Три капельки супа

«Три капельки супа».
Рассказ. Автор: Коротков Даниил  ©

Часть 1. Кино и немцы.

Уже не молодой, но не утративший форму и даже моложавый из-за свежей вороной масти, рамный «Сузуки» уверенно держал курс по загородной трассе.
Вокруг машины шёл настоящий грибной дождь и обитатели внедорожника одновременно радовались этому чуду природы и прекрасно знавшим своё дело дворникам на лобовом стекле и козырькам, оградившими их глаза от прямых солнечных лучей
Экипаж крепыша-японца состоял из двух мужчин разменявших 49-й годик жизни: моего старинного друга – управлявшего машиной; вашего покорного слуги – стало быть меня.
О, если бы посторонние могли слушать наши разговоры… 
Глупцы непременно решили бы, что это два придурка. Люди чуть поумнее сразу поняли бы, что эти двое знают друг друга не менее сорока лет – именно это обстоятельство даёт исключительное право вести разговоры, которые были внутри машины.
Не исключено, что среди окружающих нашлись бы и такие, кто пришел бы сразу к двум вариантам одновременно, мол, оба придурки и знают друг друга давно, но меня это как-то мало волнует.
Мой друг самозабвенно и в красках вспоминал случай из своего детства и рассказ этот стремительно приблизился к кульминации.
- Мама!.. Мама!.. Да когда уже это закончится, ё… твою мать!!!  – зычным криком продолжал рассказ мой старинный друг.
От повествования его отвлекла страсть к табаку, а потраченные на затяжку пара секунд ещё сильнее подогревало интерес к развязке.
- На мои крики матушка, а следом за ней и бабуля, ворвались в комнату и застали меня сидящим в кресле и уставившимся в телевизор. – продолжал рассказчик. – А я посмотрел на них не по-детски тяжёлым взглядом и громогласно выдал… Опять полпотовцы хунвейбинов бьют, ё… твою мать!!!
Последняя фраза была произнесена со всем негодованием и жаждой справедливости на которые только способен разменявший сорок девять лет от роду мальчишка весом кило под сто тридцать.
- Мощно! – сказал я, преодолев приступ восторга, так как очень любит такие истории. - Погоди, но ведь эти не сильно положительные граждане были в разное время и в разных странах… Они точно могли бить друг друга?
- Не могли! Но, для шестилетки я мыслил широко, а пространство и время не имели никакого значения. – нарочито серьёзно парировал друг. – Однако, мой дебют, а заодно и примененные мной прямолинейные меры в области внешней политики не были по достоинству оценены мамой и бабушкой и я был отлучён от любимой передачи «Международная панорама»!
- Ну а за «ё… твою мать» влетело тогда? – продолжал я.
- Точно, нет! – с улыбкой ответил собеседник. – Скорее всего, это растворилось в полпотовцах и хунвейбинах, которых я чудом смог произнести без малейшей запинки! Ещё та нецензурщина!
- Кхм… Пол… Полпотовцы хун…Блин… Вейбинов бьют!!! – спародировал я. - Как ты этот случай вообще запомнил, да ещё так подробно?
- А я бы и не запомнил, если не частые мамины пересказы этой истории. – подумав, ответил друг.
- Тогда это точно правда. – сделал вывод я. – Такое не придумать, а лучший выдумщик – жизнь! Как говорили в нашей юности – кино и немцы!
- Ну-да, и нам их всегда не хватало. – сосредоточившись на управлении машиной, сказал друг.
- Чего не хватало? – спросил я, потеряв нить беседы.
- КинА и немцев, естественно. – ответил он.
Машины ускорилась в своей борьбе с сопротивлением воздуха, а я предался безделью, которым незамедлительно воспользовался мой мозг чтобы нанести удар.
Ударом этим было всплывшее в голове воспоминание об одном глубоко личном случае. Решение рассказать этот случай или нет я принимал довольно долго. Не знаю сколько по времени, если только по расстоянию, которая успела преодолеть машина, да и то приблизительно.
В общем, заменив время пространством, думал я километров тридцать или сорок пока не определился – рассказать.

