, и передаст слёзную просьбу деда с бабушкой приехать к ним, чтобы они могли попрощаться...      
         Взволнованный Алексей был очень удивлён такому звону, и уже через день приехал к ним. Бабушка, обняв внука, почти шёпотом предупредила:
      - Не бойся, сынок!.. Целую неделю нашей ведьмы дома не будет… Она со своим семейством уехала на Кавказ, на чью-то свадьбу.
         И тут, его дед, всегда суровый и немногословный, вдруг неожиданно зарыдал… Бабуля, вытирая его слёзы, тоже заплачет, и начнёт причитать: «Мы, только мы виноваты перед тобой!.. Больше всех виноваты, родимый ты наш!.. Как же ты пострадал от дочери нашей, от тётки своей Дашки!.. Прости, родимый Алёшенька, внучок ты наш! Христом Богом, просим тебя… перед смертью!.. Прости!..»
         Вдруг они неуклюже упали перед внуком на колени. Обхватив его ноги, содрогаясь в рыданьях, они всё ниже и ниже опускали свои седые головы.   
         Ошарашенный и растроганный до слёз Алексей, не мог произнести ни слова. Боль подступила к его сердцу…  Он испытывал жалость, стыд и невероятное отчаянье…
      - Что вы делаете?! Поднимитесь, пожалуйста!.. Прошу вас! – Умолял Алексей, не зная, как оторвать их от себя и поднять на ноги…
     - На коленях просим!.. Прости ты нас убогих, что не уберегли твоих деток! – Продолжала причитать бабушка. – Прости, что пустили на свет божий эту комолую дьяволицу!..
      - Всё мы с бабкой поведаем тебе сейчас… Всё-всё! – Подхватил за ней дедушка. – Покаемся перед тобой, как перед Господом Богом!.. А ты, что хочешь, то и делай –хочешь прощай нас, а хочешь убей!..
         Алексею с большим трудом удалось поднять их с пола, и усадить на кровать. Все долго молчали, переводя дыхание…
      - Бабк, а бабк, налей-ка нам с внуком по маленькой... Да собери что-нибудь! -Вытирая слёзы рукавом своей, изрядно заношенной косоворотки, простонал дед.
         Чокнувшись с внуком, дед Тимофей выпил, крякнул и, вытирая свои сталинские усы, сказал, обращаясь к бабуле: «Ну што, Пелагея, начнём сказывать внуку?!»
         Перекрестившись, они рассказали Алексею всё, что случилось ещё задолго до войны, когда они жили в своём родном селе Вязовик под городом Ливны в Орловской области…
     …Была у них соседка Аксинья – тихая, с рожденья слепая колдунья, которая обладала силой невиданной…Зло она творила редко, больше всё гадала на белой и чёрной магии, да порчи разные с людей и скотины снимала. Со всех концов люди к ней за помощью ехали…
         Но уж если доводилось ей невзлюбить кого-то, изживала она человека того со света в один миг, и порчу её никому и никогда отговорить не удавалось…
         Только вот, как всё это она делала, знал лишь один Бог, а скорее всего дьявол. Своими незрячими глазами да руками и гадать она могла, и людей видеть насквозь…
         Ходила она по деревне, как зрячая, и всех-то по именам и отчествам знала. Идёт, бывало, кто-то ей навстречу, поздоровается с ней, а она остановится, и скажет в ответ: «Здравствуй-здравствуй, Глашенька! А ты уже большенькая стала!.. Красивая – поди, в отца пошла!..»
         А пройдёт кто мимо да не поздоровается – либо задумавшись, либо второпях… Бабка Аксинья остановится, и скажет с укоризной: «Что нос-то свой задрал конопатый, Федька?  Идёшь никого не замечаешь!?  А зря на рыбалку-то собрался нынче… Не поймать тебе рыбы!..»