Часть 2. И тогда снова шёл грибной дождь.

Этот случай совершенно точно произошел в мае 1984 года, когда до окончания первого класса оставались какие-то пару недель.
Уроки в тот день закончились раньше обычного и я был совершенно доволен абсолютно всем. Доволен настолько, что понять это мог бы любой ребёнок, и совершенно не способный это понять любой иной человек, решивший, что он уже не ребёнок.
Тогда, чтобы быть абсолютно довольным было достаточно быть ребёнком у которого есть мама.
Из дома в школу и обратно я уже ходил один, но в тот день встретить меня пришла мама. Возможно, у неё начался отпуск, но точно я уже не помню.
Мама пришла без предупреждения. Когда я спускался со ступенек школьного крыльца, которое заливало майское солнце, то увидел её. Мамины ярко голубые глаза небесного весеннего цвета, именно такой цвет неба бывает исключительно весной, мамин голубой плащ и солнечные лучи
Мы взялись за руки и направились в сторону дома и о чём-то болтали. Вернее я, как обычно, оттачивал ораторское искусство, а мама слушала и иногда улыбалась, что было дополнительным бонусом к тому абсолютному довольству, которое было у меня по праву возраста. Мои повествования, что сейчас, что детстве, могли быть прерваны разве только моими же многочисленными вопросами-почемучками к тем, чьи уши подвергались ещё секунду назад яростной атаке с моей стороны.
По дороге мы попали под совершенно неожиданно начавшийся грибной дождик. Трудно было понять, откуда он вообще взялся, ведь не небе не было видно облаков. Этот дождик, заигравший всеми цветами радуги, шёл всего лишь пару минут и мы даже почти не промокли.
Приближаясь к дому, мама поинтересовалась о моих планах на остаток дня. Разумеется, я собирался идти гулять
Мама с моими планами согласилась, но поставила условие сначала отобедать тарелкой супа, который она как раз сварила перед тем, как пошла встретить меня у школы.
В целом я был не против похлебать супца, хотя и есть его особо не хотел. Да и вообще к любому супу я относился как и все дети – не любили, но ели. А если быть совсем честными и точными – не любили, ели, но всегда не доедали.
Однако, неугомонный мозг и в тот счастливый момент решил задать мне работёнку.
Не знаю почему, но я вспомнил, что буквально накануне мы всей семьёй смотрели по телевизору фильм Н.Губенко «Подранки» о тяжёлом военном и послевоенном детстве. Этот фильм оказался настолько гениальным, что мне, уже взрослому, до сих пор непонятно как же он вышел на экраны и совершенно понятно почему он с этих экранов куда-то исчез. Видимо этот гимн детскому горю имеет скудное практическое применение в связи с чем и оказался уже почти забытым.
Пожалуй, сильнее всего в этом фильме тогда мне запомнился не эпизод с пленными немцами, которых пытался убить один из мальчишек-героев и не эпизоды с предательством со стороны родного брата, а крохотный эпизодик с супом.
Всё было просто. Голодный беспризорный мальчик Алёша Бартенёв впервые за долго время оказался в чисто помещении, за чистым столом и от души поел хлеба с супом, который налила в тарелку тётка со злыми глазами.
Я запомнил каждое движение Алёши. И как он подносит к губам ложку, как жуёт хлеб и как быстро глотает. А, главное, запомнил выражение его глаз, которые умоляли взрослых взять его к себе даже не смотря на тётку со злыми глазами.
Ещё я хорошо запомнил момент, когда Алёша на вопрос этой тётки хочет ли он ещё супа, тот ответил: «Капельку…». После чего, она обмакнула половник в кастрюлю в буквально шлёпнула то, что каким-то чудом успело к нему прилипнуть в тарелку мальчику. Любой сытый и сильный человек за такое разбил тарелку об голову этой гадины, но Алёша об этом и думать не мог. Он мечтал хоть за что-то зацепиться в этом мире, как любой подранок цепляется за жизнь…
Как же мне хотелось закричать: «Скотина ты тупая! Он хочет полную тарелку! Он голодный!». Но кричать не было никакого смысла, ведь в глазах сидевшей недалеко от меня мамы я увидел тоже самое, о чём мне захотелось крикнуть. Какой смысл что-то обсуждать с единомышленником, ведь мы и так думаем одинаково!
Прокрутив всё это в голове, я принял решение. Хочу стать как Алёша Бартенёв, но только чтобы у него всё сложилось хорошо!
Я знал, что сразу по приходу домой мама поднимет вопрос о супе и придумал небольшой план, пока мы поднимались до нашей квартиры на пятом этаже.
Итак, мы вошли в квартиру. Я разулся, переоделся, услышал напоминание не забыть вымыть руки непременно с мылом и два раза. В общем, всё шло в точности по моему плану!
Покончив с гигиеной я появился в дверном проёме кухни. Мама увидела меня, когда доставала тарелку. Наши глаза встретились и, строго следуя своему плану, слегка жалобно сказал: «Мне только капельку…».
Для большей гарантии я мастерски, как мне казалось, изобразил взгляд Алёши Бартенёва, когда он сказал про капельку.  Единственно, что мне не очень понравилось, так это то, что мама сделала вид словно не поняла, что я играю в подранка из кино, которое мы смотрели вместе. Но это ничего. Я ещё только начал.
Так и не войдя в кухню, я сделал вид, что мне нужно что-то достать из школьного ранца и ушел в свою комнату. На самом же деле я начал создавать деловой шум, а именно бряцать замочком на ранце и раскатывать по письменному столу карандаши из пенала. Но делал всё так, чтобы ни один звук из кухни не прошёл мимо моих ушей,
Вскоре послышался голос мамы, которая сказала, что у меня три минуты и за стол.
И я перешёл к активным действиям. За отведённое мамой время я успел произнести: «только капельку»; «мне всего одну капельку»;  «капельку и всё»; «положи, но только капельку» и т.д. и т.п.
Разумеется, все эти фразы с разбавлял и другими словами, но мама продолжала настаивать на том, чтобы я шёл кушать и никак не комментировала мои речевые акценты на «капельку». Вообще никак не комментировала.
В итоге, я услышал что-то про «ремнём по заднице», «душемотатель» (мама меня так называла в периоды особенного буйства разного плана посещавших меня вдохновений!) и два еле слышных удара половником о кастрюлю.
Ура! Это была победа!
Я любил подмечать разные вещи и давно знал, что в тарелку всегда помещалось два половника супа, а мама, всегда, когда наливала суп, обязательно слегка стукала наполненный половник о верхний край кастрюли. Два стука – два половника!
Ринувшись на кухню, до которой из моей комнаты было шагов пятнадцать, я прокрутил в памяти то, как жадно голодный Алёша Бартенёв ел суп, чтобы скушать точно также. Чтобы прям один в один. Чтобы тарелка блестела. Ведь мама всегда наливает только полную тарелку и сегодня сделает также и несмотря на мои «мольбы» о какой-то там капельке!
Я шёл и напевал какую-то из песен про войну, которые тогда очень любил.
Коридор, который вёл к кухне заканчивался платяным шкафом на дверце которого висело прямоугольное зеркало, позволявшее видеть всю нашу небольшую кухню как на ладони не доходя до неё буквально один шаг.
И тут, слова песни словно забуксовали где-то у меня в горле. Через зеркало я увидел кухонный стол с одной тарелкой, одной столовой ложкой, одним блюдцем с двумя кусочками белого хлеба.
Но, самое для меня неожиданное из увиденного и даже напугавшее состояло в том, что на дне моей суповой тарелки была крохотная лужица красного от свёклы бульона размером в тогдашний пятачок, а в центе этой лужицы, словно маленькие подранки, лежали два кубика варёной картошки.
Я испытал непонятное и вообще неизвестное доселе для меня чувство, напоминавшее какой-то шок или что-то близкое.  Но за этим непонятным чувством-шоком, а может и одновременно с ним, последовало кое что похлеще… В отражении в зеркале я увидел глаза мамы и эти глаза смотрели прямо в мои глаза.