         И никогда-то она не ошибалась… Если уж говорила что-то, то, как отрезала!.. Скажет не поймаешь рыбы – сразу возвращайся и понапрасну не сиди на пруду, все равно не поймаешь ни одного малька. Скажет, что корова сегодня молока даст мало – так и будет…
        Всем женщинам на сносях она пол ребёнка называла, не ошибаясь… Поговаривали люди, что даже год войны с немцами назвала правильно…
    …Так вот, собралась она, тем проклятым летом 35-го года, умирать… Но прежде, ходить по деревне стала с волосами, распущенными ниже пояса… Ходить и упрашивать, протягивая руку всем подряд: «Возьмите! Возьмите! Кто-нибудь возьмите! Пожалуйста, возьмите!..»
        Мальчишки, помнится, бегали вокруг да около и, потешаясь, спрашивали: «А что взять-то, баба Аксинья?! Взять-то что!?..У тебя же рука пустая!.. Нет в ней ничего!»
      «А ты возьми, касатик, и будет что взять! Сам увидишь!.. Во век не пожалеешь, и меня вспоминать будешь!» – Отвечала она, не переставая протягивать свою руку всем.
      «Не берите ничего из её рук! Ни смейте!  И даже касайтесь руки бойтесь! – Запрещали, предупреждали и умоляли своих детей и внуков мудрые старики и старухи. – Это она силу свою колдовскую передаёт… Кто возьмёт из руки её силу ту или коснётся руки даже, станет колдуном или колдуньей!.. И будет мучится всю свою жизнь грешную!..»
         А когда она не могла уже выходить из избы своей, когда силы покидать её совсем стали, открыла бабка Аксинья окно на улицу, высунула руку с красивым платком, бисером шитым, и начала жалобно умолять, чтобы платок тот взяли…  Долго умоляла она, говорила, что не примет без этого земля её матушка…То рыдала да просила, то вдруг злобно завывать стала, как волк на луну, то требовать, рыча по-звериному… Продолжалось эта страсть ещё три дня... В избу она никого не пускала, и постоянно угрожала, что, если кто вызовет из города карету скорой помощи, она превратит всех в камни…
         Вот тут-то и ослушалась Дашка, которой, к тому дню проклятому, было всего-то 13 лет. Сжалилась над бабкой она – взяла из руки её тот злосчастный платок…     Аксинья-то, дух свой тут же и испустила… 
         Начала, после того, с Дашкой их, всякая чертовщина твориться… Изменилась девка – стала сама не своя… Злой стала, непослушной, в сельскую школу ходить напрочь отказалась.   
         Взялся было дед за вожжи, чтобы отвадить её, да на путь истинный наставить, но… побаиваться стал дочь свою… Крепко побаиваться!..  Больно уж много чудес творить она начала разных… Проснутся, бывало, они с бабкой разом… А Дашка стоит в ногах их, да скалится, как собака цепная… И глазищи, как угли, горят…
         Закричат они криком страшным, всполошат детей всех своих, креститься начнут, а она погрозит им пальчиком и, хохоча, полезет на печку русскую, где с младшей сестрой и братьями спала, и заснёт себе, как не в чём не бывало…
         Не раз такая страсть случалось… Вот и опустились у деда руки с вожжами да ремнём кожаным… Страх в душу поселился, не стал больше шуметь он на свою старшую дочь. «Пусть, что будет, то и будет!.. На всё воля Божья!» – Порешили они тогда с бабулей. Так и покатилась вся их жизнь в тартарары…   
               
8.
        Похоронная процессия началась далеко за полдень, когда приехал старший сын покойной. Алексей шёл за гробом, рука об руку с двоюродными братьями.
        На похороны тётки приехали почти все, кого ожидали: кто-то, чтобы выразить сочувствия сыновьям по случаю кончины матери, кто-то, как Алексей, из любопытства, а кто-то, чтобы увидеться с родными и близкими… Не приехали только родственники мужа из Ставрополья.