Не только заходить на кухню, но и даже появляться на её пороге я не стал, а быстро вернулся в свою комнату. При этом, я всеми силами почему-то решил сделать всё, чтобы не выдать не только своё настроение, но вообще не выдать то, что увидел в отражении. Решил сделать вид, что ничего не было.
Пожалуй, я даже понимал, что это как-то глупо. Ведь мамины ярко голубые глаза встретились с моими такими же ярко голубыми глазами. А особенность голубых глаз в том, что всегда понятно куда или на кого направлен взгляд их обладателя. Но последнюю мысль я гнал от себя, хотя и понимал, что ошибка исключена.  А может и не исключена. Хотя, вряд ли…
Для порядка я, стараясь сделать интонацию бодрой, прокричал что-то вроде: «Ай, да что-то вообще кушать не хочу ещё». Потом закрыл дверь в комнату и лег на кровать. Сколько я так пролежал сказать нельзя. Но, если бы я не лежал, а бежал, то сумел бы пробежать пару-тройку километров наверняка, а может и больше. Потом я тихонько собрался и пошёл гулять во двор.
Кроме недоумения от того, почему мама не поняла, что я всего лишь играл в подранка у которого всё должно было закончится хорошо и даже счастливо, в моей голове какое-то время не было места для чего-то другого.  Хотя, может мама вела свою игру и у неё какой-то свой план. Не знаю.
Но точно знаю, что чувство, которое я испытал в тот день, когда был один в своей комнате и лежал на кровати лицом к стене было настолько необычным, что я не мог его как-то точно определить или даже описать для самого себя.
Всем злопыхателям и просто пессимистам считаю необходимым заявить, что отношения между мной и мамой совершенно не только не испортились, но и вообще ничего не изменилось. Совсем! Вечер того самого майского дня закончился совершенно обычно, так как как и все последующие дни, месяцы и годы.
Только иногда я всё же вспоминал эту игру в подранка, который мечтал о полной тарелке супа. Причем, вспоминал не чаще одного раза в год.
Ну может в какой-то год мог вспомнить и два-три раза, а в какой-то и вообще не вспоминать. Недавно я даже озадачился определить в какие именно моменты мозг напоминает об этом эпизоде из моей жизни. Пытался связать это с настроением или событиями, найти какую-то иную закономерность, но тщетно. Это всплывало в памяти каждый раз как-то не нарочно. Словно срабатывал генератор случайных чисел.
И второй раз я испытал совершенно это же чувство в феврале 2010 года, когда умерла мама
Те же самые ощущения, которые я испытал один в своей комнате в далёком мае далёкого 1984 году в день, когда мы попали под грибной дождик, а я задумал поиграть в подранка. Только эти ощущения повторились не в день её смерти и даже не в день похорон, а спустя несколько дней. А именно тогда, когда утихает вся похоронная суета с её ритуалами и начинаешь ощущать это чувство…
Чувство сильной обиды. Да, именно так я почему-то определил для себя это ощущение.
Так обидеться можно только на самого близкого человека. И было это и в 1984 и в 2010… Вот так я стал режиссером и актёром пьесы, в которой я сыграл роль такого же подранок, как Алёша Бартенёв,
Вот собственно и вся история, о которой я никому и никогда раньше не рассказывал вот уже больше сорок лет.

Часть 3. Завидовать не всегда плохо.

Грибной дождь закончился, как и закончилось моё воспоминание.
«Сузуки» с тем же экипажем на борту стоял на большом железнодорожном переезде и ждал пока через него промчат сразу два длинных товарных состава, которые двигались во встречном друг другу направлении, но по разным путям.
Мой друг, прикурив очередную сигарету, начал своё мерзкое, но вполне благородное дело – разбирать меня на молекулы.
- Что-то ты заговариваешься! Как можно смерть мамы принимать за обиду?
- Так я имею ввиду не смерть как таковую, - начал пояснять я. – А то, что сам её уход был для меня очень обидным.
- Погоди! Значит, ты неналитую тебе тарелку супа и смерть мамы ставишь на одну ступень? – не унимался друг.
- Снова нет! Не тарелку супа и не смерть на одну ступень, а то, что я почувствовал в те моменты. – продолжит пояснять я. – А обида не на маму, а на то, что её не стало! А в 1984 я испытал тоже самое, что испытал в 2010 уже после смерти мамы.
- Пожалуй, теперь, режиссёр-драматург ты наш, какая-то логика начинает усматриваться. – смягчил свою позицию друг.
- Я вообще много думал на эту тему. – продолжил я. – Когда близкие оставляют нас, мы жалеем не их, а только себя…
- Ну-у, батенька… - снова включил скептика друг.
- Точно тебе говорю! – настаивал я. – Ведь именно мы становимся несчастными и именно мы испытываем чувство одиночества и какой-то брошенности, а значит в нас появляется обида и она такая же, как и с капелькой супа у Алёши Бартенёва… Есть в этом что-то общее… Во всяком случае я почувствовал это именно так.
- Вот ты достал прямо таки уже с этой капелькой! – искренне возмутился друг.
- С чего это я достал вдруг? – не менее искренне возмутился я. – Говорю как думаю.
- Ладно, просто вопрос и просто ответ! Хорошо! – что-то задумав, заявил друг.
- Да не вопрос – гони свой вопрос! -  принял вызов я.
- Ты что у мамы просил? – строго спросил друг.
- Суп. – сухо ответил я.
- Не крути словами, а чётко ответь, что ты просил у мамы?! – еще более строго настаивал друг. – Хотя нет, ты не просил. Просить, как просят все нормальные люди, это не для тебя. Ты достал её! Ты даже план какой-то придумал! Так?! Ну… Жду ответа!
- Зачем спрашивать, если знаешь. – выдавил я уже с небольшой нервозностью. – Капельку супа я у мамы просил.
- Ну так она же и налила тебе ровно то, что ты просил! Получи сынок родимый и распишись! – резанув воздух словно саблей, выдал друг.
- Но ведь я хотел, чтобы было не как в кино и чтобы Алёша Бартенёв как будто оказался на моём месте и у чтобы у него была полная тарелка супа. – попытался оправдаться я, хотя и крайне не любил оправдываться.
- Ага, только вышло всё наоборот! – продолжал терроризировать меня своей железной логикой друг. – Этим самым несчастным подранком оказался ты сам и это исключительно твоих же рук дело!
- Наверное, ты прав. – начал соглашаться я. – Но ведь я почувствовал то, что испытывал Алёша и такие же как он осиротевшие дети. Какой никакой опыт как бы…
-  Может и опыт, но ОПЫТ НИКАКОЙ. – чеканя слова произнёс друг. – Всю сознательную жизнь по два-три раза в год вспоминать непонятно что и переживать втихую? Не уж, увольте!
- Пожалуй, что опыт действительно никакой. – подумал, сказал я. – Может мне стоило раньше это кому-то рассказать, а не носить в себе.
- А ты вообще в тот день подумал о маме?! Может у неё в голове куча своих проблем крутилась?! – продолжил развивать свои, но терзавшие меня мысли друг. – Ты вообще хоть раз задумался, что она просто могла не понять твоей тонкой, бляха-муха, игры?
- Алё, притормози… - пытаясь остановить собственный разгром, сказал я.
- Давай-ка не перебивай, этот как там мама тебя называла… А, душемотатель! – наиграно резко перебил меня друг. – Не приходило ли тебе в голову за эти сорок с лишним лет хотя бы один раз то, что ты своей долбаной капельной мог обидеть маму? Давай, минута на раздумья и честный ответ!
- Да обойдусь я без твоей минуты! – распалился я от такой резкости, пусть даже и явно наигранной. -  Мой ответ – нет! Маму я не обидел!
- Ой, только не скромничай! Скромность это не твоё! Тебе всё подавай разом и кино, и немцев! – продолжал атаку друг. – Доказательства где, что мама не обиделась?
- Точно говорю, мама не обиделась! – уже с некоторым раздражением, но всё же твёрдо сказал я.
- Да с чего это уверенность такая?! – почти прокричал друг.