         Все приходили с живыми цветами, которые клали в гроб или держали в руках, чтобы затем возложить на могилу. Лишь двоюродная сестра тётки из Киева, да её сын из Москвы, приехали с венками. Они знать не знали, что приказывала тётка Дарья на поминках своего мужа, потому как на похоронах его не были.
       «Умру я через год, дорогие мои родственнички! – Сказала она тогда. – На моих поминках всех хорошо накормите и напоите, но… без водки и вина! Меня водкой и вином поминать не смейте!.. И венки не привозите – не люблю я их… Приходите только с живыми цветами!»
        Зашумели все тогда, перебивая друг друга, кто-то утешать стал: «Да ты что, тёть Даш, живи ещё хоть сто лет!..»
      «Ну да, ну да… Сто лет! А сами все меня боитесь да ненавидите!.. В гроб положить не знаете, как поскорее!.. Всех я вас насквозь вижу!  –  Властно вытянув перед собой руку, остановила она тогда присутствовавших. – Вы меня услышали, что я велю вам?!
Вот и сделайте, как сказываю... А не сделаете, пожалеете!..»
        Так всё и случилось – четыре дня тётка Дарья в страшных мучениях умирала в своей больнице, где отработала нянечкой больше сорока лет. Умерла она ровно через год, и ни днём не раньше и не позже, именно в тот день, который сама себе назначила…
        Потому и запомнили все слова её, и пришли с живыми цветами. Только огорчать родственников, купивших дорогие венки с торжественными, прощальными надписями на чёрных лентах, никто не стал. Все понимали, что траурные венки с искусственными цветами были и останутся в православных традициях людей наших неизменным атрибутом похорон во все городах и весях...
        Да и мало ли что велела тётка Дарья!..
               
9.
        Поминки прошли, как и завещала тётка, без спиртного. Только в одном ослушались покойную мать сыновья: на поминальный стол, установленный во дворе для мужиков, которые копали могилу и несли гроб, поставили водку. Никуда не деться – такова уж русская традиция!..
        Лишь поздно ночью, наговорившись друг с другом, повспоминав, поделившись событиями из своей жизни, все, кто, по тем или иным причинам остался, улеглись спать – кто на кроватях, кто на диване, а кто и на полу.
    …Часов в семь утра раздался стук в окно и истошный крик соседки, всполошивший всех:
      - Коль, Володь, вставайте скорее! Это я, тетка Валя, соседка... Слышите?! Идите, смотрите, что творится на могилке вашей!..
      - Что там? – Спросил Алексей в форточку.
      - Идите, смотрите, рассказывать я не стану! – Перекрестившись, ответила соседка.
        Алексей и сыновья тётки, успокоив проснувшихся родственников, быстро оделись и вышли во двор, где их ожидала тётка Валя в плаще, на котором ещё не высохли капли дождя.
       - Пасла, значит, я с утра коров, как всегда… неподалёку от кладбища… – Торопливо начала рассказывать соседка. - Аккурат недалеко от могилки матери вашей… И тут хлынул вдруг дождь проливной. Я-то под дерево… А тут, как шандарахнет гром… И молния – бабах прямиком в могилу Дарьину!..
         Тут вдруг, торопливо крестясь, она начала тараторить: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас!..»
       - Дальше-то, что, тёть Валь, - перебил её младший сын новопреставленной.
       - Дальше!? – Глаза соседки округлились. – Дальше…вижу я, как горит могилка ваша, а посреди пламени тётка Дарья стоит во всём чёрном… Живая стоит, да хохочет себе… беззвучно… Может хохочет, а может на меня склабится, да ещё и пальцем грозит!.. Бросила я всё, и припустилась бежать… едва живёхонькая…
          Сыновья и Алексей, переглянувшись, не раздумывая помчались на кладбище.
      …На могиле усопшей они увидели обугленный деревянный крест и два каркаса из проволоки, оставшихся от сгоревших венков… А посреди холмика торчал, невесть откуда взявшийся, толстенный осиновый кол, забитый в самое сердце колдуньи…

               
               
                Март 2021г