- Я… Я так хочу! – собравшись с духом и мыслями, твёрдо сказал я. – Я хочу, чтобы мама на меня не обижалась! А мама всегда делала как я хочу! Понял? И никакой я не режиссёр-драматург!
- Вот таким бы ты маме точно понравился! – улыбнувшись, подвёл итог всей битвы друг. – Мама хотела только одного! Хотела, чтобы ты жил и радовался жизни!
После этих слов товарные составы исчезли из поля зрения, а железнодорожные шлагбаумы, семафоры и стоявшие за нами машины словно приободрились перед рывком вперед после команды «На старт!».
Я уже понимал, что ближайшую ночь я проведу, скорее всего, в раздумьях по поводу того, почему же я ждал сорок с лишним лет подобного разговора. Но этот разговор уже многое расставил по своим местам. Душемотатель я и есть душемотатель!
- А ведь я тебе завидую! – с очень тихо сказал я другу.
- Похоже снова что-то запланировал,  душемотатель! - с наигранной тревогой произнес друг, прикуривая очередную сигарету. -  Полагаю, по твоему гениальному плану я должен спросить, чему же ты завидуешь? Только предупреждаю, до ближайшей кафешки, где есть не просто капельки, а таки целая кастрюля этого, будь он проклят, супа, ещё километров пятьдесят!
- Нет, не угадал! – парировал я. – Здесь главное слово – ЗАВИДУЮ!
- Задолбал! – с улыбкой отреагировал друг.
-  Ты готов?! – продолжал интригу я.
- Готов! – незамедлительно последовал ответ.
- Мама!.. Мама!.. Да когда уже это закончится, ё… твою мать!!!  – прокричал я, весьма неплохо пародируя зычный голос своего друга.
-  Вот ты гад! – мгновенно разгадав мой новый план, сказал друг.
Он и правда сообразил о моём новом плане так быстро, как способны сообразить лишь те, кто знает друг друга строго от сорока лет и более.
- Три-четыре… - сказал я и набрал полные легкие воздуха.
Друг сделал тоже самое и мы громогласно и хором выдали…
-  Опять полпотовцы хунвейбинов бьют, ё… твою мать!!!
И в тот же миг вся инфраструктура железной дороги известила нас, что пусть открыл. Закаленный в боях и походах самурай-«Сузуки» рванул то ли во времени, то ли в пространстве, ведь в этой жизни каждый хунвейбин имеет право на защиту от полпотовцев, а каждый мальчишка имеет право на тарелку супа!

P.S. Особо внимательные и придирчивые читатели заметили, что я назвал эту историю «Три капельки супа», хотя в самом рассказе этих капелек насчитали всего две. Одна капелька  – Алёши Бартенёва из великого фильма Н.Губенко «Подранки». Вторая  - вашего не особо покорного слуги. Так где же третья, спросите вы?
Отвечаю. Я очень долго не мог решить для себя писать или не писать этот рассказ. Но, в один прекрасный день наткнулся случайно на детский рассказ другого моего кумира – М.Зощенко «У бабушки», в котором тоже разыгралась детская драма и тоже в связи с капелькой супа, которая и стала второй!
Ну, а если уж Н.Губенко и М.Зощенко не смогли равнодушно обойти эту не такую уж простую тему, то кто я такой есть, чтобы отставать от своих любимых классиков.
Разумеется не обошлось и без корысти, ибо возможность набраться наглости и встать в один ряд с маститыми авторами упускать не стоит, как не стоит и дальше хранить в тайне этот эпизод из моего, без всякой иронии совершенно счастливого детства.
Вот почему моя личная капелька и стала той самой третьей!
Ну и под конец нельзя не вспомнить о морали этой казалось бы злополучной капельки супа. Мораль эта проста. Если когда-нибудь ребёнок и даже какой-нибудь взрослый говорит Вам о капельке супа, то не задумываясь хватайте самую большую тарелку какая есть в доме и наливайте её до краёв!
Исполняйте всё точно, а то вырастет такой же как я – душемотатель! Если кто-то, вдруг, не доест – не беда! Зовите меня – приду и доем!
С уважением, Даниил Коротков!